Первый день артиллерии

В своих воспоминаниях Георгий Константинович Жуков рассказал, как 12–13 сентября в Ставке возникла идея контрнаступления под Сталинградом, как она оформилась в предварительный план. Напомню, что в этом разговоре участвовали трое: Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин и члены Ставки Г. К. Жуков и А. М. Василевский. Говорили о том, что попытки армий левого крыла Сталинградского фронта — 24-й, 1-й гвардейской и 66-й — прорваться с севера к Сталинграду и воссоединиться с его защитниками, с 62-й армией, успеха не имели. Атаки, длившиеся с 5 по 11 сентября, противник отбил. Среди главных причин этой неудачи Г. К. Жуков назвал малочисленность гаубичной артиллерии в этих армиях.

Вследствие больших потерь в гаубицах, в том числе тяжелых, в сорок первом году, эвакуации некоторых артиллерийских и смежных с ними заводов на восток страны, значительного срока, требовавшегося для пуска этих предприятий на новом месте, удельный вес гаубичной артиллерии в войсках резко снизился. Это остро чувствовалось в начальный, оборонительный период Сталинградской битвы. Мои товарищи по Штабу артиллерии Красной Армии, занимавшиеся формированием полков РВГК, сетовали на трудности с материальной частью тяжелой артиллерии, особенно гаубиц и пушек-гаубиц. Уже сформированные артполки нельзя было отправить на фронт по этой причине — ждали эшелонов с орудиями. И хотя сталинградское направление находилось в тот момент в центре внимания и Ставки, и Главного [54] артиллерийского управления, и нашего штаба артиллерии, решить проблему тяжелой артиллерии в августе — сентябре еще не удалось. В упоминавшемся, например, наступлении левого крыла войск Сталинградского фронта в 24-й армии было 410 легких орудий и только 12 тяжелых, в 1-й гвардейской армии соответственно 421 и 24 орудия, в 66-й армии — 504 и 12 орудий. А ведь это было главное направление фронта! На правом крыле, где также проводились частные наступательные операции, в одной из которых потерпела серьезное поражение 8-я итальянская армия, обеспеченность тяжелыми калибрами была еще более низкой: на 1500 стволов легкой артиллерии приходилось лишь 24 тяжелых орудия{16}. Это приводило к тому, что наша артиллерия не могла во время артподготовки подавить дальние цели — главным образом дальнобойную артиллерию противника, а та, оставаясь недосягаемой, вела огонь и по нашей атакующей пехоте и по позициям легкой артиллерии.

Но вернусь к плану Ставки. Как пишет маршал Г. К. Жуков, в поисках решения, которое в корне изменило бы обстановку на сталинградском и кавказском направлениях, они пришли к мысли нанести противнику концентрические удары с целью окружить и разгромить его главные силы. Причем обе ударные группировки — и с севера и с юга — решено было сосредоточить против румынских королевских войск, прикрывавших фланги 6-й полевой и 4-й танковой немецких армий. Верховный Главнокомандующий одобрил этот пока предварительный план, и с того дня он стал быстро воплощаться в дело.

Сроки проведения операции в значительной мере определились работой тыла, тем, как заводы и фабрики, наращивая производственные мощности, смогут обеспечить формируемые соединения военной техникой и снаряжением, а фронты — боеприпасами; как справятся работники транспорта с очень большим объемом перевозок в районе, где сеть шоссейных и железных дорог была слабо развита.

Труженики тыла отлично справились со своими заданиями. Самым отрадным для нас стал резкий скачок в производстве артиллерийского вооружения. Теперь по железным дорогам в сторону Сталинграда из мест формирования едва ли не ежедневно уходили эшелоны артиллерийских полков, и не только истребительно-противотанковых с их легкими пушками, но и тяжелых пушечных и гаубичных [55] полков, вооруженных 122-мм пушками, а также гаубицами и пушками-гаубицами калибра 152 мм.

Артиллерийская техника, все нараставшим потоком поступавшая на фронт, радовала. Критический период, когда так не хватало вооружения, был преодолен. Мы понимали — это начало, то самое, про которое говорят, что оно — половина дела. Уральский индустриальный богатырь уже расправил могучие плечи. И когда, например, Нарком вооружения СССР Дмитрий Федорович Устинов писал в начале ноября в открытой печати о трудовых подвигах заводских коллективов, в частности артиллерийского завода, где директором Герой Социалистического Труда т. Елян{17}, мы в штабе артиллерии знали, что за этими скупыми строчками стоит все та же новая пушка ЗИС-3. Рационализаторы предложили вместо кованых осей к этой пушке делать оси штампованные, что сократило время на их обработку в 20 раз!

Трудовой подвиг тыла позволил осенью 1942 года не только регулярно пополнять фронтовые потери в технике и вооружении, но и создать запасы, необходимые для такой крупной наступательной операции, как Сталинградская, и других операций, тесно с ней связанных. В суть готовившейся операции был посвящен очень узкий круг лиц, и в конце сентября, когда оперативная группа начальника артиллерии Красной Армии генерал-полковника Н. Н. Воронова опять выехала под Сталинград, мы, члены этой группы, ничего еще официально не знали. Могли только предполагать. Лишь в октябре на Донском фронте Николай Николаевич Воронов посвятил нас в необходимые для нашей работы детали наступательной операции.

Задачи опергруппы вытекали из задач, поставленных перед генералом Вороновым как представителем Ставки и ведущим артиллеристом. Он должен был оказать помощь командующим артиллерией фронтов и армий в организации артиллерийского наступления в масштабах, которые до сих пор не практиковались даже в крупнейших сражениях сорок первого — сорок второго годов.

Трудностей было много. Начались они с того, что Николай Николаевич Воронов, рассказав очень кратко о предстоящей наступательной операции, предупредил меня о строжайшей секретности и добавил:

— Никаких машинисток, никаких копий. До особого [56] указания каждый документ будете составлять в одном экземпляре, и только от руки.

Среди первых подобных документов были планы рекогносцировки местности. Каждому привлекаемому к рекогносцировке товарищу я вручал документ, он читал, расписывался и возвращал мне. Генерал Воронов сам руководил этими выездами на линию фронта. Сначала с группой командующих артиллерией армий, позже с группами командующих артиллерией дивизий с разных точек зрения изучались и будущие позиционные районы нашей артиллерии, и оборона противника, и даже отдельные цели. Переодевшись в красноармейские шинели с соответствующими знаками отличия, где пешком, где перебежками, а где и ползком по-пластунски отрекогносцировали все участки, намеченные для главных и вспомогательных ударов войск северного крыла — Юго-Западного и Донского фронтов.

