Моя семья
I. Жизнь сама по себе уникальна. Но жизнь каждого человека неповторима.
О моих родителях.
Отец — Иванов Сергей Филаретович, родился в 1885 году в селе Гордоново Ефремовского уезда Тульской губернии в бедной крестьянской семье. Детей в семье было 8 человек, мой отец — шестой. В детстве отец был пастухом. Совсем мальцом пас гусей, потом и коров.
Семья очень бедствовала, а зимой просто голодала. Бабушка отца ходила по деревням и собирала куски — нищенствовала. Многие в те времена покидали деревни, шли на заработки в город. Старший брат отца Егор служил в Москве и был женат. Когда моему отцу исполнилось 12 лет, он взял его в Москву, отдал в учение.
Отец был очень способным. Хорошо учился и сельскую школу окончил с похвальным листом. Когда моему отцу исполнилось 16 лет, дядя Егор устроил его на работу на железную дорогу (Северная ж.д. Ярославский вокзал). Вначале отец работал стрелочником, потом, пройдя курсы, стал составителем поездов, а позже работал главным кондуктором в рейсовых поездах Москва-Владивосток.
В 1912 году отец женился на моей маме Китаевой Анне Ефимовне, 1890 года рождения. Поселились в Москве по Большой Бутырской улице в доме 77, кв.12. Ранее этот дом назывался по имени его владельца Еремеева. В квартире № 12 до поселения моих родителей жил священник Отец Христофор. Он был знаменит в Москве. Дожил до 110 лет.
Отец был талантлив, мастер на все руки. Он был умельцем, как говорят, «у него в руках все горело». Мог все: починить, сшить сапоги, ремонтировал разного рода замки, керосинки и примусы, врезал замки в двери и в шкафы. Умел белить и клеить обои, пек [120] хлеб на капустных листах — хлеб получался очень вкусным.
У отца был «дар божий».
Для большой небогатой семьи такое мастерство отца было хорошим подспорьем.
Отец среднего роста, широкоплеч. Блондин с голубыми глазами, со светло-русыми вьющимися волосами. Носил усы, которые лихо закручивал по моде того времени.
Основная его работа была на Северной железной дороге. Для своего времени отец считался грамотным человеком.
На работе и во дворе, где мы жили, все очень любили моего отца. Всегда веселый, жизнерадостный, добрый, готовый любому прийти на помощь — в этом он был безотказен. Его большой недостаток -любил выпить и посидеть в компании, попеть да потанцевать.
Моя мама ругала отца за это. Семья была большая, жилось трудно, и каждая копейка на счету, так что на веселье особых средств не было. Маму можно было понять. Большая семья и беспросветная нужда заставляли «нападать» на моего отца. Но если сравнить, как пил отец и как пьют сейчас, то моего отца можно назвать трезвенником. Отец много читал и рассказывал нам все, что узнавал из прочитанного. Детей очень любил и никогда не наказывал, и мы его совсем не боялись. «Дом без детей пуст»,- говорил мой отец. Он был часто в поездках и поэтому видел нас редко.
2. От доброго дерева — добрый плод. При солнце — теплота, при матери — добро.
Мамы: они бывают только раз и никто их заменить не может.
Мать — это тайна природы, чудо земли. И совсем не важно, чья она мать: маршала, солдата, героя, рабочего. Мать способна на самый высокий героизм, на подвиг.
«Сердце матери — источник чудес, нежности, любви», — говорит Беранже. И как это верно!
Слово «мама» всегда звучит радостно, нежно.
Мама! У тебя такие теплые руки.
Уход мамы из жизни мы все очень тяжело пережили.
Как нам не хватает ее беспокойства, забот, ворчливости и добрых хороших слов.
Мама всегда могла утешить, обласкать так, как это может сделать только мама.
Мама была центром всех наших событий. Жили мы в коммуналке, жили дружно. Ничего друг от друга не скрывали. Наша жизнь была на виду у всех. Все про всех знали и помогали во всем. Были вместе и в горе, и в радости. [121]
Наша мама — красивая, маленькая, вся кругленькая. Черные волосы, в которых не было седины почти до самой смерти. И в старости она была красивой женщиной. Ходила очень быстро, почти бегом, и мы ее любовно называли «наш шарик». Она всегда была в заботах и делах. Мама была мудрой женщиной. Очень доброй и отзывчивой к людям, сердечной и простой в обращении. Она вечно беспокоилась о своих детях, даже тогда, когда мы стали уже взрослыми и имели свои семьи. Для нее мы все равно были маленькими, ее детьми.
