Фронт в долине Янцзы

Линия фронта в Центральном Китае, по реке Янцзы, сложилась так, что попасть туда я мог лишь глубоким объездом через крайний юг страны. Наступила уже вторая половина октября, по нашим представлениям, зрелая осень, но здесь, на тропике Рака, по-прежнему властвовала тяжелая влажная жара. Опять вокруг были горы, дорога вилась как бы по узкому коридору, с обеих сторон которого плотной высокой стеной стояли перевитые лианами и колючками вечнозеленые джунгли. Впечатление было такое, что целый день ты едешь в атмосфере парной бани. И ночь не приносила прохлады. Та же духота, мошкара жужжала, тучами облепляя сетку кровати. Где-то в ночных горах жалобно вскрикивали обезьяны. Эти тропики, столь красивые и заманчивые на журнальных картинках, оказались в натуре весьма утомительными. В пути я много раз вспоминал нашу ядреную, свежую, ясную подмосковную осень.

Моими спутниками были переводчик Сун и ординарец-солдат Ли Гуи. Дорога с ее происшествиями нас по-настоящему познакомила. При первом же налете японских бомбардировщиков, неподалеку от города Хэньян, Сун опрометью выскочил из автомашины, ринулся в сторону и мчался, пока не споткнулся и упал. Ли схватил меня за рукав и, что-то быстро говоря, стал тянуть с дороги к промоине, где мы с ним и переждали налет. Тогда я подумал о нем: «Надежный парень». Потом, узнав поближе, был рад, что не ошибся. Ли Гуи был рабочим из Шанхая, стеклодувом, участником обороны шанхайского пригорода Чапэя, той обороны, [217] которая стала широко известна благодаря стойкости китайских солдат и рабочих, сражавшихся с японскими войсками до конца. Что же касается переводчика Суна, то хлопот с ним хватало. У него было два достоинства — высшее юридическое образование и хорошее знание русского языка. Недостатков было много больше, и первый из них — патологическая трусость. В минуту опасности он, обычно флегматичный до сонливости, убегал от меня с резвостью профессионального спринтера. Глаза становились как плошки, ничего он не видел и не слышал. Спрошу потом: куда ты бежал и зачем? Ответить не может. С таким переводчиком на войне трудно. Особенно в те дни, когда выходишь на передний край. Но приходилось мириться, другого переводчика не нашлось.

27 октября мы с юга, через город Нинду, выехали к железной дороге Шанхай — Наньчан. Оба эти города были захвачены японцами, но железная дорога между ними находилась в расположении китайских войск, по ней изредка ходили поезда. Старые паровозики с трубами, похожими на большие грибы, тянули по пять — семь замызганных вагонов и платформ. На таком поезде мы приехали на станцию Шанжао, где располагался штаб 3-го военного района. Нас встретили, сразу отвели на окраину городка, в дом, для нас предназначенный. Это была фанза из бамбука, в ней две комнаты. Во дворе, рядом с фанзой, стоял сарайчик. Возле него я увидел строй солдат — шесть человек. Сун объяснил, что они приставлены ко мне начальником полевой жандармерии в качестве охраны. Ну, приставлены — значит, приставлены. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Потерпим и охрану.

На другой день я пошел в штаб 3-го военного района. Представился главнокомандующему Гу Чжутуну и начальнику артиллерии Ло Шакаю, познакомился с начальником штаба, с другими генералами и офицерами. В штабе, как говорят моряки, был «полный штиль». Тишина и спокойствие нарушались только совместными хождениями в столовую: завтрак, второй завтрак, обед и так далее. «Занятно! — подумал я. — Может, они настолько обстоятельно подготовились к наступательной операции, что и делать больше нечего?» Поговорил с руководителями оперативного управления, с разведчиками, с артиллеристами, и стало ясно, что наступательная операция, о которой говорил мне еще А. Н. Боголюбов, не намечена даже вчерне.

Вот примерно как беседовали мы с офицерами-операторами над картой с группировками китайских и японских [218] войск в долине Янцзы (эту самую большую свою реку китайцы часто называют просто Цзян, то есть Река — с большой буквы).

— Мне говорили, войска района готовили наступление на 12 июля?

— Да, но Ставка перенесла срок на 27 июля. Не были готовы тыловые дороги и мосты в нашем районе.

— А сейчас готовы? — спросил я.

— У нас нет полных сведений. Надо запросить отдел военного инженера...

От себя добавлю, что срок второй, 27 июля, был перенесен на 15 сентября, потом на середину октября, и вот кончался октябрь, а новый срок даже не назван. Поговорив с военным инженером, я понял, что многочисленные переносы сроков наступления с середины лета на позднюю осень не помогли саперам 3-го военного района управиться с делами первой очереди — с исправлением дорог, прокладкой колонных путей там, где дорог нет, с постройкой мостов, необходимых, чтобы перебросить артиллерию. Для меня, новичка в делах китайской гоминьдановский армии, это был истинно ушат ледяной воды. Уже полгода везде только и разговоров о генеральном наступлении на японцев в бассейне реки Янцзы, а на местах, на фронте, никто и пальцем не шевельнул.

Пошел я к генералу Гу Чжутуну. Беседовали мы часа два, за это время раза три принимались пить чай. Сейчас мне трудно отделить первоначальные впечатления о нем от наслоившихся впоследствии. В целом помню генерала Гу как спокойного и рассудительного человека. Военное образование получил в Японии, потом еще учился военному делу в Англии и Франции. Любил приводить примеры из китайской военной истории, причем старинные, тысячелетней давности, примеры осмысливал, а верней сказать, притягивал к сегодняшнему дню. Умел дипломатично уходить от острых вопросов и перекладывать свои обязанности на плечи подчиненных. Военными делами почти не занимался. В штабе его называли наместником. Сун объяснил мне, что генерал Гу не только главком 3-го военного района, но и наместник Чан Кайши на юге Китая и ему подчинены также главкомы соседних военных районов — 4-го и 9-го. Что ж, может, и так. Я в это дело вникать не собирался. В войсках гоминьдана обычная для всех других армий строгая система подчинения и переподчинения была настолько запутана, что разобраться в ней способен был только китаец, умудренный опытом в политике межгенеральских отношений. [219] А в целом эта рыхлая и зыбкая система не позволяла сплотить громадную китайскую армию в монолитный боевой организм. Отсюда и ее постоянные неудачи в столкновениях с японскими войсками.

