Победный январь

Кольцо окружения сжалось. К началу декабря территория, занимаемая сталинградской группировкой противника, представляла собой неровный эллипс. В ширину, с севера на юг, он достигал 40 км, а в длину — от Сталинграда до крайней западной точки, Мариновки, близ которой ныне впадает в Дон судоходный Волго-Донской канал, — расстояние не превышало 55 км. Периметр этого эллипсовидного кольца, или, выражаясь военным языком, внутренний фронт окружения протянулся на 174 км.

Пока на южном фасе внешнего фронта окружения наши войска отражали контрудары танковой группировки генерала Гота, а на северо-западном фасе войска Юго-Западного фронта нанесли новый сокрушительный удар противнику, разгромив 8-ю итальянскую армию, у нас на внутреннем фронте окружения продолжались бои. Поскольку мне довелось быть их свидетелем и участником, попытаюсь на конкретных эпизодах показать цель и смысл этих ограниченных в пространстве и времени, но иногда весьма кровопролитных боевых действий. Их называют боями местного значения, частными операциями, боями за улучшение позиций. Последнее название, пожалуй, более других характеризует суть боевых задач, поставленных в тот период Ставкой перед советскими войсками на внутреннем фронте окружения.

Наш противник занимал очень выгодные для длительной и жесткой обороны позиции. Готовясь к разгрому и ликвидации окруженной армии генерала Паулюса, надо было предварительно и как можно сильней нарушить систему этой обороны и овладеть господствующими высотами. В северном секторе образовавшегося котла немецко-фашистские соединения занимали позиции по упоминавшейся уже насыпи железной дороги. Обстраивая с сентября этот естественный [77] рубеж различными укреплениями, в том числе бетонными и бронированными (стальные колпаки) огневыми точками, они сделали сектор, как признавалось в одном нашем оперативном документе, «почти недоступным для прямой атаки». От кольцевой железной дороги на запад с последующим поворотом на юг тянулась долина реки Россошка. По ее берегу, на высотах, располагались укрепленные районы, возведенные сталинградцами еще весной — летом. Немецким саперам не надо было даже перестраивать оборонительные сооружения, поскольку их амбразуры смотрели прямо на запад и северо-запад, на советские наступающие части. Это был западный сектор вражеской обороны. Южный также проходил по высотам на берегу реки Карповка, а восточный — по самому Сталинграду, по развалинам улиц с их созданными в боях укреплениями — сотнями больших и малых опорных пунктов, где широкая наступательная операция невозможна — она непременно потеряет силу и увязнет в уличных боях, во множестве мелких схваток, как совсем недавно увязла здесь же 6-я немецкая армия со всей массой приданных ей танков и мотопехоты.

В целом оборонительные рубежи противника на грядах высот обеспечивали ему дальний обзор местности в нашу сторону, а следовательно, огневой артиллерийский контроль перекрестков дорог, населенных пунктов, переправ через Дон у Вертячего и Песковатки. Вместе с тем гряды высот закрывали нашим артиллерийским наблюдателям обзор расположения противника. Снабжение его войск осуществлялось по воздуху транспортной авиацией, аэродромы в Питомнике и Гумраке находились в глубине котла, наша артиллерия до них не доставала. Даже самые дальнобойные системы были рассчитаны лишь на 18–20 километров.

Улучшить наши позиции означало еще до главной наступательной операции овладеть грядами господствующих высот, чтобы дать артиллерии широкий обзор обороны противника, а при более значительном успехе частных операций и возможность взять под обстрел аэродромы.

С начала декабря напряженными и кровопролитными стали бои в западном секторе котла за высоты с отметками 135,1 (Пять Курганов) и 129,0, а также за высоту Казачий Курган. Весь месяц атаки на эти высоты чередовались с контратаками противника. Снега здесь не было видно, везде вспаханная снарядами земля, кругом черно, а если и выпадет за ночь снег, то вскоре же опять покрывается пылью, земляной крошкой, пороховой гарью. Несколько раз врывались наши воины на эти высоты, но потом вынуждены были [78] отходить под натиском превосходящих сил противника. Один из немецких офицеров, командир пехотного полка Штейдле, впоследствии так вспоминал борьбу в этом секторе:

«На возвышенном западном участке фронта окружения идут упорные бои за так называемый Казачий Курган, считающийся ключом кольца обороны. С него можно контролировать переправы через Дон. Борьба за эти высоты, за высоту 102, у которой погибли три немецкие дивизии, или за высоту 129, вокруг которой окопался мой полк, требует больших жертв...