Сколько я ее помню, в молодости она была скорее полной, чем худой, но после войны стала худенькой и выглядела как девочка. Она была обаятельной, у нее было много друзей.
Мама была самый главный учитель моей жизни. Все ее советы мудры и умны. Она великолепно понимала жизнь и главным в поступках людей считала совесть.
Ее простоту, общительность унаследовала и я, отчего позже много страдала.
А жить было трудно. Но какое горячее сердце было у нашей мамы! Почти неграмотная женщина, но удивительно мудрая и деликатная от природы, она говорила мне, уже взрослой: «Что такое деньги? Деньги — дрянь! Деньги будут. Сначала не бывает денег, а потом вдруг появятся, и не надо этому придавать значения. Не в этом наша жизнь. Когда заходит речь о деньгах, всегда какая-нибудь гадость получается. Катя, деньги — грязь, отдай и пойди вымой руки. Человек стоит столько, сколько может отдать».
Мою маму и в 90 лет все интересовало. Ей было интересно узнать обо всем: о космосе и политике, о достижениях медицины и последней моде. Из всех людей, кто встретился на моем пути, мама самая жизнестойкая, она и в 90 лет была энергичной и деятельной.
Мама была человек с открытой душой. Несмотря на бедность, любила хлебосольство, угощала всех, кто заходил к нам в дом. Всегда одаривала нищих. Много лет ходила к нам слепая нищенка тетя Саша, которая дожила до 110 лет. Тетю Сашу мама привела к нам в дом из церкви. Слепая бабушка тетя Саша стояла на паперти «за Христа — ради». Мама мыла бабушку Сашу, расчесывала ей волосы, поила чаем, кормила нашим скромным обедом или ужином, укладывала спать.
Мама была бесхитростна. Она говорила, что зависть — порок и источник чуть ли не всех низостей человека. Заботой можно [122] осчастливить человека, а можно «обидеть. Надо уметь подойти к человеку, чтобы он доверился тебе и принял твой совет и помощь. Этот дар был дан моей маме.
У нас в семье всегда кто-то жил, гостил. К нам шли за советом и помощью. Щедрость сердца у моей мамы была неистощимой.
Народные традиции, обычаи воспитывали у нас, детей, чувство честности, благородства, мужества и верности друг другу. Мама говорила: «Хорошо жить, когда сделаешь что-нибудь хорошее для человека, поможешь в беде». Не любила, когда начинали осуждать человека, который только что был в нашем доме: зачем же тогда приглашали его? Человек в гневе, считала мама, выражает не столько свои убеждения, сколько ощущения, и надо остыть, успокоиться. Вот какая мудрая была моя мама! Без дела нет человека, говорила мама. Она всегда была в хлопотах и, несмотря на свой маленький рост и миниатюрную фигурку, имела огромный запас жизненных сил.
3. Моя мама родилась в 1890 году в деревне Свинухи Симбирской губернии в большой многодетной семье. Девичья фамилия — Китаева Анна Ефимовна. При родах моей матери умерла ее мать, а когда ей было 5–6 лет, умер отец. С этого времени мама круглая сирота. Ее взяла к себе на воспитание старшая сестра тетя Поля, моя крестная. Тетя Поля много старше моей мамы. В то время служила в Москве в частной психиатрической больнице (теперь клиника в Сокольниках на ул. Матросская тишина). Тетя Поля была кастеляншей, ведала хозяйством. Эта больница была только для богатых, обеспеченных людей.
Жизнь в те годы для простого народа была тяжелой, копейка доставалась нелегко, и тетя Поля свою сестру не отдала в школу. Мама была неграмотной до 1941 года, а когда дети ушли на фронт, и необходимо было писать письма, читать газеты, мама выучилась грамоте и писала на фронт своим детям сама.
Чтобы получить какое-нибудь ремесло, например, портнихи, нужны были деньги — от трех рублей и выше. Это тете Поле было не под силу, и, когда мама подросла, тетя отдала ее в прислуги. Мама попала в богатый дом. Красивый особняк. Много комнат, камины, швейцары, много прислуги. Хозяин дома — барон из обрусевших немцев, его жена немка. Баронесса не чуралась труда и свое тонкое белье, кружевные блузки стирала и гладила сама и научила этому искусству мою маму.
