Флотилия Чудского озера

Бомбы падают у Гдова

Лес подступал к дороге с двух сторон. Тень от деревьев падала слева. Всходило солнце. Чем выше оно поднималось, тем сильнее сверкал накатанный асфальт.

Я подумал, что после полудня, когда наступит жара и встречный ослепительный поток лучей зальет кабину, автоколонна замедлит бег. И надо сейчас поторапливаться, чтобы к вечеру быть уже в Гдове, где нас ждут моряки Чудской военной флотилии.

Вручая карту маршрута, оперативный работник сказал мне:

— От Ленинграда до Гдова двести пятьдесят километров. Десять часов черепашьего марша.

Водитель переключил скорость. Я приоткрыл дверцу и поглядел назад. Все восемнадцать машин шли след в след.

Автоколонна набирала темп.

Вдруг сзади над горизонтом показались какие-то серые точки. Они быстро увеличивались, стремительно приближаясь к нам.

— Воздух!

Возглас потонул в свистящем гуле мотора. Мелькнула над головой серая самолетная плоскость, и сразу же за ней вторая. Я успел заметить черно-белые кресты.

Пара истребителей, не выходя из бреющего полета, сделала разворот и скрылась за лесом.

— Вот нахалы, куда залетели, — сказал водитель скорее изумленно, чем испуганно.

Мы ехали еще часа два и уже понемногу стали забывать о гитлеровцах, видимо потерявших ориентировку и оказавшихся восточнее Чудского озера случайно. Но [4] когда миновали поворот, то увидели, что со стороны солнца вынырнуло четыре, а несколько мгновений спустя — еще два самолета. Послышался пронзительный свист, затем грохот взрывов.

Не знаю почему, только ни одна бомба не попала на дорогу.

Автоколонна свернула с шоссе. Едва мы укрылись в лесу, как в небе снова загудело. Опять начали рваться фугаски, раздались пулеметные очереди.

Матросы, находившиеся в кузовах, стали прыгать на землю и искать защиты от осколков и пуль. Три-четыре человека вместе со мной направились к стоявшему неподалеку приземистому домику. Мы были уже близко от него, когда сзади что-то рвануло. Я упал. Когда открыл глаза — метрах в двух впереди увидел тлеющий стог сена, засыпанный комьями ржавой земли. Левый рукав моего кителя, там, где блестели золотые нашивки полкового комиссара, был заляпан жидкой глиной.

В голове гудело. Все тело словно налилось свинцом. Оглянулся на дорогу. Ни одной машины на ней не было. Откуда-то донесся женский крик, потом появилась и сама женщина. Она бежала к нам. Из ее левой оторванной по запястье руки хлестала кровь.

Со стороны дома, и тоже к нам, медленно шла еще одна молоденькая мама. Она прижимала к себе ребенка и то и дело подхватывала его ручонку, но та вновь безжизненно соскальзывала вниз.

В небе опять заревели моторы, вздрогнула земля, поблизости зачиркали пули.

Матросы побежали навстречу молодице. Она, сделав еще два-три шага, остановилась, положила на землю ребенка и, склонившись над ним, задрожала в беззвучном рыдании. На ее кофте виднелись кровавые пятна. Девочка была бездыханной...

Самолеты ушли, оставив на земле горький дым тлеющей резины и гнетущую тишину.

Вскоре ее нарушил негромкий и обыденно прозвучавший голос главного старшины Зайцева:

— Через час — марш.

Да, главстаршина прав, надо действовать.

Мы потеряли троих убитыми и восьмерых ранеными. Раненых необходимо перевязать, распределить по машинам. [5]

Три грузовика разбито, два повреждено. Надо разобрать обломки, и все, что сохранилось из грузов, — тоже по машинам.

Сейчас, спустя четверть века, я вспоминаю, как нелегко мне дались в тот день слова скорби над могилой людей, которых, в сущности, я совсем не знал. Да и теперь щемит в груди.

Мы похоронили погибших под соснами. Отдав им последние почести, двинулись дальше.

Было это 9 июля 1941 года.

* * *

В тесную кабину полуторки ворвалась струя прохладного воздуха, и я проснулся.

— Опустил стекло, душно, — будто извиняясь, сказал водитель.

Оглядываюсь — не растянулась ли колонна. Шофер чуть-чуть притормаживает, затем дает газ. И снова наш грузовик трясется по ночной дороге.

В небе тихо. Но фары выключены. Пытаюсь задремать — ничего не выходит. Только опущу веки — в глазах встает то черный крест на крыле, то окровавленная рука... Нет, заснуть решительно нельзя. Мысль упрямо возвращается к событиям последних трех недель.

Стрельна... Живописный поселок под Ленинградом. Почти год провели мы здесь за книгами, как самые настоящие школяры. Мы — это слушатели курсов усовершенствования высшего и старшего политсостава ВМФ. В Стрельне бригадные и полковые комиссары, подводники и авиаторы, штабисты и тыловики штудировали «Капитал» К. Маркса, историю партии, спорили о стратегии морской войны, гадали насчет вероятного противника, считали дивизии вермахта и субмарины третьего рейха, обсуждали международные вопросы. Обстановка была сложная. На западе уже полыхал огонь второй мировой войны...

Наступил вечер 21 июня. Он выдался на редкость теплый и тихий. Стояли белые ночи. Ленинградцы, истосковавшись после продолжительной сырой и холодной весны по теплу, выехали на дачи, высыпали на улицы.

Мы допоздна гуляли в дворцовом парке, любовались белой ночью, спорили о перспективах советско-германских отношений. [6]

Спать легли поздно. А утром нас подняли по тревоге.

— Всем в главный зал! — громким голосом объявил дежурный по курсам дивизионный комиссар Бельский.

— В чем дело, Петр Иванович? — весело спрашивали мы у него, не замечая, что лицо Бельского необычайно сурово.

— Война!

Через несколько минут в главный зал вошел начальник курсов дивизионный комиссар Н. К. Смирнов. Открыв митинг, он сообщил нам о вероломном нападении гитлеровских войск на нашу страну.

Какое-то время в зале стояла мертвая тишина. Затем все вдруг заговорили, зашумели.

— Вот вам и договор!.. — донеслось до меня.

Ораторы с гневом и возмущением говорили о фашистских агрессорах, клялись биться с врагом, не жалея ни сил, ни жизни, до полного его разгрома. Это были слова, идущие от сердца, за ними стояли люди, которые уже успели доказать делом верность партии и народу.

Все были уверены, что война закончится скоро.

Вечером 23 июня поступило несколько приказов Народного комиссара ВМФ о назначении первой группы слушателей курсов на флоты, флотилии и в учебные заведения. Зачитал их в том же главном зале дивизионный комиссар Николай Константинович Смирнов.

Бригадный комиссар Серебренников направлялся в штаб Краснознаменного Балтийского флота, полковой комиссар Обидин — в бригаду подводных лодок, полковой комиссар Кокин — в Главное политическое управление ВМФ, полковой комиссар Полярный — в авиадивизию, батальонный комиссар Почупайло — в эскадру Черноморского флота.

Дошла очередь и до меня.

— Полковой комиссар Караваев!

— Есть!

— Заместителем начальника кораблестроительного факультета Высшего военно-морского инженерного училища имени Дзержинского.

Я был огорошен. Мною овладело чувство обиды: меня, свыше десяти лет отдавшего подводной службе, и вдруг — в училище, в тыл!..

Я направился в кабинет начальника курсов. Николай Константинович встретил меня суховато: [7]

— Ну, с чем пожаловали?

— Прошу возбудить ходатайство о назначении меня на действующий флот.

— Так и знал, — устало и раздраженно заметил Смирнов. — Вы, товарищ Караваев, не первый с такой просьбой. Все — на фронт, в действующий флот! Может быть, я сам туда тоже хочу. — И потом уже более примирительно объяснил: — Многие политработники, в том числе и вы, назначены временно, по срочному предписанию. Я думаю, пройдет совсем немного времени, и всех нас направят туда, где мы будем наиболее необходимы. Так что наберитесь терпения и работайте с полной отдачей...

Почти всю ночь я не сомкнул глаз. Утром 24 июня в глубоком раздумье и очень плохом настроении выехал из Стрельны в Ленинград, к месту моей новой службы.

Перед глазами поплыли ковры пригородных полей и зеленые шапки придорожных деревьев. Вскоре во всей своей неповторимой красе из-за поворота открылся Ленинград, и я невольно залюбовался величавым простором Невы с повисшими над ней мостами, стрелами проспектов, дворцами и садами, памятниками и каналами, острыми шпилями и литыми решетками.

А вот и Адмиралтейство — бессмертное творение Адриана Захарова, одно из красивейших зданий города, отданное питомцам Высшего военно-морского училища имени Ф. Э. Дзержинского. Остановившись перед главным входом, я посмотрел вверх. По лазурному небу плыл золотой парусник. Мимо проносились облака, и иллюзия стремительного движения совсем овладела воображением.

— Ты что здесь так внимательно рассматриваешь?

Твердая рука легла на мое плечо. Вздрогнув от неожиданности, я повернулся к говорившему:

— Алексей Алексеевич!

Передо мною стоял бригадный комиссар Матушкин, заместитель начальника училища по политической части.

— А я смотрю, Караваев замечтался. Какими судьбами, думаю?

— Решил изучить захаровский шпиль.

— Что, раньше не видел? — поддержал Алексей Алексеевич незатейливую мою шутку. [8]

— Видеть-то видел, а теперь под этим шпилем служить буду.

— Вот и отлично, — перешел на серьезный тон Матушкин. — Пойдем о деле поговорим.

Беседа в кабинете началась с того, что я сказал о своей неудовлетворенности назначением в училище.

— Вот этого я от тебя никак не ожидал, — искренне обиделся Матушкин. — Неужели ты не понимаешь, как много сейчас потребуется командиров для действующего флота? Разве готовить таких людей — не боевая задача? У нас тут тоже много авангардистов: «На фронт! На флот!» Полтораста лет стоит это училище. И полтораста лет оно готовит людей для боя.

Мы поговорили о конкретных делах.

Матушкин настоятельно советовал мне поближе познакомиться не только с людьми, но и с историей училища. И в первую, довольно беспокойную, ночь я засел за чтение объемистого фолианта, изданного в 1898 году — к столетию Морского инженерного училища. Этот труд заинтересовал меня. В следующие вечера в ход пошли журналы и рукописи более позднего времени. Теперь мне стали понятнее слова Матушкина: «Полтораста лет стоит училище, и полтораста лет оно готовит людей для боя».