Если ехать на мотоцикле от Дмитриевки по пологому подъему, где все покрыто гладким льдом и путь преграждают похожие на дюны снежные сугробы, приходится включать малую скорость. Дорога разбита тысячами солдат, шагавших неуверенно, ощупью. Каждый, кто с трудом пробирается вперед, проходит мимо трупов, которые раньше лежали примерно в ста шагах южнее дороги. С каждым днем они оказываются ближе. Мертвые придвигаются к живым. Страшная картина. Снег, который сегодня, как саван, прикрывает трупы, на следующий день сметается леденящим ураганом... Во имя чего они приняли смерть, во имя чего бесцельно погибли?»{28}

Правильный вопрос. Только задать его надо было раньше, когда полки той же 376-й пехотной дивизии бодро маршировали по донским степям, по летним белым дорогам, где, прошитые очередью фашистского истребителя, лежали убитые беженцы — женщины, дети, старики. Вот и задал бы себе тогда Штейдле этот вопрос: во имя чего мы их убиваем? А теперь поздно. Пора летних маршей под губную гармошку, пора веселой охоты на русских кур и свинок прошла. Близок час расплаты, армия генерала Паулюса встречает его в промерзших окопах, во вшивых землянках, с мечтой о буханке ржаного хлеба. Армия уже съела всех лошадей румынской кавалерийской дивизии. Самолеты еще прилетают в котел, но с каждым днем их все меньше — иные сбиты русской зенитной артиллерией, иные истребителями, иные раздавлены русскими танками на ближайшем к котлу аэродроме — в Тацинской. Была надежда на деблокаду, на прорыв со стороны Котельниково танковых дивизий генерала Гота. Но Гот потерпел сокрушительное поражение, [79] его войска спешно отступают на юго-запад, на Ростов.

В такой обстановке 28 декабря части 65-й армии Павла Ивановича Батова предприняли еще одну частную операцию. Цель — захватить все тот же ключевой пункт обороны противника — Казачий Курган. Нам, нескольким офицерам оперативной группы, генерал Н. Н. Воронов поручил помочь спланировать артиллерийскую подготовку. Нет, это не было вмешательством в работу артиллеристов 65-й армии и подменой их нашей опергруппой. Это была необходимая в тот момент товарищеская помощь. Я уже говорил, что под Сталинград прибыло много недавно сформированных артиллерийских частей и соединений резерва Верховного Главнокомандования. В их числе были четыре артиллерийские дивизии — 1, 4, 11 и 19-я тяжелая, а также две дивизии гвардейских минометов — 2-я и 3-я. Они состояли из 6–8 отдельных частей (полки и дивизионы), однако подготовленных штабов, которые могли бы спланировать, организовать и воплотить в дело эту большую силу, не имели.

Между тем такой крупный боевой механизм, как артиллерийская дивизия, нуждается в четком управлении, Так же как и любой крупный завод. Ведь известно, что десятки станков, установленных даже в самых удобных помещениях, еще нельзя назвать заводом, пока специалисты не выстроят это множество агрегатов в стройную систему, в цикл. Так и артдивизия, да и вообще крупная артиллерийская группировка. Вооруженная лучшими орудиями и минометами, она не будет оправдывать своего назначения в бою, пока ее не возглавит работоспособный, сильный штаб, который все расставит по местам — так, чтобы и разведка, и связь, и все виды снабжения, и топографическая, и метеорологическая, и множество других служб данной артиллерийской группировки или соединения действовали четко и ритмично. Ибо от них в конечном счете зависит боевая работа артиллерии, эффективность этой работы.

Во времена, о которых идет речь, подобные артиллерийские штабы у нас только начинали создаваться. Не хватало еще специалистов, да и штаты этих штабов уже не соответствовали резко возросшему объему работы и, соответственно, нагрузкам, выпадавшим на каждого штабного командира. В той же 65-й армии на заключительном этапе Сталинградской битвы было около 40 артиллерийских полков, на каждых трех пехотинцев приходилось по два артиллериста, всего (считая и личный состав приданных армии полков РВГК) около 17 500 артиллеристов. А управлял этой [80] массой штаб артиллерии в составе девяти человек, включая и начальника штаба{29}.

Поэтому командующий артиллерией фронта мой однофамилец Василий Иванович Казаков попросил Николая Николаевича Воронова помочь специалистами из оперативной группы. В штаб артиллерии 65-й армии отправились втроем — Михаил Николаевич Чистяков (впоследствии маршал артиллерии), Иван Давыдович Векилов и я. Выполнили поручение, хорошо и дружно поработали с товарищами из штаба артиллерии, спланировали артподготовку. Она была короткой, но массированной, с участием трех тяжелых пушечных полков.

