Уроки мужества

Боевое крещение

На товарной станции в Курске мы сгрузили свою автодегазационную машину, в экипаже которой я числился номером, и в общей колонне двинулись по шоссе в сторону Фатежа. Боевые машины нашей недавно сформированной под Харьковом 133-й отдельной танковой бригады, отправленные эшелоном раньше, ушли на передний край и уже вели бой. Время было тревожное. Немецко-фашистские войска проникли в центральные области России, захватили многие города, рвались к Москве. Надо было во что бы то ни стало преградить им дорогу.

Всей обстановки на фронте мы, красноармейцы, естественно, не знали, но по сообщениям Совинформбюро, к которым с жадностью прислушивались, понимали: опасность над нашей страной нависла смертельная. Борьба с врагом предстоит жестокая, каждому хотелось принять в ней участие. Но мы, «химики», так нас тогда называли в подразделении, несли караульную службу, охраняли штаб бригады. Более горячих дел нам пока не поручали. В темные, дождливые, насквозь промозглые осенние ночи мы стояли на постах или иногда отправлялись в полевые караулы. Такая служба была, конечно, важной, но все же она нас не удовлетворяла. Порой казалось, что мы — замшелые тыловики (хотя штаб бригады располагался, как правило, в четырех-пяти километрах от передовой) и вроде бы прячемся за спиной у танкистов. Иногда было даже как-то неловко глядеть в глаза нашим ребятам из танковых экипажей. Ведь некоторые из них еще в составе 10-й танковой дивизии, на базе которой была сформирована бригада, уже не раз «нюхали порох» и открыли свой боевой счет, которого у нас, конечно, не было. Да и фашистов-то мы до сих пор не видели, если не считать одиночных пленных, которых проводили иногда через расположение бригады.

На комсомольском собрании нашей отдельной роты управления зашла речь о задачах комсомольцев в боевой обстановке. Захотелось выступить и мне. Поднялся, поделился с друзьями своими думами, сказал, что мы не хуже комсомольцев гражданской войны, что горячо любим свою Родину и хотим активно 8а нее сражаться, беспощадно бить наглых захватчиков.

Политрук П. Д. Пуховский, к моему удивлению, зааплодировал. Его поддержали комсомольцы. Я смутился, не ожидая такого поворота дел. Опасался ведь, что меня осудят, станут убеждать в том, что поставил вопрос неправильно, что служба везде важна, что нужны бойцы разных специальностей и каждому определено свое место, а вышло наоборот. Пуховский, взявший слово вслед за мной, сказал:

— Комсомолец Казаков правильно выразил настроение наших красноармейцев. Всем хочется конкретного боевого дела, особенно, как я понимаю, химикам, которые еще не сталкивались с врагом. Это в их обязанности, конечно, не входит, они потребуются, если гитлеровцы применят отравляющие вещества. Нельзя забывать уроков первой мировой войны. — Политрук помедлил, потом добавил: — Тем не менее обстановка сейчас такая, что, пожалуй, и химикам придется взять оружие в руки. Командование бригады потребовало от нас выделить группу людей, чтобы обеспечить охрану, моста через речку Руда...

Вскоре после собрания я уже был не химиком, а первым номером пулеметного расчета. Вторым номером стал красноармеец Илья Кузин, молодой москвич, художник, как он рекомендовался товарищам.

Командир роты капитан Б. И. Зеленухин поставил нам задачу:

— Вы должны не допустить захвата гитлеровцами моста с ходу, — сказал он. — Имейте в виду, по нему еще выходят наши отдельные подразделения и группы солдат. Не ошибитесь, особенно в ночное время. Кроме вас оборону будут держать и другие, правда очень слабые, подразделения. Как только закончится отход наших войск, мост будет взорван. Это сделают саперы. После этого можете возвращаться...

Я взвалил на плечи пулемет, а Илья диски, и мы отправились к неизвестной нам Руде, притоку реки Усожа. Идем, месим липкий чернозем. Сыплется мелкий холодный дождь вперемешку со снегом. Зябко, сыро. Шинель становится все тяжелее, ноша — ощутимее. Едва просвечивающее сквозь облака солнце скатывается к горизонту. Правее и дальше от нашего маршрута слышалась артиллерийская стрельба. Мост, как нам сказали, находится на самом левом фланге участка обороны бригады. Сил там наших мало. Место считается труднодоступным для танков врага. И все же не исключено, что мостом могут воспользоваться фашисты.

Вот мы и на месте. Мост небольшой, деревянный, старенький. Пожалуй, танки по нему не пройдут. А мотоциклисты, пехота и легкие орудия на конной тяге вполне могут проскочить.

Как нам действовать, долго раздумывать не приходилось. Надо было быстрее отрывать пулеметный окоп, маскироваться, устраиваться. Смущало одно обстоятельство: никаких, даже слабых подразделений, о которых говорил командир, у моста мы не обнаружили. Саперов — тоже.

— Выходит, Илья, нас только двое...

— И три диска патронов... Веселенькое дело. И командир ничего не сказал, как нас будут снабжать боеприпасами. Харч хоть и сухой паек, но есть. А три диска — не густо... — Илья задумался, что-то прикидывая, потом заметил: — Наверное, фронт еще далеко впереди. К тому времени, когда, он приблизится, подойдут и обещанные подразделения...

...Уже начало темнеть, когда мы закончили отрывку и оборудование окопа, установили пулемет, определили сектор обстрела, набросали небольшую схему ориентиров, прикинула расстояния до них, до некоторых даже вымеряли шагами. А людей по-прежнему никого нет. Одни. Решили отдыхать по очереди.

— Давай, Илья, подремли ты, пока спокойно, а я потом.

Илья пристроился рядом на небольшой кучке старого сырого сена. Стало еще грустнее. И заняться нечем, и словом не с кем обмолвиться. Взялся проверять пулемет.

Вскоре наступила темнота. Дождь усилился, Илья скрючился, ворочается. При такой погоде но поспишь. Вдали видны тревожные всполохи пожаров, мерцающий свет осветительных ракет, доносится гул артиллерийской канонады. Это где-то правее нас, севернее. А здесь — тишина, настораживающая, тревожная.

Ночью пришла группа саперов. Окликнули их. Отозвались, сказали, что будут готовить мост к взрыву.

— А если на западном берегу еще наши? — спросил Илья.

— Пока заложим взрывчатку, проложим шнур, оборудуем окопы, а там будем действовать по обстановке.

Стало веселее. Теперь нас пятеро. Но одна мысль не выходит из головы: «А как определить, все ли наши ушли с западного берега? Взорвут саперы мост — своим же отрежут путь отхода». Под утро к мосту стала приближаться довольно большая группа людей. С расстояния в двести пятьдесят — триста метров трудно было определить, кто они: наши или гитлеровцы?

— Илья, пробирайся ближе к мосту, окликни, Кузина как не бывало.

Оказалось, что шли остатки какого-то нашего подразделения. Бойцы задержались у окопа, сказали, что позади них наверняка еще есть наши.

— Смотрите, не пальните сгоряча, — предупредил нас командир группы.

Через некоторое время действительно появилось еще одно подразделение, потом перебрались через реку артиллеристы с двумя 57-мм пушками. Невдалеке от нас они заняли оборону. Приближалось утро. Слышнее стал рокот артиллерии. Фронт оживал. С рассветом, наверное, окажемся в гуще боя. Так думали мы, саперы, расположившиеся метрах в ста от нас, и отошедшее подразделение.

Но когда наступил рассвет, звуки боя начали уходить куда-то дальше, на север от нас. За первую половину дня через мост прошло еще несколько разрозненных групп ваших бойцов.

Закончился и этот день. Опять пришла ночь, полная тревоги и ожидания. Зорко всматриваемся в едва различимый на фоне серого неба взгорок и на дорогу, ведущую к мосту. Тишина.

Ранним утром, когда проглянувшее солнце слегка пригрело и нестерпимо стало клонить ко сну, мы вдруг услышали рокот моторов. Насторожились, изготовились к бою. Ждем. Рокот приближается. Смотрим на дорогу, Проходят томительные минуты. Из-за бугра выскакивает мотоцикл с коляской.

— Петро, немцы! — почему-то — шепчет Илья.

— Вижу.

— Давай!

— Подожди, пусть подкатит ближе.

Слышим нарастающий треск мотоцикла. Очевидно, еще один. А тот, что выскочил из-за бугра, уверенно направляется к мосту. До него не более пятисот метров. Тщательно вывожу мушку на переднее колесо, нажимаю на спусковой крючок. Очереди вроде и не слышу. Сердце, наверно, бьется сильнее, чем толкающее в плечо ложе пулемета. Вижу, как свалился гитлеровец, сидевший за рулем, как круто развернулся мотоцикл вправо, в горку, как выскочила из коляски зеленая фигура... Еще очередь, еще...

Появляется второй мотоцикл. Вражеский пулеметчик не целясь ведет огонь по мосту, видно полагая, что где-то рядом наша ячейка. Разворачиваю дуло в сторону этого мотоцикла, веду за ним и, выбрав момент, давлю на пуск. Фонтанчики грязи взлетают за коляской.

— Упреждение, бери упреждение1 — теперь уже громко кричит Кузин.

Но волнение первой встречи с врагом, первого боя дает о себе знать. Пулемет как бы не подчиняется моей воле. Вроде беру с упреждением, а пули ложатся сзади.

Вражеский мотоциклист круто разворачивается, дает в нашу сторону еще несколько очередей. Но пули нас не достают. Мы левее моста, хорошо замаскированы. Мотоциклист отваливает назад, за бугорок. Я продолжаю стрелять. Однако мотоцикл скрывается из глаз.

— Эх, ушел! — с досадой говорит Кузин и смотрит на меня не то укоризненно, не то сочувственно. — Теперь надо ждать более крупные силы. Ясно, что это были разведчики...

Минут через сорок мы действительно увидели довольно большую группу гитлеровцев. Они шли по полевой дороге, приближаясь к реке. Илья вылез из окопа, закричал:

— Эй, саперы! Немцы приближаются. Не прозевайте!

Соскользнув в окоп, он возбужденно начал раскладывать диски; примеряться, чтобы они удобнее находились под рукой. Я еще раз проверил пулемет, приложился к холодному ложу — упор хороший, изгиб дороги у взлобка отчетливо виден.

А фашисты все ближе. Вскоре колонна разбилась надвое. Одна группа пошла в обход бугра, другая — прямо по дороге. Прикинул расстояние — меньше четырехсот метров. Для пулемета по групповой цели — вполне подходяще. Не дожидаясь, пока вражеские солдаты развернутся в цепь, я тщательно прицелился и дал длинную очередь. Гитлеровцы залегли, начали расползаться вправо и влево, открыли беспорядочный огонь. В перестрелку вступили наши соседи. Но пушки почему-то стреляют очень редко. Видно, маловато у батарейцев снарядов. А противник настойчиво приближается к реке. Кузин торопит:

— Пали! Давай им жару!

Не заметили, как один диск опустел. Вставили другой. Огонь продолжался. Фашисты засекли нас, и теперь вражеские пули свистели уже над окопом. Запаской же позиции мы не догадались сделать. Война преподнесла нам первый хороший урок. Было ведь время, могли выкопать другой окоп... А немцы напирают, они уже в полуторастах метрах от моста, залегли, подтягиваются, подползают, очевидно намереваются рывком броситься к переправе и захватить ее. Возможно, так бы и произошло. Но саперы не дремали. Когда враги кинулись к мосту, они крутнули ручку подрывной машинки, и мост с грохотом взлетел на воздух.

Разведчики

Слушая рассказы о ночных вылазках разведчиков, я искренне завидовал им, думал; «Вот это настоящая фронтовая работа». Ребята возвращались с задания возбужденными, иногда радостными, сияющими (фронтовая удача), другой раз — угрюмыми, насупленными (кого-то ранило или убило). Тем не менее эта опасная, полная риска и романтики фронтовая специальность манила, шумные разговоры разведчиков бередили душу.

Как-то меня вызвал капитан Б. И. Зеленухин.

— Пойдете во взвод разведки, — сказал он.

И началась неспокойная, напряженная жизнь разведчика. Командиром взвода был у нас храбрейший человек — лейтенант Василий Гордеевич Пироженко. Еще до зачисления меня во взвод я полюбил Пироженко (тогда еще замполитрука, часто ходившего в разведку) за его лихость, за умение рассказать веселую историю, выдать такую шутку, что все надрывались от смеха.

Однажды Пироженко вернулся с ночного задания возбужденный, радостный: его группа притащила «языка». Я написал о разведчиках заметку, которая была опубликована в армейской газете и называлась «Охота удалась».

А накануне 30-летия Победы мне удалось разыскать адрес Пироженко. Написал ему письмо, спросил, помнит ли он меня? Василий незамедлительно ответил: «Помню ли? Конечно. Не только помню, но и храню твою заметку о нашем поиске, в котором мы со старшиной Иваном Булыгиным захватили «языка».