Дом был богатый. Барон и баронесса часто выезжали в свет на балы и принимали гостей. Баронесса была модницей и, возвращаясь [123] однажды из гостей, сказала моей маме: «Аннушка, как я хорошо не одеваюсь, но на балу всегда кто-то одет лучше меня». Баронесса любила мою маму, звала ее «Рогнедой». В услужении мама была «белой горничной», и в ее обязанности входило подавать барину утреннюю почту на маленьком серебряном подносе. Мама стирала, гладила тонкое белье, блузки. Помогала барыне одеваться, вышивала, чинила, выполняла отдельные поручения своей хозяйки. Живя в прислугах, мама многому научилась и, будучи уже замужем и имея шестерых детей, хорошо вела свое нехитрое хозяйство. Мама была большая рукодельница, и во дворе ее звали «бабка-семиделка», мама всегда была занята, всегда в хлопотах.
Мама была красива. Огромные черные глаза, мохнатые густые ресницы. Очень красивы были черные вьющиеся волосы. Цвет лица бело-розовый, фигура ладная, изящная. Единственный ее недостаток, на мой взгляд, — небольшой рост. У мамы были маленькие ножки — она носила 33–34 размер обуви. До самой глубокой старости, а она умерла в октябре 1979 года, не дожив до 90 лет двух месяцев, у нее не было морщин на лице и только слегка у висков появилась седина, придававшая ей величественность. До старости она сохранила изящество. Очень любила красиво одеваться. Я помню ее платье с кружевным воротничком или платком — косынкой на плечах. Всегда чистая, опрятная. Помню косынки из вологодских кружев — черного и кремового цвета. Помню ридикюль. Такой наряд в те времена был доступен даже и моей маме.
В доме, кроме нас, детей, было полно родственников со стороны отца: дядьев, теток, племянников и племянниц. У мамы была только одна сестра — тетя Поля, которая фактически была ее матерью. Тетя Поля воспитала мою маму, выдала ее замуж, но образования не дала и не выучила никакому ремеслу, а таланты у моей мамы были. Она самостоятельно научилась шить, вышивать, вязать. Вышивки ее — художественное произведение. В нашем доме всегда был порядок, а чистота, как в операционной. Маму во дворе побаивались, но и уважали за ее справедливый нрав, за отзывчивость, неизменную готовность всегда оказать бескорыстную помощь.
Мама вышла замуж в 18 лет. Родил а десять детей, но до 1941 года дожили шестеро (два сына и четыре дочери). Получила за многодетность медаль «За материнство».
Во время Гражданской войны жилось нелегко. Было пять человек детей, отец на фронте. Пришлось сдавать одну комнату студентам, готовить и стирать на них. Мама стирала и убирала в богатых домах. Все стало очень дорого. Семья жила трудно, еле-еле сводила [124] концы с концами. Когда дети подросли, мама ушла работать на фабрику «Свобода» (бывшая «Ралле и Ко»). На фабрике работала в цехе духов: оформляла флаконы, завязывала ленточки, рассыпала пудру по коробочкам. Работа вредная для здоровья. Уходили на работу рано утром по гудку. Сигнал-гудок раздавался три раза через определенный промежуток времени. Гудки имели свой особый тон, и рабочие всегда узнавали сигнал своего завода, своей фабрики. Мама оставляла детей одних в доме с 8 утра до 16 часов. Нам, старшим, давался наказ, что мы должны сделать по дому.
4. Мы жили за заставой, среди таких же рабочих. Наша квартира никогда не запиралась на замок, да и никто из окружающих не закрывал своих квартир и чуланчиков. Жили в труде и в заботах, но дружно. Я не помню, чтобы взрослые ссорились между собой. Если не могли свести семейный бюджет, то занимали друг у друга до получки. Долг возвращали аккуратно, в указанный срок. Отцы иногда ходили в «Нарпит» и возвращались «навеселе». Нередко возникали в семье споры и муж «учил» свою жену, но никто из соседей не вмешивался — считали, что «муж и жена — одна сатана». Это был закон. Самые ранние воспоминания из моего детства. Сделав уроки после школы, мы выходили во двор играть. Любимыми играми были казаки-разбойники и чижик. Волейбол считался роскошью, ни у кого не было денег, чтобы купить сетку и мяч. Или лапта — очень простая игра. Необходимо было забросить лапту (мяч) как можно дальше. Тот, кто бросал лапту, бежит через все поле за линию и, если успеет, то бежит обратно до своей команды, а игрок, поймав мяч, старается попасть мячом в бегущего. Если это удается, то вся команда перебегает на другую сторону игры-черты. Игра начинается снова. Это очень быстрая игра, но мы почему-то не уставали и любили лапту до самозабвения. Играли до темноты и получали истинное удовольствие.