Дым разрывов еще не снесло ветром с Казачьего Кургана, а стрелки 173-й и 24-й дивизий уже ворвались во вражеские опорные пункты и выбили с высоты пехотинцев 376-й немецкой дивизии. Артиллеристы, сопровождавшие атаку огнем и колесами, тотчас установили в захваченных окопах шестнадцать легких пушек. А полчаса спустя уже отбивали, стреляя прямой наводкой, первую контратаку врага. В течение последовавших 60 часов, вплоть до вечера 30 декабря, было отражено около двадцати таких атак на Казачий Курган. Важнейшая ключевая позиция осталась за 65-й армией, что оказало существенное влияние на успех наступления, начавшегося две недели спустя.

В тот же вечер, 30 декабря, генерал Н. Н. Воронов показал нам письмо, найденное среди других писем на борту сбитого немецкого транспортного самолета. Письмо написал и отправил в Германию командир 376-й немецкой дивизии. Он описывал бои последних дней за высоту 129,0 и 126,7 (Казачий Курган), довольно точно определяя наши атаки как локальные, цель которых — нащупать слабые места в немецкой обороне. Но не поэтому заинтересовались письмом и представитель Ставки генерал Воронов и командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский.

До сих пор мы все считали, что пространство западней реки Россошка с упомянутыми высотами — Пять Курганов, Казачий Курган и другими это не более чем предполье главной оборонительной позиции немецко-фашистских войск по восточному берегу Россошки, что именно там, на высотах восточного берега, на старых сталинградских укреплениях, мы встретим основные силы противника. Однако в письма командира немецкой дивизии черным по белому было сказано, что русские «в некоторых местах прорвали нашу главную [81] линию обороны»{30} и что часть этих «прорех» удалось с трудом залатать, а на другие не хватает сил. Это было важное — хотя и не предназначенное для советского командования — признание. Значит, мы ведем бои не в предполье главной линии вражеской обороны, а на ней самой, на переднем ее крае. Почему фашисты вынесли передний край на западный берег реки, почему не воспользовались ни рекой как естественной преградой, ни готовыми укреплениями на ее восточном берегу — вопрос другой. Факт заключался в том, что эти укрепления не заняты войсками. Вот почему никого не обнаружила там и аэрофотосъемка. Дело не в маскировке — просто там никого нет. Короче говоря, была обнаружена слабость в обороне противника.

Бой за Казачий Курган дал целый ряд ценных сведений. Пленные показали, что хлебный паек снизился с 260 граммов до 150, что все живут надеждой на немецкие войска, якобы уже переправившиеся через Дон и захватившие город Калач-на-Дону. Говорят, там целый корпус СС, а также эсэсовская парашютная дивизия{31}. По котлу бродили и прочие, в таком же духе слухи. Возможно, их распускали специально, чтобы как-то поддержать быстро падавший боевой дух окруженных.

От пленных узнали также, что их артиллерийские части постепенно отводятся к западным окраинам Сталинграда, поскольку они теряют средства тяги — в автомашинах нет горючего, а кони падают от бескормицы. Солдаты многих артиллерийских дивизионов и батарей отправляются на передовую в качестве пехоты. Эти показания наглядно подтверждались и составом немецких пехотных частей, разбитых на Казачьем Кургане. В одном, например, бою было взято 14 пленных из одной роты. Только один оказался настоящим пехотинцем, остальные пришли в пехоту из артиллерии, из танкового полка, из аэродромной команды, из связи и тому подобное.

Частные операции, проведенные советскими войсками на внутреннем фронте окружения, позволили определить участок и направление главного удара. Нанести его предстояло 65-й армии генерала П. И. Батова как раз с тех господствующих высот, что были отбиты у фашистов. Западный сектор их обороны вообще выглядел более слабым, чем северный и южный, не говоря уже о восточном, сталинградском. Объясняется это тем, что возник западный сектор в [82] недавнем тылу врага в ходе боев. Для того чтобы укрепить его так же, например, как северный, требовалось и время, и материалы — лес, бетон, — и транспорт для их подвоза. Ничем этим 6-я немецкая армия не располагала.

Как известно, все эти дни советское командование продолжало подготовку операции «Кольцо». Для оказания помощи командующим Сталинградским и Донским фронтами в окончательном разгроме окруженного врага еще в ночь на 21 декабря к ним прибыл представитель Ставки ВГК командующий артиллерией Красной Армии генерал Н. Н. Воронов. Его вклад в подготовку операции был исключительно ценным. Ведь в стрелковых дивизиях некомплект личного состава составлял 40–60 процентов, не хватало танков, и главная роль в обеспечении прорыва вражеской обороны и уничтожении окруженных гитлеровцев отводилась артиллерии.

Директивой Ставки ВГК от 30 декабря 1942 года подготовка и проведение операции «Кольцо» были возложены на один Донской фронт.

