Гренландский патруль

Пролог

Ночная пурга отполировала лед, навела блеск на прибрежные утесы. — Крааа! — резко прозвучало над фиордом. Упряжка рванулась вперед. В клубах снежной пыли и мелкой ледяной крошки почти потерялись фигуры двух лыжников, высокого и приземистого. Высокий обеими руками держался за спинку нарт, энергично отталкиваясь лыжами. Тот, что пониже, ухватился за нарты левой рукой, а правой сжимал длинный кнут, которым то и дело подбадривал заметно уставших лаек. Нужно было успеть добраться до ближайшей охотничьей хижины, пока не испортилась погода.

Они успели. Собаки получили по куску тюленьего мяса и, свернувшись калачиками, улеглись у порога. Люди растопили плавником печь, разогрели банку консервированных бобов, быстро, в полном молчании, поели. Высокий растянулся на деревянных нарах поближе к печке. Второй, чуть помедлив в тепле домика, собрал всю меховую одежду своего спутника и вышел за порог. Он плотно закрыл за собою дверь и придвинул к ней тяжелый чурбак. Затем подошел к нартам, глянул на небо, которое уже заволакивала легкая пелена высоких перистых облаков — предвестников скорой пурги, расстелил олений спальный мешок и, не раздеваясь, нырнул в него. Но перед тем он подтянул к себе лежавшую в нартах винтовку и снял с предохранителя револьвер…

Нет мира над заливами

Дании больше не существовало. Ее взял под свое непрошеное «покровительство» всесильный фашистский рейх. Король Христиан и его подданные вынуждены были подчиниться диктату.

В число королевских подданных входили и двадцать две тысячи жителей датской Гренландии, белых и эскимосов. Двадцать две тысячи гренландцев во главе [82] с губернатором Гренландии, властным и упрямым Эске Бруном.

Губернатор был потрясен решением своего монарха. Он не желал подчиняться фюреру, он хотел бороться с ним. Если бы он мог объявить Гитлеру войну, то, не задумываясь, сделал бы это тогда же, в апреле 1940 года. Служебное положение не давало Эске Вруну права объявлять войны, но создать армию он был в силах. И создал ее, настоящую датско-гренландскую армию во главе с генералом по имени Эске Брун! В этой армии, кроме генерала, был один капитан, один лейтенант и целых пять капралов! В ней не было лишь солдат, ибо эскимосы — не солдаты, они освобождены от воинской повинности, и на то есть веские причины.

Гренландия увидела европейцев тысячу лет назад, но миновало несколько столетий, прежде чем те открыли для себя существование коренных обитателей этой отнюдь не «Зеленой земли» (таков перевод слова «Гренландия»). Бог знает, сколько тысячелетий жили здесь, вырабатывали свод мудрых правил и вековых традиций, охотились и отчаянно боролись за существование эскимосы. Они били морского зверя, мускусного быка (он же — овцебык), ставили ловушки на песца, охотились на северного оленя (ныне почти совершенно исчезнувшего), вступали в схватки с белыми медведями, и далеко не всегда эти схватки заканчивались в пользу человека…

Белый медведь — удивительное создание! Он, к слову сказать, вовсе и не белый. То есть зимой он довольно чистого белого цвета, но зимой в полярных широтах темно и до тонкостей разобраться в оттенках цвета этого зверя трудно без риска быть съеденным… В остальные же сезоны медведь откровенно желтеет, особенно летом.

У него — диковинные повадки. Вроде бы он и громоздок, и медлителен, и неуклюж, но при этом может прыгнуть метров на семь и быстро «проскакать» не один километр. Медведь изумительно плавает и ныряет, совершая в воде немыслимые кульбиты. Он отлично ползает, тесно прижимаясь ко льду или снегу — чтобы не заметил тюлень, беспечно греющийся около своей лунки. Медведь и простодушен, и коварен одновременно. Он может, из любопытства, подойти к тарахтящему трактору, к жилому дому, к большой группе людей, а может и долгими часами красться за добычей, сидеть [83] в напряженном ожидании над лункой, откуда рано или поздно появится голова нерпы. И горе человеку, если по ошибке медведь примет его за тюленя! И хотя человек знает, что медведь, как и подавляющее большинство хищников, обычно не нападает первым, при встрече с этим красивым зверем он, чаще всего, не дожидается подтверждения этой теории, а норовит пальнуть по нему из винтовки…

Вековое общение гренландских эскимосов с медведями привело к простой формулировке: здесь, среди безжизненных суровых гор и льдов, человек человеку — друг, хищный зверь человеку — враг. Само сочетание слов «человек — враг» прозвучало бы для ушей эскимоса столь же дико, как и «медведь — друг»! Вот почему, когда весной 1940 года эскимосы услышали о человеке — враге, они пришли в неподдельное смятение.

Неужели же могут существовать на свете двуногие враги, целые государства людей-врагов? А если эти враги появятся здесь, значит, с ними придется бороться? Стрелять в них? Стрелять в ЛЮДЕЙ? — Нет, на это эскимосы не пойдут. Да и можно ли принимать на веру рассказы белых о том, будто далеко за морем сейчас идет битва между людьми, горят дома, плачут израненные, осиротевшие дети? Дети, величайшая радость жизни, смысл ее, ее суть! Нет, в ТАКОМ деле эскимосы не участники… Так генерал Эске Брун, верховный главнокомандующий вооруженными силами Гренландии, остался без армии.

Губернатор жил и «главнокомандовал» в гренландской столице Готхоб, на западном берегу острова. На этом же побережье, в многолюдных эскимосских поселках, сосредоточилось, по существу, все население Гренландии. Восточный берег оставался почти безлюдным. Подступы к нему с моря постоячно блокированы дрейфующими льдами, и корабли пробиваются сюда с превеликими трудностями. Добраться туда напрямик, с запада — почти невозможно: всю Гренландию перекрывает гигантский ледник, и лишь храбрецам-одиночкам, вроде Фритьофа Нансена, удавалось пересечь остров поперек. Так и получилось, что все население восточного берега сосредоточилось в основном в двух пунктах — Ангмагссалике и Скорсбисунне, не считая нескольких уединенных метеорологических станций. Все остальное пространство — безлюдная [84] арктическая пустыня. Туда-то и направил Эске Брун свою армию.

Эта семерка датчан, носивших отныне офицерские и сержантские звания, стоила многих десятков. То были испытанные полярные охотники, каждый из которых провел в Гренландии не одну зиму, великолепно знал ее природу, ее людей. И каждый из них люто ненавидел Гитлера, напавшего на их далекую родную Данию.

Полномочным командиром на восточном берегу стал тридцатидвухлетний Ив Паульсен, в прошлом — скромный продавец из Копенгагена, переквалифицировавшийся в полярного охотника. Кроме него службу на восточном берегу несли Мариус Иенсен, Курт Ольсен, Петер Нильсен, Эли Кнудсен, Карлос Зибель и Хенри Руди. Шесть датчан и один норвежец. Но о нем — особый разговор.

Строго говоря, Хенри Руди вовсе не был обязан подчиняться приказам датского губернатора Гренландии. Но Гитлер был врагом и его страны, Норвегии, и потому Хенри Руди не мог остаться в стороне. Почти всю свою сознательную жизнь он провел на Шпицбергене, охотясь там на разную живность, главным образом — на белых медведей. Он убил их более тысячи! И он же за одну ночь, бурную ночь, проведенную в Тромсё после пятилетней зимовки на Шпицбергене, ухитрился пропить из той тысячи целых полтораста шкур… Чтобы компенсировать подобные расходы, норвежец вынужден был всякий раз, пробыв на материке считанные недели, снова отправляться в Арктику. Не удивительно, что его психология мало чем отличалась от психологии коренных обитателей северных островов. Он и в мыслях не допускал, как это он — и вдруг выстрелит в человека! Справедливости ради нужно сказать, что и остальные шестеро, несмотря на их вполне осознанную ненависть к фашизму, пока не очень-то отчетливо представляли себе, как они будут воевать…

Впрочем, еще не совсем понятно — как, с кем, где они будут воевать? Зачем было вообще Эске Бруну готовиться к обороне своего острова? Кого интересуют эти голые ледяные берега? Неужели Гитлеру есть дело до Гренландии, и неужели можно принимать всерьез эту, пусть великолепную, но все-таки семерку, когда речь идет о настоящей войне в середине XX столетия? [85] И однако губернатор Гренландии ни минуты не сомневался в том, что очень и очень скоро в его владениях появятся враги.

Секретная синоптика

Гитлеровцев все время преследовали «метеонеудачи». Их метеокорабли один за другим погибали в Северной Атлантике. Автоматические радиометеостанции выходили из строя. Полеты специальных самолетов ни в коей мере не восполняли пробелов на синоптической карте, перехват чужих метеосводок оказался делом ненадежным. Нужно было придумывать нечто иное.

В один из летних дней 1941 года в кабинет руководителя германской морской метеорологической службы контр-адмирала Конрада вошел доктор X. Кнёспель, известный синоптик, приятель «милого Гольцапфеля». Он принес разработанный им план секретной германской метеорологии. Суть его заключалась в следующем.

Германия не может больше жить без регулярных, надежных сведений о погоде на Севере. Немецкие синоптики должны сами позаботиться о себе. Нужно высадить собственные метеоотряды в самых отдаленных и наиболее важных в синоптическом отношении районах Северной Атлантики и Западной Арктики. Там, в глухих фиордах, среди скал и неприступных глетчеров, под покровом полярной ночи, защищенные от кораблей союзников тяжелыми морскими льдами, немецкие метеостанции будут работать почти круглый год, посылая в эфир одной Германии принадлежащие сводки погоды. Даже если противник запеленгует их — не беда: ночью туда не добраться ни по морю, ни по воздуху, а с началом таяния морских льдов станции будут эвакуированы. Перерыв в наблюдениях будет недолгим — осенью в ту же точку подводные лодки или авиация доставят новую группу метеорологов. Конечно, риск есть, и немалый, в светлое время года противник может совершить воздушное нападение, разбомбить станцию. Но иного пути нет. В конце концов, метеогруппы будут немногочисленными, потери — не слишком чувствительными. Нужно рискнуть, игра явно стоит свеч. Он, Кнёспель, готов отправиться в Арктику с первой такой партией. Хайль Гитлер!

Адмирал Конрад не заставил долго себя уговаривать. Сомнения были только относительно места, [86] с которого лучше всего начать. Очень соблазнял Ян-Майен, небольшой вулканический остров, покрытый ледниками. Немцы уже пытались завладеть им, но англичане, взявшие под свою защиту это норвежское владение, отбили немецкую атаку. Более того, несмотря на яростные бомбардировки германской авиации, не раз уничтожавшей все постройки на острове, здесь продолжала работать метеостанция, снабжавшая союзников исключительно ценными сводками, — конвои шли в непосредственной бпизости от Ян-Майена. До самого конца войны эта станция помогала англичанам и американцам. Германским синоптикам пришлось искать другие базы для своей метеодиверсионной деятельности.

