Совсем другая война
Опять в строю
Запасной полк, как приемный пункт пополнения 39-й армии 3-го Белорусского фронта, в мае 1944 года стоял в районе маленького белорусского городка Лиозно. Я попал в этот запасной полк.
После сдачи сопроводительных документов полагалось пройти санобработку. Все, в чем прибыл, оставлялось в предбаннике, и после бани, на которую отводилось едва ли пятнадцать минут, стали обмундировывать. Мне досталась солдатская гимнастерка б/у, солдатские галифе б/у. С обувью вышла небольшая заминка. В любом случае это были ботинки и обмотки, называемые солдатами трехметровыми голенищами. Ботинки можно было брать либо наши, грубые из кожемита, или американские, партия которых была прислана из Америки по ленд-лизу. Американские ботинки красивые, коричневые, с рантом. В таких ботинках не стыдно было бы пойти и в Большой театр, но, по отзывам фронтовиков, в условиях окопной глины и постоянных дождей они раскисали и разваливались через месяц-полтора. Предпочтительнее отечественные.
Я уже не красноармеец, а солдат Советской Армии.
С 10 мая по 15 июня через запасной полк прошло двадцать пять тысяч человек. Поэтому пребывание в полку было скоротечным. Чтобы занять людей чем-нибудь, начальство заставляло заниматься строевой подготовкой даже старослужащих и опытных солдат, прибывших в полк из госпиталей после ранения.
За несколько дней подобралась команда и нам объявили, что направляемся в 91-ю дивизию. Лиозно отстояло от фронта на тридцать шесть километров. Нам придали духовой оркестр из десятка музыкантов, и мы под звуки маршей походным порядком прибыли в расположение штаба 91-й дивизии. Началось распределение по подразделениям. Это самый главный момент в жизни солдата.
Самое страшное — попасть в пехоту. Все стремились в артиллерию, считая, что в ней на фронте служба более безопасна, а в пехоте в первом же бою убьют или ранят.
Проходя перед строем, помощник начальника штаба дивизии скомандовал:
— Кто служил в артиллерии — шаг вперед!
Чуть ли не половина строя сделала шаг вперед. Помначштаба, видя, что толку не добьешься, представил возможность самим артиллерийским командирам пройти по строю. Капитан-артиллерист останавливался перед каждым солдатом и спрашивал: «В какой части служил?» Если в артиллерии, то в какой: дивизионной, противотанковой или полковой. Путем легких вопросов четко устанавливал, врет или нет. Так отобрались действительно артиллеристы.
Относительно безопасности службы, это в какой-то степени верно для дивизионной артиллерии, стреляющей с закрытых позиций. Да и то не всегда. Достаточно вспомнить бой нашей батареи в первые два дня войны, в 1941 году.
Орудия противотанковой и полковой артиллерии всегда находились в боевых порядках пехоты или впереди нее. Говорить о преимуществах перед пехотой нет смысла. Так с превеликим трудом я попал в противотанковую артиллерию — 97-й отдельный противотанковый дивизион. В феврале 1944 года дивизион участвовал в неудачной операции под Витебском, в бою за станцию Заболотенка понес большие потери в личном составе и нуждался в квалифицированном пополнении.
Я имел возможность оглядеться, сравнить с 1941 годом и поражался увиденному.
Механизированный дивизион, лошади были только в хозяйственных подразделениях. На вооружении знакомые пушки ЗИСы 1939 года выпуска, модернизированные, облегченные, стреляющие только прямой наводкой. Верхняя половина щитка опускается, что помогает замаскировать орудие в кустах или во ржи. Тащит пушку автомашина «додж», на которой размещается расчет и запас снарядов. Автомобили «студебекер» обслуживают все подразделения дивизиона по подвозке грузов и передислокации. Два открытых вездеходных «виллиса» прикреплены к командиру дивизиона и штабу. В дивизионе есть взвод противотанковых ружей.
Из индивидуального оружия преобладают ППШ (пистолет-пулемет Шпитального) [Вообще-то не Шпитального, а как раз Шпагина. — Hoaxer ] с рожковой и дисковой обоймами, сконструированные предельно просто и действующие безотказно. Есть также два крупнокалиберных пулемета ДШК (Дегтярев — Шпагин крупнокалиберный), установленных стационарно на автомобилях.