Война шла уже два с лишним года, а гоминьдановцы не провели еще ни одной наступательной операции. Контрудары, правда, были, но возникали они обычно, когда какая-нибудь японская дивизия, одерживая успех за успехом, «зарывалась» в своем продвижении слишком далеко. Отсутствие опыта в подготовке наступательных операций я почувствовал в первом же разговоре с генералом Гу. Слишком быстро и по всем пунктам он соглашался. Решили, что разработаем план операции с его штабными офицерами, он доложит план на совещании.

Взялись мы со штабными специалистами за работу, а как ее начать, никто из них не знал. Элементарный вопрос: артиллерийская группировка. Надо создать артиллерийский кулак на направлении главного удара. А начальник артиллерии Ло Шакай и его офицеры только пожимали плечами и переглядывались в ответ на мои предложения. Ничего не понимаю, спрашиваю переводчика Суна, вижу, и он юлит. Но все-таки договорились об артиллерийской группировке, просидел я две ночи напролет в своей бамбуковой хижине, составил необходимые артиллерийские документы о предварительных рекогносцировках, о расходе боеприпасов и многие другие. Очень старался. Это ведь первая моя работа как военного советника — ударить в грязь лицом кому охота?

Начальник штаба 3-го военного района созвал начальников отделов, обговорили план, согласились, предложили мне самому доложить генералу Гу. Иду к главкому. Он рассмотрел план и сказал:

— План хороший, но в нем есть крупный недостаток.

— Какой именно?

Гу что-то говорит, а Сун мне переводит:

— В плане есть крупный недостаток.

— Я понял, — говорю. — Но какой недостаток?

— Крупный! — переводит Сун. — Господин наместник не может утвердить ваш хороший план.

Интересный разговор, не правда ли? Да, сейчас вспоминать интересно и даже смешно, но тогда мне было не до шуток. План хороший, но командующий его отверг, а почему, сказать не захотел. Пытаюсь выяснить, но и прямые вопросы эффекта не дали. Генерал Гу повторил то же, что раньше. Пришлось взять себя в руки и выйти. [220]

Выручил меня начальник артиллерии Ло Шакай. Позвал в свой кабинет и толково разъяснил мою «крупную ошибку». Создавать артиллерийскую группу с централизованным управлением за счет артиллерийских батарей 86, 50 и 21-й армий нельзя. Командующие армиями, сказал он, вам свою артиллерию ни за что не отдадут. У них английские и немецкие орудия, которые они сами купили на собственные деньги. И боеприпасы тоже сами покупали. Чего же ради отдадут они свое добро соседу или начальнику артиллерии всего района?

— Вы поняли недостаток плана? — спросил генерал Ло.

— Понял! — сказал я. — Значит, будем наступать, имея по одному-два орудийных ствола на каждом километре фронта? Хоть активный участок, хоть пассивный, а все равно пара стволов на километр. Так?

— Почти так, — согласился он. — Но выход есть.

Он сказал, что многое зависит от моего доклада на совещании. Если командармам он понравится и заденет за живое, они могут и дать артиллерию — они ведь тоже люди и патриоты. Кроме того, прибудет артиллерия из резерва генералиссимуса Чан Кайши.

Пришлось мне, получив эти, можно сказать, откровения, снова засесть за план артиллерийского обеспечения наступательной операции. Переделал так, чтобы план опирался в основном на артиллерийские полки, прибывающие из резерва. Это была хоть и не очень значительная по числу стволов, но реальная сила, которую можно было поставить на участке, намеченном для прорыва. Перебросить сюда же артиллерию с пассивных участков полностью не удалось. Некоторые командармы не пожелали отдать свою артиллерию. В ряде случаев пришлось намечать огневые позиции так, чтобы они позволяли переносить огонь на участки прорыва и этим создавать необходимые плотности.

Опять пошел к генералу Гу Чжутуну, он просмотрел план и сразу же проставил под ним вязь иероглифов — свою подпись. Он, видимо, был доволен, что никто из командармов не будет ущемлен, и сам мне сказал:

— У нас нельзя брать артиллерию и передавать ее из армии в армию. Это создает недовольство и ненужные трения и сказывается на боеспособности войск.

Говорю переводчику:

— Спроси у командующего, почему он сам не сказал мне этого?

Сун перевел, генерал вежливо улыбнулся и отвечал довольно долго, с экскурсами в военную историю Китая. Как [221] я понял, он не мог мне сказать о «крупном недостатке», а сейчас может, потому что это — большая политика. Ее смысл до меня не дошел.

На другой день генерал Гу собрал совещание в штаба 3-го военного района. Здесь были командующие 10, 23, 25 и 32-й армейскими группами, командующие 10, 91, 86, 25, 4-й Новой, 50, 21, 29, 88 и 100-й армиями, а также высшие штабные офицеры этих объединений. Было десять часов жаркого ноябрьского утра. Все уселись за столы, развернули карты, генерал Гу произнес первые две-три фразы. Сун потихоньку бубнил мне перевод на ухо и вдруг осекся. По его округлившимся и отстраненным глазам я понял, что дело неладно. Возник шумок, кто-то из генералов подошел к окну, и стал слышен отдаленный гул авиационных моторов. Слышу уже знакомое: «Джапан!» Переводчик куда-то исчез, все заторопились, и скоро я остался один в зале среди раскиданных карт, опрокинутых стульев и фарфоровых пиал с остывающим чаем на столах.