Чрезвычайно соблазняла Гренландия, но для начала решили все-таки остановиться на более доступном объекте — Шпицбергене. Союзники эвакуировали население этого архипелага, но нет-нет да и возвращались туда, в частности для метеорологических наблюдений в районе Баренцбурга и Лонгйира, норвежской столицы Шпицбергена. Германскому метеоотряду предстояло работать под носом у противника, о местонахождении которого гитлеровцам ничего не было известно (впрочем, и противник понятия не имел о том, что рядом появился враг).

Осенью 1941 года «юнкерс-52» высадил группу из десяти человек в нескольких километрах от Лонгйира. Внезапно в Ис-фьорд вошли английские минные тральщики и вспугнули немцев. Однако метеогруппа все же вернулась обратно, и четверо остались на зимовку. В мае следующего года за ними прилетел самолет, доставивший их в Норвегию.

Почти одновременно с этой группой в Кросс-фьорде, на северо-западном побережье Шпицбергена, с двух траулеров высадились еще шестеро германских метеорологов во главе с самим Кнёспелем. В нескольких километрах от главного лагеря они устроили запасной — на случай непредвиденной эвакуации. (Впоследствии подобная система была принята почти во всех немецких метеоэкспедициях: непременный запасной пункт, нередко даже не один, дополнительные склады-депо в укромных местах.) Наблюдения в Кросс-фьорде продолжались до августа 1942 года, а потом германская подводная лодка сняла эту группу. На берегу осталась автоматическая радиометеостанция, которая через две недели вышла из строя. Так завершилась [87] первая научно-диверсионная операция германских синоптиков, получившая броское кодовое наименование — «Бутон».

«Бутон» расцвел пышным цветом! Едва лишь X. Кнёспель возвратился в Германию, он приступил к созданию специальной «высшей школы» метеорологов-диверсантов, которым предстояло жить и работать в полярных районах. В укромном горном уголке Южной Германии началось обучение добровольцев из числа служащих германского военно-морского флота. К услугам «студентов» были новейшие метео- и радиоприборы, надежное и компактное снаряжение, лучшие преподаватели-синоптики, опытнейшие радисты, тренеры-альпинисты и горнолыжники. Одновременно на этих курсах велась подготовка нескольких групп, по десять — двадцать человек в каждой. Один из этих десяти — двадцати дополнительно занимался медициной, изучал основы полевой хирургии (в самые большие группы входил штатный врач-хирург). Словом, дело было поставлено на широкую ногу.

Ежегодно в Арктику стали направляться по две, три и даже четыре метеорологических экспедиции одновременно. «Орешник» и «Виолончелист», «Деревянный глаз» и «Крестоносец», «Драчун» и «Арктический волк», «Перелетные птицы» и «Кладоискатель», «Эдельвейс-I» и «Эдельвейс-II» — вот их шифрованные названия. В общей сложности за годы войны германские военно-морские силы снарядили и отправили тринадцать специальных метеорологических экспедиций на Крайний Север. Люфтваффе добавила к ним еще три. И все это — ради «нескольких точек на карте», на обыкновенной синоптической карте. А потом эти точки оборачивались зловещими крестиками на месте гибели торговых и военных судов, шедших с запада на восток, по трассе Великого западного переноса воздушных масс{3}… [88]

Нелегкой была судьба почти всех этих метеорологических отрядов. И на Шпицбергене, и на острове Надежды, и на острове Медвежьем — всюду они жили в очень тяжелых условиях, подвергаясь постоянному риску быть обнаруженными, что чаще всего и случалось. На Шпицбергене погиб при внезапном взрыве главный вдохновитель «метеовторжений» X. Кнёспель, там же была целиком захвачена в плен очередная метеогруппа. То же самое произошло и на острове Надежды, и на Медвежьем. Многие точки немцы вынуждены были эвакуировать досрочно. По-особенному сложилась судьба группы «Кладоискатель» — экспедиции, организованной на Земле Франца-Иосифа.

Эта история берет начало еще в 1931 году. Над Арктикой тогда летал немецкий дирижабль «Граф Цеппелин», экипаж которого выполнял комплекс научных исследований, в том числе аэрофотосъемку Ледовитого океана, с его побережьем, островами и архипелагами.

Поскольку полет был предприятием международным и в нем принимали участие советские специалисты, ожидалось, что после окончания воздушной экспедиции наши ученые получат обработанные результаты всех наблюдений. Однако немецкая сторона сообщила, что она, к ее глубокому и искреннему огорчению, не в состоянии предоставить в распоряжение советских коллег материалы аэрофотосъемки Земли Франца-Иосифа: фотопленка с изображением именно этого района — вот беда! — оказалась засвеченной… Двенадцать лет спустя на берегу крайнего западного острова этого архипелага — Земли Александры была высажена немецкая метеогруппа в составе десяти человек. Она была снабжена исключительно точными [89] географическими картами, созданными в результате аэросъемки с борта дирижабля «Граф Цеппелин»…

Гитлеровцы устроились здесь основательно. Соорудили утепленные дома-блиндажи с двойными стенами, окнами из плексигласа, печами и даже — для уюта — камином. Крыши были выкрашены в белый цвет, чтобы советские самолеты, часто пролетавшие над островами, не заметили потаенную вражескую базу. В штате немецкой метеогруппы был даже профессионал-охотник Вернер Бланкенбург. Он-то и явился невольным виновником драматических событий.

Однажды охотник застрелил крупного белого медведя. Через несколько дней почти весь личный состав германской зимовки уже мучился от острых болей в животе, сопровождаемых очень высокой температурой: люди отравились медвежьим мясом, у них начался трихинеллез — мучительное и опасное заболевание. Из Норвегии на Землю Александры прилетел «фокке-вульф-200», чтобы забрать персонал станции, но при посадке у самолета подломилось шасси. Прошло еще несколько дней, прежде чем незадачливым пилотам было сброшено с воздуха запасное колесо, после чего весь метеоотряд был эвакуирован.

Но, пожалуй, самым главным магнитом, объектом самых алчных «метеорологических» интересов на протяжении всей войны для гитлеровцев оставалась Гренландия. Ценность гренландских синоптических сводок понимали и союзники. Гренландские циклоны и антициклоны играют ведущую роль в формировании погоды. «Метеорологические сведения, на основании которых генерал Эйзенхауэр устанавливал дату вторжения в Нормандию, поступали главным образом из Гренландии», — таково мнение американского военного историка С. Морисона, И пусть это несколько преувеличено, пусть при планировании операции «Нептун» (высадка десанта в Нормандии 6 июня 1944 года и открытие долгожданного второго фронта) учитывались в первую очередь другие гидрометеорологические факторы (высота прилива у французского берега и погода, вызванная циклонами с запада, от британского побережья), гренландскую погоду, несомненно, всегда следовало брать в расчет.

В Гренландии действовало несколько прибрежных метеорологических станций, из них пять — на восточном берегу. С началом второй мировой войны все они [90] стали работать исключительно на союзников, чьи ближайшие базы находились в Исландии. Уже летом 1940 года четверо предателей-датчан сделали попытку тайно высадиться с радиометеорологической аппаратурой на восточном побережье, севернее Скорсбисунна, чтобы начать снабжать гитлеровцев сводками погоды, но английская канонерка «Фритьоф Нансен» перехватила диверсантов. С тех пор не проходило нескольких месяцев, чтобы гитлеровцы не предприняли попытки обосноваться на гренландском берегу. Даже в последний год войны, когда до сокрушительного поражения Германии оставались считанные месяцы, гитлеровские синоптики разработали (но не успели осуществить) план высадки в центре Гренландии, на ледниковом щите, на высоте 1500 метров над уровнем моря!

Вот почему Эске Брун ни минуты не сомневался в том, что рано или поздно в Гренландию придет враг. Осознавали это и союзники. Еще летом 1940 года Соединенные Штаты Америки установили «неофициальный протекторат над Гренландией», а Береговая охрана США выделила специальные суда для патрулирования в гренландских водах. Один из крупнейших экспертов по ледовой обстановке адмирал Эдвард Смит, по прозвищу «Айсберг», вскоре возглавил особое соединение. Его задачей было искать и уничтожать тайные германские радиометеостанции в Гренландии. Армия из семи человек сделалась составной частью этого патруля. Пожалуй, самой важной частью, ибо она непосредственно охраняла землю Гренландии, ее наиболее труднодоступное, суровое и безлюдное восточное побережье, то самое побережье, где всего вероятнее была высадка фашистского десанта.

В глубоких фиордах и широких заливах, над базальтовыми скалами и голубыми глетчерами звучали пока лишь мирные охотничьи выстрелы, но война уже неумолимо приближалась и сюда. Весь вопрос был в том, где и когда произойдет вторжение…

Где и когда?

Пять шестых площади Гренландии занимает исполинский ледник, уступающий по размерам лишь ледниковому покрову Антарктиды. Лед подступает почти к самому берегу моря, и только узкая полоска [91] прибрежной суши свободна от него. Ледниковые языки круто спускаются к воде, они быстро движутся, и поэтому их прорезают страшные бездонные трещины. Там, где ледяной язык встречается с морской водой, от него откалываются гигантские айсберги. Даже в разгар лютой гренландской зимы передвигаться по морскому льду вблизи фронта ледника крайне рискованно: ледники движутся и зимой, тяжелые айсберги проламывают морской лед, в нем образуются длинные змеящиеся трещины.

Достаточно взглянуть на самую общую карту Гренландии, чтобы убедиться: на всем восточном побережье есть лишь один подходящий обширный участок для высадки тайной экспедиции. Это горно-фиордовое побережье между 70 и 77º северной широты{4}.

По протяженности эту горную область можно сравнить с Карпатами, а высота гор здесь много больше. Древние массивы разбиты тектоническими трещинами на многочисленные глыбы, море затопило понижения между ними, образовав гигантскую систему глубоких фиордов, крупнейшую на земном шаре. На десятки километров в глубь Гренландии могут заходить по этим фиордам океанские корабли. Покровный ледник здесь отступает к западу, и к морю выходят лишь отдельные его языки. Обилие фиордов, мелких и крупных островков с уютными потаенными бухточками — все это позволяло выбрать здесь надежный уголок для метеодиверсионной деятельности.

Заместитель главнокомандующего, его полномочный представитель на восточном побережье капитан Ив Паульсен прожил в этом краю несколько лет и прекрасно знал свои владения. Он, как никто другой, понимал всю сложность и опасность порученного ему [92] задания: начиная с весны 1942 года проводить регулярный объезд и осмотр береговой линии между 70-й и 77-й параллелями. По прямой — четыреста с небольшим миль. Но ведь линия берега — не воздушная прямая! Это причудливо изрезанная кривая, то углубляющаяся в «тело» острова, то вонзающаяся в море неуклюжим остроконечным мысом. Это тысячи заливов и заливчиков, проливов, островков. И каждый нужно объехать, обойти, обследовать. Так под власть Паульсена подпало несколько тысяч миль гренландского берега!

