XXI.

Они расстались месяц тому назад и вот вновь встретились — подполковник Выдрыч и старший лейтенант Хиталишвили. Два сталинградца, два коммуниста, два отважных летчика: бывший комиссар полка — ныне инспектор Военно-Воздушных Сил и командир эскадрильи.

— Как воюется? — спросил подполковник Выдрыч, крепко пожимая руку летчика.

За эти несколько недель он мало в чем изменился. Все та же налитая упругой силой фигура, все тот же живой блеск светлых глаз на смуглом, обветренном лице. Выдрыч спрашивал о фронтовых друзьях, интересовался новостями в тактике вражеских истребителей.

Вечером на аэродром собрались летчики всех трех полков. Разговор шел о наболевшем, о том, что часто «мессершмитты» встречают нас до подхода к цели и разрушают боевой порядок. Наши истребители, как правило, опаздывают с помощью. В результате начались потери.

— Наши штурмовики могут противостоять вражеским истребителям! — решительно заявил подполковник Выдрыч и предложил на другой день устроить состязание двух самолетов. Все знали, что Выдрыч слов на ветер не бросает, и с нетерпением ждали завтрашнего дня. На следующий день собрали весь летный состав дивизии. Каждый из нас понимал, что самооборона двухместного штурмовика — вопрос не новый, но практически мы еще не видели воздушного «боя» штурмовика с истребителем, поэтому предстоящий поединок вызывал небывалый интерес.

В воздух поднялись два самолета: штурмовик Ил-2 и истребитель Як-3. На «иле» находился подполковник Выдрыч, на истребителе один из опытных летчиков.

Мы видели, как умело строил маневр Выдрыч, как уверенно пилотировал он самолетом. Истребитель никак не мог зайти в хвост штурмовику, а если и заходил, то тотчас попадал под губительный пулеметный огонь воздушного стрелка.

Самолет инспектора в глубоком вираже. Кажется, вот-вот штурмовик сорвется в штопор, но летчик вовремя добавляет двигателю обороты. [99] Машина, словно волчок, кружится вокруг своей оси, все ближе и ближе подбирается к истребителю.

Затаив дыхание, летчики следили за этим увлекательным поединком. Кто же окажется победителем? Заложив максимальный крен, — а выполнил это Выдрыч уверенно и четко, — летчик на секунду выровнял самолет и произвел «очередь» по истребителю. Теперь оставалось ждать, что покажет фотокинопулемет. Но что бы он ни показал, одно ясно — воздушный бой выигран штурмовиком.

Выдрыч торопливо убрал газ, повел свой самолет на посадку. Едва машина зарулила на стоянку, подполковник с легкостью юноши выскочил из кабины «ильюшина» и, сунув пилотский шлемофон подмышку, ускоренным шагом пошел к нам навстречу,

— Ну, что скажете? — с интересом спросил он. — Представляете, что значит не запоздать с маневром? — И Выдрыч начал объяснять, как поступать в тот или иной момент.

Хитали не отходит от своего бывшего комиссара, ловя каждое его слово. Как только Выдрыч кончил говорить, комэск обратился к нему:

— Это вы показали одиночный бой. А как группе защищаться от «мессеров»?

— «Круг», «круг» надо отрабатывать! — решительно проговорил Выдрыч. — Что-то подобное мы уже делали под Сталинградом. Вспомните! Да, кстати, — неожиданно меняя тему разговора, спросил подполковник, — как Головков?

— Был у нас с ним мужской разговор, — неохотно произнес Хитали. — Ну, теперь летает, как орел.

Наступила небольшая пауза. По-видимому, Выдрыч еще о чем-то хотел спросить, но времени было в обрез, он должен был лететь в соседнюю дивизию. Садясь в самолет, он на ходу бросил:

— Помните, «Ильюшин» способен способен драться с «мессерами»!

Теперь всем было ясно, что курс, взятый на освоение новых боевых порядков и наступательной тактики в воздушном бою, правильный, и все сомнения скептиков отметались сами собой.

— Понимаешь, — говорил Хитали, когда мы возвращались в общежитие, — я давно думаю над этим маневром. [100] Для этого нужна отличная техника пилотирования и, конечно же, великолепная слетанность экипажей. Вот проснусь ночью... и думаю... Кажется, уже что-то придумал. Даже самому понравилось.

— Так что же? — спросил я.

Хитали резко повернул ко мне голову и, схватив за руку, почти шепотом проговорил:

— Вот полетим завтра на задание, тогда узнаешь.

* * *

Сигнал тревоги прозвучал незадолго до рассвета. Через несколько минут мы с Хитали были на командном пункте. С первых слов командира полка, который ставил задачу, сразу стало понятно, что воздушная обстановка сегодня очень сложная.

Вот и команда на выруливание. Мой самолет немного попрыгал по выбоинам, которые не успели заровнять на аэродроме, и остановился правее пары Хитали.