Тактика — расчищать путь вперед огнем, а не человеческими телами.
Командный состав от командира орудия до командира дивизиона отличает уверенность в себе и в мощи своего оружия. Дисциплина фронтовая, дружеская, с точным выполнением приказов. Командование на награды не скупилось. В отличие от 1941 года, каждый солдат чувствовал заботу и внимание командиров. Все были снабжены медальонами, пропавших без вести быть не должно.
Вот это настоящая, современная армия!
Нас построили для принятия присяги и вручения оружия. То, что я принимал присягу в декабре 1939 года, — не в счет. Вызвали меня из строя. Я прочел текст присяги, а при вручении мне автомата ответил, как положено: «Служу Советскому Союзу! — и добавил (что не было предусмотрено уставом):
— Когда у меня в руках оружие, то я никакого паршивого немца не боюсь».
Я не мог предполагать, что этой фразой сделал подарочек политработникам. Она была отражена в донесении в политотдел дивизии, конечно, в приукрашенном тоне, в виде клятвы. Это показывало хорошую воспитательную политработу в дивизионе и для меня имело некоторые последствия.
Меня направили в батарею старшего лейтенанта Удалова. Учитывая мой фронтовой и партизанский опыт, назначили командиром отделения разведки с присвоением звания младшего сержанта. В отделении были рация, два радиста, Баранов и Завьялов, и три разведчика. В состав отделения входил и ординарец командира батареи.
В блиндажик, который отвели отделению, зашел старшина батареи Скопенко. Осмотрел меня и сказал: «Негоже артиллеристу ходить в обмотках. Пойдем-ка со мной». Так я обрядился в добротные кирзовые сапоги и приобрел себе надежного фронтового друга Мишу Скопенко.
Витебская операция
О времени наступления сообщают сверху командирам дивизий за десять дней, командирам полков и дивизионов — за несколько дней, за два дня — командирам батарей, за три часа — солдатам. Но по некоторым приметам солдаты узнают об этом намного раньше.
К орудиям нашей батареи, стоявшим на стыке пехотных рот в районе первой траншеи и впереди нее, приказано подвезти снаряды из расчета примерно на два часа боя. Значит, будет артподготовка, что возможно только при наступлении.
Неожиданно ночью послышался характерный стрекот моторов. Это ночные бомбардировщики «кукурузники» ПО-2 из женского авиаполка пошли бомбить передовую немцев. Достаточно было огонька папиросы, чтобы получить маленькую бомбочку. Поэтому немцы замирали и не стреляли. Одновременно производилась воздушная разведка. Тоже не случайно, что-то будет.
К нам на НП пришла группа офицеров. В ней был высокий плотный человек в солдатской форме с погонами солдата, которого называли «товарищ ноль третий». Меня попросили уступить место у стереотрубы и предложили пойти покурить в траншею. Старослужащие солдаты признали — это командир дивизии полковник Кожанов из штаба. Признали и полковника Фролова, начальника артиллерии дивизии. Высокое начальство пришло не зря.
По этим приметам мы вычислили, что наступать будем завтра-послезавтра. Наши определения начала наступления совпали с поступившим командиру дивизиона приказом, о котором мы ничего не знали. Экие провидцы!
Мы стоим у реки Лучесы. Немецкие окопы на восточном ее берегу. За спиной у немцев река. С солдатской точки зрения, это плохая позиция. Нас от реки и от немцев отделяла заболоченная пойма. Нейтральная полоса. Напичкана минами и перегорожена колючей проволокой в три кола, как с нашей, так и с немецкой стороны. Нейтралку с ее адской начинкой и огневые точки немцев должен обработать наш дивизион, чтобы расчистить путь пехоте. Ночью передовую пересекли несколько групп саперов, чтобы проделать проходы в минных полях и снять «лишние» мины. Опасная работа, все время под пулеметным огнем противника.
Наша батарея устанавливала орудия также ночью. Немцы время от времени постреливали, и случайную пулю в ногу получил командир орудия Максимишин, но остался в строю.
23 июня 1944 года в 6 часов утра началась артподготовка. Били из сотен орудий всех калибров. Грохот, завывание летящих орудийных снарядов и мин гвардейских минометов, дым, застилающий все поле боя... Как приятно новичку, битому в 1941 году, наблюдать такую мощь огня!