Залив Скорсби на юге и остров Иль-де-Франс на севере — вот границы деятельности патруля. А ровно посредине, на берегу острова Клаверинг, основная база отряда Паульсена — Эскимонесс. На протяжении десяти с лишним месяцев в году отсюда будут уходить на север и на юг, вдоль побережья, собачьи упряжки датчан и эскимосов (вынужденных силой обстоятельств так или иначе участвовать в этой странной и, к счастью, пока «заочной» войне людей). И норвежец Хенри Руди, капрал гренландской армии, тоже будет уходить то на север, то на юг. Десять с лишним месяцев на собаках, остальное время — на моторных лодках, вдоль и поперек фиордов, лавируя среди морских льдин и коварных айсбергов.

Крошечный полярный поселок Эскимонесс, в центре которого — высокая мачта с развевающимся датским флагом (хотя в самой Дании реют уже другие, чужие флаги). И от этого поселка — тысячи миль дорог, непрерывные наблюдения. Нужно все время следить, не появились ли в Гренландии враги. Если появились — действовать по собственному усмотрению, в зависимости от обстоятельств. Лучше всего — немедленно уничтожить их. В любом случае — дать знать об этом по рации в Готхоб. Губернатор тотчас свяжется с Исландией, с американцами. Прилетят бомбардировщики, и от пришельцев не останется и следа!

Всю весну, лето и осень 1942 года патруль Паульсена провел в трудах и заботах. По льду фиордов пролегли аккуратные санные следы, были обследованы все укромные бухточки, осмотрены все охотничьи хижины — маленькие, но столь дорогие сердцу каждого полярного промышленника домики, разбросанные по всему побережью через каждые пятнадцать, двадцать, сорок миль. В таких хижинах охотники и участники полярных экспедиций всегда могли найти прибежище [93] на случай непогоды или внезапной болезни. Теплая печка, длинные нары, добротные стены, запас продовольствия, заботливо оставленного кем-то из побывавших здесь прежде, — чего еще желать путнику!

Наступила зима, сгустилась полярная ночь. Патруль работал «вхолостую» почти целый год.

Начинался март 1943 года. Все дольше и ярче сияло арктическое солнце, зарождался многомесячный полярный день. Самое приятное время на Севере! На морском льду возле лунок нежатся тюлени, оживают, становятся драчливыми ездовые собаки, подолгу стоит ясная спокойная погода. И до чего же славно промчаться в нартах по гладкому, утрамбованному зимними пургами снежному насту и голому ровному льду! Сейчас бы только охотиться, промышлять морского зверя, бить мускусных быков… Но у патруля иные задачи.

8 марта Паульсен собрал всех обитателей Эскимонесса и прочертил на карте несколько маршрутов предстоящих весенних рейдов. Один из них петлей охватывал небольшой островок Сабине, лежащий милях в семидесяти от Эскимонесса. Маленький крепыш Мариус Иенсен не скрывал недовольства, узнав, что именно ему предстоит отправиться к Сабине. Он уже бывал в тех краях — ничего хорошего, одни неприятности! Восточно-гренландское морское течение становится там особенно интенсивным, лед у островка всегда изломан, охоты нет вообще — зверь не хуже человека понимает, что такое «плохо»!

— Послушай, Паульсен. Мы же с Ольсеном были там совсем недавно, за это время ни одно судно не могло туда подойти. Да ты лучше меня знаешь, что только круглому идиоту придет в голову устраивать станцию на Сабине!.. Курт, помнишь, как мы едва не утонули там в октябре? Знаешь что, Паульсен, давай я лучше съезжу на Иль-де-Франс, а? По крайней мере не вернусь порожняком, мяса для собак раздобуду, если уж не найду твоих распроклятых немцев! Ты совсем на них помешался, должен тебе сказать. И нас заодно с ума сводишь. Ну, договорились? Беру пару эскимосов, Эвальда и Томаса, и…

— Хватит, Мариус. Поедешь к Сабине. Ты и в прошлый раз увиливал, ты всегда увиливаешь от Сабине. Три года мы с тобою зимуем, вроде бы ты и не трус, а вот спорить любишь. Я знаю, что там тяжело, но зато тебе знакомы все подходы к острову. А на [94] Иль-де-Франс кто-нибудь другой поедет. У нас, ты же видишь, совсем нет людей, а самая работа сейчас и начинается. Словом, не теряй времени, собирайся. Бери своих эскимосов, и поживее, пока не запуржило.

…Три упряжки медленно огибали остров Сабине. Как и предвидел Иенсен, здесь было невероятное ледяное крошево. Битый лед дышал, его кружило, быстро уносило на юг, и не успел Иенсен крикнуть своим спутникам, что нужно бы забрать подальше в открытое море, как сани Эвальда зацепились полозьями за ребристую льдину, опрокинулись, собаки рванули, понесли и, не сбавляя скорости, влетели в ледяную кашу. Прыгая со льдины на льдину, люди вытягивали из воды полузахлебнувшихся животных, одновременно стараясь удержать тонущие сани.

Им удалось выбраться из опасного места, но теперь нужно было спешить к домику на берегу острова, чтобы обогреться, обсушиться, успокоить собак. Этот домик стоял на южном берегу острова Сабине, в бухте, носящей зловещее наименование — гавань «Германии» (в 1869 — 70 году здесь зимовал экипаж немецкого судна «Германия», потерпевшего неудачу при попытке пройти напрямик к Северному полюсу). Иенсен и оба его спутника устремились к домику, как вдруг…

Прямо перед ними, шагах в пятидесяти, у порога хижины застыли две человеческие фигуры. В первое мгновение Иенсен подумал, что кто-то из товарищей по патрулю опередил его и завернул к Сабине. Сейчас один из них радостно бросится навстречу приятелям, а второй, конечно же, поспешит в дом — готовить чай. Однако уже в следующее мгновение произошло нечто непостижимое: две фигурки ожили и бросились бежать прочь от хижины. Иенсен даже не успел окликнуть их. Вот они уже карабкаются по крутому утесу, торопятся, скользят, срываются, но продолжают лезть все выше и выше. Еще несколько секунд — и они исчезают, перевалив через гребень!

Иенсен ошеломлен. Эскимосы — еще более. Оружие так и не снято с плеч, они стоят, словно зачарованные, не в силах поверить, что перед ними только что были враги. Еще не до конца осмыслив случившееся, не позаботившись принять хотя бы самые элементарные меры предосторожности, они кинулись к домику, вбежали в распахнутую дверь. [95]

В хижине было пусто. На столе дымился открытый термос, рядом стояли две кружки с недопитым кофе. На нарах валялась портупея с кобурой, в кобуре был револьвер. На спинке легкого складного стула аккуратно висел китель непривычного покроя. Справа, на груди красовалась какая-то диковинная эмблема. Что-то вроде черного паука с переломанными под прямым углом лапами…

Был полдень 11 марта 1943 года.

Лейтенант Риттер

Все началось в конце лета 1942 года. 22 августа из оккупированного гитлеровцами норвежского порта Тромсё вышло в море небольшое промысловое судно, рыболовный траулер водоизмещением 284 тонны. Ничего особенного — хотя идет война, рыбакам ведь надо же как-то жить! Море было пустынно, однако окажись поблизости посторонний наблюдатель, он наверняка поразился бы странным маневрам судна. Вместо того чтобы взять курс в открытое море, оно почему-то резко свернуло к небольшому островку у северного побережья Норвегии, вошло в бухту и оставалось там до тех пор, пока над его мачтами не пролетел самолет-разведчик. Когда с борта самолета на траулер поступили сведения о состоянии льдов в Гренландском море, капитан скомандовал: «Полный вперед!»

Неприметный траулер назывался «Заксен». Это было уже знакомое нам немецкое диверсионно-метеорологическое судно, которое в 1940 и 1941 годах успело поработать в водах, омывающих Восточную Гренландию. Теперь оно шло в свой третий специальный рейс. «Заксен» двигался зигзагами, уклоняясь от встреч с другими кораблями, его передатчик молчал, на палубе не было видно людей. Шторм не щадил суденышко, но он же помогал оставаться незамеченным. На пятые сутки плавания, миновав полосу плавучих льдов, «Заксен» приблизился к северному берегу острова Сабине.

Двадцать седьмого августа 1942 года, в те самые часы, когда за многие тысячи миль отсюда, в Карском море, шло сражение между советскими полярниками и германским тяжелым крейсером «Адмирал Шеер», маленький траулер входил в ззлив «Ганзы» (названный так в память о другом судне, стремившемся в 1868 году [96] достичь Северного полюса). Возле самого берега «Заксен» внезапно дернулся и прочно сел на мель. На палубу высыпали люди в серых мундирах. Их было восемнадцать — экипаж из одиннадцати человек, три метеоролога, два радиста, врач и капитан судна, он же — командир всей группы, лейтенант германского военно-морского флота Герман Риттер.

Риттер был настоящим полярником. Больше пяти лет он безвыездно прожил на Шпицбергене, великолепно знал и чувствовал северную природу, был метким стрелком, хорошо владел навыками наблюдателя-метеоролога, имел неплохую геологическую подготовку. До Шпицбергена он несколько лет плавал на китобойных судах, бывал в Антарктике, слыл опытным навигатором. Ему шел пятьдесят второй год.

Еще месяц назад он и думать не думал о Гренландии. Он ждал командировки в Японию: затевалось одно деликатное дельце, связанное с операциями в советской Арктике, нужно было установить связь с «нейтральными» японскими коллегами, нуждавшимися в советах бывалого полярника. Однако предполагаемая поездка почему-то так и не состоялась, и вместо Японии пришлось отправиться в другое «теплое» местечко — Гренландию.

Он принял это назначение без энтузиазма, больше того — со смешанным чувством растерянности и досады. Ведь, что ни говорите, но лейтенант военно-морского флота Риттер был все же в первую очередь моряком и полярником. Легко ли ему будет в случае надобности — а это более чем вероятно — стрелять в людей? В эскимосов, датчан, норвежцев, американцев! (Соединенные Штаты еще в декабре 1941 года официально вступили в войну с Германией, и с тех пор любые немецкие акции в районе Гренландии приобретали печать «законности».)

Но было еще одно чувство, и оно подавляло все сомнения и страхи — чувство долга офицера германского рейха. Его послали в Гренландию на выполнение сверхсекретного, сверхважного, сверхпочетного задания. Ему поручалось обеспечить родину регулярными надежными сводками погоды. Его направили сюда работать, и он будет работать, добросовестно и четко. А если потребуется — будет сражаться. С кем угодно, какими угодно способами. В Северной Атлантике ждут его метеосводок затаившиеся на глубине подводные [97] лодки, юркие эсминцы, могучие линкоры. Они их получат. Получат, как любит повторять адмирал Дениц, «в нужном месте и в необходимое время»!

