Операция, которая не состоялась

Предвижу закономерный вопрос: зачем вспоминать операцию, которая не ушла далее штабных планирующих документов? [249]

Дело не столько в самой Сяошаньской операции, сколько в людях, которые ее замыслили, но не довели до конца. Дело в мотивах, которыми они руководствовались. Это представляет, на мой взгляд, интерес не только умозрительный.

Выше уже не раз упоминались и отдельные генералы и офицеры вооруженных сил гоминьдана, и вся командно-штабная система так называемой национально-революционной армии. Эта система, возникнув в ходе буржуазно-демократической революции, очень скоро, как и сама партия гоминьдан, превратилась в систему контрреволюционную. От революционных достижений остались одни названия, а по существу армия повернула на старые рельсы, к обычаям и традициям свергнутой монархии. Избиение солдат палками — один из внешних показателей этого поворота назад. А вот дряблость мысли, застойность и медлительность в выполнении даже оперативно робких планов, полное пренебрежение тысячами солдатских жизней в сочетании с личной сверхосторожностью — эти традиционные пороки императорской китайской армии выступали наружу лишь в моменты, когда генералитету все-таки приходилось действовать — большей частью под давлением противника.

Скрывать все и от всех, много говорить и мало делать, чтобы случайно не выявить собственную слабость и профессиональную несостоятельность — это были основные принципы фронтового гоминьдановского генералитета. Они явственно проявились в «спущенной на тормозах» Сяошаньской наступательной операции.

По замыслу ставки Чан Кайши Сяошаньская операция 3-го военного района должна была в принципе повторить неудавшуюся Датун-Чэньянскую операцию. На том же направлении и почти теми же силами. Однако преподносилась она как нечто совершенно новое. Неудача 86-й армии дружно замалчивалась не только китайскими газетами, но и военными документами для узкого круга лиц. Генералиссимус Чан Кайши в директиве о Сяошаньской операции, ни словом не упомянув про поражение, требовал «развить успех Датун-Чэньянской операции и выйти на южный берег Янцзы».

Этот же принцип — делать вид, что в конце декабря ничего особенного не случилось, что успехи войск предстоит развить в ходе новой операции, — пропитывал все официальные и неофициальные разговоры в штабах 3-го военного района, после того как растрепанные дивизии 86-й армии откатились обратно, встали в оборону и привели себя в относительный порядок. Во всяком случае, ни одного совещания [250] с попыткой разобраться в причинах неудачи не было созвано. Только А. Н. Боголюбов собрал нас, группу военных советников из 3-го и ближайших 4-го и 9-го военных районов, и мы серьезно поговорили об итогах операции. У меня сохранились тезисы моего доклада, они обобщили наблюдения, о которых в связи с тем или иным эпизодом я уже рассказывал. Поэтому напомню лишь о самом, с моей тогдашней (да и теперешней) точки зрения, важном — о морально-психологическом факторе, давившем на китайские войска и отражавшемся на всех их действиях.

«Даже при подготовке к наступлению высшее командование и штабы больше говорили об обороне. Поэтому морально весь личный состав не был готов к наступлению...

Командующий 86-й армией и командир 10-й пехотной дивизии не верили в успех наступления. В разговорах со мной об артиллерийских группировках, о взаимодействии артиллерии с пехотой и тому подобное они избегали самого слова «наступление»...

Командиры всех степеней не решались вводить в бой резервы. В боях 16–17 декабря командиры 10-й и 16-й дивизии не ввели в бой свои вторые эшелоны, не развили первоначальный успех. В боях 18–19 декабря удар 67-й пехотной дивизии мог вывести китайцев на берег Янцзы, но командующий 86-й армией не решился бросить ее в бой из своего резерва. В боях 20–23 декабря командующий 23-й армейской группой и командующий войсками района могли еще добиться успеха, если ввели бы в прорыв имевшиеся в их распоряжении пять пехотных дивизий. Но тоже этого не сделали. Объяснение одно — страх перед противником, а у страха, как известно, глаза велики»{79}.

На совещании выступили и другие военные советники. В заключение полковник Боголюбов прокомментировал директиву о Сяошаньской операции и уточнил наши непосредственные задачи.