В 1798 году, вскоре после блистательных побед и походов русского флота под командованием адмиралов Г. А. Спиридова и Ф. Ф. Ушакова, в Петербурге организуется Училище корабельной архитектуры. 12 мая 1805 года состоялся выпуск семи офицеров, ставших первыми дипломированными корабельными инженерами русского флота. Среди них был И. Я. Осьминин — создатель брига «Меркурий», того самого брига, который под командованием капитан-лейтенанта А. И. Казарского вступил в неравный бой с двумя турецкими линейными кораблями и вышел победителем. Об этом бое и поныне напоминает замечательный мемориал: в Севастополе на Приморском бульваре отлитый в бронзу «Меркурий» поднят на пьедестал, на котором начертано: «Потомству в пример!»

Шли годы. Училище корабельной архитектуры, учитывая запросы флота, меняло структуру и название, пока в середине прошлого века не стало высшим учебным заведением, поставляющим кадры в корпус инженер-механиков [9] флота. Инженер-механики стали не только строить корабли, но и плавать на них — таково было требование века, вызвавшее появление могучих броненосцев и подводных лодок.

Многие питомцы Технического училища{1} не только шли в ногу со временем, но и прославили родину и флот выдающимися открытиями, смелыми проектами и славными подвигами.

И. А. Амосов спроектировал первый в мире винтовой фрегат «Архимед». Из Технического вышел И. Г. Бубнов — создатель первой русской подводной лодки «Дельфин». В. С. Анастасов был инженер-механиком на легендарном «Стерегущем».

Вскоре после прибытия в Главное адмиралтейство я познакомился с доктором технических наук В. П. Костенко — бывшим корабельным инженером эскадренного броненосца «Орел». «На «Орле» Костенко совершил переход из Кронштадта до Цусимы и принял участие в историческом бою. Интересно, знает ли об этом нынешнее поколение дзержинцев? Именно Костенко имел в виду А. С. Новиков-Прибой, рисуя в «Цусиме» образ инженера Васильева. В 1910 году, когда В. П. Костенко готовился к поступлению в академию, его арестовали жандармы, сумевшие проследить связи инженер-механика с подпольщиками. Отсидев около года в Петропавловской крепости, он предстал перед особым присутствием судебной палаты и был приговорен к шести годам каторжных работ. Лишь энергичное ходатайство академика А. Н. Крылова облегчило участь осужденного. В. П. Костенко уволили из кадров флота, и он стал строителем кораблей на верфи в Николаеве.

В. С. Анастасов и В. П. Костенко, а затем Ю. А. Шиманский, известный советский академик, П. Ф. Папкович и М. И. Яновский, члены-корреспонденты Академии наук СССР, учились в Морском инженерном училище, когда его инспектором и начальником был Александр Иванович Пароменский. Почти четверть века отдал училищу этот вдумчивый педагог и прогрессивный офицер. Он провел много реформ, которые улучшили всю систему обучения и воспитания. Прогрессивные реформы не вызывали особого [10] энтузиазма у столпов морского ведомства, но их инициатор был настойчив и терпелив. В день столетнего юбилея училища А. И. Пароменский говорил: «Ни одиночество, ни отчужденность общества от интересов училища не помешали ему геройски выдержать тяжелую борьбу, и теперь посмотрите вы на эти огромные броненосцы, ведь все они, за малым исключением, выстроены у нас в России...»

Революция открыла новую и, безусловно, самую яркую главу в истории школы корабельных инженеров. Надо заметить, что в отличие от гардемаринов морского корпуса, учебного заведения исключительно дворянского, воспитанники инженерного училища, открытого для разночинной молодежи, были более подготовлены к восприятию демократических идей. Сразу после февраля 1917 года значительная часть преподавателей и старшекурсников примкнула к Кронштадтскому Совету рабочих и матросских депутатов.

С победой революции в аудитории училища командного состава флота пришли новые люди. Это были выходцы из того героического племени, люди которого поднимали красный флаг на «Потемкине», стояли у орудий «Авроры» в октябрьские дни, прошли фронтами гражданской войны. Вместе с бойцами революции за парту садились военморы комсомольских призывов.

В 1923 году Морское инженерное училище произвело свой первый послевоенный выпуск — 18 инженер-механиков и 16 инженер-электриков. А через пятнадцать лет на знамени училища засверкал орден Ленина. Высшей наградой Родины отмечались заслуги старейшей технической школы страны.

Полтораста лет наша «Дзержинка» готовила людей для боя. И сейчас на каждом корабле, да, буквально на каждом советском корабле, от крейсера до подводной лодки, в постах энергетики и живучести, у турбин и дизелей, стоят воспитанники «Дзержинки». И от их мужества и умения, от их жизненно необходимого труда в огромной мере зависит успех боевых походов, успех схваток с врагом.

Понемногу я проникался заботами, которыми жили командиры и профессора, преподаватели и курсанты училища. [11]

Воспитанники младших курсов уехали на практику, там их и застала война. Пятикурсники были выпущены несколько раньше срока. В училище оставалась значительная часть курсантов третьего и четвертого годов обучения. Если трезво судить, человек, проучившийся в вузе три-четыре года, — это без пяти минут готовый инженер.

Грозное дыхание войны достигло города с необычайной быстротой. Витрины магазинов, памятники, панели дворцов и подъезды театров закладывались кирпичом и мешками с песком. Нижние этажи и подвалы домов на перекрестках оборудовались бойницами. Люди были заняты работой в цехах и учреждениях, ночными дежурствами. И все же у каждого уличного репродуктора всегда стояла небольшая толпа, с напряженным вниманием ловившая слова диктора. У продовольственных магазинов появились длинные очереди.

Тревога и озабоченность овладели всеми. Не слышно веселого говора, не видно улыбок.

Над городом висели аэростаты. По улицам ходил патруль. Маршировали воинские части, ополченцы, двигалась военная техника — танки, пушки. Железнодорожные станции запружены народом: тысячи ленинградцев целыми семьями выезжали за город — на строительство оборонительных укреплений.

С первого же дня войны и наши «без пяти минут инженеры» взялись за лопаты: поступил приказ отрыть траншеи вокруг здания Адмиралтейства, в Александровском саду и в скверах, прилегающих к сенату и памятнику Петру.

Лекции и лабораторные работы, однако, не прерывались. Вернее, прерывались, но не в зависимости от рытья траншей (с этим управлялись по утрам и вечерам), а в связи с частыми воздушными тревогами.

Вскоре по решению начальника военно-морских учебных заведений контр-адмирала К. И. Самойлова начала создаваться курсантская истребительная бригада. Командиром ее был назначен капитан 1 ранга С. С. Рамишвили, военкомом — полковой комиссар Б. Т. Калачев. Для нее нам было приказано сформировать из старшекурсников батальон.

И вот я беседую с молодыми людьми, проучившимися по три-четыре года, одолевшими сопромат и интегральное исчисление, способными рассчитать целые корабельные [12] конструкции. Разговор идет о том, что не сегодня-завтра им придется рыть окопы на ближних подступах к городу, орудовать нашей доброй трехлинейкой «образца девяносто первого дробь тридцатого года», осваивать ручную гранату «лимонку».

После занятий мы, командиры и политработники, обычно собирались в политотделе. Здесь висела большая карта, на которой алой змейкой от Баренцева моря до Дуная тянулись флажки. Увы, их приходилось перемещать к востоку от нашей границы.

Нам, морякам, естественно, хотелось побольше узнать о боевых действиях на морских театрах. Пока этот интерес удовлетворялся плохо. Но 27 июня мы узнали, что корабли Краснознаменного Балтийского флота в Ирбенском проливе потопили два вражеских миноносца. Радуемся.

4 июля командующий фронтом приказал развернуть курсантскую истребительную бригаду в районах Котлов, Копорья, Гостилиц, Дятлиц, Петергофа. Батальон дзержинцев занял позиции у Котлов. Прибывший оттуда в училище командир рассказывал, что вражеские парашютисты, сбрасываемые на нашу территорию, часто бывают переодетыми в красноармейское обмундирование и вооружены нашими винтовками.

Однажды Алексей Алексеевич Матушкин собрал политработников у себя в кабинете. Мы доложили бригадному комиссару о проделанной работе, о настроениях на факультетах.

Выслушав всех, Матушкин сказал:

— Надо как-то собраться вместе коммунистам и беспартийным. Предлагаю провести открытое партийное собрание.

Тут же определили повестку дня: «Роль В. И. Ленина и большевистской партии в создании и укреплении Вооруженных Сил Советского Союза».

Собрание состоялось 28 июня. В комнатах по соседству с конференц-залом были оформлены фотовитрины, выставлены книги. В самом зале на стульях лежал номер многотиражной газеты училища «Дзержинец», целиком посвященный повестке дня. На сцене — большой бюст Ильича, а над ним лозунг: «Нас Ленин и большевистская партия вдохновляют на победоносную борьбу с врагом». [13]

С докладом выступил бригадный комиссар А. А. Матушкин. Подготовился он основательно и говорил хорошо. Потом начались прения. Пока они шли, в президиум поступила записка: «Просим тов. Крупского рассказать о встречах с В. И. Лениным».

С инженер-капитаном 1 ранга Михаилом Александровичем Крупским, начальником училища, я познакомился в день своего прибытия в Главное адмиралтейство. Когда мы с Матушкиным вошли к нему в кабинет, он неторопливо поднялся нам навстречу. Ладно сбитый, среднего роста, с густой шевелюрой и изучающим, немного, как мне показалось, тяжеловатым взглядом, Крупский был немногословен, сдержан. О кораблестроительном факультете, где мне предстояло работать, говорил так, будто только им и занимался. Тогда мне как-то не думалось, что я беседую с человеком, который провел с Владимиром Ильичем не один час и не один день. А вот теперь вспомнилось.

Матушкин прочитал записку, присланную из зала, и протянул ее Крупскому. Тот, пробежав глазами по строчкам, вопросительно взглянул на Алексея Алексеевича: мол, надо ли? Матушкин утвердительно кивнул головой. Крупский направился к трибуне.

Очень тепло и сердечно он рассказал о своих встречах и беседах с Владимиром Ильичем. Крупский бывал в семье Ленина на правах родственника — Надежда Константиновна являлась двоюродной сестрой отца Михаила Александровича — и имел возможность видеть Ильича и за работой, и в кругу близких людей, и на отдыхе.

Слушали Крупского с огромным вниманием. Свое выступление Михаил Александрович закончил словами:

— Владимир Ильич Ленин создал большевистскую партию, основал Советское государство. Он завещал нам укреплять и беречь социалистическое Отечество, самоотверженно защищать его от всех врагов. Этот час настал. Мы идем на войну с фашистским агрессором под непобедимым знаменем великого Ленина...

Закончилось собрание пением «Интернационала». Поздно вечером 7 июля, когда я возвратился из политотдела домой, раздался телефонный звонок.

