На Юго-Западном фронте

В марте 1941 года, получив новое назначение, я выехал из Москвы на Украину, в город Житомир. В поезде познакомился с попутчиками, тоже командирами. Разговаривали о вторжении германских войск в страны Западной и Центральной Европы, о боевых действиях в Африке и Азии. Да и собственным боевым опытом делились. Один рассказывал о том, как на реке Халхин-Гол была разгромлена вторгшаяся на территорию Монгольской Народной Республики 6-я японская армия, другой вспоминал только что закончившуюся советско-финляндскую войну. Мне тоже пришлось рассказать о боях с японцами в Центральном и Южном Китае, где я был военным советником в частях гоминьдановской армии.

В подобных разговорах между профессиональными военными всегда возникают какие-то параллели — оценки боевой способности той или иной национальной армии. На меня, например, как на артиллериста японская артиллерия сильного впечатления не произвела. И легкие и тяжелые ее калибры в большинстве устарели. То же можно было сказать об огневой подготовке артиллеристов, об их тактических приемах. Они отставали от требований дня. Объяснялось это, во-первых, тем, что главный сухопутный противник Японии — гоминьдановский Китай имел первоначально слабо вооруженную и плохо обученную армию. А во-вторых, в вооруженных силах Японии артиллерия была вроде пасынка: ей выделялся лишь минимум из военного бюджета. А максимум средств поглощали военно-морской флот и авиация, в том числе авианосная, которые вооружались новейшей техникой. В этом сказывалось и островное географическое положение Японии, и особенности ее милитаристской военной доктрины. Ведь союзник Японии по будущему агрессивному Берлинскому пакту — фашистская Германия, уделяя особое внимание преимущественному развитию военной [4] авиация, вместе с тем выдвинула на первые роли и танки, явно недооценивая роль артиллерии в вооруженной борьбе. Таким образом, оба агрессора, планируя наступательные действия для быстрого захвата чужих территорий, опирались на авиацию, танки, военно-морской флот. А что касается артиллерии, то и японская и немецко-фашистская военные доктрины исходили из того, что наличный парк орудий и минометов, во многом имевший невысокое качественное состояние, способен выполнить необходимые боевые задачи.

В Красной Армии строительство артиллерии базировалось на положении советской военной науки о необходимости гармоничного развития всех родов войск и видов вооруженных сил. Поэтому сравнительно с артиллерией фашистской Германии и империалистической Японии она развивалась со значительным опережением. Достаточно сказать, что в тридцатые годы, примерно за десять лет, наш артиллерийский парк буквально обновился сверху донизу, от самых легких орудий до сверхтяжелых. Например, 331-й артиллерийский полк, которым мне доверили командовать, вооружен был новейшими тяжелыми пушками-гаубицами калибра 152 мм. Вес полкового залпа — две тонны. 48 орудий, четыре огневых дивизиона. А пятый дивизион — артиллерийская инструментальная разведка — специальные установки для засечки по звуку дальних целей, главным образом артиллерийских батарей противника. В полку около двух с половиной тысяч бойцов, командиров и политработников. Обширное хозяйство. Большая ответственность.

Приехал я в Житомир, принял командование этим гаубичным артиллерийским полком, а несколько дней спустя мы вышли на учения. Нелишне будет сказать о подготовительных мероприятиях на этом направлении в марте — июне сорок первого года, до начала войны. Сильная, хорошо организованная оборона, мощные контрудары, наносившие фашистским войскам немалые потери, были предопределены большой черновой работой, которую командарм 5-й армии генерал-майор танковых войск М. И. Потапов и его штаб проделали весной сорок первого.

Хотя 331-й гаубичный артполк являлся частью резерва Главного Командования и находился в непосредственном подчинении командующего войсками Киевского Особого военного округа, меня в первой же беседе предупредили, чтобы я установил тесный контакт со штабом 5-й армии и участвовал во всех мероприятиях, проводившихся в ее полосе. Это были главным образом рекогносцировки местности. Вместе [5] с другими командирами-артиллеристами, а иногда и с танкистами, саперами, пехотинцами мы выезжали в сторону границы, осматривали дороги, определяли их проходимость, намечали артиллерийские позиционные районы. В общем, довольно обычные учебные командирские занятия. Но здесь, на главной дороге, протянувшейся от Киева на Житомир, Новоград-Волынский и далее к польской границе, эти учебные задания воспринимались нами по-особому. О возможной войне с фашистской Германией не говорили, просто все мы чувствовали ее приближение.

Полк наш располагался в окрестностях Житомира, поэтому, когда на рассвете 22 июня объявили боевую тревогу, вывести людей и технику в ближние леса, в заранее запланированный район, не составило большого труда. На легковой машине я выехал в Киев. В штабе округа подтвердили, что война началась, вручили пакет, который я должен был вскрыть на месте. Вернулся, собрал командиров и политработников на лесной лужайке, вскрыл пакет, зачитал вслух его содержимое. 331-му артполку предстояло по железной дороге выдвинуться на старую границу, в район города Новоград-Волынский, где поступить в распоряжение командующего 5-й армией.

День мы простояли в лесу. Фашисты бомбили Житомир и его окрестности, но в нашем расположении бомбы не падали. Вечером подали эшелон, мы погрузились и двинулись на запад. Ехали с остановками из-за повреждений пути и путевых сооружений. Горизонт был в огне пожаров. До Новоград-Волынского не доехали: станция горела, пришлось полку выгрузиться в поле. Трактора ЧТЗ-65 с тяжелыми орудиями на прицепе, десятки автомашин, груженных снарядами и боевым имуществом, вытянулись в длинную, многокилометровую, колонну.

Пока полк выгружался, мы вчетвером — заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар С. В. Братушный, мой помощник по строевой капитан А. Н. Камаев, начальник штаба капитан И. М. Семак и я — обсудили создавшуюся обстановку. Она достаточно сложная, если даже в Новоград-Волынском нам не уточнили расположение штаба 5-й армии. Будем искать. Горящий город обойдем стороной, дальше двинемся проселками.

Выслали вперед разведку, организовали походное охранение. Граница еще далеко, до нее километров 270, но приготовиться не мешает. Хотелось как можно скорее войти в контакт с войсками 5-й армии, поэтому я с разведчиками на двух легковых газиках отправился вперед. Трудно сейчас [6] вспомнить подробности этого лесного маршрута. Ехали и днем и ночью. По большому мосту перебрались через реку Горынь. Северо-западнее города Ровно нас остановили патрули. Оказалось, мы въехали в расположение штаба 15-го стрелкового корпуса. Меня отвели в палатку комкора полковника Ивана Ивановича Федюнинского. Он был в кожаном реглане, худощавый, с небольшими, аккуратно подстриженными усиками. Звонили полевые телефоны, входили и выходили штабные командиры. Комкор разговаривал с ними кратко. Ни слова лишнего. Очень строг, а на лице забота. Уже потом я узнал, что одна из его дивизий — 87-я стрелковая — сражалась в окружении. Да и вообще ситуация на фронте складывалась трудная. Между главными силами 5-й и 6-й армий образовался разрыв, в него устремились фашистские танковые корпуса.

