Гренада, Гренада, Гренада моя...

Прошли годы. Материалы боевой испанской кинохроники, бережно хранимые в Государственном архиве СССР, использовались в фильмах, создаваемых во многих странах мира. Из этих материалов в 1938 году режиссер Эсфирь Шум смонтировала фильм «Испания», французский документалист Фредерик Россиф широко использовал съемки советских кинооператоров в своем великолепном фильме «Умереть в Мадриде», удостоенном премии Оскара, часто видел я свои кадры на экране телевизоров.

На протяжении многих лет меня не покидала мечта вернуться к дорогому мне материалу, однако большие события год за годом не давали мне возможности делать фильм об Испании. И только в 1966 году я приступил к осуществлению этой заветной своей мечты.

Фильм об Испании делали два человека — писатель Константин Симонов и я. Один из нас двоих — Симонов не был в Испании в годы гражданской войны. Как и многие люди его поколения, хотел быть там, но мечта его сражаться с фашизмом не осуществилась. А другому автору фильма — мне — выпало счастье быть в Испании.

И все же, хотя Симонов и не был в те годы в Испании, она была его юностью и вошла красной питью в его творчество всех последующих лет. Кажется, нет поэмы, пьесы, романа Константина Симонова, где героями не были бы люди, сражавшиеся с фашизмом.

Это и определило закономерность творческого содружества двух авторов.

Мы, современники, не можем забыть Испании 1936–1939 годов. Своими чувствами и думами человечество возвращается к событиям 30-летней давности, хотя после этих событий было столько, казалось бы, грандиозных событии, [301] прямо затронувших сотни миллионов людей нашей планеты. Даже люди в нашей стране, пережившие такое, как говорится, чего свет не видывал, вспоминая свою юность, вспоминают Испанию.

Фильм представлялся нам не только хроникой гражданской войны в Испании. Фильм — о том, какое место заняла Испания в жизни нашего поколения, не только поколения советских людей — поколения антифашистов всего мира, всех стран, всех народов.

Приступая к работе над фильмом, мы с Симоновым провели много дней в просмотровом зале. На экране проходили перед нами образы сражающейся Испании, осажденный Мадрид, огневая Барселона, интернациональные бригады, траншеи Гвадалахары.

Все эти тридцать лет я мечтал пройти по улицам Барселоны, Толедо, Бильбао, когда-то перегороженным баррикадами! Прикоснуться к раскаленной солнцем рыжей земле в предгорьях Гвадаррамы. Как мечтал я пытливо посмотреть в глаза каждого испанца, молчаливо спрашивая его: «А ты помнишь, компаньеро, те трудные и навеки ставшие гордостью нашей испанские дни».

И вот представляется возможность — туристская поездка. Ехать или не ехать?

— Ни в коем случае! — говорили друзья, качая головами. — Мало ли какие пакости могут подстроить тебе во франкистской Испании, ведь там помнят тебя...

— Надо ехать, — решил я. И Симонов поддержал меня в этом решении.

— Возьмешь с собой кинокамеру, снимем памятные места боев, эти кадры нужны будут для нашего фильма.

Лететь в Испанию туристом? Останавливаться в комфортабельных отелях Барселоны, Севильи? В прохладном сумраке кафедралов слушать заученные слова предупредительного гида? В ту самую Испанию, которая тридцать лет тому назад с такой неистовой страстью вторглась в жизнь моего поколения?

Она, Испания, неизгладимо осталась в сердцах, в благодарной памяти тех, кто сражался на землях Кастилии и Арагона, вдыхал горький дым пожарищ Мадрида, кто опустил в испанскую землю павшего в бою друга. В трагические дни поражения республики, впоследствии в блиндажах под Вязьмой и в танковых рейдах на германской земле каждый из участников сражений давал обет — мы встретимся с тобой, Испания. [302]

Ехать! Обязательно ехать, решил я. Хоть чертом, хоть туристом, хоть дьяволом. Как угодно, но увидеть тебя, Испания! Моя молодость!

* * *

«Каравелла» испанской авиакомпании «Ибериа» завершает рейс Рим — Барселона. Под крылом безмятежная лазурь Средиземного моря, а в мозгу мысль: как встретят нас в Испании?