— Полковой комиссар Караваев? Говорит дежурный по училищу. Завтра к восьми ноль-ноль вас вызывает дивизионный комиссар Смирнов. [14]

Николай Константинович с 5 июля стал заместителем командующего Морской обороной Ленинграда и Озерного района, объединения, созданного, но существу, на базе Управления военно-морских учебных заведений.

Смирнов встретил меня словами:

— Вот и до вас дошла очередь.

Сказал он это так, будто продолжил прерванный разговор:

— Вчера подписан приказ о зачислении вас в оперативную группу политработников. Группа эта создается по указанию товарища Жданова для работы на фронте. — Смирнов встал из-за стола, крепко пожал мне руку и без всякого перехода сообщил, что предстоит выполнить одно важное задание. — Но подробно о нем поговорим у Самойлова.

Мы прошли в кабинет командующего. Я уже не раз видел контр-адмирала К. И. Самойлова и еще больше слышал о нем. На флотах, да и не только там, получил большую популярность созданный под его руководством двухтомный морской словарь. С мнением и рекомендацией Самойлова весьма и весьма считались. Вот уже третий день он находился на посту командующего Морской обороной Ленинграда и Озерного района.

После обычных при представлении вопросов Самойлов сказал:

— Задание будет несколько необычное. Вы, конечно, знаете, что учебный дивизион кораблей училища имени Дзержинского на Чудском озере преобразован в военную флотилию. Вчера флотилия перебазировалась из Тарту в Гдов. Немцы нажимают на псковском направлении. Надо поддержать огнем приозерный фланг наших войск. А на флотилии ни одного орудия. Да и стрелкового оружия не хватает. Все необходимое требуется срочно доставить на флотилию.

— По железной дороге?

— Если бы это было возможно! Дорога перерезана. Адмирал Исаков — он сейчас заместитель главкома Северо-Западного направления — предложил подготовить автоколонну. Мы поручаем вам ее возглавить.

Я выразил некоторое сомнение в своей автомобильной компетентности.

— Да, это верно, — вступил в разговор дивизионный комиссар Н. К. Смирнов. — Но с колонной пойдут опытные [15] командиры, отличные водители. Советуйтесь с ними.

— Что ж, приказ выполнить готов.

— Вот и отлично, — сказал Самойлов. — Колонна к отправке почти готова. Сегодня к двадцати ноль-ноль вам нужно быть на станции Лигово. Там примете груз. Работу организуйте так, чтобы до рассвета двинуться в путь. Желаю успеха!

— Помните сами, — напутствовал меня Н. К. Смирнов, — и передайте автомобилистам, что от доставки груза зависят боевые действия флотилии, жизнь многих наших людей.

В штабе Морской обороны мне вручили карту с маршрутом Лигово — Гдов. Штабной командир, объяснявший порядок движения, спросил:

— Семья в Ленинграде?

Я ответил утвердительно.

— Тогда берите легковушку, попрощайтесь со своими — и в Лигово.

Станция Лигово была забита эшелонами, и я не без труда нашел в одном из тупиков несколько замаскированных ветками вагонов и автомашин. Ко мне подошел уже немолодой главстаршина и попросил предъявить документы. Внимательно прочитав предписание, он сказал запросто:

— А меня зовут Зайцевым Ефимом Андреевичем. Двенадцать лет служил сверхсрочником на линкоре «Марат», член партии, женат, семья осталась в Кронштадте.

Оказалось, главный старшина Зайцев — старший команды, состоявшей из 35 краснофлотцев, главным образом комендоров. Шоферы 18 автомашин были гражданскими.

Нам надо было перегрузить из вагонов на автомобили два 76-миллиметровых орудия, девять «сорокапяток», снаряды к ним, винтовки, патроны, гранаты, морские и сухопутные мины, несколько ручных и станковых пулеметов М-1, муку, мясные консервы, сахар, крупу, сухари, махорку, спички, сапоги, морские шинели и бушлаты.

Трудиться пришлось почти всю ночь. Особенно много хлопот доставила артиллерия. Устали порядком. На рассвете 9 июля автоколонна тронулась в путь. Настроение [16] у людей было хорошее. Отъезжая, даже затянули песню. Никто не думал, что наш путь окажется трудным и даже опасным.

* * *

У Гдова начали падать бомбы. После первого налета и траурного митинга все притихли. Главный старшина Зайцев спокоен. Он — человек практического склада, много не говорит, больше старается занять людей делом. Наблюдаем за воздухом по всем корабельным правилам.

Новую волну неприятельских самолетов мы заметили своевременно и успели рассредоточиться. Но в третий налет одной из бомб был разбит еще один грузовик. Снова митинг на могиле погибшего товарища...

Вечер и ночь прошли относительно спокойно. Восход солнца застал нас уже в пути. Главный старшина Зайцев торопил водителей:

— Жми, ребята, пока небо чистое!

Наученные горьким опытом, мы теперь знали, с каким интервалом лучше двигаться, как рассредоточиваться в придорожных кустарниках, как тушить горящие машины...

Утром 10 июля мы не потеряли ни одного автомобиля. Но число раненых дошло до одиннадцати. Причем двое из них пострадали не от авиации.

Сосредоточив внимание на небе, мы почти перестали следить за прилегающей к дороге местностью. Поэтому, когда из леска по колонне резанула длинная пулеметная очередь, моряки не сразу поняли, в чем дело. Наконец кто-то сообразил:

— Десант!

Как быть? Вступить в перестрелку или спешить в Гдов, где нас ждет флотилия?

Из кузова автомашины, на которой ехал Зайцев, прозвучало несколько ответных выстрелов. Колонна быстро миновала опасное место. В деревушке мы остановились, чтобы подлить воды в радиаторы. На наши расспросы, не высаживались ли поблизости вражеские десантники, жители отвечали, что не видели.

Пришлось усилить наблюдение и за местностью. Из строя выбыли еще два матроса, получившие тяжелые пулевые ранения. [17]

От станции Лигово до Гдова около 250 километров. У ворот городской пристани я взглянул на часы. Было без четверти восемь. Весь путь колонна прошла за 28 часов. Во двор порта въехало 13 машин, выстроились возле них лишь 24 человека.

Я направился к зданию, где, как мне сказали, размещался штаб флотилии. Навстречу оттуда спешили два моряка: один совсем пожилой, другой помоложе.

Поравнявшись, пожилой протянул руку и сказал:

— Вот спасибо. Как кстати вы подоспели! А мы уж начали терять надежду. Что так долго?..

Командующий Чудской военной флотилией капитан 1 ранга Николай Юрьевич Авраамов задавал вопросы, а сам все тряс мне руку. Его спутник, полковой комиссар Василий Петрович Моисеев, молча улыбался.

— Пойдемте, товарищи, к колонне. Примете груз, а я все по порядку расскажу о нашем марше.

У машин, куда мы подошли, творилось что-то невероятное. Курсанты и краснофлотцы окружили ребят из автоколонны и под крики «ура» стали их качать...

Во второй половине дня на канонерской лодке «Нарва» состоялось совещание. Сюда собрались командиры кораблей, флагманские специалисты, политработники. Речь пошла о распределении вооружения по кораблям и о дальнейших боевых действиях.

Оживление среди присутствовавших вызвало мое сообщение, что среди артустановок есть орудия с Краснознаменного крейсера «Аврора».

— С «Авроры»?

— Да, две трехдюймовки. И расчеты с ними авроровские.

— А то, баковое, из которого по Зимнему стреляли?

— То шестидюймовое. Шестидюймовые пошли на Пулковские высоты. Одно, как я слышал, на бронепоезде «Балтиец» хотят установить.

— Значит, «Аврора» снова послужит народу, — заметил полковой комиссар Моисеев и, обращаясь к Авраамову, спросил: — Кстати, Николай Юрьевич, ваш «Ильин» в октябре семнадцатого где был?

— Миноносец «Лейтенант Ильин», которым мне довелось тогда командовать, находился в Гельсингфорсе.

Мне уже приходилось слышать о необычной биографии капитана 1 ранга Авраамова. И только теперь от [18] самого Николая Юрьевича и его товарищей я узнал подробнее о его жизни.

В 1905 году в возрасте тринадцати лет он был отдан в Морской корпус. В 1912 году юноша успешно заканчивает это учебное заведение. Затем продолжает совершенствоваться в специальном офицерском классе.

В 1915 году мичман Авраамов становится младшим артиллеристом на крейсере «Громобой». Через год он добивается назначения на должность командира роты отдельного батальона охотников действующего флота Балтийского моря. Авраамов участвует в боях под Ригой, вместе с разведчиками совершает вылазки в неприятельский тыл. В одном из поисков он был ранен разрывной пулей в живот.

В госпитале, когда дело пошло на поправку, начал запоем читать, размышлять о характере ведущейся царизмом войны, о судьбе народа. Образ мыслей молодого офицера стал меняться.

После лечения Авраамов направляется на миноносец «Лейтенант Ильин». Здесь его застает весть о свержении самодержавия. Матросы избирают Николая Авраамова командиром корабля, а вскоре — председателем сначала судового, потом и дивизионного комитета. Авраамову доверяют представлять команду миноносца в Гельсингфорсском Совете. Кроме того, Николай Юрьевич был введен в артсекцию Центробалта — большевистского органа управления флотом.

Бурная, беспокойная жизнь матросского депутата и красного командира не проходит бесследно для его организма, далеко еще не окрепшего после тяжелого ранения. Врачебная комиссия признает Авраамова не годным к службе в плавсоставе.

Не годен? И это в дни, когда по ленинскому указанию готовится переход кораблей из Гельсингфорса и Ревеля в Кронштадт ради спасения флота от захвата врагами России и революции! Нет, Авраамов не может принять отставку в такие дни. И он готовит корабль к переходу во льдах. Стойко, несмотря на адские боли, переносит зимнее плавание.

Приговор комиссии: к строевой службе на кораблях не годен, зачислить в резерв Главморштаба. Авраамов становится инспектором Мариинской водной системы на участке Свирица — Петроград. Важное дело. Республике [19] нужна водная артерия. Но сердце рвется к делу боевому, истинно флотскому.

И вот в 1920 году с первым эшелоном балтийцев военмор Николай Авраамов едет в отбитую у белых черноморскую базу Николаев. Под его началом там идет восстановление крепости Очаков. Там же Авраамов проводит бой с вражеской канонеркой и добивается победы.

Некоторое время спустя с группой революционных балтийцев и черноморцев Николай Юрьевич участвует в создании костяка красной флотилии на Азове, потом в организации береговой обороны на Кавказе. Здесь Авраамов возглавляет Новороссийский и Туапсинский укрепрайоны. Вместе с Иваном Дмитриевичем Папаниным, ныне всемирно известным полярником, Авраамов на моторках завозит из Новороссийска в Крым партизанам боеприпасы и продовольствие.

Когда белогвардейский генерал Улагай высадился с войсками на Тамани, Авраамов возглавил батальон моряков. В бою он был ранен, но строя не покинул.