Когда работали близ Сталинграда, командующий артиллерией 62-й армии генерал Н. М. Пожарский сказал с сожалением:

— Другие будут наступать. А мы?

Понять его можно. Неимоверную тяжесть Сталинградской многомесячной обороны вынесла на своих плечах 62-я легендарная армия. Высокое мужество и воинское мастерство показали ее артиллеристы в уличных боях. А сам Николай Михайлович Пожарский блестяще организовал управление огнем тяжелой артиллерии, и этот огонь, всегда внезапный для врага, всегда мощный и очень меткий, стал артиллерийским щитом Сталинграда. И вот близится день, когда оборона обернется решительным контрнаступлением, но уже другие армии сыграют в нем решающую роль.

— Успокойтесь, Николай Михайлович! — добродушно сказал генерал Воронов. — Будете наступать, обязательно будете. Но — по особому плану. Наш с вами разговор еще впереди.

К двадцатым числам октября принципиальные вопросы использования артиллерии были отработаны, однако с ними был ознакомлен лишь узкий круг лиц. В артиллерийских штабах до конца октября знали об операции немногие. Добиться скрытности советскому командованию удалось и за счет других заранее разработанных мероприятий. Например, переброска артиллерии РВГК под Сталинград и вывод артполков в позиционные районы должны были осуществиться непосредственно перед наступлением, то есть за восемь — десять дней до него. Ясно, что перебросить к фронту 75 артиллерийских и минометных полков в столь сжатые [57] сроки, причем строжайше соблюдая правила маскировки, весьма трудно. Но поставить эти тысячи орудий на огневые позиции — это еще четверть дела. Главное в том, чтобы полки, дивизионы и батареи, призыв на место, сразу же получили все необходимые сведения о противнике, о целях, по которым будут вести огонь. Ведь многие полки прибудут за день-два до часа Ч, до артподготовки, поэтому времени на разведку и другие подготовительные мероприятия они не получат. Обеспечить их данными для ведения огня — это дело штабов артиллерии армий. Но, как уже говорилось, немногие товарищи в этих штабах были осведомлены о предстоящей операции.

Таким образом, скрытность подготовки, выразившаяся в сжатых сроках вывода артиллерии на позиции, в необходимости обеспечить ее заранее подготовленными данными, заставила и нашу опергруппу и товарищей из артиллерийских штабов работать очень напряженно — отдыхали по два-три часа в сутки, не более. Замечу, кстати, что день 19 ноября как начало контрнаступления был назначен после неоднократных его переносов с более ранних сроков. А 27 октября, когда штабы артиллерии 5-й танковой, 21-й, 65-й и других армий Юго-Западного и Донского фронтов были извещены об операции и приступили к ее подготовке, выдвижение артиллерии РВГК на огневые позиции нам приказали закончить к 8 ноября{18}.

На фронт один за другим прибывали артиллерийские полки резерва Верховного Главнокомандования. Об артиллерийском усилении армий говорят такие, например, цифры. Если в 21-й и 65-й армиях, наносивших удары смежными флангами, число орудий и минометов в сумме составляло к 28 октября около 1380 стволов, то три недели спустя их было уже более 2880{19}. Прибавьте к ним артполки прибывающих стрелковых дивизий — ведь северо-западней Сталинграда развертывался новый, Юго-Западный фронт! Как скрытно разместить эту массу артиллерии в открытой степи? Ни рощ здесь нет, ни тем более лесов. Только овраги, по-здешнему — балки. Правда, они широки, глубоки, извилисты. Иные тянутся на километр и более. Эти балки и стали для нас главным средством маскировки артиллерии.

Вторая трудность — слабо развитая дорожная сеть. Северная ударная группировка советских войск — Юго-Западный фронт и часть сил Донского фронта — обслуживалась [58] единственной железной дорогой, которая к тому же часто подвергалась налетам вражеской авиации. Станции выгрузки находились в 100–250 км от артиллерийских позиционных районов. Мне и моим подчиненным, полковникам Дмитрию Ермакову и Владимиру Ободовскому, приходилось каждую ночь встречать очередные эшелоны с артиллерией и после выгрузки вести их к фронту, в позиционные районы. Причем марш этот по бездорожью, в дождь со снегом и гололедицу надо было совершать так, чтобы к рассвету рассредоточить и укрыть в балках артиллерию на конной тяге, тягачи с орудиями, машины с боеприпасами. Днем местность должна выглядеть совершенно безлюдной не только для наземного противника, ведущего наблюдение с господствующих высот, но и для его самолетов-разведчиков. Бывало, ведешь артиллерийскую колонну ночью, вязнет она в грязи, ветер гудит и свищет, в круговерти мокрого снега ничего не видишь, ориентиров в степи никаких. Ругнешь про себя погодку, а утром ее же поблагодаришь. Укроет она все следы, будто и не прошли тут ночью тысячи людей, десятки и сотни машин, орудий, конных повозок. Слышно, как в пелене серых низких облаков гудит мотор немецкого самолета-разведчика. Рыщет. А что увидит в мокрой дымке, в падающем с утра до вечера дожде или снегу?

И все же, курсируя по ночам степными маршрутами от станций выгрузки к фронту, видя, какая масса людей и техники скапливается близ передовой в балках и лощинах, я с опаской думал, как трудно скрыть от разведки противника эту громадную перегруппировку войск на открытых пространствах. Однако пленные, взятые в октябре и первой половине ноября на Донском фронте, ничего не говорили о том, что наши приготовления к наступлению стали известны их начальству.

После войны подтверждение этой неосведомленности я нашел и в документах противника, и в мемуарах бывших офицеров и генералов фашистского вермахта. Некоторые из них утверждали, что разведка была на высоте, но ее сигналы о наступательной группировке советских войск начальство в Берлине не восприняло, как должно. Другие это отрицали, сваливая вину именно на плохую фронтовую разведку. Как бы там ни было, очевидным остался факт оперативной пассивности и высшего немецкого фашистского командования, и командования немецких 6-й полевой и 4-й танковой армий. Все их внимание по-прежнему было нацелено на Сталинград, на уличные бои, на стремление [59] любой ценой полностью овладеть городом. Кроме того, постоянные активные действия советских войск северо-западней Сталинграда, в непосредственной близости от города, вынуждали противника напрягать все силы, чтобы удержать позиции в междуречье Волги и Дона.

