Датун-Чэньянская операция

Оперативный приказ начальника артиллерии Ло Шакая практически оформил и закрепил ту длительную борьбу, которую мы с ним вели против командармов, не желавших расставаться ни с одной «своей» пушкой. Нельзя сказать, что нам удалось полностью осуществить свой замысел, но все же часть артиллерии фланговых 50-й и 21-й армий, а также 25-й армии была передвинута к центру, в полосу главного удара 86-й армии. Сюда же сосредоточилась большая часть артиллерии усиления из состава 14-го тяжелого, 2-го легкого, 1-го горного и других артиллерийских полков и отдельных дивизионов.

Группировка артиллерии в полосе 86-й армии имела две группы: дальнего действия и поддержки пехоты. Всего около 90 артиллерийских и минометных стволов, из них 14 тяжелых. Задача — поддержать наступление 10-й и 16-й пехотных дивизий в направлении высоты Булин и города Хучун и дальнейшее продвижение пехоты к Янцзы с целью разгрома главных сил 116-й японской дивизии.

Наступавшая правей 50-я армия нацеливалась на Датун — крупный город и речной порт на Янцзы. В артиллерии усиления преобладали легкие и противотанковые пушки, всего 27 стволов. Гоминьдановское командование располагало сведениями, что в Датуне и окрестностях находятся японские танки и бронеавтомашины. Поэтому противотанковый щит был тут не лишним.

Слева от 86-й армии наносила удар 21-я армия. Ее пехоту поддерживали более 40 орудий и минометов. [237]

В огневом резерве начальника артиллерии осталось 15 легких и тяжелых гаубиц, огневые позиции которых также размещались в полосе 86-й армии.

Таким образом, нам за счет второстепенных участков удалось создать довольно внушительную — более 100 стволов — группировку (с артиллерией пехотных дивизий — до 200 стволов) на направлении главного удара.

И вот наступила долгожданная минута — ровно в шесть утра 16 декабря 1939 года по сигналу с наблюдательного пункта начарта 3-го военного района грохнул первый залп артиллерийской подготовки. И сразу вся четкая линия холмов Чжэнсиньшань, Пайфаньшань, Чэндзяшань, Чжаолушань и Нюньшаньбао покрылась дымом разрывов. В дыму иногда появлялись как бы пустые проплешины. Это означало, что какой-то дивизион или батарея не выдерживает темпа стрельбы. Ло Шакай кричал что-то сердито по телефону, серия снарядов рвалась на этой «проплешине», но возникали пустоты в новых местах. По-русски говоря, артподготовка шла со скрипом. Не чувствовалось в ней слаженности.

Тем не менее артиллерийский огонь свое дело сделал. Видно было, как японские пехотинцы — десятки солдат — выскакивали из окопов и бежали прочь, пытаясь укрыться за гребнями холмов. Но самый убедительный вклад в артподготовку вносили тяжелые гаубицы 14-го артполка. Они били по находившимся в глубине вражеской обороны батареям. Прошло уже с полчаса, а ни одно японское орудие, ни один миномет не ответил нам. Значит, предварительная черновая работа по засечке целей и подготовке данных для стрельбы оказалась плодотворной. Добавлю, что, с моей точки зрения, эта работа была не из приятных.. А дело вот в чем. 14-м артполком командовал полковник Пин, подготовленный в военном отношении офицер, но прояпонски настроенный. А ведь этот полк был главной силой в контрбатарейной борьбе. Нет, Пин не мог откровенно саботировать подготовку к наступлению, но, хоть я его и не спрашивал, старался вопросом, репликой, жестами показать, как высоко он ценит военное искусство Японии. Однажды вспомнил и русско-японскую войну 1904–1905 годов и поражение русской армии в Южной Маньчжурии. Эти уколы Пина мешали мне работать с офицерами его полка. Я сказал переводчику Суну:

— Переведи господину Пину, что поражение русских под Мукденом было давно, а поражение японцев на Халхин-Голе — три месяца назад. Если его интересует работа [238] советской артиллерии в этом сражении, я выкрою время и поделюсь с ним тем, что мне известно.

Пин интереса к затронутой теме не выказал, но и мне больше не мешал работать над подготовкой тяжелого полка к борьбе с японскими батареями и прочими дальними целями. И теперь, наблюдая в стереотрубу стрельбу четвертой батареи по одному из наиболее сильных опорных пунктов противника на высоте Пайфанынань, я чувствовал удовлетворение. Хорошо ведут огонь!