Несколько позже Николай Юрьевич командовал одним из сторожевых катеров, которые содействовали боевому успеху Отдельной Кавказской армии. «СК-47» под командой Авраамова занял с моря Батумский порт и захватил семнадцать груженых и готовых к выходу в море вражеских транспортов.

В 1921 году Николаи Юрьевич передает укрепрайон сухопутным войскам, а сам с катерами уходит в Севастополь. Жестокая простуда, приведшая к абсцессу легких, свалила его. Но, несмотря на это, командующий морскими силами Азовского и Черного морей И. К. Кожанов назначает Авраамова, имеющего специальное образование, командиром единственного находящегося в строю боевого корабля. Едва оправившись от болезни, Николай Юрьевич поднимается на мостик канонерской лодки «Элышдефор № 413» и отправляется в боевой поход.

1922 год. Сложная операция. Решение комиссии: инвалид гражданской войны. Три года в отрыве от флота. И это в пору, когда волею партии начал возрождение флот СССР, когда готовятся первые походы восстановленных кораблей под краснозвездным флагом! Если на корабль нельзя, так хотя бы в учебный отряд. Это тоже дело — готовить специалистов родному флоту. В 1925 году Авраамов [20] становится командиром учебного отряда, а затем возглавляет отдел комплектования морских сил Черноморья.

1930 год. Нелепая ошибка, чуть не ставшая трагической. Авраамов подвергается аресту. Два года следствия. Два потерянных года. Но вот беспартийный большевик Авраамов{2} снова в боевом строю. Он — начальник морской подготовки Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе.

В труде и хлопотах летят годы. Николай Юрьевич организует шлюпочные походы, ведет морскую практику курсантов на кораблях, читает большой лекционный курс. А вечерами пишет книгу, вкладывая в нее весь свой жизненный опыт и знания. Это не первая его работа и не последняя...

Нередко в кабинет к Николаю Юрьевичу заглядывает сын Георгий, иногда один, иногда с товарищами, и просит помочь построить корабль. В школе организуется морской отряд. Капитан 1 ранга Авраамов — шеф пионеров и главный их консультант.

В феврале 1941 года Николай Юрьевич Авраамов возглавляет кафедру военно-морских дисциплин в Высшем военно-морском инженерном училище имени Ф. Э. Дзержинского. Он приложил немало усилий и для того, чтобы в дивизионе учебных кораблей на Чудском озере была налажена планомерная боевая учеба и курсантская стажировка. Вполне закономерным было его назначение на должность командующего Чудской военной флотилией. Ведь, по существу, флотилия создавалась на базе учебного дивизиона. А последний образовался так.

В феврале 1941 года по ходатайству М. А. Крупского Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов разрешил передать училищу имени Дзержинского базу в Тарту и суда бывшей эстонской флотилии на Чудском озере. Корабли были сведены в учебный дивизион и предназначались для морской практики первокурсников. При реорганизации эстонской флотилии около тридцати плававших на ней раньше матросов и унтер-офицеров по их желанию были зачислены на действительную военно-морскую службу. Вместе с ними и направленными в Тарту моряками-балтийцами курсанты отремонтировали корабли, и в начале июня дивизион совершил первое плавание на Чудском озере под советским военно-морским флагом. [21]

Тогда же у поселка Варнья был разбит летний лагерь. Его открытие намечалось на 22 июня. В Тарту прибыли курсанты паросилового, электротехнического и кораблестроительного факультетов. Однако тревожная обстановка тех дней помешала провести торжество. Первая группа курсантов прибыла в Тарту без оружия. На флотилии вообще было всего четыре станковых пулемета М-1 и несколько винтовок для кадровых матросов.

Когда контр-адмирал Самойлов и дивизионный комиссар Смирнов, отправляя меня на флотилию, рассказывали о ее составе, я, конечно, трезво оценивал боевые возможности этого наспех созданного соединения. Но то, что мне довелось увидеть на плесе Чудского озера, не оправдало даже самых скромных ожиданий. Ядро флотилии составляли учебные корабли «Нарва», «Исса», «Эмбах» и «Плюсса». «Нарва» и «Плюсса» оказались колесными пароходами, водоизмещением, пожалуй, меньше трехсот тонн, причем на «Плюссе» машины так износились, что не могли обеспечить ход. Винтовые канонерские лодки «Исса» и «Эмбах» имели бронированные рубки и площадки для двух орудий. Но ни на канлодках, ни на пароходах артиллерийского вооружения не было. К немалому нашему удивлению, топливом для котлов кораблей служили самые обыкновенные дрова.

Во вспомогательные силы флотилии входили госпитальное судно «Нептун», корабль связи, несколько катеров и буксиров, мобилизованных из состава озерного пароходства.

Усилиями курсантов эти старые суда были приведены в более или менее сносное состояние.

Фронт откатывался на восток. Продвижение гитлеровских войск ободрило местные профашистские элементы. Кайселиты все чаще совершали террористические акты против советских активистов и военнослужащих гарнизона. Флотилия запрашивала оружие. Но штаб Морской обороны Ленинграда и Озерного района отвечал: «Подождите, у вас не горит...»

Обсуждая как-то очередную такую шифровку с командующим, полковой комиссар Моисеев не без злости бросил:

— Подождите... Подождите... Перетопят нас тут, как котят, Николай Юрьевич, если не достанем оружия.

— Но где же его взять, Василий Петрович? — сокрушенно [22] развел руками Авраамов. — Вы же знаете все ответы штаба на наши радиограммы.

— А что, если обратиться к местным властям? В Тарту есть старый арсенал.

Командующий бросил на комиссара удивленный взгляд:

— Это вы серьезно?

— Вполне. Другого выхода я не вижу.

— Что ж, я не возражаю, договаривайтесь. Только вряд ли это существенно поправит наше положение.

На другой день Моисеев добился разрешения на осмотр арсенала. Как и предполагал Авраамов, оружие оказалось устаревшим. Винтовки и пулеметы самых различных систем хранились здесь еще со времен первой мировой войны. Многие были неисправны, другие просто пришли в негодность. И что более всего расстроило комиссара — это ограниченные запасы патронов.

Тем не менее было решено срочно привести арсенальские находки в порядок. С помощью горкома партии мобилизовали мастеровых, отобрали моряков, знакомых со слесарным и токарным ремеслом. Работа закипела.

Моряки и курсанты, не вошедшие в состав экипажей кораблей и катеров, были сведены в сухопутный отряд. Получилось что-то вроде батальона морской пехоты.

Фронт находился еще сравнительно далеко от Тарту. Однако в городе было неспокойно, особенно по ночам. То придет сообщение о вражеском воздушном десанте — и на флотилии объявляется тревога, то требуются люди в ночной патруль. Участвовали курсанты и в поимке диверсантов, и в эвакуации из банка золотого запаса. Но все эти задания не выходили за рамки комендантской службы, хотя и были связаны с опасностями.

Поздно ночью 24 июня в штаб флотилии поступило сообщение: на западном берегу Чудского озера, севернее устья Эмбаха, в лесу замечены вооруженные люди. Выяснить, кайселиты это или группа гитлеровских парашютистов, не удалось. С двумя эстонскими хуторами потеряна телефонная связь. Похоже было, что селения заняты врагом.

На береговой базе флотилии сыграли тревогу. К строю моряков вышел командующий.

— Ну вот, товарищи, — сказал он, — пришло время и [23] нам принять боевое крещение. Знаю — иначе представляли вы его. Но бить врага надо там, где он появился.

Авраамов распорядился назначить в десант одно из подразделений особого отряда. Его тотчас же отправили в гавань.

Василий Петрович Моисеев, старый коммунист, участвовавший еще в гражданской войне, очень тревожился за ребят.

— Будьте осмотрительными, — напутствовал он батальонного комиссара Макарова. — Курсанты к пешему строю не приучены.

В гавани десантников ожидали десять шлюпок и два катера, которые решено было использовать в качестве буксиров.

Вскоре караван в кильватерном строю по пять шлюпок в «связке» взял курс к западному берегу озера.

Как только подошли к месту высадки, курсанты стали прыгать в воду. Подняв винтовки над головой, они устремились к берегу. Два станковых пулемета открыли огонь. Но из-за волны пулеметные очереди то уходили в небо, то секли воду, и десантники вынуждены были нырять, чтобы хоть как-то укрыться от случайных пуль.

Кто-то при высадке уронил в шлюпку гранату Ф-1. Предохранительная чека выскочила, и катастрофа казалась неминуемой. Тогда батальонный комиссар Макарон быстро схватил «лимонку», намереваясь выбросить ее за борт, но не успел. Раздался взрыв. Макаров лишился кисти руки, несколько курсантов было ранено.

Первая группа моряков достигла берега. Она обстреляла прибрежные кусты и лесную опушку, где могли находиться вражеские дозорные посты.

И тут не обошлось без курьезов. Курсант Перельцвейг, забыв, что он только что нырял с винтовкой, по примеру товарищей вскинул оружие и нажал на спуск. Звук выстрела поразил его. Оглядев ствол, Перельцвейг обнаружил, что его раздуло.

Десантники начали прочесывать лес. Найти гитлеровских парашютистов не удалось.

Вот таким оказалось боевое крещение для некоторой части наших курсантов. Мы постарались извлечь из него уроки. Бойцы отряда стали усиленно обучаться действиям в пешем строю, ведению огня из стрелкового оружия, отрабатывать приемы высадки с мелководного плеса. [24]

Командиры учились тактике наземного боя, организации взаимодействия.

Все это вскоре очень пригодилось. Курсантам было поручено прочесывать прилегающие к городу леса. В сорока километрах от Тарту был схвачен бывший министр буржуазного правительства Эстонии Антс Пийп, который руководил фашистским подпольем. Он находился в особняке за каменной оградой. Моряки окружили здание и по сигналу бросились к вилле. Экс-министра застали в кресле в компании плотного белобрысого немца и еще одного мрачноватого типа. При обыске у последних нашли оружие. Антс Пийп сидел молча, только руками сжимал подлокотники. Кто-то из ребят вкатил в комнату найденный в доме станковый пулемет. Теперь никаких сомнений в направленности устремлений старого дипломата не оставалось. Арестованный с Пийпом человек оказался германским резидентом, специально заброшенным фашистской разведкой в наш тыл. Кроме станкового пулемета моряки отыскали на вилле ручные пулеметы, винтовки, патроны и другие вещи, назначение которых никак не вязалось с официальным положением Антса Пийпа, объявленного к тому же выехавшим в Швецию в качестве политического эмигранта.

Моряки флотилии вместе с курсантами школы НКВД вынуждены были взять под круглосуточную охрану вокзал, арсенал, почту, телеграф и мост через реку Эма-Йыги (Эмбах). Комендантом моста несколько дней был первокурсник-дзержинец главный старшина И. А. Гарбуз.

