На промежуточных рубежах

Отход

На правом фланге нашего корпуса в полосе действий 40-й танковой дивизии и вдоль всего фронта 9-го механизированного отход начался утром 27 июня. Жизнь показала, что сделано это было весьма своевременно. Несмотря на наши успешные действия, противник, собрав силы, одновременно ударил мощными танковыми клиньями в стыки дивизий и корпусов 5-й армии в общем направлении на город Ровно и со стороны Луцка, и со стороны Дубно. В этой ситуации у командарма не могло быть иного решения.

И все же не просто было убедить бойцов, а нередко даже и командиров в необходимости отхода. Многие никак не могли смириться с тем, что мы должны свернуться в колонны и отступать, оставляя отвоеванную родную землю, с которой сумели выбить врага. Помню, кто-то из артиллеристов даже спросил меня: «А может, это вредительство, товарищ полковой комиссар?..»

Тревога воина не удивила меня. Гитлеровцы не только совершали диверсии чисто военного характера, но и усиленно распространяли через своих агентов, одетых порой в форму командиров и политработников Красной Армии, слухи о предательстве вышестоящих командиров и комиссаров. Враг не брезговал самыми гнусными средствами, чтобы подорвать боевой дух личного состава частей и подразделений, снизить их боеспособность, вызвать недоверие к своим командирам, к родной Коммунистической партии, к Советскому правительству. Особой атаке со стороны фашистской подпольной и открытой (листовки, радиопередачи) пропаганды подвергался политсостав, комиссары: так и только так называли [73] нас, политработников, фашисты с первого дня войны.

Но, несмотря на оголтелую вражескую агитацию, боевой дух войск оставался высоким. Ложь, которую распространяли агенты противника, находила благоприятную почву лишь среди маловеров, трусов и предателей, затесавшихся в ряды Красной Армии. Но таких были считанные единицы. Никаким влиянием в коллективах они не пользовались, а их попытки повторять провокационные измышления вражеской пропаганды и распространять провокационные слухи тут же решительно пресекали сами бойцы и командиры.

Однако отходили все мы с тяжелым сердцем. Понимали, что надо, что иначе нельзя, что это ненадолго, что скоро остановимся, соберемся с силами и вновь ударим по врагу, вышвырнем его за пределы наших границ. И все же болезненно переживали происходящее.

В середине дня мы с комкором Фекленко, остановив свои машины у обочины шоссе, наблюдали за колонной мотострелкового полка 43-й танковой дивизии. И вдруг оба увидели мчавшуюся навстречу общему потоку эмку. Я подумал было, что к нам спешит кто-нибудь из армейского или фронтового начальства, ан нет. Машина остановилась рядом с нами, и из нее вышел полковой комиссар А. К. Погосов.

— Куда это ты мчишься на всех парах, Артем Карпович? — спрашивает комкор.

— К себе в дивизию, товарищ генерал.

— А где был?

— На армейском складе боеприпасов. Пришлось переругаться с артснабженцами из-за бронебойных снарядов. Просто безобразие какое-то: в стрелковые корпуса прут одни бронебойные, а нам — осколочно-фугасные. — Погосов довольно усмехнулся: — Я все же привел их в чувство. За мной идет целая колонна автомашин со снарядами.

— А ты знаешь, что мы отходим по приказу командарма на новый оборонительный рубеж?

Лицо Артема Карповича вытянулось.

— Как это «отходим»? — растерянно спросил он. — Только что с таким успехом наступали, а теперь... Прошу прощения, но я этого никак не возьму в толк...

— Необходимо, Артем Карпович. Необходимо, — задумчиво произнес Фекленко. — А ты молодец, комиссар. Снаряды, [74] да еще бронебойные, нам понадобятся, и очень скоро. Надо только быстрее распределить и развезти их по частям. Ты уж, Артем Карпович, доведи это дело до конца и проследи, чтобы корпусные артснабженцы не обижали артиллеристов, особенно полковые батареи мотострелков. А теперь заворачивай свою машину, там, ближе к противнику, движутся только подразделения прикрытия...