Не сбавляя обороты и не установив машину против ветра, Хитали начал взлет. Спешу и я. Избегая традиционного круга над своим аэродромом, делаю небольшой доворот и пристраиваюсь к впереди идущей паре Хитали.

Летим без прикрытия. Комполка предупредил: над целью барражируют «яки». Удар должны нанести по восточной окраине Крымской. Летим, соблюдая радиомолчание. В кабине жарко. Одно спасение — открыть обе боковые форточки и создать небольшой сквозняк. Чувствуется, что воздух основательно прогрет, и на высоте восьмисот метров градусов двадцать пять, не меньше. Да и мотор обдает жаром. Лучи солнца бьют в переднее стекло кабины. От них не спрячешься.

Внизу марево, синей дымкой покрыта Кубанская низменность. По-весеннему красиво вокруг. Тишина и покой. Земля вроде бы мирно дремлет, не подозревая, что уготовила ей война. И зеленые квадраты виноградников, и круглые блюдца озер, окруженные густым камышом, и серенькие, чуть заметные дороги отсюда с восьмисотметровой высоты, кажутся нарисованными, на редкость причудливыми и живописными. [101]

Вот и Крымская. На окраине станицы зловеще мелькает яркая горстка огней. Это зенитная батарея, с которой предстоит поединок.

Первая пара «илов» в пике. Чуть отдав ручку управления от себя, сразу почувствовал, что отрываюсь от сидения и на секунду зависаю на привязных ремнях. Ловлю в перекрестке прицела обнаруженную зенитную батарею и нажимаю кнопку «эрэсов». Четыре 82-мм снаряда один за другим понеслись к земле. Они еще не достигли цели, как я открываю огонь из пушек и пулеметов.

— «Мессеры!» — предупредил Хитали.

Становимся в круг. Две пары «мессеров» заходят со стороны солнца. Это их излюбленный маневр. Видно, никто из фашистских асов не сомневался в успехе, поскольку наших истребителей не оказалось в районе цели.

Один из «мессершмиттов» уже совсем близко. Нырнув сквозь наш боевой порядок, он оказался внизу и исчез из поля зрения. Остальные истребители держатся на расстоянии, видно, выжидают удобного момента.

Мой воздушный стрелок Иван Абрамов передал, что «мессер» подбирается к самолету Амбарнова. Вражеский пилот, по-видимому, знал слабое место «ильюшина» и строил свою атаку снизу, под ракурсом одна четверть. Воздушный стрелок Амбарнова Иван Жога не видит «мессеров», да и не может их увидеть.

Вижу, как Хитали вводит самолет в глубокий вираж. Он пытается замкнуть круг и одновременно не дать вражескому истребителю зайти в хвост «ильюшину» Амбарнова.

Теперь каждый из нас следит за хвостом самолета товарища. Все шесть «илов» замкнули круг. «Мессер» продолжает приближаться, подбираясь к «илу» вплотную. Но вот Хитали вывел из крена самолет и, не разрывая оборонительного круга, прижал на какую-то долю секунды нос машины вниз, дав длинную очередь из пушек и пулеметов. «Мессер» загорелся. Оставляя после себя черный шлейф дыма, он стремительно посыпался» к земле.

Сбросив бомбы по цели, мы не выходим из круга и продолжаем колесить над Крымской, внимательно следя за действиями «мессершмиттов». Те уже не решаются подойти к нам. [102] Тем временем подоспели наши «яки» и связали боем истребителей противника, избавив нас от дальнейшей обороны.

— Почему так задержались в воздухе? — спросил комдив Чумаченко после того, как мы сели. Хитали доложил:

— Отражали атаки «мессеров».

— Ну и как, отразили?

— Хитали сбил «мессершмитта», — вставил лейтенант Амбарнов.

Полковник вскинул глаза на говорившего, еще раз внимательно посмотрел на Хитали и обрадованно воскликнул:

— Ну, молодец! Как только придет подтверждение наземников, сразу же представлю к награде.

Крепко обнимая летчика за плечи, комдив не удержался и добавил:

— Значит, Выдрыч, был прав. Вот вам наука!

XXII.

Все мы понимали, что каждый сбитый нами вражеский самолет — лишь один из тысячи, которые все еще бороздили небо над Кубанью. И от того, насколько мы становились тактически грамотнее, насколько наши атаки были целеустремленнее, во многом зависел наш успех. Зависел он и от разумного риска и дерзости в бою. Надо было постоянно учиться искать и находить новые приемы борьбы с врагом. «Нужно бороться за первую поражающую атаку, но еще лучше за каждую» — таков был девиз Захара Хиталишвили.

Как-то командир дивизии повел разговор об обобщении опыта лучших летчиков, в том числе и Хитали. К моему удивлению, Захар качал говорить о том, что опыт надо перенимать у командиров постарше, а он еще годами не вышел.