После часа артподготовки пехота в атаке заняла немецкие траншеи, потеряв при этом убитых и раненных на нейтралке, к которым спешили санитары. Вблизи наших орудий, перекинувшись через бруствер, лежал пехотинец, убитый в момент атаки.
Мы снялись без потерь с огневых позиций, так как все цели были подавлены, и направились к переправе через Лучесу вдоль бывшего фронта. Остались сотни снарядов, неизрасходованных из-за сокращения артподготовки на час. К середине дня 23 июня при поддержке танков батарея вышла к станции Замосточье, перейдя железнодорожную линию Витебск — Орша.
Станция располагалась в густом лесу, который прорезала дорога на Скрыдлево, очень удобная для засад. Командиры батарей посовещались и решили отправить разведку от каждой батареи. Развернутой цепью мы шли по лесу и попали под огневой налет тяжелой немецкой артиллерии. Огонь очень плотный. Густой лес спасал от осколков, но закрывал всякую видимость за десяток метров. Убит радист Завьялов.
Убедившись, что немецкой засады нет, батареи на третьей передаче проскочили лес и заняли позиции на его опушке.
Так закончился первый день операции.
Во второй день 91-я дивизия продвинулась на двадцать пять километров, к исходу дня вышла на рубеж дороги Витебск — Островно и зявязала бой за Островно. Наша батарея была оставлена как заслон, а дивизия основными силами вышла к Западной Двине, закрыв выход немцам из окруженного Витебска.
В пылу боев огневая позиция нашей батареи оказалась неудачной — на склоне высоты, обозреваемая и незащищенная со всех сторон. Перед нами в низине раскинулось село, безжизненное и безмолвное. Даже собаки не лаяли. Жители попрятались в погреба.
Комбат послал командира взвода лейтенанта Жогу и меня в разведку. Мы спустились с высоты, взяли автоматы наизготовку, сняли с предохранителей, продефилировали по главной улице села туда и обратно, рискуя попасть в плен. И только при выходе на околице заметили шевеление в больших сараях, там изготовились два немецких танка. Сомнений не оставалось, здесь концентрируются немцы для прорыва на запад.
Не успели мы подойти к орудиям, как танки открыли огонь по батарее. Стреляли неточно, и ни одно орудие не пострадало. В сгущающейся темноте батарея снялась и разместилась на новой огневой позиции.
Ночью к юго-востоку от Островно сосредоточилось много наших артиллерийских батарей. Подошли также несколько «катюш» новой модификации с 48 минами на установке машины. (Мне раз пришлось оказаться в зоне разрывов этих реактивных снарядов. Мины термитного действия летят со смертельным воем, земля плавится от разрывов, остается черная полоса. Прижимают к земле физически и парализуют волю.)
С рассветом 25 июня противник после обстрела из танков и самоходных орудий попытался прорваться через наши боевые порядки. Интенсивный ответный огонь из орудий и реактивных минометов остановил продвижение. Во второй половине дня по скоплению войск и техники немцев ударила наша бомбардировочная и штурмовая авиация. Подавив зенитные батареи, наши штурмовики на бреющем полете расстреливали скопления солдат, орудия и машины. Появились первые пленные.
Несколько немецких солдат вышли на нашу батарею и сдались в плен. Среди них был общительный парень Вилли. А тут у нас оказалась трофейная машина без шофера. Вилли сел за руль и ездил с нашей батареей. Про это узнали в политотделе дивизии. Приехал подполковник и отругал начальство:
— Вы что, с ума сошли?! Немедленно отправить его на сборный пункт пленных.
26 августа в районе озера Мошно и совхоза «Ходцы» скопились вырвавшиеся из-под Витебска и вновь попавшие в окружение немецкие формирования, которых блокировали со всех сторон полки и батареи 91-й и 17-й гвардейских дивизий. Расстрел прямой наводкой, минометные налеты, пулеметный огонь по скопившимся на небольшом пространстве немецким частям привели к массовому уничтожению противника, тысячи убитых по периметру окружения. Разгром полный.
В наших тылах бродили разрозненные деморализованные группы немцев.