…«Заксен» застрял на мели основательно. Риттер решил не трогать его, подождать, пока судно не вмерзнет накрепко в лед — благо зима уже надвигалась. Лейтенант приказал замаскировать траулер брезентом, и теперь судно должно было казаться с воздуха обыкновенным айсбергом. Командир разделил экипаж на две половины: девять человек остались на борту, девять — обосновались в двух домиках, наскоро собранных на берегу, в полумиле от судна. Наладили телефонную связь, провели с «Заксена» электрический кабель, и в домиках стало светло. Устроили на берегу несколько аварийных и вспомогательных складов, все постройки по самую крышу обложили снегом. Лишь радиомачты и флюгерные столбы выдавали присутствие людей, но с каждым днем становилось все темнее, и вероятность появления американских бомбардировщиков уменьшалась. 7 ноября началась полярная ночь.

Уже в сентябре тайная метеорологическая станция на восточном побережье Гренландии передала в бюро погоды вермахта первыа сводки. На материке ликовали: трижды в сутки, причем всякий раз на новой волне (чтобы сбить с толку пеленгаторщиков противника), из Гренландии поступали ценнейшие сведения о погоде.

Ни один из восемнадцати, за исключением командира, не имел опыта полярных зимовок. Ни один, включая командира, не бывал прежде в Гренландии. Им было известно о том, что южнее их базы стоит датский поселок Эскимонесс, но о существовании патруля, призванного охотиться за ними, они не подозревали. Немцы вообще не опасались датчан и эскимосов. По крайней мере — до весны: слишком неуютным, непривлекательным для местных охотников был остров Сабине и ближайший коренной берег Гренландии. Они боялись только американских бомб, но и эти страхи можно было отложить до весны, до наступления светлого времени. А там — недолго и до отъезда на родину, летом их обязательно сменят.

Нельзя сказать, что немецкая база и ее обитатели выглядели по-полярному. У них не было ни одной собаки — лишние следы, собачий лай, вместо унтов воины вермахта носили положенные по уставу сапоги [98] (метеодиверсионная деятельность только-только разворачивалась, начальство еще не до конца осознало специфику этого дела). Впрочем, унты им были бы пока ни к чему: командир запретил отходить от жилья в темное время хотя бы на десяток шагов. Сравнительно «далекие» экскурсии совершали лишь наблюдатели — метеоплощадка, как и предписывает инструкция, была оборудована в ста пятидесяти метрах от строений.

Итак, под 75-й параллелью обосновалась немецкая полярная станция. Восемнадцать человек, на долгие месяцы оторванные от мира. Они хорошо питались. Добродушный коротышка-кок Отто Мёллер наловчился даже делать мороженое из смеси сгущенного молока и свежего снега (к того, и другого было предостаточно). Персонал зимовки спокойно встретил темную полярную ночь, без приключений дожил до рождества. Но с первых дней нового, 1943 года на немецкой метеорологической станции возникло определенное ощущение тревоги.

И немудрено: завершалось, катастрофически для рейха, сражение на Волге. Кое-кто из немцев знал английский, и потому содержание радиопередач союзников перестало быть тайной для всех. Ситуация на советском фронте была удручающей, и отчетливее других это понимал Риттер, самый старший и опытный из них. Понимал и не мог не делиться своими тревогами с теми, кто был ему особенно близок и симпатичен. С врачом Рудольфом Сенссе, например. На зимовке ведь меньше всего думаешь о гестаповских осведомителях. Однако как ошибается тот, кто полагает, будто в высоких широтах гестапо утрачивает бдительность! Нет, оно не дремлет и в условиях бесконечно долгой северной ночи! И самым «бодрствующим» на острове Сабине был молодой метеоролог с невыразительной внешностью и тихим приятным голосом.

Еще при первом их знакомстве в Тромсё, перед отплытием, Риттера поразило странное, как ему тогда показалось, решение командования назначить третьим метеорологом этого тихого молодого человека, путавшего барометр с термометром. На недоуменный вопрос Риттера синоптическое начальство ответило уклончиво, посоветовав ему не обращать на подобные странности внимания: «Он из другого ведомства. На зимовке всему обучится, вы ему поможете. Не вздумайте только муштровать его — у него свои заботы…» [99]

«Тихий» по возрасту годился Риттеру в сыновья, но временами в нем проглядывала какая-то особая, сытая самоуверенность. С первых же дней пребывания в Гренландии он поставил себя так, что Риттеру волей-неволей пришлось считаться с ним как со своеобразным заместителем. «Тихий» стал вмешиваться во все дела, он ухитрялся поучать старшего метеоролога, или, как он значился в списках экспедиции, «научного руководителя группы» Готтфрида Вайса, давал медицинские советы доктору Секссе и нередко вынуждал достаточно упрямого и самолюбивого Риттера поступать против собственного желания и здравого смысла.

Какое-то время удавалось избегать прямых конфликтов, но однажды все-таки произошло столкновение. Риттер лежал на койке с книгой в руках. Чтение захватило его. Чувствовалось, что автор знает Арктику. Особенно приятно было, что в нескольких главах речь шла о столь милом сердцу лейтенанта Шпицбергене. В дверь постучали. Риттер не успел откликнуться, как в комнате появился «Тихий». Через мгновение книга оказалась в его руках. Медленно, нараспев он произнес длинную, явно «неарийскую» фамилию автора и резко, без улыбки, спросил:

— Ну и как, нравится?

Риттер вскипел:

— Во-первых, я не приглашал вас войти. Во-вторых, позвольте мне самому выбирать книги для чтения. А в-третьих, в-третьих, мы с вами находимся в Гренландии, и здесь командую Я! Я! Слышите?! Я!!!

Через полчаса смущенный радист доложил Риттеру, что господин третий метеоролог подал ему текст шифрованной радиограммы. Он, радист, заметил господину третьему метеорологу, что необходимо разрешение господина лейтенанта, но господин третий метеоролог сказал: «Хватит болтать, Гюнтер, и немедленно передайте это, иначе у вас будут серьезные неприятности». Он не мог ослушаться…

Сомнений больше не было — на зимовке находится официальный представитель гестапо, и, надо признать, он хорошо отрабатывает свой хлеб. Впрочем, разве сам он, Риттер, не отрабатывает свой хлеб? Про себя он может думать все, что ему заблагорассудится, никакие еженедельные промывки мозгов — политические занятия (плод творчества «Тихого») не убедят его в том, что черное — это белое и что дела Германии идут [100] отлично. Можно беспокоиться за судьбу своих близких, бояться американских бомб, отгонять от себя мысль о встрече с датчанами, которых придется убивать (хотя, видит бог, он этого не желает). Можно мучиться угрызениями совести… Но при всем этом он, лейтенант Риттер, командир секретной гренландской базы, блестяще организовал дело!

Под его руководством создана и действует под носом у врага метеостанция вермахта, первая постоянная германская радиометеостанция в Гренландии. Позади темная зима, наступил, хотя и зверски холодный, но уже достаточно светлый март. Стало веселее на душе, можно понемногу начинать короткие прогулки по окрестностям. Его подчиненные славно работают, они заслужили небольшой отдых. Вот и сегодня он разрешит двум своим людям, штурману Гансу Рёттгеру и боцману Альфреду Претшу, прогуляться в гавань «Германии», за пять миль от базы. Пусть немного разомнутся, при случае — поохотятся, заодно посмотрят, нет ли в окрестностях чужих следов.

Все хорошо, все хорошо… Сводки идут в штаб бесперебойно, трижды в день. Короткие сводки, всего несколько комбинаций цифр:

24876 55013 99845 33122 77600 00000 12424 38746 65938 — и тонет разорванный торпедой американский транспорт «Дорчестер» (3 часа 55 минут 3 февраля 1943 года, 150 миль от мыса Фарвель, южная Гренландия; из 904 человек погибло 605);

77396 77576 77465 24242 99787 88787 57684 30404 00001 — и гибнут один за другим шесть кораблей очередного союзного конвоя (между 6 и 10 марта 1943 года, Датский пролив; из 275 человек утонуло 199)…

Сводки идут в штаб, оттуда — на линкоры, крейсеры, эсминцы, подводные лодки, самолеты-торпедоносцы. И погружаются в пучину взорванные корабли, пытающиеся пересечь Северную Атлантику, над которой отныне незримо властвует и он, лейтенант флота рейха Герман Риттер!

Нападение

…Мариус Иенсен долго недоуменно смотрел на немецкий китель, медленно осознавая, что вот и настал тот момент, которого второй год ждали Эске Брун и Паульсен. А он, Иенсен, упорно не верил им! [101] Значит, немецкая база где-то совсем близко: те двое были без собак и снаряжены чересчур легко. Видимо, прогуливались. Нужно мчаться на юг, в Эскимонесс, к Паульсену, к рации. Поскорее дать знать губернатору, пусть немедленно вызывает американцев!

Три упряжки двинулись в путь. Иенсен не взял с собою ничего из обнаруженных в хижине предметов. Даже револьвера: он и сейчас еще не думал о таких понятиях, как трофеи, он знал только, что в Гренландии не берут без спроса чужие вещи… Эскимосы, во всяком случае, вряд ли поняли бы его. Они и без того подавлены — война все-таки пришла на их землю!

До Эскимонесса было семьдесят миль. К вечеру того же дня 11 марта, преодолев почти треть пути, упряжки подъехали к охотничьей хижине. Кажется, можно передохнуть. Дьявольски устали собаки, они ведь так и не успели прийтм в себя после ледяного купания возле острова Сабине. Отдыхать, отдыхать… Стемнело, до утра опасаться нечего, ночью немцы не решатся преследовать их. Собаки распряжены, накормлены. Люди блаженно греются у печки, сушат промокшую одежду. Мариус Иенсен подробно заносит в дневник последние события. Наконец они ложатся. Часовой? А собаки на что?! Они предупредят об опасности надежнее любого часового.

…Тем временем по следам трех гренландских упряжек размеренным шагом шли восемь человек в сапогах.

Едва на базу прибежали полуживые от страха незадачливые «отпускники», как Риттер понял все. Случилась беда: его секретная станция обнаружена. И если сегодня же не перехватчть лазутчиков, на «Заксен», на жилые домики в заливе «Ганзы» посыплются вражеские бомбы! Нужно догнать, схватить их, не дать разгласить тайну. А там уж будет видно, как поступить. Полярное братство, арктическая дружба — все это болтовня! Сейчас нужно действовать. Через несколько минут отряд во главе с Риттером вышел в путь по четким следам санных полозьев.