В то время у нас не было катков, спортивных залов, бассейнов, танцевальных площадок. А если в школе показывали картины, через «волшебный фонарь» — это было огромным событием и радостью для нас.
Недалеко от школы находился сад, который тогда назывался «финляндским садом». Там на летней сцене под навесом приезжие артисты по вечерам давали представления. Денег на билеты ни у кого из нас не было, и мы просили «тетеньку-контролера» пропустить нас посмотреть представление. Иногда давались киносеансы, но и на них денег у нас не было. Зато сколько радости, разговоров [125] об увиденном! Если «добренькая тетенька-контролер» пропускала нас, безбилетников, то мы усаживались на полу впереди первого ряда смотреть кино.
Так я впервые увидела в «финляндском саду» спектакли по пьесам Шиллера «Братья-разбойники», «Коварство и любовь», «Грозу» Островского и много кинокартин с участием Наты Вачнадзе, Веры Холодной, Игоря Ильинского. Это был волшебный мир. Посещение театра было для нас настоящим праздником.
Училась я в железнодорожной школе № 51 по улице Бутырская, 74. Почти рядом с нашим домом, надо только перейти на другую сторону улицы. Было это не так опасно для нас детей — на улице было еще мало автотранспорта.
Хочется сказать доброе слово о директоре нашей школы Иване Михайловиче Рышковце. Одновременно он преподавал в старших классах математику и физику. В железнодорожной катастрофе Иван Михайлович потерял правую руку. Научился писать левой. Писал быстро, легко и красиво. Свои предметы он знал очень хорошо и занятия вел интересно, и нам всегда хотелось, чтобы его уроки продолжались и после звонка. Мы не спешили уйти с уроков Ивана Михайловича, не выбегали из классов, а шли вместе с ним, продолжая разговор.
Школу мы любили. Для нас там все было интересно. Каждый день приносил что-нибудь новое, а вечером мы с увлечением, наперебой рассказывали маме, как прошел у нас день.
Сейчас я сравниваю. У моей сестры Евдокии Сергеевны два сына Толик и Игорь (как я уже говорила, мы жили вместе, одной семьей). Однажды объявили по радио, что из-за сильных морозов занятия в школе отменяются. Надо было видеть ребят после такого объявления: они устраивали «танец диких индейцев», кричали, подпрыгивали, бросали в воздух подушки, радовались, что сегодня не идут в школу. Так не любили и так не хотели идти туда. Странно!
В мое время посещение школы приносило радость. У нас было мало развлечений, не было игрушек, и все интересное, все радостное мы получали там.
Память о своих школьных годах я бережно храню в сердце.
С теплотой и сердечностью вспоминаю своих преподавателей: русской словесности — Александра Ивановича Соловьева, немецкого языка — Юлию Ивановну Семенову, обществоведения /истории/ — Ивана Семеновича Солодухина, географии — Веру Ивановну Фунтикову. Но самым любимым был Иван Михайлович Рышковец. Их теплота, сердечность, заботливость, нежность остались у меня на всю жизнь. [126] Вера Ивановна Фунтикова позже ушла из школы и стала выступать по радио сказительницей сказок, былин. Мы слушали Веру Ивановну с непередаваемым восторгом.
Учитель словесности Александр Иванович привил нам любовь не только к литературе, которую мы изучали по школьной программе, но к чтению Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова и многих других классиков. Он воспитал у нас вкус к хорошей литературе.
Для старших классов Александр Иванович организовал два кружка — литературы и драматический. Мы много читали, ставили пьесы и играли, были артистами. Все делали сами: рисовали декорации, шили занавес, костюмы. Было так интересно, что нам никогда не надоедало в школе.
На уроках литературы мы часто читали произведения в лицах. Александр Иванович участвовал вместе с нами в таких чтениях и вместе с нами радовался, если все получалось. Сам Александр Иванович один читал на разные голоса целые произведения, читал увлеченно и вполне профессионально. Мы, затаив дыхание, не шелохнувшись, слушали нашего любимого учителя и очень огорчались, когда раздавался звонок, возвещавший конец волшебства, конец сказке.