Опыт Пироженко, Булыгина и других разведчиков мы охотно перенимали. Первое время нам, молодым разведчикам, поручалось вести наблюдение за противником. Расположившись где-нибудь в передней траншее или в нейтральной полосе мы следили за врагом и все замеченное записывали. Проехала машина по рокадной дороге — отметь, ведутся саперные работы — запиши и укажи, где, открыла огонь минометная или пушечная батарея — заметь район ее расположения. И так целыми днями.

А потом, когда мы окончательно «пообтерлись» на переднем крае, привыкли к непосредственной близости вражеских позиций, научились из разрозненных данных делать обобщенные выводы, и нам стали давать задания на вылазки в расположение противника.

Однажды командир роты спросил:

— Что особенного заметили сегодня?

— Немцы, очевидно, собираются эвакуировать наш танк Т-34, подбитый на нейтральной полосе.

— На чем основывается это заключение?

— Тайком пробираются к машине отдельные солдаты и долго возятся у нее. Да и командиры стрелковых подразделений говорят, что по ночам у танка слышен лязг металла, вроде бы идет какой-то ремонт.

— Так-так, — неопределенно заключил Зеленухин.

А через день собрал нас помощник начальника штаба по разведке.

— Ваша задача, — сказал он, — захватить пленного у танка. Старшим назначается замполитрука Казаков (еще с февраля как комсоргу роты мне присвоили это звание).

После обеда мы отправились на передний край. В траншее стрелковой роты устроили наблюдение за танком, прикинули, как лучше подобраться к нему, и ждали темноты. Договорились с комбатом, чтобы в случае нужды он поддержал нашу группу огнем.

Когда наступила ночь, мы тихонько выбрались из траншеи и где бегом, где ползком, разбившись на две группы, двинулись к танку. На нейтральной полосе наткнулись на группу людей. Оказалось, тоже разведчики, но от стрелковой дивизии. И им приказано взять пленного. Две группы с одной задачей. Это и облегчает и затрудняет ее выполнение. Больше людей — вроде бы и больше вероятности захватить «языка», но одновременно у противника больше возможности обнаружить нас. Потом; как быть, если возьмем только одного «языка»? На чей счет он будет записан? Хоть и не существенный вопрос, но престиж разведчика заставлял думать и об этом.

В моей группе действовали смелые ребята: Бобров, Крючков, Яковлев, Деулин, Соловьев, Палкин.

Договорились с лейтенантом, возглавлявшим дивизионную группу, как будем действовать. План был прост: по двое из каждой группы отрезают гитлеровцев от их переднего края, потом в дело вступают группа захвата и группа прикрытия, которые получают четкую задачу. Первыми выползают вперед Палкин с Соловьевым и два разведчика из группы лейтенанта. Они выбирают удобные позиции для ведения огня, чтобы отсечь пути отхода немцев к своим и прикрыть возвращение группы захвата, когда «язык» окажется в ее руках.

Подавляя нарастающее тревожное чувство, мы подбираемся поближе к танку, временами замираем, чтобы вслушаться в звуки, шорохи и шумы, сориентироваться. Эти секунды кажутся бесконечно длинными.

Когда до танка осталось не более трех десятков метров, я подал команду и разведчики, вскочив на ноги, стремительным рывком бросились к танку. Опешившие от неожиданности гитлеровцы сперва начали беспорядочную стрельбу, а потом побежали в разные стороны. Но они были отрезаны от своих траншей, вырваться им не удавалось. На переднем крае начался переполох, взлетали осветительные ракеты, метались люди, трудно было понять, где свои, а где гитлеровцы. Дело дошло до рукопашной. Я подбежал к группе сцепившихся в схватке людей.

— Не уйдешь, сволочь! — хрипло кричит Федор Палкин. Он и Соловьев сшибли с ног фашистского солдата, пытавшегося проскочить в свою траншею, и теперь скручивают его.

— Быстрее отходите! — приказываю бойцам. Втроем хватаем гитлеровца, который брыкается, что-то кричит в злобе, тащим подальше от немецких траншей. Взвизгивают пули, огненные трассы режут ночную темноту. По вражеским огневым точкам хлещут очередями наши ребята Из группы прикрытия. Отходит и дивизионная группа. Кажется, и там удача.

Почти у самого переднего края нашей обороны вскрикивает и падает Соловьев.

— Саша, что с тобой?

— Кажется, зацепило. И пилотка куда-то делась. — Соловьев встает, зажимая темя руками. К счастью, пуля, сбившая пилотку, оставила на голове только царапину. Ранение пустячное. Но если бы какой-нибудь сантиметр ниже...

Постепенно собираемся в нашей траншее. Радуемся успеху. Все живы. Задача решена. «Язык» в наших руках. С пленным возвратились и разведчики дивизии. На их группу напоролись два гитлеровца, рванувшись от танка вправо. Один в перестрелке был убит, другого, раненного в ногу, взяли.

Эта вылазка состоялась в первых числах мая 1942 года. А 12 мая началось наступление наших войск на Юго-Западном фронте в общем направлении на Харьков.

Наша бригада находилась тогда в составе 38-й армии генерала К. С. Москаленко. Накануне наступления в соединении состоялся митинг. Танкисты обсуждали на нем текст письма к рабочим Кировского завода, которые обратились ко всем танкостроителям страны с призывом увеличить производство танков для Красной Армии. Единодушно поддерживая этот очень важный патриотический почин, красноармейцы и командиры выразили уверенность, что он найдет широкий отклик и на других заводах.

После митинга бригада двинулась на исходный рубеж для атаки. После короткой артподготовки стрелковые части, поддерживаемые танками, пошли в атаку, довольно быстро взломали оборону врага, овладели его опорными узлами — селами Непокрытое и Песчаное. Для развития успеха командарм ввел в дело и нашу бригаду, которая действовала в полосе 81-й стрелковой дивизии. Поскольку пехотинцев было очень мало, нас, разведчиков, посадили на броню как танковый десант. Мы продвинулись километров на 10–12 и к концу дня овладели селом Большая Бобка. С наступлением темноты бой затих.

Очередная атака назначалась назавтра. Ночь мы провели на опушке леса сравнительно спокойно. Настало утро. Ждем. Десять часов, двенадцать, а команды на продолжение наступления не поступало. Взглянув на часы, командир 2-го танкового батальона капитан Иван Нестерович Аницой с тревогой сказал:

— Непонятно... Уже давно могли бы атаковать, а все стоим на месте...

Прошло еще несколько минут. Подкатила легковая автомашина, и из нее вышел командир бригады полковник Василий -Михайлович Поляков. Он собрал комбатов, и вскоре над притихшей опушкой пронеслось:

— Заводи!

И сразу же лес задрожал от грохота двигателей. А еще через минуту машины двинулись вперед. Моя группа разведчиков разместилась на броне двух танков, которые прошли метров триста и разом остановились. Впереди, из-за холмов, появилась сначала одна, затем другая группа вражеских танков. Нам с брони они были особенно хорошо видны. Гитлеровцы, очевидно, подтянули резервы и, опередив нас, предприняли мощную контратаку. Обстановка сложилась не в нашу пользу. Вступать во встречный бой при таком соотношении сил было неразумно. К этому выводу, очевидно, и пришел комбриг.

Передали приказ:

— Танкам отойти под прикрытие леса, десантникам — занять оборону по канаве и огнем отразить атаку противника.

Мы, спрыгнув с брони, рассыпались вдоль канавы. Наступили тревожные минуты ожидания. Вражеские танки стремительно приближались. Вот уже отчетливо видна не только первая линия машин, но и вторая. За нею зачернела третья. Следом за танками, рассыпавшись в цепь, идет фашистская пехота.

На опушке леса воцарилась напряженная тишина. Наши десантники и пехотинцы дивизии, залегшие редкой цепочкой, затаились у карабинов и пулеметов. Сейчас грянет бой. Неравный, тяжелый бой.

Но вот почти-одновременно ударили орудия наших танков. Грохот потряс поле и лес. Вспыхнуло сразу несколько вражеских машин. Противник тут же открыл ответный огонь страшной силы. Над нами со скрежетом проносились бронебойные снаряды-болванки. Ударяясь о стволы деревьев, они крушили их, рикошетировали, взвизгивали. Лес стонал, охал и гудел.

Танкисты капитана И. Н. Аницоя вели дружный и меткий огонь из орудий и пулеметов.. С грохотом рвались прошитые снарядами танки противника. К небу взлетали огромные столбы огня и дыма. Косили вражеские цепи наши пулеметчики, беспрерывно хлопали одиночные выстрелы карабинов.

Но гитлеровцы продолжали напирать, отвечали нам не менее сильным огнем. Вот вспыхнул один, затем другой и третий наши танки... Вражеская пехота с танками, пользуясь численным перевесом, начала обтекать лес с обоих сторон. Справа фашисты напоролись на противотанковую батарею, расположенную вдоль прогалины, -по которой проходила лесная дорога. Наши артиллеристы били почти в упор. Все больше и больше появлялось жарких костров горевших бронированных машин.

Бой длился дотемна. Подразделения бригады оказались разобщенными, связь между ними нарушилась. Под нажимом противника мы отходили на те позиции, с которых начиналось наше наступление. К утру выяснилось, что не все подразделения сумели организованно отойти на прежний рубеж обороны. Некоторые танковые роты вышли на участках соседних соединений, о судьбе других было совсем неизвестно.

В середине дня мою группу разведчиков вызвал помощник начальника штаба по разведке капитан В. В. Яблоков.

— Потеряна связь с танковым батальоном Аницоя, — сказал он. — До сих пор неизвестна судьба комбрига Полякова. Вы участвовали в атаке со вторым батальоном и лучше других знаете место, где шел бой. В том же районе был и Поляков. Попытайтесь установить, где находится батальон Аницоя, а главное — разыщите комбрига. Старшим назначаетесь вы, товарищ Казаков.

Я повторил приказание.

К нам подошел военком бригады полковой комиссар С. Ф. Завороткин.

— Ну как, ясна задача? — спросил он.

— Ясна, — послышались неуверенные голоса. Завороткин понял, что характер задачи нас смущает, он подбодрил бойцов, посоветовал получше продумать свои действия, особенно при переходе через линию обороны противника.

После небольшого отдыха мы отправились к переднему краю. Все документы сдали командиру взвода. На участке стрелкового полка, державшего оборону, сообщили командиру батальона, что уходим во вражеский тыл и что будем здесь к утру возвращаться. В моей группе чертова дюжина — тринадцать человек. Здесь мои старые верные друзья: Борис Бобров, Иван Колпаков, Василий Калина, Саша Соловьев, Федор Палкин и другие.

Вечером мы, скрываемые темнотой, стали тихо приближаться к первой вражеской траншее. Главное — незаметно пересечь ее. Есть ли там гитлеровцы? Не напороться бы... До траншеи уже рукой подать. Лежим, вслушиваемся. Вдруг доносится приглушенный голос:

— Франц, гиб мир штрайххольц!{2}

Ага, немцы... Выжидаем. Сверкнула, очевидно, прикрытая ладонями спичка. Это чуть правее нас. Значит, надо держаться левее.

Отползаем влево. Тихо. Никого не видно, не слышно никакого шума. Опять замираем, ждем. Наконец метрах в пятидесяти слева услышали лязг металла. «Окошко» определено. Надо ловко им воспользоваться. Разведчики подтягиваются, собираются плотнее. Начинаем ползти. Один, за ним другой, третий...

И вот траншея позади. Впереди — подсолнечное поле. Оно должно скрыть нас. Но едва хотели подняться, чтобы рывком проскочить в подсолнухи, над нами вспыхнули «висячие» осветительные ракеты. Их, видно, сбросили наши легкие ночные бомбардировщики-»кукурузники». Рокота их моторов не слышно, самолеты планируют где-то над нами. Но мы знали, фронтовой опыт подсказывал, что сейчас посыплются на фашистов бомбы. И правда, не прошло и минуты, как загрохотали разрывы. Немцы открыли огонь по самолетам, но они, затрещав запущенными двигателями, отвалили в сторону нашей передовой. Уходит время, такое дорогое для нас, а мы все лежим, и как только ракеты гаснут, стремглав бросаемся к подсолнечнику.

В конце поля — овраг. Спускаемся в него и вдруг видим на фоне неба силуэты людей, идущих по краю оврага, Они, видимо, заметили, а скорее, услышали нас, быстро залегли. Кто это? Немцы или наши, выходящие из окружения? Ни они, ни мы не подаем голоса. Между нами метров тридцать — сорок. Изготовили оружие к бою, выжидаем. Но впереди не менее десяти километров пути, дорога каждая минута, нужно ведь затемно вернуться обратно. Наверно, в отчаянии кричу!

— Кто здесь?! Молчание.

— Отвечайте, или открываю огонь!