Докладываю комкору, что 331-й гаубичный полк РГК направлен в распоряжение командарма-5 генерала Потапова. Федюнинский сказал, как найти оперативную группу Потапова. Спросил:

— Голодны? Ступайте в соседнюю палатку, колхозники принесли свежий хлеб и молоко. Покормите своих разведчиков.

Приглашение было кстати. Мы, наверное, сутки, если не более, питались всухомятку. Попили парного молока, отправили двух разведчиков встретить нашу полковую колонну, сами двинулись дальше. К исходу дня в лесу под Клеванью, в палаточном городке, я увидел высокого стройного генерала. Подходя, услышал, как он разговаривал со штабными командирами. Речь шла о немецких танках — с каких направлений надо ждать их атаки. Этим генерал-майором был Константин Константинович Рокоссовский, командир 9-го механизированного корпуса. Выслушав мой доклад и узнав, что в полку 48 тяжелых пушек-гаубиц, он весело сказал:

— Хорош полк! Очень хочу, подполковник Казаков, повоевать с вами вместе. Что скажете, а? Поддержите корпус огнем?

Отвечаю, что с удовольствием поддержу, но сперва должен найти штаб 5-й армии — у меня приказ.

— Понимаю! — кивнул он и объяснил, куда переместилась опергруппа генерала Потапова.

Ну что особенного Рокоссовский мне сказал? Обычный деловой разговор. А уходил я от него взбодренный, с хорошим настроением. Наверное, потому, что и весь его облик, и спокойный, простой и дружелюбный тон сняли с души [7] тревогу, которая многих из нас давила в эти тяжелые дни. Тогда я и подумал: «Вот так надо себя вести. Учись быть бодрым даже в критических ситуациях. Это воздействует на подчиненных сильней, чем любое специальное внушение». Часто и теперь я вспоминаю эту короткую встречу.

Из расположения корпуса генерала Рокоссовского нам пришлось проехать назад, на восток. В лесу, на поляне, стояла ветряная мельница. Тут и нашли командарма-5 Михаила Ивановича Потапова. Штаб был где-то в другом месте, а здесь, ближе к передовой, разместилась небольшая оперативная группа с разведчиками и связистами. Командующий работал над картой. Он был в форме генерал-майора танковых войск, в танкистской, с черным околышем, фуражке. Лицо волевое, сосредоточенное. На висках заметная седина. Энергия, ум чувствовались в каждом сказанном слове. Командарм знал и хорошо понимал артиллерию. Это стало ясно, когда он в общих чертах объяснил, какие особенности могут ждать нас в будущих боях.

— Надо, во-первых, немедленно подготовить весь личный состав к борьбе с массированными танковыми атаками противника. Подробности у начальника артиллерии, — добавил он и отпустил меня.

В состав 5-й армии 331-й артполк вошел вечером 27 июня. Накануне механизированные корпуса К. К. Рокоссовского и Н. В. Фекленко нанесли удар в направлении Дубно, отбросили противника на 30 с лишним километров, однако развить успех не смогли. Фашисты вклинились между наступающими корпусами, вынудили их отойти. На исходе 27 июня части 5-й армии стали занимать оборону по реке Горынь. Соответствующую задачу получил и я от начальника артиллерии армии генерал-майора Владимира Николаевича Сотенского. Он указал позиционный район для артполка. Среди поставленных нам боевых задач была одна весьма важная: уничтожить мост на Горыни. То ли не успели его взорвать, то ли не хотели, надеясь повторить контрудар на Дубно, — этого не знаю. Но Сотенский приказал на всякий случай к утру подготовиться для стрельбы по мосту.

— Нельзя торопиться, — добавил он. — У нас нет связи с некоторыми частями. Возможно, они пробиваются к мосту с противоположной стороны. Но и позволить немецким танкам с ходу проскочить мост, сами понимаете, тоже нельзя. Свяжитесь с командиром соседней, 62-й стрелковой дивизия, выясните все на месте. [8]

Еще засветло 331-й артполк двинулся в назначенный район. Около шести вечера, при высоком еще солнце, налетели фашистские бомбардировщики. Поскольку с воздуха нас никто не прикрывал да и с зенитной артиллерией было плохо, мы заранее сами подготовили себе противовоздушную оборону. По инициативе комиссара Семена Васильевича Братушного ручные и станковые пулеметы, подобранные на поле и отремонтированные нашими артмастерами, бойцы приспособили для стрельбы по воздушным целям со сколоченных на скорую руку тумб. В этот вечер мы опробовали импровизированные зенитные средства. Сбить самолеты врага не сбили, но и ходить над колонной бреющим полетом тоже не позволили.

Пока все это происходило на дороге, разведчики уже вышли на берег Горыни и нашли неподалеку от него хороший наблюдательный пункт — ветряную мельницу. Забрался я наверх, оттуда открылся далекий обзор в сторону противника. Местность плоская, много низменных и заболоченных участков, там и сям среди деревень и хуторов торчали колокольни церквей, мельницы-ветряки. Солнце заходило, косые лучи били прямо в глаза. Видимость ухудшилась, но несомненно, что в этот час с церквей и ветряков фашистские наблюдатели тоже рассматривали в стереотрубы и бинокли наш берег Горыни.

Обращаюсь к командиру взвода разведки старшему лейтенанту Павлову:

— Мост видишь?

— Вижу.

— Этот мост мы должны разрушить. Если противник будет наступать. Значит, надо узнать, будет ли.

— Понятно! — ответил он. — Пойду за реку.

Он ушел за реку со своими разведчиками, когда стемнело. Тихо ушел — ни выстрелов, ни криков со стороны противника мы не слышали. И так же тихо вернулся на мельницу. Около полуночи меня окликнули:

— Товарищ комполка! Старший лейтенант Павлов просит вас спуститься вниз.

Внизу, возле мельницы, я увидел огоньки цигарок. Разведчики курили, сидя на траве. Поодаль стояли двое. Не курили. Сразу понял: пленные! Так и оказалось. Павлов доложил, где и как их взяли. Я в свою очередь доложил по телефону в штаб армии. Оттуда приказали немедленно доставить пленных. Перед рассветом мне позвонил начальник артиллерии генерал Сотенский. Сказал, что пленные дали ценные показания. Оба утверждали, что немецкие войска получили [9] приказ начать наступление в семь утра. Наша задача теперь ясна: утром уничтожить мост.