И хотя к концу октября интенсивность боевых действий и в самом городе и северо-западней Сталинграда несколько снизилась, говорить о предзимнем затишье не приходилось. Потери противника по-прежнему были велики, а их восполнение, особенно в технике, требовало значительного времени. Танковые заводы в Германии, несмотря на самый напряженный режим работы, образно говоря, не успевали за потерями в танках и самоходно-артиллерийских установках. Мы это чувствовали в боях на Донском фронте. Танковые дивизии фашистов располагали теперь танковыми полками, численность которых редко когда превышала танковый батальон нормального состава. Моторизованные дивизии вообще остались без танков и вели бой как обычная пехота. После двухдневного боя за высоту 129,6, где наши противотанковые батареи сожгли 16 немецких танков, а части немецких 14-й танковой и 3-й моторизованной дивизий оказались отброшенными на исходные позиции, к нам попал дневник командира немецкого артполка, который, описывая этот бой, заключил: «Огромные потери сами говорят за себя... 3-я моторизованная дивизия одела терновый венок на свой окровавленный лоб»{20}. Конечно, сравнение с великомучеником натянутое, но дает некоторое представление о том, как противник оценивал бои местного значения северо-западней Сталинграда.

В организации артиллерийского обеспечения одной из частных операций мне довелось участвовать. Генерал-полковник Н. Н. Воронов приказал помочь артиллеристам 203-й стрелковой дивизии и «придумать что-нибудь похитрей». Дивизия стояла за Доном, на плацдарме, захваченном ранее. В предстоящем наступлении ей, как и другим соединениям 21-й армии, отводилась активная роль в прорыве обороны противника северо-западней Сталинграда, Значит, надо было в первую очередь позаботиться об исходных позициях для наступления. Вместе с артиллеристами 203-й стрелковой дивизии я прошел по передовым наблюдательным пунктам. Понял затруднения. Обзор, а следовательно, и обстрел обороны противника резко ограничивала линия лежащих впереди господствующих высот. Противник [60] — части 3-й румынской армии — укрепился там основательно. Предыдущие атаки на высоты успеха нам не принесли. Судя по рассказам, причинами неудач было сильное огневое сопротивление противника и отрыв нашей атакующей пехоты, ее отставание от пробивавшего ей дорогу артогня. Нарушался один из главных факторов взаимодействия пехоты и артиллерии в наступлении. И то, что это происходило на узком участке фронта, что артподготовка была ограничена несколькими артналетами, в принципе дела не меняло. Разрыв между огневым налетом по переднему краю и моментом, когда пехота приблизится к вражеской траншее на расстояние последнего броска, противник использовал для усиления своего огня.

В одном из уцелевших домов станицы Распопинская мы всю ночь работали над планом артобеспечения атаки. Как-то хотелось преодолеть, изменить образовавшийся стандарт атак на высоту 220,7. Решили с товарищами из 203-й стрелковой дивизии сделать упор на две вещи: после первого же переноса артогня в глубину румынской обороны поднять пехоту в атаку; выдвинуть на прямую наводку максимальное число орудий, так как стрельба по гребню и за гребень высоты не давала должного эффекта из-за невозможности наблюдать и корректировать такой огонь.

Атака удалась. Когда стрелки 203-й дивизии ворвались на высоту, румынские офицеры и солдаты почти все сидели в убежищах. На допросе они показали, что привыкли к неоднократному переносу огня русской артиллерии то в глубину обороны, то на передний край. Да и начальство об этом неоднократно предупреждало: не выходить из убежищ в траншею прежде времени.

Овладев с ходу и с минимальными потерями двумя первыми линиями траншей, подразделения 203-й стрелковой дивизии были остановлены сильным огнем на обратном скате высоты. Здесь расположились несколько опорных пунктов противника, каждый имел орудийные и пулеметные дзоты, плотное, в пять-шесть рядов, проволочное заграждение, круговую траншею, занятую пехотой с пулеметами.

Сильная эта позиция была, однако, преодолена без ввода в бой резервов. Сказалась большая предварительная черновая работе, которую провели совместно командиры стрелковых подразделений и командир 1180-го истребительно-противотанкового полка майор Маз. Связь и взаимосвязь наладили четко — телефон дублировала связь по радио и ракетами. Все командиры батарей действовали инициативно, [61] в зависимости от обстановки и собственных боевых возможностей. Комбат-2, у которого лишь один орудийный расчет состоял из обстрелянных бойцов, сделал так: вместе с командиром расчета разведывал цель, затем команда «Вперед!». Тягач с пушкой на высокой скорости выскакивал за гребень высоты, разворачивали пушку, били прямой наводкой по дзотам и другим огневым точкам. И — обратно за гребень, Комбат-5 вывел на открытую огневую позицию все пушки, и за две-три минуты они, выпустив около 40 снарядов, разбили три пулеметных дзота. Комбат-3 со своими артиллеристами уничтожил два дзота и шесть блиндажей. Вся эта боевая работа заняла примерно полчаса, и подразделения 203-й стрелковой дивизии снова пошли вперед и полностью овладели грядой высот.

На других участках Донского фронта в октябре, особенно во второй его половине, также происходили бои местного значения и отдельные разведывательные поиски. Разведчики 7-го гвардейского пушечного, 211-го, 671-го и других артполков проходили через линию фронта в тыл к противнику, выявляя его батареи, а иногда проверяя наблюдением данные аэрофотосъемки и других видов разведки. Так постепенно накапливался материал, который вскоре вошел в планы артиллерийской подготовки и в другие документы готовящегося наступления.

В этот период оперативная группа генерал-полковника Н. Н. Воронова редко собиралась вместе в свой «дом», как называли мы блиндажи, отведенные нам в расположении штаба Донского фронта. Каждый занимался своим делом, выезжая то на Сталинградский, то на Донской или Юго-Западный фронты. Однако мне и полковнику Ермакову довелось работать главным образом на Донском фронте, иногда к нам примыкал и разведчик полковник Ростовцев. Поэтому расскажу о делах на этом фронте, о некоторых наиболее запомнившихся эпизодах подготовки к наступательной операции.