— А что такое опыт? — усмехнувшись спросил подполковник. — Разве он только прожитыми годами измеряется? Иной до седых волос чужим умом живет.

Комдив понимал , что летчики, которые повседневно сражались с врагом, могут многое рассказать, предложить, посоветовать. [103] И больше других мог рассказать и показать Хиталишвили. Ведь все знали скрупулезную точность его расчета, стремление использовать «ильюшин» на грани технических возможностей, умение сочетать дерзость с опытом, всегда быть в постоянном поиске. И в этом еще раз убедились в одном из вылетов.

...Мы поднялись шестеркой. Низкое солнце пронизывало облака на горизонте. Хитали надвинул очки на глаза. В зыбком пространстве, в беспокойных бликах на фонаре легко пропустить еле заметные точки самолетов противника.

Когда тело спеленуто привязными ремнями, а шлемофон плотно прижат к шее, лоринги делают каждое движение головы замедленным. А если перед тобой вплотную прицел, а сзади монолит бронеспинки, осмотрительность тоже становится делом трудоемким. Чтобы добиться ее, нужно маневрировать и полагаться на зоркость воздушного стрелка.

Хитали ввел самолет в крен — горизонт запрокинулся, разводы солнца на фонаре погасли, мир перед глазами сразу налился зеленью полей, голубизной рек. И в этом насыщенном красками, словно просветленном мире, на фоне темного клина пахоты летчик увидел темно-желтые самолеты с утонченным к хвостовому оперению фюзеляжем. Это «мессеры».

Нужно выиграть пять-шесть секунд, атаковать первым и навязать свой вариант боя. Если же атака сорвется, успеть обдумать... Нет, не обдумать, осмысливание — процесс длительный. Здесь другое: в доли секунды вмещается час подготовки на земле, из десятков вариантов мгновенно отбирается единственно нужный.

— «Мессеры» слева, внизу! Атакуем! — коротко, на одном выходе приказал ведомым Хитали.

И уже не существует зелени заливных лугов, темных заплат пахоты. Теперь все это стало цветовыми пятнами, на которых то отпечатываются, то смазываются силуэты «мессершмиттов». Не упустить, сблизиться, атаковать...

Солнце в лицо — рука на мгновение отрывается от управления мотором, защищая глаза. Крен — и силуэты «мессеров» четко вкрапливаются в блеклое небо. [104]

При таком маневре четверка «мессеров» распалась, разорвав неизменность дистанции, часть самолетов пошла на «петлю», словно дразня, распластав тонкие, как лист, крылья.

— Круг! — приказал Хитали, заметив в переднее стекло замыкающего летчика своей шестерки. Он больше, чем кто-либо, в опасности. Следует резкий разворот. Маневр ведущего понятен. Теперь каждый самолет может защитить соседний мощным передним огнем.

Фонарь кабины словно черпанул землю и снова захлебнулся синевой. Нанести удар по «мессершмитту», когда шестерка «илов» находится в «кругу», удобнее всего в момент его подхода с внешней стороны. Тогда нужно энергично довернуть нос самолета, поймать в прицел «худого» и дать очередь из пушек и пулеметов, затем вновь стать в «круг».

Перегрузка сжимает тело, свинцовая тяжесть давит на позвоночник, потом будет побаливать шея, но это потом, на земле, а сейчас надо сохранить поворот головы, удержать взгляд на «худом», не дать скользнуть ему между самолетами, упредить.

Пальцы прикипели к гашеткам пушек и пулеметов. Нет, рано, дистанция велика! Вражеские истребители не выдерживают. Они приближаются к «кругу» с внешней стороны, выискивают разрывы между «илами».

В прицеле темно-желтый «мессер». Удар неотразим. Снайперский удар! Но бой продолжается, потому что враг не может смириться с потерей. Вновь следует атака «мессеров» и опять постигает их неудача. Задымил второй истребитель. Его сбил воздушный стрелок Михаил Устюжанин. «Круг» не разорван. Шесть самолетов, словно связанные воедино, кажется, заключили в кольцо все небо.

— Молодцы «горбатые»! — это голос комдива. Он на КП армии.

Хитали бросает взгляд на землю, потом на голубое небо, улыбается; «Два сбито, остальные ушли...»

Всего пять минут прошло с того момента, когда над землей увидел Хитали вытянутые силуэты «мессершмиттов». Пять минут... Нет, триста трудных, наполненных борьбой секунд. [105] Через несколько минут после того, как сброшены бомбы на огневые позиции врага, шестерка штурмовиков заходила на посадку на свой аэродром.

XXIII.

У комэска Хиталишвили фронтовые дела круто шли в гору. Только за последние дни его эскадрилья уничтожила до тысячи вражеских солдат и офицеров, более трех десятков танков, полсотни автомашин и другой техники.