1 января мы вместе встретили новый, 1940 год, а затем проводили А. Н. Боголюбова, он уехал в ставку, в Чунцин.

Началась обычная кропотливая черновая работа. Ко мне в Шанжао, в штаб 3-го военного района, прибыло подкрепление с Родины — два радиста и шифровальщик. Новые товарищи, трое молодых ребят-умельцев, сильно облегчили работу. Теперь радиостанция напрямую связала нас со штабом главного военного советника в Чунцине, шифровки обезопасили [251] наши переговоры от японских радиоперехватов и просто от шпионов из гоминьдановских военных учреждений, и мы могли быстро связываться с А. Н. Боголюбовым или начальником его штаба П. Ф. Батицким и получать соответствующие указания, совет или приказ.

К концу января план артиллерийского обеспечения операции был полностью отработан, командующий войсками района Гу Чжутун подписал его, мы приступили к созданию артиллерийской группировки.

23-я армейская группа должна была наступать четырьмя армиями — 86, 10, 55 и 21-й. Всего, считая с резервами, 13 пехотных дивизий. Главный удар наносила 10-я армия, ее еще предстояло перебросить с побережья Восточно-Китайского моря, из-под Ханчжоу. Почему именно эта армия стала ударной, я понять не мог. Слишком темны, сложны, извилисты и к тому же начисто лишены военного смысла бывали мотивы подобного выбора и назначения.

За предшествующие годы боевых действий все упомянутые армии обрели разные характеристики. 86-я армия генерала Ло считалась «драчливой». 21-ю армию генерала Сяо называли более расплывчато — «стремящейся к наступательным действиям». 50-я армия генерала Тая заслужила прозвище «оборонческой», а 10-я армия генерала Ляна — «склонной к панике».

Начальник артиллерии района генерал Ло Шакай и его начальник штаба генерал Цин Дай пытались растолковать мне причины, по которым «склонная к панике» армия предназначалась к выполнению главной задачи. Объяснения были в обычном туманном стиле. В них не упоминались конкретные люди и конкретные действия. Их заменяли формулировки вроде «некоторые люди наверху считают», или «достойные люди должны занимать достойные места». Но все-таки мне стало понятно, что на весах внутриполитических генерал Лян, хотя он и паникер, весил много больше прочих генералов.

Миновал февраль, наступил март. Здесь, южней Янцзы, в марте погода как у нас в хорошем, устойчивом мае — теплынь, буйная зелень, все кругом в цвету. Настроение бодрое, на фронте тишина, план наступления все еще обсуждается в кабинетах.

Во второй половине марта пошли долгие теплые дожди. Янцзы вышла из берегов, примыкающее к реке озеро Поянху (Боянху) привлекло внимание китайской разведки. Поянху оказалось на стыке 3-го и 9-го военных районов, с одной стороны, и 13-й и 11-й японских армий, с другой. [252]

Клин, вбитый ранее японцами между 3-м и 9-м районами, они готовились расширить и углубить. Цель понятная — рассечь весь юг Китая на изолированные друг от друга части. Это предположение китайской разведки подтвердили все дальнейшие (вплоть до 1945 года) наступательные действия японского командования. В самом общем виде эти действия сводились к ударам с рубежа Янзцы на юг и к встречным ударам на север с юга, от Кантона и прочих захваченных японскими десантами портов.

Пока что, весной 1940 года, японцы готовили очень ограниченную операцию смежными флангами 13-й и 11-й армий, силами двух-трех пехотных полков. Но этой локальной угрозы оказалось достаточно, чтобы прекратить все приготовления к Сяошаньской наступательной операции. 86-ю армию срочно сняли с фронта и перебросили в резерв 3-го военного района, в Шанжао. Вывели из боевой линии еще три пехотные дивизии из разных армий. Ударная группировка распылялась, то же происходило и с артиллерией.

Радирую Боголюбову в Чунцин, он меня обрадовал. К нам по железной дороге отправлен артиллерийский полк, сформированный по нашему образцу, полностью оснащенный советской материальной частью — орудиями, автомашинами, артиллерийскими приборами.