С конца декабря начались передвижения советских войск для создания ударной группировки. Донскому фронту передавались 62, 64 и 57-я армии Сталинградского фронта. Последний был переименован в Южный фронт и получил задачу развивать наступление в направлении Ростова.

Итак, штаб Донского фронта под руководством Н. Н. Воронова и К. К. Рокоссовского напряженно готовил наступательную операцию под кодовым наименованием «Кольцо». Артиллерии в ней предстояло сыграть роль еще более заметную, чем во всех предыдущих операциях.

В полосу 65-й армии перебрасывались новые части резерва Верховного Главнокомандования. Встали на позиции три артиллерийские дивизии — 1, 4 и 11-я. Если первые две формировались на фронте в ходе Сталинградской битвы и боевой их состав (по пять артполков) еще не достиг штатного, то 11-я артдивизия, прибывшая из Московского военного округа, была полностью укомплектована и имела восемь полков. Кроме артиллерийских дивизий в распоряжение командующего артиллерией 65-й армии генерала И. С. Бескина поступали отдельные части РВГК — полки и дивизионы.

К концу первой декады января 1943 года армия располагала невиданной до сих пор артиллерийской мощью — 36 полками, вооруженными пушками, гаубицами и пушками-гаубицами; пятью полками реактивной артиллерии и пятью полками и тремя отдельными дивизионами зенитной [83] артиллерии. Но дело не только и не столько в числе стволов. Быстро рос удельный вес тяжелой артиллерии. Из упомянутых 36 полков девять имели на вооружении дальнобойные пушки и пушки-гаубицы, способные поражать батареи врага в его глубоком тылу. Еще более крупного калибра были орудия двух полков БМ (большой мощности), прибывших также из Подмосковья. Их 203-мм бетонобойные снаряды весом в 100 килограммов предназначались для разрушения особо прочных сооружений — железобетонных дотов и приспособленных под огневые точки кирпичных и каменных зданий и подвалов.

На 9-километровом участке прорыва 65-й армии были созданы высокие по тем временам артиллерийские плотности — в среднем на километр фронта по 220 стволов, считая и реактивные установки. А 24-я Самаро-Ульяновская Железная дважды Краснознаменная стрелковая дивизия, наносившая удар от Казачьего Кургана, имела еще более сильную артиллерийскую группировку — более 330 стволов на километр фронта.

Такая насыщенность позволяла наконец выполнить в полном объеме требования директивы Ставки об артиллерийском наступлении. Почти год прошел с того дня, как мы узнали об этом важном документе, о задачах, которые он поставил перед нашей артиллерией. Как просто было понять эти задачи и как трудно воплотить их в дело! Нам на Юго-Западном фронте ранней весной сорок второго года и думать не приходилось о таком огневом вале, поскольку он требовал большого расхода снарядов, а у нас на них жесточайший лимит. То же самое и в отношении других компонентов артиллерийского наступления: какое наступление, если у тебя максимум полтора десятка орудийных стволов на километр фронта, а среди них — ни одного тяжелого? Ну и естественно, когда у артиллерийского начальника мало орудий, не приобретает он и опыта в таком сложном деле, как массированное применение артиллерии в прорыве вражеской обороны. Вот почему особо памятны нам, артиллеристам, события Сталинградской битвы: с лета сорок второго и до зимы, до начала сорок третьего, буквально на глазах советская артиллерия наливалась могучей силой, и все процессы этого замечательного преобразования шли одновременно. Нарастающим потоком из тыла везли поезда на фронт орудия, боеприпасы, снаряжение, сформированные артиллерийские части и маршевые батальоны, команды молодых командиров — выпускников военных училищ и группы стажеров-артиллеристов из всех военных округов, [84] вплоть до Дальнего Востока. А фронтовики быстро приобретали, усваивали и распространяли самый передовой боевой опыт.

Как это происходило, видно на примере того же Донского фронта. С ноября, когда фронт подготовил и провел первую наступательную операцию, и до января, когда он готовился к окончательной ликвидации окруженного противника, прошло немногим более двух месяцев. Но если вы возьмете артиллерийские планы той и другой операции — это, как говорится, небо и земля. Громадная разница. Хотя составляли планы и проводили их в жизнь те же люди. И руководили ими тот же командующий артиллерией фронта Василий Иванович Казаков и начальник его штаба Георгий Семенович Надысев. В конце декабря они составили и направили в части документ, обобщавший опыт боевых действий в ноябре — декабре с точки зрения его использования в новом, январском наступлении. Эти указания интересны тем, что очень просто и понятно наряду с общими вопросами трактуют самый непосредственный, самый наглядный опыт, необходимый не только старшим начальникам, но и командирам дивизионов, батарей, взводов.