Мы с комкором объехали за два-три часа почти все танковые и мотострелковые полки обеих дивизий. Отход на новый рубеж шел всюду организованно, планомерно, под прикрытием сильных арьергардов, включавших в себя в основном танковые подразделения, усиленные противотанковыми, пушечными и гаубичными батареями. В арьергарде каждой дивизии находился на бронемашине БА-10 командир батареи или дивизиона с рацией, который имел право вызвать огонь всех расположенных на позициях подразделений дивизионной артиллерийской группы.

Артиллерия двигалась в середине колонн. При этом дивизионы перемещались перекатами с таким расчетом, чтобы на огневой позиции все время был в полной боевой готовности хотя бы один из них. Остальные могли развернуться в любой момент и в течение нескольких минут переключиться на поддержку арьергардных подразделений.

Но так продолжалось только несколько часов. К обеду картина резко изменилась. Над нами появились большие группы «юнкерсов» и «мессершмиттов». Они бомбили отступающие колонны, создавая пробки на дорогах. А гитлеровцы, произведя перегруппировку, бросились вдогонку нашим соединениям, стремясь ударами по флангам изолировать их друг от друга. И надо сказать, что в какой-то степени это удалось им, потому что против каждой нашей дивизии были брошены значительно превосходящие по численности силы.

Например, 40-ю танковую дивизию полковника М. В. Широбокова в районе Родома атаковали несколько танковых и моторизованных полков 55-го армейского корпуса врага. Мало того, используя образовавшийся в результате быстрого отхода 9-го мехкорпуса разрыв между ним и соединениями 5-й армии, занимавшими оборону в районе Луцк, Клевань, немцы ввели здесь в бой более [75] 120 танков. Полковнику Широбокову ничего не оставалось, как дать команду развернуть полковые колонны сначала в предбоевой, а затем в боевой порядок и принять бой.

Против ослабленного 80-го танкового полка подполковника Н. Зыбина на полной скорости, ведя огонь на ходу, ринулось более 50 танков. Однако это не вызвало замешательства среди воинов. Танковые батальоны капитанов В. Горелова и Н. Артемьева, не прекращая движения, развернулись на 180 градусов по обе стороны шоссе и пошли навстречу врагу. Капитану И. Журину командир полка приказал вывести разведроту за придорожные посадки и отразить атаку с места. Здесь же развернулись противотанковая и полковая батареи. Организованным огнем этих батарей и танкистов Журина наши воины отвлекли внимание вражеских подразделений и дали возможность батальонам Горелова и Артемьева выйти на фланги противника. Началась ожесточенная танковая дуэль, в которой с обеих сторон принимало участие более 120 танков. Броня уральская схлестнулась с броней крупповской. Стойкость и выдержка советских танкистов привели в чувство самоуверенных фашистских молодчиков...

Еще большими силами был атакован 79-й танковый полк полковника В. И. Живлюка. Здесь гитлеровцы ввели в бой около 70 боевых машин и полк мотопехоты на бронетранспортерах. Опытный командир полка в считанные минуты привел свои батальоны в боевую готовность, и они заняли исходное положение для отражения атаки. В промежутках между подразделениями полковник Живлюк поставил две батареи 76-миллиметровых дивизионных пушек и две противотанковые батареи, которые, наскоро окопавшись, открыли огонь по немецким танкам и бронетранспортерам. Минометная батарея мотострелкового полка накрыла пространство, где двигалась мотопехота, густой сеткой разрывов. Выждав, когда головные машины неприятеля приблизятся на 400–500 метров к притаившимся в засаде танковым батальонам, командир полка дал сигнал к открытию огня из танковых пушек. В первые же минуты фашистские подразделения потеряли около 15 машин. Мотопехота спешилась и залегла под жестоким огнем минометных подразделений. Фашистские танки, находившиеся в непосредственной близости от позиций противотанковых орудий, заметались по полю, начали маневрировать в поисках выхода из огневого мешка. [76] Тут-то и взревели двигатели наших КВ и тридцатьчетверок. Танки ринулись в атаку.