Комэску присвоили звание капитана, грудь его украсил еще один боевой орден Красного Знамени. Как-то в эскадрилье, которой командовал Хитали, разгорелся спор. Некоторые летчики пытались доказать, что с плохо укатанной полосы, особенно после дождя, невозможно взлететь с полной бомбовой нагрузкой. Поминутно призывали в свидетели тех, которые по той или иной причине прекращали взлет.

Комэск сидел молча. Глаза его смотрели цепко и чуть настороженно. Он приглядывался к молодым летчикам. Среди них были сильные и слабые. Пока все идет хорошо, слабак на коне. Первая кочка — и вылетел из седла. А подняться по слабости не всякий может.

Вдруг молоденький лейтенант, улучив момент, вступил в разговор.

— Разрешите, товарищ капитан? Нам каждый день толкуют: летчик, что снайпер, с. первой атаки поражает цель. Да если бы нам больше доверяли! — Говоривший оглянулся на товарищей, как бы спрашивая их: «Верно я говорю?».

Перед глазами комэска выросло широкоскулое курносое лицо летчика, его вопрошающий взгляд. Этот летчик был горем эскадрильи. Ему все время казалось, что его «зажимают», не дают развернуться.

— Ну, а теперь я спрошу, — спокойно начал Хиталишвили, обратившись к лейтенанту. — С какой бомбовой нагрузкой летал на боевое задание?

— Как все, — ответил тот.

— За всех не расписывайся, — нахмурился капитан. [106] — Большинство летчиков подвешивают по шестьсот килограммов бомб — это на треть выше нормы. А самолеты одни и те же. Улавливаешь разницу?

Еще не раз приходилось встречаться с такими, кто бьет себя в грудь и по любому поводу кричит, что ему не доверяют. Они не трусы. Но главная их забота — удержаться на гребне известности, славы. Может, и этот такой?

— Доверие надо заслужить, — строго сказал Хиталишвили. Он посмотрел на молодого летчика и после недолгого раздумья добавил: — Совсем недавно выпустили одного летчика с перегрузочным вариантом, а он не справился. Подломал на взлете самолет и чудом остался в живых.

— И он вчера прекратил взлет, — бросил кто-то реплику. — Испугался, что не оторвется от земли. Раздался смех, лейтенант вспыхнул.

— Так ведь какое летное поле... Грязища — ноги не вытащишь!

Началась перепалка. В споре проскальзывали выстраданные и потому необходимые слова о роли летчика-штурмовика в бою.

Комэск высказал в тот вечер все, что накопилось у него в душе, накопилось исподволь, пожалуй, незаметно даже для него самого.

— А ты не обижайся на товарищей, — дружески посоветовал командир эскадрильи молоденькому лейтенанту, которому пришлось выслушать в свой адрес немало неприятных, но правдивых слов.

— Я и не обижаюсь. Вы лучше скажите, как вам удается взлететь с такого аэродрома с полной нагрузкой?

— Хитрого в этом ничего нет. Нужно старание и чуть-чуть умения, — ответил Хитали и, устроившись поудобнее, начал вспоминать различные эпизоды боя. Изредка он слышал, как в другом углу землянки приглушенно шептались молодые летчики.

— Тише, ты! — доносилось до него.

Глядя на молодых пилотов, он узнавал себя, свои первые шаги по дороге войны. Вот так же и ему когда-то командир и партийные активисты помогали находить свои ошибки. Теперь это делает он сам. И здесь большим стимулом в ратном труде стали гласность, сравнимость результатов боевых вылетов. [107]

Заботясь о повышении боевой выучки новичков, Хитали добивался, чтобы все атаки летчики выполняли с высокой точностью, чтобы каждый боевой вылет был шагом вперед, интенсивно использовал показные полеты над аэродромом, разборы характерных ошибок после вылетов.

Ускоренный ввод в строй молодых пилотов потребовал от всех поисков неиспользованных резервов. И они были найдены прежде всего в совершенствовании методики обучения. С молодыми летчиками предполагалось, прежде чем повести их в бой, выполнять контрольные полеты в такой последовательности: простой пилотаж в зоне, затем на полигоне и лишь после этого их планировали на боевое задание. Но Хитали предложил другой путь ввода летчиков в строй: обучать отработке элементов боевого применения сразу на полигоне. Зачем, рассуждал он, утюжить воздух в зоне, не заходя на полигон? Ведь только стрельба и бомбометание давали право летчику на боевой вылет. А если он не умеет стрелять и бомбить, незачем брать его на боевое задание.

И Хитали не ошибся. Подготовка по предложенному варианту оказалась более эффективной. Без ущерба для качества боевой выучки удалось сократить сроки ввода в строй молодых летчиков. Был брошен призыв: «От полигона на фронт — один шаг!» Стоило отбомбиться на отлично, и летчика планировали на боевое задание наравне со «стариками».

Как стремительное течение горной реки ворочает каменные глыбы, по ходу отшлифовывая их друг о друга, так и фронтовая жизнь обтесывала, шлифовала технику пилотирования молодых летчиков, стирала грани между молодыми и старыми пилотами.