Известно, что стрельба прямой наводкой — самый быстрый и требующий минимума снарядов способ поразить цель. Однако эффективен он лишь на дальностях 800–1000 метров. Между тем на Донском фронте в ноябре — декабре были случаи, которые иначе не назовешь, как увлечение прямой наводкой. Один старший начальник выставил на прямую наводку каждые восемь из десяти орудий. Они смели с лица земли цели в первой траншее врага. Но в его второй-третьей траншеях и дальше, на артиллерийских позициях и в районе расположения резервов, потери были минимальные. Отсюда и неуспех нашего наступления на этом участке. Другой начальник вывел орудия так близко к противнику, что артиллеристы оказались в зоне ружейно-пулеметного огня. Третий требовал, чтобы артиллерия, поставленная на прямую наводку, уничтожала блиндажи и землянки, то есть цели, расположенные горизонтально, а следовательно, более подходящие для обстрела на крутых траекториях — из минометов и гаубиц.

Все эти издержки, своего рода пристрастие к прямой наводке, Казаков и Надысев спокойно и подробно разобрали, объяснив, почему отличный в принципе метод огневого поражения, если он не сбалансирован, не дополняется другими видами и методами стрельбы, приносит отрицательный результат. Столь же интересны были примеры и выводы, [85] относящиеся к разведке целей, к наблюдению и корректировке стрельбы, к проводной связи в наступлении, ко многим другим аспектам боевой работы артиллеристов, к опыту, приобретенному в недавних боях.

Готовящееся наступление войск Донского фронта включало в себя запланированный на глубину до одного километра огневой вал и некоторые другие составные части артиллерийского наступления, которые до сих пор не применялись или применялись весьма ограниченно. Разработка планов использования артиллерии на полную ее мощь захватила всех нас и принесла большое моральное удовлетворение. Лично мне впервые с начала войны довелось заниматься артиллерийской подготовкой такого масштаба и таких потенциальных возможностей. Да и все мои товарищи работали с воодушевлением. В штабах артиллерии нас встречали очень хорошо, отношения сложились доверительные. Сорок лет спустя, когда Василия Ивановича Казакова уже не было среди нас, я прочитал его оценку деятельности опергруппы маршала артиллерии Н. Н. Воронова (он получил это звание в январе) в ходе Сталинградской наступательной операции. Документ он заключил так: «Можно также с уверенностью сказать, что артиллерийские штабы вследствие малочисленности и неподготовленности к руководству операцией такого масштаба не справились бы со своими задачами без помощи, которую оказали им командиры Главного управления командующего артиллерией Красной Армии»{32}.

Начало операции «Кольцо» было назначено на 10 января 1943 года. Ночь накануне выдалась очень хлопотливая. 11-я артиллерийская дивизия после длительного марша от станций выгрузки с железной дороги только что прибыла в район огневых позиций. Все необходимые меры, для того чтобы ее полки и дивизионы могли немедленно открыть огонь, были заранее приняты. Огневые позиции (около 70) и наблюдательные пункты (более 100) саперы оборудовали, связисты обеспечили проводной связью, артснабженцы подвезли боеприпасы, топографы «привязали» эти боевые порядки к местности. Артиллерийская дивизия могла вести огонь по любым, в том числе очень дальним и невидимым с наблюдательных пунктов, целям. Колонны, продвигавшиеся по степи, встречали особо назначенные командиры-операторы. Они разводили полки и дивизионы по огневым [86] позициям, вручали карточки целей с координатами и прочие необходимые боевые документы.

Эта работа заняла почти всю ночь, и на Казачий Курган мы вернулись часа за полтора до рассвета. Сюда же, на наблюдательный пункт командующего 65-й армией генерала П. И. Батова, примерно в половине восьмого утра прибыли представитель Ставки маршал артиллерии Н. Н. Воронов и командующий фронтом генерал К. К. Рокоссовский. Последующие полчаса, как и обычно перед атакой, прошли в томительном ожидании. Помню, что Константин Константинович Рокоссовский что-то спросил у Николая Николаевича о группировках 120-мм минометов, тот ответил. После паузы сказал:

— Сейчас тут фронт. А ликвидируем Паулюса — будет сразу глубокий тыл.

Эта мысль меня почему-то поразила. Действительно, от нашего внутреннего фронта окружения до фронта внешнего несколько сот километров, и стоит нам ликвидировать 6-ю немецкую армию...

Внезапно раздалась команда:

— Проверить часы!.. Семь часов сорок пять минут.

Это приказал командующий артиллерией 65-й армии генерал И. С. Бескин. Радисты и телефонисты повторили команду в свои аппараты, и во всех звеньях приготовившейся к наступлению армии командиры сверили часы. Взглянули на часы и все присутствующие в блиндаже.