— Свои...

Бросаемся вперед. Да, группа наших красноармейцев во главе с лейтенантом. Это остатки стрелкового подразделения, которое вело бой у леса, куда направляемся мы. Договорились с командиром: он дает человека, который укажет нам дорогу в тот район, а я выделяю ему бойца, способного провести пехотинцев по нашим следам через позиции гитлеровцев.

Где шагом, где бегом удаляемся в тыл противника. Вот и лес, угадывается канава, из которой мы отражали атаку. Подбитый танк. Удается рассмотреть бортовой номер. Ясно, что из батальона Аницоя. В танке никого нет.

Обшарили довольно большой участок, но никого не нашли. Всюду только следы не остывшего боя: воронки, дымящиеся машины, снарядные гильзы... Пора возвращаться. И даже надо спешить, до рассвета еще нужно столько пройти и пересечь передний край. Вытянулись цепочкой, идем.

— Танки! — вдруг говорит Крючков, шагающий рядом со мной.

Всматриваюсь в темноту: точно, заметны два черных силуэта. Снова ползем. Да, танки. Но наши или немецкие? Подползли еще ближе. Две тридцатьчетверки. У одного танка разворочена снарядом корма, но он явно не горел. Экипажа нет. Ползем ко второму. Вроде бы танк исправный, но люки задраены. Странно.

Прикладом автомата стучу по броне, спрашиваю, кто в танке. Молчание. Стучу еще раз. Слышу шорох, осторожный стук металла о металл.

— Кто здесь есть живой? — спрашиваю еще раз.

— А вы кто? — раздается в ответ.

— Разведчики. Открывай люк.

Мы довольно долго ждали, пока люк механика-водителя тихонько приподнялся. Я тут же сунул в створ приклад автомата: на всякий случай.

— Вылезай, и как можно тише.

Выбирается солдат, пехотинец. С недоумением смотрю на него, спрашиваю, почему он сидит в танке, который в тылу у противника.

— А куда мне деваться?

— Как куда? Тебя же утром наверняка возьмут в плен. Идем с нами.

Боец вылезает. Почему же все-таки брошен танк? Спускаюсь в него, включаю карманный фонарик. Вроде бы все исправно. Попробовал запустить двигатель — не получается: очевидно, повреждена аккумуляторная батарея или цепь зажигания.

Мы спускаемся в луговую ложбину. Ее начинает затягивать предутренний туман. Это хорошо — он скрывает нас. Добираемся до дороги, идущей от Непокрытого к селу Песчаное. Слева, на пригорке, четко вырисовывается группа людей. Немцы. Не менее взвода вражеских солдат направляются в сторону передовой. Вступать в столкновение с ними нельзя: отрежут, не выберемся. Да и что это может дать? Нам ведь надо проскользнуть незамеченными. Скрываясь в тумане, подбегаем к ручью, с ходу перепрыгиваем через него. Перелетая с одного берега на другой, я заметил у невысокого песчаного уступа скорчившуюся фигуру человека. Перебрался по воде назад. Да, лежит красноармеец.

— Вставай, кто ты?

Боец встает, кажется, дрожа от страха, потом приходит в себя, радостно кричит:

— Свои! Свои!

— Тихо, немцы рядом. Пошли с нами.

И тут вспоминаю о том парне, которого мы «выкурили» из танка. Увы, нет его. Исчез в тумане. Значит, не случайно отсиживался в танке. К сожалению, и такие встречались... Дрожа за свою шкуру, сдавались в плен, надеялись выжить...

Вот и подсолнечник. Здесь отдыхаем, обдумываем, как прорваться к своим. Решаем так; если в траншее будут немцы, открываем автоматный огонь и бегом проскакиваем нейтральную полосу.

Тихонько выходим на край подсолнечника. В двух-трех десятках метров — траншея. В ней фашистские солдаты. Их немало. Незамеченными пройти не удастся. Подаю сигнал. Разведчики открывают огонь, стремглав перескакивают через траншеи. Гитлеровцы спохватываются только тогда, когда до нашего переднего края остается, метров сто. Они открывают автоматный и минометный огонь. Но нас благословила удача...

Пошел докладывать капитану Яблокову о результатах ночного рейда. Подхожу к штабной машине и столбенею: около нее стоит полковник Поляков.

— Товарищ полковник, разрешите доложить о результатах ночной разведки?

Комбриг кивает. Я докладываю, а сам думаю: «откуда же взялся Василий Михайлович, когда он вышел из вражеского тыла? А он, будто прочитав мои мысли, сказал:

— Я сам только что оттуда выбрался... Молодцы, идите отдыхайте.

Слово о новом комбриге

Совсем недавно этот лес, оголенный, израненный, посеченный осколками снарядов и бомб, казался серым, слякотно-неприветливым. Но подкралась и вроде бы нежданно-негаданно грянула весна. И лес предстал перед нами совсем другим: деревья покрылись яркой, еще липкой листвой, подсохла земля, пошла в буйный рост изумрудная трава, запестрели первые цветы. Лес теперь манил и успокаивал прохладой, сочной зеленью, свежестью воздуха и непривычной для фронтовиков тишиной.

Штабная машина стояла под кронами разлапистых кленов. В ней за небольшим откидным столиком сидел майор Бубнов, обхватив сильными руками большую с русыми волосами голову. Перед ним лежал лист бумаги, на который только, что упали лаконичные строчки рапорта, адресованного командиру 22-го танкового корпуса:

«Доношу, что командование 133-й отдельной танковой бригадой принял от полковника Полякова и вступил в должность с 17 мая 1942 года». И подпись «Майор Бубнов».

Николай Матвеевич не знал, что еще вчера в Москве был подписан приказ о присвоении ему воинского звания «подполковник». Пройдет немало дней, прежде чем эта приятная для Бубнова весть доберется сюда, на фронт, в лес под Старый Салтов. Пока же он майор.

133-я отдельная и ее соседи 13-я и 36-я танковые бригады вели бой, будучи приданными стрелковым дивизиям, и действовали для непосредственной поддержки пехоты. Стрелковые соединения по численности были слабыми, авиационного прикрытия практически не было, артиллерийское сопровождение также не отличалось мощью. Поэтому и танковые бригады понесли большие потери в живой силе и в технике. Наша 133-я отдельная вскоре была выведена из боев и вновь оказалась в Салтовском лесу.

На плечи только что прибывшего комбрига Бубнова свалилась масса забот. Время было горячее, тревожное. Враг продолжал напирать и здесь — на харьковском направлении, и на юге, сосредоточив силы для удара на Сталинград и Кавказ. Рассчитывать в этой тяжелой обстановке, что будет дано достаточно времени, чтобы получить новую материальную часть, пополнить личный состав, обучить и сколотить танковые экипажи и подразделения, Бубнов, конечно, не мог. Все это предстояло сделать в предельно короткие сроки.

Бубнов встал из-за столика, коснувшись головой низкого фанерного потолка кузова, откинул дверцу, пружинисто спрыгнул на землю и зашагал меж деревьев — подтянуто-строгий, коренастый.

Кто-то из разведчиков тихонько возвестил:

— Ребята, смотрите, идет наш новый «батя».

Так на фронте бойцы часто называли своих командиров. Что представляет собой наш новый «батя», каков он, мы не знали. Но орден Ленина на груди Бубнова говорил о том, что к нам прибыл человек боевой, опытный, закаленный.

На лесной поляне, к которой подходил Бубнов, собрались командиры управления бригады, командиры и комиссары отдельных батальонов и рот. Мы с интересом наблюдали за новым комбригом.

Выслушав рапорт, Николай Матвеевич поздоровался с собравшимися, потом, после небольшой паузы, сказал:

— Наше знакомство проходит, как я понимаю, в нелегкой обстановке. Вы только что вышли из боя, вышли, с честью выполнив свои задачи. Жалко, конечно, что мы потеряли хороших людей, понесли урон в технике... Из всего, что случилось, мы должны сделать вывод: противника, его силы надо хорошо знать. Без четко поставленной разведки, без учета сил и намерений врага рассчитывать на успех в бою нельзя. Но об этом мы еще не раз будем говорить. Сейчас меня интересует прежде всего наличие танков и экипажей. Я хотел бы также выяснить, можем ли мы высвободить людей с других участков, чтобы пополнить танковые подразделения. Прошу доложить об этом командира первого танкового батальона.

— Я, — отозвался усталый на вид майор Слюсаренко и сделал шаг вперед. На его выцветшей гимнастерке так же, как и у Бубнова, сиял орден Ленина, Это, видимо, сразу заметил Николай Матвеевич и, очевидно желая подчеркнуть свое уважительное отношение к комбату, спросил:

— Как вас зовут, товарищ майор?

— Захар Карпович.

— Итак, слушаю, Захар Карпович.

Слюсаренко четко доложил о состоянии своего батальона. Бубнов слушал внимательно, что-то записывал, постепенно мрачнея.

Затем докладывал командир 2-го танкового батальона капитан Иван Нестерович Аницой. От работников штаба Бубнов уже, конечно, знал, какую армаду вражеских танков сдерживал батальон Аницоя в только что прошедших боях. Знал, бесспорно, и о том, что с остатками своего батальона капитан сутками позже вышел на участке соседней дивизии. Потому и найти его в ту ночь мы, разведчики, не смогли. И этот командир был отмечен наградой — орденом Красной Звезды.

Состояние мотострелкового пулеметного батальона обрисовал самый молодой из командиров капитан Петр Федорович Родионов, награжденный за боевые подвиги в советско-финляндской войне орденом Красного Знамени.

Из докладов следовало, что основной костяк командиров рот, взводов и танковых экипажей сохранен. Это было очень важно. Новое пополнение, опираясь на закаленных в боях товарищей, сможет быстрее войти в строй. Что же касается боевой техники, то дело здесь обстояло хуже. Значительная часть танков была потеряна. Бригада, нуждалась в солидном пополнении. А когда оно прибудет, никто не знал. Но время было такое, что рассчитывать на спокойные дни не приходилось, и поэтому Бубнов сказал, что необходимо из сохранившихся экипажей сформировать сводные роты и как можно скорее сколотить их.

— Когда получим пополнение бойцов и танки, — добавил комбриг, — сформируем остальные подразделения. Несмотря на значительные потери, бригада и с этими силами должна быть готова к выполнению боевых задач.

...Николай Матвеевич Бубнов, видимо, рассчитывал хотя бы на месячную передышку. Но война диктовала свои условия. Уже через несколько дней, получив танки и пополнение, бригада была брошена навстречу гитлеровским войскам, рвавшимся на восток. Люди не успели как следует познакомиться друг с другом, как говорится, «притереться» и вынуждены были стать заслоном на пути врага.

Завязались тяжелые бои юго-западнее Купянска. Они были первой проверкой командирских качеств майора Бубнова. Бригада полностью выполнила свою задачу. Она прочно удерживала рубежи и нанесла противнику ощутимый урон. И в этом была несомненная заслуга молодого комбрига, о котором после первых же боев заговорили как о смелом, хладнокровном и очень требовательном командире. Прямого контакта с Бубновым я, рядовой разведчик, в те дни не имел, поэтому сказать что-либо свое о нем я не мог. Да и нам ли оценивать нового комбрига. Мы должны были только выполнять его волю — усиленно вести разведку.

Не было такого вечера, чтобы нам не приказывали совершить вылазку на передний край противника или в его ближайший тыл. Каждый такой выход сильно изматывал не столько физической, сколько психологической нагрузкой. Все мы были молоды, можно сказать, только что вступили в жизнь. А тут война и ежедневный, ежечасный риск. Если надо было, то не считались с опасностью, не раз попадали под пулеметные очереди и минометный обстрел. Но всякий раз — куда денешься! — об игре со смертью подумывали. Бывало, ползешь к вражеской землянке или часовому на посту и думаешь; «А вдруг немец тебя уже видит, уже взял на мушку и в любой миг может нажать на спусковой крючок...» Однако, как бы там ни было, мы ползли, охотились за «языком», за документами и другими разведданными. Всякий поиск, каждая вылазка в стан врага требовали предельного внимания, абсолютной сосредоточенности, готовности к любой неожиданности. В одном случае приходилось часами лежать безмолвно, не двигаясь, в другом — втискиваясь в землю, бороздить ее своим телом под роем вражеских пуль, в третьем — распластываться в болоте. Конечно, вернувшись из поиска, мы страшно уставали.

Однажды, вернувшись из ночной разведки изнуренными, мы прилегли отдохнуть. Но не успел я задремать, как услышал: «Казакова к комиссару роты!» Прихожу к старшему политруку Сергею Васильевичу Багнюку. Поздоровались.

— Как дела, разведчик? — спросил он.

— Нормально. Только что вернулись из ночного поиска.

— И как результат?

— «Языка» на этот раз не удалось взять, но шороху натворили достаточно. Гитлеровцы даже пустили в ход свои огневые средства. Ну а наши наблюдатели их, конечно, засекли.