Улучшилась в эскадрилье и партийная работа. Она стала как-то заметнее, весомее. Развернулась активная борьба за примерное выполнение каждым членом партии боевых заданий.

Став наставником молодых, Хиталишвили внимательно присматривался к ним, глубоко вникая во все детали их боевой жизни.

Как-то подметили товарищи перемену в настроений одного из летчиков. Летчик на вопросы товарищей отмалчивался. А перед Захаром таиться не стал, знал, что тот «стучится» в его душу не из простого любопытства. [108] Летчику и в самом деле требовалась помощь: отыскался брат в фронтовом госпитале, всего сутки езды — и он мог увидеться с ним.

Мелочь? Вовсе нет. Хиталишвили прекрасно помнил слова замполита Выдрыча — изучать людей, знать их нужды. Отпущенный на три дня летчик возвратился совсем иным. Он готов был выполнить любой приказ, драться с удвоенной энергией.

Быстро сработался Хиталишвили с новым замполитом. Приказ, распоряжение, строгий спрос с подчиненных — все это нерушимо остается за командиром. Но во много раз возрастает «вес» твоего приказа, если первые помощники — коммунисты соединяют твои усилия со своими, идут в первой линии летчиков за претворение в практику твоего замысла.

Так постепенно научился Захар искусству воспитывать людей и зажигать на боевые дела,

Наиболее сложные элементы полета Хиталишвили обычно показывал летчикам над аэродромом. А когда гул стихал и самолеты оставались в капонирах, он шёл с молодежью в землянку и с присущей ему терпимостью объяснял каждому его ошибки. Захар не кричал на молодого пилота, допустившего ошибку, и не читал ему длинных нотаций. Для него было главным — думает ли летчик над причиной ошибки, ищет ли ее, и всегда давал возможность исправиться; предпочитал лично вмешиваться лишь тогда, когда в этом была необходимость. У него было такое правило: посей самостоятельность — пожнешь смелость и инициативу.

Хитали никогда не унывал, увлекая всех своим задором и энергией. «Душа полка», «Горный орел» — так называли его во фронтовой газете. И мало кто знал, что он не спит ночи, кусая губы от сознания собственного бессилия найти любимую девушку.

С освобождением от немецко-фашистских захватчиков новых населенных пунктов Хитали радовался больше всех. Как горели его глаза! Какой восторг охватывал его! Впиваясь взглядом в оперативную сводку, которую мы получали ежедневно, он до боли стискивал запястья, напрягаясь всем телом, словно готовясь к прыжку. Из груди его вырывался вздох облегчения:

— Теперь и до Михайловки недалеко! [109]

XXIV.

Мы перелетели на Миус-фронт и готовились к боям за Левобережную Украину. Я тогда облетывал после ремонта самолет и во время полета обратил внимание на непонятное явление. Стоило сбавить мотору обороты, как машина делала попытку свалиться в штопор. В голове неожиданно пронеслось: удастся ли посадить самолет? Это было опасно: на посадке необходимо уменьшить скорость до минимума, а как же тогда удержать машину в горизонтальном положении? От напряжения мокли лопатки под гимнастеркой, а самолет по-прежнему не подчинялся моей воле. Пришлось прекратить пилотирование и пойти на посадку.

Как назло ухудшилась погода. Казалось, вся земля была затянута серой парусиной, которой не было ни конца, ни края. Я ждал встречи с аэродромом, как ждут приближения берега уцелевшие после бури моряки, едва державшиеся на единственном обломке мачты.

Самолет на малой скорости вел себя неустойчиво, мне с трудом удалось удержать его газом, а он несся над аэродромом, не имея ни малейшего желания приземлиться в положенном месте. Скорость не уменьшалась, и только серый покров аэродрома все быстрее мчался навстречу. Рывком убираю обороты двигателя, но самолет долго не сбавляет скорости. Неожиданно наклонившись, он резко ударился о землю левой «ногой». Все усилия выправить аварийное положение ничего не дали. Машина описала на одном колесе небольшой круг и легла на левую плоскость. При этом подогнулся винт и подломалось левое шасси.

Я вылез из кабины со смешанным чувством стыда и досады. Было горько и обидно до слез, однако кому докажешь, что произошло не по моей вине? Злился на себя, на самолет, на злополучный этот полет, так неудачно закончившийся. Самолет оттащили на стоянку снова на ремонт, а я, укрывшись за капониром, долго слушал неодобрительные вздохи инженера полка Михаила Григина. И вдруг послышался знакомый мне голос. Я знал, что Захар всегда поможет попавшему в беду, и вышел ему навстречу. [110] Захар побарабанил пальцами по плоскости, успокаивающе проговорил :

— Эка невидаль: выправить две лопасти винта и сменить консоль крыла...