В самолете загорелся сигнал: «Застегнуть поясные ремни», самолет шел на посадку, пересекая береговую полосу. В иллюминаторе правого борта медленно проплывала панорама Барселоны.

Впервые я увидел Барселону в августе 1936 года. Незадолго до этого рабочие отряды Барселоны в уличных боях разгромили поднявших восстание мятежников.

Первое, что мы увидели, спускаясь по трапу из самолета, — толпа фотографов, кинорепортеров. Невольно оглядываясь — кого они встречают, — сошли на землю и поняли, что атака газетчиков и фотокинорепортеров была устремлена на нас.

Беседуя, мы приблизились к полицейскому пограничному пункту. Полицейские, вежливо улыбаясь, мгновенно проштемпелевали наши паспорта. Багаж не подвергли осмотру. Что это? Личная инициатива таможенников и полицейских? Видимо, все же команда сверху. Чиновник, у которого над головой на стене портрет каудильо, встречает предупредительной улыбкой нас, «совьетикос». А как расценить атаку репортеров, любопытных и явно доброжелательных, засыпающих нас градом вопросов: «Как советские люди относятся к испанскому народу?», «Читают ли в России «Дон-Кихота»?», «Что вы намерены повидать в Испании?»...

Пресс-конферепция, начатая у борта самолета стихийно, нарастая, продолжалась уже в вестибюле гостиницы, где были представлены газеты всех направлений — фалангистские, католические, иллюстрированные еженедельники.

Константину Симонову — вопросы о советской литературе, о его книгах, планах, «собираетесь ли писать об Испании?» Его книга «Товарищи по оружию» переведена на испанский, издана в Барселоне.

Еще в минуты первой «пристрелки» на аэродроме молодая журналистка спросила, где я изучал испанский язык. На минуту задумался. Сказать ей? Вспомнил предостережения [303] друзей. Умалчивать не было смысла, ответил напрямик:

— Я был в Испании.

— Когда были? — она насторожилась.

— В 1936–1937 годах, — сказал я.

Забегали по блокнотам журналистские карандаши. Вокруг меня сомкнулись жаждущие сенсации газетчики. Кто-то из них метнул вопрос:

— Вы участвовали в гражданской войне?

— Да, снимал кинорепортаж. Да, разумеется, на стороне республиканцев... Да, да, вернулся через тридцать лет в Испанию, которая мне дорога, близка.

Скорее на улицу! Толпа пешеходов, поток автомобилей, броские витрины магазинов ничем не напоминают Барселону революционных страстей гражданской войны. Это естественно, вглядываясь в Испанию сегодняшнего дня, я, собственно, и не ищу внешних черт прошлого.

Перед глазами Испания, залечившая раны войны, восстановившая разрушенные дома, построившая много новых. Испания, пережившая двадцать семь лет франкистского режима, Испания, «очищенная» от тех, кто сражался за республику, Испания, вырастившая новое поколение. «В Испании царит социальный мир и порядок», — это сказал Франко в послевоенные годы, в разгар жесточайших расправ. Мир и порядок на улицах Барселоны, полицейские в белых касках и белых перчатках регулируют движение. Мир и порядок. Удастся ли в рамках туристской поездки глубже заглянуть в сердце народа, встретиться с рабочими, рыбаками, с товарищами по профессии?

В газетных киосках на ярких обложках журналов, на первых страницах газет лысый старичок с брюшком. Хефе де Эстадо, каудильо де Эспаньа — глава государства, вождь Испании. Он вручает кому-то ордена, кого-то принимает, где-то разрезает ленту. Газеты с умилением рассказывают о любви каудильо к внукам. Он занимается рыбной ловлей и охотой, играет в гольф. Да, он, конечно, подряхлел, я видел его недели две тому назад, просматривая в Москве архивную кинохронику. Пружинящей походкой, сияющий, он поднимался об руку с Гитлером по лестнице в Берхтесгадене. Диктор говорил о задушевности этой исторической встречи. В другой хронике он, торжествующий, улыбающийся, принимал парад в Мадриде. Да, он сильно сдал. Говорят, что престарелый каудильо похрапывает [304] на заседаниях Совета министров. Но из-под сонных отяжелевших век глава государства пристально следит за всем, что происходит в стране.