Ординарец Ли тянул меня за рукав к двери, но я не пошел, он тоже остался. Показываю ему жестом: давай, дескать, расставь стулья, а я соберу карты. Разумеется, будь я среди своих или где-то один на дороге, я не стал бы бравировать. А здесь это было нужно. И пока два японских бомбардировщика, хорошо нам видные в открытом окне, шли прямо на штаб, возник в памяти Михаил Иванович Калинин, его рассказ о том, как он приехал в 1-ю Конную армию, начал выступать на митинге, а в это время налетели белогвардейские аэропланы. Все бросились врассыпную, а он остался стоять на тачанке. Почему? А потому, отвечал Михаил Иванович, что дело было не в нем как человеке. Дело было в том, что он был представителем советской власти, председателем ВЦИК, и прятаться от белогвардейщины ему было не к лицу. Он признавался, что внутренне «основательно струхнул», однако виду не подал.

Вот и здесь, в южнокитайском городке Шанжао, я был не Константин Казаков сам по себе, но представитель Красной Армии, за мной стоял ее боевой авторитет, и я обязан был поддерживать этот авторитет каждым своим словом и поступком. Особенно в минуты опасности.

Японские бомбы разорвались далеко от дома, со станции били зенитные батареи 4-го артполка, из бамбуковой рощи вела огонь малокалиберная зенитная батарея военной школы, и самолеты противника, попытавшись еще раз атаковать здание штаба, отвернули и были отогнаны. Вернулись из бомбоубежища командующие группами армий и армиями, [222] появился и Сун, я передал ему карты, он их раздал владельцам. Прошу генерала Гу дать мне слово. Очень коротко. Он закивал. Говорю:

— Господа, видимо, японцы очень пунктуальные люди. Они, если вы заметили, прибыли к нам на совещание ровно в десять. Предлагаю в следующий раз заморочить голову их агентуре. Пусть самолеты прилетят после совещания.

Все засмеялись, хотя в шутке была горькая истина — уши японской разведки торчали повсюду. К концу совещания, после выступления Гу Чжутуна и других, а также и моего доклада, я почувствовал, что ледок настороженности, с которым встретили меня в 3-м военном районе, растаял.

Вероятно, китайская контрразведка приняла должные меры, ибо на следующее совещание, где докладывался детально отработанный план наступательной операции, японцы «не прилетели». Зато, вернувшись в свою фанзу, я застал необычно взволнованного ординарца Ли. Понял, что кто-то рылся в моих вещах. Обычно Ли никого без меня в комнаты не впускал. Даже ночью он ложился спать так, что загораживал дверь. А тут впустил. По его жестикуляции и кое-каким китайским словам, которые знал, я понял, что мой чемодан обшарили жандармы. Пришлось мне, как выражаются дипломаты, «сделать представление» командованию военного района. Больше обыски не повторялись.

Наступательная операция готовилась уже по-настоящему. Создавались ударные группировки, прибыла артиллерия РГК, прокладывались дороги и колонные пути. Однако сроки наступления по-прежнему переносились: с 26 ноября 1939 года на 5 декабря, потом на 11-е и наконец на 16 декабря. И ставка Чан Кайши и командующие военными районами, в том числе Гу Чжутун, каждый раз приводили десятки доводов в пользу отсрочки наступления. Однако за всей этой словесной шелухой явно просматривалось нежелание наступать, главной причиной которого, на мой взгляд, была боязнь очередного поражения, помноженная на слабую профессиональную подготовку гоминьдановского генералитета.

Именно поэтому план большого наступления в долине Янцзы, предложенный советскими военными специалистами еще в июне, был спущен на тормозах с такой туманной формулировкой: «Судя по изложенным выше данным о противнике, планы и намерения его могут быть сорваны крупным немедленным наступлением наших сил. Однако немедленные решительные операции не принесли бы должного эффекта и могли бы повлиять на нашу тактику продолжения [223] войны. Наступление в большом масштабе может быть осуществлено после полной подготовки и укомплектования войск, то есть через пять-шесть месяцев».

Неопределенность, рыхлость, пассивность «нашей тактики продолжения войны» подтвердила и директива ставки Чан Кайши, переданная в войска в ходе подготовки к этому наступлению. В ней командующим военными районами, в частности, приказывалось:

«Если противник будет действовать малыми силами, оказывать сопротивление.

В случае прорыва фронта обороны отходить на новые рубежи.

Там, где японцы слабы, рекомендуется предпринимать частные наступления отрядами не более батальона»{76}.

Ну, что тут скажешь? И смех и грех! Представляете: наступление отрядами не более батальона! И эта галиматья преподносилась в качестве директивы ставки Чан Кайши. Тактика, о которой шутники говорят: «Нас не трогай, мы не тронем».

Именно эта «тактика» привела к тому, что громадные районы Северного, Центрального и Южного Китая, захваченные японцами главным образом в операциях 1937–1938 годов, оставались под их оккупацией вплоть до августа 1945 года, и только когда Советская Армия, разгромив Квантунскую армию в Маньчжурии, стала стремительно продвигаться к Северному Китаю и все японские вооруженные силы в Китае оказались под угрозой скорого и решительного разгрома, они вынуждены были поспешно отходить.

Но вернусь к ноябрьским дням 1939 года.

Прежде всего — о театре боевых действий.