На командном пункте дивизии в это время кроме нас с генералом Фекленко находились командующий войсками 5-й армии генерал М. И. Потапов и член Военного совета дивизионный комиссар М. С. Никишев. Командарм приказал комдиву Широбокову, всеми силами сдерживая противника, планомерно отводить свои полки к Ровно, активными контратаками сбивать темп его наступления, не дать возможности прорваться к городу.

Несмотря на яростный огонь фашистских орудий, 40-й артиллерийский полк, которым командовал подполковник В. Пономарев, выполняя приказ командира дивизии, развернулся у дороги. Его пушечные дивизионы и дивизион 122-миллиметровых гаубиц заняли открытые огневые позиции и тут же открыли огонь прямой наводкой по танкам врага. Командарм, член Военного совета, комкор — все мы не отрывались от биноклей, чтобы разглядеть сквозь дым и разрывы снарядов место танкового сражения. С восхищением наблюдал я, как с немецких средних танков Т-IV — самых мощных в то время машин германских бронетанковых сил — от прямых ударов 152– и 122– миллиметровых снарядов падали броневые плиты, летели в сторону, словно спичечные коробки, башни вместе с пушками.

Бой был скоротечным. Уже через полчаса гитлеровцы начали пятиться. Командир полка доложил комдиву обстановку и с его разрешения, оставив заслон из нескольких боевых машин да одну противотанковую артиллерийскую батарею, оторвался от врага и начал отходить на следующий рубеж.

Командарм и сопровождавшие его лица уехали. Мы с генералом Фекленко сели в броневик и стали медленно продвигаться в середине колонны 40-й дивизии. В это время командир 43-й дивизии полковник Цибин доложил по радио, что его и 228-ю стрелковую атакуют крупные силы танков и мотопехоты, а боевые порядки полков бомбят 48 «юнкерсов».

Комкор вздохнул и предупредил Цибина: отходить с боем, не задерживаться. А чтобы не оголять правый фланг его дивизии, генерал приказал комдиву Широбокову усилить свой арьергард танковым и мотострелковым батальонами. [77]

Гитлеровское командование имело поблизости достаточные резервы. Быстро восполнив потери, оно вновь двинуло свои войска вперед, и они продолжали преследовать наши дивизии. Внимание противника было приковано к правому флангу. Видимо, он рассчитывал окружить и уничтожить 19-й мехкорпус южнее Ровно. Поэтому арьергардным подразделениям 40-й танковой дивизии приходилось все время отбивать яростные атаки. Все чаще и чаще вызывал огонь артиллерии командир 80-го полка подполковник Зыбин. И хотя фашисты несли чувствительные потери, они так и не дали возможности нашему арьергарду оторваться на значительное расстояние.

Силами только 80-го полка за короткое время боя было уничтожено 10 вражеских танков, 6 орудий и до 300 солдат и офицеров. Наконец в районе населенного пункта Шпаково Зыбину пришлось развернуть оба танковых батальона и перейти в контратаку, чтобы, отбросив немцев, дать тем самым возможность остальным частям дивизии оторваться на более безопасное расстояние.

Батальоны зашли во фланг танковым подразделением противника. Их повел в атаку сам командир полка. Фашисты не ожидали нападения слева. Наши танкисты заставили их развернуться и погнали под убийственный огонь приданного пушечного дивизиона. Из двадцати немецких танков, преимущественно средних, семь были выведены из строя в первые же минуты боя. А большинство уцелевших, получив повреждения, стали отползать за обратные скаты холмов. Этим и решил воспользоваться Зыбин, чтобы вновь оторваться от преследователей. Увлеченный боем, командир полка, забыв об опасности, открыл люк и высунулся по грудь из танка, но тут же был смертельно ранен осколком разорвавшегося неподалеку снаряда.