Среди прохожих мелькают черные лакированные треуголки «гуардиа сивиль» — гражданской гвардии, которая с давних времен стала зловещим символом тупой жестокости в подавлении революционных выступлений народа. В 1934 году молодой полковник Франко руководил подавлением восстания астурийских горняков. Рабочие Астурии помнят хорошо «гуардиа сивиль», Франко сохранил свою черную гвардию. А вместе с ней опорой режима стала и военная полиция. Её чины носят форму мышиного цвета, в народе их называют «серыми». Их тоже можно встретить в мирной толпе на Рамбле, на Пласа де Каталан, где мы совершаем прогулку.

У жителей Барселоны свежи в памяти расправы, которые «серые» чинили во время студенческих демонстраций, забастовок. Совсем недавно в Барселоне дубинки «серых» обрушились на головы вышедших на антифранкистскую демонстрацию молодых священников. Невероятно! Трудно поверить, что служители католической церкви — одного из верных оплотов франкистского режима — вышли на улицы с антифранкистскими лозунгами. Они были зверски избиты, демонстрация рассеяна.

На испанских монетах вычеканен профиль пожилого человека, окруженный, как венчиком, словами: «Милостью божией вождь Испании». Милостью божией и, разумеется, милостью и волей могущественной высшей католической иерархии, которая и по сей день является опорой власти. Но полицейские дубинки, гуляющие по головам служителей церкви, поднимающих свой голос против диктатуры, не оставляют сомнений в том, что в Испании ширится движение самых разнообразных слоев, не довольных существующим режимом.

Меня потянуло в порт, туда, где в августе 1936 года толпы людей приветствовали революционный крейсер «Хаймэ примеро», ставший на сторону республики. И сюда же в июне 1937 года хлынула вся Барселона встречать советский пароход «Зырянин», прибывший с грузами, жизненно необходимыми республике. Тысячи судов окружили входивший в гавань празднично расцвеченный флагами советский корабль. На его борт поднялся советский консул в Барселоне Антонов-Овсеенко. Для него, старого большевика, Испания стала новым штурмом Зимнего. [305]

Завтра покидаем Барселону. Впереди путешествие по стране.

До поздней ночи я бродил по городу, присаживался у стоек маленьких баров, с наслаждением вслушивался в испанский говор. В одном месте меня вовлекли в беседу зашедшие выпить пива трое строительных рабочих. Для них как гром с ясного неба прозвучало слово «совьетико». Сначала не верили, потом долго, крепко жали руки, у одного из них, пожилого краснолицего толстяка, повлажнели глаза. И снова шел я по ночным улицам, вновь и вновь переживая радость встречи с дорогой мне землей. Нет, ты жива, Испания, неистребим твой мятежный гордый дух, твоя мудрость, твоя человечность! Жива и вечна.

Барселону мы покидали с чувством некоторой, я бы сказал, досады. Для журналиста туристская поездка, не дающая возможности кое-где задержаться, поглубже, поосновательнее вглядеться в жизнь, — большое испытание. Слишком уж молниеносно прошел этот первый день на испанской земле.

Мы были оторваны от этой страны на протяжении долгих и трудных лет. Словно все кончилось в 1939 году, когда, пройдя через снега Пиренеев, опустил к ногам французского пограничника свою винтовку последний солдат республики.

Но Испания не перестала существовать. Народ Испании продолжал жить, несмотря на трудные, порой страшные испытания. Народы не умирают. Мы польстили бы режиму Франко, сказав, что он остановил историю Испании. Военные трибуналы остались в горькой памяти народа, но убить его, остановить его историю они не смогли. Вот почему меня радует звонкий смех молодежи на залитой солнцем, напоенной ароматами цветов улице испанского города, радует каждый дом, построенный руками тружеников на испанской земле. Но сильнее всего трогают чувства доброй приветливости к нам, советским людям, со стороны испанцев. Мы ощущаем это на каждом шагу. Слова «русо», «совьетико», как талисман, мгновенно раскрывают нам души испанцев — старых, молодых, Улыбки, вопросы, неутолимое любопытство, теплые, сердечно звучащие слова. Все это боязливо, с оглядкой. Так было на протяжении всего нашего путешествия по стране.