Дзержинцы в пешем строю

К 10 июля обстановка на северо-западном участке фронта оставалась весьма напряженной. Правда, войскам 8-й армии удалось закрепиться на рубеже Пярну — Тарту. Линия обороны здесь проходила строго с запада на восток, от Балтики до Чудского озера. Однако положение наших войск нельзя было считать стабильным. Южнее же Гдова ситуация была совсем критическая. Истрепанные в боях части 118-й стрелковой дивизии отходили от Пскова к Гдову. Враг рвался к Луге. А от нее до Ленинграда оставалось меньше 140 километров. По существу, начинались бои на подступах к Ленинграду. Пока на стокилометровом [25] участке между Кингисеппом и Лугой укреплялись армейские соединения и части народного ополчения, нужно было любой ценой сдерживать продвижение гитлеровских войск.

Однако в штабе нашей флотилии положения на фронте никто толком не знал. Флотилия находилась в подчинении штаба Морской обороны Ленинграда и Озерного района, однако оперативные задания она получала и от штаба Северо-Западного стратегического направления, и от штаба фронта, и от армий. А чаще всего — от командования той группы сухопутных войск, которая действовала в приозерном районе. Моряков использовали в зависимости от обстоятельств.

В Тарту, например, матросы вместе с саперами минировали мосты, а накануне ухода затопили в устье реки Эма-Йыги баржу с камнями. Это подняло уровень воды в реке — какая-никакая, а еще одна преграда врагу.

Вскоре после перебазирования флотилии в Гдов выяснилось, что в городе самостоятельного гарнизона нет, если не считать милиции и небольшой группы пограничников. Поэтому в горкоме партии весть о прибытии в город кораблей флотилии была встречена с радостью. Сразу же в наш штаб поступила просьба о сформировании отряда морской пехоты для прикрытия города с суши. Несколько раньше такую же заявку мы получили из штаба армейского соединения. Ее привез энергичный капитан в пропотевшей гимнастерке. Он представился Сергеем Долговым и предъявил документ, подтверждающий, что он является офицером связи.

Капитан 1 ранга Авраамов сообщил Долгову, что на флотилии уже есть так называемый особый отряд, но в армейском штабе должны реально оценивать его боевые возможности.

— Вряд ли сейчас в нем наберется сто человек, — сказал Авраамов. — Даже вместе с ранеными.

— Сто моряков — это неплохо, — поднял на командующего воспаленные глаза капитан. — В иных наших батальонах и того не осталось.

Авраамов промолчал: не мог же он, в самом деле, сетовать на то, что сегодня Чудская военная флотилия имеет по списку всего 428 человек. Он распорядился построить отряд. [26]

Курсанты застыли в плотных четырех шеренгах во дворе порта. При расчете левофланговый выкрикнул:

— Двадцатый!

Итого восемьдесят человек.

Глядя на них, я подумал о том, что эти ребята, слушающие сейчас с видом бывалых вояк приказ, всего две недели назад работали с логарифмическими линейками, лакировали ногтем подчистки в чертежах, дурачились на уроках морской практики. Как же быстро война наложила на них свой отпечаток!

Капитан 1 ранга Авраамов поставил перед отрядом задачу уничтожить остатки разгромленного фашистского соединения, которые разбрелись по лесам Гдовского района.

Затем к морякам обратился батальонный комиссар Поляков. Я уже знал этого политработника. Поляков увлекался историей, любил при случае блеснуть фактом, сравнением и сейчас, на митинге, не изменил своей привычке.

— Без малого пятьсот лет назад, — начал он свою речь, — здешняя округа горела огнем, гудела боем. Немецкие псы-рыцари пытались покорить землю русскую. Не вышло! А теперь к нам лезут их потомки. Смерть и страдания несут фашисты советским людям. Нам выпала доля вступить в бой с врагом именно на той же земле, где были наголову разбиты псы-рыцари. Так не посрамим же славу русскую!

— Не посрамим! — дружно откликнулись моряки.

Сборы были недолги. Спустя каких-нибудь полчаса отряд погрузился на автомобили. Меня потянуло поехать с отрядом на передовую. Полковой комиссар Моисеев, выслушав меня, заметил сдержанно:

— Смотрите, Александр Тимофеевич, сами. Только скажу вам, немало серьезных дел найдется и здесь, в Гдове.

Я все же не стал менять решения и, попрощавшись с комиссаром, сел в головную машину.

Выбравшись из города, наша маленькая колонна двинулась на юго-восток. Пройдя километров тридцать, мы остановились на берегу небольшой реки у поселка Черненво. Он был совершенно пустым. Судя по всему, жители ушли отсюда поспешно. По реке плыли ящики со спичками [27] — невывезенная продукция местного предприятия. Это нас насторожило.

Вскоре в поселок вступил стрелковый батальон, только что выдержавший тяжелый бой с противником. Командир его не имел цельного представления об обстановке. Однако сообща мы кое-что уяснили. После занятия Пскова фашистские войска наступали на Струги Красные, а потом резко повернули на северо-запад и двинулись по дороге к Гдову, намереваясь отрезать от основных сил отходящие разрозненными группами наши части, среди которых оказались и подразделения 118-й стрелковой дивизии. Командир отряда моряков младший лейтенант Поздеев высказал догадку: не их ли приняли в нашем армейском штабе за неприятеля?

Вместе с командиром стрелкового батальона мы выбрали позиции на берегу реки и стали на них закрепляться. Вечер и следующий день прошли в тревожном ожидании. За это время я успел поближе познакомиться с Поздеевым. Года два назад он был младшим командиром береговой службы. Участвовал в финской кампании. Отличился и вскоре стал младшим лейтенантом. В 1940 году Поздеев сдал экзамены в Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского. Курсанты его уважали. С обязанностями командира отряда Поздеев справлялся неплохо. Его только смущало то обстоятельство, что заместитель по политчасти у него был намного старше по званию. Но очень скоро он нашел с батальонным комиссаром Поляковым общий язык.

Вот и сейчас, после обхода позиций отряда и встречи с левым соседом, командир и замполит сошлись, чтобы потолковать. Я тоже присоединился к ним. Поздеев присел на корточки, закурил. Поляков задумчиво произнес:

— Вторая ночь подходит. Тихо. Не обошли бы нас.

— Не обойдут, Яков Иванович. Мы на дороге, а немец от нее ни на шаг. Видно, к ночи подоспеет. Не мешало бы нам запасные позиции присмотреть, — и, словно остерегаясь быть неверно истолкованным, младший лейтенант повернулся ко мне: — Таков порядок.

Поздеев как в воду глядел. Едва солнце коснулось горизонта, как в лесу, вплотную примыкающем к противоположному берегу реки, полыхнуло огнем и на наш левый фланг посыпались мины. Почти тотчас же заговорили и пушки противника. У нас появились раненые. [28]

Мы ожидали, что вот-вот в атаку перейдут танки и пехота. Но огонь артиллерии и минометов не только не ослабевал, а все усиливался.

— Этак они нас всех перебьют, — сказал Поздеев. — Что, Яков Иванович, если нам перейти на запасную?

Запасная позиция отряда находилась на возвышении, через которое тянулось шоссе.

Поляков согласился вывести людей из-под огня, и Поздеев распорядился:

— Оседлать дорогу, окопаться.

Фельдшеру Константину Павлову он приказал перейти в ложбину за пригорком. У бывшего слушателя 3-го курса Военно-морской медицинской академии Павлова здесь уже был развернут, как он сам говорил, полевой госпиталь. Во время затишья он наведался в ближайшие деревни, «мобилизовал» там сельского врача и трех девушек-комсомолок, раздобыл дюжины две простыней, полотенец, несколько килограммов ваты.

Первым пациентом созданного медицинского пункта оказался курсант П. Торгашев. Возвращаясь из поселка, он попал под артобстрел. Ему скомандовали: «Ложись!» Курсант плюхнулся на землю и пополз. Делал он это очень неуклюже, пряча в основном только голову. Будь это на плацу, ребята вдоволь бы насмеялись. Но теперь, когда над Торгашевым проносились смертоносные осколки, было не до смеха. Кто-то снова крикнул: «Ложись!» Однако было уже поздно. Торгашева ранило. Товарищи втащили истекающего кровью курсанта в окоп и передали в руки Константина Павлова. Осмотрев Торгашева, он бодро заметил:

— Ничего, задеты мягкие ткани. На ноги поставим. И ползать научим!

Окопные работы продолжались всю ночь. Как следует зарыться в землю оказалось не так-то легко. Нет, грунт был не очень твердый, просто морякам не хватало сноровки в этом деле. К утру с поставленной задачей они не справились.

По соседству с нами рыл траншеи батальон ополченцев. В этом подразделении кроме винтовок были две 45-миллиметровые противотанковые пушки и один миномет. В вооружении ополченцы превосходили нас. А вот лопатами орудовали, пожалуй, еще хуже.

Всех подстегнула «рама». Она появилась в безоблачном [29] июльском небе и долго висела над шоссейной дорогой. Бойцы, бессильные помешать врагу, лишь грозили немецкому разведчику да слали проклятья.

«Рама» прилетала не зря. Скоро начался новый обстрел наших боевых порядков. Правда, на этот раз огонь вражеских орудий и минометов был менее точным, но все же он нанес урон и нам и соседям.

Спустя полчаса в атаку пошла вражеская пехота. Во время артобстрела небольшие неприятельские группы перебрались через реку и сосредоточились вблизи наших позиций.

Застучали два отрядных «максима». Захлопал миномет ополченцев. Несколько залпов по атакующим цепям дали и их «сорокапятки». Как ни скромны были наши огневые возможности, все же гитлеровцы стали отходить. Поздеев и Поляков подняли курсантов в контратаку. Противник вновь открыл сильный артиллерийский и минометный огонь. Тем не менее нам удалось отогнать его пехоту к реке.

Во время боя я заметил, что батальонный комиссар Поляков стал держаться как-то неестественно.

— Ранен, Яков Иванович?

— Царапнуло, — поморщился он и пополз на левый фланг.

Буквально через минуту в той стороне лопнула мина.

— Замполит убит! — понеслось по цепи.

— Ранен я, — сквозь зубы вымолвил Поляков, когда к нему подполз кто-то из курсантов. — Корнилова ко мне.

Курсант В. Корнилов был в отряде парторгом, его Поляков оставлял за себя.

Четверо моряков положили Полякова на шинель а ползком, используя паузы между разрывами снарядов, понесли его к Павлову.

В это время большая колонна фашистских солдат обошла деревню и стала наседать на нас с фланга. Особенно губительный огонь неприятель вел из крайнего дома.