Выше уже упоминались степные балки-овраги — единственное естественное укрытие на открытой местности. Мы знали, что противнику трудно замаскировать танки и артиллерию, тылы и командные пункты, если не использовать балки. То же знал и противник о нас. А ведь эти крупные, иногда километровой длины, овраги нанесены на топографические карты с точными координатами. Следовательно, держать их под огневым контролем артиллеристам не трудно. Да и авиации легче находить эти «привязанные» к местности цели-овраги. [62]

Пришлось нам принять странные на первый взгляд меры — вынести артиллерийские позиции в открытую степь. Теперь «привязать» наши батареи к определенному участку карты артиллеристам врага стало много трудней. А глубоко закопав орудия в землю, в прочные окопы, замаскировав от воздушного наблюдения, артиллеристы Донского фронта затруднили работу немецких самолетов-разведчиков. Их летчикам приходилось буквально шарить над землей, и наши малокалиберные зенитные орудия, пулеметы и снайперы, вооруженные противотанковыми ружьями, успешно боролись с этими самолетами-разведчиками. Однажды расчет противотанкового ружья «спустли» с неба весьма ценный «хейнкель». Его экипаж — два румынских офицера — привел многие интересные подробности об обороне 3-й румынской армии.

В преддверии наступательной операции отлично поработала зенитная артиллерия среднего калибра. В октябре она сбила 96 самолетов противника, пытавшихся атаковать железнодорожные станции, пути сообщения и различные важные объекты в нашем тылу. Плотная и эффективная противовоздушная оборона во многом предопределила тот факт, что командование фашистского вермахта не получило сколько-нибудь веских данных о готовящемся наступлении.

Оперативную пассивность противника видели воочию все мы, ее отмечали в штабах, где обобщались разведывательные сведения, в том числе из глубоких тылов сталинградской группировки врага. Вражеские войска вдоль всей линии фронта строили новые дзоты, убежища, соединяли окопы в траншеи, ставили новые минные поля и проволочные заграждения. Ясно было, что там готовятся к долгой и суровой зиме, но не к нашему наступлению. Единственный участок, где мы наблюдали некоторое оживление в последней декаде октября, — это район хуторов Вертячий и Песковатка. Там, по переправам на Дону и далее по кратчайшей дороге к Сталинграду, шли из тыла к фронту вражеские колонны — пехота, артиллерия, танки, автомашины с грузами. Обратно из Сталинграда в тыл уходили столь же длинные колонны санитарных автомашин, поврежденной техники и небольшие группы солдат, — видимо, остатки частей, отводимых на переформирование. Для прикрытия этой главной питающей артерии гитлеровцы усилили участок фронта на севере. Больше — нигде!

Одно из последних заданий генерал-полковника Н. Н. Воронова мне довелось выполнять уже в десятых [63] числах ноября, вплоть до кануна наступления. Николай Николаевич вызвал нас с Михаилом Владимировичем Ростовцевым, пригласил к карте и заговорил о немецкой обороне, находившейся далеко в стороне от намеченного главного удара в междуречье Волги и Дона. Места, всем нам знакомые еще с июля, по первой поездке в Сталинград, Тогда эти полевые укрепления обороняли части 62-й армии, теперь их занял 14-й немецкий танковый корпус и пехотные дивизии 6-й немецкой армии.

Николай Николаевич сказал примерно следующее:

— Возможно, успех главного удара позволит нам сразу прорваться к Сталинграду, и мы с тыла ударим по этой мощной обороне. Но нельзя исключать и другой вариант, Противник отойдет к Сталинграду, уплотнит оборону, и тогда борьба за эти укрепления может дорого нам обойтись. Надо к такому варианту подготовиться. Узнайте в разведотделе фронта, что им известно об этом участке обороны, оцените факты с точки зрения артиллериста, побывайте на наблюдательных пунктах, потолкуйте с разведчиками на передовой. Подготовьте предварительные соображения, доложите мне.

Мы с полковником Ростовцевым такие соображения подготовили. Разведданные мы получили в разведотделе фронта и разведотделах 24-й и 66-й армий, кое-что уточнили личными наблюдениями и беседами с артиллерийскими разведчиками на передовой. Картина вражеской обороны здесь, в непосредственной близости от Сталинграда, рисовалась весьма внушительная. Передний край фашистов проходил по внешнему обводу старых сталинградских укреплений. Блиндажи в 6–8 накатов, траншеи полного профиля, то есть глубокие. Убежища, землянки, конюшни и даже автогаражи вкопаны в стены оврагов. Часть передовой тянулась по железнодорожной насыпи. Она была умело приспособлена для пулеметных гнезд и противотанковой артиллерии. В насыпи прорыли сквозные узкие щели так, чтобы протащить пулемет или малого калибра пушку. Эти огневые средства выставлялись только на время наших атак. А при артобстреле их прятали в убежищах, отрытых под теми же насыпями и соединенных с пулеметной или артиллерийской позицией проходом. Уничтожить подобную огневую точку было очень трудно.

Наблюдательные пункты также закапывались глубоко в землю. Там оборудовалось убежище, из него вверх шел земляной колодец, верх которого покрывал стальной колпак со щелями для наблюдателей. [64]

Оборону дополняли доты из железобетона, а вся она целиком — от Волги до берегов Дона — весьма напоминала оборону, которую люди военные называют долговременной.

Как артиллериста меня несколько удивляло пренебрежение противника к солидному оборудованию огневых позиций. Потом, после прорыва наших войск, мы осматривали артиллерийские позиции. Бросалось в глаза: землянки для людей отрыты добротные, есть ровики для запаса снарядов, а вот сами орудия, располагавшиеся, как правило, в балках, даже слегка не окопаны. Поэтому при наших артиллерийских налетах первым делом выходили из строя именно орудия.

Собственно говоря, я и тогда не мог и сейчас не могу объяснить этот парадокс. Противник, который, как справедливо отмечали наши разведчики, «не считается ни с какими затратами сил и средств для создания прочной обороны»{21}, вместе с тем пренебрегал элементарными правилами защиты артиллерийской техники. И соответственно с этим нес большие потери.

Система огня противника — артиллерийского, пулеметного, ружейно-автоматного — была весьма гибкой и хорошо организованной, широко применялся маневр артиллерийскими траекториями для сосредоточения огня батарей и дивизионов, расположенных на разных участках фронта.

Наша разведка была хорошо осведомлена о немецкой артиллерии, дислоцированной на северном фланге. Например, на участках, что по обе стороны Дона (восточней реки, напротив Вертячего, и западней, в большой излучине Дона), где оборонялись 79, 366, 44 и 384-я немецкие пехотные дивизии, разведчики так характеризовали их артполки:

«179 артполк 79 пд. Кадровый. На советско-германском фронте с начала войны. В районе Белгорода имел большие потери. В результате в штатах артиллерийских дивизионов появились батареи разных калибров — 75 мм, 105 мм и 150 мм. Полк на конной тяге. В батареях по 100–120 лошадей — в основном реквизированных на оккупированной территории.