В семь утра китайская пехота поднялась из окопов и дружно кинулась в атаку. Ружейно-пулеметный огонь противника был слабым. Китайцы густыми цепями, несколько скучиваясь по мере продвижения, взбирались на пологие холмы, прыгали в японские траншеи, выбирались из них и уходили еще дальше, за гребень.

Первая фаза боя заканчивалась. Ясно, что сильная и нацеленная артподготовка застигла японцев врасплох. Конечно, они ждали каких-то активных действий, готовились их отразить, как обычно. Привыкли, что китайская артиллерия конными упряжками выезжает на холмы и ведет боевую работу по принципу: вижу — стреляю, не вижу — не стреляю. А этот внезапный и мощный, в две сотни орудийно-минометных стволов, первый огневой налет, накрывший сразу и все опорные пункты на холмах, и батареи в глубине, и перекрестки дорог, и линии связи, оказался для противника неожиданным и, следовательно, сильнодействующим. Возникла паника. Это мы наблюдали в сильные оптические приборы.

А вокруг себя я видел радостные лица, штабные артиллеристы поздравляли друг друга и принимали поздравления по полевому телефону. Что-то слишком рано! Наступала вторая фаза боя — куда более сложная. Пехота пробилась в глубину обороны противника, ее заранее запланированное взаимодействие с артиллерией закончилось, теперь успех зависел от умелой импровизации пехотных и артиллерийских командиров, от того, насколько хорошо сумеют они без подсказки сверху помочь один другому. Вот эта-то сторона дела меня и настораживала.

Несмотря на первоначальный успех, на быстрый и почти без потерь прорыв переднего края противника, дальнейшее продвижение 10-й и 16-й пехотных дивизий происходило медленно. С разрешения Ло Шакая я выдвинулся вперед, на наблюдательный пункт командира 2-го легкого артполка Чжан Веня. Он возглавлял всю группу поддержки пехоты — [239] 36 орудий и 32 миномета, и с его НП хорошо просматривались боевые порядки атакующих батальонов. Боевыми эти порядки можно было назвать лишь с натяжкой. Как только японский пулемет или просто небольшая группа стрелков открывали прицельный огонь, китайская пехота начинала скучиваться. Это скучивание под огнем — один из главных признаков слабообученной пехоты. В спокойной обстановке каждый солдат понимает, что, атакуя, нельзя жаться друг к другу, что оружие противника поражает толпу гораздо быстрей и сильней, чем правильную, с хорошими интервалами цепь. Однако держать такую цепь способны лишь хорошо обученные и дисциплинированные бойцы. Здесь, на склонах холмов Чжэнсиньшань и Пайфаньшань, ничего похожего я не видел. Сбившись в толпу, пехотинцы 10-й дивизии пытались продвинуться к горевшей мандариновой рощице, но невидимая нам сила — огонь японцев — отбрасывал толпу, она разбегалась, внизу офицеры ее собирали и опять вели вверх по холму. Примерно ту же картину наблюдали мы и справа и слева.

Артиллерия поддержки пехоты очень плохо поддерживала эту пехоту. Сам Чжан Вень производил впечатление человека деятельного, бодрого, распорядительного, однако в данный момент, на четвертом часу боя, он лишь номинально являлся начальником артгруппы. Как только пехота продвинулась на три-четыре километра и артиллерия двинулась вслед, чтобы поддержать ее огнем и маневром, Чжан Вень стал терять связь с дивизионами и батареями. Одни ушли вперед, другие отстали, третьи двинулись не туда, куда он приказал, четвертые посылали вестовых с донесениями, что не могут найти пехотных начальников, которым были переподчинены. Неразбериху тактическую усугубляла нехватка телефонного провода. Резерва технических средств связи не имели ни начальник артиллерии района, ни командиры полков, дивизионов и батарей. Все это привело к тому, что Чжан Вень, который во время артподготовки управлял почти 70 артиллерийскими орудиями и минометами, теперь, в очень сложной и ответственной фазе боя, поддерживал связь с тремя-четырьмя батареями, располагавшими в совокупности 12–16 стволами. Практически он потерял управление своей группой, не мог сосредоточить огонь, где требовалось, и пехота на какое-то время оказалась предоставленной самой себе. Хорошо еще, что японская артиллерия по-прежнему молчала. Около одиннадцати утра она попыталась проявить активность. Отдельные орудия и минометы время от времени открывали огонь, но группа артиллерии [240] дальнего действия — тяжелые и легкие гаубицы 14-го и 2-го артполков — быстро подавляла эти попытки.

