По многолетним наблюдениям я пришел к выводу, что у нас в стране инженеры и техники, непосредственно создающие и эксплуатирующие военную технику, – это самые ущемленные, незаслуженно обойденные справедливостью люди. В войну, например, у нас в бригаде «технарей» награждали не более чем орденом «Красная Звезда», политработников же – не менее чем этим орденом. Осенью 1945 г. я случайно встретил одного из «зампотехов» роты нашей бригады – М. Чугунова и, увидев у него на груди только юбилейные медали, спросил: «Миша, неужели тебя не наградили даже медалью «За боевые заслуги»? Ты же прошел с бригадой от Киева до Берлина...» Увидев в ответ его виноватую, смущенную улыбку, я понял, что допустил невольную бестактность...

Где-то в 1973 или 1974 г. министр обороны А. А. Гречко поднял по тревоге в Северной группе войск две дивизии, оснащенные танками Т-62, и приказал им совершить марш из Польши в Германию. Дальность марша составила около 350 км. Марш был совершен успешно. Тогда вышел приказ министра о поощрении отличившихся в этой операции, в котором награждались командиры, начальники штабов и тыла, политработники различных рангов, но в нем не нашлось места ни одному «технарю»...

Вот еще один абсурдный пример на эту тему. В 1971 г. я был заместителем председателя Государственной комиссии Военной академии бронетанковых войск. Возглавлял комиссию командовавший тогда Центральной группой войск генерал-полковник Майоров. Как обычно, комиссия состояла из рада подкомиссий. Ежедневно Майоров заслушивал, председателей подкомиссий: сначала командного факультета, а затем – инженерного. Однажды получилось так, что должны были заслушать целых десять подкомиссий с командного факультета и только две – с инженерного. Я посоветовал председателю изменить порядок заслушивания и «пропустить» сначала подкомиссии инженерного факультета. Генерал Майоров на это ответил: «Где вы видели, чтобы инженеры были впереди командиров!»

Уже давно, кажется, вскоре после снятия с поста министра обороны Г.К. Жукова, в танковых ротах сократили должности «зампотехов» и ввели должности замполитов; вместо офицерской должности зампотеха ввели должность прапорщика. В результате этого серьезно пострадала техническая подготовка танковых частей. Военным историкам и практикам еще предстоит дать оценку введению в нашей армии института прапорщиков. Народная молва, как всегда, несколько опережает официальные оценки. Как-то в городе Новомосковске один командир полка с горечью пошутил: «В нашей армии прапорщики – самая выносливая категория: способны вынести из части все, что попадется на глаза...» События последних лет, особенно связанные с хищениями из частей оружия и боеприпасов, не дают усомниться в справедливости горькой шутки командира полка...

На промышленных предприятиях конструкторы и технологи – также самый ущемленный народ. Управленцы выискивают себе какие-то повышенные ставки, дополнительные премии: за экспорт, запчасти, за новую технику и т.д. Я, например, за 16 лет работы главным конструктором не получил ни одной премии за выполнение квартальных планов по новой технике, хотя они постоянно перевыполнялись; до поры я даже и не догадывался, что такие премии существуют. И только перед отъездом из Нижнего Тагила я случайно узнал, что заводоуправление регулярно получало такие премии.

В 1974 г. за создание танка Т-72 группу товарищей удостоили Государственной премии СССР. К сожалению, основных авторов новых узлов и механизмов, на которых и был выстроен танк (Ю.А. Ковалева, Л.А. Вайсбурда, С.П. Петракова) в списке лауреатов почему-то не оказалось.

Танки Т-54, Т-55, Т-62 по нашей лицензии изготавливались и в других странах или продавались за границу.

Никто из конструкторов не получил за это ни одной копейки...