— Да... Так дело дальше не пойдет, — проговорил парторг Корнилов и, повернувшись к лежащему рядом с ним курсанту Мотыжову, попросил: — А ну-ка, Володя, одолжи мне свои гранаты и внимательно следи за мной. Ежели что — бей с ребятами вон по тому домику.

— Что ты задумал? — приподнялся на локтях Мотыжов. — Они же тебя сразу гробанут. [30]

— Помалкивай, — бросил Корнилов и быстро пополз вперед.

Поравнявшись со строением, парторг внезапно выпрямился во весь рост и с силой метнул связку гранат в окно. Раздался взрыв.

Стрельба из дома прекратилась.

Мы так и не узнали, погибли ли засевшие там фашисты от гранат Корнилова или временно притихли. А не узнали потому, что услышали зловещий гул и лязг. По окопам с быстротой молнии разнеслось слово, которое уже не первый раз леденило души бойцов.

— Танки!..

На позицию отряда двигались четыре машины. Они вели огонь из пулеметов короткими очередями. Кое-кто из курсантов начал отползать со своих мест и искать укрытие понадежнее.

— Назад! — крикнул Корнилов. — Пусть подходят ближе. Приготовьте, ребята, гранаты.

Удивительно! На войне мне приходилось не раз видеть, как люди, вроде бы не имевшие власти и особых полномочий, в какие-то моменты подчиняли своей воле других и добивались цели. Эти люди, видимо, владели даром вожаков. Человеком с такими задатками был В. Корнилов — курсант первого курса училища имени Дзержинского. Слова его возымели действие. Моряки остановились, напряженно вглядываясь в сторону приближавшихся к нашим окопам бронированных чудовищ. В это время на фланге, где находился младший лейтенант Поздеев, прозвучало несколько орудийных выстрелов. Три вражеские машины задымились, а четвертая развернулась и, набирая ход, рванула назад.

Это соседи-ополченцы своими «сорокапятками» нанесли противнику такой удар. Он как бы встряхнул курсантов. Они радовались, жали друг другу руки, кричали: «Ура! Молодцы ополченцы!» И хоть подбиты были, как оказалось, не танки, а танкетки — настроение все равно у всех заметно повысилось.

Неудача с атакой, видимо, обозлила немецкое командование. Начался новый, еще более ожесточенный обстрел наших позиций из минометов. И курсантский отряд, и батальон ополченцев понесли потери. Из строя вышли оба «максима». Мы остались с одними винтовками.

Неожиданно наступила тишина. Длилась она минут [31] десять. Затем мы увидели фашистских солдат. Они двигались цепью и вели непрерывную бесприцельную стрельбу из автоматов.

Эта атака неприятеля также была отбита. Однако гитлеровцы не унимались. И в этот вечер, и на следующее утро они вновь и вновь лезли на наши окопы. А между атаками усиленно били их орудия и минометы. Враг не жалел боеприпасов. Мы же не могли позволить себе даже залпового огня из винтовок: патроны были на исходе. Кончались и гранаты.

На третий день боев в отряд прибыл посыльный из штаба флотилии с запиской, адресованной младшему лейтенанту Поздееву и мне. Капитан 1 ранга Авраамов сообщил, что орудия противника ведут сильный обстрел порта и причалов; 118-я дивизия отступает, ее обоз, артиллерия и часть бойцов уже прибыли в Гдов. «Курсантскому отряду срочно возвратиться в порт», — приказывал командующий.

Трудно было нам с Поздеевым судить о положении дел в Гдовском районе, особенно после того, как на нашей высотке между деревушками вновь наступило затишье. Возможно, после сильного сопротивления батальона ополченцев и курсантского отряда немцы отчаялись вырваться на шоссе на нашем участке и решили обойти эту седловину стороной. Не менее резонно было предположить, что другие части фашистских войск уже окружили Гдов с востока, и мы, а следовательно, и большинство подразделений 118-й стрелковой дивизии попали в окружение.

Однако после полудня на шоссе со стороны Гдова показались автомашины. Кое-кто из курсантов было встревожился. Но грузовики оказались из лиговской автоколонны.

Бойцы — их стало вполовину меньше — быстро погрузились, и мы направились в Гдов. Во дворе порта мы увидели скопление повозок и орудий на конной тяге. Корабли флотилии, за исключением катеров и брандвахты «Плюсса», находились на рейде — из озера к причалам нужно было идти небольшим мелководным каналом, стеснявшим маневр.

Над городом и портом, как проклятие, висела «рама» — на этот раз, видимо, в роли самолета-корректировщика. Во дворе то и дело рвались снаряды. Людские голоса, дикое ржание раненых лошадей, взрывы смешивались [32] в невообразимый гул. В такой обстановке немудрено было потерять выдержку.

На пристани я увидел капитана 1 ранга Авраамова и полкового комиссара Моисеева в окружении группы армейских командиров и политработников.

— Тылы дивизии мы переправили. Но как же я начну эвакуацию основных сил? — с горячностью говорил Авраамов, обращаясь к пожилому командиру с генеральскими звездами в петлицах. — У меня же нет приказа ни из штаба Морской обороны, ни от командования армии.

— А я для вас что, безответственное лицо? — в свою очередь спрашивал генерал.

— Почему же безответственное, но порядок есть порядок. Мы же с вами военные люди, а в военное время нужно быть особенно пунктуальными.

Генерал помолчал. Выглядел он очень больным, измученным; несмотря на мягкий июльский вечер, был тепло одет, шея повязана шерстяным платком. Генерал то и дело кутался в шинель, видимо его знобило.

— А все-таки давайте, товарищ Гловацкий, запросим командование насчет переброски дивизии по озеру, — вновь обратился к генералу капитан 1 ранга Авраамов. — Правда, у меня с морским штабом связи нет, но найдем какой-нибудь выход...

Теперь я начал догадываться, что наш командующий ведет разговор с командиром 118-й стрелковой дивизии.

— Пока мы запросим начальство, — усталым голосом ответил генерал, — противник уже будет здесь, в гавани. И нам грозит гибель. Хуже того — плен.

Пока во дворе порта шел этот тяжелый разговор, некоторые подразделения дивизии уже умудрились начать посадку на корабли. Мы повернулись к озеру, где усилился шум, вызванный посадочной суматохой. То, что происходило на причалах, даже отдаленно нельзя было сравнить с принятым на флоте порядком погрузки войск на корабли.

— Вот как кончился наш спор, — с горечью молвил генерал-майор Гловацкий и медленно пошел на пристань.

Между тем противник усилил артиллерийский обстрел порта. Того и гляди возникнет паника — самое страшное бедствие на войне. Кое-кто из армейских командиров пытался разместить на кораблях обозные повозки с лошадьми. Надо было знать скромные возможности небольших [33] колесных пароходов, чтобы понять, какую опасность представляла первоочередная погрузка обоза: и люди могли остаться на берегу, и корабли не вышли бы из портового канала.

Командующий флотилией отдал необходимые распоряжения по погрузке. Дело понемногу налаживалось. Вражеские снаряды, к немалому нашему удивлению, стали падать с большими недолетами и перелетами.

Тут мы услышали во дворе порта ружейную стрельбу.

— Что это? — в недоумении обратился ко мне Авраамов. — Неужели немцы?

Мы поспешили во двор. Там нашему взору открылась еще одна драматическая картина. Артиллеристы расстреливали из винтовок своих лошадей. У многих красноармейцев на глазах были слезы. Но врагу нельзя было оставлять ничего.

— Ну что ж, пошли, — Николай Юрьевич поднял на меня глаза, и мне как-то стало немного не по себе. — Здесь нам делать больше нечего. — А потом, спохватившись, спросил: — А где же наш флагврач Томилин?

— А где он может быть?

— Я послал его в Гдов, в дивизию, Гловацкому помочь. Но Гловацкий, как вы видели, уже здесь, а Томилина все нет.

— Вы идите с кораблями, Николай Юрьевич, а я его немного подожду, — предложил я командующему. — Катер у меня быстроходный, погода хорошая. В озере «Нарву» догоню.

Авраамов на мгновение задумался, а потом сказал:

— Это было бы хорошо, но я, право, боюсь, удастся ли вам благополучно выбраться из канала. Смотрите, какой огонь ведется по гавани и рейду. Да и из минометов немцы стали бить, значит, рядом они.

Подошедшие к нам следователь прокуратуры флотилии Нейштод и офицер связи капитан Долгов изъявили желание остаться со мной.

— Вы, право, ставите меня в затруднительное положение, — все еще сомневался Авраамов. — Вы, Александр Тимофеевич, и капитан Долгов мне даже не подчинены. Не окажется ли потом так, что я вас бросил на произвол судьбы?

— Ну что вы, — разом начали мы возражать, — все будет в порядке. [34]

Командующий подозвал к себе старшего лейтенанта В. Исаева и приказал ему установить на нашем катере станковый пулемет.

— Может быть, пригодится.

Вместе с Исаевым пошел и капитан Долгов.

— До встречи в озере! — попрощался с нами командующий и направился на своем катере к флагманской канонерке «Нарва», которая в это время уже маневрировала на рейде.

Нейштод и я пошли к своему катеру. Капитан Долгов с помощью главного старшины Ю. А. Килейнова уже установил «максим» и обложил борта мешками с мануфактурой — на пристани находилось много сахара, муки, галантерейных и других товаров, особенно тканей в мешках. Все эти товары пока не успели перевезти на берег озера, не занятый противником. Очевидно, они так и остались там.

— Прямо бронекатер получился! — восхищенно заметил прокурор.

— Иначе нельзя, всякое может случиться, — ответил Долгов Нейштоду, а потом, обращаясь ко мне, сказал: — Вы извините меня, товарищ полковой комиссар, но хочу спросить: умеете ли вы стрелять из станкового пулемета?

— Снайпером не был, но за стрельбу из нагана и «максима» имел две благодарности — одну от Галлера, командующего флотом, другую от Самборского, комбрига подводных лодок.

— Ну вот и отлично, — облегченно вздохнул капитан. — Буду у вас вторым номером.

Тут мы увидели Томилина. Флагманский врач с винтовкой в руках быстрым шагом приближался к гавани.

— Сюда! Сюда! — позвали мы Томилина. Главный старшина Килейнов уже завел мотор.

Как только врач подбежал к нам, мы все сели в катер, и он стал отходить.

— Немцы! — крикнул Долгов. И тут мы увидели у причала немецких автоматчиков. Какой-то миг они оторопело смотрели на нас, потом открыли по катеру огонь. Я нажал на гашетку пулемета. Автоматчики залегли, продолжая стрелять. Капитан Долгов заправил вторую ленту.

Причал удалялся. Вдруг всех нас резко бросило вперед.