Вскоре полк прибыл. Его командир подполковник Ван, знакомясь, на хорошем русском языке сказал, что окончил советское военное училище, что до сих пор возит с собой наши учебники и справочную литературу. Разговорились. Он рассказал, как и где воевал с японцами. Впервые с начала работы в Китае я говорил с артиллеристом, который свободно оперировал тактическими, огневыми и прочими артиллерийскими понятиями, не пытался уйти от специального профессионального разговора к разговору общему. С ним было интересно говорить. Его полк состоял из шести дивизионов — всего 72 легкие пушки и гаубицы советского производства. Для 3-го военного района это было сильное артиллерийское подкрепление. Батареи четырехорудийные, в дивизионе 12 орудий. А в легких артполках старой организации батареи были трехорудийные, в дивизионе 6–9 (это редко) орудий, в полку 12–15 орудий. Причем иногда даже в одной части имелись и французские, и немецкие, и английские 75-мм пушки, 105-мм и 115-мм гаубицы. Разные снаряды, разные таблицы стрельбы, вообще разнобой, резко снижавший боеспособность артполка.

Подполковник Ван рассказал также, что и в его и в других вновь сформированных частях и соединениях есть [253] теперь политотделы: начальник политотдела, шесть инструкторов. Занимаются воспитанием солдат. Читают лекции, обучают грамоте, есть своя читальня, широко используется наглядная агитация.

— По нашему примеру? — спросил я.

— Не совсем, — сказал он и, подумав, добавил: — Наоборот, совсем не по вашему примеру. Полиотделами руководят «синие рубашки».

Он пояснил, что «синерубашечники» — организация фашистского толка внутри гоминьдана. Создана по образу и подобию «чернорубашечников» Муссолини и «коричневорубашечников» Гитлера. Выполняют самые щекотливые поручения Чан Кайши — от убийства неугодных ему лиц до массового террора. Только член организации «синие рубашки» может быть назначен в создаваемые ныне политотделы.

Потом мне доводилось иметь дело с этой разновидностью фашизма. Крайние националисты. Организация, которая не брезговала никакими средствами для достижения своих целей. Пять лет спустя, зимой сорок пятого — сорок шестого года, в Маньчжурии, в Харбине, они устраивали убийства из-за угла, их жертвами стали несколько советских солдат и офицеров, и мне как военному коменданту города пришлось принять жесткие меры, чтобы обезвредить террористов-»синерубашечников».

10 апреля мы провели артиллерийскую рекогносцировку местности. Она прошла по-деловому. Обсуждая итоги, мы пришли к выводу, что японцы в полосе намеченного прорыва занимают оборону незначительными силами (два полка все той же 116-й пехотной дивизии). Сильных и разветвленных фортификационных сооружений и заграждений (мины, колючая проволока) японцы так и не создали. Все это давало основание надеяться на успех. Разумеется, при условии, что командование 10-й и других армий проявит должную энергию, решительность, оперативную смелость.

15 апреля командующий военным районом Гу Чжутун созвал совещание. Первыми выступили генералы 10-й армии. Они сразу начали «бить отбой». Вот что записал я в своем отчете об их предложениях:

«Командующий 10-й армией Лян: «Считаю, что японцы создали здесь сильную оборону. У них насчитывается 6–7 тысяч человек». (Эти тысячи Лян взял с потолка. Перед его армией стояло в обороне тысячи полторы японцев, не более.)

Заместитель командарма Чжао: «Оборона у японцев [254] прочная. Нам лучше обороняться, а не наступать. Не надо тревожить японцев».

Командир 190-й пехотной дивизии Яо: «Наступать трудно. Я лучше буду заманивать японцев в мешок».

Командир 79-й пехотной дивизии Тин: «Я решил одним полком обороняться, а одним наступать»{80}.

Выслушав генералов 10-й армии, командующий военным районом взял слово. Я подумал: «Вот сейчас он им накрутит хвоста. Есть же все-таки директива Чан Кайши!» Но я ошибся. Речь генерала Гу была длинная и обстоятельная, с цифровыми выкладками. Все они относились к экономике подведомственных ему провинций, к различным хозяйственным и административным проблемам. И ни одного слова о Сяотаньской наступательной операции. Вообще он не говорил о боевых действиях.