Дни в школе пролетали, как одно мгновение.
Многим я обязана Александру Ивановичу Соловьеву. Он научил меня любить книги. С самого раннего детства я читала «запоем» все подряд. Тогда все зачитывались Л.Чарской, Вербицкой. Роман Вербицкой «Ключи счастья» ходил по рукам, записывались в очередь, чтобы прочесть его. Наряду с вопросами женского равноправия там было много и откровенной пошлости, и только много позже я разобралась в этом. Александр Иванович помогал мне выбирать книги для чтения, развивал мой литературный вкус. Я очень любила Джека Лондона: мне очень нравился образ его героя — волевого, мужественного человека. Но до сих пор моим любимым произведением остался роман «Овод» Л. Войнич. А как прекрасно написан рассказ М. Горького «Челкаш» ("Море смеялось...»). Это зачаровывало. Какое оно, море? В то время я еще ни разу не видела моря.
В детстве я много читала книг, которые дети в моем возрасте еще не читали. Я всегда, сколько себя помню, была с книгой в руках. Соседи по квартире, по двору предупреждали мою маму, что от чтения я могу сойти с ума, на что мой крестный дядя Никифор говорил: «Не трогайте ее, она будет хорошим человеком». [127]
По дому моей обязанностью было убирать квартиру, шить, вышивать, но, увлеченная чтением очередной интересной книги, я забывала об этом, и меня наказывали. Наша соседка тетя Маня говорила маме: «Аннушка, не надо Кате вышивать и шить, не трогайте ее, ей в жизни и готового не износить».
В классе меня звали «Сейфуллиной». В школьной газете я была активистка: писала заметки на разные темы, вела раздел: «Кому что снится». Наша школьная газета писалась от руки печатными буквами. Помню наших учеников, отличных оформителей школьной газеты: Толю Ильина, Сережу Юшина, Валю Садовникову. Помню «знаменитых» актеров: Васю Воронина, Веру Евдокимову, Лиду Голубеву, Алешу Зорина. Жили мы весело и дружно. На душе было радостно, и каждый день казался счастливым.
Это были двадцатые годы. В школах работали настоящие педагоги. Они не лезли нам в душу, не читали нравоучений, были с нами, как говорится, «на Вы». На уроках можно было задавать любые вопросы. У нас почти никогда не возникало конфликтов между учениками и учителями. В классах не было драк, склок. Каждый чувствовал себя полноценным и уважаемым.
Занимались гимнастикой, играли пьесы, писали сочинения, стихи. Были у нас свои поэты, певцы, певицы. Занимались рукоделием, изучали радиодело, переплетали книги, столярничали и всем этим руководил директор нашей школы Иван Михайлович Рышковец, душа всех наших школьных увлечений.
5. Детство — важнейший период человеческой жизни. Родительский дом, школа помогают воспитать настоящего человека. И я могу сказать о своих школьных товарищах — они проявили себя настоящими, верными сынами и дочерьми своей Родины.
Многое, очень многое дала нам наша мама, но и своим учителям я тоже очень благодарна. Они воспитали нас гражданами нашей Родины, научили любить людей, делать добро.
Нравственное воспитание тех лет дало хорошие плоды. Многие мои товарищи по школе в годы Великой Отечественной войны проявили мужество. В тяжелые дни для страны мои сверстники, не задумываясь, пренебрегая опасностью и рискуя жизнью, стали на защиту своей Родины. Погибли Толя Ильин, Сережа Юшин, Жена Голенкин, погибла Валя Садовникова — она была разведчицей. Многим из нас пришлось испытать все беды войны, но, вернувшись с фронта, мы приняли горячее участие в строительстве и восстановлении городов, деревень. Мы проявили себя достойными сыновьями и дочерьми своей Родины, своего времени.
Наша смена приняла эстафету традиций старшего поколения и во многом пошла дальше.
В школе я была пионервожатой. Меня делегировали на первый Международный слет пионеров, который состоялся в августе 1929 года в Москве, в Большом театре. Делегатов приветствовала Н. К. Крупская, Демьян Бедный, Максим Горький. Надежда Константиновна рассказала нам о жизни Владимира Ильича Ленина. Незабываемое впечатление оставил балет «Пламя Парижа». Тогда впервые я увидел а товарища Сталина, который приехал поприветствовать нас, пионеров. Артисты балета танцевали с большим подъемом и темпераментом. Казалось, они совершали невозможное. Заключительный акт балета был повторен дважды.