Дорога была нелегкой. Мартовское солнце, правда, еще не успело растопить снег, но его верхний слой уже заметно раскис, особенно там, где по нему прошли упряжки. Преследователям гришлось худо. Ослабевшие за долгие месяцы зимнего бездействия, плохо обмундированные, изрядно перепуганные свалившейся на них [102] напастью, они двигались медленно, неуверенно, с частыми привалами. Долго отдыхать командир не позволял. Он знал, что сейчас решается их судьба, и остальные, кажется, тоже поняли это. Шаг их делался тверже, исчезала растерянность, и в итоге за двенадцать часов они прошли вдоль берега, по ледяному заснеженному морю, двадцать с лишним миль. В полночь, в кромешной темноте, они появились возле хижины, в которой заночевал патруль.

Изнуренные собаки залаяли слишком поздно. Эскимосы, спавшие одетыми, выскочили из домика и скрылись за ближайшим холмом. Иенсен успел схватить лишь карабин. Его унты, рукавицы, меховая парка остались в доме. К счастью, на небе не было луны, и ему удалось укрыться за большим камнем на склоне холма. Немцы не отважилась углубляться а темноту, но и уходить отсюда они не торопились. Иенсен с ужасом понял, что ему суждено замерзнуть на голом заснеженном склоне. Или сдаться в плен…

Был, правда, еще один выход: двигаться. Во тьме, без одежды, в тонких меховых чулках вместо унтов или, на худой конец, сапог. Двигаться к Эскимонессу, до которого оставалось около пятидесяти миль. Еще накануне он договорился с эскимосами, что в случае беды тот, кому удастся избежать ее, отправится в Эскимонесс, не дожидаясь других. Главное — предупредить своих о большой опасности, нужно, чтобы о ней узнала вся Гренландия.

Мариус Иенсен шел наугад, чутьем выбирая направление. Он знал здесь каждый поворот берега, но сейчас стояла ночь. И был мороз, градусов тридцать, слава богу, что без ветра, иначе бы — конец… Он шел все быстрее, потом побежал, но согреться не мог. Рассвет облегчил ему путь, но принес новые переживания: его могли заметить издалека и спокойно пристрелить. Однако пока никто не преследовал его.

Риттер жадно знакомился с поклажей нарт, с обстановкой в домике. Он сразу заметил на столе раскрытый дневник и углубился в чтение — зная неплохо норвежский, он без труда понимал датский. То, что он прочел, потрясло его. Оказывается, уже второй год за ним и за его людьми охотятся, его ищут, чтобы убить! Оказывается, какой-то Эске Брун отдал распоряжение: «Если обнаружите немцев — не подвергайте себя напрасному риску и стреляйте первыми». Вот оно что, [103] «стреляйте»! Полярные братья, арктические друзья… Этот парень-датчанин слишком разоткровенничался в своем дневнике. Смотрите, что он пишет: «Мне тяжело думать о том, как я выстрелю в человека. Пускай даже врага. Я еще никогда не убивал человека, мне страшно. Конечно, они наши враги, но мне все равно не хочется их убивать».

Рассюсюкался, жалко ему стало врагов! Однако он все-таки собирался выполнить приказ этого своего губернатора и стрелять в него, Риттера, в его людей! Постой, постой, он тут упоминает какого-то Хенри Руди. Риттер знавал на Шпицбергене одного норвежца по фамилии Руди. Великолепный охотник, чуть старше его самого. А уж пьяница — второго такого не сыскать! Рассказывали, как он пропил однажды за ночь то ли сто, то ли двести медвежьих шкур, все Тромсё тогда пило на его деньги. Да, веселый человек, щедрый. Они не раз встречались в Адвент-бее. Неужели тот самый Хенри Руди? Что ж, пусть даже он. Теперь-то Риттер знает цену разговорам о полярном братстве. Пусть только ему попадется этот шпицбергенский «братец»!

Первым побуждением Риттера было немедленно двигаться к Эскимонессу, уничтожить одним ударом всю компанию — из дневника он понял, что патруль базируется именно там. Но здравый смысл подсказывал ему, что этого делать не следует. Его люди плохо подготовлены к такому походу. Случись пурга — все они погибнут. К тому же необходимо срочно сообщить командованию обо всем, что произошло за последние сутки. Значит, нужно возвращаться на базу — не дробить же и без того маленький отряд!

Лейтенант приказал двигаться домой. Забрав нехитрые пожитки Иенсена и — что было гораздо существеннее — три трофейные упряжки, отряд с рассветом вышел в обратный путь и в тот же день прибыл в залив «Ганзы». Тотчас в эфир ушло сообщение о встрече с патрулем. В ожидании распоряжений из штаба Риттер, не теряя времени, приступил к интенсивным занятиям с солдатами, чтобы обучить их искусству езды на собаках. Поначалу дело шло туго, собаки, привыкшие к эскимосским командам, не желали понимать язык врага. Однако опыт и терпение Риттера взяли свое, лайки-«коллаборационистки» стали верой и правдой служить новым хозяевам… [104]

А Мариус Иенсен шел на юг. Вернее бежал. Сбавить темп он не мог — мороз быстро убил бы его. Меховые чулки порвались о камни и острые льдинки, сильно кровоточили ноги. То и дело с прибрежных гор срывался шквалистый ветер. Начнись сейчас пурга, и ему не спастись: вплоть до самого Эскимонесса не было ни одной охотничьей хижины.

Внезапно он наткнулся на следы своих эскимосов. Очевидно, опасаясь погони, те первое время пробирались по горам и лишь позже перешли на морской лед. На душе стало немного легче, но двигаться с каждым шагом становилось все тяжелее. Болели окровавленные ступни, терзала жажда. Он на ходу сосал кусочки льда, «смазывал» снегом раны на ногах. От чулок почти ничего не осталось. Он отрезал ножом рукава куртки и обмотал ими ноги, но тряпки то и дело сползали, приходилось сбавлять шаг, поправлять эти эрзац-унты.

Начало пригревать солнце, и стало совсем плохо. Он задыхался, скользил, падал. И все же двигался, почти не сбавляя скорости: слишком многое зависело от благополучного завершения этого арктического марафона! Когда до Эскимонесса оставалось две мили, Мариус Иенсен нагнал обоих эскимосов. В полдень 12 марта 1943 года, проделав за двенадцать часов путь в пятьдесят миль, они появились в «столице» патруля перед изумленным Ивом Паульсеном.

«Огнем и мечем»

Через несколько минут из Эскимонесса в Готхоб ушла шифровка Эске Бруну, где излагалось случившееся. В ожидании ответа капитан Ив Паульсен стал думать о том, как отразить атаку. В том, что очень скоро она состоится, он не сомневался. Положение осложнялось тем, что к моменту возвращения Иенсена в поселке находились только Паульсен и семнадцатилетний радист Курт Ольсен — остальные были в очередном патрульном рейде. Самое неприятное заключалось в том, что трое пребывали о это время далеко на севере и могли на обратном пути попасть в лапы к немцам. Гитлеровцы наверняка перекрыли маршруты, связывающие Эскимонесс с отдаленными северными объектами: дневник Иенсена, к сожалению, давал им на сей счет подробную информацию… [105]

Паульсену не оставалось иного выбора, как отправить на север гонца с единственным заданием — предупредить товарищей о смертельной опасности. Выполнить это поручение мог один только Мариус Иенсен. Ранним утром 13 марта, на следующий день после своего удивительного марафона по гренландским льдам, Иенсен в одиночестве выехал на собаках на север. Ему предстояло каким-то образом миновать немецкую базу, обойти ее и проскочить к далекому острову Иль-де-Франс — крайней точке патрулирования. Там где-то один, без эскимосов, пребывал сейчас Эли Кнудсен, двадцатилетний отчаянный парень. Нужно предупредить в первую очередь его, а попутно — и всех, кто встретится.

Между тем Риттер получил краткий приказ из штаба: «Атаковать и уничтожить Эскимонесс. Действовать сообразно обстановке». Последнее наводило на неприятные раздумья. Здесь явно не обошлось без козней «Тихого». Видно, его приятели, получив кляузу на Риттера, захотели проучить стареющего лейтенанта, заставить его понервничать. «Сообразно обстановке»… Останешься на базе «сообразно обстановке» — обвинят в трусости. Атакуешь датчан — и, кто знает, унесешь ли ноги! Однако приказ в любом случае недвусмысленно нацеливал на Эскимонесс. Да, по правде говоря, у него самого чесались руки разделаться с наглецами. «Стреляйте первыми»! Ладно, посмотрим, кто выстрелит первым!

…День проходил за днем, а в датском поселке все было спокойно. Правда, эскимосы-караульные (что само по себе нелепость — как можно охранять поселение от ЧЕЛОВЕКА?!) не раз поднимали ложную тревогу: в каждой черной точке, появившейся на горизонте, им теперь чудился враг. Но кругом было по-прежнему тихо. Вот только Паульсену эта тишина не нравилась. Он предпочел бы услышать гул тяжелых самолетов, приближающихся с юго-востока, со стороны Исландии. Самолетов с американскими опознавательными знаками. (Почему они тогда не появились — остается загадкой по сей день.)

Двадцать третьего марта Паульсен вдруг ощутил смутную тревогу. Вероятно, причиной тому был туман, сгустившийся над морем. Перед тем долго стояла исключительно ясная погода, прибрежные полыньи клубились паром — и вот, пожалуйста, иэвольте радоваться, [106] туман! Командир патруля приказал усилить наблюдение, и Курт Ольсен выехал на собачьей упряжке к высокому мысу милях в пяти от поселка. Не прошло и четверти часа, как Паульсен увидел мчащуюся назад упряжку. До его ушей донесся вопль Курта:

— Они идут! Их ужасно много!

Был вечер. В сочетании с туманом сумрак казался особенно густым. Но вскоре и Паульсен увидел с порога дома группу людей — зрелище, совершенно непривычное для полярного охотника-одиночки. Послышался лай: плененные немцами эскимосские собаки радовались возвращению домой. Откликнулись их местные сородичи. Паульсен и Опьсен бросились в дом, а эскимосы, как и решено было заранее, вскочили в нарты и помчались на юг. Это не было дезертирством — эскимосы не числились солдатами…

На двоих датчан имелись две винтовки. Сколько раз молил Паульсен американцев прислать ему хотя бы один пулемет! (Эти просьбы были услышаны лишь через несколько месяцев, и пулеметы были сброшены на парашютах уже после того, как нужда в них отпала.) Немцы же пулемет имели. Они привезли его на одной из трофейных упряжек. У каждого был автомат. Риттер привел с собой лишь пятерых, но его расчет был точен: из дневника Иенсена он узнал истинное соотношение сил, а также и то, как плохо вооружен патруль. Пулемет и автоматы гарантировали успех.

Остановившись на морском льду у самого берега, отряд укрылся за крупным айсбергом, вмерзшим в лед. Риттер приступил к переговорам. Сначала он окликнул по имени Паульсена, а потом — поскольку тот не ответил — перечислил подряд всех остальных военнослужащих гренландской армии. В его тоне звучала издевка: вот, мол, все ваше могучее воинство, я его знаю наперечет! Затем последовал учтиво рыцарский вопрос:

— Ну, что, вы намерены сопротивляться!?