Настал мой черед. Как, думаю, повернуть это совещание к делу? Ведь не будут наступать. Не хотят! Хотят побить японцев «нашей тактикой продолжения войны», то есть ничегонеделанием до полного изнурения. Решил я нажать на патриотические чувства. Вспомнил, как хорошо начали Датун-Чэньянскую операцию, как прорвали японский фронт, освободили несколько городов и много деревень, как радостно встречали освободителей китайские горожане и крестьяне. Встречали как победителей! Хорошее, говорю, было начало, нужен ему хороший конец — делу венец.

И далее коротенько рассказал, как представляю себе ход и исход наступления в долине Янцзы, между городами Датун и Аньцин. Мои общие похвальные слова собравшиеся слушали со вниманием, однако, как только я перешел к делу, к чисто военным вопросам, они почти все поскучнели. Не хотят наступать — хоть убей!

В заключение совещания выступил опять генерал Гу Чжутун. Поддержал меня целиком и полностью. Оговорился, что, как только ситуация на озере Поянху прояснится, Сяошаньская наступательная операция будет совершена в духе директивы «генералиссимуса Цзяна».

После совещания я разговаривал с офицерами, с которыми побывал в боях, это нас сблизило, установились доверительные отношения. Они мне сказали, даже уверили, что генерал Гу мысленно уже похоронил Сяошаньскую операцию, что главная его забота — сохранить от потерь и по возможности усилить свои армии. Гу думает уже о том времени, когда кто-нибудь — русские, американцы или [255] англичане — побьет японцев, и ему придется с помощью собственных вооруженных сил, во-первых, держать на почтительном расстоянии от своих владений «генералиссимуса Цзяна», а во-вторых, укрощать и подчинять таких же, как он, но более мелких местных царьков на юге Китая.

Прошел апрель, наступил май. 3-й военный район пребывал в полном бездействии. В ночь на 2 мая японцы перешли в наступление в районе озера Поянху. Китайские позиции, представлявшие собой клин между южным берегом Янцзы и северным берегом Поянху, были атакованы одновременно с двух направлений. От Янцзы ударил 109-й полк 116-й японской пехотной дивизии, а на северный берег с судов речной флотилии высадился десант — полк 34-й японской пехотной дивизии. Оборонявшие этот клин части 21-й гоминьдановской армии — 146-я и 147-я дивизии и охранный полк провинции Цзянси были застигнуты врасплох, понесли большие потери и отступили к городку Шамынгай на рокадной, проходящей вдоль линии фронта, дороге. Дальнейшее продвижение противника вывело бы его к расположению штаба и тылов 21-й армии.

По приказу генерала Гу я вместе с несколькими офицерами его штаба выехал к месту прорыва. Застали уже привычную картину беспорядочного отхода. Казалось, ничто не остановит эту массу людей и повозок. Я с трудом пробрался через толпу вперед, в городок Шамынгай, и увидел здесь батарею. Одна, без пехоты, она била с окраинных огородов по японским броневикам и пехотинцам. Эти 37-мм пушки из 51-го малокалиберного (противотанкового) полка нанесли японцам немалые потери. Один броневик загорелся и встал, другие задним ходом, отстреливаясь из пулеметных башен, уползли за холмы. Пехота тоже залегла.

Мне удалось из городка связаться со штабом 146-й дивизии. Оттуда выслали батарею 1-го горного артполка, а следом форсированным маршем прибыл 437-й пехотный полк. Командовал им храбрый и дельный офицер, он сразу оценил ситуацию. Сидя за глиняной стеной, по которой шлепали японские пули, мы быстро прикинули, как и где контратаковать. Я вывел горную батарею на огневую позицию, комполка сам повел своих пехотинцев в атаку, японцы стали отходить, и к вечеру положение стало более прочным, чем утром. Однако бои на этом направлении, северней озера Поянху, продолжались до двадцатых чисел мая. Японцы не смогли продвинуться далее, китайцы не смогли сбросить противника с плацдарма на северном берегу озера. [256]