Прошло много лет, но до сих пор в памяти тот день — и спектакль, и овации, и всеобщее ликование. Это осталось в душе, как волшебная сказка. Слет закончился балом. Открыть бал было поручено мне и артисту Михаилу Гаркави, мне сшили платье из красного крепдешина. Мой костюм символизировал знамя Революции. Мы с Михаилом Гаркави очень красиво протанцевали вальс. Мне все это казалось волшебством и осталось в памяти на всю жизнь.
С тех пор прошло много лет, и вдруг я снова встретила Михаила Гаркави в доме у Лидии Андреевны Руслановой (он был первым ее мужем). Мы встретились с ним после его освобождения из заключения и, что удивительно, он вспомнил меня, тогда тоненькую девочку, какой я была в 1929 году, с которой он открывал бал...
6. Семья наша была большая. Кроме меня, еще три сестры и два брата. Жили бедно, но дружно. Мама приучила нас к физическому труду. Она умело распределяла домашнее задание. Мы умели мыть посуду, полы, стирать, чинить, гладить, шить, приготовить несложный обед. Обед готовился на керосинке или на примусе. Справляться с этими приборами было сложно, но мы старались и не подводили нашу маму. Нужно было прочистить горелку примуса специальной иглой, залить в головку примуса денатурат и поднести спичку. Спирт вспыхивал. Теперь нужно быстро поршнем накачать воздух, и тогда примус начинал издавать шум, вокруг горелки появлялось синее пламя, и можно было ставить кастрюлю. Разжигание примуса было небезопасной операцией, требовало ловкости, и это поручалось мне как старшей из детей.
Рабочие жили на Большой Бутырской в одноэтажных, редко в двухэтажных деревянных домиках. Это были маленькие квартирки без всяких удобств. Наша квартира считалась барской — четыре [129] комнаты. До нас в этой квартире проживал священник отец Христофор с семьей. В квартире были две передних очень больших размеров. Нашей семье в такой квартире жилось более вольготно, чем другим рабочим семьям. Те ютились в маленьких комнатушках по десять и более человек. И все же удобств в нашей квартире не было. Места общего пользования находились во дворе. За водой ходили с ведрами на колонку, которая находилась от дома в метрах 500–700. Это был тяжелый труд для детей, особенно зимой. Мать была чистюлей, и воды для семьи требовалось много. Отец сделал бочку, которая вмещала до 40 ведер. Бочка стояла на кухне, и дети должны были наполнять ее до прихода родителей. Мама установила нам дежурства: кто за что отвечает. Давали нам поручения: купить в магазине хлеб, овощи, молоко. Мы все выполняли аккуратно, а «мелочь» (сдачу) оставляли на столе... К приходу мамы с работы был разогрет обед или ужин (мама работала посменно) и кипел самовар. Нас рано приучили к самостоятельности. Я была старшей, и мама советовалась со мной, как с равной.
Почти во всех семьях, что жили на Бутырской улице, неподалеку от своих фабрик и заводов, жизнь была трудная. Семьи большие, а денег маловато. Экономили навеем. Чай пили «вприкуску», а то и в «вприглядку": сахар клали на стол и глядели на него, а чай пили без сахара, это называлось «вприглядку». А «внакладку» чай совсем не пили, да и чай-то бывал не каждый день, а только по воскресеньям: на неделе пили чай из настоя трав. Мама была большим специалистом по составлению рецептов чая из трав — из листьев и цветов липы, листьев малины, брусники, мяты. Чай из трав был ароматный. По привычке я до сих пор предпочитаю чай из настоя трав и люблю пить чай «вприкуску».
Улицу Большую Бутырскую окружала зелень садов. Везде кусты сирени и жасмина. Много прудов. Тогда это была окраина Москвы. В летнее время приезжали на роскошных рысаках барыни «снимать дачу». Наша улица считалась дачной. Владельцы квартир сдавали свои квартиры под «дачи», а сами переезжали жить в сараи. Такой способ жизни летом считался немалым подспорьем для большой и материально тяжело живущей семьи.