Мы побывали в редакциях некоторых влиятельных газет, где шел вежливый открытый разговор, в котором испанская [306] сторона активно поднимала вопросы нормализации отношений между нашими странами.

В ночном кабачке Севильи, где мы смотрели и слушали танцы и песни фламенко, одна из артисток вышла на авансцену и сказала: «Мы, испанцы, всегда радушно встречаем гостей из разных стран. Но сегодня с особой радостью мы принимаем гостей из России. Для вас, русские друзья, мы хотим исполнить любимую нашу песню». Песня была прелестной, исполнение блестящее, мы были тронуты сердечностью красавицы испанки.

А когда самолет, на котором мы совершали рейс Барселона — Сан-Себастьян поднялся в воздух, в репродукторе прозвучал мелодичный голос стюардессы, приветствовавшей пассажиров от имени экипажа воздушного корабля. Она сначала произнесла приветствие по-испански, а затем повторила текст, с трудом выговаривая слова и очень симпатично их коверкая, на русском языке.

Внизу панорама желтой земли — Каталония. Далеко с левого борта проплыл большой город. Это Уэска. Вспомнилось, как в сентябре тридцать шестого года мы с Михаилом Кольцовым, совершая перелет из Мадрида в Бильбао над территорией мятежников, не отрывались от иллюминаторов, чтобы вовремя предупредить пилота о появлении вражеских истребителей.

В Сан-Себастьяне мы снова попали под обстрел журналистов. Да, времена меняются, и очень стремителен ход этих перемен в Испании. Мы глазам своим не верили, увидя перед фешенебельным отелем «Трех королей», куда были приглашены на завтрак, развевающийся на флагштоке... Государственный флаг Советского Союза. Утром его еще не было среди других флагов.

Это было в Памплоне, где туристская компания преподнесла нам главный «гвоздь» маршрута — присутствие на знаменитой фьесте Сан-Фермин. Мы попали в Памплону, к сожалению, в последний день фьесты, поэтому не увидели центрального ее события, которого нигде в Испании, кроме Памплоны, не увидишь. Быков, привезенных для корриды, здесь утром прогоняют через весь город. Огораживают барьерами боковые улицы, и стадо быков мчится по заготовленной трассе. А перед быками бегут люди. Высшей удалью считается — бежать под самыми рогами, поддразнивая и без того раздраженного быка. Этим можно завоевать расположение обожаемой сеньориты, прославиться среди друзей. [307]

Благоразумные люди, правда, предпочитают устроиться на крышах домов, на балконах и за барьерами. Некоторые испанцы, поджав губы, цедят: «Ке барбаридад!» (Какое безрассудство!) Большинство же восхищается лихой удалью смельчаков. Ни одна фьеста в Памплоне не обходится без пропоротых спин, животов. На этот раз, сказали нам, потери сравнительно скромны — всего трое забоданных насмерть, а семеро, залатанные хирургами, пожинающие свою славу в местном госпитале, возможно выживут.

Мы приехали в Памплону во второй половине дня и, выйдя из автобуса, оказались в бушующем море людей, танцующих, бьющих в барабаны и литавры, дующих в трубы, передающих из рук в руки бутылки и бурдюки с молодым баскским вином и сидром. В разных углах площади, в узких улочках девчонки отплясывали со своими дружками фламенко. Повсюду ревели, безумно фальшивя, самодеятельные оркестры. Хохот, девичий визг, звон кастаньет. Над головами плыли смешные плакаты, а иногда народ, словно по команде, валился на мостовую: все задирали ноги к небу и затягивали шуточную печальную песню: «Прощай, дорогая фьеста, о, как ты была коротка...»

Такова она, Испания. Люди живут трудно, бедно. Но когда наступает праздник, они веселятся от всей души.