В третьем часу пополудни командиры дивизионов и батарей один за другим стали докладывать, что снарядов осталось очень мало. Да нам на наблюдательном пункте Чжан Веня это было и слышно и видно. Артиллерийский огонь, который примерно в полдень, после восстановления связи с большинством батарей и пехотными начальниками, приобрел некоторую стройность, опять разладился. Стрельба угасала по всему фронту прорыва 86-й армии.

В пять часов последним усилием пехотинцы 10-й дивизии вышли на гребень холмов Чжэнсиньшань и Пайфаньшань, а полки 16-й дивизии окружили японский опорный пункт на горе Булин. Это был, так сказать, последний всплеск боя 16 декабря. С передовой в тыл протянулись длинные вереницы легкораненых солдат и санитаров с тяжелоранеными на носилках. Навстречу им брели к передовой такие же вереницы носильщиков со снарядными и патронными ящиками и мешками с продовольствием. Походных кухонь не было. Котлы солдаты тоже таскали в походе на себе, а пищу готовили на кострах.

Сумерки сгустились, на поле боя там и сям оранжевыми движущимися пятнами вспыхивали костры, потянуло аппетитным дымком. Наверное, и сто, и триста, и более лет назад вот так же после боя собирались к медным котлам китайские солдаты. А я подумал, что в течение дня мы не видели ни одного японского военного самолета, что в боевых порядках 86-й армии, да и то близ штаба, стоит единственная зенитная батарея — три малокалиберные 20-мм автоматические пушки. Если японцы перебросят сюда авиацию до того, как 86-я армия завершит прорыв, ей придется очень трудно.

Меня вызвал к телефону начальник артиллерии Ло Шакай. Переговорили. Сказал ему, что в штаб не вернусь — нет времени. Постараюсь вместе с Чжан Венем подготовить утреннюю атаку на гору Булин. Возьмем ее — сможем обстреливать и старое и новое русла Янцзы и мост у Датуна. Генерал Ло с моими доводами согласился. Сообщил, что общее продвижение 86-й армии за день составило 6–8 километров, что взяты трофеи, в их числе орудия и минометы. Правый сосед — 50-я армия атаковала японцев неудачно. Отброшена на исходные позиции. Левая, 21-я армия провела артподготовку, но пехотной атаки не было. Командарма что-то остановило, а что именно — это выясняет сейчас сам «наместник» генерал Гу Чжутун. Скверная новость, [241] но в духе здешних военных обычаев. А японцы, воспользовавшись пассивностью 50-й и 21-й армий, несомненно, за ночь перебросят оттуда войска в нашу полосу.

Ночь на 17 декабря прошла в хлопотах. Противотанковая и легкая артиллерия выдвигалась к горе Булин, тяжелая артиллерия и тяжелые минометы также сменили позиции, чтобы в завтрашнем бою вести огонь не на предельных дистанциях. Командир 16-й дивизии дал мне хорошего коня, и, видя верхоконного советского «генерала» (китайцы отказывались называть меня моим настоящим званием), офицеры и солдаты удивлялись. Генерал мог объезжать войска только на носилках или в автомобиле.

В ту же ночь 86-я армия частью сил предприняла несколько успешных атак и захватила ряд японских опорных пунктов — взводных и ротных. Признаюсь, эти ночные атаки были для меня неожиданностью — настолько я привык к сугубой пассивности гоминьдановского командования. Позже я понял, что, оценивая ту или иную армию, надо всегда быть чрезвычайно аккуратным в своих оценках. Да, гоминьдановская армия, какой видел я ее в 1939–1940 годах, была во многих отношениях очень слаба. Но ее двухлетнее противоборство с хорошо тактически и технически оснащенной японской армией не прошло даром. Китайцы приспособились к ведению ночных боевых действий, в ходе которых японцы не могли использовать многие свои преимущества — авиацию, танки и просто свою техническую и огневую организованность. Таким образом, ночной бой стал своеобразной козырной картой китайской пехотной тактики.