— Зарядить! — скомандовал Веский и повторили связисты.

Опять томительная пауза — и новая команда:

— Наводчикам — взять шнуры!

Для того чтобы первый залп артиллерийской подготовки был строго одновременным, наводчики сотен орудий ровно за две минуты до часа Ч натянули спусковые шнуры. Но вот и он, час Ч — восемь часов пять минут утра 10 января 1943 года.

— Огонь!

Ударила артиллерия. Знакомо — ходуном заходила под ногами земля, и, чтобы не оглохнуть, пришлось открыть рот. Артподготовка началась 5-минутным огневым налетом по переднему краю обороны противника. Орудия и минометы били бегло, взрыватели мин и снарядов были поставлены на осколочное действие, чтобы нанести наибольшее поражение живой силе врага, которая, будучи застигнута внезапным огнем, металась по траншеям, окопам, артиллерийским и минометным площадкам. Затем наступил так называемый [87] период разрушения. Фугасные снаряды пушек и гаубиц, глубоко врезаясь в заледеневший снег и землю, разбивали окопы, ходы сообщения, убежища. А дальнобойная артиллерия посылала свои двух-, трех — и даже шестипудовые снаряды за многие километры, громя артиллерийские батареи, штабы, места скопления резервов и склады противника.

Если при артналетах огонь велся бегло, всей массой артиллерии, то в период разрушения каждая батарея имела свою цель. Стреляла по ней методично, с паузами между выстрелами, что давало комбату возможность вносить на ходу исправления в прицел и угломер и таким путем накрывать и уничтожать тот или иной объект.

Полчаса такой стрельбы, и по всей полосе прорыва последовало три артналета подряд: сначала по переднему краю, затем — в глубину обороны и опять по переднему краю. Это — чтобы запутать врага. Он думает, что, если огонь перенесен в глубину, значит, сейчас пойдут русские танки и пехота. Выбегает из убежищ, вылезает из снежных нор, чтобы встретить атакующих, и попадает под новый артналет. И хотя прием этот далеко не нов (он называется «ложный перенос огня»), однако эффективен. Ибо солдаты, которые слишком засидятся в укрытиях, считая, что очередной перенос огня — ложный, рискуют услышать из-за дверей приказ на чужом языке: «Бросай оружие! Руки вверх! Выходи по одному!»

Но вот во время артналета включилась в дело и пушечная артиллерия, поставленная на прямую наводку. Ее задача — разгромить все огневые точки на переднем крае, особенно пулеметные гнезда и противотанковые орудия, чтобы наши танки и пехота, поднявшаяся для броска в атаку, понесли наименьшие потери.

В артнаступлении 10 января артиллеристы Донского фронта применили и новый прием. Обычно гвардейские реактивные минометы заключали артподготовку мощным залпом. А в этот день время залпа (по свидетельству пленных, страшный для врага момент) было как бы оттянуто. Наши танки и пехота уже пошли в атаку, и только пять минут спустя (на артиллерийском языке это называется «Ч+5») ударили гвардейские минометы. Клубы черного дыма, растекающееся пламя вставали в глубине вражеской обороны над обратными скатами высот, над оврагами, там, где немецко-фашистские войска могли сосредоточиться для контратак или других активных действий.

А впереди пехоты, как бы ведя ее за собой, уже продвигался скачками по 100–200 метров огневой вал снарядных [88] разрывов. Он «прочесал» развалины первой траншеи, потом вторую и пошел дальше. За ним уходили к реке Россошка танки и цепочки пехотинцев. Мимо нашего наблюдательного пункта проезжали конные упряжки и тягачи с орудиями. Легкая артиллерия меняла позиция, чтобы не отстать от пехоты. Тяжелая артиллерия продолжала посылать снаряды за Россошку. Кончался второй период артнаступления, когда артиллерия сопровождала огнем, в данном случае огневым валом, атакующую пехоту. Наступал третий период — бой в глубине. Централизованное управление артиллерийским огнем теперь было децентрализовано, артиллерийские части и подразделения перешли в подчинение общевойсковых командиров, ведущих бой.

Оборона противника в западном ее секторе была вскоре прорвана. 65-я армия генерала П. И. Батова через Дмитриевку и совхоз № 1 вышла в долину реки Россошка. Правее, через укрепления у Мариновки, устремились к той же реке дивизии 21-й армии генерала И. М. Чистякова. Наносившая вспомогательный удар, эта армия быстро добилась успеха, командующий фронтом усилил ее двумя артиллерийскими дивизиями, в их числе и 19-й тяжелой генерала В. И. Дмитриева с ее могучими 152-мм пушками. Немецко-фашистские дивизии отходили на восток, к Сталинграду.