Фронт в долине Янцзы опять замер, и надолго. Военные действия продолжались только северней реки, в тылу японских войск. Там отряды Новой 4-й армии Компартии Китая время от времени атаковали небольшие гарнизоны противника, его базы снабжения и транспорт на шоссейных и железных дорогах. Действовали по-партизански, небольшими отрядами и в удаленных друг от друга пунктах. В борьбе с партизанами японцы несли значительные потери, почти все их смешанные (пехотно-кавалерийские) бригады и несколько пехотных дивизий были оттянуты с фронта в тыл для охраны дорог и транспортных узлов.

Сведения о боевой работе частей Новой 4-й армии гоминьдановское командование тщательно скрывало от советских военных советников, в том числе и от меня. Поэтому узнавали мы о том, что происходило в тылу противостоящих 3-му военному району японских 13-й и 11-й армий, лишь случайно и урывками. Формально коммунистическая Новая 4-я армия подчинялась генералу Гу Чжутуну, но по существу действовала самостоятельно. Во всяком случае, за все время пребывания в этом военном районе я не встретил в его штабе ни одного представителя 4-й армии. Возможно, гоминьдановцы специально не позволяли нам установить контакты.

Поскольку удар японцев в районе озера Поянху вызвал очередное оцепенение в подготовке Сяошаньской операции, непосредственно на фронте мне было нечего делать. Предложил начальнику артиллерии Ло Шакаю осмотреть главный артсклад военного района. Документы говорили, что на этом складе очень много различных боеприпасов. Между тем и в ходе декабрьской операции и в мае, при отражении японского удара северней Поянху, снарядный голод в китайской артиллерии был явлением постоянным. Генерал Ло согласился, что надо проверить склад и выяснить причину плохой подачи снарядов на фронт. Он даже обрадовался моему предложению и честно признался, что ни разу не был в главном артскладе. Создал комиссию, мы поехали на юг, в горы.

Горная дорога вывела нас к скальной стене, в ней отворились железные ворота, мы въехали на территорию склада, представлявшего собой лабиринт горных пещер. Нас встретил маленький шустрый офицер. Это был начальник склада полковник вооружения (так мне перевели его воинское звание) Сяо. Он повел нас по лабиринту. Поразили беспорядок и грязь. В нескольких пещерах подряд грудами громоздились артиллерийские снаряды и заряды советского [257] производства. Их не удосужились даже сложить в штабеля. Снаряды в заводской смазке вываливались прямо в липкую грязь. Она их облепляла, затвердевала, и такой снаряд, попав на фронт, не мог быть немедленно использован в бою — его надо было сперва отчистить. Вот одна из причин того, что на бумаге артиллерийское снабжение осуществлялось нормально, а на деле — плохо и неквалифицированно. В очередной пещере меня прямо в жар бросило. За грудами мешков с пороховыми зарядами мелькали отблески пламени. Обошли штабель, видим длинную кухонную плиту, колдуют над ней солдаты-повара. Топятся сразу несколько печей, в котлах что-то булькает и парит, и все это в 15–20 шагах от пяти-шести тонн пороха, упакованного в мешки. Одна хорошая искра — полыхнет и рванет все это хозяйство, хлынет пламя по пещерному лабиринту — что останется от склада?

— Это наша солдатская кухня, — пояснил Сяо. — Мы хорошо кормим наших солдат.

— А если вспыхнет порох?

— Повара осторожны, я их предупредил, — ответил полковник Сяо.

Нас, приезжих артиллеристов, было четверо — трое китайцев и я. Договорились осмотреть хотя бы бегло маркировку снарядов. Разошлись по пещерам, потом собрались вместе. Оказалось, что всюду одно и то же: снаряды не подобраны по маркировке. Спросили у Сяо: почему хаос в этой важнейшей складской работе? Полковник вооружения не мог понять, чего мы от него хотим и о чем спрашиваем. Сяо оказался абсолютно невежественным специалистом, он не знал элементарных для любого артснабженца вещей.