Утром 17 декабря выпал первый снежок. День был солнечный, артиллерия произвела короткий мощный артналет по опорному пункту на горе Булин, и японцы сразу же начали отходить. Видимо, опасались, что кольцо окружения уплотнится. Они прорвались без особого напряжения, но тяжелую технику оставили. Когда мы с разведчиками и связистами Чжу Веня вышли на высоту, то среди траншей, воронок, разрушенных блиндажей, путаницы колючей проволоки увидели брошенные орудия — горные пушки, несколько противотанковых, а также минометы и множество ружейных гранатометов — тогда еще новое и, как многим тогда казалось, весьма перспективное оружие.

С вершины горы Булин открылся вид на реку Янцзы. Просматривалась она лишь частями, но вполне достаточно, чтобы взять под обстрел японские боевые и транспортные суда. Разведчики дружно закричали, указывая мне на видневшуюся [242] на северо-востоке часть реки. Там показался пароход под японским флагом. Связисты уже проверили и подключили к проводу телефонный аппарат, я по карте быстро подготовил исходные данные для стрельбы и подал команду. Сун перевел ее телефонисту, тот передал на огневую позицию, и минуты две спустя пристрелочный снаряд дал недолет — разрыв произошел на берегу Янцзы, столб земли загородил на какой-то миг пароход и показавшуюся следом за ним баржу. Прибавил несколько делений прицела. Следующий разрыв вспучил воду правее цели. Доворачиваю орудие влево на нужный угол, столб воды встал за пароходом — как бы фоном. Можно ополовинить вилку. Выпустил еще несколько снарядов и перешел на поражение всей трехорудийной батареей 14-го артполка. Пароход закрылся густым дымом и в дыму исчез — то ли потонул, то ли ушел к берегу. А баржа рванула сильно, обломки полетели к небесам. Наверное, везла боеприпасы.

С этого часа так у нас и пошло. Разведчики зорко следили за наблюдаемыми отрезками Янцзы и, чуть там покажется пароход, буксир, боевая канонерка или большая парусная джонка, сразу докладывали мне. Прикрепленная к нам батарея 150-мм гаубиц открывала огонь, команды я подавал, пользуясь специальной карточкой, которую составил. Там по каждому участку реки было записано несколько установок прицела, угломера, уровня — так что от момента, когда цель попадала в объектив стереотрубы или бинокля, и до команды «Огонь!» проходили считанные секунды. К исходу 17 декабря все мы — и здесь, на наблюдательном пункте, и там, далеко позади, на батарее, — так сработались, что наш огневой заслон весьма плотно перекрыл Янцзы. Даже сонно-истеричный мистер Сун, кажется, начал чувствовать ценность переводческой работы на переднем крае.

На горе Булин расположились наблюдательные пункты командиров 10-й и 16-й пехотных дивизий. Вскоре прибыл на носилках Ло Шакай и с ним дюжина штабных офицеров и взвод охраны. Посмотрели на стрельбу по Янцзы и, как я потом узнал, сразу же отправили пышно-торжественную телеграмму прямо в Чунцин, в ставку Чан Кайши. Что написали, не знаю, но Чан Кайши прислал ответную телеграмму, все друг друга поздравляли, поздравляли и меня. Сун, закатывая глазки, шептал: «Понимаете, мистер Казаков, сам генералиссимус Цзян, сам!..» Сун называл Чан Кайши по-пекински — Цзяном. Видимо, это звучало более торжественно. [243]

17 декабря соединения 86-й армии продолжали наступать по направлению к Янцзы, продвинулись еще километров на 5–6, но главным образом в полосе 16-й дивизии. А ее левый сосед — 10-я дивизия все более отставала флангом. Китайская артиллерия по-прежнему полностью господствовала на поле боя. Но, как и накануне, у нее скоро кончились снаряды. Это произошло задолго до сумерек, и опять пехота залегла — не сдвинешь. Наступательный порыв выдохся.

Два дня боя позволили мне составить некоторое представление о противнике. Японская пехота, начисто лишенная поддержки своей артиллерии, дралась упорно, защищая каждый окоп. Ее ружейно-пулеметный огонь наносил китайской пехоте большие потери. Пленных мы пока что не видели.

Японская артиллерия до сих пор никак себя не проявила. Но спешить с выводами не следовало. Численное и качественное (в тяжелых калибрах) превосходство китайской артиллерии стало подавляющим после результативной артподготовки первого дня наступления.