Зимой большой радостью и счастьем было для нас катание на коньках. Купить коньки мама не могла — не было лишних денег. Мы катались по очереди на одном коньке, который подарила одна из барынь. Привязав конек веревочкой к валенку, мы с упоением носились по льду. Каток находился недалеко от нашего дома. Днем каток был бесплатным, и нам разрешали там кататься. По вечерам [130] на каток приходили взрослые и дети из обеспеченных семей, и мы уже не могли появляться там, но иногда «добрые тетеньки» пропускали и нас. Духовой оркестр играл марши, горели огни, и было так весело при огнях и музыке скользить по льду, хотя и на одном коньке. Несмотря ни на что, это было огромное, непередаваемое удовольствие.
7. Вспоминая свою жизнь, мама рассказывала нам, что в дни молодости все родные и близкие и она сама боялись исправника. И когда он ехал на тройке, люди должны были сойти с дороги, уступить, прыгать в сугробы. Не уступишь — получишь нагайкой по лицу или по спине. И, заслышав колокольчик, все, кто был на дороге, прыгали в сторону, становились на колени и кланялись, пока не проедет тройка. Ехало большое начальство. Также боялись и священника — «батюшку».
На нашей улице была церковь «Дева Мария на Бутырках». Здесь располагался Бутырский полк, над которым шефствовала сама императрица Алиса.
Для батюшки позже во дворе церкви построили маленький домик, где он и проживал со своей семьей. Кроме служб в церкви батюшка часто посещал семьи своих подопечных и был в курсе всей их жизни. Увидев батюшку, мы бежали к нему и говорили: «Батюшка, благослови!» — и он крестил нас и давал целовать руку.
Мы были дети, толком не понимали всей этой процедуры и делали так, как велели взрослые...
Ежегодно 1 сентября отмечали престольный праздник Бутырского полка и церкви. В церкви служили торжественную службу. Во дворе церкви размещалась ярмарка. Там было весело, играла музыка, продавались разные товары, игрушки. В первый день начала занятий 1 сентября мы убегали на ярмарку, где все для нас было праздником. Особенно запомнились мне большие арбузы, сочные, ярко-красные, но это лакомство было не для нас. ..
Церковь очень богатая, получала щедрые дары и приношения от прихожан, царского двора. Иконы в церкви были в золотых и серебряных окладах с множеством драгоценных камней.
Большое впечатление на нас, детей, производила икона «Святой Лазарь-воскрешение». Икона была сделана в рост человека, и мы боялись ее, не понимая толком сами, почему. А церковь посещали потому, что так было надо.
Торжественно праздновалось «Вербное воскресенье». Рано, под утро все мы шли на богослужение. Брали с собой фонарики из цветной бумаги, внутри которых находилась свечка, которую после [131] окончания службы зажигали в церкви. Домой возвращались, осторожно неся фонарик с теплящимся огоньком внутри, который надо было донести до дома. Считалось, что тогда в доме будет полный год: радость, счастье и благополучие.
Очень торжественно праздновались дни Рождества и Пасхи. Колокольный звон. Из церкви выносили главную икону «Дева Мария на Бутырках». Во главе с отцом Христофором, одетым в праздничное облачение, с главной иконой шествовали прихожане, которые несли много других икон и святые дары, обходили несколько раз церковный двор, пели молитвы.
Икона «Дева Мария на Бутырках» — старинная икона в тяжелом, кованом серебряном окладе с бриллиантами и драгоценными камнями. Говорили, что писал ее художник Васнецов.
В первые годы революции я была еще совсем юной. Случайно как-то, идя из школы мимо церкви, увидела, как матросы, одетые в кожаные куртки, обвешанные гильзами, с оружием, выносили из церкви иконы и другие ценности и грузили на автомашины. Говорили, что это нужно молодому Советскому государству для восстановления страны от разрухи и для борьбы с контрреволюцией.
На ярмарке в день престольного праздника церкви и Бутырского полка мама купила нам одну пару ботиночек на невысоком каблучке. Ботиночки были куплены «на вырост», и мы носили их по очереди. В детстве и юности я всегда прихрамывала, размер ботиночек не подходил для моей ноги. Но мы жили скромно, почти бедно, и средств, чтобы купить обувь всем, не было — покупалась одна пара на троих.