В рабочих помещениях конструкторов и технологов всегда было значительно теснее, чем у других. Как-то на Вагонке задумали построить новый четырехэтажный инженерный корпус. Построили. Первыми в него вселились: производственный отдел, главная бухгалтерия, отдел труда и зарплаты, отделы снабжения, партком и другие «инженеры». Отдел же главного технолога остался в старом здании, получив лишь небольшую добавку к площади. В новое помещение завода переехало только КБ по вагоностроению. Как-то во время «переселения» главный конструктор проекта Речкалов пожаловался мне, что в новом помещении им отвели площадь даже меньшую, чем та, которую они занимали в старом. По моему совету он пошел к И.В. Окуневу, который «нашел» ему еще одну комнату. Дело закончилось тем, что после переезда в «инженерный» корпус директора и главного инженера он стал называться не инженерным корпусом, а заводоуправлением.

В большинстве случаев конструкторами становятся по призванию, поэтому одной из основных задач руководителя конструкторского коллектива – найти каждому интересную результативную работу, которая занимала бы все мысли и все время людей. Особенно это важно было для Нижнего Тагила, где, образно говоря, 12 месяцев зима, а остальное – лето, где воздух неимоверно загрязнен, а со снабжением всегда имелись трудности. Настоящая дисциплина поддерживается не административными мерами, а интересом к делу и загруженностью людей. У нас на каждого конструктора составлялись месячные планы работ. Первое время при сдаче тем или иным коллективом очередной работы главный конструктор или его заместители выставляли каждому сотруднику конкретный процент его доли в премии. О таком порядке премирования мы договорились с отделом труда и зарплаты завода. Средний процент премии мы старались держать равным заводскому, но имели возможность дифференцировать ее внутри КБ. Вскоре какая-то приезжая комиссия запретила это делать, и каждый работающий у нас стал получать средний процент по заводу. Труд в оплате усреднялся. Мы утратили возможность материально поощрять талантливые работы. Однако личные карточки учета работ конструктора мы по инерции продолжали составлять и хранить. Каждый мог поинтересоваться, что он делал, например, два года назад. Такие карточки помогали нам и при расчетах с заказчиком после завершения какой-то темы.

Для конструкторского коллектива всегда важно получить солидное задание, большую работу, в которой были бы задействованы все или почти все сотрудники. К этому руководитель КБ должен прилагать все усилия.

Коллектив всегда лихорадит, когда в нем появляется человек, чувствующий себя «временным», стремящийся при любой возможности оставить товарищей ради нового места. Такой человек трудится без души, а это сказывается и на результатах работы всего коллектива. Приведу для примера один случай. Был у нас в бюро вооружения молодой специалист (не запомнил его фамилии), который стремился, не отработав положенного срока, уехать на родину, в город Киров. В связи с этим серьезных, рассчитанных на длительный срок работ ему не поручали. Однажды меня встретил начальник первого отдела (служба режима секретности на заводах) К.С. Кузнецов и попросил разработать конструкцию металлического шкафа для хранения секретных документов. Я поручил работу этому молодому специалисту. Вскоре, приехав из командировки, я увидел изготовленный по его чертежам огромных размеров металлический шкаф, который не пролезал ни в дверь, ни в окно. Поскольку «специалист» к тому времени от нас уже уехал, никто без меня не хотел решать, что делать с этим гигантом. Я попросил разрезать шкаф пополам автогеном, приварить к местам разреза угольники с отверстиями, внести эти части в помещение, где и скрепить их болтами. Так и сделали.

Некоторое время спустя я случайно увидел этого незадачливого конструктора на железнодорожном вокзале в городе Кирове. Он встречал кого-то ехавшего в одном вагоне со мной. Оказалось, что теперь этот «специалист» работает заведующим кафедрой трудового воспитания в педагогическом институте и, может быть, даже рассказывает студентам о славных страницах своей биографии, когда он проектировал танки...