Мы с Хасановым, шофером орудия Максимишина, поехали в тыл искать наш хозвзвод. По дороге встретили небольшую группу немецких солдат. «Хэндэ хох!» Немцы побросали оружие и подняли руки. Пока Хасанов собирал автоматы и грузил в кузов, я держал немцев под прицелом. Я спросил Хасанова:
— Что мы будем делать с ними? Конвоировать на батарею?
Хасанов долго не думал:
— Надо найти хозвзвод, а их кому-нибудь передадим...
Поехали дальше. Немецкое воинство бодро шагало за нами, благо ехали медленно из-за разбитой дороги. В ближайшей деревне мы их сдали пехотинцам. Автоматы привезли на батарею.
Сдача в плен приобрела массовый характер. Многих пленных уже не конвоировали, махнут рукой в направлении тыла — иди туда, там принимают.
В результате Витебской операции было взято в плен девятнадцать тысяч солдат и офицеров.
Наши обозы оказались в сложном положении. Батальоны и батареи ушли вперед, и обозы очутились в тылу, напичканном бродячими немцами, пытающимися уйти на запад. Несколько стычек с немцами заставили придать тылам боевое охранение.
Вернулся с хозвзводом старшина Миша Скопенко — серый, с растерянным видом, командовал слабо и угнетенно.
Я спросил его:
— Что с тобой?
Он неохотно ответил:
— Хуже не бывает. Как-нибудь потом расскажу.
Рассказ я услышал только через двадцать лет у него дома, в Донецке. Он говорил откровенно:
— Я оторвался от машин, разыскивая дорогу, и наткнулся на немцев. Офицер скомандовал «руки вверх». Я поднял руки. Оказался в плену. Немцы отвели меня подальше от дороги. Отняли пистолет и документы. Среди них партбилет. Поговорили между собой, бросили меня и ушли.
Мне стало не по себе от его рассказа. Утратить партбилет, значит, выключиться из жизни.
— А что же дальше?
Он рассказал об этом секретарю партбюро.
Тот посоветовал:
— Езжай обратно на то место. Зачем им эти документы? Наверное, они их выбросили. Поищи.
Миша продолжал:
— Я долго искал. Наконец наткнулся на них, затоптанных во мху. Тем и спасся.
Случай замяли. В гвардейской части умеют хранить тайну.
В ходе Витебской операции я был награжден орденом Отечественной войны II степени. Меня удивила щедрость начальства. По моей собственной оценке, все мои деяния тянули только на медаль «За отвагу». В 1941 году никого не награждали. Не за что было награждать — оставили немцу пол-России, бросили на произвол судьбы население, потеряли все вооружение.
На окружение и разгром советскими войсками немецкой группировки под Витебском в июне 1944 года потребовалось всего пять дней. Рекордный срок при малых потерях. В конце июня 39-я армия была выведена во второй эшелон и возобновила боевые действия уже в Литве.
Литва
В великолепном настроении, с гордостью победителей, сверкая полученными наградами, войска 39-й армии двигались по Белоруссии, по территории, уже освобожденной войсками первого эшелона. Всюду радостный братский прием. Люди выходили навстречу с улыбками, с цветами, с домашним вином.
Так триумфально мы доехали до границы с Литвой. 10 июля. Вот она, никогда не виданная заграница! Перед нами литовский приграничный городок Свенцяны (Швенченис). Мы остановились на площади перед костелом. После Белоруссии полная смена настроения. Местные жители смотрели на нас равнодушно. Никаких восторгов. Изумленно оглядывали машины, пушки, солдат. Ничего не спрашивали. Настороженность во взглядах. Чувствовалось — гости незваные.
Несколько мелких стычек с заслонами немцев севернее Пабраде — и 16 июля мы вышли на рубеж Ширвинтос — Жалваряй. Мы вступили в страну с совершенно иной природой и укладом жизни.
Живописные холмы, покрытые лесом вперемежку с полями. Одуряющий запах созревающей ржи, скошенного сена. Мирно пасущиеся лошади. Воздух, наполненный ароматом свежести и покоя. Аккуратные хутора. Очаровательные сельские пейзажи. Поселки с обязательным костелом. Чисто и прибрано на улицах. Полная сытость жизни села, свойственная индивидуальному рачительному хозяйству. Патриархальная мирная страна. Зачем здесь война? Почему все это надо корежить снарядами?