Полк вывел из боя комбат-1 капитан В. Горелов, наиболее опытный из всех командиров. Ему и приказал комдив Широбоков вступить в командование частью, а на место Горелова был назначен командир разведроты капитан И. Журин.

Части 43-й дивизии тоже отразили первые мощные удары врага, сумели оторваться от него и вместе с частями 228-й стрелковой дивизии отходили на северо-восток.

В 16 часов полковник Цибин отдал приказ оставить местечко Хомут. Жителей на улицах городка совсем не было видно: кто покинул свои дома, кто спрятался в подвалах, [78] погребах, ямах. Мы с Цибиным и Погосовым выехали из Хомута последними. Обгоняя колонну одного из полков 228-й стрелковой, мы увидели, с каким трудом в жару под тяжестью оружия шагала пехота.

Учитывая предельную усталость бойцов, мы с комдивом приняли решение пустить пехоту впереди танковых подразделений. Это означало, что стрелковые роты не будут участвовать в схватках арьергарда и получат возможность скорее добраться к намеченной цели. Ведь пехотинец, находясь в окопе, силен даже против танков и бронетранспортеров. На открытой же местности, на незакрепленном рубеже незащищенному человеку несподручно действовать против бронированных машин. Это решение позволило командованию 228-й дивизии вывести свои части на оборонительный рубеж под Ровно уже к утру 28 июня. И когда мы с боями подошли туда, пехота уже прочно окопалась, что сослужило хорошую службу в последующие дни танковым и мотострелковым подразделениям полковника Цибина.

Три танка против семи

Солнце садилось за низкую полоску тучи на самом горизонте. Оттуда, из-за тучи, и появились быстро увеличивавшиеся в размерах точки. «Юнкерсы» легли на боевой курс и пошли на бомбежку колонны 79-го танкового полка. Не успели они отбомбиться, как из-за пригорка и атаку на голову колонны ринулись фашистские танки. Их было не менее двадцати против нашей неполной роты.

У полковника Живлюка даже волосы на голове зашевелились: 15–20 минут назад по этой самой дороге, по которой навстречу полку мчались вражеские танки, от него уехали комдив Широбоков с начальником штаба майором Г. Травиным. Неужели напоролись и погибли? А еще хуже — попали в плен?

Старший батальонный комиссар А. В. Головко, который остался в полку, чтобы на ближайшем привале провести инструктаж пропагандистов и агитаторов части, подбежал к радийной машине и приказал радисту немедленно вызвать штаб дивизии. Через несколько секунд боец доложил:

— Третий у микрофона!

— Третий? Погоди, это что же, сам Травин? [79]

— Так точно. Начальник штаба дивизии.

От сердца отлегло. Это действительно был Травин.

— Немцы? Какие немцы? — удивленно спросил он, выслушав начальника отдела пропаганды. — Да, мы с комдивом только что проскочили по этой дороге и не заметили ни одной живой души. А вы говорите о двадцати танках и двух батальонах мотопехоты?.. Одну минуту, будете говорить, передаю трубку Первому...

— То, что я услышал, просто невероятно, — резюмировал комдив Широбоков. — Но, коли это говоришь ты, Аким Васильевич, значит, так оно и есть... Ну что ж, бейте их, сволочей, прорывайтесь вперед, к нам.

Но прорваться с ходу не удалось.

Это произошло в районе небольшого украинского местечка. Шоссе здесь было вымощено булыжником, лента его тянулась в густой посадке развесистых лип и кленов, машины здесь двигались словно по зеленому тоннелю: по сторонам ничего не видно, а над головой — будто свод. Это и помогло гитлеровцам, оседлавшим дорогу и затаившимся в засаде, остаться незамеченными и пропустить главные силы дивизии, напасть на ее арьергард, выскочив прямо на середину дороги.