Паульсен коротко выкрикнул:

— Да, намерены!

По домику ударил трассирующими пулями пулемет. Датчане успели сделать наугад несколько винтовочных выстрелов, но тут у порога взорвалась граната, за нею — вторая, сверкнуло пламя взрывов, вылетели стекла. Они бросились по лесенке на чердак, к люку — аварийному выходу на случай пурги. Им [107] удалось спрыгнуть на землю с задней стороны дома. Две фигурки метнулись в разные стороны и потерялись во тьме.

Риттер торжествовал: Эскимонесс, «осиное гнездо» — в его руках! Он распорядился взять все продукты и меховые одежды со склада, забрать собак и сжечь поселок дотла. Что касается его горе-защитников, то они обречены. Без собак и походного снаряжения им долго не продержаться. А до ближайшего населенного пункта, острова Элла на юге — свыше двухсот миль!

Он торжествовал бы еще больше, если бы знал, как был одет Паульсен. На командире гренландского патруля не было ни верхней одежды, ни унтов. Только рубашка, брюки и сапоги из тюленьей кожи, заменявшие Паульсену ночные туфли: он ведь готовился к бою, а не к бегству! И не его вина, что защитить Эскимонесс не удалось — слишком неравными оказались силы. Словом, Паульсен был сейчас в таком же точно положении, как Иенсен десять дней назад. Только впереди лежали не пятьдесят, а двести миль пути, которые, даже при всем желании, не пробежишь… Ольсен же был экипирован много лучше: отправляясь на наблюдательный пункт, он был одет по-походному. И вообще ему неслыханно повезло: через день после бегства из Эскимонесса он встретил упряжку Хенри Руди, возвращавшегося из очередного патрульного рейда на юг, и вдвоем они благополучно добрались до острова Элла.

Паульсену пришлось туго. Он знал, что ни в одной из хижин, которые будут встречаться ему по дороге, он не найдет ни еды, ни одежды. Все уже было давным-давно израсходовано во время многочисленных патрульных поездок, уже много месяцев запасы не пополнялись — не до того было. К счастью, в первой же хижине ему удалось разыскать кусок старого брезента и рваный спальный мешок. Он прорезал в мешке отверстие для головы и облачипся в него, словно в парку, а ноги обмотал брезентом.

Паульсена не покидал страх. Он боялся погони, плена, смерти, пустячной метели на гладком безжизненном льду. Он сразу обморозил лицо, руки, ноги. Ноги быстро превратилась в сплошную кровавую рану, как это было и у Иенсена: брезент и тюленья кожа — плохая защита от острых камней и льда. [108]

Перед ним все отчетливее вставала перспектива голодной смерти. Винтовку и патроны он сумел сохранить, но, как на зло, совершенно не было дичи. Ни тюленя, ни песца (в общем-то, малосъедобного), ни лемминга, маленькой полярной мыши. Сейчас он был даже согласен встретиться с медведем, хотя и понимал, что вступать в схватку со зверем в его состоянии крайне рискованно.

На восьмой день у Паульсена начались голодные галлюцинации. Ночь он провел в снегу, не успев добраться до очередной хижины. Внезапно он почувствовал какое-то облегчение и понял, что умирает. Если не удастся раздобыть еды сегодня же, сейчас же — конец… Он заставил себя добрести, доползти до бпижайшего домика и с яростью отчаяния принялся разыскивать в нем продукты. В углу, под грудой тряпья, он обнаружил бог весть какой давности банку бобов. Она спасла его.

4 апреля, на одиннадцатый день пути, пройдя двести тридцать миль, он достиг острова Элла и увидел спешащих к нему навстречу Ольсена и Руди. В здании радиостанции его ждал приказ губернатора, уже получившего от Ольсена сообщение о разрушении Эскимонесса: «Берегите людей. Соберите патруль в Скорсбисунне. Гренландия в большой опасности».

…Риттер несколько суток выжидал в Эскимонессе, не появится ли кто-нибудь из находившихся в отъезде датчан. Он имел все основания торжествовать: приказ начальства выполнен, Эскимонесс уничтожен, часть его обитателей, вероятно, погибла. Остальные рассеяны. И хотя противнику известно местонахождение немецкой базы, союзники, пока суд да дело, лишились очень важной метеорологической точки. Конечно, борьба еще предстоит, и борьба тяжелая. В ближайшее время можно ждать налета на «Заксен». Ничего, он примет надлежащие меры, у него уже созрел неплохой план. Для начала же нужно быстрее возвращаться в залив «Ганзы». Расставить дополнительные посты, чтобы перехватить уехавших на север патрульных.

Да, борьба еще только начинается, но он, Риттер, уже стал «главным синоптиком» северо-восточного побережья Гренландии. Пусть теперь союзники поломают головы над тем, как получать надежные метеосводки! Это ничего, что позади Сталинград. Впереди лето 1943 года. Гитлер еще покажет им всем! [109]

Охота на охотников

Следы, следы… Множество следов саней и собак, узкие полоски, оставленные лыжами, следы унтов. Вот уже вторую неделю Мариус Иенсен пытается разобраться в этом хаосе следов, разыскать по ним ушедших товарищей, спасти их от гибели. Ему сразу повезло: одного за другим он отыскал их — двух датчан и шестерых эскимосов, они уже держат курс на юг, через остров Элла в Скорсбисунн. Чтобы миновать опасную зону, им придется дать большой крюк, забраться в глубь Гренландии. Но Иенсен уверен, что рано или поздно они попадут к своим. А сам он уйти не может: нет последнего участника патруля — Эли Кнудсена.

Его уже давно никто не видел. Иенеен облазал самые отдаленные уголки побережья — никаких следов. Быть может, его отвлекла удачная охота? Беззаботный малый этот Эли! Впрочем, с чего бы ему волноваться — он же ничего не знает о немецкой базе в заливе «Ганзы»!

Ужасно много следов, но все они старые — февральские, январские. Нужно попробовать отклониться дальше в море. Кнудсен — лихой парень, обожает быструю езду, а здесь, у берега, не очень-то разгонишься: лед изломанный, бугристый, на нем полно песка и камней, нанесенных ветрами. Ну, конечно, так и есть! Вот он, свежий след упряжки. Кнудсен едет к мысу Бисмарк. Нет, не к мысу, а от мыса, на юг, к дому. И едет по прямой — через остров Сабине…

На острове Сабине, в заливе «Ганзы», жизнь шла своим чередом. Метеонаблюдения продолжались, американцы не прилетали. Вот только с собаками творилось что-то неладное, одна за другой подохли восемь штук — целая упряжка! Да и остальные едва дышали, видно, чем-то отравились. Риттера это весьма тревожило, собаки могли пригодиться в любую минуту. Оставалась, правда, надежда на то, что удастся захватить упряжки возвращающихся с севера патрульных. Однако время шло, а никто не появлялся. Лейтенант приказал занять охотничий домик на коренном гренландском берегу и вести в нем круглосуточное дежурство. Эту хижину датчане наверняка не минуют, она — единственное пристанище на протяжении сорока миль. [110]

…Двое суток гнался Мариус Иенсен за Кнудсеном, который, сам того не ведая, с каждым шагом приближался к западне. Но слишком велик был разрыв — поздно, не догнать, остров Сабине совсем рядом. Удрученный Иенсен остановил собак. Подумал. Продолжать ехать в том же направлении — чистое безумие, он и Кнудсену не поможет, и себя погубит. Опоздал… Нужно выбираться отсюда, до немецкой базы — считанные мили. Он переночует в домике на высоком гренландском берегу. Последняя надежда, что Эли завернул туда, хотя никаких следов не видно — ночью была метель. И возле самого домика нет никаких следов. Он остановил собак и подошел к порогу. Внезапно дверь распахнулась, и в грудь ему уперлись стволы двух автоматов…

Мариус Иенсен опоздал совсем ненамного. Эли Кнудсен на полном ходу влетел в расположение немцев, на их базу! От неожиданности он на мгновенье придержал собак, и тотчас по человеку и собакам ударила длинная автоматная очередь. Через полчаса, не приходя в сознание, Эли Кнудсен умер. «Стреляйте первыми»…

Вскоре на базе появились два солдата с пленным Иенсеном — они везли датчанина на его же собственной упряжке. Первое, что увидел Мариус, было тело Кнудсена, изрешеченное пулями. К нартам подошел высокий немец и обратился к пленнику на норвежском языке:

— Как твое имя?

Иенсен не ответил.

— Любуешься своим приятелем по патрулю? Видит бог, мы не собирались убивать его. Но он хотел проскочить мимо. Куда, интересно знать, он так спешил? Может, в Эскимонесс? Тогда напрасно: мы сожгли Эскимонесс. Там было несколько ваших, не знаю, что с ними сталось, скорее всего замерзли. Мы не преследовали их, это не наше дело. Наше дело — находиться здесь и работать. Почему вы нам мешали? Зачем шпионили за нами, зачем хотели стрелять в нас? Благодарите теперь за все вашего губернатора!

Иенсена охватил ужас. Перед ним лежал мертвый Эли, которому он так и не сумел, не успел помочь. Из слов немца, если только он не врет, ясно, что Эскимонесса больше нет, а его жители погибли. Он же, Мариус Иенсен, как последний идиот попался в западню! [111] И нет никакой надежды вырваться из плена. Даже если бы и удалось бежать налегке — без оружия и собак добраться до своих невозможно. Самое большее, на что он может рассчитывать, это на то, что ему сохранят жизнь. До поры до времени, разумеется, пока не отвезут в Германию, в гестапо. Но до того могут прилететь американцы, и тогда уж — конец: если даже его минует американская бомба, то уж никак не минует немецкая пуля…

Риттер продолжал допрашивать пленника. Он интуитивно чувствовал, что перед ним — Мариус Иенсен, самый, пожалуй, испытанный и выносливый воин гренландской армии. Лейтенант назвал его Иенсеном, твердо глядя ему в глаза, и датчанин едва заметно вздрогнул. Вот он — враг номер один! Тот, кто выследил, нашел тайную базу в заливе «Ганзы», дал знать об этом Паульсену, губернатору, американцам!

Так вот какой ты, незадачливый автор дневника, раскрывшего все секреты патруля! Мальчишка, возомнивший себя олицетворением «совести полярника», коварный лазутчик и в результате — обманутый обманщик, угодивший в хитро поставленную ловушку! Теперь он будет играть в молчанку, корчить из себя героя Сопротивления… На доброе здоровье, господин шпион! Ваша ценность в качестве языка — ничтожна, мы уже знаем о вашей игрушечной армии все, что нужно. Если потребуется, в Германии из вас выкачают дополнительные сведения. А вот кое в чем вы можете быть нам полезны уже теперь. Да-да, именно этот вариант нам уже приходил в голову. Сейчас, кажется, настал подходящий момент.