Главную ценность в Литве тех лет представлял металл в любом виде. Республика железной руды не имела, и металл ввозился из-за границы. Мне пришлось заходить в хуторские дома, оставленные в панике хозяевами, и я видел все деревянное — кровати, домашняя утварь, даже щеколды на дверях, грабли, лопаты. Посуда — гончарные изделия из глины. Металлическим был только инвентарь, незаменимый на деревянный, — плуги, топоры, обода и оси телег, пилы (в основном лучковые).
Под Ионавой нам определили на постой один дом. Наступил вечер, темно. Дежурный пришел ко мне и говорит: «Товарищ сержант, там хозяин в сарае что-то прячет». Мы тихонько подкрались. Он выкопал яму для стоящего рядом ящика. Мы думали, там личное оружие или патроны. Когда же вскрыли, то увидели гвозди разной величины. Я хозяина спросил, зачем он это делает. Он ответил, что гвозди — его деньги. Он их обменяет на что угодно.
В доме потом разговорились (хозяин знал русский язык). Я его спросил:
— Какие налоги были при Сметоне?
Он ответил с усмешкой:
— Два гуся и два десятка яиц.
Пацифистские настроения — в сторону. Идет война, жесткая и безжалостная.
Армия в наступлении. 23 июля 91-я дивизия выдвигается на рубеж реки Свенты (Швентойи) и захватывает с ходу плацдарм на ее западном берегу южнее Укмерге. Немцы обстреливают плацдарм из минометов и пулеметов. Пошли в контратаку, но были отбиты огнем орудий прямой наводки и отступили, оставив убитых в зоне нашего огня.
Мы, разведчики, пошли осматривать оставленное немцами поле боя. По склону высоты валялись тела убитых в полной выкладке, с ранцами. Вдруг двое «убитых» вскочили, подняли руки вверх с возгласом: «Мы русские». Около одного из них был брошен автомат, на ремне другого висел парабеллум.
Я сказал: «Отдай парабеллум». Пленный снял его с ремнем и отдал. Небольшой допрос:
— Власовцы?
— Нет. Мы из охранного батальона. Немцы силой заставили нас идти в контратаку.
Мы их обыскали, отобрали часы и бритвы и отправили под конвоем солдата в тыл.
Парабеллум остался у меня. Это очень хорошее, безотказное оружие. Свой автомат я возил в машине Хасанова. И каску тоже.
Рубеж Рассейняй — Раудоне, на который мы вышли в начале августа, оказался препятствием, которого мы не могли преодолеть два месяца — август и сентябрь 1944 года.
На правом фланге этого рубежа с нами 84-й корпус легко взял Рассейняй. Однако противник 14 августа мощным ударом прорвал оборону и окружил наши войска в Рассейняе. Гарнизону все же удалось пробиться из города с помощью 91-й дивизии и приданных артиллерийских средств, прорыв немцев был остановлен.
Установилось затишье. Известно, что затишье на фронте ничего хорошего не несет.
И надо же было такому случиться, что в расположении батареи оказался начальник артиллерии дивизии полковник Фролов со своими ординарцами.
Полковник подозвал комбата и приказал подготовить «додж» с тремя разведчиками, включая шофера. Через десять минут доложить о готовности.
Мы оказались втроем: я, Рубанов и шофер Хасанов. Полковник объяснил:
— Надо промаячить перед деревней на машине, чтобы выявить огневые точки противника. Надо фрицам показать легкую добычу. Останетесь в живых — ордена на грудь, не останетесь — на то война. Выполняйте.
— Ничего себе заданьице, — пробурчал Хасанов, — живая мишень.
Я до сих пор не пойму, зачем это потребовалось. Неужели не было других средств? Но приказ есть приказ.
Всмотрелись в дорогу. Местами у придорожной канавы есть кусты. Они нас прикроют, но это малое утешение.
Мы выезжаем на исходный рубеж, взвинченные, напряженные и готовые ко всему. Однако знаем, что единственный наш шанс — предельная скорость.
— Погибать, так с музыкой, — выругавшись, безнадежно сказал Хасанов и нажал на газ.
Машина понеслась по пыльной, ухабистой полевой дороге. Мы пригнулись как могли под ненадежную защиту мотора и бортовых досок, ожидая беспрерывно того момента, когда машину прошьют пулеметные очереди или в лучшем случае пролетят над ней.