376 артполк 376 пд. Резервный. Сформирован весной 1942 года во Франции. На Восточном фронте с апреля. В боях с июля. На Дону, в районе станицы Клетская, понес большие потери при налетах нашей штурмовой авиации»{22}. [65]

Такие же характеристики, даже более подробные, имели и другие артполки 11-го армейского корпуса, да и все прочие артиллерийские части северного фланга вражеской группировки.

В целом оборона фашистов от берега Волги до берега Дона выглядела внушительно, 11-й армейский и 14-й танковый корпуса (пожалуй, наиболее боеспособные в 6-й немецкой армии) стояли прочно. Пока Михаил Ростовцев уточнял старые и добывал новые данные о вражеской артиллерии, я попытался проанализировать боевые возможности врага в случае, если он, пусть и окруженный, укроется за этими укреплениями. Факт первый состоял в том, что нашей артиллерии достать артиллерию противника не составит труда — она почти полностью разведана и нанесена на карты. Но немецкая пехота с ее огневыми средствами укроется очень надежно, и, чтобы выкурить ее, нужна тяжелая артиллерия и артиллерия большой мощности.

Факт второй относился к нашим войскам. Части 66-й и 24-й армий, находившиеся пока что на второстепенном направлении, имеют очень мало тяжелых орудий. Самостоятельно подавить огневую систему противника этой артиллерии трудно. Практически невозможно. Надо подготовить переброску сюда трех-четырех тяжелых артиллерийских полков на случай, если не удастся с ходу разгромить 11-й армейский и 14-й танковый корпуса ударом во фланг и тыл.

Вывод, который мы сделали с полковником Ростовцевым, сводился к тому, что следует по возможности избегать прямой (с севера) атаки на эти укрепленные позиции.

Наши соображения мы суммировали в докладе на имя генерала Н. Н. Воронова. Он сказал, что наша работа в 24-й и 66-й армиях подтвердила его мнение. Оборону противника в междуречье Волги и Дона лучше обойти.

Иной характер носила оборона вражеской сталинградской группировки на фронте 3-й румынской и 8-й итальянской армий. Первая из них, примыкая флангом к 11-му немецкому корпусу, оборонялась по южному берегу Дона. Ее дивизии подковами охватывали перед собой большие плацдармы, ранее захваченные нашими войсками. Далее на запад, тоже вдоль Дона, находились позиции 8-й итальянской армии. Обе эти армии значительно уступали войскам 6-й немецкой армии в боеспособности. Если итальянцы под руководством немецких инструкторов что-то еще делали для укрепления обороны — строили вторую ее линию, тянули одноколейную железную дорогу к Богучару, [66] оборудовали переправы на притоке Дона реке Богучарка, то в полосе 3-й румынской армии объем работ был меньше. Частные операции, разведпоиски и различные средства информации позволили нам установить, что оборона здесь менее жесткая, чем на участках немецко-фашистских и итало-фашистских войск. Даже на переднем крае перекрытия блиндажей делались всего в один-два наката бревен. Окопы мелкие. Ходов сообщения мало, они тоже мелкие. Система огня организована плохо. Артиллерийский огонь дает слабый эффект. Например, боязнь наших ночных атак часто приводила к вспышкам длительного, беспорядочного, неприцельного артиллерийско-минометного огня. В поисках наших реактивных минометов — «катюш», залпы которых по ночам вызывали панику в румынской королевской пехоте, их артиллерия, тоже ночью, выпускала тысячи снарядов по перекресткам дорог и деревням в нашем тылу. Эта стрельба, как говорится, «на авось» никаких потерь не причиняла. Просто наши специалисты по инструментальной артиллерийской разведке, засекая вражеские батареи по вспышкам и звуку, имели возможность лишний раз убедиться, правильно ли определены будущие цели — та или иная батарея или дивизион.

Итальянцы также любили расходовать снаряды. Они часто и без пристрелки обрушивали массированный огонь. Издали он, конечно, выглядит внушительно — стена огня и дыма. А в действительности такой огонь, как и всякий неприцельный, рассчитан на слабые нервы. Потерь он не приносит. Или они минимальные.

А расплачиваться любителям пострелять «в белый свет, как в копеечку» пришлось, и очень скоро. Система их артиллерийских средств — полков, дивизионов, батарей — была в ходе этих беспорядочных обстрелов выявлена. Каждую огневую позицию наши разведчики с помощью электрических приборов точно «прослушали», определили координаты, нанесли на топографические карты, высчитали данные для стрельбы — прицел, угломер и так далее. И когда мы, совершив ночной марш от железной дороги, выводили на позиции очередной артполк РВГК, то его командование тут же получало от разведчиков готовые данные. Огонь можно было открывать тотчас.

О том, что засечка с помощью приборов инструментальной разведки много точней глазомерной, то есть через бинокль или стереотрубу, говорить не приходится. Однако помимо точности приборы АИР помогают установить достоверность целей, до которых не достанет и самый сильный [67] оптический прибор, ибо они и далеко от наблюдателя, и за естественными укрытиями (горы, лес и прочее).

Вот, к примеру, сравнительные данные. В полосе 21-й армии на 28 октября визуальной (глазомерной) разведкой были установлены 70 артиллерийских батарей. Прибывший в армию дивизион АИР, исследовав указанные ему цели, установил наличие лишь 30 артиллерийских батарей. Остальные оказались либо ложными, либо изображенными вражескими «кочующими» орудиями, чтобы ввести нас в заблуждение. И напротив того, в полосе соседней 65-й армии аировцы своей разведкой за двадцать дней, до 18 ноября, засекли около 70 новых огневых целей, в том числе 17 артиллерийских и минометных батарей и около 50 деревоземляных огневых точек{23}.

Как показали события ближайших дней, оборонительные сооружения и огневые средства противника на участках, намеченных для прорыва, были более полно выявлены разведчиками 5-й танковой и 21-й армий. Поэтому здесь и артподготовка дала лучший результат, расчистив путь наступающей пехоте и танкам.

Еще 15 октября командующие войсками Юго-Западного и Донского фронтов генералы Н. Ф. Ватутин и К. К. Рокоссовский получили указания Ставки об артиллерийских плотностях на участках прорыва: они должны быть не менее 60–65 стволов на один километр фронта, не считая гвардейских реактивных минометов. 75 артиллерийских и минометных полков РВГК, прибывших на фронт в конце октября — первой половине ноября, позволили даже превысить указанную цифру. Например, в 65-й армии Донского фронта число стволов на километр фронта прорыва превысило 70, а в 5-й танковой армии Юго-Западного фронта достигло 68. Но это опять-таки в среднем. На решающих направлениях плотности артиллерии были еще выше. Полоса предстоящего ввода в прорыв 4-го танкового корпуса обеспечивалась более чем 110 орудиями и минометами на километр фронта {24}.