Его глаза светились таким искренним участием, что мне тотчас захотелось рассказать все подробности поведения самолета, объяснить, как это случилось. Однако Хитали жестом руки остановил меня: не надо об этом. Он не сомневался в моей невиновности и был уверен, что причина кроется в самолете. Его поддержка подбодрила меня. Сразу будто стало легче и на душе потеплело.

Но вот для разбора случившегося прилетел заместитель командира дивизии. Коренастый, всегда хмурый, он смотрел исподлобья испытывающим холодным взглядом.

— Какие тут могут быть оправдания? — сухо заключил заместитель после осмотра и добавил с металлом в голосе: — Сломал — отвечай!

После такого заключения начальства меня охватила тревога. И тяжесть вины снова легла на мои плечи. «Не верит», — промелькнуло в голове.

— Рано делаете выводы, — возразил Хиталишвили. — Тут надо разобраться. Возможно, не отрегулированы тяги управления.

Утром, когда прибыли на аэродром, Хитали сам изъявил желание облетать самолет. Вызвались помочь и мои надежные друзья — воздушные стрелки Абрамов и Яковенко. Они всегда рядом, в беде готовы подставить свои плечи.

Сержант Яковенко, скромный паренек с густым загаром на лице, один из лучших воздушных стрелков. В бою он поражает храбростью, живет одними мыслями с командиром, а в часы досуга аккордеон в его руках наигрывает такие мелодии, что заслушаешься.

Подходим к самолету. Хитали кивнул головой воздушному стрелку, чтобы занимал свое место, и принялся за осмотр. Мы с инженером полка старались помочь ему. Михаил Григин выглядит усталым. Дает о себе знать минувшая бессонная ночь. Надо было подготовить самолет к облету. Пришлось позаботиться о ночном освещении, вывешивать самолет на «козелках», проверять исправность выпуска шасси, менять консоль. [111]

Судя по сведенным, слегка выгоревшим от солнца бровям, Григин волнуется: все ли сделано для облета машины?

Не дожидаясь, пока механик перечислит, какие проделаны на самолёте работы, Хитали подлез под плоскость и внимательно осмотрел консоль. Затем он нырнул в кабину и вместе с механиком, который оставался у хвостового оперения, начал выверять нейтральное положение руля высоты и поворота, не забыв проверить отклонение элеронов влево и вправо.

— Ручка управления нейтрально. Как руль высоты?

Вопрос следовал за вопросом. Стоило возникнуть малейшей заминке, и Хитали, поборов досаду, вспыхнувшую на миг в душе, начинал сам спокойно объяснять, как надо поставить руль высоты или руль поворота, чтобы зафиксировать положение ручки управления самолетом. Спустя некоторое время, Захар уже был на земле, а механика посадил в кабину самолета. Теперь он командовал с земли, а механик отклонял в ту или другую сторону ручку управления, Хитали же в это время следил за действиями рулей. Присутствовавшие около самолета инженер полка, техники и механики жадно прислушивались к каждому его слову.

Проверив готовность самолета к вылету, Хитали дал последние указания и советы.

К самолету подошел инженер дивизии майор Борис Степанович Кузнецов. Григин доложил ему по всей форме.

— В чем же дело? — задумчиво произнес инженер дивизии, машинально вытирая выступившие на лбу капельки пота. — Неужто в мастерских схалтурили?

— Вот облетаем, посмотрим, — ответил Хитали.

Сопоставив и проанализировав доклады инженера полка и механика самолета, Кузнецов пришел к выводу, что со стороны инженерно-технического состава сделано все. Оставалось только облетать машину, опробовать в воздухе.

Надо сказать, что самолет накануне был перевезен из армейских мастерских автомашиной, и в формуляре не указывалось, облетывался ли он. А коль самолет не облетывался, все могло быть.

Инженер дивизии обычно отказывался брать самолеты из мастерских, если они не облетывались, но под давлением свыше иногда сдавался. [112] Да и как бы поступил он иначе, если летчиков по штату в мастерских не полагалось и облетывать было некому. Поэтому приходилось уповать на добросовестность инженерно-технического состава мастерских. Облет же производили летчики боевых полков.

— Вот что, Хитали, — напутствовал Борис Степанович. — Будь внимательнее в воздухе. В случае чего, сразу иди на посадку.

Не спускаем глаз со взлетевшего самолета. Набрав высоту метров пятьсот, Хитали начал пилотаж. Однако, не успев сделать пару мелких виражей, самолет неожиданно развернулся в сторону аэродрома и пошел на снижение.

Непривычно кольнуло сердце. Почему он прекратил пилотаж? Наступила напряженная тишина. Наконец Борис Степанович резко вскинул голову, в упор посмотрел на механика самолета Даниила Фещенко:

— Тяги управления не меняли?

— Нет, — ответил сержант, весь съежившись.

Опять напряженная пауза повисла в воздухе. Вокруг нас толпились техники, мотористы и авиамеханики.

