Нелепое это слово, советский новояз, всякий раз вызывает у кадровиков удивление — откуда в военную и научную библиографии влезло это непонятно что.

Генерал Случай вмешался и тут.

Возвращаясь из Смоленска, мы на станции Унеча встретили Левитана, партизана из Клинцовского отряда. Он обрадовался и сказал:

— Ребята, мы в Клинцах восстанавливаем Советскую власть. Не хватает проверенных людей. Поехали. Получите бронь. Я представлю вас секретарю райкома Захарову.

Поехали. Райком и райисполком занимались заполнением вакансий районных работников. Основные вакансии уже были распределены. Черничкина сделали председателем Осоавиахима. Мне достался пресловутый «Заготскот», управляющим. Отказываться не приходилось. Мы наскоро заполнили анкеты, получили удостоверения.

«Заготскот» существовал до войны для того, чтобы отобранный у колхозов и личных хозяйств рогатый скот доставлять после откормочного периода на мясокомбинат. Работа, связанная с мясокомбинатом, вроде бы сытная, но на скотном дворе не было ни одной скотины, кроме пьяного сторожа, потерявшего руку еще в первую мировую войну. Помещение и скотный двор были заняты откормочным пунктом армии, стоявшей под Гомелем. С армией не поспоришь. Так что существование конторы «Заготскот» было виртуальным, как «Рога и копыта» у Ильфа и Петрова, что меня, надо сказать, обрадовало. Никаких поступлений из разрушенного войной района не предполагалось, что я посчитал за плюс. Но контора официально числилась в реестре райисполкома.

Знакомясь с обстановкой, я немного поднаторел в скотном деле. Кроме живого скота, оказывается, учитывается еще и не родившийся.

У кого еще осталась какая коровенка, то заставляли контрактовать телят. Это такая штука. Теленок еще во чреве коровы, а его уже записывают как существующего, которого надо сдать государству. Намечен уже стол, на который подадут телятину. Получишь за него копейки, и будь доволен, что дешево отделался. Возражать не могли, уклонение от контрактации наказывалось.

Райком был мало озабочен работой районных организаций. Все стало подчинено Уполномоченному наркомата заготовок (коротко называли уполнаркомзаг). Этот длинный человек в вечно расстегнутой шинели без погон был прислан для того, чтобы выколотить зерно из разрушенных крестьянских хозяйств во что бы то ни стало. Он обладал чрезвычайными полномочиями.

Однако кампания имела демократическую оболочку и называлась «хлебозакуп». Предполагалась полная добровольность. Надо было действовать убеждением. Голодные ребятишки сидели и смотрели тебе в рот. На деле же это была незаконная конфискация. Да и неоткуда было зерну взяться, так как оно раньше было отобрано в виде военного повышенного налога.

Все работники районных организаций рассылались по деревням уполномоченными райкома по заготовкам. Давались контрольные цифры, взятые, как правило, с потолка.

Ох и кровавые были эти командировки! Нас встречали молча, со скрытым раздражением — опять приехал...

Вот одно из посещений — село Гастенка.

Общее собрание крестьян начинается с чтения призыва ЦК партии о помощи фронту. Прошу выступать и делать предложения о том, какое количество зерна с каждого двора можно сдать. Крестьяне вздыхают, но никто не выступает и ничего не обещает. У кого-то прорвется: «Мы сами сидим без хлеба». Сказавшего сразу на заметку — не надежен. Присутствуют в основном женщины. Мужчины на фронте, или уже пришли похоронки. Собрание расходится, ничего не решив.

С председателем идем по домам. Это называется индивидуальный подход.

Заходим в дом. Умопомрачительная бедность. Хозяйка выставляет на стол полмешка пшена, смолотого на ручной мельнице:

— Вот все, что у меня есть.

У стола стоят двое ребятишек, боясь, что и это отберут.

— Муж пропал без вести, — поясняет председатель.

Настроение у уполномоченного, если он честный человек, подавленное.

Очень редко в наиболее обустроенных домах удается подписать обязательство о продаже центнера зерна.

С семьями полицейских разрешалось действовать круто. Ходили по двору, щупали шомполами в сараях, лазали в подполье, но в итоге отдача была очень слабой. Кроме того, их уже не раз раскурочивали все кому не лень.

Приезжаешь и сразу в райком, там сидят уполнаркомзаг и Захаров, секретарь райкома. Сдаешь обязательства, какие смог собрать. Взбучка за плохую работу. С криком, зачастую и с матом. Прокурор начеку, ищет умышленное нежелание, ненужную жалость, как недопустимую в военное время.

Подталкивание прокурора дало обратный результат. Уполномоченный Уваров, бывший партизан, не привез ни одного обязательства из Гулевского сельсовета.

Разгневанный, уполнаркомзаг отправил его обратно и наказал без обязательств не возвращаться. Уваров, разозлившись, приехал в Гулевку и стал конфисковывать зерно у крестьян. Доложили в прокуратуру. Судили. Дали три месяца штрафной роты. Просьбу о направлении в обычные войска отклонили.

Любыми способами и мерами требуемое количество зерна все же было собрано. Дали сведения в область, округлив цифру в сторону увеличения, область, в свою очередь округлила в ту же сторону, посылая сведения в Наркомат. В целом процентов на двадцать цифра другая, но район в передовиках. Уполнаркомзаг награжден орденом Отечественной войны и направлен с тем же заданием в другую область.

Идет январь-февраль 1944-го. Армия стоит у Гомеля, ее откормочный пункт занимает наши помещения, Захарова сменил Ракитин, а мы все ездили уполномоченными по поводу и без повода.

Приближалась кампания по подготовке к весеннему севу. Нас, актив, в прошлом городских жителей, не знающих сельского хозяйства, послали в деревню агитировать за ... и т. д. Мне вспомнился анекдотичный случай, когда такому уполномоченному пожаловался бригадир на председателя колхоза, что тот не хочет сеять озимую гречиху. Уполномоченный позвонил в райком, и его подняли на смех. Откуда знать этому уполномоченному, что озимой гречихи вообще не бывает.

Наша самая главная задача — принять на общем собрании от колхозников данного колхоза письмо товарищу Сталину с благодарностью за счастливую жизнь, за освобождение от фашистов и взять новые повышенные обязательства. Это при отсутствии мужчин, ушедших на фронт, и рабочего скота. МТС еще не успели заработать. «Опять обманываем старика», — заметил дед-колхозник из Гастенки. Не верю, чтобы умные люди наверху поверили этой показухе, да и сам Сталин вряд ли верил. Такие письма шли миллионами. Удобная перестраховка местных деятелей по указанию сверху.

Подбирался май 1944-го. Я задумался, что же делать дальше. Продолжать жизнь заштатного районного работника ради брони? Так надоела война с деревенскими бабами, которых надо в чем-то убеждать и что-то у них отнимать. Несмотря на то, что я приписан был к «сытной» отрасли, надоело полуголодное существование на карточки. Эти мотивы руководили мной, а не высокий патриотизм, когда я принял решение идти на фронт. Солдатская среда мне была ближе, чем чиновничья.

Подал заявление в военкомат о желании идти на фронт. Меня вызвал военком и сказал, что без санкции Ракитина он не может это сделать. Когда после звонка военкома Ракитину я пришел к нему, Ракитин принял сочувственный, но деловой тон: «Я, конечно, понимаю, что вас не устраивает должность управляющего «Заготскотом». Мы постараемся подобрать что-нибудь иное».

Я его поблагодарил, но попросил снять бронь. Решение окончательное — фронт.