— Жми, Хасанов, жми...
Но что такое? Не стреляют немцы.
Я даю команду свернуть на поперечную дорогу. Машина круто заворачивает, внезапно Хасанов тормозит, и мы, уже без команды, единодушно вываливаемся в кювет.
Почему же не стреляют немцы? Не видели, что ли, этот пыльный хвост за нашей машиной? Я подползаю к краю кювета и, вынув бинокль, пытаюсь выяснить причину пассивности противника. Но с левого фланга раздается дудуканье немецкого станкача, и пули звенькают где-то по капоту и бортовым доскам. К этому станкачу присоединяются еще два, но уже с правого фланга. Наконец все стихает.
Заведется ли мотор? Хасанов подползает к машине и включает зажигание. Жив курилка!
Мы круто разворачиваемся и на предельной скорости, получив добавочную порцию пуль, влетаем на опушку рощи Чулок.
— Молодцы, — передал полковник Фролов по рации. — Молодцы, но только наполовину. Придется промаячить еще раз.
Мы снова несемся по этой проклятой дороге.
Машина, изрешеченная пулями, приближается к заветной сосне на опушке леса. Неожиданно Рубанов неестественно откидывается и откатывается к заднему борту. Хасанов делает крутой поворот и, съехав под горку, останавливает машину.
Что там было выявлено в результате этой сумасшедшей гонки, нам не сообщили. Известили из штаба, что мы все трое награждены орденами Красной Звезды за выполнение задания, связанного с риском для жизни.
С переходом к обороне изменилось кое-что и в моей службе. Старшина Скопенко уезжал на фронтовые курсы младших лейтенантов и передал мне старшинство батареи. Присвоили звание старшего сержанта.
Я впервые столкнулся с батарейным хозяйством, где самое главное составляли продукты питания. Сразу же предъявил требования командир батареи капитан Удалов:
— Как там у тебя получится, меня не интересует, но чтобы у меня всегда была фляжка водки.
Водку давали только в наступлении, и за ее распределением солдаты тщательно следили. Капитану, как и всем, было положено сто граммов. Где найти выход?
Мишка Скопенко просветил меня:
— Ты заведи знакомство с другими старшинами. Сейчас много трофейного спирта, поделятся. Заведи себе канистру спирта в запас. Если не достанешь спирта, разведи водой водку.
Но я не мог этого делать.
Вообще продуктами снабжали регулярно и полностью. Кроме того, после боя старшины шли на хитрость: сообщали в строевой записке минимальные потери убитыми, и на мертвые души получали продукты полностью, в том числе и водку. В наступлении захватывали много складов, так что «доджи» были переполнены продуктами. Особой популярностью пользовались французские крепкие сигареты и вино.
6 сентября 1944 года началось наступление на город Таураге. Когда наш 5-й гвардейский корпус прорвал оборону противника и преследовал отступавшие немецкие части, все обозы, в том числе и наш (две машины), двинулись вперед и обогнали пехотные батальоны. Мы с удивлением обнаружили, что впереди нас никого нет, и остановились, поджидая свои части. Первым нас догнал командир корпуса генерал Безуглый на своем «виллисе» в сопровождении разведчиков. При преследовании отступающего противника генерал Безуглый со своим разведбатальоном шел всегда впереди наступавших, по-чапаевски. На этот раз обозы его опередили.
Город Таураге был взят 9 октября 1944 года.
Восточная Пруссия
В тот же день, 9 октября 1944 года, 17-я гвардейская дивизия нашего 5-го корпуса, а за ней и наша 91-я дивизия первыми вышли на государственную границу с Германией и вступили на территорию Восточной Пруссии, форсировав реку Шешупе и заняв приграничный городок Ширвиндт. 91-я дивизия продвинулась немного далее на запад и остановилась на высотах западнее городка Эйдкунен. Эти два городка были оставлены жителями, а имущество в домах брошено.
Штаб дивизиона и я со своим хозяйством расположились на фольварке с крепкими каменными строениями и надежными подвалами. Дивизия закрепилась, и мы стояли в обороне три месяца — до 13 января 1945 года.