Ночь на 18 декабря опять была бессонной. Опережая 10-ю дивизию флангом, 16-я дивизия выходила к городку Хучун. Здесь кончалась заранее подготовленная оборона 116-й японской дивизии. Значит, еще один хороший рывок, и 86-я армия выполнит поставленную задачу — прорвет вражескую оборону на всю ее глубину и выйдет на южный берег Янцзы.

За ночь, находясь на той же горе Булин, оперативная группа генерала Ло Шакая подготовила артиллерию для выполнения этой задачи. Сам Ло, прибывший к нам, чтобы, как он сам выразился, «бросить взгляд», остался на горе. Несомненно, он почувствовал вкус к боевой работе. Даже для меня, вращавшегося в их среде всего три с половиной месяца, поведение Ло было необычным.

Понимаю, что многим из читателей, особенно боевым командирам, трудно представить ту псевдовоенную жизнь, которую вели на войне гоминьдановский генералитет и старшее офицерство. Но это никого не шокировало, и генерал, выбиравшийся из тылов на передовую, наоборот, представлялся человеком не своего круга, не разбиравшимся в истинно воинском церемониале.

Третий день наступления, 8 декабря, начался для нас тяжело. Едва артиллерия открыла огонь по японским позициям вокруг города Хучун и на холмах Сяныпань, с севера послышался низкий наплывающий гул. Из пелены [244] облаков один за другим выныривали бомбардировщики о красно-белыми кружками на крыльях. Они прошлись чередой над передним краем 16-й дивизии, и земля там встала дыбом. Другая группа японских бомбардировщиков атаковала позиции артиллерии, наблюдательные пункты, тыловые дороги. Третья группа ушла куда-то дальше на юг, в глубину 3-го военного района.

Китайская пехота оказалась беззащитной. Отражать атаки с воздуха она могла лишь ружейным огнем да пулеметами, наспех приспособленными для стрельбы по самолетам.

Весь день японские бомбардировщики висели над полем боя, одна группа сменяла другую, пехота 86-й армии несла большие потери. Главное, резко упал боевой дух. Ни слева, ни справа уже никто не наступал. Да и в самой 86-й армии одна лишь 16-я пехотная дивизия продолжала атаки и ко второй половине дня захватила город Хучун и овладела холмами Сяньшань.

Ни в этот день, ни в последующие активные действия вражеской авиации не были поддержаны контратаками наземных войск. Этих войск — имею в виду резервы — просто не было под руками японского командования. Оно, видимо, и решило, пока подойдут резервы, атаковать китайцев с воздуха и упорно обороняться теми остатками пехотных батальонов, которые, отойдя из Хучуна и с Сяньшанских холмов, оказались близ берега Янцзы.

19 декабря в боях за южный берег Янцзы наступил критический момент. Создалось некое, очень неустойчивое, равновесие. Обе стороны могли и успех одержать и, наоборот, потерпеть неудачу в зависимости от того, кто первым проявит силу характера, пойдет до конца и бросит на эту заколебавшуюся чашу весов все, что имеет. К сожалению, должен констатировать, что в противоборстве характеров, оперативной решимости и оперативного риска одержало верх японское командование.

В тот день я впервые услышал странную фразу. Не поверил. Может, Сун, переводя ее, ошибся? Переспросил. Мистер Сун повторил то, что сказал мне один из штабных офицеров: «Мы очень сильно разгневали японцев!» Потом я слышал ее часто, она бытовала во фронтовом лексиконе гоминьдановской армии. За ней стояло логическое продолжение: «Нам нельзя гневить японцев». И это не только фраза. Наступательных действий, собственной боевой активности опасались решительно все, сверху донизу. Потом, в ходе второй мировой войны, мне довелось быть свидетелем разных видов боязливости. Была на определенном этапе [245] танкобоязнь и боязнь окружений, и мы ее преодолели, потом эти виды боязни поразили немецко-фашистскую армию, и в эфире артиллерийских радиостанций сколько раз мы слышали суетливые выкрики: «Рус панцер! Рус панцер!» И видели на дорогах следы панического бегства от угрозы окружения. Тот же процесс, та же боязнь поразили всю французскую армию в 1940 году, когда дивизии, корпуса и армии сдавались не потому, что исчерпали возможности вооруженной борьбы, а потому, что сдавала в первую очередь их воля к борьбе, их психология. Даже в победном 1944 году, в декабре, то есть уже на исходе войны, 1-я американская армия в Арденнах задала приличные «лататы» от немецких танков. Все это вещи и явления, с которыми, хочешь того или не хочешь, приходится считаться и с которыми можно и должно вести успешную борьбу. Но как и с чем бороться (а главное — кому?), если вся многомиллионная армия, в данном случае армия гоминьдана, верит, что можно побить противника тихо, изнурением, стараясь «не разгневать» его?