Финал операции «Кольцо» и капитуляция остатков 6-й немецкой армии во главе с командующим генерал-фельдмаршалом Фридрихом Паулюсом описана уже в воспоминаниях Николая Николаевича Воронова, Константина Константиновича Рокоссовского, Павла Ивановича Батова и других участников Сталинградской битвы. Не хочу повторяться, поэтому приведу здесь только несколько эпизодов, в большей или меньшей степени связанных с действиями артиллерии.

Начну с памятного мне разговора. Было это на наблюдательном пункте незадолго до капитуляции противника. Николай Николаевич Воронов смотрел в окуляры стереотрубы, я передавал по телефону его приказание, когда в блиндаж спустился артиллерийский командир в черном полушубке и доложил:

— Командир 4-й артиллерийской дивизии полковник Игнатов по вашему приказанию прибыл.

Маршал артиллерии Воронов усадил его, сел сам и начал расспрашивать про его дивизию и как ему ею командуется. Полковник Н. В. Игнатов сначала отвечал на вопросы, а потом стал рассказывать сам. Человек с большим боевым опытом, недавний командир отличного артиллерийского [89] полка, умный и очень наблюдательный, он метко охарактеризовал достоинства и недостатки своей и вообще всех артиллерийских дивизий.

— Да, артиллерийская дивизия — это огневой таран в наступлении, — говорил он. — Это настоящая дивизия артиллерийского прорыва. Но у нас, товарищ маршал, есть масса орудий, да нет еще кулака. Возьмем, к примеру, мою четвертую дивизию. Легкие пушечные артполки придали пехоте. Нужное дело? Нужное! Кому же еще сопровождать пехоту огнем и колесами, отбивать танковые контратаки? Однако ушли оба артполка с пехотой, и связь с ними я на какое-то время потерял. А был бы штаб легкой бригады, он бы полками управлял и со мной, со штабом дивизии связь держал бы. То же самое и с гаубичными полками. Тоже ушли от меня, встали на позиции, а кто ими будет управлять? У гаубичников тоже штаба бригады нет, пришлось создавать не то чтобы штаб, но нечто подобное ему. А возглавил оба полка один из полковых командиров.

Самого меня назначили командиром левой подгруппы артиллерии дальнего действия, а проще сказать, опять-таки как бы комбригом моих дальнобойных пушечных полков. У меня конкретная боевая задача, конкретные цели. Уничтожил — дают новые, и заниматься остальными четырьмя полками, да еще находящимися далеко, у меня нет ни времени, ни возможностей. Вот и получилось у нас в бою вроде бы три отдельные бригады, каждая со своим предназначением. Однако ни штаба настоящего у них нет, ни средств связи, ни средств снабжения, ни своей разведки... Боевые задачи выполнили, но с большим напряжением и массой лишних хлопот. Товарищ маршал, бригадное звено, бригадные штабы для объединения однотипных полков сами напрашиваются...

Конечно, здесь я передаю беседу не дословно, но смысл ее. Причем и до этой беседы, и после нее мне доводилось примерно те же мысли слышать и от других артиллерийских командиров. Просто полковник Игнатов высказал их в более полном и законченном виде. Маршал Н. Н. Воронов спросил:

— Как ваше мнение: артиллерийская дивизия РВГК — это высшее соединение? Или пойти дальше? Например, сформировать артиллерийский корпус из двух-трех таких дивизий? Будет ли корпус в шестьсот, а может, и больше стволов достаточно управляемым?

— Будет! — убежденно сказал Игнатов. — И корпус, и даже артиллерийская армия... [90]

Николай Николаевич улыбнулся:

— Эка хватили, товарищ полковник: артиллерийская армия! А впрочем, если бы год назад мне сказали насчет артиллерийской дивизии, право слово, удивился бы еще больше...

Как известно, артиллерийские армии созданы не были, но артиллерийские корпуса прорыва в составе нескольких артиллерийских дивизий каждый сыграли крупную роль в операциях второй половины Великой Отечественной войны. А что касается дивизий, структура и состав которых прошли жесткую боевую проверку в Сталинградской битве, то они значительно усовершенствовались и стали истинно огневым тараном всех последующих прорывов советских войск. Были созданы гвардейские минометные дивизии, в каждой по три бригады реактивных установок; пушечные артиллерийские дивизии из четырех бригад дальнобойной артиллерии; артиллерийские дивизии прорыва из 6–7 бригад различного назначения — легких пушек, легких и тяжелых гаубиц, тяжелых пушек, орудий большой мощности, а также бригад обычных и реактивных минометов. Бригадная организация и соответствующие штабы такой дивизии, большое разнообразие ее боевых средств позволили сразу усилить артиллерийское обеспечение прорыва. Одни бригады разрушали особо прочные укрепления, другие подавляли и уничтожали вражескую артиллерию, третьи включались в артгруппы, поддерживающие пехоту, четвертые сопровождали эту пехоту как ее противотанковый щит. Штабы бригад обеспечивали оперативное управление артиллерией.