К этому времени 331-й артполк уже встал на позиции. Дивизионы старшего лейтенанта Н. Ф. Плавского и капитана С. В. Масленникова расположили свои батареи в 4–5 км от берега Горыни, дивизионы капитанов Г. Р. Саля и Г. Д. Делико — значительно глубже, в 6–8 км. Надо было думать не только о тех боевых задачах, которые мы получили и которые обычны для пушек-гаубиц, ведущих огонь с закрытых позиций на большие дальности — на 17 км и более. Когда я разговаривал с командиром 62-й стрелковой дивизии, он рассказал, что в предыдущих боях буквально все калибры его орудий стреляли прямой наводкой по танкам.

— На пехоту надейтесь, но и сами не плошайте! — добавил он. — Немцы применяют танки массированно, авиация наводит их на наши артиллерийские позиции. Стремятся обойти и ударить с тыла. Если не будете готовы встретить танковую атаку прямой наводкой, сомнут.

Конечно, за одну ночь не перестроишься из артиллериста-контрбатарейщика в артиллериста-противотанкиста, однако при наличии кадровых, отлично подготовленных бойцов и командиров можно немало сделать и за такой короткий срок. Иван Мартьянович Семак возглавил дело. В каждом дивизионе и батарее создали группы прикрытия, вооруженные пулеметами и гранатами. Позиции для тяжелых пушек-гаубиц выбрали с расчетом на прямую наводку. Батареи поставили так, чтобы они страховали друг друга огнем на случай прорыва немецких танков. Все это делали в темноте, на незнакомой местности, в считанные часы. Помогли тренировки, которые мы проводили в предшествовавшие войне весенние месяцы.

По карте с применением самых точных методов подготовили исходные данные для стрельбы по мосту. Еще раз созвонились с начальником артиллерии армии. Я спросил:

— Команды не ждать, так?

— Так! — ответил Владимир Николаевич Сотенский. — Все решишь сам.

Утро было безоблачное, и примерно к пяти часам речной туман рассеялся. Солнце взошло у нас за спиной, в его лучах расположение противника хорошо просматривалось. Он не очень-то и маскировал свои намерения. К Горыни выдвигались танки, шли пехотные колонны. На подходе к реке они рассредоточивались, а фашистские разведчики уже шныряли в кустах у самой воды. С нашей стороны ударил [10] пулемет, фашисты ответили. Но его была, так сказать, прелюдия боя.

В семь утра налетела вражеская авиация. «Юнкерсы» и «мессершмитты», десятки машин, сменяя друг друга, бомбили и обстреливали наш передний край, огневые позиции артиллерии, тыловые дороги, деревни и хутора. Затем, после короткой мощной артподготовки, к Горыни двинулись танки, за ними в бронетранспортерах и грузовиках — мотопехота. Открыла огонь легкая артиллерия 62-й стрелковой дивизии, застучали пулеметы, автоматы, винтовки. Вражеские солдаты выпрыгивали из машин и группами, прикрываясь танковой броней, продолжали наступать. Вижу, как первый танк, переваливаясь, вполз на мост и быстро пошел к нашему берегу. Приказываю старшему лейтенанту Плавскому: «Огонь!» В грохот боя вторгается дальний слитный залп двенадцати тяжелых пушек-гаубиц. Снаряды рвутся. Высоченные фонтаны воды вздымаются близ мостовых устоев. Один снаряд рванул на мосту. Командую: «Четыре снаряда, беглым — огонь!» Поправки никакие не нужны. Прицел точен, а разброс снарядов — это естественный эллипс рассеивания. В момент когда орудия Плавского ударили беглым огнем, по мосту двигались уже два средних немецких танка. Снаряды, каждый весом почти в три пуда, один за другим взорвались на мосту, разбивая настил, обрушивая балки. Еще серия «четыре — беглым». Задний танк, тараня ограждения моста, съехал с него и многотонной громадой ухнул в реку. За ним свалился второй. Мы продолжали бить по мосту, пока не разрушили его полностью. Одновременно три других дивизиона обстреливали наступавшие танки и пехоту. 48 тяжелых орудий сделали свое дело. Противник попятился и отошел, скрывшись за складками местности.

Позвонил начальник артиллерии генерал Сотенский, сообщил, что атаки противника отбиты по всему фронту обороны 5-й армии. Он поставил нам новые задачи, в том числе и по выявлению и подавлению тяжелых артиллерийских батарей противника. Это наша, как говорится, основная работа. Незадолго до войны 331-й артполк по этим вопросам проверил начальник артиллерии Киевского Особого военного округа генерал Н. Д. Яковлев. Приехал неожиданно, ночью, поднял по тревоге, вывел на полигон и поставил ряд задач по засечке и уничтожению огневых средств. Стреляли разными способами. Меня как командира полка он тоже проверил. Приказал стрелять «по секундомеру». То есть я должен был, наблюдая вспышки выстрелов батареи условного противника, с помощью секундомера определить разницу во [11] времени между вспышкой света и звуком выстрела, чтобы затем вычислить дальность до цели. Способ достаточно элементарный, но менее точный, чем при засечке звука специальными приборами. Задачу, поставленную Николаем Дмитриевичем Яковлевым, мне удалось выполнить. Командиры дивизионов и батарей тоже выполнили свои задачи, и начальник артиллерии округа объявил нам благодарность.

Теперь, на Горыни, наши разведывательные подразделения — батарея звукоразведки и батарея топографической разведки — работали с полной нагрузкой, определяя местонахождение вражеской артиллерии и передавая эти данные в огневые дивизионы. Контрбатарейной борьбой мы занимались несколько суток. Все атаки противника на участке 62-й стрелковой дивизии и других соединений и частей 15-го корпуса были отбиты. Но однажды утром мы узнали, что фашистские танки форсировали Горынь где-то южнее. Перестали слышать там привычные звуки боя. В середине дня ко мне на мельницу позвонил командир 3-го дивизиона капитан Саль.

— Наблюдаю немецкие танки! — доложил он.

— Много?

— Трудно сосчитать. Идут колонной по проселку. Густая пыль. Это у нас в тылу, километрах в полутора.

К вечеру обстановка еще более осложнилась. Противник с тыла атаковал огневые позиции 1-го и 3-го дивизионов. Здесь я впервые увидел, как «работает по танку» наша пушка-гаубица на прямой наводке. С командиром батареи старшим лейтенантом Феофаном Кравченко мы наблюдали за дорогой, когда сзади кто-то из разведчиков шепнул:

— Товарищ комполка, вон они!

Я оглянулся. По мелколесью, то показываясь в осиннике, то исчезая в нем, неспешно шли немецкие танки Т-III. Наши орудия, хорошо окопанные и замаскированные свежей зеленью, противник не замечал. Феофан Феофанович Кравченко взглянул на меня, я кивнул и почувствовал, как пересохло в горле. Танки шли, подставляя нам борта, до них было метров 600. Но дело в том, что предварительно батарейцы должны были развернуть орудия на 180 градусов. Маскировка слетит, и тут уж кто кого опередит!