О том, что могло тут случиться, страшно даже подумать. Могло... А не случилось. И все благодаря тому, что у полковника Живлюка в любой обстановке поддерживался образцовый порядок. Никаких отступлений от уставных требований он не допускал. Раз главные силы полка на марше, то впереди них обязательно должно быть охранение. И оно было. Возглавлял его один из командиров рот, фамилию которого, к сожалению, не удалось установить даже по документам. Но не в этом суть. Ротный оказался бдительным командиром. Вовремя заметив опасность, он развернул танковую роту в боевой порядок, выдвинул приданную головной походной заставе (ГПЗ) противотанковую и минометную батареи и завязал бой.

Получив от него доклад, полковник Живлюк догнал ГПЗ, оценил обстановку и приказал командирам батальонов приготовить подразделения к бою. Таким образом, внезапности нападения на арьергард, на которую рассчитывали, судя по их действиям, немцы, не получилось. Их встретила организованным огнем всех средств головная походная застава. И гитлеровцы понесли немалые потери [80] в первые же минуты боя от минометного огня и противотанковых средств.

Что же касается вражеских бомбардировщиков (их было 15), то они сделали три захода, сбросили несколько десятков малых бомб, прочесали дорогу из пулеметов, но особых неприятностей колонне полка не причинили. Однако бой с вражеской группой затянулся надолго. Около двух часов дрались танкисты, артиллеристы и минометчики. Гитлеровцы продвигались медленно, и к главным силам полка успел подтянуться арьергардный батальон капитана К. Шульги, сдерживавший с фронта натиск преследовавших дивизию немецких частей.

По существу, 79-й полк оказался в полном окружения. Противник, вероятно, считал его судьбу уже решенной, потому что вскоре над полем боя появился разведывательный самолет и начал сбрасывать листовки. В них бойцам и «честным» командирам разъяснялось, что положение их безвыходное, и предлагалось сдаваться в плен, арестовав предварительно комиссаров, В этом случае сдавшимся «гарантировались жизнь и хорошее обращение».

Листовки эти никто, кроме старших командиров и политработников, не брал в руки: воинов не интересовало их содержание.

Между тем положение 79-го танкового полка с каждой минутой ухудшалось. Передышка наступила лишь поздно вечером. Полк оттеснил немцев от лесного массива, а затем вошел в лес и занял круговую оборону. Гитлеровцы не проявляли боевой активности. Лишь бросали всю ночь осветительные ракеты. Этим, видимо, они напоминали нам о своем присутствии и хотели дать понять, что уходить не собираются.

Решение, которое приняли полковник Живлюк и старший батальонный комиссар Головко, было единственно верным — до трех часов ночи предоставить личному составу отдых (все бойцы и командиры буквально выбились из сил), с трех до четырех накормить людей горячим завтраком, а в пять утра ударить всеми силами в одном направлении и вырваться из кольца.

Когда подсчитали свои силы и силы врага, находившиеся на участке прорыва вдоль шоссе на Клевань, то оказалось, что по пехоте мы можем иметь превосходство — три к одному. Соотношение по артиллерии было равным. А вот с танками дело обстояло худо: мы могли выставить [81] лишь три против семи. Значит, придется трудно. Без хитрости тут не обойдешься.

— Будем, товарищ старший батальонный комиссар, имитировать основной удар в восточном направлении. Пусть противник считает, что мы пробиваемся к 43-й дивизии. А в действительности двинемся всем полком вдоль шоссе, — предложил Живлюк, и Головко согласился с таким решением.