16 октября 1944 года перешел в наступление южный фланг 3-го Белорусского фронта, имея целью захват Гумбинена и Инстербурга (Гумбиненская операция). Наступление оказалось неудачным. Войска продвинулись на тридцать километров и были остановлены подошедшими резервами противника. 39-я армия обеспечивала правый фланг прорыва. 91-я дивизия в боевых действиях не участвовала — 27 октября последовал приказ о переходе войск к обороне.
Спокойное наше существование 27 ноября нарушилось неожиданной атакой немцев со стороны города Пилькаллен на стыке 91-й и 17-й дивизий. Немцы потеснили нашу пехоту и ввели в бой танки. Завязался тяжелый кровопролитный бой, исход которого решил введенный в сражение второй эшелон нашей дивизии.
Бой был уже на исходе, и я возвращался с передовой в наш фольварк. Не доходя метров десять до спуска в подвал, я услышал шипящий звук летящего снаряда и моментально плюхнулся на землю в небольшую выбоину. Снаряд разорвался в метре от меня. Еще несколько снарядов вспороли землю у моих ног и сбоку. Мелькнуло в голове, что немецкий артиллерист специально охотится за мной. Рядом же куда более важная цель: во дворе фольварка машины и штабеля боеприпасов. Разрывом меня забросало землей, шинель разорвана в нескольких местах настильными осколками, которые задели и спину. Я впился в землю. Немецкий наблюдатель неотступно следил за мной, не давая поднять головы. Решив, что я убит, немцы на минуту-другую прекратили обстрел, и я успел за это время перекатиться в ямку около подвала.
Этот случай подавил меня психологически. Я стал бояться разрывов, пулеметного огня. Войне мало дела до личных психологических переживаний, у нее свой, строго заданный ход.
Вскоре произошло изменение моего служебного положения. Сославшись на то, что я мало подхожу на роль старшины-хозяйственника, я по договоренности со штабом 195-го артиллерийского полка нашей же дивизии был переведен в штаб одного из дивизионов этого полка на должность топографа-вычислителя. В мои обязанности также входило вести всю текущую документацию дивизиона.
Стоим в обороне. Приказание: в тылах полка получить топокарты. Мы отправляемся за ними на «студебекере», водитель которого приятная молодая женщина Майя Смирнова. Такое на фронте встречается нечасто. Обычно женщины служат телефонистками, радистками, санитарками и избегают такого неприятного дела, как возиться с машиной и бензином. Майка была другого склада.
Как выглядела Майка? Вы видели в хронике регулировщицу в Берлине 1945 года у Бранденбургских ворот, которая так весело вертится и помахивает жезлом? Вот примерно такой была Майка.
Не раз она вспоминала, как, повинуясь патриотическому порыву, после победы на Курской дуге, пошла в военкомат, добилась зачисления в армию и получила направление в запасной полк.
В полку после санпропускника выдали Майке ботинки, обмотки, мужское нижнее белье, гимнастерку и галифе. Надевая ей пилотку, сержант — заведующая женской вошебойкой — сказала: «Всё. Воюй, солдат! На фронте переобмундируешься».
Младший сержант Лариска, щеголеватая и начищенная, приехавшая в полк за пополнением, напутствовала Майку: «Кобелей там хватает. Все на тебя смотрят жадными глазами. Самое главное: прислонись к кому-нибудь, лучше всего к начальству, чтобы остальные не приставали. Тогда будут тебе и форма и сапожки».
Сама Лариска «прислонилась» к начальнику полкового боепитания и поэтому была весела и независима.
Майке не хотелось ни к кому прислоняться, хотя желающих хватало. Через некоторое время, потребное для приобретения солдатских привычек, Майка освоила вождение машины по-фронтовому.
Еще в начале своей шоферской карьеры Майка отвозила как-то раненых во фронтовой госпиталь. Госпиталь жужжал, как потревоженный улей, — приехал медицинский генерал. Всех врачей, сестер, санитарок спешно построили. Оказалась в строю и Майка. Генерал прошел вдоль строя, посмотрел на ботинки Майки и спросил, какие у нее просьбы и претензии. И весь строй выдал единым махом: «Чулки!»
Так Майка и переобмундировалась.
Вскоре Майке выдали новую машину — американский «студебекер».
В один из артиллерийских налетов этого красавца изрешетило осколками. Майка его выходила: заделала все дырки и отремонтировала.