8. Наступила юность. Хотелось нравиться, хотелось быть красивой. Щеголихи мы были невзыскательные. Волосы завивали щипцами, нагретыми на раскаленном огне, бегали в парадный подъезд нашего дома и белили щеки штукатуркой. Наручные часы — по тем временам роскошь и богатство, и никто из моих знакомых девочек и мальчиков не имел их. Лично у меня часы на руке появились, когда мне исполнилось 25 лет. Я радовалась этим часам, очень дорожила ими и берегла. В мое время очень модными были белые парусиновые туфельки с синей каемочкой. Их можно было купить только в Торгсине на золото или на валюту.
Все, что становилось не нужным в нашем скромном хозяйстве, продавалось татарину, который ходил по дворам и кричал: «Старье — берем!»
Маме как-то очень нужны были деньги, и она продала татарину свою шубу из меха кенгуру. Это было ее приданое и самая дорогая [132] вещь в нашем доме. Я до сих пор помню этот мягкий, красивый серый мех. Мама очень дорожила шубой, а продала ее за копейки.
Ходил по дворам и другой человек, который тоже кричал: «Лудить кастрюли, тазы, точить ножи, ножницы!», «Керосинки примуса починяю!» Все хозяйки выносили ножницы, ножи, старые кастрюли, керосинки, примуса. Мастер начинал работу здесь же, во дворе. Дети стояли и наблюдали за работой мастера, смотрели, как искрится металл. Приходил угольщик и кричал: «Углей-углей!» Так же продавалась и картошка. Все приносилось во двор, и все могли купить необходимое на месте, не отходя далеко от дома.
Иногда появлялся шарманщик с попугаем или обезьянкой. Шарманщик крутил шарманку и пел, а потом продавал бумажки — «счастье». Он исполнял маленький концерт, мы стояли вокруг него и слушали. Соседи открывали форточки и тоже слушали шарманщика. Главное, что нас удивляло: как это маленькая птичка или обезьянка доставали «счастье»? Иногда шарманщику за исполнение бросали монетки, завернутые в бумажку или тряпочку.
Каждое лето нас отправляли в пионерский лагерь. Железнодорожники имели очень хорошие места для отдыха детей. В лагере было интересно. Особенно запомнились вечерние костры, песни, печеная картошка; казалось, нет на свете вкуснее лакомства, чем испеченный в золе картофель.
Была один раз в пионерлагере в г. Бердянске на Азовском море. Наконец-то увидела настоящее море, в реальности, а не в мечтах. Море поражало своими размерами и бесконечным движением, но и настораживало. В один из дней мы отправились в поход на Бердянскую косу на нескольких небольших лодках. День провели отлично. На обратном пути в море нас настигла настоящая буря. Волны небольшие, но очень сильное подводное течение, мы у берега, а пристать не можем. Спасатели, «Помощь на воде», помогли нам выбраться. Потом говорили, что мы родились «под счастливой звездой» — не разбились и не утонули. Я тогда еще не умела плавать. На море меня также мучила и морская болезнь. Меня укачивали даже самые маленькие волны, и спасали только черные сухари, которые мы ели с большим аппетитом. Но вот страха перед стихией мы, дети, не ощутили и вспоминал только смешное. Много было потом разговоров о нашем путешествии на косу. Все было весело, радостно. Ничто не омрачало.
Иным нашим развлечением был патефон и пластинки. Исполнялись вальсы — бастон, шимми, фокстрот. В моде были старинные романсы: «Белая акация», «Давай пожмем друг другу руки», [133] «Только раз бывают в жизни встречи», «Очи черные» и др.
Только после войны появились в нашем быту стиральные машины, холодильники, телевизоры, да и то эти предметы были еще не у всех. В те годы главное богатство: патефон, граммофон, наручные часы, зонтик — для нашей семьи были недоступной роскошью.
Моя семья:
Евдокия Сергеевна, 1915 г. р. Училась. Все годы работала бухгалтером в таксомоторном парке. Была замужем, имеет двоих сыновей — Толика и Игоря.
Зоя Сергеевна, 1917 г. р. Училась, затем работала бухгалтером 38 лет на заводе № 30 в г. Москве. Жених был убит на войне, но она не верила и все время его ждала. Замуж не вышла, жила вместе с мамой.
Нина Сергеевна, 1930 г. р. Училась. Работала машинисткой. Замужем. Сын Сергей.
Брат Борис Сергеевич. 1920 г. р. Окончил Институт. Химик. Умер в 1940 г. (Несчастный случай на работе).
Брат Николай Сергеевич, 1923 г. р. Погиб на войне под Сталинградом. [134]