Багнюк помолчал, потом сказал:

— Есть распоряжение выделить одного человека на армейские курсы политсостава. Вы себя зарекомендовали положительно, возглавляя комсомольскую организацию роты, в разведке — тоже. Вот командование бригады и решило направить на курсы вас...

Так я оказался на курсах политсостава 38-й армии, в которую тогда входила наша бригада. Заниматься приходилось под грохот артобстрелов и бомбежек, снимаясь с одного места и перебираясь на другое. Через месяц с небольшим — 12 июля — я вернулся в родную бригаду в звании младшего политрука. На моих петлицах теперь вместо четырех треугольников были по два красных кубика.

Начальник политотдела старший батальонный комиссар Петр Сидорович Наконечный радушно встретил меня, поздравил с окончанием курсов и получением звания, младшего политрука, сказал, что я буду, назначен комиссаром отдельной роты управления бригады, той самой роты, где был я и химиком, и разведчиком. Наконечный повел меня к новому комиссару бригады старшему батальонному комиссару Григорию Шаумовичу Калустову, которого я еще не видел. У Калустова был как раз Бубнов. Я представился как положено. Начались расспросы. Николай Матвеевич спросил, понятны ли мне особенности роты управления. Я ответил, что со дня формирования бригады был рядовым бойцом, а потом заместителем политрука роты и хорошо знаю всех бойцов, с некоторыми из них неоднократно ходил в разведку, известно мне и о задачах, которые решает подразделение. Комбриг удовлетворенно кивнул.

— Помните, что от роты управления, в которой находится почти полтораста человек, — сказал он, — зависит ведение разведки, инженерно-саперных работ, обеспечение связью, охрана штаба. Все это очень важно для боя. Но не менее важно и обеспечение всем необходимым управления бригады. Имейте в виду — и за это буду строго спрашивать.

Калустов, в свою очередь, разъяснил особенности политработы в роте.

— Высокий моральный дух бойца, — подчеркнул он, — основа его стойкости в бою. Никогда не забывайте об этом.

Я заверил, что буду стараться.

А уже через два или три дня после этого разговора Бубнов вызвал к себе командира роты капитана Сергея Фокина и меня. Когда мы зашли к комбригу, сразу поняли — быть беде. Николай Матвеевич смерил нас суровым, недовольным взглядом, спросил раздраженно:

— Вы руководители роты или нет?

Мы стояли, не зная, что ответить. Все, казалось бы, ясно: Фокин — командир, я — комиссар.

Не дождавшись ответа, Бубнов продолжал:

— Если руководители вы, тогда отвечайте, почему в роте безобразия? Почему Гридин занимается такими делами?

Мы с Сергеем снова недоуменно переглянулись. Что натворил Гридин, какие безобразия, почему Бубнов раньше нас узнал о них?

Оказалось, что Семен Гридин, командир нашего взвода хозяйственного обеспечения, где-то раздобыл три ящика водки и начал перед обедом угощать ею командиров управления бригады. Проходивший в это время мимо Бубнов заметил скопление людей и подозвал к себе хозяйственника, который явился с бутылкой в руках... Комбриг заодно пошел на кухню, снял пробу, а обед, как на грех, оказался невкусным. Словом, было чем возмущаться...

Досталось нам с Фокиным крепко. Но обижаться на Бубнова не приходилось, просто больно было на душе: такая неприятность в первые дни комиссарской работы. Комбриг показался мне тогда чрезмерно вспыльчивым, горячим и даже грубоватым. Во всяком случае, в выражениях он не стеснялся. И поделом нам! Вот такая была моя вторая встреча с Николаем Матвеевичем...

Развертывалось сражение в большой излучине Дона. Туда была переброшена наша бригада. Несколько дней она вела жестокие оборонительные бои. Попытки 6-й немецкой армии с ходу прорваться к Сталинграду были сорваны.

Тогда фашистское командование решило овладеть Сталинградом ударом с юго-запада. Для этого были использованы силы 4-й армии. Началось наступление гитлеровских войск вдоль железной дороги Тихорецк — Сталинград. И здесь противник рассчитывал мощным танковым клином расколоть оборону 64-й армии и выйти к Волге. Бои приняли ожесточенный характер. Началась великая Сталинградская битва. Противник подходил к разъезду «74-й километр», и в тот район была срочно направлена наша отдельная бригада. Именно потому, что соединение было отдельным, его и перебрасывали в самые горячие точки. Так, по крайней мере, думаю я, когда вспоминаю, как часто нам приходилось передислоцироваться.

Тылы бригады были оставлены на западной окраине Сталинграда, в Старой Отраде, а командный пункт находился в районе фермы № 2 совхоза имени Юркина. На КП, как правило, были комбриг, комиссар, начальник штаба или его помощник по оперативной работе, начальники связи, разведки, инженерной службы и другие командиры. Тут же находились и мои подчиненные: разведчики, связисты, саперы. В район командного пункта бойцы взвода хозяйственного обеспечения доставляли горючее, боеприпасы, питание для личного состава. Работы хватало всем: одни обеспечивали связь, другие вели разведку, третьи устраивали инженерные заграждения... Ответственность за выполнение этих задач, как особо предупредил Бубнов, лежит не только на командире, но и на комиссаре. А порой мне доставалось даже больше, чем командиру, как в случае с Гридиным. Бубнов гремел: «Куда глядел комиссар?»

Находясь рядом с КП, мы с командиром роты внимательно следим за тем, чтобы наши подчиненные не сделали какой-либо промашки, хотя, естественно, за каждый вид работы несут ответственность начальники соответствующих служб.

На наших глазах — деятельность штаба, командного пункта. Здесь невольно становишься свидетелем различных событий, присутствуешь при интересном разговоре. Здесь наблюдаешь за характером людей, и в первую очередь комбрига: ведь он руководит боем.

А бой кипит неподалеку, у разъезда «74-й километр». Там наши танковые батальоны вместе с частями 138-й стрелковой дивизии сдерживают бешеный натиск гитлеровцев. Дыбится от взрывов, стонет и содрогается сталинградская степь. Пыль, дым от горящей жухлой травы, сухой, обжигающий горло воздух, грохот, треск, гул... Бубнов внимательно следит за развитием событий, принимает доклады, отдает распоряжения. Около КП рвутся вражеские снаряды, на бреющем полете с грохотом проносятся желтобрюхие немецкие истребители, поливая КП пулеметным огнем. Комбриг ни одним жестом, ни одним движением не выдает своего волнения.

Вот об усиливающемся нажиме противника докладывает новый командир 1-го танкового батальона капитан Филипп Антонович Гоков. В тревожном тоне его голоса чувствуется смятение, неуверенность в победном исходе поединка:

— Третья атака, товарищ комбриг... Пехота и танки...

— Сколько их?

— Танков? Штук около двадцати.

— А точнее?

— Сейчас подсчитаем...

— Не считать, а бить надо! Бить! Понял? — сердито кричит в микрофон Николай Матвеевич.

— Понял,—- уже более спокойно отвечает капитан.

— Ну вот и договорились. Ты их бей, а я помогу, — и Бубнов начал вызывать артиллерийского командира, поддерживавшего бригаду.

Душа танкиста

Над степью струился серый рассвет, когда на наблюдательный пункт 1-го танкового батальона пробрались командиры рот и взводов. Капитан Гоков не успел вчера произвести рекогносцировку местности — не хватило светлого времени. Но сегодня, прежде чем начать атаку, он решил вызвать ротных и взводных, чтобы они внимательно осмотрели местность, уточнили направления для атак, подумали, как лучше выполнить боевую задачу.

Комбат вынул из футляра бинокль и, облокотившись на бруствер — окопа, стал медленно и внимательно вглядываться в поле предстоящего боя. Вдали, за небольшой высоткой, маячили постройки железнодорожного разъезда. В разные стороны по степи разбегались полевые дороги. Чернели воронки от бомб и снарядов. Противник тщательно замаскировался. Ни на дорогах, ведущих к разъезду, ни в районе высотки, что находилась ближе к наблюдательному пункту, Филипп Антонович не мог его обнаружить. Казалось, что враг оставил этот рубеж. Но по сведениям, которыми располагал капитан, в районе железнодорожного разъезда «74-й километр» находились немалые силы фашистов. И их надо было уничтожить, чтобы овладеть этим населенным пунктом.

— Основную задачу по овладению разъездом возлагаю на вашу роту, товарищ Корольков, — сказал Гоков, когда командиры закончили осмотр местности. — Для усиления вам придаются четыре танка из второй роты...

«На вашу роту, товарищ Корольков»...

Имя этого человека было очень популярным в бригаде. Его боевая слава стремительно росла от боя к бою. О Королькове говорили все: и командиры при подведении итогов боя, и политработники на совещаниях по воспитанию у воинов стойкости и героизма, и агитаторы в беседах с молодым пополнением.

А всего лишь год назад о нем мало кто знал: старшина роты. Таких старшин, как Иван Иванович Корольков, было немало в его 10-й танковой дивизии. Но вот началась война. Первые тяжелые оборонительные бои на землях Западной Украины. Ценой огромного напряжения сил сдерживали наши воины натиск гитлеровских полчищ. Тяжело, очень тяжело было оставлять родные города и села. Но что поделаешь: превосходство в силах было пока у врага.

Заканчивается еще один боевой день. Безмерно усталые танкисты получают возможность выйти из машин, размять затекшие ноги, расправить плечи, вздохнуть полной грудью. Скоро прибывает походная кухня, и старшина роты Иван Корольков бросает клич:

— Налетай, братва! Ужин привез!

Гремя котелками, собираются у походной кухни проголодавшиеся парни. Аппетит зверский. Еще бы: поработай весь день рычагами тяжелой, машины да «понянчи» увесистые снаряды...

Корольков присутствовал при оживленных разговорах танкистов, которые вспоминали, как отбивали атаки врага, обсуждали наиболее острые моменты боя, называли тех, кто отличился, проявил мужество и мастерство. Такова доля старшины — лишь слушать друзей, завидовать их боевым удачам да без конца слышать один и тот же вопрос: «Когда будет завтрак?»

Конечно, без еды никто обойтись не может. Но Корольков терзался: почему это он должен заниматься получением пайков, подготовкой и доставкой пищи, а не настоящим делом, таким, которое потребует и силы, и крепости духа, и мужества. Иван твердо решил: пусть старшинствует кто-нибудь другой, есть же сержанты и годами постарше, и жизненным опытом побогаче, и в хозяйственных делах помудрее. Но не посадит же командир за рычаги танка неподготовленного человека, нужны ведь знания, умение, опыт. И Корольков начал исподволь готовить себя к «переквалификации». Стал Корольков, пока идут разговоры за обедом или ужином, ловить каждое слово танкистов, старался запомнить все важное, поучительное. А пользуясь положением старшины роты, он, как потом рассказывали его друзья, в часы затишья все чаще и чаще забирался в танк, садился за рычаги, жадно слушал объяснения и советы механика-водителя. А повара и рабочие солдатской кухни теперь нередко стали видеть Королькова с замусоленным, затертым наставлением по тридцатьчетверке. .

И наконец наступил день, когда Иван почувствовал, что пора просить командира о включении его в состав экипажа. Это было незадолго перед боями за Бердичев. Каждый день выбывали из строя танкисты, кто-то должен был становиться взамен раненых и погибших. Желание Королькова совпадало с жесткими требованиями фронтовой обстановки. И командир пошел навстречу Ивану. Много занимались с ним механики, зампотех роты, и то, что в мирное время постигается за месяцы учебы, здесь, на фронте, старшина освоил в считанные дни. Боевая машина стала послушной крепким и умелым рукам Королькова. И вот теперь, к началу боев за Сталинград, старший лейтенант Корольков уже возглавлял танковую роту. На его груди кроме Красной Звезды появилась еще одна, самая высокая награда — орден Ленина. Об Иване заговорили как об умелом танкисте, находчивом и бесстрашном командире. Может, потому комбат Гоков и возложил основные усилия по взятию разъезда «74-й километр» на его роту.

Получив задачу, Корольков задумался. Пустить роту в лобовую атаку нельзя: а вдруг напорешься на тщательно замаскированные орудия или вкопанные танки? Особенно волновала ротного высотка, прикрывавшая подступы к разъезду. Что там за ней, на ее противоположных скатах? Не скрываются ли именно там большие силы врага? С наблюдательного пункта не было видно. .

Иван Иванович еще раз посмотрел в бинокль. Невдалеке от исходной позиции, где находилась его рота, начиналась балка. Извиваясь, она шла в направлении совхозной фермы и, огибая ее, подходила к высоте справа. Правда, балка была неглубокой, но все же позволяла незаметно выйти на фланг обороны гитлеровцев. Этим и решил воспользоваться Корольков.