Конкретным результатом этой, с позволения сказать, тактики в Датун-Чэньянской операции 3-го военного района была боязнь ввести в сражение и тактические и оперативные резервы. В резерве командующего районом было несколько пехотных дивизий, в резерве командующего 86-й армией — 67-я пехотная дивизия. Кроме того, по флангам прорыва бездействовали ударные дивизии 50-й и 21-й армий. Ни одна из них не была введена в бой ни 19 декабря, ни в последующие дни, когда китайская пехота массой своей могла бы смять остатки японских батальонов, сбросить в Янцзы и, развивая удар вдоль южного берега к Датуну и Аньцину, «смотать» оборону противника и превратить тактический успех в оперативный.

— Почему не вводят резервы? — спросил я генерала Ло.

— Японцы могут ударить по флангам, нам нечем будет отразить удар, — ответил он.

Варианты подобного разговора возникали у меня с китайскими офицерами неоднократно, подавляющее большинство было убеждено, что резервы нельзя расходовать в наступлении, что их надо сберегать на случай возможного перехода к обороне. Один только командир 2-го артполка Чжан Вень ответил, вежливо улыбнувшись:

— Наши генералы научились бегать от японцев. Бегать за японцами они еще не научились.

20–22 декабря еще что-то можно было сделать при наличии энергии, решимости и стремления к победе. Японцы [246] подтянули артиллерию — и тяжелую и легкую. С реки били дальнобойные пушки мониторов и канонерок. Авиация продолжала интенсивные бомбежки. И все же шанс опрокинуть японцев в Янцзы был реальным — пехоты у них на плацдарме не прибавлялось. Но уже 23 декабря стали поступать сведения, что их пехота накапливается по флангам прорыва. Между тем 10-я и 16-я китайские дивизии, понеся очень большие потери и не получив ни одного человека пополнения, вели только вялую перестрелку по всему фронту.

Угроза растянутому и значительно ослабленному фронту 86-й армии зримо накапливалась, а никто ничего делать не хотел. Ждали, что будут делать японцы. Отдали им инициативу без борьбы.

Кризис разразился ранним утром 24 декабря. Накануне я вернулся с горы Булин в передовой штаб 3-го военного района. Переночевал, проснулся от криков и топота. Вышел из фанзы. Во дворе суетились множество солдат и офицеров. Запрягали в повозки лошадей и мулов, грузили ящики, мешки, складные столики и стулья и прочий штабной инвентарь. Посреди двора на костре жгли гору бумаг, ветер взвихривал обугленные листы и пепел. Ко мне подскочил переводчик Сун и выкрикнул что-то, мешая русские и китайские слова. Я понял, что японцы в Усичао. Усичао — это тылы 86-й армии. Как японцы там оказались?

— В Усичао! — крикнул Сун. — Господин Казаков, чего мы ждем? Они идут, они идут!

Оказалось, Сун хотел удрать в бричке, где мы возили наше походное имущество, но ординарец Ли Гуи пугнул его маузером.

Меж тем мимо отворенных ворот двора, по деревенской улице, уже валила беспорядочная толпа военных — пешие, конные, на подводах и бричках. Название деревни Усичао перескакивало из уст в уста. Никого из генералов и старших офицеров штаба во дворе не было, и Ли Гуи пальцами очень выразительно показал, как они драпанули. Так что выяснить ситуацию я не мог. Одно было ясно: 86-я армия (а может, и не она одна) поспешно отступает.

Мы вместе с солдатами охраны тоже тронулись этой дорогой в общей штабной колонне. Отходили на юго-восток, на город Чэньян. По пути в эту многотысячную толпу вливались новые толпы солдат, офицеров, носильщиков-кули. Перед мостами возникали огромные людские пробки, жандармы, колотя дубинками направо-налево, прокладывали путь штабной колонне. Ни походного охранения, ни хотя [247] бы импровизированных регулировочных постов или просто старших офицеров, которые могли бы навести порядок, нигде не было.