Таких высоких плотностей в предыдущих наступательных операциях сорок первого — сорок второго годов у нас не было. Но думать, что только массирование артиллерии определило быстрый и решительный успех прорыва северо-западней Сталинграда, было бы неверным. День 19 ноября 1942 года тогда же назвали Днем артиллерии еще и [68] потому, что наша артиллерия впервые в столь широком масштабе применила артиллерийское наступление. Этот термин, как уже известно читателю, был назван в директиве Ставки ВГК от 10 января 1942 года.

До контрнаступления под Сталинградом выполнить это требование директивы Ставки не удавалось по ряду объективных причин. Сказывались еще наши потери в артиллерийской технике, в вооружении, в командирских кадрах, а также недостаток опыта. День 19 ноября показал, что эти отрицательные факты и явления наша артиллерия уже преодолевает, что происходит качественный скачок в ее развитии. Конечно, если говорить объективно, подобные перестройки не происходят да и не могут произойти в какие-то дни или даже недели. Но мы, в них участвующие, в те дни уже видели, чувствовали, осязали быстро надвигающиеся перемены под Сталинградом. Артиллерия росла не только количественно, но и качественно. И по всем линиям: в огневой подготовке, в тактике, в организации, в разведке и так далее. Вот прибыли на Донской фронт из резерва Ставки две артиллерийские дивизии — 1-я и 4-я. В каждой восемь артполков. И хотя в этих новых артиллерийских соединениях не было ни соответствующих крупных штабов, ни даже средств связи для оперативного и гибкого управления, мы понимали: будущее за такими крупными соединениями. Действительно, уже в следующем году артиллерийские дивизии, получив штабы с опытными специалистами, стали мощным средством прорыва обороны, которому наш противник ничего не смог противопоставить до самого конца войны.

Но вернусь к ноябрю сорок второго.

Незадолго до начала наступательной операции Николай Николаевич Воронов был вызван в Москву. Перед отлетом он дал мне, как старшему группы, несколько заданий. Особо подчеркнул необходимость собрать объективные сведения о результатах артподготовки и действиях артиллерии при сопровождении танков и пехоты в глубине обороны противника. Для этой работы он определил нам полосу на смежных флангах Донского и Юго-Западного фронтов (65, 21 и 5-я танковая армии).

Отделы по изучению опыта войны еще не везде были созданы, поэтому соответствующие задачи возлагались на разные органы Штаба артиллерии РККА, но по большей части на нас, операторов.

В ночь на 19 ноября мы втроем, полковники Ермаков, Ободовский и я, выехали на вспомогательный пункт управления [69] командующего войсками Донского фронта генерал-полковника К. К. Рокоссовского, оборудованный на участке 65-й армии. Все было подготовлено, оставалось ждать рассвета и назначенного часа Ч — семи тридцати утра. Он наступал медленно, его свет едва пробивался сквозь плотный туман. В блиндаже стояла тишина, связисты приникли к рациям и телефонам. Константин Константинович Рокоссовский, член Военного совета Константин Федорович Телегин и начальник артиллерии фронта Василий Иванович Казаков молча сидели друг против друга. Константин Константинович вдруг спросил:

— Хватит у нас снарядов по тяжелым калибрам?

— Хватит! — ответил Василий Иванович. — И по тяжелым и по средним калибрам у нас полный порядок. Еще двенадцать минут, — добавил он, взглянув на часы.

Долгими, тягучими показались нам эти минуты. И оба генерала да и все мы думали сейчас об одном: туман, снегопад исключают наблюдение за результатами артиллерийской стрельбы, а следовательно, ее корректировку. Если в заранее подготовленных установках орудийных прицелов, уровней и угломеров вкрались ошибки, исправить их в ходе артподготовки уже не удастся. Снаряды будут рваться в стороне от пулеметных и орудийных дзотов противника на его переднем крае, не накроют достаточно надежно его батареи, командные пункты, места расположения резервов в глубине обороны. Она останется неподавленной, и как только наша пехота поднимется в атаку... В общем-то, подобные мысли всегда тревожат артиллериста перед атакой, а тут еще слепая снежная круговерть.

В семь тридцать загрохотал бог войны. Дрогнул наш блиндаж, сыпанула земля с потолка и стен. А мощная канонада все нарастала, закладывая нам уши. Она продолжалась восемьдесят минут, грохот перекатывался и слева от нас, в полосе Юго-Западного фронта. В восемь пятьдесят стрелки с поддерживающими их танками атаковали противника. Сразу стало ясным, что, несмотря на плохую погоду, артиллерия свое дело сделала.

К одиннадцати утра первая позиция 3-й румынской армии была полностью прорвана, наша пехота вышла к огневым позициям вражеской артиллерии и овладела ими. Появилась возможность получить предварительное представление о результатах контрбатарейной борьбы, и наша небольшая группа, разделившись, двинулась вслед за пехотой. Впечатление от артиллерийской боевой работы по дальним вражеским целям мы получили сильное. Я обошел [70] и объехал несколько батарейных огневых позиций противника. Они были буквально перепаханы тяжелыми снарядами. Лучшее свидетельство тому, что наша инструментальная разведка очень точно, засекла по звукам выстрелов вражеские батареи, то есть цели отдаленные, такие, которые нельзя выявить другим способом, Владимир Павлович Ободовский побывал в районе станицы Мело-Клетская, обнаружил пять брошенных противником батарейных позиций с четырнадцатью исправными орудиями и несколькими поврежденными. Дмитрий Родионович Ермаков доложил, что в полосе 51-й гвардейской стрелковой дивизии все огневые средства врага были подавлены настолько надежно, что ее полки вошли в прорыв в сопровождении оркестра, игравшего «Интернационал». В полосе 5-й танковой армии 15 румынских батарей, засеченных нашими звуковыми артиллерийскими станциями, были подавлены{25}. В целом же вражеская артиллерия во всей полосе прорыва оказалась почти полностью парализованной, и в первой половине дня ее огневое сопротивление было слабым и эпизодическим. Обследуя результаты контрбатарейной борьбы в полосе 5-й танковой армии, я лишь изредка ловил ухом выстрелы отдельных орудий противника. А стрельбы организованной, батареями, не наблюдалось до вечера.