— На колеса! — приказал Кравченко.

Бойцы расчетов, разведчики, связисты, водители — все кинулись к семитонным орудиям, чтобы, навалившись вместе, быстро развернуть их стволами к противнику. Управились в считанные секунды, и вот уже Кравченко скомандовал: [12]

— Первому орудию — по головному танку! Второму по танку, ориентир шесть! Третьему...

Грохнул выстрел. Головной танк от мощного удара как бы подпрыгнул и загорелся. У другого танка слетела башня, третий встал с расколотой броней, трещина была видна невооруженным глазом. Потом мне не раз доводилось видеть результативную стрельбу по немецким танкам, но эта запомнилась крепче всего. Может, потому, что она первая, а может, и потому, что уж очень эффективна и наглядна была эта стрельба тяжелых пушек-гаубиц прямой наводкой.

Ночью наш полк, выведя все орудия и машины, вышел из окружения и опять влился в боевые порядки 5-й армии. Армия продолжала активные действия, упорно контратакуя северный фланг немецко-фашистской группы армий «Юг», вынуждая ее отбивать эти контратаки на шоссе Новоград-Волынский — Житомир — Киев. Попытка вражеского командования с ходу прорваться к Киеву и овладеть им была сорвана.

Запомнился мне день 13 июля у поселка Чигири. На опушке леса, в землянке, командующий армией Михаил Иванович Потапов поставил на карте кружочек и приказал мне:

— Отсюда не уходить. Стоять до последнего.

— Есть, до последнего! — ответил я.

Он подумал и добавил:

— Шоссе должно стать непроходимым для их танков. Объясните с комиссаром каждому бойцу, что вся 5-я армия на него смотрит и надеется...

Семен Васильевич Братушный и его политработники вышли на огневые позиции и находились там в течение многодневного и почти непрерывного тяжелого боя. Захваченный участок шоссе мы наглухо закрыли. Часть орудий била фашистские танки прямой наводкой, другая часть вела огонь с закрытых позиций. Сожгли и подбили десятки вражеских танков и бронетранспортеров. Особенно отличились на прямой наводке батареи Феофана Кравченко, Федора Черевко и Павла Бабия. Молодые совсем люди, 22–23-х лет от роду, они быстро стали настоящими солдатами. В этих боях геройски погиб любимец полка, первый плясун, певец, отличный штабной командир, старший лейтенант Павел Иванович Батунов. Были и другие потери. Но полк в целом оставался полностью боеспособным. Только три орудия из 48 были потеряны безвозвратно.

5-я армия, отходя в глубину Коростеньского укрепленного района, продолжала вести упорные бои за каждый метр [13] земли. Так было в июле и первой половине августа. К этому времени стали ощущаться перебои в снабжении, мы были вынуждены экономить снаряды.

Вечером 17 августа мне передали по телефону распоряжение начальника артиллерии фронта генерала М. А. Парсегова (он накануне войны принял эту должность от генерала Н. Д. Яковлева, назначенного начальником Главного артиллерийского управления Красной Армии) прибыть в штаб артиллерии фронта. Вместо меня командиром полка назначался И. М. Семак, который, кстати сказать, только что был награжден боевым орденом и получил звание майора.

Попрощавшись с друзьями, я 18 августа выехал на восток. Бои шли уже в предместьях Киева и на притоке Днепра реке Ирпень, некоторые переправы находились под огнем артиллерии противника. Мы поехали дорогой на Чернигов, но все равно и на правом берегу Днепра и на левом пришлось нам с водителем не раз пережидать в канавах и за буграми авиационные бомбежки. Смотрели мы на это как на вещь обычную. Не знали тогда, что эти бомбежки лишь незначительная часть широкого вражеского плана по подготовке очередного наступления против киевской группировки советских войск, что, стремясь ее окружить, противник уже повернул с севера крупные силы танков и пехоты, а непосредственно под Киевом спланировал нанести удар через 4–5 дней{1}.

После полудня мы приехали в район Пирятина (километров 150 юго-восточнее Киева), где располагался штаб артиллерии Юго-Западного фронта. Начальник штаба полковник Н. Н. Гаврилов объявил, что я назначен в его штаб начальником оперативного отдела. Работа для меня новая, объем решаемых вопросов огромный, а времени для постепенного вхождения в них нет.

Всю ночь я просидел над картой, изучая расположение войск Юго-Западного фронта, группировки артиллерии, пути снабжения боеприпасами. Ну что я знал там, на фронте? Полосу шириной в несколько километров. А тут сотни километров. Да каких сложных! Во второй половине августа Юго-Западный фронт образовал заметный выступ, над которым с севера навис противник.

Бессонная ночь, проведенная за изучением документов, которые прямо или косвенно входили в круг моих новых [14] обязанностей, показала, что должность начальника оперативного отдела гораздо сложней, чем я себе это представлял до вчерашнего дня. По идее, ты должен, разбуди тебя хоть среди ночи, немедленно ответить на любой вопрос о группировках или перегруппировках артиллерии фронта: где, сколько, какого калибра орудия и минометы имеются на данный день и час; как обеспечены боеприпасами и транспортом; время, необходимое для переброски артиллерия из такого-то района в такой-то; характерные особенности местности по всей полосе фронта с точки зрения артиллериста и так далее. Знать все это и многое другое надо не только для того, чтобы на вопрос старшего начальника дать быстрый и точный ответ.

Ждать вопросов — значит быть пассивным. А на войне пассивность, инертность штабного работника чреваты большими неприятностями. Знание тогда приносит пользу, когда оно активное, действенное, ищущее. Однако предложения твои станут дельными, если ты хорошо знаешь не только свои войска, в данном случае артиллерию, но и войска противника, в первую очередь его артиллерию и танки.

Документы, которые я изучил, в их числе и оперативная карта, не дали достаточно полной информации ни о своей артиллерии, ни об артиллерии и танках противника. Слишком много было белых пятен — части противника с неустановленной нумерацией и составом; отсутствие свежей информации от своих частей.

Начальник отдела разведки полковник Георгий Семенович Надысев, к которому я обратился за помощью, сказал:

— Не думайте найти у нас готовые рецепты. Как штаб артиллерии, как боевой аппарат мы только еще складываемся. Не хватает опыта, специалистов и просто технических средств.

Он объяснил, что управление боевой подготовки артиллерии Киевского Особого военного округа после начала войны было переименовано в штаб артиллерии Юго-Западного фронта, но штат его и техническое оснащение практически те же. Нет собственного узла связи — ни телефонного, ни радио. Приходится пользоваться связью штаба фронта, это отнимает массу времени, артиллерийская информация запаздывает. Нет и своих сильных органов разведки на фронте, что, естественно, сказывается на данных о противнике.