Мы медленно дрейфовали, зажатые со всех сторон в веселой толпе. Кто-то повязал нам яркие шейные платки с бегущими быками. Усталые, присели за столиком кафе на тротуаре, и гид немедленно сообщил, что в этом кафе, вот за тем столиком в углу, у того окна, один известный писатель сеньор Хемингуэй писал книгу «Фьеста».

Страна басков — это северная часть Испании. Горный край. Как непохож он на выжженные каменистые холмы Ламанчи, Кастилии, на степи Андалузии, на апельсиновые рощи Леванта! Бархатная зелень альпийских лугов, синяя гладь Бискайского залива. Машина проносится над горными потоками, набирает крутыми виражами высоту, поднимаясь к темным массивам хвойных лесов, и от молочных облаков снова устремляется к журчащим в ущельях ручьям.

По дорогам медленно шагают запряженные в телегу волы, украшенные головными уборами из лохматой белой [308] овчины. На склонах гор деревни — каменные дома с красными черепичными крышами, с неизменной башенкой католической церкви. Баски традиционные католики, народ суровый, мужественный.

Баски издавна боролись за свою автономию. Они обрели ее только при республике и вновь ее лишились после победы Франко. Индустриальных рабочих этого края, богатого ископаемыми, с развитой металлургической и горной промышленностью, так же, как и героических горняков соседней Астурии, называют гвардией испанского рабочего класса. Баскские рабочие всегда самоотверженно боролись за свои права, боролись за независимость при монархии, сражались с полчищами Франко в годы войны. Они и сегодня в первых рядах забастовочного движения.

Мы въезжаем в столицу страны басков Бильбао. Мрачноватый город, сложенный из громад каменных серых домов. В осенние и зимние месяцы Бильбао окутан туманами, плывущими из Бискайского залива. Здесь в центре города можно увидеть большие корабли, разгружающиеся у речных причалов.

Невольно вспоминаю Бильбао тех дней, когда войска Франко уже были на ближних подступах к городу. Бильбао был насторожен, суров. На его окраинах без устали с утра до вечера сотни людей строили окопы и укрепления. Образцовая дисциплина царила во время воздушных тревог. Не меньше десяти раз в день появлялись над городом эскадрильи трехмоторных «юнкерсов»... Я покидал тогда Бильбао ночью по единственной оставшейся дороге, ведущей вдоль берега на Сантандер. Хлестал злой дождь, брели усталые солдаты, укутанные в промокшие одеяла. Дорогу с моря обстреливали военные корабли. Тогда я был убежден, что никогда в жизни больше не увижу Бильбао. И вот сегодня полицейский весь в белом широким жестом руки в белой перчатке пропускает туристский автобус, на котором мы въезжаем на оживленную главную улицу столицы басков.

* * *

Ну как не обращаться к прошлому! На каждом шагу любая деталь взывает к горькой памяти. Вот на шоссе, заполненном мчащимися машинами, дорожный знак:

«ГЕРНИКА — 14 км.»

Знак как знак. Синяя с белой окантовкой дощечка. Я был в Бильбао в мае тридцать седьмого года, когда [309] пришла страшная весть о том, что несколько часов назад «национальная авиация» — так назывались воздушные армады гитлеровских военно-воздушных сил — смела с лица земли Герыику. Теперь-то все стало известным — подлинные документы, секретные приказы, откровенные мемуары раскрыли зловещий замысел: в порядке «опыта» была поставлена задача уничтожения целого города одним массированным ударом авиации. Недавно я докопался в архивах до ролика нацисткой кинохроники, где Геринг награждает орденами летчиков легиона «Кондор», уничтоживших Гернику. Сейчас в Гернике построены новые дома.

* * *

Бургос, Саламанка, эти два города во время гражданской войны были столицами франкистской Испании. Сюда Гитлер и Муссолини направили своих послов, покинувших Мадрид — столицу республиканской Испании. В Саламанку мы приехали в полдень 18 июля. В этот день во всех газетах были помещены под крупными заголовками статьи, посвященные тридцатилетию начала гражданской войны, восхваляющие престарелого каудильо и его режим. В одной из передовых статей рядом с пышными фразами содержался упрек в адрес испанской молодежи, которая ничего не хочет помнить, не желает знать о жертвах тех, кто строил-де новую национальную Испанию.