Между тем события стремительно развивались, танки 5-й танковой армии генерал-майора П. Л. Романенко быстро углублялись в прорыв. Оперативную группу командарма мне удалось догнать уже в глубине тактической зоны обороны врага, северо-западней хутора Клиновой, за который только что закончился бой. Было около часа дня. Прокофий Логвинович Романенко распоряжался по радио, вводя в бой свои новые танковые части. Из коротких реплик командарма и штабных командиров стало ясно, что противник подтягивает к прорыву танки и что наиболее устойчивой оказалась его оборона на левом фланге армии генерала Романенко. С разрешения командарма я отправился туда с колонной 1241-го истребительно-противотанкового полка подполковника Г. И. Пересыпкина. Впереди шли несколько машин 19-й танковой бригады. Вскоре мы обогнали колонну бойцов и уже в сумерках увидели впереди, на юге и юго-востоке, пламя больших пожаров. Это горели хутора Ново-Царицынский, Варламовский, Перелазовский и Ефремовский, протянувшиеся вдоль дороги с севера на [71] юг. Подъехали ближе, заметили наши танки. Один из них горел, другие, укрывшись за буграми и в неглубоких лощинках, вели огонь. Ответный огонь противника со стороны хуторов был интенсивным и точным, несмотря на быстро наступившую темноту. Значит, подступы к хуторам заранее пристреляны. Скорее всего, здесь расположен опорный пункт противника.

Всю ночь на 20 ноября командование 19-й танковой бригады занималось организацией завтрашней атаки. Разведчики привели пленного. Он оказался из 1-й румынской танковой дивизии. По его словам, эта дивизия выдвинулась к прорыву еще вечером. Несколько машин остались в хуторах Перелазовский и Ново-Царицынский, с тем чтобы усилить оборону этого опорного пункта на слиянии речек Царица, Курталак и Крепкая.

По докладам разведчиков, опорный пункт имел минимум пять батарей противотанковых пушек и около десяти легких и средних танков. Обойти хутора с севера или юга трудно. Вражеская оборона устроена за глубокими оврагами, и, обходя их, танки неизбежно подставят борта под фашистские снаряды. Между тем к утру в помощь танковой бригаде подошел и 85-й гвардейский минометный полк. Командование бригады удачно и с хорошей выдумкой распорядилось приданными силами артиллерии и реактивных минометов. За ночь гвардейцы-минометчики подготовили огонь по опорному пункту, а противотанкисты Пересыпкина, пользуясь все теми же степными оврагами, выкатили пушки на дистанцию 400–500 метров от оборонительных сооружений противника.

На рассвете «катюши» дали залпы дивизионами по главным целям. А противотанкисты открыли огонь прямой наводкой. Из оврага, что западней развалин машинно-тракторной станции, мне впервые довелось наблюдать стрельбу пушек ЗИС-3 по танкам. Это было эффектное зрелище. Бронебойные снаряды пробивали даже лобовую броню, как фанеру, румынские танки вспыхивали свечками один за другим, экипажи пытались спастись бегством. Но куда сбежишь, если и земля сама пылает от огня реактивных мин!

Пользуясь паникой в опорном пункте, наши танки атаковали его, жалкие остатки гарнизона бежали по дороге на юг. 19-я танковая бригада немедленно перешла к преследованию. Как мне рассказали в штабе 26-го танкового корпуса, главные силы 1-й румынской танковой дивизии были [72] также полностью разгромлены в танковых боях между хутором Усть-Медведицкий и речкой Царица.

Вторая танковая дивизия противника, выдвинутая к месту прорыва, — 22-я немецкая вступила в бой несколько позже. Вообще вся эта попытка командования немецко-фашистской группы армий «Б»{26} закрыть прорыв или, по меньшей мере, локализовать его контрударом 48-го немецкого танкового корпуса и по замыслу и по исполнению, как выяснилось, выглядела беспомощной. Обе танковые дивизии несколько раз на дню перенацеливались с одного направления на другое, совершали марши туда-сюда, попадая то под атаки танков командарма П. Л. Романенко, то под удары наших бомбардировщиков. В результате 20–21 ноября и 22-я немецкая танковая дивизия попала в клещи и понесла тяжелые потери. Добили ее в районе того же хутора Перелазовский. Уже полуокруженная, эта дивизия получила приказ срезать советский танковый клин, подсекавший с севера главные силы сталинградской группировки фашистов. 22-я танковая нанесла контрудар с запада на восток через хутор Большая Донщинка на Перелазовский с целью оседлать основную дорогу, по которой продвигались на юг части 5-й танковой армии генерала Романенко. Однако Прокофий Логвинович предусмотрел и этот вариант. Он прикрыл захваченный опорный пункт сильным артиллерийским щитом — пушками 33-го истребительно-противотанкового и «катюшами» 75-го гвардейского минометного полков. И когда 21 ноября немецкие танки и пехота на бронетранспортерах выскочили с запада к Перелазовскому, их встретил сильный огонь.

Повторная атака противника тоже была отбита. Оставив под Перелазовским 16 подбитых и сгоревших танков, гитлеровцы отступили в сторону Большой Донщинки. Как позже стало известно от пленных, командир 48-го немецкого танкового корпуса генерал Гейм, потеряв все танки, с небольшой группой штабных офицеров и примкнувших к ней солдат из разгромленных частей вышел из окружения. Гитлер обвинил его в бездеятельности, изгнал в отставку.

В целом же факты боевой работы артиллеристов и в ходе артподготовки и позже, при сопровождении пехоты и танков во время прорыва на юг, к городу Калач, давали интересный материал для обобщений. Тесное взаимодействие (а главное — результативное!) артиллеристов с танкистами [73] и пехотинцами в тех фазах боя, где трудно, а подчас и невозможно что-то спланировать загодя, где главную роль играет инициатива, собранность, решительность и быстрая импровизация в командирском решении, — все это становилось достоянием уже не отдельных, наиболее подготовленных командиров, а широкого их круга — большинства.

Примерно такую же общую картину действий и взаимодействия артиллерии с пехотой, танками и конницей наблюдали Владимир Павлович Ободовский и Дмитрий Родионович Ермаков в полосах наступления 65-й и 21-й армий. Они рассказали мне, что противник — 6-я немецкая армия генерала Паулюса — пытался и здесь нанести танковый контрудар частями 14-го танкового корпуса. Кольцо советского окружения уже замкнулось, но противник еще питал надежду собственными силами разорвать кольцо, пока оно не уплотнилось. Одну за другой выводил он танковые дивизии из Сталинграда и бросал в бой на высотах, прикрывавших донские переправы близ хуторов Вертячий и Песковатка.