— Задачу думаю решить так, — доложил он капитану Гокову, — Роту разобью на две группы. Первая в составе трех танков нанесет удар по высоте с фронта, примет огонь противника на себя, отвлечет его внимание. Остальные танки по балке пойдут в обход высоты. Как только гитлеровцы ввяжутся в бой с первой группой и откроют себя, нанесем удар мы...

Комбат одобрил план действий старшего лейтенанта, поставил задачи другим ротам.

В назначенное время танки Савельева, Луганского и Гишполя двинулись вперед в направлении высоты. Как и рассчитывал Корольков, фашисты весь огонь направили на эти машины. Но наши танки, маневрируя, продолжали продвигаться. Тогда из-за высоты гитлеровцы ввели в действие группу контратакующих танков.

— Прямо по курсу танки противника! — доложил по рации командир экипажа Константин Савельев, первым увидевший их.

— Вперед! — ответил командир. — Огонь вести с коротких остановок.

Экипажи Луганского, Савельева, Гишполя, не сбавляя скорости, продолжали продвигаться. Часто останавливаясь на несколько секунд, они вели интенсивный пушечный огонь. Несколько вражеских машин было подбито. Но вот неожиданно заговорила противотанковая батарея гитлеровцев. Один снаряд разорвался около танка Савельева.

— Саша, прикрой огнем, — попросил Савельев Луганского. — Заклинило ведущее колесо.

Огонь вражеской батареи усиливался. Луганский, обнаружив ее, подал команду наводчику. Тот моментально навел орудие в цель. Последовало несколько выстрелов. Савельев с механиком-водителем Аносовым, воспользовавшись тем, что огонь противника ослабел, выбрались из танка и начали ремонт. Экипаж Луганского продолжал обстрел огневой позиции гитлеровцев, пока не заставил ее замолчать. Тем временем Савельев и Аносов привели в порядок ведущее колесо, и машина вновь заняла свое место в боевом строю. Три наших танка продолжали наседать на вражеские позиции. Однако противник выдвинул еще несколько танков.

В это время по балке, обойдя высоту справа, вышли танкисты роты Королькова. Они открыли залповый огонь по бортам контратакующих вражеских машин. Удар был неожиданным и точным. Контратака врага была сорвана, и он вынужден был оставить разъезд «74-й километр».

Но гитлеровцы не смирились с потерей разъезда и, собрав силы, начали атаковать позиции танкистов и пехотинцев 138-й стрелковой дивизии. Начались тяжелые оборонительные бои, которые затянулись на несколько дней.

Как-то возле одной из наших боевых машин разорвался вражеский снаряд. Башню заклинило осколком, пушку повредило. Экипаж доложил о случившемся командиру батальона Гокову, просил разрешения отойти в укрытие. Тот обратился к комбригу.

— Стоять и ни шагу назад! — приказал Бубнов. Таков был лозунг всех защитников Сталинграда; Но в этом случае могло сложиться мнение, что решение Николая Матвеевича было неверным: ведь танк и его экипаж практически оказались небоеспособными, становились мишенью для противника.

Приказ был отдан при комиссаре, его слышали все, кто был на КП.

Вечером в балке, недалеко от КП, стали собираться командиры на разбор боевых действий дня. Прежде, чем идти туда, я стал невольным свидетелем разговора, который произошел между комбригом и Калустовым. Комиссар спросил у Бубнова:

— — О чем думаешь говорить сегодня?

— А что такое? — насторожился тот. — Не знаешь, о чем в таких случаях говорю? Отмечу мастерство одних, другим укажу на их промахи.

— Но сегодня надо было бы кое-что и добавить.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой приказ: «Стоять и ни шагу назад!»

— По-твоему, он ошибочный?

— Нет. Приказ верный. Но пояснить его надо.

— Что же пояснять, если он верный? Приказ надо выполнять безоговорочно.

Комиссар согласился, что приказ надо выполнять..

— Но все-таки хотелось бы, — добавил он, — чтобы люди поняли, почему так сурово поступил их командир. Приказ, они выполнили. Хорошо, что обошлось благополучно: все живы, машина отправлена на ремонт. А если бы в нее угодил еще один снаряд, и люди бы погибли? Могло так случиться? Могло. Жизнь людей на войне надо беречь. Нам каждый человек дорог...

— Кому это нам?! — вспылил Бубнов. — Считаешь, что мне не дороги наши люди?

— Такой мысли я не допускаю. Речь идет о том, чтобы ты объяснил командирам, почему принял такое решение.

Комбриг задумался, помрачнел.

Калустов, видимо, заметил недоброе настроение Николая Матвеевича, спросил:

— Что же ты молчишь?

— Да нехорошо как-то получается. Выходит, не командовать, а упрашивать я должен.

— Нет, не упрашивать, а именно командовать. Но обстановка сейчас очень тяжелая, и люди должны все понимать, выполнять боевые задачи с глубоким сознанием, а не под страхом наказания. Вот и скажи об этом...

Я уже успел познать крутой характер Бубнова. Его трудно было в чем-либо сломить. Но в то же время я заметил и силу влияния на него Калустова. Комиссар будто обладал какими-то скрытыми, словно магнитные волны, силами, которые передавались другим, действовали на них. Отражались они и на поступках комбрига.

...Совещание уже подходило к концу. Бубнов пока ничего о приказе не говорил. «Выходит, не дошли комиссаровы слова до сознания комбрига», — подумал я. Но тут Николай Матвеевич сделал паузу, потом, посмотрев на Калустова, сказал:

— И вот еще что... Сегодня один из вас просил вывести с поля боя подбитый танк. Я не разрешил. Вы можете спросить, почему. Потому, что отход хотя бы одного танка в ходе боя может угнетающе повлиять на пехотинцев. Не будешь же им объяснять, что у танка заклинило башню. А они подумают: коль танкисты не выдерживают напора врага, то и нам можно отойти! Кроме того, отход даже одной машины противник может расценить как нашу слабость и усилить свой натиск... Война, как видите, преподносит нам суровые уроки.... — Бубнов снова помолчал, вглядываясь в подчиненных, потом тоном приказа завершил свою мысль: — Мы должны до последней возможности удерживать обороняемые рубежи. Не забывайте, что отступать некуда, за нами Сталинград!

«Воевать по-гвардейски»

Ночь. Чадит, искрится переливающимися огнями обширная сталинградская степь, пылают жаркие костры горящих танков. Духота. Воздух пропитан пылью, не успевшей осесть после жестоких бомбежек и артиллерийских обстрелов, дымом пожаров. Изредка тяжело ухают отдаленные взрывы снарядов, струятся разноцветные пучки трассирующих пуль, взлетают в черное небо осветительные ракеты, рассеивая тревожный дрожащий свет. Изнурительный многочасовой бой затих. Короткая, как эта летняя ночь, передышка, а с рассветом снова продолжится смертельная схватка.

У одного из танков — небольшая группа людей. Они в пахнущих бензином и маслом комбинезонах, на головах рубчатые танкошлемы. Люди расположились с тыльной стороны машины. Кто сидит на бруствере танкового окопа, а кто стоит, прислонившись к отдающей теплом броне. Все внимательно слушают комиссара роты.

Политрук Семен Елизарович Юдин стоит в кругу собравшихся и негромко говорит:

— Те же коммунисты Иванов и Лысонь. Вы их лучше, чем я, знаете. Разве они не по-гвардейски воюют? Смело встречают любую опасность, умело и беспощадно бьют фашистов и вражеские танки считают лишь тогда, когда они горят перед нашими позициями.

Юдин сделал паузу, посмотрел в сторону фронта, туда, где чадили немецкие танки. Лица его не видно — темнота скрывает и политрука, и всю группу. Сюда пришла лишь часть танковой роты. Всех собирать опасно: один вражеский снаряд может вывести из строя много людей. Да и танки на переднем крае не полагается оставлять без присмотра. Кто-то обязательно должен быть в машине — командир, наводчик орудия или механик-водитель. Это на случай, если противник предпримет какие-то неожиданные действия или его разведка незаметно подберется к танку. Но Семен Елизарович знает: есть представители от каждого экипажа. Они послушают беседу, расскажут о ней тем, кто остался в машинах.

Юдин ведет речь о советской гвардии, рассказывает о приказе Верховного Главнокомандующего, разъясняет условия присвоения гвардейского звания лучшим частям и соединениям. Теперь, в разгар Сталинградской битвы, не только он, но и все мы, политработники, стали активно призывать воинов воевать по-гвардейски. Уверенность в достижении этой цели еще более возросла после схваток у разъезда «74-й километр». О героях этих боев — капитане Павлове, старшем лейтенанте Королькове, лейтенанте Савельеве и других неслась звонкая боевая слава. Свои герои были в каждом батальоне, в каждой роте.

— Гвардейцы отличаются тем, — продолжает комиссар роты, — что научились бить фашистскую гадину наверняка, без страха, с твердой верой в свою победу. А появляется эта вера, когда каждый знает, за что он борется, во имя какой цели проливает свою кровь и отдает жизнь. Наши люди прекрасно понимают свою цель: они борются за свободу своей страны.. Уверенности в победе не может быть и без ярой, лютой ненависти к заклятым врагам — фашистам, без знания слабых и сильных сторон противника...

И после паузы.

— Хочу сказать, товарищи, еще об одном важном качестве гвардейцев. Это — крепкая боевая спайка, взаимная выручка. Проще говоря: смотри за полем боя в оба, не зевай, гляди не только за тем, что делается перед твоей позицией, но и перед фронтом соседей. В нужный момент ты им поможешь, а они не оставят в беде тебя...

В это время из темноты подошли еще двое. Тут же зашуршал коробок и сверкнула спичка.

— А вот этого делать нельзя, — твердо заметил Семен Елизарович — Кто это так в открытую закурил?

Ответа не последовало, но цигарка упала к ногам курильщика и сразу же оказалась под его сапогом.

— Даже вот этот маленький факт, — спокойно сказал Юдин, — прямо связан с тем, о чем мы говорим сейчас. Человек закурил... Ничего, конечно, дурного в том нет. Почему бы после боя не побаловаться табачком? Беда в том, что вот один закурил, а не подумал о нас, о своих боевых товарищах. Ведь фашисты могут засечь огонек и накрыть нас снарядом или миной. Вот тебе и спичка... Однако продолжим о гвардии. В приказе Верховного Главнокомандующего отмечено, что гвардейцы, захватывая территорию, немедленно закрепляют ее за собой, окапываются на новом месте, организуют крепкое охранение на ночь.

— Тут хотя бы свой рубеж удержать. Вон как нажимают... — ворчливо заметил кто-то из темноты.

Юдин не стал укорять человека за эту реплику. Он знал: бои здорово измотали людей, они очень устали, тяжело переживают каждый оставленный клочок родной земли. Но слова танкиста политрук не оставил без внимания.

— Придет пора, и от обороны мы перейдем к наступлению, — твердо сказал он. — А пока нам надо до последней возможности держать свою позицию, свой окоп, держать так, Как это делают коммунисты Корольков и Иванов. Кстати, Иванов здесь?

— Нет, он в медсанбате.

— Знаете, что он радировал командиру, когда вражеский снаряд попал в его машину? Иванов передал: «Ранен, продолжаю вести огонь. Пока жив, из танка не уйду». И не ушел. Вот это по-гвардейски! Так должны обороняться все. Тогда фашисты не пройдут, как бы они ни нажимали.

Воспользовавшись паузой, кто-то спросил:

— Товарищ политрук, мы ужин принесли. Когда прикажете раздавать?

— Так это кто-то из вас закурил?

— Виноваты, не подумали.

— А ужин ко времени. Все уже проголодались, раздавайте...

Комиссар поинтересовался, чем накормят танкистов, сам пристроился с котелком у танка.

Сколько таких бесед провел Юдин и другие политработники, трудно сказать. Но слова их не проходили бесследно. Боевые успехи бригады росли.

До назначения в танковую роту Семен Елизарович Юдин прошел суровую школу оборонительных боев сорок первого года, познал всю горечь отступления. Он был комиссаром разведывательной роты, воспитывал смелых, отважных и дерзких разведчиков, сам ходил с ними в ночные поиски. К сталинградским боям это был уже опытный и закаленный политработник.

Но на фронтовых дорогах много неизвестного, неожиданного. Обстановка меняется быстро, бой ежечасно ставит новые задачи. И как ты их решишь, зависит от твоих знаний, боевого опыта, сообразительности и находчивости.

Чтобы меньшими силами сдержать бешеный натиск гитлеровцев, командир бригады Бубнов часто прибегал к тактике танковых засад. Они полностью оправдали себя. Укрытые по башню в земле и хорошо замаскированные танки представляли собой грозную силу, которая в самые решительные минуты боя неожиданно обрушивалась на врага.