У всех в глазах недоумение.

В тот момент, когда первые лучи солнца выплеснулись из-за горизонта, над аэродромом появился самолет. И тут же мерным гулом откликнулся авиационный двигатель. Летчик сделал четвертый разворот и с небольшим снижением повел машину навстречу выложенным посадочным знакам.

От тяжкого грохота мотора содрогнулась земля. Самолет идет на большой скорости, обороты двигателя летчик не сбавляет. Обычно тот, кому приходилось наблюдать посадку с большим промазом, не мог спокойно устоять на месте и непременно приседал к земле, показывая всем своим корпусом, чтобы летчик убирал газ, иначе не хватает аэродрома. Так было и на этот раз.

«Ильюшин» понесся над нашими головами, обдав всех стоящих у капонира горячей струей воздуха. Поднятый песок обжег лица, ударил по глазам. Самолет несся вперед, образуя за собой огромный шлейф пыли. Но стоило ему коснуться колесами земли, как он тотчас потерялся в пыльном смерче. [113] Лишь спустя некоторое время, мы увидели «ильюшина», зарулившего к капониру.

— Ужасно пить хочется, — облегченно проговорил инженер дивизии. — Нет ли у кого воды?

Сержант Фещенко быстро протянул Кузнецову флягу с холодной водой.

От волнения у меня застучали зубы, а по оспине пробежал предательский холодок. В голове все перепуталось. Сейчас... да, сейчас все станет ясно. Спешу навстречу Захару.

Сдвинув на затылок шлемофон, мой друг озабоченно проговорил:

— Летать на нем нельзя. Нет устойчивости. Зазевайся малость — и свалишься в штопор!

«Гора с плеч!.. — с облегчением подумал я. — Значит, я не виноват. Это в мастерских что-то накуролесили.

— Сегодня же доложу комдиву, что ни один самолет не приму без облета! — твердо заявил инженер дивизии. — И больше на компромисс с совестью и служебным долгом не пойду!

...Спал я в эту ночь как убитый. Позади были сомнения и тревоги. Утром, открыв глаза, подумал: «Спасибо тебе, Хитали! Как хорошо, когда ты рядом!»

XXV.

Мы вновь летим на поддержку наступающих войск. В высоком безоблачном небе не видать голубизны, пепельно-серая мгла укрывает его до самого горизонта. С высоты восьмисот метров хорошо видны потухшие терриконы, словно египетская пирамида, торчит впереди Саур-Могила, она видна километров за двадцать. Вот-вот должны пересечь линию фронта. Но что за точки появились на горизонте? Они приближаются, растут. Теперь уже нетрудно догадаться — это стремительно несутся нам навстречу вражеские бомбардировщики «юнкерсы-87!» Их легко отличить от других самолетов из-за неубирающихся в полете шасси. [114]

Что делать? Свернуть, пройти мимо, дать им отбомбиться? Ведущий Хиталишвили принимает смелое решение: атаковать! Правда, у нас другое задание. Да и от бомб еще не освободились. Успеем ли мы упредить фашистских пикировщиков?

Чтобы с ходу, на встречных курсах навязать врагу свою волю, надо точно рассчитать время открытия огня из пушек и пулеметов, быть предельно собранным в предвидении воздушного боя.

— Подтянуться! — звучит команда Хитали. — Атакуем «лаптежников!» — И он первым ринулся на вражеские самолеты.

«Юнкерсы» ошеломлены внезапным нападением, они пытаются отвернуть в сторону, но уже поздно. Головная шестерка «илов» врезается в боевой порядок вражеских бомбардировщиков и открывает ураганный огонь. Вот уже загорелся один «юнкерс», затем второй, третий...

Из бомбардировщиков посыпались бомбы, строй их смешался. Вражеские летчики в панике мечутся то в одну, то в другую сторону. Началась незабываемая воздушная карусель. Мне показалось, что здесь, над Миусом, по которому проходила линия фронта, в неоглядном небе образовалась какая-то свалка самолетов. В одном боевом порядке с пикировщиками перемешались наши краснозвездные «ильюшины».

Крепко сжимаю резиновый наконечник ручки управления, стараясь поймать в прицел маячившего передо мной пикировщика. Вражеский стрелок отстреливается, самолет энергично маневрирует. С первой атаки ничего не вышло. Надо повторить все снова. Ну что ж, нервы в кулак — и за дело!

Наконец в перекрестии «Ю-87»! Проходит секунда, вторая после того, как нажаты обе гашетки, и на крыльях пикировщика вспыхивают небольшие фонтаны взрывов, снаряды дырявят плоскости. Даю еще очередь по кабине. «юнкерс» заваливается на крыло и, дымя мотором, падает.