Несмотря на то, что мы постоянно вели работу по созданию нового танка, некоторые бывшие харьковчане периодически терзали меня просьбами о переводе в Харьков, на родину. Однажды был даже такой случай. После работы зашли ко мне и в очередной раз стали весьма темпераментно требовать перевода в Харьков М.А. Набутовский и В.Д. Волков. Набутовский в запальчивости дошел до того, что схватил со стола оставшуюся еще от Морозова массивную стеклянную чернильницу и замахнулся ею, видимо, угрожая мне за несогласие. К счастью, эта выходка окончилась тем только, что он измазал чернилами костюм и руки... После этого случая я больше не держал на столе никаких тяжелых предметов. Когда же мне окончательно надоели подобные просьбы, я пришел к директору. Окунев распорядился: «Собери завтра в 9 утра всех бывших харьковчан. Я приду, буду с ними говорить». Пришел он, как всегда, за десять минут до назначенного срока, подождал, когда все соберугся, и сказал: «Все, кто хочет уехать в Харьков, пишите заявления. Срок – 24 часа. Кто за это время не напишет, должен остаться в Тагиле навсегда и больше не обращаться с просьбами о переводе ни к Карцеву, ни ко мне».

Все бывшие харьковчане провели эту ночь без сна. На другой день заявления о переводе принесли примерно половина «харьковчан». Из двух братьев Набутовских Иосиф (см. «ТиВ» №11/2007 г.) пожелал остаться в Нижнем Тагиле, а Марк Абрамович – поехать в Харьков. Мы с директором все заявления подписали. В Министерстве сочли, что мы сошли с ума, но, предпочитая с И.В. Окуневым не ссориться, перевод всем желающим утвердили. Работа пошла спокойнее.

Как-то главных конструкторов танковых КБ страны собрал заместитель министра С.Н. Махонин и по какому-то поводу стал нас «прорабатывать». Когда мы вышли из кабинета начальника, И.Я. Трашутин сказал: «Почему он позволяет себе такой тон? Мы серьезные, ответстветше люди. Вот у Форда каждый мастер в кармане спецовки обязан носить памятку, в первом пункте которой ему предписано следить за тем, чтобы у каждого рабочего было хорошее настроение...» Я запомнил это наставление и сделал его законом своей работы.

У меня не было особых, специальных дней и часов приема по личным вопросам. Все заходили ко мне, когда хотели, в любое время. При разговорах я не обнадеживал пришедшего, если выполнить его просьбу было не в моих силах и возможностях. Если мог помочь – помогал.

На нашем заводе, как и везде, составлялись графики тарифных отпусков, причем отдел труда и зарплаты завода утверждал их только в том случае, если они были распределены равномерно по месяцам. Мы такие графики составляли, нам их утверждали, но работники КБ ходили в отпуск, когда это было нужно каждому. Естественно, абсолютное большинство гуляло летом. Я знал, что хорошо отдохнувший человек будет хорошо работать. Чтобы избежать возможных укоров по этому поводу, я, как правило, летом в отпуск не ходил.

При конструировании я старался не навязывать своего мнения, а добивался, чтобы конструктор логично подходил к желаемому решению. При таком методе каждый разработанный узел или механизм он считал своим родным, кровным детищем и болел за него.

Смолоду я был вспыльчивым и горячим, часто мог без злого умысла обидеть человека, а потом тяжело переживал случившееся. Но я никогда не ругал человека за выявленную в производстве ошибку, если он ее оперативно исправлял. В моей практике часто бывало так, что, обнаруживая причины поломок или непредвиденных выходов узлов и механизмов из строя, я убеждался в том, что они происходили из-за недостаточного внимания конструкторов к ситуациям, которые принято называть нештатными. Этот опыт приучил меня всегда делать так, чтобы в разработке учитывались по возможности любые ситуации, а в особенности такие, учет которых конструкторы называют «расчетом на дурака».