Риттер издевательски улыбался пленнику, шутил с подчиненными, но на душе у него кошки скребли. Не давали покоя мысли о неизбежной бомбежке. Неужели его станция взлетит на воздух? Даже если он сам уцелеет, его обязательно спросят: «Какого черта вы, лейтенант, занимались всякой ерундой? Устраивали набеги на жалкие эскимосские лачуги и, озлобив противника, вызвали огонь на себя? Сидели бы тихо и занимались наблюдениями, вам же ясно было приказано действовать сообразно обстановке! А обстановка сама подсказывала вам сидеть и спокойно работать! Пожинайте теперь плоды собственного безрассудства и бездарности. Где «Заксен»? Где база? Где, наконец, ваши люди, лейтенант?!» [112]

Оставалось одно: немедленно заняться поисками нового места для станции. И в этом поможет именно Мариус Иенсен — лучшего знатока побережья, проводника и каюра не сыскать!

Итак, за дело. Необходимо найти укромную бухточку на севере, миль за пятьдесят отсюда. С помощью собак начать перебазироваться туда, не прерывая, конечно, наблюдений. Как только уйдут льды, «Заксен» перевезет остальное имущество и людей. Если же «Заксен» погибнет под бомбами — не страшно, тотчас начнет действовать новая станция, лишь бы удалось сохранить людей, но это уже проще, чем сохранить «Заксен». Патруля, как такового, больше не существует. Пусть американцы попробуют обнаружить с воздуха вторую, северную базу, о которой они и понятия не будут иметь!

Лишь бы только найти подходящее местечко, вроде залива «Ганзы». Датчанин обязан помочь. Он, конечно, не проронит ни слова — плевать! Северные охотники вообще неразговорчивы Да и с кем им, собственно говоря, болтать? Разве что с собаками. Как там, кстати, дела с собаками? Не очень хорошо, не очень… По-прежнему почти все больны. Пожалуй, только на упряжку этого Иенсеча и можно рассчитывать. Ну, что ж, значит, они поедут вдвоем на одних нартах, Риттер и Иенсен.

Риттер все продумал основательно. Они поедут вдвоем. Не опасно ли ехать один на один с датчанином? Нет, Риттер предусмотрел любую случайность. Прежде всего он лишит своего спутника возможности убить его. Винтовка — на плече Риттера, револьвер и нож — на боку, кнут — в руке. Безусловно, необходима постоянная бдительность, датчанин может напасть на него. Без оружия — напрасный труд: Риттер, хотя и вдвое старше, но чуть ли не вдвое выше и сильнее. А оружия у пленника не будет никакого. Словом, днем — полная безопасность.

Но и насчет ночи все обдумано. На ночлег они будут останавливаться исключительно в охотничьих хижинах. Риттер позаботится о том, чтобы пленник «сдавал» ему на ночь всю одежду. Кроме того, он будет связывать датчанину руки. Что и говорить, путешествие будет нелегким. Предстоят тревожные ночи, придется просыпаться при каждом движении пленника, судорожно хвататься за револьвер… Ну, ничего, экскурсия должна [113] быть недолгой, всего несколько суток. Зато с помощью Иенсена он непременно отыщет место для новой базы, и тогда уж никто не посмеет ни в чем обвинить его.

Пленник продолжает молчать. Наверное, только о том и думает, как бы улизнуть. Думай, думай… Недолго осталось тебе бездельничать. Кончится эта треклятая пурга, и мы с тобою отправимся на север. Вдвоем. Ты и Я.

Мариус Иенсен

Семнадцатого апреля 1943 года они выехали с базы на север. Запас продуктов и мороженой тюленины для собак на десять дней, палатка (на крайний случай), два спальных мешка, примус, керосин — вот и весь груз. Пустяк для упряжки из десяти отборных гренландских лаек, способных тащить нарты с грузом в триста и более килограммов.

Сзади, держась руками за спинку саней, скользят два лыжника, высокий и приземистый, один — справа, другой — слева. Краткие остановки, скромный обед из консервов — и дальше. Мертвое молчание. Иногда — резкие распоряжения Риттера. Иенсен покорно ведет упряжку, ловко объезжает опасные и неудобные участки. И ночью все происходит так, как и планировал лейтенант. Они входят в очередную хижину, быстро ужинают, затем Риттер укладывает под свои нары меховую одежду датчанина и туго стягивает ему руки куском альпинистской веревки… Они оба долго не могут заснуть, а утром все начинается сначала.

Иенсен лихорадочно искал выход — и не находил его. Оставалось лишь ждать и надеяться на случай, однако день проходил за днем, а надежда не сбывалась. Риттер же упивался свободой! Не было рядом осточертевших за зиму «коллег», не стоял над душой гестаповец, не угрожали ни датский патруль, ни американские летчики. Конечно, и сейчас рядом была опасность — этот пленник, откровенно ненавидящий своего тюремщика и ждущий случая, чтобы расправиться с ним. Но зато Риттер снова «на воле», в дикой, безлюдной и великой Арктике! Он бороздит на собаках ее снега и льды, чтобы через пару дней вернуться с триумфом на зимовку. Он заставит упрямца-датчанина послужить рейху! [114]

Однако подходящего места для новой базы найти все не удавалось. Риттер направлял упряжку в самые соблазнительные, на первый взгляд, фиорды и бухты, но… То слишком близко к берегу подходил ледник, то местность оказывалась неудобной для метеонаблюдений. Словом, против ожидания, на севере не было ничего хорошего. И датчанин по-прежнему отказывался помогать ему.

А что если попытать счастья на юге? Судя по карте, в одной из широких бухт в ста с небольшим милях южнее острова Сабине можно отыскать местечко, которое удовлетворило бы самым придирчивым требованиям: залив глубоко вдается в берег, там легко выбрать ровную площадку для метеостанции, поблизости полно речушек — летом будет изобилие пресной воды, в главное — в том заливе множество крохотных бухточек, куда можно ввести и надежно спрятать «Заксен».

Решено: они едут на юг. А чтобы избежать разговоров, чтобы не видеть ухмылки «Тихого» — не очень-то успешен ваш вояж, герр лейтенант! — они не станут заезжать на базу. Заодно — спрямят путь. Не беда, что придется попотеть на каменистых перешейках, потом они с лихвой наверстают упущенное на гладком льду. Еды у них хватит, собаки тоже пока не голодают. На юг!

Иенсен невозмутимо повернул упряжку. Вечером 21 апреля они достигли одинокого домика в заливе Москито. Настроение у Риттера было приподнятое: сегодня день рождения его жены. Лизхен пять лет провела с ним рядом на Шпицбергене, она добрый, верный друг. Он непременно отметит этот день. Сегодня у него и Лизхен праздник, и он знает, как его отметить: он испечет пирог, такой же, какие пекла жена в Адвент-бее. Быть может, этот бирюк-датчанин немного оттает, человек же он, в конце концов! Эй, парень, помогай ставить тесто!

Риттер со вкусом месит тесто, датчанин таскает муку из мешка, привязанного к нартам. Его одежда уже в домике, под нарами, об этой мере предосторожности лейтенант не забыл. Он забыл другое: винтовка осталась в нартах. Мариус Иенсен, подойдя к саням за мукой, внезапно увидел оружие… Собаки не распряжены, одно движение — и он умчится от своего врага. Но в Иенсене слишком еще жива память о пятидесятимильном переходе, когда пришлось бежать, чтобы [115] не превратиться в сосульку. Нет, без одежды нельзя. Значит, настал решающий момент. Сейчас он войдет в дом, наставит на врага винтовку и… А что дальше? Хватать одежду и бежать? Но у Риттера есть револьвер. Тогда — войти и сразу выстрелить? Вот только сможет ли он…

Мариус Иенсен останавливается на пороге и медленно поднимает винтовку. Риттер, столь же медленно, поднимает вверх руки, до локтей облепленные тестом. Тесто стекает вниз, и оттого ему делается совсем не по себе: давно замечено, что полуодетый или попавший в неловкую ситуацию человек утрачивает способность к сопротивлению. Держа винтовку в правой руке, Иенсен подходит к Риттеру, быстрым движением левой руки вытаскивает револьвер из кобуры, висящей на поясе лейтенанта, и тотчас отпрыгивает в сторону. Он вешает винтовку на плечо и, не сводя с Риттера глаз, собирает свою и его меховую одежду. Потом идет к выходу, чуть медлит и тихо произносит:

— Я ухожу к своим. Вы останетесь здесь. Я не хочу убивать вас. Прощайте.

…Это был конец, Риттер в том не сомневался. Несколько дней он продержится, а потом что? Он был пленником этого домика. Ни оружия, ни собак, ни одежды. В точности такое же положение, в каком, по его злой воле, уже не раз побывали датчане! Теперь настало время расплачиваться за все.

На помощь рассчитывать нельзя. На базе твердо убеждены, что он на севере. Если не вернется через десять дней, то его пойдут искать. Естественно, на север… Никому и в голову не придет, что он сидит в заливе Москито. Эх, если бы он не свалял дурака, хотя бы на секунду завернул на базу, направляясь сюда! Но поздно сетовать на судьбу. Он умрет здесь, в этой хижине. Либо выйдет на мороз и уснет, чтобы не мучиться. В любом случае назад ему пути нет: лучше подохнуть, чем увидеть рожу «Тихого»!

Он лежал на нарах. Миновало трое суток этого своеобразного плена. Он не притрагивался к пище. Его мучили укоры совести, терзали воспоминания, душили ночные кошмары. Вот и сейчас в его ушах раздавался назойливый собачий лай. Внезапно он догадался, что это не галлюцинации, и бросился к окну. Прямо к домику неслась по льду залива знакомая упряжка. Ее вел Мариус Иенсен. [116]

…Тяжкими были для Мариуса эти трое суток. В первый же день, словно на крыльях, он промчался сорок миль и заночевал в одной из хижин, но на утро дальше не поехал. Он сидел, тупо уставившись в одну точку, и думал, думал… Никогда прежде он не бросал человека в одиночестве, без пищи и снаряжения, среди гибельных гренландских льдов. Если бы раньше ему сказали, что он способен на ТАКОЕ, он бросился бы на обидчика с кулеками. А теперь вот… Правда, Риттер — немец, враг, захватчик, но он же все-таки человек! Доводись им встретиться в бою, Иенсен, пусть это было ему не по душе, выстрелил бы в него. Но отобрать одежду, бросить умирать — это уж слишком! К тому же и сам немец — не такой уж мерзавец. Он не мучил Иенсена, не убил его. За те три недели, что Иенсен провел на немецкой базе, он навидался настоящих головорезов. Риттер явно не из таких. Нет, нельзя было оставлять его, обрекать на мучительную голодную смерть. Нужно было застрелить его. Застрелить безоружного?! Черт знает что! И так плохо, и этак плохо. Одно он знает: теперь его замучает совесть. Иенсен разбирается в своей совести…

Короче говоря, надо вернуться за немцем. Да, вернуться и взять с собой на юг, в Скорсбисунн, в качестве пленника. Господи, как это он раньше не подумал: он приведет «языка», офицера, который наверняка знает уйму вещей, полезных союзникам! Эх, Мариус, Мариус… Вот что значит быть мирным охотником. Ты и в мыслях не имел заполучить ценного «языка»! И как только тебе до сих пор удается числиться капралом гренландской армии — уму непостижимо!