Река Янцзы, начинаясь на западе Китая, с гор и ледников Кунлуня, и сделав несколько больших поворотов, далее, в среднем и нижнем течении, несет свои воды на восток, мимо крупнейших китайских городов — Чунцина, Ханькоу (Уханя), Нанкина и Шанхая, где впадает в Восточно-Китайское море. Этот последний приморский отрезок реки и входил в полосу боевых действий 3-го военного района. Климат субтропический. Здесь долина Янцзы образует плоскую низменность, насыщенную влагой и очень плодородную. Лесов нет, они давно уже сведены земледельцами. Выжил лишь бамбук, который растет очень быстро, [224] образуя там и сям небольшие рощицы. Они окружены чайными плантациями, фруктовыми садами, полями хлопка и риса. Снимают по нескольку урожаев в год. Богатая сельскохозяйственной продукцией долина.

А с точки зрения оперативной, река Янцзы с крупнейшим в Китае шанхайским морским портом, с расположенным неподалеку от Шанхая городом Нанкин — столицей правительства Чан Кайши, с хорошо развитой транспортной речной сетью, ведущей в глубину Китая на тысячи километров, была для японского генерального штаба весьма заманчивым операционным направлением.

В августе 1937 года ставка японского императора отдала соответственный приказ, и военный флот с десантом направился через Восточно-Китайское море к устью реки Янцзы, к Шанхаю и Ханчжоу. Как и обычно, этот очередной акт агрессии императорское правительство закамуфлировало заявлением, что главная цель Японии — «устранить коммунистическую угрозу, идущую из Китая»{77}. Ожесточенные бои за Шанхай и все устье Янцзы продолжались до середины ноября. Овладев этим районом, японские ударные соединения продвинулись по речной долине на запад и к концу 1937 года захватили Нанкин, вынудив правительство Чан Кайши эвакуироваться в глубь страны, в Чунцин.

Весь 1938 год и начало 1939-го японские войска, предпринимая на этом направлении частные наступательные операции, продолжали продвигаться вверх по долине Янцзы, на приречные города Ханькоу и Чанша, захватывая попутно плацдармы на южном берегу реки и за обширными озерами Поянху и Дунтинху. Отходя по долине на запад, китайские войска вместе с тем удерживали позиции южней Янцзы. К осени 1939 года, ко времени, о котором веду речь, японо-китайский фронт вдоль речной долины протянулся, если считать по прямой, на 1200–1300 км. С китайской стороны часть этого фронта от берега моря и до озера Поянху обороняли войска 3-го военного района. Западней Поянху до озера Дунтинху и на север к городу Ханькоу держал оборону 9-й военный район.

В ноябре — декабре мне пришлось много раз бывать на различных участках обороны 3-го военного района. Поездки были связаны с перегруппировкой артиллерии, а также с рекогносцировкой местности, с выбором позиционных районов и даже конкретных огневых позиций для той или иной [225] батареи. Дело в том, что в китайской артиллерии все еще господствовали взгляды и методы прошлого века. Стрельбу вели в основном с открытых позиций, то есть таких, с которых орудия можно наводить прямо на цель. Для этого пушки выдвигались куда-нибудь повыше — на холм или береговой обрыв. Японские артиллеристы, полагаю, с удовлетворением наблюдали этот военный архаизм и своими спрятанными в складках местности орудиями быстро расправлялись с китайскими батареями.

И вот ведь что странно: среди китайских командиров были люди, получившие образование в японских, французских, английских и других иностранных военных школах и, следовательно, прекрасно знавшие, что такое стрельба с закрытых огневых позиций. Однако сила инерции была столь всемогуща, что втягивала в себя и артиллеристов с современной военной подготовкой.

Приходилось доказывать, что инженерное оборудование огневой позиции, отрывка орудийных окопов, укрытий для личного состава и боеприпасов, подготовка и маскировка подъездных путей — не прихоть, но элементарные требования войны. Не лучше обстояло дело и с пехотными укрытиями. Выбираясь на передний край, я удивлялся прямолинейности траншей. Никаких изгибов! Поэтому фланговый огонь противника как бы прочищал подобные траншеи насквозь. Брустверы не маскировались, ходы сообщения были мелкие и узкие: встретятся две пары санитаров с носилками — не разминутся.

Приезжаешь, бывало, на огневую позицию, видишь, что все надо начинать сначала. Поработаешь с командиром батареи, разъяснишь, покажешь. Он, как правило, сразу и со всем согласен. А попадешь на ту же позицию некоторое время спустя — опять все по-старому. Так им легче и привычней. И когда сейчас я пишу о работе в Китае в 1939–1940 годах, то первое, что вспоминается, — это инертность командного состава китайской армии. Казалось, никакие кровавые уроки войны не в силах преодолеть уклад, сложившийся тут с древних времен. Мне, к примеру, потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к такому зрелищу: четыре солдата-носильщика бегом несут на плечах паланкин, где под шелковой с кистями крышей восседает генерал в парчовом халате и с веером в руках.

Начальник артиллерии 3-го военного района генерал Ло Шакай был человеком более современной формации, поэтому наша с ним работа протекала без трений. Мало того, он помог мне понять особенности здешнего «военного стиля «. [226] Например, разъяснил, почему командующий военным районом, в подчинении которого четыре армейские группы и десять армий, готовя наступательную операцию, совершенно ею не занимался. Выступил на совещании, и все.

— Ему некогда, — сказал мне Ло Шакай. — В его ведении вся административная власть провинций Чжецзян, Фуцзянь, южного Аньхоя и восточной части Цзянси. А кроме того, он крупный помещик. Понимаете? Чан Кайши назначил его командующим не потому, что Гу способен командовать массой войск, а потому, что он и до войны держал в своих руках всю власть в здешних местах. Теперь управляющие его имений поставляют продукты в наши войска, и генерал Гу не скупится оплачивать поставки из государственного кармана. И другим купцам и помещикам, возглавляющим армейские группы и армии, дает хорошо заработать. Торгует он и с иностранными компаниями. Он всегда в разъездах по коммерческим делам. Так что давайте заниматься нашими делами без него — он нам не подскажет и не поможет. Он генерал, но — не воин.