В связи с этим меня до глубины души возмутили объяснения академика А.П. Александрова, который на весь мир заявил о том, что чернобыльская трагедия произошла из-за нарушения девяти пунктов инструкции по эксплуатации реактора. Такое объяснение, по моему мнению, – издевательство над горем матерей тех ребят, которые доверились конструкторам, создавшим реактор, способный выйти из строя и взорваться только из-за того, что нарушены девять пунктов инструкции. Убежден, что подобные конструкции не имеют права на жизнь, а их создатели должны нести ответственность за свою с позволения сказать «работу».

Любые огрехи в деятельности KБ мы всегда делали предметом самой широкой гласности, старались не просто сказать о недостатках, но и показать, как следовало выполнить работу. Например, при выпуске чертежей в сжатые сроки качество их часто оказывалось низким, и отдавать такие чертежи копировщикам было просто нельзя. В таких случаях я выбирал самый плохой чертеж, перечерчивал его после работы сам или отдавал перечертить А.А. Барихину, а наутро на доске объявлений между вторым и третьим этажами висело два чертежа. На одном было написано «Как надо чертить», на втором – «Как не надо чертить». После этого качество чертежей значительно улучшалось. Бывало и так, что, обнаружив ошибку в каком-то из листов, я возвращал автору всю их стопку с просьбой самому найти ошибку.

Желая повысить ответственность за качество выпускаемой документации, я ввел правило: мои заместители имели право подписывать только чертежи деталей и мелких узлов. Все сборочные чертежи я, как главный конструктор, подписывал лично. Этим ни в коей мере не ущемлялось достоинство моих заместителей, это было своеобразным сигналом – чертеж подписан, значит, работа закончена. Помню, подписывая чертеж на корпус танка Т-62, я обратил внимание на выставленную в нем массу. Она оказалась меньшей, чем у танка Т-55, чего быть не могло, так как корпус танка Т-62 был длиннее. Начали разбираться. Оказалось, что конструктор, скрупулезно сложив массу всех входящих в корпус деталей, не учел массы сварных швов.

Как-то читаю в технических требованиях чертежа: «Талия стенки не должна быть менее 8 мм». Улыбнувшись про себя, сказал об этом сидящему напротив А.В. Колесникову. На это Анатолий Васильевич ответил: «Это еще что. Вот в войну, помню, на одном чертеже в надписи «сумка для шлема механика-водителя» третье слово было искажено до скабрезности: вместо букв «ш» и «м» стояли, соответственно, «ч» и «н».

Применял я и такой метод. После того как все конструкторы, закончив трудовой день, уходили по домам, я обходил их рабочие места и знакомился с чертежами, еще не снятыми с досок. Наиболее интересные места отмечал, делал пометки на ошибках. Иногда просто расписывался на уголке листа. Такие пометки, а вернее внимание главного конструктора к работе рядового инженера, очень дисциплинировали сотрудников. Бывало и так, что некоторые служебные записки я подписывал, не читая. Делал я это только в том случае, когда был уверен в порядочности, добросовестности и компетентности авторов в полной мере.

До 1962 г. технические описания на танки выпускало ГБТУ. Затем эту работу возложили на заводы-изготовители. Она требовала известных навыков, была для нас непривычна. Впервые мы начали писать техническое описание с «объекта 150». Требовалось справиться с заданием в сжатые сроки, и сделать это без какой-либо придумки было просто невозможно.

Как раз в эти годы у нас стала популярной американская система контроля за выполнением сложных многофакторных проектных работ. Поручив руководство разработкой В.И. Филинову, мы вскоре вывесили на всеобщее обозрение сетевой график, в котором обозначили контрольные сроки отдельных этапов разработки, ответственных исполнителей и связи между ними. График этот велся самым тщательным образом каждый день. Если этап выполнялся досрочно, то символизирующий его кружок окрашивали синим цветом, если в срок – желтым, если с опозданием – в красный. За все время создания технического описания на схеме не появилось ни одного красного кружка.