Все воздушные бои, в которых довелось мне участвовать, были захватывающими каждый по-своему и в тоже время схожи внезапностью и решительностью действий. Но этот бой отличился какой-то особой страстностью, в нем проявилась редкая смелость, можно сказать, одержимость летчиков и особенно самого ведущего. [115] По самолету Захара стреляли из всех бортовых установок. Но он не дрогнул. Он бросил свой штурмовик в самое пекло и из пушек и пулеметов поджег первые два «юнкерса», сбив тем самым вражескую армаду с боевого курса. При этом Захара не смутило ни то, что он с бомбами ринулся на пикировщиков, ни численное превосходство противника, ни устрашающие драконы имперских асов на фюзеляже. Главное — уверенность в себе, точный расчет. И когда немецкие летчики еще только думали, что они будут делать, Хитали уже знал, с какого направления нанесет свой ошеломляющий удар. И он нанес его.

Конечно, у каждого командира учишься чему-то полезному, но есть такие, у кого лучшие боевые качества выражены в наиболее сконцентрированном виде. Такой командир становится для тебя своеобразным эталоном, с которым ты сверяешь каждый свой шаг, поступок. Таким был капитан Хиталишвили. Он всегда был на острие атаки и никогда не уклонялся от опасности.

Казалось бы, одержав такую победу, можно сбросить бомбы за линией фронта и возвращаться на свой аэродром. Но нет. В наушниках доносится твердый с хрипотцой голос Хитали:

— Разворот вправо!

В этом спокойном голосе чувствуется воля ведущего, неукротимое желание сбросить бомбы по цели.

Разворот — и группа над территорией, занятой врагом. Земля пестрит огнями, таинственными и разящими снизу ударами, которые обрушиваются внезапно, непонятно откуда. Достаточно одного такого удара — и все кончено. Затаив дыхание, каждый ждет команды «Атака!». Тогда сразу становится легче, мысли переключаются в нужное русло, и все подчиняется атаке.

В ушах царит гул мотора, а это значит, что сердце самолета работает исправно, без перебоев, это показатель, что все идет нормально.

В низинах и балках под пепельной хмурью знойного неба поблескивают вспышки зенитных снарядов — типичная картина для фронта. Начинаются напряженные поиски. Где-то здесь доты, дзоты, артиллерия. Выйдем ли точно на цель? Удастся ли с первого захода поразить ее? Вот что тревожит больше всего. [116]

Не обращая внимания на бешеную стрельбу зениток, Хитали становится в «круг» и пытается заглянуть во все закоулки вражеской обороны.

Не проходит и минуты, как вся группа в пикировании. На головы фашистов падает несчетное количество фугасок. Рассыпаются искры, трассирующие пули пулеметов, с бешеной скоростью несутся вниз огненные «эрэсы».

Западный берег реки Миус весь изрыт, не так просто определить огневые позиции врага. Фашистские войска тщательно маскировались, надеясь перехитрить нас, ввести в заблуждение, вынудить сбросить бомбы в другом месте, вдали от артиллерийских позиций. Но это фашистам не удалось. От зоркого ока ведущего ничто не ускользнуло. В эфир летит команда:

— Цель справа, отметка...

Земля находилась совсем рядом, утопая в золотой предвечерней дымке, и где-то здесь под нами были артпозиции врага.

Да, этот боевой вылет, видимо, решил всерьез испытать нас. То встреча с фашистскими пикировщиками, осложнившая и без того трудное боевое задание, то преодоление заслона яростно бьющих зениток. От длительного чрезмерного напряжения почувствовалась усталость. Казалось, нервы не выдержат и бомбы будут сброшены преждевременно.

Но вот истребители прикрытия заняли установленную высоту, прикрыв ввод в пикирование и выход из атаки, тем самым они отрезали путь подходящим «мессершмиттам». «Ильюшины» сделали только два захода, и над землей замельтешили взрывы, взметнулся на сотни метров дым. И тотчас мы услышали по радио: «Молодцы, горбатые!»

Бывают в жизни человека такие минуты, которые возвышают его над самим собой и за которые он остается навек благодарен тому, кто помог ему пережить их. Такие минуты я и мои друзья пережили в этом памятном боевом вылете.

Что значили три десятка «юнкерсов», готовившихся сбросить на головы наступающих войск более пятнадцати тонн смертельного груза? Могло быть сорвано наступление, и все усилия наземных войск были бы ведены на нет. [117] Но этого не случилось. Хиталишвили предупредил вражеских бомбардировщиков, заставил их сбросить бомбы на головы своих солдат и, нанеся ошеломляющий удар, сорвал вражескую атаку.

Стоило вылезти Захару из кабины, как обрадованные авиаспециалисты сгребли его в охапку и начали подбрасывать.

— Да отпустите вы его, замучили ведь! — попросил старший инженер дивизии майор Кузнецов, который и сам был непротив присоединиться к нам. Схватив за плечи Хитали, Борис Степанович прижал к себе летчика и восторженно произнес:

— Орел! Настоящий горный орел!