Ядовито сказал, но верно. Позже, в ходе развернувшихся боев, я в этом убедился. Тыловая и очень далекая от фронтовых передряг жизнь гоминьдановского генералитета и крупных штабов нарушалась редко. И в подавляющем большинстве случаев — по воле противника. При сильном колебании фронта, тем более если он прорван, штабы первыми срывались с мест и вместе с командующими бежали в глубь страны. А войска отступали сами по себе и на беглецов-генералов как будто бы и не роптали. Привыкли!

В 1938–1939 годах японцы, как правило, наносили удары очень ограниченными силами и на широком фронте. И хотя располагали сотнями средних и легких танков, но использовали их рассредоточенно, как средства непосредственной поддержки пехоты. Настоящих танковых прорывов, массированных и глубоких, с целью окружить и уничтожить большие силы противника, японское командование не применяло. В этом смысле их тактика и оперативное искусство тоже отставали от требований дня. Поэтому, легко опрокинув китайские войска и вынудив к очередному отступлению, японские соединения скоро выдыхались, и гоминьдановский генералитет получал очередную передышку, собирал разбитые полки и дивизии, восстанавливал фронт. Штабы размещались в новых городах, и снова начиналась та же неспешная и вялая военная жизнь, которую в этих штабах называли «нашей тактикой войны». [227]

Отсюда понятно, что самим перейти в наступление на японцев — это в представлении гоминьдановского генералитета было чем-то вроде сверхзадачи. Выше уже говорилось, как много раз откладывалось ставкой Чан Кайши разработанное нашими советниками наступление в долине Янцзы. Дотянули-таки с начала лета до конца года! Но дело не только в сроках. План Александра Ивановича Черепанова, дополненный затем Александром Николаевичем Боголюбовым, ставил цель решительную — срезать огромный клин японских войск в Центральном Китае мощными ударами под его основание. С юга должен был наносить удар 3-й военный район. Для этого надо было, во-первых, собрать войска в кулак. Ну, о том, как мы мучались, создавая артиллерийскую группировку, я уже говорил. Рассмотрим теперь и сосредоточение пехотных соединений и объединений.

Итак, 3-й военный район включал в себя четыре армейские группы. Большая часть войск оборонялась фронтом на север, имея перед собой японские плацдармы на южном берегу реки Янцзы, практически слившиеся в единый — от морского побережья, от Ханчжоу и Шанхая, и до озера Поянху — плацдарм протяженностью до 900 км.

На правом фланге этого фронта, против ханчжоуской группировки японцев, действовала 10-я армейская группа в составе 10-й и 91-й армий, а также объединенной антияпонской армии провинции Чжэцзян (полупартизанское соединение), включавшей в себя также и войска, подчиненные местному правительству — отряды охраны соляных разработок, морскую полицию, отдельные охранные батальоны губернатора. Они несли охрану побережья Восточно-Китайского моря.

В центре фронта находилась 23-я армейская группа. Она действовала в направлении Нанкина (правый фланг), Датуна (центр) и Аньцина (левый фланг). В состав группы входили 25, 50, 21, Новая 4-я армии. Эта армия под командованием Е Тина, созданная из коммунистических отрядов, вела борьбу южнее Янцзы, в тылу японских войск, и, несмотря на небольшую численность, была наиболее активной армией всего военного района.

На левом фланге фронта, по восточному берегу озера Поянху и до стыка с 9-м военным районом держала оборону 32-я армейская группа в составе 29-й армии и двенадцати отдельных охранных полков провинции Цзянси.

В глубине 3-го военного района, охраняя большую часть морского берега (до 600 км), располагалась 25-я армейская группа в составе 100-й армии и пяти охранных бригад. [228]

Резерв командующего районом составляли 86-я и 88-я армии.

Всего военный район имел 26 пехотных дивизий, пять охранных бригад, 14 охранных полков и множество больших и малых отрядов, учесть численность которых было почти невозможно. Да и в штабах армий никто этим не занимался. Обычай брать цифры с потолка, видимо, угнездился с давних времен. Командиры дивизий и бригад называли своим начальникам дутые цифры, чтобы получить побольше снаряжения, вооружения, продовольствия. Никакого порядка в подготовке обученного пополнения не было. Любой командир дивизии для восполнения потерь мог сам мобилизовать в свое соединение мужчин той или иной группы деревень и на другой же день бросить их в бой. Запасных полков в нашем понятии в гоминьдановской армии не существовало. Набирался в тылу полк новобранцев, присылались в него офицеры, учили в зависимости от обстановки неделю-две, иногда и месяц, затем полк в полном составе вливался во фронтовую дивизию. Сам штатный состав пехотных дивизий был различным. Даже дивизии Центрального правительства делились на соединения шести-, четырех — и трехполкового состава, в иных штат предусматривал 8 тысяч человек, в других 12 тысяч, были и 14-тысячные дивизии. А в местных войсках, подчинявшихся губернаторам провинций, состав дивизий вообще зависел от всяких случайностей. Бессистемность в организации, комплектовании и пополнении войск вела к тому, что точная их численность и боевой состав часто не были доподлинно известны даже вышестоящему штабу.

Исходя из того что к декабрю 1939 года войска 3-го военного района уже около года вели бои только местного значения, что все дивизии и бригады были за это время пополнены, можно с достаточной уверенностью назвать общую цифру 300–320 тысяч человек. Это, разумеется, только войска Центрального правительства Чан Кайши. Численность частей и отрядов провинций Цзянси, Аньхой, Фуцзянь и Чжэцзян суммировать трудно. Справедливости ради скажем, что их боеспособность была очень низкой, поэтому при подсчете соотношения сил эти формирования весят мало.