День нерабочий, город словно вымер, труженики рады отдохнуть. Опущены жалюзи на окнах. Оживлена только Пласа Майор. Тут в здании алькальде (мэра города) идет праздничный прием, и толпа глазеет на маркизов и генералов, выходящих на широкий балкон. А под балконом строй войск в парадной форме с вытканными золотом штандартами.

Я взял в поездку 16-миллиметровую кинокамеру. Газетные репортеры не раз задавали мне вопрос: «Новый фильм об Испании?» Ну какой же фильм в туристской поездке. Просто путевой кинодневник. Снимаю солдат и офицеров, выстроенных с оркестром под балконом. Форма парадная, каски сверкают, белые перчатки на прикладах американских автоматов, выправка безупречная. Очевидно, так же отлично выглядели на прощальном смотре в Мадриде батальоны «голубой дивизии», отправлявшиеся на Восточный фронт. Командир дивизии генерал Муньос Грандес — нынешний первый заместитель [310] главы государства — торжественно отметил 25-ю годовщину основания «голубой дивизии».

Мне довелось снимать колонну пленных испанцев в 1942 году зимой на Северо-Западном фронте. Как жалко они тогда выглядели! Лишь на минуту они оживились, услышав испанскую речь — я заговорил с ними, — и снова потухли безразличные ко всему глаза, они брели по колено в снегу сломленные, отрешенные. Испанцы не в ответе за «голубую дивизию». С ней мы рассчитались на нашей земле, как говорится, на месте и сполна. Но рассчитывались мы не с испанским народом, наши «катюши» вели суровый разговор с теми, кто благословил «голубую» на бесславный конец в русских снегах.

Направляю камеру на генералов, идущих к своим автомобилям. Одряхлевшие франкистские генералы обвешаны орденами, они охотно позируют, улыбаются. Снимаю их крупным планом. О, если бы они знали, что снимает их советский кинооператор, который тридцать лет тому назад снимал на баррикадах Мадрида! Тогда нас разделяли несколько домов, объятых пламенем, кусок мостовой; попадись я тогда в руки этого мило улыбающегося перед кинокамерой старикашки — разговор был бы коротким. Еще один крупный план... Грасиас — благодарю...

* * *

Мы завершали путешествие, направляясь из Малаги через Севилью в Толедо, Мадрид. Степи, холмы, степи. Автобус мчал нас по землям Ламанчи. Здесь из города Пуэрто Лапиче начал свой скорбный путь рыцарь Печального образа. На безлюдной в полуденный час площади города ему поставлен памятник. Благородный рыцарь и по сей день продолжает свой путь. Сражается, терпит обиды, мечтает о торжестве добра. Множество испанских деревень обезлюдели, стоят вымершие, с заколоченными окнами, люди ушли. От голода крестьяне бегут во Францию, Англию, Бельгию, Швейцарию, Западную Германию. Неоглядные пространства земли пустуют, дичают.

К Мадриду автобус мчал нас по толедской дороге. Мучительно знакомые места, которые навсегда остались в памяти, Ильескас, Торрехон де ла Кальсада, Хетафе... По этой дороге войска Франко рвались к Мадриду, здесь в октябре 1936 года шли жестокие бои. На этой самой толедской дороге я снимал бесконечные толпы идущих к Мадриду беженцев. [311]

Сейчас там, где каждая пядь земли была изрыта снарядами и бомбами, выросли новые дома, поселки, виллы. Вот на этом поле в погожий октябрьский день тысячи мадрндцев вышли на строительство оборонительных рубежей.

И вот уже Карабанчель-Бахо, рабочий район, где бои шли на баррикадах, где каждый дом был крепостью, Толедский мост, Гран-виа, бульвар Кастельяно. Знакомые перекрестки, дома, запомнившиеся спуски в метро, куда бежали обезумевшие от ужаса люди, когда над головами нависал звенящий гул трехмоторных «юнкерсов»...