Поэтому, как только наступала темнота, танкисты, несмотря на усталость, брались за ломы, кирки и лопаты, чтобы отрыть окопы. Нелегко в течение короткой летней ночи сделать укрытие для боевой машины, замаскировать ее так, чтобы не было заметно ни с земли, ни с воздуха. Тем более это тяжело в степи, где почти нет подручных средств для маскировки.

— Утром опять ожидаются сильные атаки. Танков у нас меньше, чем у фашистов, — говорил после ужина Юдин. — Трудно будет. Но не будем падать духом, станем разумно и эффективно использовать каждую свою машину, беречь ее в ходе боя. Надо хорошенько врыться в землю. Давайте, друзья, постараемся.

И люди старались. Трудился е ними и политрук. Поработав у одной машины, он переходил к другой, говорил:

— А соседний экипаж почти окопался. Вы что-то отстаете, надо поднажать, — и сам брал в руки лопату или кирку.

Когда над дымящейся степью вставало багровое солнце, танки трудно было заметить даже с близкого расстояния. Правда, ладони еще крепче задублялись, но зато уверенности становилось больше: не только броня, но и окоп защищали теперь танкистов.

Глубокий след

Над участком обороны бригады появилась «рама» — самолет-разведчик. Значит, вскорости жди бомбардировщиков. И они тут как тут. Юдин, находясь в окопе командира стрелковой роты, с тревогой следит за «юнкерсами». Вот они, растянувшись цепочкой, делают полукруг и, как ястребы, бросаются вниз. Но удар их приходится по окопам в стороне от наших танков.

— Не зря потрудились ночью ребята, — с облегчением замечает комиссар.

Отбомбившись, самолеты ушли. На какое-то время установилась тишина, гнетущая тишина перед бурей. Она длится недолго. Вон там, впереди, в широкой балке уже появились черные точки. Это идут фашистские танки. Наши танкисты напряженно следят за тем, в какую сторону они развернутся. Крестоносные машины все ближе. Вот они вышли из балки, рассыпались веером в линию и, покачиваясь, быстро набирают скорость.

В нашем тылу загрохотало. Это открыла огонь артиллерия, преграждая врагу дорогу. Остались считанные минуты, когда должны вступить в дело засады. Политрук Юдин знает: там, в боевых порядках, находится командир роты. Он примет все меры. Но должен сказать свое слово и комиссар. Хотя им все уже обговорено с танкистами в ходе совместной ночной работы, но душа неспокойна, рвется к ним.

Волнуется и командир стрелковой роты. Почему до сих пор не стреляют танкисты? Ему кажется, что вражеские машины уже прошли район наших засад.

На боевой строй гитлеровцев обрушивается новая лава артиллерийского огня. Когда дым рассеивается, Юдин видит три горящих танка. Остальные все же лезут вперед. Они заметили наши сорокапятки, сделали по ним несколько выстрелов. Пушки немедленно открыли огонь и принудили танки изменить курс. Этого как раз и ждали наши танкисты, находившиеся в засаде.

— Огонь!.. — скомандовал майор Н. А. Сергеев, командир 2-го танкового батальона.

Наши экипажи били без промахов. Ближе всех к окопу Юдина находилась машина лейтенанта Лысоня. Политрук видел, как вырвалось пламя из едва заметного среза ствола, и снаряд врезался в борт немецкой машины, которая вздрогнула и остановилась. А через» секунду раздался сильный взрыв, сорвавший и отбросивший в сторону ее башню. Лысонь перенес огонь на другую цель. Выстрел. Танк закрутился на одной гусенице. Еще выстрел — и он окутался густым черным дымом.

— Молодец Лысонь! — не удержался Юдин, как будто его похвалу мог услышать лейтенант.

Чуть подальше действовал экипаж лейтенанта Овсянникова. Там тоже были опытные ребята и снаряды зря не расходовали. На подступах к позиции роты уже горело шесть вражеских машин. Атака гитлеровцев ослабевала. Это заметил и Юдин, и командир стрелковой роты, бойцы которой вели интенсивный огонь по пехоте врага, по экипажам, выскакивающим из горящих танков.

— Ранен командир вашей роты, — взволнованно передал Юдину старший лейтенант.

Юдин выскочил из окопа и, пренебрегая опасностью, побежал к командирской машине. Вокруг рвались снаряды, свистели осколки. Комиссар не обращал на это внимания. Когда он подбежал к машине, командира уже вытащили из танка. Мелкие осколки, отлетевшие от брони при ударе снаряда, изранили его лицо, кроме того, он был оглушен и контужен.

— , В медсанбат его, — распорядился комиссар роты и сам немедленно занял место в машине. Танк мог еще вести бой, и Юдин решил воспользоваться этим, сразу же связался с командирами взводов, передал, что ротой теперь командует он.

В воздухе опять появились немецкие самолеты. На этот раз бомбовый удар обрушился на позиции нашей артиллерии. Огонь орудий стал слабее. Гитлеровцы двинули в атаку новую группу танков. Но они напоролись на мощное сопротивление танкистов, которыми командовал капитан Мешков. Запылало еще несколько немецких машин. Успешно действовали и расчеты противотанковых орудий. Вражеская атака захлебнулась. Несколько танков остановилось, другие стали пятиться назад.

— В контратаку, вперед! — передал приказ Юдин, и его машина цервой покинула укрытие. За ней успели выйти из окопа еще два танка.

Командир бригады, внимательно наблюдавший за полем боя, в сердцах спросил у майора Н. А. Сергеева:

— Кто разрешил контратаку? Что за самовольство? Немедленно вернуть танки на свои места!

Командир батальона и сам был немало удивлен, когда увидел вышедшие из укрытия танки. Налицо был явный просчет. В открытом поле наши танки были бы немедленно смяты превосходящими силами гитлеровцев. Но факт стал фактом. Сергеев тотчас же приказал Юдину увести роту в укрытия. Контратака не получилась...

Поздним вечером, когда утихла боевая схватка, Калустов собрал политработников. От отметил стойкость танкистов, сумевших малыми силами отразить несколько атак врага, распорядился, чтобы сегодня же были представлены к наградам все отличившиеся, дал установки на завтрашний день. Затем, повернувшись в сторону политрука Юдина, сказал:

— Ваша рота, как и весь батальон, дралась мужественно, смело, упорно удерживала свой рубеж и не пропустила ни одного танка врага. В этом и ваша большая заслуга. Но вот контратака — ни к чему. Она была явно несвоевременной. За личную храбрость вы достойны награды. А за самовольную контратаку вас следует наказать...

Комиссар бригады умел быть суровым и строгим. Но он умел и разобраться в душе человека, в мотивах, которые руководят действиями человека. Обращаясь снова ко всем, он добавил:

— Вы — политработники. Всегда помните, что ваше слово — это слово коммунистов, представителей партии большевиков. У нас в народе говорят: «Ветер горы разрушает, слово народы поднимает». Горячее, взволнованное слово политработника оставляет в сердцах воинов глубокий след. Люди верят вам, готовы по вашему зову пойти на любые испытания. Но цена этого призыва будет много выше, если он сообразуется с обстановкой, выражает настроение бойцов. Семен Елизарович не учел этого. Я его понимаю, он горел желанием разбить фашистов. Только одного желания здесь мало. Нужны и силы, и их умелое, грамотное применение. И нам, политработникам, надо непрерывно учиться не только искусству агитации, но и тактике. Тогда не будет таких досадных ошибок, которую допустил Юдин. Я знаю его. Это смелый, боевой комиссар. Ошибку ему простить можно. Но пусть она послужит ему и всем вам суровым уроком.

...Семен тяжело переживал свою неудачу. Но он обладал достаточной силой воли и трезвостью ума, чтобы правильно оценить случившееся, сделать выводы.

Подарок командиру

Для меня этот разговор показался загадкой. О каком имениннике шла речь? О самом Луганском? Но он, насколько мне было известно, родился не осенью, когда я услышал этот разговор, а летом, 23 августа. Чего нельзя забыть? Что с ними произошло?

Молодой, красивый, стройный юноша с курчавыми густыми волосами, большими карими глазами и приятной улыбкой на смуглом лице — таким мы знали Александра Сергеевича Луганского. Среди товарищей он пользовался большой любовью. Когда в свободную от боев минуту по какому-либо поводу собирались танкисты и среди них не было Луганского, все сразу начинали спрашивать друг у друга:

— Почему нет Саши?

Но вот появлялся Луганский, и все как бы становилось на свое место. Это происходило, может быть, потому, что он был общительным собеседником, умел бросить острую шутку, вставить дельное замечание. Несмотря на молодость, жизнь многому научила его. Грудь Александра была украшена орденами и медалями, что свидетельствовало о его бесстрашии и мужестве.

Луганскому исполнился двадцать один, когда началась война. Она застала его на самой границе. Не думал он, что военные знания, которые давала ему, вчерашнему студенту, полковая школа, так скоро пригодятся на полях сражений. Командиры и политработники часто напоминали о необходимости настойчиво готовиться к боям. Луганскому же казалось, что война где-то далеко и вряд ли коснется его. «Отслужу свой срок, — говорил он товарищам, — и опять в институт». Однако этой мечте не суждено было сбыться. Грянули первые бои. Начался изнурительный отход в глубь страны. Бои и бои, днем и ночью. Схватки у Топорува и Злочева, Тернополя и Бердичева, Фатежа и Курска, под Харьковом и теперь вот под Сталинградом. Сколько тревожных тяжелых ночей, сколько испытаний и невзгод, сколько встреч лицом к лицу со смертью! Но Луганский выстоял, поборол все. Пережил и тот случай, о котором пойдет речь ниже.

Экипаж тяжелого танка КВ, командиром которого был Луганский, занимал оборону на правом фланге роты, на высоте 128,0, что находится на ближних подступах к Сталинграду с юга. С утра палило жаркое солнце. В танке было душно. Немцы пока активности не проявляли, и было относительно тихо.

— Я, пожалуй, выберусь на воздух, — сказал Александр и вылез. В машине остались механик-водитель Иван Лубов, башенный стрелок Василий Иванов и радист Иван Чудин. Некоторое время они сидели молча, посматривая в триплексы на впереди лежащую местность. Никаких признаков, которые говорили бы о том, что немцы предпримут очередную атаку, не было.

— А знаете, друзья, чем примечателен нынешний день? — спросил Лубов.

— День как день, такой же жаркий и душный, как и вчера, — отозвался Чудин.

— Да у нашего командира сегодня день рождения. Нам надо что-то предпринять, как-то отметить, — сказал Лубов. — Может, потому и вылез из танка командир наш, что человеку грустно стало в такой день сидеть в стальной коробке. Вспомнил небось, как до войны отмечал этот день, и загрустил. А мы даже не поздравили его. Я вот все думал, что бы сделать такое хорошее, памятное... Но пока ничего толкового не придумал.

— Да, в магазин за подарками не сбегаешь...

— А не в подарке дело, — заметил Лубов. — Просто поздравим человека, пожелаем дожить до нашей победы.

— Можно и подарок приготовить, — мечтательно заявил Иванов. — Вот появился бы сейчас немецкий танк, хлопнуть бы его первым снарядом и — получай, дорогой командир, подарочек от друзей-фронтовиков.

— А вон и гости идут! — крикнул Чудин.

Все думали, что Иван имеет в виду немецкие танки, о которых только что говорили, и мигом прильнули к смотровым щелям. Но никаких танков не было.

— Где же они, твои «гости»? — в сердцах спросил Лубов.

— Не туда смотришь, — отозвался Чудин. — Они с тыла.

К танку пробирались двое. В руках у одного из них было ведро, сверху завязанное полотном.

— Что бы это могло значить? — заинтересовался Чудин. — Двое с ведром. Я, однако, тоже вылезу.

Луганский заметил людей издалека и, когда они подошли ближе, узнал крутоплечего Юдина и старшину роты. Политрук и старшина подошли к танку, поставили рядом с гусеницей ведро, выложили две бутылки красного вина, какой-то сверток и уселись подле Александра.

— Ну и жарища! — посетовал, отдышавшись, комиссар и вытер пилоткой потное лицо.

— Да, парит, как перед дождем, — согласился Луганский. — В танке сидеть тяжело, дышать нечем.

— Пусть вылезают и остальные, — сказал Семен. — Оставь одного для наблюдения...

Когда Лубов вылез из машины, Юдин торжественно и взволнованно начал:

— Александр Сергеевич, дорогой! Разреши нам, твоим боевым друзьям, от души поздравить...

— Воздух! — высунувшись из башни, крикнул Иванов.

Шесть «юнкерсов» незаметно подобрались со стороны солнца и теперь, развернувшись в цепочку, пошли в пикирование. Ждать окончания речи не приходилось. Лубов и Чудин юркнули в танк, а Луганский, Юдин и старшина забрались под днище мощного КВ. В воздухе нарастал гул и характерный, душераздирающий вой сброшенных бомб.