Как свидетельствует моя рабочая карта того периода, против китайских войск 3-го военного района стояла 13-я японская армия в составе четырех пехотных дивизий и трех смешанных (пехотно-кавалерийских) бригад. Дивизии трехполкового состава были в организационном отношении наиболее современными. В них насчитывалось 22 600 человек [229] (почти на две тысячи меньше, чем в дивизии старой организации), но зато такая дивизия имела в полтора раза больше орудийных стволов, в три раза больше легких танков и бронеавтомобилей, почти в пять раз больше автомашин. Примерная численность 13-й японской армии — 110–120 тысяч человек. Причем все три смешанные бригады и несколько пехотных полков охраняли тыловые коммуникации — шанхайский порт, речные порты и пристани на Янцзы, а также проходившую вдоль реки железную дорогу Шанхай — Нанкин.

В результате предшествовавших боевых действий главная группировка 13-й японской армии в районе Шанхай, Ханчжоу, Нанкин довольно далеко отстала от продвинувшейся на запад 11-й японской армии. Образовавшийся между ними 250-километровый разрыв обороняла 116-я пехотная дивизия со штабом в городе Аньцин. Этот слабо обороняемый войсками противника участок и наметили для прорыва советские военные советники еще летом. В случае успеха китайские войска, форсировав Янцзы, могли отрезать и окружить группировку противника в Центральном Китае.

Смелый замысел требовал и смелости в его исполнении. Гоминьдановские штабы всех степеней приняли план с восторгом и тут же путем бесчисленных мелких оговорок стали сводить его на нет. К тому времени, когда я вступил в должность военного советника, план претерпел заметные изменения. Вместо глубокого прорыва через рубеж Янцзы юго-западней Нанкина ставка Чан Кайши и командование 3-го военного района ограничили задачу войск выходом на южный берег реки. Цель операции так и формулировалась:

«1. Разбить обороняющегося противника — 116-ю пехотную дивизию.

2. Выйти к реке Янцзы и прервать сообщения по ней»{78}.

Уточняя действия войск, штаб генерала Гу Чжутуна подчеркнул в приказе, что сразу же после выхода к реке Янцзы войска должны перейти к обороне. Таким образом, активность командующих армиями и командиров дивизий гасилась еще до начала наступления. Преодолеть 10–20 километров в глубь японского плацдарма и выйти к реке представлялось гоминьдановцам пределом возможного успеха. О каких же решительных задачах может идти речь, если наступление, готовящееся полгода, должно лишь вытолкнуть с плацдарма одну японскую дивизию? [230]

Та же опасливость (как бы чего не вышло!) наблюдалась в сосредоточении сил. В полосе наступления 23-й армейской группы, между 50-й (справа) и 21-й (слева) армиями, вводилась из резерва лучшая из армий района — 86-я. Ей предстояло прорвать фронт на главном направлении. Всего в трех армиях и резерве группы армий было 8 пехотных дивизий и ожидалось прибытие 4–5 артиллерийских полков РГК. Следовательно, в наступлении предстояло участвовать примерно четверти всех сил пехоты 3-го военного района, а если считать и провинциальные войска, то получится, что из каждых пяти солдат наступал лишь один.

Продолжались осложнения с сосредоточением артиллерии. Соседний 9-й военный район не хотел отдавать временно ему приданные артполки РГК, мне пришлось докладывать А. Н. Боголюбову, а ему «нажимать» на Чан Кайши. Только тогда полки РГК двинулись к нам.

Эта артиллерия усиления стала прибывать во второй половине ноября. Все части совершали многодневные марши. Из Хэньяна, из резерва главного командования, перебрасывался на грузовиках 51-й полк малокалиберной артиллерии, вооруженный советскими 37-мм противотанковыми пушками (72 орудия). Оттуда же комбинированным маршем (частью на машинах, частью пешим порядком) прибыл 18-й артполк — 36 советских минометов калибра 82 мм. Из 9-го военного района в наше подчинение поступил 14-й тяжелый артполк — два неполных дивизиона тяжелых 150-мм немецких гаубиц — 12 орудий. Командование 9-го военного района долго не хотело передать нам 2-й легкий артполк неполного состава (шесть советских легких пушек и шесть английских полевых гаубиц), поэтому эта часть прибыла только в ночь перед наступлением. Такая же, с позволения сказать, волынка произошла с тяжелым минометным дивизионом (8 французских минометов). Командование 25-й армии передало его в ударную группировку лишь после неоднократных телеграмм и радиоприказов командующего районом.

Кроме перечисленных частей в 3-м военном районе была своя артиллерия усиления — 1-й горный артполк (18 французских 75-мм пушек) и 42-й зенитный артполк, вооруженный 20-мм пушками-автоматами.

В целом же, планируя действия артиллерии на участке прорыва, мы могли усилить пехотные дивизии 86-й армии, а также левый фланг 50-й армии и правый фланг 21-й армии 170–180 стволами, включая сюда минометы и зенитные [231] пушки. Укомплектованная гоминьдановская пехотная дивизия располагала 25–28 артиллерийско-минометными стволами. Следовательно, пехота ударной группировки вместе с резервами имела еще 200–220 стволов. Итого до 400 стволов на примерно 60-километровом фронте наступления, то есть по 6–7 стволов на один километр. Но на участке прорыва ударной 86-й армии мы довели эту плотность до 20–25 стволов на километр. Такое усиление этой армии в ущерб соседним опять вызвало бурю протестов командующих 50-й и 21-й армиями, но генерал Ло Шакай меня поддержал, участок прорыва был обеспечен артиллерией.