Сейчас, вглядываясь в облик залитого солнцем, безусловно одного из красивейших городов мира, можно только, углубляясь в воспоминания, найти черты Мадрида дней войны. Какой город не изменится за тридцать лет! Много построено, выросли новые кварталы, поднялись новые дома в центре, город оживлен, в его артериях ощущается деловой ритм. Источники этого ритма большого бизнеса — на улице Алькала. Здесь тихо. Сонными громадами высятся серые здания банков. За этими зеркальными витринами и дверьми с золотыми буквами названий банков вершатся судьбы современной Испании. Низкий жизненный уровень людей труда, промышленные «бумы», кризис в сельском хозяйстве, дубинки, гуляющие по головам демонстрантов, показная роскошь десятков семей, «средний годовой доход на душу населения», в котором в одной куче учтен и «заработок» автомобильного короля и «доход» рыбака и шахтера, — такова адская кухня экономики франкистской Испании.

Оживленный Мадрид это — парадный фасад страны, полной острых противоречий, жгучих, нерешенных проблем. То, что зреет за кулисами фасада — в рабочих поселках, в аудиториях университетов, в шахтах и цехах завода, теперь все чаще прорывается наружу.

Я помню тебя, Мадрид, другим. Погруженным ночами в темноту, окутанным дымом пожаров, опустевшим, тревожным.

Я прохожу по городу с камерой в руках. На площади Эспаньа — памятник Сервантесу. Рядом с обелиском бронзовый Дон-Кихот верхом на Росинанте и Санчо Пансо на осле. Окраины этой части Мадрида отодвинулись сейчас далеко. А осенью 1936 года шлем бронзового рыцаря едва возвышался над каменной баррикадой, возведенной здесь жителями Мадрида. [312]

Чуть повыше на улице Гран-виа кинотеатр «Капиталь». Прохожих пронзает жгучий взгляд несравненной Софи Лорен. Помню, как здесь, в длинной очереди, кутаясь в мокрые одеяла, стояли под моросящим дождем милисианос. Ветер рвал протянутое через улицу полотнище «Но пасаран!», а из витрины кинотеатра на озябших людей глядел с озорным прищуром Василий Иванович Чапаев в заломленной папахе.

В зрительном зале во время эпизода «психической» атаки прозвучал голос из репродуктора: «Батальон «Куатро вьентос» — на выход!» — застучали приклады винтовок, и два десятка человек, шагая через головы сидящих в проходах, двинулись к дверям. Проходили боком, озираясь на экран, где белогвардейские русские офицеры шли напролом под пулеметы точь-в-точь, как марокканцы под Хетафе...

А наискосок от «Капитоля» был отель «Флорида».

Куда же она девалась, «Флорида»? На пустыре гудят экскаваторы, раскачиваются стрелы строительных кранов.

В небольшом номере отеля «Флорида» на втором этаже вечерами не хватало стульев, и люди в суконных куртках — форме интербригад — сидели на подоконниках, на кровати. Паркет был измазан окопной глиной, табачный дым застилал лица. Хозяин комнаты, добрый и радушный, слушал гостей, задумчиво глядя сквозь очки, весело смеялся, шутил. И никто, по-моему, в эти вечера не задумывался о бессмертии великого Хемингуэя, который попросту болтал с приятелями, подливая им в мятую солдатскую кружку обжигающего виски. Сюда на огонек приходило множество людей. Молча кивнув головой, уходили, чтобы ночью вернуться в свой блиндаж в Каса дель Кампо, до которого от порога «Флориды» было рукой подать.

Я задержался, чтобы снять бульдозеры, которые утюжили прах незабвенной «Флориды».