Ничего подобного, никакого развития артиллерии не наблюдали мы в стане противника. Правда, в сорок третьем году, копируя нас, Гитлер приказал создать артиллерийские дивизии. Насколько мне известно, сформирована была одна такая дивизия из остатков разгромленной танковой дивизии. Просуществовала она всего полгода, ее расформировали как не оправдавшую своего назначения. Действительно, собрать вместе несколько сот орудий — это же не задача. Задача в том, чтобы умело, гибко, оперативно управлять этим крупным соединением. Нужен сильный артиллерийский штаб, нужны квалифицированные специалисты различных, иногда с очень узкой специализацией, профилей. В фашистском вермахте таких штабов не нашлось, и создать их на ходу, на войне, оказалось делом невозможным. У нас был фундамент, заложенный и теорией и практикой еще довоенных лет. У них такого артиллерийского фундамента [91] не было. Сказывалось явное предпочтение, оказываемое фашистами танковым войскам и авиации, с одной стороны, и взгляд на артиллерию как на второстепенный род войск — с другой.

По этому поводу довелось мне вскоре после капитуляции 6-й немецкой армии там же, в Сталинграде, беседовать с пленными фашистскими офицерами. Маршал артиллерии Н. Н. Воронов вновь поручил нам с полковником Ростовцевым, нашим разведчиком, допросить взятых в плен немецких артиллеристов, Разговор был примерно такой:

— Почему немецкая артиллерия вышла на войну слабо подготовленной, в том числе в техническом отношении?

— Мы новую артиллерию не создавали, — ответил пленный. — Вы, конечно, знаете, что большинство наших орудий либо образца первой мировой войны, либо немного улучшенные. Гитлер делал ставку на танки и авиацию. Нам уделяли минимум внимания и минимум средств. Большинство артиллерийских заводов переоборудовали в авиационные или танковые. Потом мы захватили артиллерию у чехословаков, у поляков, у французов и англичан. Так, с разнокалиберной артиллерией, пошли войной на вас. Наше высшее военное руководство считало, что при наличии превосходства в танках и авиации пехота вполне обойдется легкими минометами и пехотными орудиями. Они просты в производстве и очень дешевы. Но провести с ними артподготовку... ну что могут легкие минометы и пехотные пушки? Так, пощипать ваш передний край, и только.

— Объясните: ваши артиллеристы предпочитают короткие артналеты не по цели, но по площади, на которой предполагается цель. В чем причина этой пустой траты снарядов?

— Причина в том, что у нас слабая артиллерийская инструментальная разведка. Вы засекаете наши батареи главным образом звуковыми артиллерийскими станциями, мы — с помощью авиационной разведки. И огонь ведем, если есть над целью наш самолет-корректировщик. А если нет, я ничего не знаю и не вижу, я не могу стрелять, я могу только пугать выстрелами. У вас есть командующие артиллерией с помощниками — со штабом. А я всего-навсего инспектор артиллерии. У меня нет ни людей, ни средств связи. Я вроде советника при пехотном командире.

— Нам сказали, вы недавно, уже из окружения, летали самолетом в Берлин к жене.

— Я летал не к жене. У меня два магазина в Берлине. [92]

У меня было предчувствие, что не вернусь с войны. Надо было устроить все дела.

— В окружении до последних дней при вас была большая группа артиллерийских унтер-офицеров. Мы знаем, группа была еще боеспособной. Почему вы с ними не пытались прорваться вниз по Волге, по льду? Такой план был?

— Да, был. Я его отверг.

— Почему?

— Ах, господа! Я тоже хочу жить. И все артиллерийские унтер-офицеры тоже. После всех ужасов, которые мы здесь испытали, не хватало еще напоследок вмерзнуть в волжский лед. Нет, господа, нет!..

* * *

4 февраля 1943 года наша оперативная группа получила приказ вернуться в Москву, в Штаб артиллерии Красной Армии. Вылетели транспортным самолетом. Была прекрасная погода — мороз и солнце. Внизу, под крылом, тянулись через развалины сталинградских улиц длинные черные колонны плененной 6-й армии. И там, в городе, и в окрестностях, и на горизонте не видно было никаких признаков боя. Прав был Николай Николаевич Воронов: ликвидировали окруженного врага — и сразу Сталинград стал глубоким тылом.