С точки зрения последующих операций второй мировой войны, 20–25 стволов на километр прорыва тоже жидковато. Однако надо иметь в виду, что боевые действия в Китае резко отличались от европейских военных театров по насыщенности войсками, в том числе артиллерией. Например, в полосе готовящегося наступления — от города Датуна и до городка Чэндзякоу (северо-восточнее Аньцина) — на 60-километровом фронте оборонялись только четыре батальона 133-го и 138-го японских пехотных полков 116-й пехотной дивизии. Оборона была построена на опорных пунктах, каждый из которых занимали взвод или рота с пулеметами, гранатометами, артиллерией. Эти опорные пункты проходили по высотам, в полутора-двух километрах друг от друга, пространство между ними простреливалось всеми видами оружия. Разумеется, по меркам боевых действий в Европе 15 километров фронта на пехотный батальон — ни в какие уставы не лезет. Не оборона, а только прикрытие. Вроде боевого охранения. Но здесь, на южном берегу Янцзы, это «прикрытие» вот уже около года исполняло роль натуральной обороны, не подпускало гоминьдановские армии к реке, по которой, снабжая весь левый фланг японской группировки в Центральном Китае, день за днем шли пароходы и джонки с военными грузами и подкреплениями.

Артиллерия усиления еще только сосредоточивалась, когда начарт района Ло Шакай попросил меня прочесть цикл лекций и провести практические занятия с офицерами-артиллеристами. Он организовал 10-дневные сборы командиров взводов, батарей и дивизионов. Памятуя опыт занятий в военной академии в Дуюне, я начал с опросов. Они показали, что уровень тактической и артиллерийско-стрелковой подготовки даже в старшей группе командиров дивизионов оставляет желать лучшего. Пришлось учить элементарным вещам: как выбрать закрытую огневую позицию и [232] наблюдательный пункт, как готовить исходные данные для стрельбы, как правильно корректировать огонь и накрывать им цель. И хотя среди офицеров попадались хорошо подготовленные, однако они именно попадались и тонули в общей массе, для которой пушка была чем-то вроде большой винтовки, где вместо мушки оптический прицел. Ночная стрельба с закрытых огневых позиций или стрельба на рикошетах казалась этим артиллеристам невероятным и даже заумным делом. Не раз в ходе практических занятий на местности я думал: что сделаешь за десять дней? Посадить бы их за парты на год, ну хоть на полгода — вот тогда и спрос с них был бы иной... Но верную эту мысль я гнал прочь — в данный момент она просто мешала делу. Конечно, высшие гоминьдановские штабы, откладывая наступление с месяца на месяц, могли бы заранее позаботиться о переподготовке офицеров-артиллеристов. Но вся эта на моих глазах протекавшая штабная жизнь с ее церемониями, с бесцельными и длинными разговорами, с чаепитиями, мелкими интригами и крупными коммерческими сделками не оставляла генералам времени для действенной работы в войсках.

Закончив в конце ноября сборы артиллеристов, мы провели тактические учения с боевой стрельбой. Не все и не у всех получалось, но просматривался уже некоторый порядок. Например, при стрельбе с закрытых позиций снаряды не метались по всему полигону как ошалевшие, но группировались — широкая вилка, узкая вилка и так далее. В общем это можно было назвать артиллерийской стрельбой.

Между тем в тылу, на дорогах, идущих к фронту, шла большая работа. Весь ноябрь и первую половину декабря восстанавливались разрушенные, улучшались существовавшие и строились новые дороги. Этим занимались восемь саперных батальонов и примерно 20000 местных жителей. Для продвижения артиллерии в позиционные районы подготовили более 100 км дорог, построили около 20 мостов. В ближнем тылу простирались огромные рисовые поля, они, как всегда, были затоплены водой, пришлось прокладывать через них до 16 км колонного пути. Это вообще характерно для Центрального и Южного Китая — даже на открытых равнинах попадаются места, труднопроходимые из-за такого рода препятствий, как искусственное орошение.

С конца ноября артиллерия усиления из района Тунси, Сесен, Айши (150–180 км от линии фронта) стала выдвигаться в район Янтенкен, Чэньян, что в 8–15 км от передовой. [233] В это же время начались плановые рекогносцировки. Провести их решили раздельно, по группам, чтобы не привлекать внимания японских наблюдателей. В каждую группу входило 7–10 артиллеристов и несколько пехотных командиров. Но внимание японцев все же привлекли. Сижу на высотке, примерно в полутора километрах от переднего края, жду группу. Вижу, показалась из-за дальнего холма процессия — солдаты несли на плечах две пары носилок, позади поспевали еще какие-то люди. Ну да, его превосходительство генерал Ло Шакай. Ведь договорились же — нет, опять едет к переднему краю на носилках. Бухнуло орудие с японской стороны, пристрелочная шрапнель белым мячиком вспухла в синих небесах, брызнула вниз стальным дождиком круглых пуль. Носильщики ускорили шаг, но следующий шрапнельный разрыв, более низкий, заставил всю кавалькаду разбежаться, бросив носилки.

Вообще с маскировкой, со скрытностью передвижений обстояло плохо. Каждая из трех рекогносцировочных групп прошла путь в 180–200 км, и на всем пути японцы то и дело их обстреливали артиллерийско-минометным огнем. Видимо, вражеское командование сделало соответственные выводы из этих передвижений близ переднего края значительных групп китайских офицеров.

Вечером 27 ноября я приехал в Чэньян, на главное направление (официально операция называлась Датун-Чэньянская). Города нет, одни развалины. Искал хоть какую-то крышу переночевать, ходили долго, пока ординарец Ли Гуи не прибежал откуда-то радостный. Сун перевел, что Ли нашел штаб 16-й пехотной дивизии. Пошли темным городом, пробрались через развалины в маленький дворик, в нем длинная глинобитная фанза, светится заклеенное бумагой окошко. Никто нас не окликнул, только из распряженной тележки, из соломы кто-то поднял голову и опустил обратно. В фанзе спали люди — кто на глиняной лежанке (называется «кан»), кто прямо на полу. За столом сидел над картой начальник штаба дивизии. Говорю Суну:

— Переведи: русский советник спрашивает, сколько километров до переднего края.