— В общем, закатывайте рукава, Константин Петрович, — заключил полковник Надысев. — И ко мне заходите почаще, я тут старожил, чем могу, всегда помогу. [15]

Георгий Семенович действительно хорошо помог мне на первых порах. Характер у него был суровый, властный. Вместе с тем Надысев являлся великолепным специалистом. Большой эрудит, умница, он дело ставил выше всего, поэтому с ним легко работалось.

В этот день вечером я уже подготовил необходимые документы для ежедневного доклада начальника артиллерии фронта в Москву, в Штаб артиллерии Красной Армии. Начал вести рабочую и отчетную карты. В общем, дел навалилось столько, что головы некогда поднять, и я не раз и не два вспоминал передовую и наш 331-й гаубичный артполк РГК. Кстати сказать, первой частью, которую я нашел на рабочей карте, был этот полк.

На второй день меня вызвал начальник артиллерии фронта Михаил Артемьевич Парсегов, заслуженный генерал, получивший известность еще зимой 1939/40 года как один из организаторов артиллерийской подготовки при прорыве укреплений линии Маннергейма. Он расспросил меня о службе, о боевых действиях 331-го артполка. И положительный и отрицательный опыт, о котором я рассказывал, заинтересовал его, он приказал изложить все это письменно.

— Займитесь специалистами артиллерийской инструментальной разведки, — сказал он. — Это личное вам задание. У нас на всем фронте нет ни одного полноценного разведывательного дивизиона. Через десять дней жду вас с докладом.

Видимо, это задание мне дали потому, что мой 331-й артполк был одним из немногих полков, имевших полностью укомплектованный разведдивизион. В последних числах августа я смог доложить генералу Парсегову о состоянии и возможностях нашей артиллерийско-инструментальной разведки. Дивизионы АИР, входившие в состав полков РГК и некоторых тяжелых корпусных полков, понесли в летних боях большие потери и в материальной части и в людях. А пополнения мы могли ждать только из центра, так как специалистов по артиллерийской инструментальной разведке в запасном артполку нашего фронта не готовили. Доклад мой по необходимости вышел за первоначальную тему. Разговор о кадрах повлек за собой разговор о неправильном использовании курсантов артиллерийских училищ. Их вводили в бой в составе пехотных подразделений. Дрались они блестяще, однако разумно ли использовать курсантов второго и третьего курсов, почти готовых командиров взводов, в качестве рядовых пехотинцев? Они выбывают из строя, а кем мы завтра пополним комсостав артиллерийских частей? [16]

Требовали немедленного внимания и проблемы тяжелой артиллерии. Я уже рассказывал о действиях пушек-гаубиц на прямой наводке. Да, они своими мощными снарядами пробивали вражеские танки насквозь. Однако эти орудия следует использовать для борьбы с танками лишь при чрезвычайных обстоятельствах — когда нет другого выхода. А при господстве в воздухе авиации противника, при частых прорывах его танков к огневым позициям наши артполки РГК с их мощной, многотонной техникой сами несли очень большие потери. Пока в этих полках сохранился еще кадровый командный состав, надо было вывести их в тыл и восстанавливать боеспособность.

Генерал Парсегов внимательно выслушал эти и другие пункты моего доклада, с одними согласился, другие дополнил и развил, третьи потребовал лучше обосновать и подкрепить фактами. В целом одобрил. Решил собрать предложения других отделов штаба артиллерии и представить их в штаб фронта.

О тех же проблемах, волновавших тогда всех артиллеристов, рассказал я начальнику оперативного отдела штаба фронта полковнику И. X. Баграмяну, когда представлялся ему по службе. Иван Христофорович тут же, при мне, решил некоторые вопросы, которые находились в его ведении.

Помимо ежедневных служебных обязанностей мне, как и другим товарищам, приходилось исполнять всякого рода срочные поручения. Их было очень много. Ведь в штабе артиллерии насчитывалось всего 12 человек, им приходилось руководить боевой работой артиллерии пяти-шести армий на фронте, достигавшем иногда 600–700-километровой ширины. Как непохож был этот артиллерийский штаб сорок первого года на образовавшиеся позже крупные и в то же время мобильные, оснащенные всевозможной техникой штабные аппараты. Нелегко проходило это становление, но логично — шаг за шагом. Ибо имелось главное — прочный, до войны заложенный фундамент артиллерийской теории и практики, а также квалифицированные кадры.

Наступил сентябрь. Оперативная карта, которую я вел, довольно наглядно демонстрировала изменения обстановки на нашем фронте. В первой декаде месяца фашистские танковые и пехотные соединения группы армий «Центр» продолжали атаковать и обтекать северное крыло Юго-Западного фронта, в то время как дивизии группы армий «Юг» форсировали Днепр в сотнях километров к юго-востоку, под Кременчугом. К 10 сентября эти клещи двух вражеских группировок были далеко друг от друга. Во всяком случае, [17] я и мысли не допускал, что 15 сентября услышу: «Окружены!»

Вызвал меня начальник штаба артиллерии полковник Н. Н. Гаврилов, дал очередное поручение: разобраться с зенитным прикрытием штаба фронта (он находился в Прилуках). И вдруг, как бы мимоходом, Николай Николаевич сказал:

— С оперативными документами разберитесь. Оставьте самое важное. Остальное — сжечь.

Стал я разбирать документы, оставляя самые важные. Но воспринимал это указание в качестве меры более предупредительной, чем вызванной уже сложившейся обстановкой. Не мог поверить, что мы в окружении. Зашел полковник Гаврилов, я начал было доказывать ему, что оперативные документы надо сохранить полностью, в них ведь концентрируется вся работа артиллерийского штаба. Он сухо ответил:

— Не время для дискуссий. Через полчаса подойдут машины. Будьте готовы к погрузке.

Николай Николаевич Гаврилов взял все руководство в свои руки, так как дня два назад, когда под Кременчугом сложилась особенно тяжелая обстановка, туда выехал генерал М. А. Парсегов. Там его вместе с войсками и отрезали от своих вражеские танки.

Подошли штабные грузовики, мы погрузили в них наиболее ценные документы и, оставив в лесу под Пирятиным кучи пепла от сожженных бумаг, выехали на восток, по направлению к реке Сула.