Поясню кратко для читателя-неартиллериста. Маркируя снаряды и заряды, завод, их изготавливающий, помогает артиллеристу наилучшим образом применять эти боеприпасы. Например, вы видите на стальном корпусе снаряда нанесенные черной краской знаки — несколько плюсов или, наоборот, минусов. Они обозначают отклонение фактической массы снаряда от нормальной в большую или меньшую сторону. Если не подобрать заранее снаряды с одинаковой весовой маркировкой, то в бою на одной и той же установке прицела они полетят на разные дальности — один ближе, другие дальше. Иногда разница в дальностях будет достигать нескольких десятков метров.

Кроме этого вида маркировки есть и целый ряд других, которые тоже подбирают по сходству. И делать это надо, разумеется, не в бою, а заранее, на артиллерийском [258] складе. А полковник Сяо понял из нашего с ним разговора одно: комиссия, назначенная его непосредственным начальником генералом Ло Шакаем, усмотрела в складе непорядок, исправить который можно и должно широким банкетом в честь означенной комиссии. От банкета мы, разумеется, отказались.

В докладной записке командованию военного района мне пришлось отметить, что боеприпасы и вооружение стоимостью в несколько миллиардов китайских юаней лежит на главном складе мертвым грузом. Снаряды и заряды непригодны для транспортировки — нет даже ящиков, не говоря уже об общем состоянии хранения боеприпасов. Огромное количество стрелкового вооружения — винтовки, пулеметы, гранаты, а также миллионы патронов, — все это ржавеет, сваленное в кучи. В то же время в запасных полках оружия не хватает, в некоторых стрелковых отделениях приходится по винтовке на десяток солдат. Трофейное японское оружие вообще не используется — сотни единиц вооружения не числятся ни в каких документах.

Докладная записка произвела должное воздействие. Генерал Гу Чжутун издал приказ, и в артиллерийском снабжении начали наводить хоть какой-то порядок. Попало, конечно, и Ло Шакаю как начальнику артиллерии, однако он не обиделся на то, что я направил докладную записку командующему военным районом. Вообще это была его положительная черта — внимательно выслушивать деловые предложения и помогать в их реализации. Штабные работники уважали генерала, штаб был достаточно сплоченным. Хотя наиболее подготовленные офицеры понимали, что начальник артиллерии очень плохо знает артиллерию. Это был тип начальника, который более организатор, чем специалист.

Как-то в ходе Датун-Чэньянской операции, когда мы с наблюдательного пункта на высоте Булин вели огонь по японским кораблям на Янцзы, я предложил генералу Ло взять управление огнем тяжелой батареи на себя. Погода была ясная, видимость отличная, каждый отрезок реки пристрелян, цель — вот она! Как тут не взыграть сердцу старого артиллериста! Не взыграло! «Нет, нет, — сказал он, — продолжайте, продолжайте...» Этот эпизод объяснил мне, почему при обсуждении плана артиллерийского обеспечения операции он молчал или важно бросал общие замечания; почему примерно та же картина наблюдалась и на рекогносцировке местности, где надо было конкретно определить позиционные районы легкой и тяжелой артиллерии. [259] Сделать это квалифицированно может только артиллерист, хорошо разбирающийся в специфике боевого применения различных артиллерийских и минометных систем. Генерал Ло таким специалистом не был, но вместе с тем делал все возможное, чтобы возместить свои слабости инициативой подчиненных.

Да, подобного начальника, точнее сказать, такой тип руководителя можно встретить во многих странах и многих армиях. Нравится тебе он или не нравится, а работать с ним надо. Военному советнику иногда приходится иметь дело с людьми, с которыми он говорит на разных языках не только в прямом значении этого слова, но и в переносном. Очень часто военный советник — молодой, отлично подготовленный специалист не может наладить контакт о тем, кто должен использовать его высокую квалификацию, именно потому, что слишком прямолинеен, что учит, как школьника, человека, который много старше годами, воинским званием да и просто жизненным опытом. Быть тактичным и вместе с тем твердым, уметь разрядить конфликтную ситуацию шуткой, но за шутками не позволять собеседнику, в каком бы служебном ранге он ни был, забывать, что с ним говорит офицер Советской Армии, — это лишь некоторые штрихи большой и сложной деятельности военного советника.