Дорога, сколько я мог видеть ее и впереди и позади, вся была заполнена отступающей армией. В шесть утра над ней, треща пулеметами, промчались японские истребители, за ними бомбардировщики. Люди бросились прочь от дороги, но многие остались лежать на ней, убитые или раненные. Летчики противника не улетали, пока не израсходовали все бомбы и патроны. Страшное зрелище представляла дорога — сотни людских и конских трупов, горящие повозки и грузовики. Наша маленькая группа переждала бомбежку в канаве без потерь.

Около 11 утра пришли в Чэньян. Здесь догнали дивизион 14-го тяжелого артиллерийского полка. Встретил полковника Пина, обменялся с ним полупоклонами и услышал от него вариант той самой сакраментальной фразы, что-де «мы только разгневали японцев, их теперь ничем не остановишь». От другого офицера узнал, что командование военного района приказало командующему 86-й армией контратаковать прорвавшихся японцев с этого рубежа. Однако командарм уехал из Чэньяна дальше на юг, доложив начальству, что переходит к новым методам борьбы — партизанским, что будет драться с японцами в горах.

Беспорядочное отступление продолжалось. Через Суна я пытался расспросить солдат и младших офицеров, почему они отступали, где их атаковал противник, много ли его было. Ни один ничего толком не ответил, никто атакующих японцев и в глаза не видел. Это была рядовая паника, коллективный психоз, исподволь подготовленный и всей бесхребетной системой войны с агрессором, и общим страхом перед его яростью, и вялыми и нерешительными действиями в конкретной наступательной операции. Готовя ее, генералитет больше думал об обороне. Это передалось в войска, и, стоило одному-двум японским батальонам, переброшенным с другого участка фронта, решительно контратаковать 86-ю армию во фланг, она покатилась обратно.

О том, что противник контратаковал мизерными силами, говорило все его последующее поведение. Отбросив 86-ю армию на исходные позиции и заняв свои старые опорные пункты по линии холмов Чжэнсиньшань — Нюшаньбао, японцы дальше не пошли. Даже не заняли брошенный гоминьдановцами Чэньян — небольшой городок, но важный узел дорог.

25 декабря отступление, уже не подстегиваемое даже [248] разведотрядами японцев, продолжалось. 86-я армия толпами валила по тыловым дорогам на Янтенкен. Беспокоилось начальство только об артиллерии — артполки получили приказ выйти в Тунси. Это в глубоком тылу примерно в 140 км юго-восточней Янтенкена. Если говорить прямо, то артиллерии усиления — наиболее мощной огневой силе района, да, пожалуй, и наиболее организованной и дисциплинированной, было приказано бросить пехоту на произвол судьбы.

К 26 декабря разрыв между прекратившими преследование японскими частями и китайской 86-й армией достиг уже 20–30 км, и все стало успокаиваться. Изголодавшиеся солдаты активно разыскивали свои части, ибо у чужих медных котлов их не кормили. Наиболее энергичные командиры рот и батальонов собирали своих людей, создавали некоторое подобие обороны из спешно отрытых окопчиков. Неожиданно вижу в толпе круглое улыбающееся лицо. Ба, да это же командир 2-го артполка Чжан Вень! Почему здесь, а не в Тунси? Он машет рукой:

— В Тунси и без меня сбежалось много генералов и полковников. А здесь я один.

Он объяснил, что решил помочь пехоте встретить японцев, поставил легкие пушки на прямую наводку, а гаубицы на закрытую позицию. Но все это наспех, и, если я помогу ему подготовить полк к обороне, он будет мне благодарен.

Мы занялись работой. Подыскивали наилучшие огневые позиции для каждой батареи, определяли вероятные направления вражеских атак, ориентиры, прицелы, угломеры и так далее. К вечеру с нами установил связь передовой штаб, а затем и начальник артиллерии Ло Шакай. Совсем поздно вестовой привез мне письмо от А. Н. Боголюбова. Александр Николаевич поздравлял меня с днем рождения. А я-то в этой сумятице позабыл, что мне сегодня уже 37 лет. Внимание главного военного советника меня очень тронуло. Когда ты один среди чужих, такие случаи особенно запоминаются.

На следующий день меня вызвали в штаб и предложили заняться созданием артиллерийской группировки на том же направлении. Генерал Гу Чжутун приказал готовить новое наступление к Янцзы.