Так, на грузовиках, штаб артиллерии продвигался проселочными дорогами всю ночь и следующий день. Потом бензин кончился, полковник Гаврилов приказал сжечь машины и все оставшиеся штабные документы. Дальше двинулись пешком, в пути к нам присоединялись бойцы и командиры из разных частей. В общем, образовался уже значительный отряд. Полковник Гаврилов отозвал нас с полковником Надысевым в сторонку, стали держать совет, как прорываться из окружения. Решили разбиться на две группы. Одна группа — ее возглавил Надысев — взяла направление на город Снятин, вторая во главе с Гавриловым пошла к Суле северней первой — на город Лохвицу. Надеялись за Сулой встретить наши части. Не знали мы, что идем прямо в скопище танковых и моторизованных частей фашистов, что именно на этом участке Сулы, между Лохвицей в Снятиным, два-три дня назад встретились 24-й и 14-й немецкие моторизованные корпуса, замкнув окружение. [18]

Перед последним переходом к Суле полковник Гаврилов выстроил наш сильно разросшийся отряд (в нем было уже человек 200) и разбил его на три подгруппы. Одну возглавил начальник организационного отдела штаба артиллерии полковник Т. Н. Подольский, вторую — полковник Н. С. Шендерович, третью — майор И. В. Степанюк. Меня Гаврилов назначил своим заместителем. Выделили боевое охранение, вперед двинулись разведчики, следом весь отряд.

До берега реки дошли без выстрела. Был ранний вечер, мы с Гавриловым, шагая впереди строя, приметили сарай, решили: коли не найдется лодок, соорудим плотики для переправы на тот берег. Внезапно с прибрежных бугров ударил пулемет, пыльным буруном прошлась по дороге пулеметная очередь. «Ложись!» — крикнул Гаврилов. Отряд рассыпался по полю, открыли ответный огонь. Но мы все на виду, противник за буграми, огонь его все усиливается. Надо что-то предпринимать. Ползу к Гаврилову, спрятался за пенек вовремя — в него врезалась автоматная очередь. Видимо, она же сразила Николая Николаевича Гаврилова. Я окликнул его, он не ответил. Ранение оказалось смертельным. Пришлось взять командование отрядом на себя. Мы атаковали и отбросили вражескую засаду, но переправиться через Сулу не смогли. Огонь гитлеровцы вели со всех сторон.

Эти события августа — сентября 1941 года на Юго-Западном фронте, героическая борьба наших войск за Киев, вражеское окружение, прорыв из него отдельных соединений и групп, гибель в бою командующего фронтом М. П. Кирпоноса, начальника штаба В. И. Тупикова, члена Военного совета М. А. Бурмистенко и других товарищей достаточно полно освещены в нашей военно-исторической литературе, в том числе в мемуарах Ивана Христофоровича Баграмяна и Георгия Семеновича Надысева. Поэтому, чтобы не повторяться, расскажу только то, что видел и пережил сам в эти тяжелые дни.

Сильный огонь противника, встретивший нас близ Лохвицы, заставил меня изменить маршрут. Мы отошли, вынеся из-под огня тело Николая Николаевича Гаврилова. Расположились в небольшой рощице. Похоронили полковника Гаврилова и еще двоих товарищей. Перевязали раненых. Второй день во рту ни крошки хлеба. Ноги как чугунные, лечь бы и заснуть, а нельзя. Немецкие танки снуют по дороге метрах в 600–700. Надо уходить. Поднял я поредевший отряд, скрытно вышли из рощицы, двинулись вдоль Сулы вниз по течению. Спустя примерно час, уже в темноте, [19] опять наткнулись на противника. Опять автоматно-пулеметные очереди почти в упор. Командую: «Перебежками, слева по два — вперед!» Вскакиваем, бежим, стреляем. Спотыкаюсь об убитого немца. Справа кто-то из наших кричит: «Ручной пулемет! Живем, товарищи!» Потом тишина. Собираю отряд на голос. Еще меньше нас стало. Идем дальше на юг.

Сколько дней и ночей мы шли, прорываясь из окружения, сказать затрудняюсь, В памяти все смешалось. Стычки, отходы, внезапный огонь, отчаянные наши атаки. Ясно запечатлелась только одна длинная и пологая высота, на ней копны сжатой пшеницы. Мы шли цепочкой друг за другом, как вдруг впереди, шагах в ста, рванул тяжелый немецкий снаряд. «Ложись!» — крикнул я. Товарищи залегли, а второй снаряд рванул уже далеко позади. И лежа я четко представил себе немецкого офицера-артиллериста на наблюдательном пункте. И как он увидел нашу цепочку, выпустил первый снаряд. Недолет! Он увеличил прицел на четыре деления, довернул орудие влево (это я определил по второму разрыву). Сейчас он споловинит полученную вилку разрывов. Странное спокойствие мной овладело. Я был уверен, что перехитрю его. Встал. Крикнул товарищам: «Следить за мной! Делать, как я!»

Высота была открыта километра на три. Мы метнулись по ней вправо, третий снаряд взрыл землю там, откуда мы ушли. И началась эта отнюдь не занятная игра со смертью. Мы длинными зигзагами бежали по полю, фашист, видимо, вошел в азарт и уже без всяких вилок бил по нас сначала орудийным взводом, потом всей батареей 150-мм гаубиц. Но мы его все-таки перехитрили и, не потеряв ни одного человека, ушли за гребень. Он уже вслепую послал нам вслед несколько снарядов, а мы молча лежали в траве, уставшие от этой бешеной гонки.

Второе, что явственно помню, — это ощущение сильного голода. Когда ночью наконец-то вышли опять на тихий участок реки Сулы, некоторые товарищи стали говорить, что лучше нам переправляться поодиночке. А то, дескать, опять заметят группу и «накроют». Пришлось мне применить свою командирскую власть. Поговорил жестко — иначе эти смертельно усталые, уже много дней голодавшие люди могли бы стать легкой добычей фашистских патрулей. Они это поняли, вернее сказать, прочувствовали. На рассвете мы встретили очень старенького дедушку — из местных жителей. Он сказал, что мы у него не первые, что он уже перевез на ту сторону Сулы многих окруженцев. Дедушка принес [20] нам хлеба, молока, сала, накормил, а затем пригнал и две лодки. Мы переправились через Сулу, поблагодарили дедушку и двинулись в сторону города Гадяч. Не доходя до него, встретили наши передовые части. Нам дали автомашины и отправили в город Ахтырка, где в это время уже формировалось новое управление и штаб Юго-Западного фронта. Командующим фронтом (и главнокомандующим Юго-Западным направлением) был назначен Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.

В Ахтырке, в доме, отведенном под штаб артиллерии фронта, нас встретил генерал М. А. Парсегов. И первым его вопросом был:

— Где Николай Николаевич?

Я рассказал, как погиб полковник Гаврилов. Лицо Парсегова стало сумрачным.

— Не уберегли! — с укором сказал он. — А какой был командир! С большой буквы. И смерть принял, как жил. По-солдатски, лицом к врагу.

Вышли мы от Парсегова, а навстречу идет Георгий Семенович Надысев. Значит, тоже пробился из окружения. Обнялись на радостях, он спросил:

— А где Николай Николаевич?

Пришлось повторить рассказ. И еще много было в этот день таких встреч с друзьями — и радостных, потому что мы снова были вместе, в общем строю, и печальных, потому что узнавали о товарищах, погибших при выходе из окружения.