Армия каждой страны имеет свои национальные особенности. Надо учиться их понимать. Однако понимать и приспосабливаться — вещи разные. Например, в армии гоминьдановского Китая все льстили друг другу. Причем лесть в адрес старшего начальника ему в глаза считалась признаком благовоспитанности. Но и пакость, сказанная за глаза, тоже считалась позволительной. Поняв это и раза два перетерпев комплименты, которые расточал мне Ло Шакай в кругу офицеров штаба, я сказал ему тоже при всех: «Господин генерал, прошу прощения за откровенность. У нас такие комплименты отпускают барышням. А мне неприятно». Генерал Ло сперва заулыбался, потом стал серьезным и сказал: «Да, я понимаю. Я китаец, вы русский. Вам неприятно, я понимаю». С тех пор наши с ним отношения стали более простыми, откровенными и, следовательно, более полезными для дела.

Был, например, случай, когда я считал, что артполк РГК надо придать одной из армий главного направления, а Ло Шакай всячески этому противился и хотел направить артполк в другую армию. Никаких серьезных аргументов у него не было. Наконец он увел меня в свой кабинет и [260] там признался, что вынужден передать полк на второстепенное направление, чтобы удовлетворить просьбу генерала, от которого зависит в своих коммерческих делах.

— Давайте сделаем так, — сказал он. — Я пошлю ему артполк, а вы телеграфируйте Боголюбову, он доложит Чан Кайши, тот прикажет мне вернуть полк на главное направление. Таким образом, я выполню просьбу коммерческого шефа, он не будет на меня обижаться, а вы поставите полк, где он более нужен.

— И волки сыты, и овцы целы, — сказал я, а Сун перевел.

Генералу Ло так понравилась русская пословица, что он повторял ее каждый раз, когда надо было лавировать в сложных внутренних отношениях с начальниками и подчиненными. А делать это ему приходилось едва ли не ежедневно.

Около года проработал я с ним в 3-м военном районе, но так и не выяснил его политические симпатии. В партии гоминьдан он не состоял, разговоров о политике чурался. Время было бурное. Вторая мировая война втягивала в свою орбиту все новые государства и народы. Фашистская Германия принудила к капитуляции Францию, остатки английской армии на кораблях бегством спасались из полуокруженного Дюнкерка. Боевые действия шли и на Африканском континенте. А в Юго-Восточной Азии императорская Япония, высадив крупные новые десанты на юге Китая, готовилась к дальнейшему продвижению во Французский Индокитай и страны Южных морей. Разговоры об этих и очень далеких по расстоянию и совсем близких событиях невольно возникали среди офицеров штаба артиллерии. Но Ло Шакай их избегал. Он пунктуально соблюдал старинные китайские обычаи — религиозные и нерелигиозные, но я ни разу не слышал от него слова осуждения японских агрессоров. Ту же непонятную позицию занимал он по отношению к германскому фашизму. Чан Кайши и гоминьдановцев ни хвалил, ни осуждал. Единственным, кого он в разговорах со мной поругивал, был военный министр Хо Иньцин. Но и в этом случае мотивы у генерала Ло были чисто деловые — он считал, что министр Хо делает крупный личный бизнес, а на китайскую артиллерию ему наплевать. В общем Ло Шакай был полностью политически индифферентным человеком. А на его характеристиках я подробно остановился потому, что, во-первых, узнал его лучше, чем прочих генералов, а во-вторых, [261] подобная аполитичная фигура в Китае тех лет была среди военных весьма распространенной.

Наступил уже июнь 1940 года, и, хотя формально директиву Чан Кайши о подготовке наступления никто не отменил, Сяошаньская операция была прочно «похоронена» командующим войсками 3-го военного района Гу Чжутуном. Никаких других планов активных действий его штаб не разрабатывал. Ждали, когда активизируются японцы. Вскоре японское командование нанесло удар, который по замыслу должен был потрясти и развалить весь китайский фронт к югу от реки Янцзы.