Командируя своих сотрудников на другие предприятия, мы давали только одну установку: «Действуй по обстановке, решай все сам». Если задачей командируемого было получить желаемый ответ на то или иное письмо, он получал инструкцию: «Не добившись нужного ответа, домой не возвращаться».

Сам я ездил в командировки весьма часто. После каждой командировки отчитывался перед начальниками бюро и руководителями общественных организаций.

Мне всегда бывало как-то неловко видеть телепередачи, в которых показывалось, как академик С.П. Королев лично руководил пусками ракет-носителей космических кораблей. Конечно же, запуск космического корабля – это событие более масштабное, нежели испытания тайка, но я старался на всех испытаниях оставаться только в роли наблюдателя, отдавая всю «полноту власти» исследователю, ведущему данную тему, так как он, безусловно, лучше меня знал специфику исследований, программу испытаний, правила техники безопасности.

В нашем КБ работало много выпускников Нижнетагильского машиностроительного техникума. Большинство из них впоследствии окончили вечерний факультет Свердловского политехнического института. Несколько энтузиастов готовили кандидатские диссертации, хотя в КБ для этого у них практически не было времени. Я взял личное обязательство: ежегодно обеспечивать возможность работы над кандидатской диссертацией хотя бы одному из наших конструкторов или исследователей. И это обязательство всегда неукоснительно выполнял.

Хочу остановиться на одном примере. С.П. Петраков подготовил хорошую кандидатскую диссертацию на базе новой ходовой части «объекта 172». Апробация должна была состояться в МВТУ им. Н.Э. Баумана. Из Москвы Петраков вернулся расстроенный: предзащита не прошла. По словам обиженного соискателя, присутствующие на предзащите не поняли в его работе главного, так как не чувствовали, что происходит с подвеской в процессе движения танка, какие нужны амортизаторы и т.д. Я пообещал попытаться кое-что уладить при первой же поездке в Москву, тем более что его основные оппоненты были из Академии, и я их хорошо знал. При этом я сказал Петракову: «Сергей Павлович! Я уверен, что вы понимаете в этом деле больше, чем многие из ваших оппонентов, но ради Бога, не вздумайте хотя бы намеком показать им свое превосходство!» В назидание я пересказал ему суть недавнего разговора с нашим завхозом.

Завхоз наш, Василий Анисимович Переверзев, был исключительно заботливым человеком. Ранее он работал мастером в механическом цехе, но из-за недостаточной грамотности вынужден был перейти к нам на малооплачиваемую должность завхоза. Как-то он принес мне на подпись заявку на сто метров клеенки для покрытия чертежных столов. В заявке было написано «клюенка». Я переправил «ю» на «е» и подписал заявку. Минут через десять он вернулся и подал мне новую заявку, в которой опять значилась «клюенка», и сказал: «Леонид Николаевич, подпишите не исправляя, а то на складе не поймут и мне ничего не дадут». Я понял, что у него с кладовщиками своя грамматика, и подписал заявку без исправления...

С.П. Петраков понял смысл моего предостережения. Вскоре состоялась защита его диссертации. Сергей вернулся с защиты радостным. Советам моим он следовал в полной мере, и все прошло как по маслу.

В результате целенаправленной, напряженной, многогранной и результативной работы у нас в КБ сложился коллектив высококлассных конструкторов, исследователей и других специалистов. Не могу не вспомнить их фамилии:

Ю. Кондратьев, С. Загуровский, В. Богомолов, В. Городецкий, Е. Кривошея, В. Поляков, А. Миллер, Ю. Цыбин, А. Шелгачев, Ю. Нейгебауэр, В. Тумасов, Н. Молодняков, В. Быстрицкий, В. Этманов, Ю. Иванов, Е. Максимов, И. Попов, А. Барихин, В. Моисеев, Л. Долгов, Е. Королев, В. Дудаков, В. Загоскин, Л. Терликов, П. Никулин, В. Балюк, В. Маресев, Л. Власова, Э. Шайхисламова, Е. Орел и многие другие.