Штаб артиллерии фронта был сформирован в течение нескольких дней. Костяк его составили старые работники — Г. С. Надысев, Т. Н. Подольский, В. И. Калиновский и я. Прибыли и новые товарищи. А начальником штаба был назначен полковник А. А. Гусаков. До этого дня он прошел нелегкий боевой путь. Начал войну командиром 5-й противотанковой артиллерийской бригады. Воевал на нашем фронте, пробивался с частью из окружения. В общем, строевой командир, решили мы, узнав его биографию. Однако оказалось, что полковник А. А. Гусаков и в штабном деле хорошо разбирается. Мало того, он был штабником, как говорится, до мозга костей. Меня, например, он многому научил. Гусакова отличала высокая штабная культура, мелочей для него не существовало. И, работая с ним, я скоро убедился, что дело не в его каком-то особенно дотошном характере, а в самой работе, что работник штаба должен быть именно таким — пунктуальным и дотошным, что разделение труда на нужный по существу и нужный только формально (например, [21] графическое оформление боевых документов и прочие, так называемые, «мелочи») — это признак легкомыслия, и боевая жизнь, война жесточайшим образом за него наказывает.

Между тем в середине сентября обстановка на всем советско-германском фронте оставалась сложной. В эти дни после некоторой паузы немецко-фашистское командование группы армий «Центр» приступило к подготовке операции под кодовым наименованием «Тайфун». По замыслу, эта операция должна была завершить летне-осеннюю кампанию взятием Москвы и разгромом Советского Союза.

Ставка Верховного Главнокомандования специальной директивой от 27 сентября 1941 года поставила перед командованием Юго-Западного фронта задачу «перейти к жесткой, упорной обороне»{2}. Однако исполнить директиву войска фронта, несмотря на все усилия, героизм и самоотверженность, не смогли. Слишком неравными были силы. Фашистская группа армий «Юг» непрерывно пополняла потери, а мы пополнений практически не получали, так как Ставка в этот момент все, что могла, направляла на главный участок советско-германского фронта — под Москву.

К концу октября противник, тесня армии Юго-Западного направления, овладел районом Харькова, частью Донецкого бассейна, завязал бои под Ростовом. Здесь он был остановлен совместными усилиями войск Южного и Юго-Западного фронтов.

В это тяжелое время одной из главнейших и постоянных забот штаба артиллерии фронта вообще и нашего оперативного отдела в частности являлась противотанковая оборона. Предыдущие, летние потери в материальной части и невозможность их восполнить приводили к тому, что артполки стрелковых дивизий имели по 10–12 легких орудий вместо 36 штатных. Так же слабо были укомплектованы и противотанковые дивизионы. Не редки были случаи, когда в дивизионе была одна, причем неполная, батарея вместо трех.

Острая нехватка легкой и противотанковой пушечной артиллерии, естественно, снижала наши возможности в борьбе с танками противника. Противотанковые ружья и гранаты, бутылки с зажигательной смесью — все это хорошее и действенное оружие пехоты, однако заменить артиллерийский противотанковый щит оно не в состоянии. [22]

Недостаток артиллерии мы стремились компенсировать ее маневренностью, использованием особенностей местности, которая зачастую и сама по себе являлась труднопроходимой для танков, и другими тактическими факторами. За счет этого удавалось на самых опасных участках создать противотанковые плотности по 6–7 орудий на километр фронта обороны. Дальнейшие попытки противника прорвать фронт были отражены с большими для него потерями.

В ноябре боевая нагрузка на фронты Юго-Западного направления была неравной. В то время как наш Юго-Западный фронт почти весь месяц вел бои местного значения, соседний Южный фронт провел две крупные операции на ростовском направлении: 5–16 ноября — оборонительную и 17 ноября — 2 декабря — наступательную. В результате немецко-фашистская группа армий «Юг» не смогла выполнить поставленную ей задачу прорваться через Ростов на Кавказ. Главная ударная сила противника — 1-я танковая армия понесла тяжелые потери и была отброшена от Ростова к реке Миус на 60–80 км.

Весть об успехе нашего соседа разнеслась мгновенно, и мы поздравляли друг друга. Первая крупная наступательная операция с начала войны! Первый раз противник вынужден отступать на широком фронте, его танковые корпуса не только остановлены, но и разгромлены, обескровлены и сами вынуждены перейти к обороне.

Для нас, как и для всей страны, победа под Ростовом стала долгожданной ласточкой — вестью и знаком скорых и крутых перемен. Мы слушали радио Москвы и, повторяя названия оставленных подмосковных городов, каждый день ждали: сейчас диктор скажет, что началось контрнаступление советских войск! Такое вот было чувство в те тревожные дни. Успех Южного фронта на ростовском направлении укрепил надежду и уверенность, что скоро и на нашей улице будет праздник.

Ноябрь был на исходе, фашисты все еще находились у Москвы. Возобновили они активные действия и на Юго-Западном фронте. 2-я немецкая армия сильно теснила наш правый фланг, она захватила города Ефремов и Елец, через которые проходит железная дорога Москва — Кашира — Валуйки — Донбасс. Одновременно наступавшая северней 2-я немецкая танковая армия овладела этой железной дорогой почти до Каширы. Таким образом, важнейшая магистраль, связывавшая центр страны с югом, оказалась на значительном протяжении в руках врага. Поэтому и контрдействия нашего Юго-Западного фронта, направленные на разгром [23] прорвавшегося противника, были тесно связаны с действиями соседа — левофланговых соединений Западного фронта. Предстояло совместным ударом разгромить 2-ю полевую и 2-ю танковую немецкие армии и снять угрозу обхода Москвы с юга и выхода подвижных вражеских соединений в тыл войскам Западного фронта.

Известно, что в Московской битве не было оперативной паузы между оборонительным сражением и переходом наших войск в контрнаступление. Это потребовало от штабов исключительно напряженной и точной работы. Артиллерийские наступательные группировки создавались в ходе непрестанных оборонительных боев. Мне неизвестны еще были сроки, когда Юго-Западный фронт нанесет контрудар, но, получив указание начальника штаба артиллерии полковника Гусакова немедленно подготовить расчеты на две артиллерийские группировки — северо-восточной и юго-восточней клина, вбитого 34-м немецким армейским корпусом под Ельцом, — я понял, что день наступления недалек.

Работа была кропотливая и трудная, так как обеспеченность войск артиллерией была ниже минимальных норм. По-прежнему почти все артиллерийские резервы Ставка направляла на главный участок советско-германского фронта — под Москву, поэтому мы должны были обойтись собственными ресурсами. Собрали все, что могли, произвели срочный ремонт поврежденной артиллерийской техники и вооружения, подсчитали. Фронтовая оперативная группа генерал-лейтенанта Ф. Я. Костенко, наносившая удар с юго-востока, имела по 5–6 орудийных и минометных стволов на километр фронта; ударная группа 13-й армии генерал-майора А. М. Городяянского (вспомогательный удар в обход Ельца с севера) — и того меньше.