13 января 1945 года с полуторачасовой артподготовки началась Восточно-Прусская операции 3-го Белорусского фронта. Противник оказал жестокое сопротивление. В первый же день наступления войска завязли в тактической зоне обороны немцев. В последующие дни жестоких боев положение стало выправляться. 16 января все-таки был взят злополучный Пилькаллен.
Оборона немцев была расшатана, и 91-я дивизия 19 января пошла вперед, 23 января овладела рубежом реки Дайме и 30 января вышла на позиции северо-западнее Кенигсберга.
С рубежа у Теплякен 91-я дивизия, согласно приказу командующего армией, как шило, воткнулась в немецкий фронт, не обращая внимания на фланги и тылы. Под пулеметным огнем справа и слева рванула, минуя Кенигсберг, через весь Земландский полуостров, аж до Балтийского моря. Бутылку с балтийской водой отправили командующему 39-й армией.
Нахальство всегда наказывается. Соседи не поддержали, и немцы восстановили фронт. Мышеловка захлопнулась. Дивизия и еще кое-какие части оказались отрезанными и сражались в окружении семь дней. С севера море, с юга море, сзади крепость Пиллау, впереди фронт. Ладно бы окружение в 1941 году, но уже вот-вот конец войны!
Когда мы, считая, что идем вперед, опомнились, оказалось, что надо повернуть фронтом назад.
Вечер 9 февраля застал нас у городка Гермау в немецком блиндаже около луга, по которому бродили обезумевшие без дойки коровы. К вечеру прилетел на ПО-2 командир дивизии полковник Кожанов.
Дождь, рваный ветер. На беду еще обстрел орудия немецкого крейсера, пришвартованного у причальной стенки Пиллау. Мы уже давно привыкли к обстрелам полевых орудий, но летящий крупнокалиберный снаряд корабельной артиллерии — это что-то особенно леденящее душу. Летя, он воет каким-то рокочущим звуком, воздух трясется, а взрыв сносит кирпичный дом без остатка.
Среди всего этого грома передается приказ — идем на прорыв из окружения. Построились в колонну.
Я шел к своей машине, когда меня окликнул лейтенант Жога, мой командир взвода в 97-м противотанковом дивизионе. Он, раненный в руку, каким-то образом оказался без личного оружия и попросил меня что-нибудь ему достать. У меня были парабеллум и противотанковая граната. Я отдал ему гранату, но она годна только на крайний случай.
Впереди колонны — самоходка, далее вперемежку все, что может двигаться. Идем через фронт, дорога только одна. У меня полный кузов снарядов и пехотных гранат. Одно попадание — и мы с Майкой взлетим на воздух. Если немцы опомнятся, то нас расстреляют в упор. Трогаемся рывками. Я чувствую, как у Майки дрожат руки и нога все время срывается с акселератора. Вся напряжена, глаза отсутствующие. Не оборачиваясь ко мне, говорит в стекло машины: «Толя, я боюсь. Нам не прорваться».
Ползет колонна, фары зажигать нельзя. Не видно ничего, кроме задней стенки впереди идущей машины. Полощет дождь. Обстрелы то слева, то справа.
Но наш «студебекер» идет уже по целине. Наверное, нечастый на войне случай, когда машина, начиненная боеприпасами, нагло прет на немецкие боевые порядки с тыла.
Мы миновали минное поле и в конце его, уже на нейтралке все-таки подорвались на пехотной мине. По инерции сползли под горку в свое расположение.
Выход 91-й дивизии из окружения с минимальными потерями был высоко оценен командованием. Командир дивизии Василий Иванович Кожанов награжден Звездой Героя Советского Союза с присвоением воинского звания генерал-майор. Большинство солдат и офицеров награждено орденами и медалями. Дивизия стала именоваться «91-я гвардейская Духовщинская ордена Суворова второй степени стрелковая дивизия».
10 апреля 1945 года пал Кенигсберг. 91-я дивизия закрыла немцам выход из города на запад, перерезав железную дорогу в районе Зеепаппен.
17 апреля 1945 года 39-я армия была выведена в резерв и больше в боевых действиях в Европе не участвовала. На том для меня закончилась война.
Оз. Нахимовское — Санкт-Петербург
2003