Сун спросил и перевел ответ, что до передовой 4–5 километров.

Спрашиваю:

— Проберутся к штабу японцы-разведчики, кто их остановит?

Начальник штаба ответил, что там есть часовые.

— Нет, — говорю, — часовых. [234]

Он вышел из фанзы, вернулся, сказал, что действительно нет. Начал кого-то будить и расталкивать, кричал и ругался. А ведь 16-я пехотная дивизия слыла чуть ли не образцовой в гоминьдановских войсках.

29 ноября, часов в 5 утра, наша рекогносцировочная группа вышла в первую траншею, я впервые увидел японских солдат. Метрах в 700, в предутреннем тумане, они ставили проволочные заграждения. В последующие дни, занимаясь разными подготовительными делами, я ежедневно проходил пешком, иногда проезжал на коне десятки километров либо по переднему краю, либо неподалеку от него. Главное впечатление, которое я на конкретных фактах описал в докладе к Александру Николаевичу Боголюбову, состояло в том, что японцы более деловито готовятся к будущему китайскому наступлению, чем сами китайцы. Японцы повсеместно ставят «колючку», в глубине расположения строят бамбуковые заборы, маскируя пути подвоза и важные объекты, роют новые траншеи, оборудуют пулеметные гнезда и огневые позиции артиллерии для стрельбы прямой наводкой. С китайской стороны таких мероприятий на переднем крае не видно. Под городком Тайлифан я буквально набрел на огневые позиции 75-мм пушек. Ни одного человека вокруг. Стоят сиротливые пушки, снаряды свалены кое-как, укрытий нет. Отыскали наконец солдата. Где командиры? Отвечает: уехали в город. А солдаты?.. Они ушли в город.

7–8 декабря японские бомбардировщики бомбили полосу 86-й армии, затем периодически открывали огонь японские тяжелые батареи. По три-четыре батареи сразу. Некоторые снаряды рвались близ огневых позиций и наблюдательных пунктов 14-го тяжелого артполка. Но и китайские разведчики с утра 8 декабря засекли японский НП. Я подготовил исходные данные, передал на батарею и после пристрелки перешел на поражение. Японский НП затянуло дымом, полетели вверх какие-то доски. А самое главное — их батареи замолчали. Значит, наблюдательный пункт выведен из строя, на артиллерийском языке — подавлен. Этой стрельбой мы также проверили исходные данные, подготовленные по другим целям. Это скоро пригодится. Здесь 86-я армия будет атаковать господствующую высоту Булин. От успеха боя за высоту во многом зависел успех прорыва всей обороны 116-й японской дивизии.

Вечером меня вызвали в деревню Янтенкен, что в 15 км от передовой. Оказалось, приехал из ставки Чан Кайши главный военный советник полковник Боголюбов. Привез [235] мне целую пачку писем от родных. Рассказал о последних новостях на других фронтах в Китае, о боевых действиях в Европе, на фронтах недавно начавшейся второй мировой войны. Я доложил Александру Николаевичу о подготовке 3-го военного района к наступательной операции, просил посодействовать в продвижении 2-го легкого полка РГК. Его пушечным и гаубичным батареям давно уже запланированы огневые задачи, а где этот полк и когда прибудет, никто не знает. Из 9-го военного района сообщили, что полк убыл к нам еще в десятых числах ноября, прошел почти месяц, до дня наступления и часа Ч осталась неделя, а штабные офицеры 3-го военного района только руками разводили в ответ на мои вопросы.

Полковник Боголюбов обладал большими полномочиями, Чан Кайши специально просил его проверить подготовку к операции, однако и он с трудом смог «подтолкнуть» 2-й артполк РГК. Полк был на конной тяге, на мулах, его почти 1200-километровый маршрут проходил по тяжелым горным дорогам, он просто застрял. Вообще острая нехватка артиллерии в гоминьдановской армии, отсутствие хороших путей сообщения (японцы захватили полностью или частично почти все железные дороги и большинство паровозов и вагонов) приводили к таким случаям, когда артполки — даже легкие, минометные и противотанковые — перебрасывались своим ходом на огромные расстояния, на что уходили недели, а иногда и месяцы. Например, из четырех артполков РГК, направленных в 3-й военный район для участия в Датун-Чэньянской операция, ни один не прошел менее 1000 км. И все своим ходом и по плохим дорогам. Разумеется, износ техники, особенно ходовой части орудий, был очень велик. Не столько стреляли, сколько ремонтировали.

14–15 декабря мне почти не пришлось поспать. Проверял готовность артиллерии на главном направлении. Снаряды доставлялись на огневые позиции медленно. Солдаты-пехотинцы и грузчики-кули несли снаряды и заряды на плечах, растянувшись цепочками на много километров по рисовым и хлопковым полям.

Вечером 15 декабря я вернулся в Янтенкен. Наконец-то и здесь, в передовом штабе (так называли оперативную группу военного района), началось движение. В обширных мандариновых садах, окружавших дом, на территории кирпичного завода, в бамбуковых рощах, в лощинах речек и ручьев, бегущих на север к Янцзы, — всюду мелькали в сумерках огоньки и двигались люди. Работали радиостанции, [236] поддерживавшие связь с далеким Чунчином, с командующими группами армий и армиями. Спешили куда-то в носилках-паланкинах генералы и чиновники, пробегали связные. Через деревню к линии фронта шли пехотные колонны. Я зашел к офицерам оперативного управления справиться насчет 2-го легкого артполка. Они обнадежили. Полк выходил к назначенным огневым позициям.

С переводчиком Суном и ординарцем Ли мы прошли в фанзу и, едва легли, уснули как убитые. Три часа спустя, близ полуночи, Ли меня разбудил, мы отправились в деревню Чаолин, близ которой располагался наблюдательный пункт начальника артиллерии генерала Ло Шакая. До начала наступления оставалось около пяти часов.