Значит, так. Он возвращается в залив Москито, берет немца, и они едут на юг. Только поменяются ролями. Днем и ночью он будет следить за своим бывшим «хозяином». Он, Иенсен, человек бывалый, многое может, многое умеет. За тысячу ярдов попадает в медведя, сбивает на лету птицу, прошел пешком, полураздетый, полубосой, пятьдесят жутких миль, попадал в лютые пурги, неделями отсиживался в снегу. Он многое может и многое выдержит. Надо рискнуть.

…Риттер стоял на пороге, безвольно опустив руки. Но вместо выстрела он услышал:

— Вот ваша одежда. Надевайте лыжи. Мы едем в Скорсбисунн. Вы — мой пленник. Будете дурить — убью. [117]

Иенсен взял прямой курс на Скорсбисунн. Им предстояло преодолеть почти триста миль. Никто не мог помочь Иенсену. Впрочем, и Риггеру неоткуда было ждать помощи. Теперь решалось: кто кого? Будет ли пленник пытаться бежать? Убьет ли предварительно Иенсена? Или, может, смирится с неизбежным? Так или иначе, многое зависело от самого Мариуса. Он не имел права на ошибку, даже самую ничтожную оплошность. Риттер ведь тоже был до поры до времени начеку, чуть расслабился — и вот, пожалуйста! Нет, ни секунды благодушия, как бы смирен и покорен ни был немец!

Дорога с каждым днем делалась все более тяжелой. Стоял конец апреля, во всю жарило солнце. Оно и ночью ходило где-то под самым горизонтом. Было совсем светло и не слишком холодно. По ночам мороз обычно не достигал и 15°, а днем двигаться было совсем невмоготу. Снег протаял и резко осел, собаки шли едва-едва, то и дело проваливаясь по брюхо. Люди тоже шли тяжело, лыжи почти не скользили, часто застревали в снежно-ледяной каше.

Частые остановки действовали на нервы — на ходу как-то не думалось ни о чем, а тут у обоих волей-неволей возникали раздумья. За сутки теперь удавалось делать не более двенадцати — пятнадцати миль. Следовательно, если не произойдет ничего непредвиденного (а непогода неизбежно отнимет у них не один день), они доберутся до Скорсбисунна недели через три. Надо прожить, продержаться двадцать светлых ночей один на один друг с другом — точнее, враг с врагом…

У них подошло к концу продовольствие. Иенсену удалось подстрелить гревшегося у лунки тюленя, и он велел Риттеру разделать добычу — он прекрасно помнил, что случается, когда человек с чрезмерным усердием предается кулинарным затеям, изготовлению пирогов, например! Почти все мясо отдали собакам — в лайках было их спасение.

Ночевали в домике. Вернее, там ночевал Риттер. Сперва они вместе ужинали, как и пять, десять дней назад. Потом картина несколько менялась: Риттер оставался в теплой хижине, а Иенсен с одеждой пленника в руках выходил «на улицу». Он придавливал дверь снаружи каким-нибудь тяжелым чурбаком, ящиком, камнем, а сам устраивался под открытым небом, в нартах.

Временами Иенсена охватывало отчаяние. Вот сейчас он уснет, а Риттер каким-нибудь образом выберется [118] из дома. Сумеет открыть дверь либо вылезет в окно, бесшумно выдавив его. Господи, а люк в крыше! Иенсен совсем забыл про люк. Он вскакивает и по снежному надуву карабкается на крышу. Забивает толстую доску поперек крышки люка. Теперь, кажется, порядок. Правда, на собак — никакой надежды: они успели привыкнуть к Риттеру, ни одна и не тявкнет! Конечно, надежнее всего было бы связывать немца на ночь, как тот поступал с Иенсеном. Но тут есть свой риск: подойдешь к нему с веревкой, а этот черт здоровенный как двинет тебя… Неужели это будет длиться целыми неделями? Он не выдержит. А кто выдержит?!

На двенадцатый день пути на них обрушилась непогода. Мгновенно исчезла видимость, нужно было немедленно останавливаться и пережидать пургу. Вдвоем в тесной палатке находиться рискованно. Пришлось Иенсену отойти на несколько шагов и обосноваться в санях, не распрягая собак. Впервые за все время их поездки Мариус оказался «на улице» во время жестокой гренландской метели.

Далеко в глубь огромного острова уходит могучий ледниковый покров. Настоящая арктическая Антарктида, с толщиной льда в центре Гренландии свыше трех километров. Там царит вечный мороз, температура зимой опускается до — 65°, даже в апреле — мае она нередко доходит до — 30°. Холодный воздух с ледника медленно «стекает» к побережью, наращивая скорость по мере спуска. В ветровой поток вовлекаются массы сравнительно теплого океанского воздуха. Переваливая через высокие прибрежные хребты, воздух, повинуясь строгим физическим законам, резко нагревается при спуске. Иногда — на 5 — 10°, а в исключительных случаях — на 20 — 25°! Так возникают знаменитые гренландские фёны, близкие родственники обжигающе горячих ветров, дующих в Альпах, на Кавказе и во многих других горных районах Земли.

Фён дует мощно, резко, порывисто. Его скорость порой становится просто бешеной, доходя до 60 метров в секунду. Он несет тепло, но тепло губительное. В считанные минуты температура повышается с 10° ниже нуля до 5° выше нуля. Все пространство заполняется бешено мчащимся, влажным, слепящим, обволакивающим снегом. Начинается бурное таяние снега и льда в фиордах, рушатся строения, гибнут сбившиеся с дороги люди. [119]

Вот такой ураган и налетел на них. Сани, собаки и сам Иенсен в мгновение ока очутились в исполинском снежном сугробе. Палатку, в которой находился Риттер, тоже занесло по самый гребень. Но Мариус Иенсен чувствовал сейчас огромное облегчение: пока свирепствует пурга, он может спокойно отдыхать. Никакая метель ему не страшна, ему страшен лишь человек в палатке, а он тоже во власти пурги. Только бы не вынесло лед фиорда, на котором они находились. Тогда — гибель, их унесет в Гренландское море, и им уже не спастись. Но прочь все мысли! Спать, спать, пока продолжается эта свистопляска. Хоть бы подольше она не кончалась!

Двое суток они провели под снегом, каждый в своем «персональном» сугробе. Пурга стихла внезапно, и они тотчас выбрались из снежных берлог. Их одежда промокла, собаки промокли, лед впереди, насколько хватало глаз, был черным от камней, песка и проталин. Они двинулись дальше, делая в час не более одной мили.

Обманчивы расстояния в Арктике! Удивительная прозрачность воздуха, белизна ровных заснеженных просторов, бесконечные цепи береговых хребтов — все это скрадывает расстояние. Теряется ощущение времени и пространства. Путнику кажется, что через несколько минут, ну, от силы через полчаса, он минует фиорд, обогнет ближайший мысок… Но час проходит за часом, кончается длинный день, а он все еще ползет вдоль черных скал, которым — теперь он в этом уверен! — никогда не будет конца. Так и эти двое вот уже третий день не могли выбраться из Конг-Оскарс-фьорда, а впереди еще столько фиордов и столько мысов!

Они уже не бежали на лыжах и даже не шли — они брели, едва переставляя ноги, а собаки еле переставляли лапы… Они вязли в каждом снежном надуве, спотыкались о каждую неровность во льду, глотали морозный туман, мучительно страдали от голода и… настороженно следили друг за другом.

Так и шли они день за днем, пока ранним утром 13 мая 1943 года не увидели на горизонте высокую церковь поселка Скорсбисунн. Встревоженные эскимосы-наблюдатели доложили Иву Паульсену, что вдали появились какие-то странные люди. Один — высокий, незнакомый, без верхней одежды, в одном [120] сероголубом мундире (было тепло). Второй очень смахивает на Иенсена, только Иенсен толстый, а этот — худой.

Паульсен быстро узнал Мариуса, но никак не мог сообразить, кто этот высокий седой человек в немецком мундире. Увидев Паульсена, тот остановился и принялся срывать с груди нашивки и медали, бормоча:

— Все. Война для меня, кажется, кончилась…

Паульсен обнял Иеисена:

— Послушай, Мариус, что произошло? Мы думали, ты давно погиб. Где ты был? Кто этот человек?

— Как видишь, я живой. А это — Риттер, их командир. Я было сперва оставил его в Москито. Но потом решил взять с собой.

— Да как же ты довел его, почему не пристрелил?!

— А потому что должен же хоть кто-нибудь отвечать на твои дурацкие вопросы! Вот он пусть и отвечает. И отвяжись от меня ради бога. Я с ног валюсь. Да и он тоже.

Иенсен и Риттер были в пути двадцать шесть суток. Они прошли в общей сложности пятьсот миль. Сначала Риттер вел Иенсена, потом — наоборот. За этот поход капрала Мариуса Иенсена ждали две медали — британская и американская: в гренландской армии собственных наград не было.

Эпилог

29 мая 1943 года звено тяжелых бомбардировщиков США «Б-24», прилетевших из Исландии, в течение трех часов бомбило и поливало пулеметным огнем гитлеровскую базу в заливе «Ганзы». Итоги были удивительными: ни одна бомба не попала в «Заксен», ни один человек не был ранен! Правда, все постройки на берегу и метеоплощадка были уничтожены. Немцы перебрались в палатки у подножия холма, защищавшего их от атак на бреющем полете. Вскоре за ними прилетела германская «летающая лодка» «Дорнье-26» и эвакуировала весь персонал станции. Нет, не весь: не хватало командира и врача. О судьбе командира мы знаем, но что случилось с доктором Сенссе?

Врач дружил с Риттером, и его особенно тревожило долгое отсутствие лейтенанта. Он стал в одиночку [121] предпринимать вылазки из лагеря, надеясь обнаружить следы Риттера — «Тихий» запретил выход поисковой партии, ссылаясь на необходимость концентрации всех в одном месте на случай экстренной эвакуации. Однажды доктор ушел в двухдневный поход, а когда вернулся, не обнаружил ни людей, ни «Заксена» — судно, прежде чем покинуть Гренландию, взорвали сами же немцы. Врача дожидаться не стали. «Человека забыли»...

Когда через две недели к месту бывшей немецкой зимовки подошел катер Береговой охраны США «Нортлэнд», моряки с изумлением увидели человека, сидевшего на камне возле кучи обгоревших досок. На его лице блуждала бессмысленная улыбка. В одной руке он держал губную гармонику, в другой — гранату. Доктор Рудольф Сенссе оборонял свою базу от врагов... [122]