За ночь все отдохнули, утром позавтракали, провели митинг на лесной поляне, на котором выступили Головко, Живлюк, комбат Н. Кузьменко, некоторые бойцы и командиры. Настроение у танкистов было боевое, а один из них даже сказал так:

— Вчера я очень тяжело переживал, когда мы получили приказ на отход, — ведь хотелось идти только вперед, громить фашистов. А сейчас вижу: идем назад, но все равно бьем этих гадов и в хвост, и в гриву. Так какая разница мне, солдату, где это будет! Лишь бы бить врага! Командирам виднее, куда нам идти — вперед или назад. На то они и командиры, их поставила на эту должность партия. А потому, товарищи, на врага!

Лучше, пожалуй, невозможно было сказать в той обстановке...

Утром полковые разведчики доложили, что у немцев тишина, их солдаты еще не завтракали. Служба наблюдения работает спустя рукава. Если ударить сейше, пожалуй, сомнем их, прорвемся. А ударить лучше всего не вдоль дороги, а восточнее — там у противника ни одного танка.

Данные разведчиков учли. Но решили действовать по прежнему плану. Всю ночь, а особенно на рассвете два танка по приказу полковника Живлюка утюжили опушку леса на востоке. Утром по договоренности с комдивом стрелковая рота 43-го мотострелкового полка имитировала атаку на прорыв к окруженным.

— Немцы клюнули. Молчали, молчали, а потом начали стягивать танки к востоку. Значит, поверили, что будем пробиваться на восток! — обрадованно сказал Живлюк старшему батальонному комиссару Головко перед началом боя.

Орудия полковой батареи на восточной опушке открыли стрельбу прямой наводкой по лесу за поляной, которая отделяла полк от противника. Один из снарядов угодил в бензовоз, заправлявший танки. Пламя разнесло [82] в стороны метров на двести. Горел лес, горела трава, горели стоявшие рядом машины. В это время и был нанесен основной удар на северном фасе кольца окружения, вдоль шоссе на Клевань. Без предварительной огневой подготовки пошли танки, за ними — артиллерия, мотострелки. Только минометная батарея совершила непродолжительный, но массированный огневой налет, когда танки КВ и Т-34 были уже в 100 метрах от цели.

Твердое и умелое руководство со стороны опытного командира полка полковника В. И. Живлюка обеспечило высокую эффективность предпринятого удара. В шесть утра, опрокинув не успевших изготовиться к бою гитлеровцев, 79-й танковый полк присоединился к главным силам дивизии, которая вела в это время тяжелый бой под Малыми Ясениничами и Грушевицей.

79-й полк потерял два танка Т-26, одну бронемашину и техлетучку, 7 человек были убиты и 11 ранены. Гитлеровцы же оставили на поле боя все 7 танков, два бронетранспортера и более 100 солдат и офицеров. Наши воины и в самом деле действовали в этот раз по-суворовски, не числом, а умением. Ведь у наших было только три танка против семи!

Выручка пришла вовремя

Не люблю я слова «окружение». Не любил и не люблю, потому что в первые дни войны нерадивые командиры пытались прикрывать им свои промахи, нежелание творчески подходить к организации боя, к изучению, обобщению и использованию в интересах победы над врагом всех факторов, которые влияют на ход и исход боя. Они-то, чуть что, и кричали: «Попали в окружение», «Вышли из окружения», списывая на него собственные промахи. А окружение это подчас заключалось всего лишь в том, что в тыл просачивались несколько вражеских автоматчиков (в то время это было легко сделать, потому что не существовало сплошной линии фронта), открывали огонь из своих шмайсеров разрывными пулями — и возникал такой ералаш, будто в тылу действительно появился противник. Там, где командиры и политработники плохо работали с личным составом, люди в таких ситуациях были подвержены паническим настроениям.

Мы у себя в корпусе жестоко боролись с подобными настроениями. Вести бой в окружении нам, естественно, приходилось — об одном из таких эпизодов я рассказал [83] выше. В данном случае часть дралась в одиночку, но прорвалась к своим. Однако никто из бойцов, командиров, политработников в разговорах с товарищами и не упоминал, что вырвался из окружения. Воинам были хорошо известны слова комкора Фекленко: «Враг вторгся на нашу землю. Пусть он и чувствует себя в окружении». И мыслили так же.