— Мель! — воскликнул Томилин. [35]

Я оглянулся. Мы находились у слияния канала с озером. Из автоматов нас уже достать было трудно, но из винтовок — вполне возможно. За борт бросились Томилпн и моторист. Они быстро столкнули катер с мели, и мы взяли курс в озеро. По воде вблизи нас чиркали пули: судя по всему, немцы пустили в ход ручной пулемет. Мы уже не отвечали.

Главный старшина Килейнов вытер пот с лица.

— Вот, черт возьми, — смущенно сказал он, — я же знал, что здесь проходит песчаная коса. Не раз обходил ее, а тут вот на тебе — налетел.

— Это у тебя, Юра, от волнения, — улыбнулся Томилин.

— Да, растерялся малость, — согласился Килейнов.

А Нейштод заметил без улыбки:

— Легко отделались...

И впрямь легко, если не считать того, что капитан Долгов получил пулю в правое плечо. Я видел, как во время стрельбы у него краснела гимнастерка, но тогда для нас была дорога каждая секунда. Сергей отлично понимал это и аккуратно подавал ленту в пулемет.

Теперь же, когда катер наконец выбрался в открытое озеро, Долгов стал быстро бледнеть. Томилин снял с себя нательную рубашку и перевязал капитану плечо.

— Крепись, братец, — приговаривал Иван Николаевич, завязывая узелок на груди Долгова. — Скоро догоним корабли и там наложу повязку в соответствии с квалификацией военного врача второго ранга.

— Легко сказать, догоним, — озабоченно заметил Килейнов. — На небе-то ни облачка. Летная погода. Налетят, гады. А там сколько людей...

К счастью, опасения катерника не оправдались. Вскоре мы подошли к «Нарве» и пересели на нее. Командующий флотилией, хоть и был крайне озабочен своими делами, о нас все же помнил.

— Я уж отчаялся дождаться вас, Александр Тимофеевич, — говорил Авраамов, открывая свою каюту. — Идемте, расскажете, как выбрались.

Флотилия шла в исток Нарвы, в базу, которая так и называлась Васк-Нарва. Надолго ли, и сумеем ли мы оттуда держать под ударами неприятельские прибрежные коммуникации и войска — этого пока никто не знал. [36]

В огненном кольце

17 июля 1941 года корабли Чудской военной флотилии с подразделениями 118-й стрелковой дивизии на борту прибыли в Васк-Нарву.

На Чудском озере не занятым противником оставался лишь северный и северо-западный берег. 18-я армия немцев, усиленная тремя дивизиями, теснила соединения нашей 8-й армии. Советские войска, сражавшиеся в Эстонии, оказались расчлененными на две части: 11-й стрелковый корпус начал с боями отходить к Нарве, а 10-й стрелковый корпус — к Таллину. Чудская флотилия своими скромными силами старалась прикрыть огнем или обеспечить кораблями отход армейских частей, а где это оказывалось возможным, и вести активные боевые действия.

Как уже говорилось, до прибытия нашей автоколонны из Ленинграда в Гдов корабли флотилии не имели артиллерийского вооружения. Привезенные нами орудия было решено установить: на канлодке «Нарва» — три «сорокапятки», на канлодке «Эмбах» и брандвахте «Плюсса» — по две, на «Тарту» — одну, а на «Иссе» — одну «сорокапятку» и два 76-миллиметровых орудия с «Авроры».

За неделю базирования в Гдове курсанты и краснофлотцы, назначенные комендорами, сумели научиться стрелять из орудий по береговым и воздушным целям. Методика обучения диктовалась обстановкой. Если корабли не уходили на задания, расчеты проводили тренировки. Они, впрочем, частенько прерывались воздушными налетами, и тогда начинались боевые стрельбы. Огонь по берегу отрабатывали на реальных целях: канонерские лодки обычно посылались в южную часть озера, и там они прикрывали отход наших войск или наносили артиллерийские удары по прибрежным дорогам, по которым двигались колонны вражеских войск.

Хотя вооружение кораблей было маломощным, они все-таки наносили немцам заметный урон. Дело, видимо, заключалось в том, что почти всегда появление канлодок у берега было полной неожиданностью для противника; кроме того, он не сразу находил возможность помешать нашим действиям: до поры до времени только самолеты были реальной угрозой для кораблей.

В Васк-Нарве мы находились чуть больше суток. Подразделения 118-й дивизии направились в сторону Кингисеппа, [37] а флотилия под огнем противника пошла к небольшому эстонскому городку Муствээ. Здесь канлодки не смогли пристать к берегу. К крошечным рыболовецким причалам пристали лишь наши катера. Канонерки и госпитальное судно «Нептун» вынуждены были оставаться на рейде.

Перебазирование флотилии в Муствээ вызывалось, как мы предполагали, обстановкой на сухопутном фронте. А она усложнялась с каждым днем. Еще 14 июля, в день, когда наш особый отряд отбивал атаку за атакой, войска Северного фронта получили приказ, в котором были и такие слова: «Над городом Ленина — колыбелью пролетарской революции — нависла прямая опасность вторжения врага...» Фашистские дивизии, впереди которых двигались бронированные клинья специальной танковой группы, уже обтекали Чудское озеро с обоих берегов. Между Чудским озером и Балтийским морем лежит Нарвский перешеек шириной всего в пятьдесят километров. Немцы, занявшие восточный берег озера, могли пройти перешеек до моря и отрезать наши войска, сражавшиеся в Эстонии. Могли они и двинуться на Кингисепп, откуда открывалась прямая дорога к Ленинграду.

Можно поэтому понять, как ценилась каждая возможность задержать продвижение неприятеля хотя бы до того момента, пока к Луге и Кингисеппу будут выдвинуты наши войска, а на ближних подступах к Ленинграду мобилизованное население и инженерные части фронта возведут оборонительные рубежи.

19 июля по указанию штаба 11-го стрелкового корпуса «Эмбах» и «Исса» вели огневую разведку у Васк-Нарвы, только что занятой врагом. А на следующий день три канонерские лодки получили приказ совершить огневой налет на вражеские коммуникации южнее Гдова, у деревни Спицино.

Замысел был верный. В связи с тем что железную дорогу Псков — Гдов немцам восстановить не удалось, они вынуждены были все подвозить своим войскам по шоссе. А эта дорога у Спицино на протяжении полутора километров проходила у берега.

Командиры кораблей под руководством капитана 1 ранга Авраамова рассчитали тактическое маневрирование довольно точно. Много, как всегда перед боевым походом, [38] потрудился флагманский штурман старший лейтенант В. М. Башун.

Канлодки открыли огонь из шести орудий с дистанции 15 кабельтовов и прекратили его в шести кабельтовах от цели. Как раз в это время по шоссе двигалась большая колонна автомашин с солдатами, а за нею — повозки войскового тыла. Естественно, немцы не ожидали нападения, тем более артиллерийского. Урон автоколонне был нанесен весьма ощутимый.

21 июля нашим трем кораблям пришлось идти к острову Пири-Саари, расположенному в южной части озера. Остров к тому времени уже был занят немцами. Но на нем находилась группа, организованная из эстонских и русских комсомольцев для борьбы с кайселитами. Теперь она переходила на партизанское положение и нуждалась в оружии и боеприпасах. Чекисты из Тарту, принимавшие участие в походе канлодок к Пири-Саари, помогли нашим командирам выбрать наиболее укромное место для подхода к берегу. Дело осложнялось тем, что вслед за выгрузкой оружия предстояло принять на борт кораблей семьи партизан. И с этой задачей моряки справились успешно.

* * *

Бежали дни, наполненные суетой мелких и больших забот, опасных и докучливых дел. Водоворот событий захлестнул всех, в том числе и меня. А ведь я всего-навсего имел предписание доставить оружие на корабли, чем, собственно, и должна была ограничиться моя миссия.

Мне уже казалось, что в штабе Морской обороны о моей персоне забыли. Ан нет. В один из июльских вечеров вручили телеграмму: товарищ Горохов приказал срочно возвратиться в Ленинград, в инспекторскую группу Военного совета Северо-Западного направления.

Еду в Ленинград, являюсь в Смольный, ставший, по существу, штабом обороны города. Со мной беседует секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, и я получаю новое предписание. На этот раз мне предстоял путь в осажденный Таллин.

События чередовались с калейдоскопической быстротой. И все же нередко в те дни я мыслями и душой обращался к первым своим фронтотвым товарищам — морякам Чудской флотилии. Мне хорошо запомнились имена дзержинцев, [39] отличившихся в походах по озеру и в сухопутных боях. Часть из них записана в блокнот для доклада начальству, для бесед в училище. Главстаршина П. Т. Близнюченко возглавил взвод особого отряда. М. А. Лебедев, Н. Н. Загорский, Ю. В. Разумов представлены к наградам. Н. М. Лазарев, Л. Ф. Суевалов, В. И. Нижников, В. Н. Мотыжов — замечательные ребята... Какова их судьба?

15 августа разворачиваю газету «Красный флот» и вижу заголовок «Славные дела Н-ской флотилии». Да это же о наших чудовцах! Вот речь идет о действиях группы катеров главного старшины Гарбуза. Далее — об отражении воздушных налетов, об ударном отряде младшего лейтенанта Поздеева, прикрывшем отход армейской части, о передвижном госпитале военврача 2 ранга Томилина, о дерзком рейде корабля, управление которым взял на себя флагсвязист старший лейтенант Толстолуцкий {3}.

Очень хорошая корреспонденция. Только по некоторым деталям видно, что писалась она не вчера и не третьего дня. Ведь теперь все берега Чудского озера заняты врагом. Не разделила ли наша флотилия трагическую судьбу многих батальонов, оказавшихся в окружении?

20 августа ответ на вопрос дал капитан 1 ранга Н. Ю. Авраамов. В этот день оставшуюся в живых группу моряков флотилии сменили на передовой у Кингисеппа батальоны народного ополчения, и она прибыла в Ленинград. Николай Юрьевич сразу же начал составлять отчет о боевых действиях. В отчете были такие строки:

«24 июля 1941 года командир 11-го корпуса приказал оставить Муствээ и отходить на ост по береговой дороге. Здесь на рейде со всем имуществом затопили свои баржи. Канлодки «Эмбах», «Исса», брандвахта «Плюсса», два буксира и баржи с бензином, а также два катера перешли в Ранна-Пунгерну... Здесь они были разрушены и поставлены на грунт... Затопление судов проходило с 23 июля по 1 августа 1941 года».

Мне нетрудно было представить, что стояло за этими скупыми и горькими строками. И все-таки хотелось [40] узнать побольше и поподробнее о последних днях флотилии. И командующий, и курсанты, и все моряки сами вновь и вновь возвращались к этим дням, вспоминали новые и новые детали событий на каждом корабле, в каждой группе бойцов.