Черев секунду-другую заходила ходуном земля, взметнулись огненные столбы, все заволокло дымом и пылью. За первой партией бомб начали рваться еще и еще. Одна из них угодила в маску танковой пушки, скользнула по пей и ухнула рядом. Многотонный КВ на какой-то миг вроде бы приподнялся и тут же грузно осел.

Когда кончилась бомбежка, первым забеспокоился Лубов. Он отбросил люк механика. Перед его глазами зияла и дымилась огромная воронка. С трудом выбрался Иван из засыпанного землей танка. Через верхний люк вылезли и остальные члены экипажа. Луганский и Юдин, придавленные днищем, лежали неподвижно. Старшина, оказавшись ближе к корме, выбрался довольно легко. Надо было немедленно выручать Юдина и Луганского. Спереди подобраться к ним было невозможно — мешала вывороченная земля. Оставалось одно — вытаскивать назад, к корме. Лубов полез под танк. Но он мог пробраться лишь до того места, где лежал старшина: дальше просвет между днищем и грунтом был настолько мал, что Иван никак протиснуться не мог.

— Лопату, скорее лопату! — крикнул он.

Ребята подали лопату. Лубов начал стремительно подкапывать борозду, а когда она была готова, ухватился за чьи-то ноги, потянул их на себя. Это был Луганский. Он тяжело стонал. Лубов, зацепившись носком сапога за трак гусеницы, напружинился, потянул командира на себя. С большим трудом ему наконец удалось втянуть Луганского в борозду, а затем и полностью вызволить. Но под танком оставался Юдин. Он лежал правее и чуть дальше. Опять пошла в ход лопата. С большим трудом Ивану удалось освободить и комиссара.

Оба пострадавшие тяжело дышали. Ребята достали из танка флягу с водой, дали им попить. Прошло немало тревожных минут, пока Луганский и Юдин наконец пришли в себя.

Отдышавшись и сполоснув лицо, Семен с трудом сказал:

— И все же я хочу поздравить тебя, Саша, с днем рождения...

Они крепко обнялись.

Только теперь танкисты вспомнили о ведре. Старшина кинулся к нему. Посудина лежала на боку. Жирный украинский борщ, который старшина нес имениннику и его экипажу, красным пятном расползался по земле. Старшина с сожалением посмотрел на это пятно. Одна из бутылок была разбита. Другую, целую, старшина откупорил, поднял присыпанный землей сверток. В нем была банка консервов, полбуханки хлеба. Он налил в кружку вина, протянул ее Луганскому.

— Спасибо, дорогие друзья, спасибо, что не забыли в такой день!

Александр выпил. Оставшееся вино разлили всем поровну. Трапеза длилась всего несколько минут. В воздухе снова появились вражеские самолеты. Юдин и старшина побежали в траншею, Луганский с экипажем забрались в танк. Вслед за бомбежкой начался артиллерийский обстрел. А потом показались вражеские танки. Их было восемнадцать, и шли они на большой скорости. Экипаж приготовился к бою. Луганский по-прежнему испытывал тяжелую боль в груди, но внимательно следил за обстановкой. Иванов зарядил пушку, навел ее на головной танк и лишь ждал команды.

— Огонь! — бросил Луганский, и в тот же миг грохнул выстрел. Снаряд точно попал в цель. Танк остановился, и через секунду из него повалил черный дым.

— Огонь!

Второй снаряд разорвался рядом с другой машиной. Обнаружив КВ, гитлеровцы открыли по нему огонь. Но мощная броня тяжелого танка не поддавалась осколкам, а прямое попадание было исключено, так как вывороченная бомбой земля надежно прикрывала лобовую часть машины. Бой длился несколько часов. Противник не смог сломить упорства наших танкистов и пехотинцев — они прочно удерживали свой рубеж. Экипаж Луганского сжег еще два немецких танка.

Не достигнув цели, гитлеровцы отступили. Через некоторое время началась их повторная атака. Бой шел до конца дня. Высота 128,0 осталась в наших руках.

Наступил вечер. Похолодало. На поле боя стало тихо. Лишь немецкие самолеты волна за волной шли на Сталинград. Друзья выбрались из танка. Вылез и Луганский. Танкисты еще раз поздравили именинника, а Василий Иванов сказал:

— Ну вот, получилось, как договаривались. Подбитые танки и уничтоженные орудия противника — это наш подарок вам, товарищ командир.

— Сердечное спасибо, друзья, за все. За то, что спасли, за поздравления, за такой необычный, но радостный подарок, — взволнованно говорил Луганский. — Этот день я никогда не забуду.

* * *

Четверть века спустя об этом эпизоде я рассказал в газете «Красная звезда». Какова же была моя радость, когда через несколько дней после публикации я получил письмо из Ростова-на-Дону. Его написал Александр Луганский. Нашелся еще один однополчанин! Он сердечно поблагодарил меня за то, что вспомнил о нем и написал в газете, по выразил и удивление. «Описали вы все верно, — писал Луганский. — И разговор воспроизвели хорошо, вроде подслушали его. Но откуда вам стало все это известно? Ведь в тот день на высоте 128,0 вас не было...»

Тактику надо менять

Действительно, в тот момент, когда Юдин поздравлял Луганского с днем рождения, меня в боевых порядках танкового батальона не было. Луганский не знал, что в это время, получив ранение, я находился в саратовском госпитале. А потом, когда вернулся в родную бригаду, мне рассказал обо всем Семен Юдин. И поведал он мне эту историю в тот злополучный день, когда в землянку, где мы с ним находились, попал снаряд, и нас едва вытащили из-под развалин.

...На юге от Сталинграда продолжались кровопролитные схватки. Фронт находился уже севернее станции Тингута. В этой раскаленной до предела огнем и металлом степи находился наш командный пункт. Был там и я, готовый получить указание комбрига или комиссара.

— Воздух! — раздалась команда.

На нашу балку, где был КП, налетели немецкие бомбардировщики. Еще больше застонала и задрожала степь, балка наполнилась резкой, удушающей гарью сгоревшей взрывчатки.

Когда бомбежка окончилась, выяснилось, что есть раненые и убитые. Подбежал красноармеец.

— Вас вызывает комиссар, — передал он.

— Надо немедленно отправить раненых. Медсанбат находится в кошаре на пути к станции Тундутово. Укладывайте людей в машину и вперед! — приказал Калустов.

Через несколько минут мы тронулись в путь. При выезде из балки на полевую дорогу я увидел работника штаба Никонорова. Он подал сигнал остановиться, спросил, куда направляется машина.

— Местечко для меня найдется?

— В кузове — нет, а в кабине — пожалуйста, — ответил я.

— Нет, в кабине положено ехать вам, вы отвечаете за доставку раненых.

— А вы старше по званию. Садитесь, я постою на подножке.

Не — проехали мы и десятка километров, как на нас напали два немецких истребителя. Я увидел самолеты уже тогда, когда они, снизившись до бреющего полета, неслись под косым углом на нашу машину.

— Стой! — крикнул я водителю. Он сильно нажал на тормоз. И тут же раздался треск. Очередь снарядов угодила в правый угол кузова, в который я упирался спиной, стоя на подножке. Если бы шофер не затормозил так резко и я по инерции не подался вперед, снаряды неминуемо прошили бы мой правый бок. Я упал с подножки.

Когда самолеты ушли, хотел подняться, но не тут-то было. Все тело сковала резкая боль. Сгоряча я не почувствовал, что ранен осколками в спину, и не заметил, что пуля пробила мне ногу. Подбежал Никоноров, поднял меня, довел до машины, перетянул ногу, чтобы приостановить кровотечение. Шофер, получивший ранение в руку, с трудом завел двигатель. Тронулись. Но тут выяснилось, что пробит скат, а демонтировать его некому. Так и поехали, с великим трудом, но до медсанбата все же добрались.

И уже не я, а меня вместе с другими ранеными сдали на попечение медиков. Врач Волкова оказала первую помощь — удалила некоторые осколки из спины,. перевязала ногу и отправила в Сталинград. А оттуда на теплоходе «Мария Ульянова» по Волге нас доставили в Саратов.

Ранение на время разлучило меня с боевыми друзьями. Но мысленно я был там, где они вели упорные оборонительные бои сначала на рубеже реки Червленая, а затем в пригороде Сталинграда. Прибывавшие из бригады в госпиталь раненые командиры помогали отмечать на карте, которая находилась при мне, боевые позиции соединения. О подробностях тех боев я тогда не знал. Восстанавливать их пришлось по тем разборам, которые проходили на левом берегу Волги, когда бригада была выведена из боя. А о некоторых деталях, о примерах стойкости и мужества наших танкистов мне поведал много лет спустя генерал-майор П. Ф. Родионов, который в то время командовал мотострелковым батальоном.

...Комбриг и начальник штаба Василий Васильевич Яблоков склонились над картой. События последних дней все более четко выявляли намерения противника захватить единственный мост на степной речке Червленая, где оборонялась бригада. Разведданные подтверждали скопление вражеских сил именно в этом направлении. После долгих раздумий Николай Матвеевич Бубнов заметил:

— А ведь немцы наверняка полезут сюда, — он указал карандашом на подступы к мосту. — Силища у них вон какая. Что предлагают начальник штаба и комиссар, исходя из того, что превосходству, врага мы должны противопоставить нашу сметку, хитрость, смелый маневр?

— Идея верна, — отозвался Калустов, читавший разведсводку. — Но тут нужно конкретное решение, Николай Матвеевич.

— Решение... — задумчиво повторил Бубнов. — Решение...

Калустов приблизился к карте. Речка, к которой рвались гитлеровцы, на участке бригады делала изгиб, образуя дугу, своими концами обращенную в сторону противника. Эта деталь и привлекла внимание комбрига. Оп хотел, чтобы начальник штаба и комиссар тоже заметили это.

— Может, поставить несколько танков в засады? — сказал Калустов.

— Засады, — кивнул Бубнов. — Я тоже думаю о них. Видите, где переправа. Дальше места, недоступные для танков. А брод — вон где. Значит, на пути к переправе они непременно подставят свой фланг...

После детального обсуждения решение было выработано.

Ставя задачи, Бубнов предупредил командиров батальонов, чтобы они хорошо замаскировали машины, подготовили для них запасные позиции, а в ходе боя чаще их меняли.

Как и предвидел комбриг, бой начался в районе моста. Гитлеровцы двинули туда более десятка танков. Засады, поставленные комбатом майором Н.А. Сергеевым, были тщательно укрыты. И когда танки противника достаточно приблизились, на них был обрушен губительный пушечный огонь. Потеряв несколько машин, враг приостановил атаку. «Юнкерсы» начали бомбить район засад. Но Сергеев, выполняя указания комбрига, сумел заранее незаметно отвести танки на запасные позиции. Бомбовый удар пришелся по пустому месту. Как только ушли самолеты, наши танки вернулись в старые укрытия. Надеясь, что засады ликвидированы, гитлеровцы вновь двинулись к мосту. Но их тут же встретил интенсивный пушечный и пулеметный огонь.

Снова началась жестокая бомбежка. Потом к мосту двинулись танки и пехота противника. Наши экипажи, произведя несколько метких выстрелов, меняли позиции. Это путало противника, создавало у него впечатление, что у нас большое количество танков, которые бьют с разных направлений.

Но враг не прекращал попыток овладеть мостом. Если его танки не смогли переправиться через речку, то автоматчикам кое-где это удалось. К середине дня обстановка накалилась до предела. Гитлеровцы, считая, что устойчивость нашей обороны нарушена, попытались рывком выйти к мосту, овладеть им и быстро перескочить на наш берег.

Бубнов вызвал к себе командира мотострелкового батальона Петра Федоровича Родионова.

— Господствующая высота на нашей стороне, — сказал он. — Замысел противника ясен: ему нужна переправа. А мы не можем ее уступить. Ни шагу назад! Приготовьте батальон к контратаке. Задача — уничтожить противника, переправившегося на наш берег, восстановить оборону по реке.

Стремительным и сильным ударом мотострелки, поддержанные танками, отбросили гитлеровцев за реку. Оборона была восстановлена. Бубнов, конечно, знал, что фашисты, встретив решительный отпор у моста, несомненно, будут искать броды. Но чтобы направиться к ним, им придется подставить под удар свой фланг. Другого выхода нет. Эти соображения Бубнов передал капитану Мешкову, батальон которого занимал оборону у ближайшего брода.

Предположения и на этот раз оказались верными. Вскоре гитлеровцы, нащупав брод, небольшими силами завязали пушечную дуэль с нашими танками, находившимися вблизи, большинство же вражеских машин, развернувшись, пошло вдоль реки. Настал момент, который выжидал комбриг.

— Мешков, — передал он по радио, — выдвигайте все танки и бейте фашистам по бортам.

Танки батальона оставили укрытия, подошли к берегу и открыли огонь по гитлеровцам почти в упор. Противник потерял несколько машин и в замешательстве откатился назад. Мощный бронированный таран фашистов разбился о стальную стену бригады.