Первыми с этими дивизиями столкнулись подвижные соединения — 4-й танковый и 3-й гвардейский корпуса с приданными истребительно-противотанковыми частями. Сильные бои начались 22 ноября. В этот день в районе хутора Сухановский артиллеристы 5-й истребительной бригады полковника Зубкова сожгли восемь немецких танков, а 1250-й истребительно-противотанковый полк майора Котиловского — девять танков под хутором Больше-Набатовский. Но решительный бой произошел на следующий день, когда фашисты бросили в бой все свои подвижные силы — более 150 бронеединиц.

Жестоко и стойко сражались против этой бронированной массы бойцы, командиры и политработники 5-й истребительной бригады полковника Зубкова, 1250-го и 1180-го полков майоров Котиловского и Маза. И опять-таки в этом ожесточенном бою, развернувшемся в полосе более 15 километров по фронту, блестяще проявили себя новые 76-мм пушки ЗИС-3. За день было подбито и сожжено около 60 танков противника, 14-й немецкий танковый корпус оказался отброшенным на исходные позиции и прижатым к Дону, переправы через который были разбиты нашей авиацией.

Полковник Ермаков, находившийся в передовом отряде 51-й гвардейской стрелковой дивизии, стал свидетелем дерзких и очень успешных действий артиллеристов 1184-го [74] истребительно-противотанкового полка майора Эристова. Батарея капитана Бондаря на своих тягачах далеко обогнала стрелков передового отряда и первой выскочила на крутой берег Дона. Увидели крыши хутора внизу, а еще подалее разбитый бомбами наплавной мост. На нем копошились немецкие саперы, а на берегу, ожидая переправы, скопились сотни автомашин, конных подвод, танки, артиллерийские орудия, штабные автобусы. На той стороне реки был хорошо виден полевой аэродром. Капитан Бондарь с ходу развернул орудия, одно из них открыло огонь по самолетам на аэродроме, три остальных — по скоплению войск у переправы. Там началась невообразимая паника. Люди, подводы, даже несколько автомашин устремились с берега на тонкий речной лед и сразу же провалились в воду. Три танка развернулись в сторону батареи, но взойти на крутой берег не смогли и были расстреляны противотанкистами. Подоспели красноармейцы 51-й гвардейской дивизии и другие противотанковые батареи и завершили уничтожение и пленение остатков войск противника. Только на аэродроме захватили более тридцати исправных самолетов.

Собравшись вместе в штабе Донского фронта, наша тройка обсудила факты, которым мы были свидетелями, и сведения, полученные от работников этого штаба. Составили соответствующий доклад на имя генерал-полковника Н. Н. Воронова. И хотя, как говорилось выше, действия артиллерии различных калибров и различного назначения в ходе прорыва и окружения сталинградской группировки немецко-фашистских войск были успешными, выявилось и немало недостатков. Не все артиллерийские начальники, например, сумели проявить гибкость в подвижных формах боя, что, естественно, вело к потере времени и других оперативных преимуществ.

Остается добавить, что наносивший контрудар 14-й немецкий танковый корпус отошел за Дон в таком же жалком состоянии, как и 48-й танковый. По подсчетам самих гитлеровцев, в Сталинградском котле в трех танковых и трех моторизованных дивизиях в декабре 1942 года насчитывалось всего 40–50 танков{27}. Но даже если бы нам не стали известны эти цифры — жалкие остатки бывших танковых корпусов, все равно каждый, кто был свидетелем окончательного разгрома 6-й полевой и основных сил 4-й танковой немецких армий, может подтвердить: на внутреннем [75] фронте окружения за два последующих месяца, декабрь и январь, вплоть до капитуляции, противник если и вводил в бой танки, то небольшими группами. Значит, в шести его танковых и моторизованных дивизиях оставалось очень мало боевых машин.

Операция на окружение фашистской сталинградской группировки еще продолжалась, когда в наши тылы потянулись длинные колонны пленных — десятки тысяч солдат и офицеров 5-го румынского армейского корпуса, капитулировавшего 22–23 ноября в районе станицы Распопинская. Николай Николаевич Воронов поручил нам с полковником Ростовцевым допросить румынских артиллеристов — генералов и старших офицеров. В памяти остался один из них — на нем был френч с карманами-клапанами, галифе, краги со шнурками вместо сапог. Словом, одет по моде первой мировой войны. А в руках вертит палочку — стек. Оказалось, он крупный помещик, землевладелец, вхож в бухарестский высший свет, знаком с близким окружением королевской семьи.

Нас интересовала румынская артиллерия. Почему у них старая материальная часть? Боеприпасы маркированы 1914–1916 годами, а снаряды, пролежавшие на складах четверть века, ненадежны. Мы еще раньше подсчитали, что около трети снарядов румынской тяжелой артиллерии не разрывались. Да, снаряд тоже имеет возраст. Пленник внимательно слушал, кивал, потом стал криво улыбаться, побледнел и наконец взорвался. Вскочил со стула и зачастил словами так, что переводчик едва поспевал за ним. Этот офицер стал чистить своего верховного руководителя Антонеску последними словами: не политик-де он, не военный, не вождь — никто! Пошлый торгаш — вот кто Антонеску! С немцев за нас деньги содрал, а нового оружия не дал. Куда девал деньги? К себе в карман. Вор он, нас продал — и Румынию продаст.

Так, волнуясь и негодуя, поносил недавнего своего вождя этот румынский офицер. Но негодовал он не потому, что осознал агрессивный и несправедливый характер гитлеровских войн. Нет! Его возмущало, что грабитель и вор номер один не снарядил его как должно в грабительский поход, и вот результат — разгром и плен.

Потолковав с ним, я понял и еще одну вещь: как артиллерист он был подготовлен слабо; вообще, судя по рассказам пленных, подготовка артиллеристов в румынской армии была поставлена плохо. Об артиллерийской инструментальной разведке, о некоторых сложных, но весьма эффективных [76] видах стрельбы, о новых тактических приемах большинство пленных офицеров знали понаслышке — где-то от кого-то. С такими познаниями и опытом бороться о нашей артиллерией им не под силу. Теперь нам стало ясно, почему в полосе 3-й румынской армии наша артиллерийская подготовка и последовавшие за ней другие стадии артиллерийского наступления принесли столь ощутимый результат и парализовали вражескую артиллерию практически до конца, то есть до капитуляции 22–23 ноября 1942 года.