Боевые действия флотилии, оказавшейся в двадцатых числах июля, по существу, в тылу врага, все больше и больше беспокоили гитлеровское командование. С утра 22 июля над рейдом гавани Муствээ появились самолеты противника. Трижды в этот день они атаковали боевые суда. После полудня шесть самолетов сбросили бомбы на корабли и с бреющего полета обстреляли их из пулеметов.

С канонерских лодок моряки открыли ответный огонь. Вместе с пулеметчиками в бой вступили стрелки-сигнальщики. Они били по самолетам из винтовок залпами. В одном из зенитных расчетов находился курсант С. Ефремов. Дважды раненный, он не покинул боевого поста. Зенитчики этого корабля вынудили два Ме-110 свернуть с боевого курса и сбросить остаток бомб куда попало.

Вступил в бой с самолетами и плавучий госпиталь «Нептун», самостоятельно пришедший из Васк-Нарвы в Муствээ. Командовал им военврач 2 ранга И. Н. Томилин.

Много раз заходили «мессершмитты» на корабли, бомбили они и Муствээ. Экипажи понесли потери, особенно верхняя вахта. И все же достичь поставленной цели фашистам не удалось. За 45 минут ожесточенных воздушных атак была потоплена лишь небольшая баржа с продовольствием.

Канонерская лодка «Исса» перед атакой стояла на якоре. Вахту в котельном отделении «Иссы» в этот час нес курсант Иван Егоров. Поминутно вытирая пот с лица, он чистил топку и поддувало. Давление в котле, естественно, упало. А тут как раз нагрянули вражеские самолеты. По корпусу корабля застучали пули.

Егоровым владела одна мысль: быстрее поднять пар до марки, дать кораблю ход. Он усиленно шуровал в топке. Стрелка манометра медленно поползла вверх.

В кочегарке было душно и жарко. Курсант не обращал внимания ни на ожоги, ни на ссадины. Он удивился, когда вбежавший по сигналу тревоги второй машинист крикнул: [41]

— Ваня, ты ранен!

И впрямь по руке Егорова текла кровь: одна из пуль угодила ему в предплечье. Егоров продолжал работать.

Когда пар поднялся до нормы, «Исса» выбрала якорь и стала маневрировать.

Вражеские самолеты часа через два прилетели вновь. Бомбили и обстреливали они суда и утром, и днем, и вечером. Так продолжалось несколько суток.

На трех кораблях при отражении воздушных атак погибли командиры и многие артиллеристы. Осколком был сражен и прибывший на «Нарву» с докладом командир вспомогательного судна воентехник 2 ранга М. А. Миронов. На канонерских лодках оказались поврежденными все палубные надстройки, некоторые получили крупные бортовые пробоины. Держать корабли на плаву становилось все труднее. Почти на всех лодках по многу раз выходило из строя рулевое управление, радиосвязь, телефон.

Наш зенитный огонь начал слабеть: боеприпасы подходили к концу, а пополнить их было негде. Да и расчеты понесли большой урон. На «Иссе», например, после двух суток бомбежки из 48 членов экипажа в строю осталось всего 7 человек. И. Н. Томилин вместе с фельдшерами, медсестрами и сандружинницами сошел с «Нептуна» и оказывал первую помощь раненым непосредственно на кораблях.

Рано утром 24 июля после очередного воздушного налета командующий флотилией капитан 1 ранга Авраамов собрал на «Нарве» командиров и комиссаров кораблей и зачитал приказ о ликвидации флотилии. Несколько минут в каюте флагмана царило тягостное молчание.

— Тяжело выполнять такой приказ, — нарушил наконец тишину командир «Плюссы».

— Иного выхода у нас нет, друзья мои, — сказал Авраамов. — Мы сделали все, что могли.

Конечно, командиры и комиссары понимали, что на полуразрушенных судах в озере, которое неприятель обошел, много не навоюешь. И все же чувствовалось, что никому не хотелось расставаться с флотилией.

— Объявите это решение курсантам и краснофлотцам, — сказал Авраамов. — Объясните, что так надо.

Хоть корабли имели и небольшую осадку, затопить их в мелководной части озера было нелегко. Исправные орудия [42] краснофлотцы сняли и поставили на автомашины. Впоследствии они использовались как подвижная сухопутная батарея. Установки с «Авроры» позже пришлось закопать. Место это было нанесено на схему{4}.

Канлодки «Эмбах» и «Исса» с брандвахтой «Плюсса» на буксире перешли на 20 километров северо-восточнее Муствээ, к устью реки Ранна-Пунгерн. Ставшие немногочисленными команды этих кораблей перед открытием кингстонов выстроились на верхней палубе. Воцарилась необычная тишина. Потом кто-то запел «Интернационал». Его дружно подхватили:

Это есть наш последний
И решительный бой!..

Так мы лишились основных боевых кораблей. Но Чудская военная флотилия еще продолжала сражаться с врагом.

Через несколько дней в соединение стали поступать приказания из армейского штаба. Моряки подняли с грунта и снова ввели в строй канонерскую лодку «Эмбах» и несколько катеров, установили на них вооружение и до 13 августа выполняли задания общевойскового командования, главным образом 11-го стрелкового корпуса.

Группу катеров возглавил главный старшина И. А. Гарбуз. Он ходил к западному берегу, чтобы наладить связь между разрозненными частями сухопутных войск, сражавшихся, по существу, в условиях полного окружения. Вместе с канлодкой «Эмбах» катера высадили большую группу разведчиков в районе Гдова. Об этом походе главный старшина Гарбуз рассказал:

— Задача у разведчиков, как мы поняли из инструктажа, была очень важной. Им предстояло разведать, а если окажется возможным, то и нанести удар по аэродромам в районе городов Гдов и Сланцы, откуда фашисты совершали налеты и на Ленинград. Готовились мы усиленно: изучили еще раз район, хотя места эти знали уже хорошо, провели несколько тренировочных высадок на берег, разработали систему связи и сигнализации. На «Эмбахе» с нами шли начальник штаба флотилии капитан 3 ранга Козлов и флагсвязист старший лейтенант [43] Толстолуцкий. «Эмбах» имел артиллерию и мог поддержать десант, находясь в дрейфе или даже на якоре вдали от берега. Непосредственно высадкой командовать было приказано мне.

В озеро мы вышли с наступлением темноты. Два катера буксировали шлюпки с разведчиками. Один из них должен был высадить бойцов недалеко от Гдова. В два часа ночи шлюпка головного катера отдала буксир и быстро пошла к берегу. Получив сигнал, что все в порядке, мы отправили и остальных разведчиков, находившихся у нас на борту. Освободившуюся шлюпку опять взяли на буксир. Стали ждать сигнала на отход. Наконец увидели три коротких белых вспышки фонаря. Это значило, что высадка прошла благополучно.

Затем главстаршина поведал, как в ночной мгле моряки заметили силуэты вражеских катеров. Противник открыл огонь. Нужно было отвлечь немцев от десанта. Гарбуз сам встал за руль и повел катер вдоль берега. Чтобы облегчить маневрирование, пустую шлюпку отцепили.

Гитлеровцы отрезали катер главстаршины и пытались его расстрелять. Зазвенели смотровые стекла и иллюминаторы, уже был изрешечен щиток управления. Одна из пуль попала в магистраль охлаждения. Это грозило выходом из строя всей системы управления катером. Курсант Андрианов и старшина Рулев бросились устранять повреждения.

Неприятель маневрировал. У него было преимущество и в скорости, и в огне. Один из вражеских катеров пошел в лобовую атаку, а два других заходили с бортов. Гарбуз скомандовал сосредоточить огонь по головному. Отделенный командир Шимбетов дал несколько очередей из «максима», и катер противника отвернул, направляясь к берегу.

Пулеметчики перенесли огонь на другую цель. После первой же очереди Шимбетова он также ушел в сторону.

Настал удобный момент для прорыва в озеро. Гарбуз круто повернул руль вправо. Фашисты решили преградить катеру путь. Главстаршина приказал экипажу приготовить гранаты и дал самый полный ход. Он решил, если гитлеровцы не спасуют, идти на таран.

Немцы не выдержали. Но, свернув с курса, продолжали стрелять. Вражеская разрывная пуля попала в [44] штурвал. Вторая раздробила Гарбузу кость левой руки. Однако катер уже находился в безопасности. Теперь нужно было найти «Эмбах». Управление взял на себя старшина 2-й статьи Рулев.

Вскоре моряки услышали русскую команду: «Орудие зарядить!» На катере поспешили включить ходовые огни.

Когда главстаршина Гарбуз на палубе штабного корабля докладывал о выполнении задания, на востоке уже занималась заря.

— У устья реки Ала-Йыги, куда мы подошли на «Эмбахе», — заключил свой рассказ Гарбуз, — наших войск уже не было. Мы разоружили и затопили остатки флотилии и двинулись заболоченным лесом на север, к Нарве...

Курсантский береговой отряд, прибывший вместе с кораблями из Гдова в Муствээ, получил приказ занять на хуторе Торма круговую оборону и задержать дальнейшее продвижение фашистских войск. Людей в отряде осталось немного, но тем не менее брешь на этом участке была до поры до времени закрыта.

Примерно в полдень внимание младшего лейтенанта Поздеева привлек наш истребитель И-16. Он пикировал на ржаное поле и вел огонь.

— Что там происходит? — с недоумением спрашивали курсанты. Вглядевшись пристальнее, они заметили немецких пехотинцев, отрезавших отряд с востока. Бойцы открыли стрельбу по ржи. Гитлеровцы поднялись и устремились к хутору, который занимал отряд. С другой стороны в него ворвалась еще одна группа вражеских автоматчиков на мотоциклах и бронемашине. Противник охватил моряков с трех сторон. Положение их стало катастрофическим. И все же младший лейтенант Поздеев сумел найти выход. Оставив боевое прикрытие, он основными силами ударил в самое слабое место в боевых порядках неприятеля и вывел отряд из селения.

Но в общем-то дела наши были плохи. К этому времени курсанты во главе с Поздеевым, остатки стрелкового батальона, с которым они соединились в двадцати километрах от Муствээ, уцелевшие матросы флотилии во главе с командующим и многие другие группы, оказавшиеся на Нарвском перешейке вблизи Чудского озера, попали в большое кольцо вражеского окружения. По лесам и болотам, днем и ночью пробивались они к своим. [45]

«Проведя два сухопутных боя... под Кингисеппом и у поселка Нурмизино, — писал потом в своем отчете капитан 1 ранга Авраамов, — я с оставшимися в живых... 20 августа 1941 года прибыл в Старый Петергоф, а затем в Ленинград».

С Н. Ю. Авраамовым вышло 142 человека.

Через неделю началась эвакуация Таллина на кораблях Краснознаменного Балтийского флота. Ленинград, на наших глазах превращавшийся в город-фронт, собирал у своих стен защитников с дальних и ближних рубежей. [46]