В своих воспоминаниях маршал И. X. Баграмян приводит цифровые данные обеих артиллерийских группировок{3}, я же расскажу об одном разговоре, который дает некоторое представление о том, какую ценность представлял для нас тогда каждый орудийный ствол. С начальником штаба артиллерии полковником А. А. Гусаковым мы обговорили одну идею и пришли к генералу И. X. Баграмяну посоветоваться. Идея была такова: снять с охраны тыла шесть бронепоездов и усилить их артиллерией ударные группировки. Бронепоезда помимо средних и тяжелых полевых орудий в бронебашнях располагали и зенитной артиллерией. Поэтому естественной была первая же реплика Баграмяна: [24]

— Оголим противовоздушную оборону железнодорожных узлов.

— Немецкая авиация резко снизила активность, — напомнил Гусаков.

— Надолго ли? — спросил Баграмян и сам же ответил:

— По нашим разведданным, немецкая авиация при всех условиях, включая большие потери, переброску бомбардировочных частей на аэродромы московского направления, вполне способна нанести сильные удары по тылам Юго-Западного фронта...

Кладу перед ним на стол маленькую справку. Бронепоезда в сумме имеют 24 орудия, восемь из них — тяжелые. А во всей ударной группе Арсентия Михайловича Городнянского 26 орудий и минометов.

— Впечатляет! — согласился Иван Христофорович. — А как ввести в бой бронепоезда?

Вопрос по форме простой, но по существу сложный. Враг оседлал железнодорожную рокаду, выйти к ней с востока бронепоезда могут только через Елец, а он тоже у противника. Следовательно, одно из главных преимуществ артиллерии, одетой в броню и поставленной на рельсы, — маневренность — сведено почти к нулю.

Пришлось мне подробно доложить о рекогносцировке местности в районе Ельца. Проводил я ее вместе с железнодорожниками, с командирами бронепоездов. Обошли и облазили весь передний край, вдоль которого, то уходя во вражеское расположение, то возвращаясь в наше, тянулась насыпь железной дороги. Ремонтники уверяли, что, если наши войска возьмут Елец, они быстро восстановят главные повреждения и бронепоезда выйдут на железнодорожную рокаду.

В общем, надо было выбирать: либо оставить бронепоезда на охране станций от воздушного врага, либо вывести их на передовую, усилив наши наступательные артиллерийские группировки шестью батареями. Решили рискнуть, приняли к исполнению второй вариант, безусловно более активный.

6 декабря 1941 года войска правого крыла Юго-Западного фронта перешли в наступление, к 13 декабря окружили основные силы двух пехотных дивизий 34-го немецкого армейского корпуса и к 16 декабря разгромили их. Мы освободили свыше 400 населенных пунктов, в их числе Елец и Ефремов, за десять дней продвинулись на запад на 80–100 км, захватили 150 орудий, 250 пулеметов, более 700 автомашин [25] {4}. А если рассматривать сложившуюся обстановку с точки зрения взаимодействия правофланговых соединений нашего фронта с левым флангом Западного фронта, то их совместный удар нанес тяжелое поражение 2-й полевой и 2-й танковой немецким армиям и снял угрозу охвата противником Москвы с юга.

До конца года войска Юго-Западного фронта продолжали активные действия, атакуя врага ограниченными силами с целью сковать его соединения и не позволить перебрасывать их с нашего участка на московское направление. Там продолжалось контрнаступление советских войск. Противник чрезвычайно нуждался в резервах, но мы не позволили ему снять с нашего направления ни одной укомплектованной дивизии.

Перед Новым, 1942 годом к нам приехал главком маршал С. К. Тимошенко и от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями большую группу генералов и старшего командного состава штаба и управления Юго-Западного фронта. Награды получили и мы с начальником штаба артиллерии полковником Гусаковым. Привинчивая орден на гимнастерку, он спросил:

— У тебя тоже первый?

— Первый.

— Это нам за трудное лето, за прямую наводку, — сказал он задумчиво.

А я вдруг произнес то, что уже давно меня мучило:

— Надоело в штабе.

— Мне тоже, — сказал он. — Чувствую себя на месте, а охота опять в строй.

— Пошли к начальству? — предложил я. — Пока у начальства хорошее настроение.

— Пошли! — согласился он, и мы сразу отправились к Михаилу Артемьевичу Парсегову, изложили просьбу.

— Оба? Сговорились? — изумился он и принялся нас ругать. Дескать, уйдет начальник штаба, уйдет начальник оперативного отдела, что останется от штаба артиллерии и что прикажете делать ему, начальнику артиллерии?

Он был искренне возмущен нашей просьбой, да и я, будь на его месте, наверное, не похвалил бы основных помощников за то, что они собрались уходить из штаба. Но Михаил Артемьевич Парсегов, погорячившись, все же пошел к главкому, [26] бросив с порога: «Ждите!» Вернувшись, сказал: «Ступайте к Семену Константиновичу, он вам пропишет ижицу!»

Вошли мы в кабинет маршала Тимошенко, он улыбнулся.

— Награждаю, — говорит, — а вы убегаете из штаба? Хотите в 28-ю армию{5}?

— Хотим! — сказали мы с Гусаковым.

— Ну и славно! — сказал Семен Константинович. — Армия, как вы знаете, формируется. Ее артиллерия тоже. Вы, — обратился он к полковнику Гусакову, — назначаетесь начальником артиллерии армии, а вы, полковник Казаков, назначены его первым заместителем. Довольны?

— Так точно!

Мы выехали в расположение 28-й армии. В пути говорили о последних новостях с фронта под Москвой. Громим и гоним немца там, будем громить и гнать его из Харькова, из Донбасса, с Украины вообще. Это нам казалось очень близким. Оттого-то мы и отпросились из штаба в строй. Очень хотелось своими руками мстить врагу. Это была наша психология тех зимних месяцев, события которых волновали и воодушевляли весь советский народ. Великая победа под Москвой — она как бы озарила горизонт всей войны. Не зря же сказал потом поэт: «И Берлин, если помнится, назван был под Москвой».

В первой половине января Юго-Западный и Южный фронты смежными флангами провели Барвенково-Лозовскую наступательную операцию, вбили глубокий, до ста километров, клин в оборону противника в Донбассе. Наша 28-я армия находилась довольно далеко от этих мест и участия в операции не принимала. Доформировывая артиллерию армии, мы готовили ее к весенне-летней кампании. Штаб фронта разрабатывал крупную наступательную операцию, целью которой был разгром харьковской группировки противника, освобождение Харькова, создание соответствующих предпосылок для наступления в Донецком бассейне. Операция была намечена на май, однако участвовать в ней мне не пришлось. В конце марта меня вызвали в Москву, в Штаб артиллерии Красной Армии. [27].