...Этот день был жарким для всего соединения. Особенно острой обстановка сложилась в районе обороны танкового батальона майора Н. А. Сергеева. Немцы подтянули туда двадцать три танка. Завязался тяжелый бой. Лобовым ударом гитлеровцы пытались пробиться на окраину пригорода Минина. Танковая дуэль длилась несколько часов, но замысел врага был сорван. Однако большая группа вражеских машин прорвала оборону соседа и нависла над тылами бригады. Бубнов получил приказ отвести подразделения за овраг, проходивший по самой окраине пригородного поселка.

— Завтра фашисты вновь попытаются прорваться в поселок, — говорил Бубнов командирам. — Наша задача не пропустить их за овраг. Особое внимание, товарищ Сергеев, обратите на северную часть оврага, на удержание железнодорожного моста, контролируйте его проем. Вот сюда, — комбриг указал карандашом место на карте, — поставьте танки, держите под неослабным наблюдением подходы к мосту, прикройте его плотным артиллерийским огнем. Наблюдайте и за этими постройками. За ними может скапливаться вражеская пехота...

...За Волгой поднимался серый рассвет. Из-за горизонта выползал размытый оранжево-красный диск солнца. Его первые лучи едва пробивались сквозь хмарь дыма и пыли. Уставшие при отрывке укрытий для машин танкисты и мотострелки заняли свои боевые места. Всем хотелось спать, но о сне нельзя было и помышлять. Каждый знал: с рассветом начнется жаркий бой.

Послышался гул самолетов. С каждой минутой он нарастал, становился гуще. Шли вражеские бомбардировщики. Они развернулись где-то сзади и, сделав полукруг, пошли в пике. Бомбовый удар сотрясал землю, рушил дома, взметал сухую землю. Но на участок бригады пока не упала ни одна бомба. Опять сказался непосильный ночной труд наших танкистов. Машины были упрятаны в окопы и тщательно замаскированы.

Не успели уйти самолеты, как ударила артиллерия противника. Она била по вчерашним позициям наших танков. Но там не было теперь ни одной машины. Все они находились за оврагом. Под грохот артиллерийской стрельбы двинулись вражеские танки. Не трудно было разгадать намерение гитлеровцев: с ходу на большой скорости приблизиться к оврагу, преодолеть его и ворваться в поселок.

Майор Сергеев сразу понял этот замысел и со всей остротой ощутил, как важно было вчерашнее предупреждение Бубнова. Выполняя его приказ, он тщательно определял позиции для каждой роты, для каждого взвода. Теперь все подступы к оврагу простреливались перекрестным огнем наших танков.

Танковая рота старшего лейтенанта Арапова получила особо важную задачу — удерживать железнодорожный мост, тот самый, о котором так беспокоился комбриг.

Первая попытка гитлеровцев пройти через овраг ничего не дала. Встреченные метким огнем, они отошли, оставив три подожженных машины. Зачадили черными кострами вражеские танки и перед позициями других подразделений.

Но, несмотря на потери, фашисты почти тут же пошли в новую атаку. Основной удар они наносили в районе железнодорожного моста и были, казалось, близки к цели, когда Арапов скомандовал:

— Огонь!

Удар наших танкистов был метким. Уже поднимавшиеся по насыпи на полотно дороги танки начали сползать назад, а потом, укрываясь насыпью, попытались пробиться через мостовой проем. Но старший лейтенант был еще вчера предупрежден о возможности такого маневра и с вечера, как только наши машины были отведены за овраг и определены их позиции, приказал пристрелять проем моста. И теперь, когда там показался вражеский танк, он был поражен первым же снарядом. Фашисты четыре раза пытались протолкнуть хотя бы один танк под мостом, и все четыре машины грудой металла наглухо загородили проход.

Наблюдая за этим поединком, Бубнов радовался успеху подчиненных:

— Сергеев, передайте Арапову: молодцы! Воюют по-гвардейски. Вечером оформите наградной материал.

Вечером состоялся разбор боев.

— Что показал нынешний бой? — спросил Бубнов и сам ответил: — А то, что противник в боях за город применяет танки не массированно, а группами, осторожно. Это было особенно заметно как перед позициями Лысоня, так и у моста, где прекрасно показали себя подчиненные Арапова. Они бились по-гвардейски. Это д особенно подчеркиваю. И думаю, что мы, товарищи командиры, теперь реально можем бороться за почетное гвардейское звание. Надо вам, и особенно политработникам, эту мысль смелее и ярче разъяснять личному составу. Так я говорю, комиссар?

— Безусловно так, Николай Матвеевич, — отозвался Калустов. — — Мы уже обсуждали этот вопрос с политработниками. Да, мы можем бороться за гвардейское звание.

Только всем надо правильно понять: нам это гордое имя нужно не из тщеславия, а для того, чтобы люди наши еще больше любили свою бригаду, гордились ее боевой славой, своими делами, стремились умножить ее подвиги и, самое главное, мужественно выполняли боевые задачи, стойко обороняли свои рубежи, беспощадно били захватчиков...

— Верно, очень верно говоришь, комиссар, — поддержал комбриг.

Все вопросы были разрешены, Бубнов отпустил командиров.

— Ну, кажется, можно чуточку отдохнуть, — сказал комбриг и устало опустился на железную кровать, притащенную в подвал заботливым ординарцем.

...Но не прошло и часа, как майор Родионов вынужден был позвать Бубнова к телефону. Его батальон занимал оборону в районе пригородного поселка. С крыш и слуховых окон домов просматривался весь овраг, окаймлявший поселок с запада. Южную часть прикрывал обрыв, непреодолимый для танков. Овладение поселком давало врагу ключ к городским кварталам. Вот почему гитлеровцы и хотели с ходу овладеть поселком, но поскольку дневные атаки не дали результата, то попытались проникнуть в населенный пункт ночью. Они заняли четыре деревянных и один каменный дом, захватили сарай, спешно укрепляли дома, установили пулеметы в каменном здании, подтянули пушку и постепенно накапливаются на нашей стороне оврага...

— Почему допустили немцев в поселок? — сердито спросил комбриг. — Вы разве не понимаете, что это. значит? Кто там обороняется?

— Рота старшего лейтенанта Рекунова, — ответил майор.

— Прошляпила ваша рота. За день ни один фашист не смог перебраться через овраг, а Рекунов пропустил целую группу, дал ей возможность укрепиться. Кто так воюет? Только что говорили о гвардейском звании, и на тебе — немцы просочились... Надо немедленно выбить врага из поселка и прочно его удерживать. На помощь дам танки. Создайте штурмовые группы, хорошо продумайте задачи, разъясните людям, какое значение имеет оборона поселка для удержания всего города, — приказал Бубнов.

На рассвете частью сил мотострелковый батальон майора Родионова предпринял стремительную контратаку.

Каменный дом, ставший основным звеном в опорном пункте, комбат приказал взять штурмовой группе старшего сержанта Холбоева, В нее были включены несколько автоматчиков и один танк. Огнем из пушки и пулемета танк обеспечивал прикрытие автоматчиков, которые огородом подбирались к дому. Когда наши бойцы приблизились к строению, танк, бивший по окнам, перенес огонь на другое здание. Автоматчики забросали дом гранатами, выкурили оттуда немцев и добили их.

Минометчики батареи старшего лейтенанта Фарафонова накрывали огнем деревянные здания и сарай. Совместными усилиями мотострелков, танкистов и минометчиков враг был выбит из поселка. Но вскоре, подтянув свежие силы, он вновь атаковал его. Однако и эта атака была отбита...

...Жаркие бои здесь длились четверо суток. Но кое-где враг уже зацепился за окраины Сталинграда. Начинались кровопролитные бои в самом городе. Стойко сражались воины бригады. Самоотверженно воевала и рота, в которой был комиссаром Семен Юдин. О боевых делах бригады, мужестве ее танкистов все чаще стали появляться статьи во фронтовых и центральных газетах.

Однажды в танковую роту доставили свежие газеты. Юдин, развернув «Правду», увидел большую корреспонденцию под заголовком «Бои на окраинах Сталинграда». В статье рассказывалось о наших танкистах, об их упорстве в защите города, об умелом сочетании обороны с контратаками. Увлекшись чтением, комиссар вдруг увидел строки, в которых шла речь о нем.

«На одной улице шла борьба за каждый дом и двор, за каждый перекресток и переулок. Наступали пехотинцы. Их поддерживали танки. Старший политрук Юдин командовал группой танков, — с волнением читал Семен. — Он был в пешем строго и действовал в тесном контакте с пехотным командиром старшим лейтенантом Жуковым...

...Из углового дома немцы открыли сильный пулеметный огонь. Начали бить минометы. Пехота остановилась. Требовалась помощь танков. Юдин побежал к танку лейтенанта Завьялова и постучал по броне. Осторожно открылся люк. Юдин показал, где противник, и поставил задачу. Танк немного выдвинулся вперед. Завьялов обратился к командиру орудия Шилову:

— Дом видишь?

— Вижу.

— Наводить в третий этаж, второе окно справа... Осколочным, огонь!

Три раза вздрогнул танк. Дом заволокло дымом и пылью. На улице сразу стало тихо. Пехотинцы начали перебежку вперед, танк двинулся за ними.

Несколько метров оставалось до подъезда дома, когда по танку вновь застучали.

— Стой, стой! В подъезде пушка. Задержись малость...

Группа пехотинцев через двор ворвалась в дом. Разделавшись с автоматчиками, пехотинцы уничтожили противотанковую пушку. Квартал был очищен от врага...»

Юдина в тот день не покидало радостное, приподнятое настроение. Не каждый фронтовик удостаивался чести, чтобы о нем писала сама «Правда». Радовался Семен и тому, что в статье речь шла не столько о нем, сколько о его родном батальоне, в целом о бригаде как боевом, умелом, спаянном коллективе, мужественно отстаивающем каждый метр города на Волге.

Кстати, после того боя вечером в роте появился комиссар бригады Калустов. Он рассказал о новостях, высоко оценил действия подразделения, а в разговоре с Юдиным недвусмысленно дал понять, что ошибка, допущенная раньше Семеном, исправлена и что его боевые дела достойны награды. И действительно, позже, когда бригада была уже выведена на левый берег Волги, Семену Елизаровичу Юдину был вручен орден Красной Звезды.

Не считаясь с потерями, враг рвался вперед.

Ожесточенность сражения все возрастала. От боя к бою росла и стойкость танкистов, повышалось их мастерство, совершенствовались организаторские качества командиров. Большая заслуга в этом принадлежала комбригу. Бубнов тщательно анализировал каждый бой, взвешивал все успехи и промахи, был строг к людям, допустившим ошибку, неточно оценившим обстановку, принявшим недостаточно обдуманное решение. В то же время не оставлял без внимания, без поощрения полезную инициативу, успех того или другого командира.

На коротких совещаниях, проходивших, как правило, в ночное время, Николай Матвеевич нацеливал командиров на то, чтобы они учитывали меняющуюся обстановку, соотношение сил, состояние морального духа как своих подчиненных, так и войск противника. Особое внимание уделял он отработке согласованных, четких действий танкистов и мотострелков, требовал, чтобы пехотинцы учились меткой стрельбе с брони, из-за башни танка, оказывали помощь танкистам, защищали боевую машину от попыток вражеских солдат подорвать ее гранатой, что порой встречалось в городе.

На одном из совещаний Бубнов разъяснял командирам танковых и стрелковых подразделений, что бой в крупном населенном пункте не похож на те бои, которые велись до недавнего времени в степи. Там все было видно как на ладони. В городе же за каждым углом подстерегает неожиданность. Улицы с каменными домами ограничивают манёвр машин: им приходится двигаться только по прямой, как по коридору. Обзор из танка ухудшается...

— Что из этого следует? — рассуждал комбриг. — А следует вот что... — Он вынул из пистолета обойму, разрядил ее, положил на стол, а за ней разместил патроны. — Так было в степи. Но так действовать в городском бою нельзя, потому что танк, выдвинувшись впереди пехоты, может легко стать жертвой врага. Его без особого труда могут подорвать гранатой, брошенной с верхнего этажа. Тактику надо менять!.. И вот что диктует нам первый опыт боев в городе. — Николай Матвеевич взял обойму и перенес ее «в тыл» — за цепочку патронов. — Раньше танк вел пехоту, теперь пехота должна вести танк...

Майор Родионов недоумевал. Выходило, что танкисты, защищенные броней, должны прятаться за спины пехотинцев, его мотострелкового батальона. И это сомнение сразу уловил Бубнов.

— Продвигаясь впереди танков, пехота расчищает им путь, — пояснил он. — Вы поняли, товарищ Родионов? А когда она встретит сильное сопротивление, должны вступить в дело танки. Огнем орудий и пулеметов они подавляют и уничтожают огневые средства врага и обеспечивают продвижение стрелков...