В будний день в парке Каса дель Кампо тихо, безлюдно. Стрельчатые лучи солнца пронизывают кудрявые кроны деревьев, теплыми бликами ложатся на зелень травы. Стрекочат цикады, поют птицы. Передний край обороны Мадрида. Здесь у реки Мансанарес в дождливый ноябрьский день впервые я встретил Матэ Залку. Штаб его бригады был в сторожке лесника. Советник генерала Лукача Павел Иванович Батов сидел над полевой картой. [313] Его глаза после нескольких бессонных ночей были голубее, чем всегда. Вот эта сторожка, она цела. Вот Французский мост. По нему мчатся автомобили. В Каса дель Кампо стояли насмерть советские танкисты. Они дрались рядом с испанцами, французами, чехами, немцами, американцами, поляками. Первое боевое крещение получил здесь юный политрук — танкист Ваня Зуев, геройски погибший в 1942 году на Волховском фронте. Здесь дрались погибший под Ржевом Герой Советского Союза Арманд и ворвавшийся со своим танковым корпусом на улицы Берлина Семен Кривошеин, а многие русские парни здесь сложили свои головы. Могилы их поросли на испанской земле высокой травой. Так же, как и траншеи, следы которых едва заметными впадинами пролегают меж деревьев.

Вечером Гран-виа залита потоками слепящего света реклам, витрин дорогих магазинов. Блики света мелькают в бесконечном потоке автомобилей. Бесшумно скользят роскошные лимузины. Огни, огни...

Когда мы с Симоновым шли по Гран-виа мимо сверкающих огнями реклам кинотеатров, оба мы думали о том, что настанет день и наш фильм об Испании мы покажем здесь, в Мадриде. Молодые испанцы, родившиеся после окончания войны, увидят на экране героическое прошлое своей страны. Ту часть этого прошлого, которую им так до сих пор и не дали узнать во всей ее горечи и во всем ее величии.

На улицах испанских городов ни один полицейский, пристально следящий за каждым иностранцем с кинокамерой, не мог заподозрить, что я снимаю тот самый вход в метро, где когда-то снимал обезумевших от ужаса людей, бегущих под землю, спасаясь от бомб. Снимая поток автомобилей на толедском мосту, я в точности уложился в границы кадра, снятого мной 30 лет назад, когда на этом мосту, перегороженном баррикадой, защитники Мадрида отбивали одну за другой атаки марокканцев, рвущихся к центру Мадрида.

* * *

Работа над фильмом продолжалась почти два года. Периоду монтажа и работы над сценарием предшествовала пора долгих и кропотливых поисков нужного материала. Основой послужил извлеченный из архива материал, снятый нами в Испании. Здесь тоже были неожиданные находки. Казалось, я помнил каждый метр, каждый снятый [314] эпизод. Но вдруг обнаруживалось неожиданное. Я, например, вдруг увидел шесть кадров Хэмингуэя, которого весной 1937 года снял в окопах с республиканскими бойцами и забыл об этом. Или, например, тщательно разглядев один кадр, я узнал молодого комиссара интербригад итальянца Луиджи Лонго, ставшего руководителем итальянских коммунистов. В архивах ГДР мы обнаружили кадры гитлеровского легиона «Кондор», который под командованием генерала Рихтгоффена воевал в Испании. Мы обнаружили в архивах и итальянскую фашистскую кинохронику — транспорты с войсками и оружием, прибывающие в Испанию.

Главная тема нашего фильма — интернациональная солидарность антифашистов всего мира. Тех, кто тогда стал под знамена интернациональных бригад, чтобы на испанской земле вступить в бой с фашизмом. О советских наших парнях, дравшихся в Испании, так мало писалось, говорилось!

Благородному подвигу интербригадовцев, живым и павшим на испанской земле антифашистам, советским добровольцам посвящали мы фильм, который решили назвать строкой из стихотворения Михаила Светлова «Гренада, Гренада, Гренада моя...». Стихи эти, ставшие песней, написанные в 20-е годы в революционной России, с новой силой прозвучали в республиканской Испании:

Эта песня звучит в фильме, когда советские парни — танкисты и летчики вступают в свой первый бой с фашистами на испанской земле.

Строки Светлова пережили десятилетия, они стали символом интернационализма. Так же, как слова Долорес Ибаррури — «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», — стали символом всей войны с фашизмом.

«Наши мертвые стали частицей испанской земли, а испанская земля никогда не умрет. Мертвым не надо вставать. Теперь они частица земли. А землю нельзя обратить в рабство, ибо земля пребудет навеки, она переживет всех тиранов». Этими словами Хэмингуэя заканчивается фильм «Гренада, Гренада, Гренада моя...». [315]