— Мы били фашистов там, где они стояли на нашем пути, — ответил командир батальона капитан Н. Кузьменко на мой вопрос, каково было настроение в подразделении, когда танкисты поняли, что пехота и танки противника отрезали их полк от основных сил дивизии. — И ни один танкист даже не заикнулся о том, как теперь быть, где взять боеприпасы и прочее. Все понимали одно: нашему батальону предстояло первому атаковать врага вдоль шоссе, опрокинуть его, проложить путь остальным подразделениям части. Это и было сделано.

79-й танковый полк подоспел вовремя. Потерпев неудачу в бою против него, гитлеровцы решили взять реванш севернее, под Малыми Ясениничами, Грушевицей, чтобы тем самым воспретить выход всей 40-й танковой дивизии к местечку Клевань, от которого было всего 23 километра до Ровно. Два полка немецкой мотопехоты при поддержке 75 танков прорвались сюда со стороны Ярославичей и оседлали шоссе Дубно — Клевань, по которому двигались части дивизии. Обстановка крайне обострилась. Дивизия оказалась в тяжелом положении.

Помог, можно сказать, просто случай (на войне его тоже нельзя сбрасывать со счетов). Накануне два тяжелых гаубичных дивизиона приданного корпусу артиллерийского полка РГК заняли выгодную позицию, чтобы поддержать своим огнем отходившие дивизии, до которых, по расчетам командиров-артиллеристов, было около 10–12 километров. Подготовив данные для стрельбы, они связались со своими разведчиками, следовавшими в боевых порядках дивизий, доложили о готовности и ждали команд.

А наблюдатели вдруг доложили: «Танки справа!» Это и была та вражеская группа, которая спешила перерезать шоссе Дубно — Клевань. Батареи 152-миллиметровых гаубиц-пушек немедленно открыли огонь прямой наводкой: расстояние до немецких танков не превышало полутора километров. Эффективность огня тяжелых гаубиц по танкам превзошла ожидания. Мы с полковником [84] Девятовым проезжали чуть позже по этому участку и видели результаты стрельбы. На ржаном поле перед холмами, на которых стоял дивизион, навсегда застыли остовы более двух десятков танков с оторванными пушками, унесенными на десятки метров башнями, проломами в бортах. А по полю были разбросаны гусеничные ленты.

Действия артиллеристов значительно облегчили борьбу с группировкой 14-й танковой дивизии немцев. Она, правда, обошла позиции дивизионов севернее и все же перехватила шоссе. Но это далось врагу большой кровью и значительно ослабило его силы. Да и наши герои-артиллеристы вовсе не думали оставлять фашистов в покое. По их просьбе отступавшая мотострелковая рота заняла оборону вокруг позиций гаубиц, и артиллеристы вновь открыли огонь по танкам и мотопехоте. Но теперь стрельба велась с закрытых позиций.

Сзади, как я уже упоминал, на дивизию наседали передовые части 13-й немецкой танковой дивизии. Комдив Широбоков развернул против них 79-й танковый полк и часть батальонов 40-го мотострелкового полка подполковника Т. Тесли. Все остальные силы были брошены против более мощной северной группы, с которой воевали пока только артиллеристы полка РГК и единственная мотострелковая рота.

Гитлеровцы атаковали непрерывно и со всех сторон. Лишь единственная полевая дорога, соединявшая Малые Ясениничи с шоссе Дубно — Ровно, по которому отходила 43-я танковая дивизия, была свободна. Чтобы не дать врагу осуществить полное окружение дивизии, полковник Широбоков выслал на защиту дороги мотострелковую роту, усиленную батареей противотанковых орудий и ротой минометов.

В эти трудные часы испытания моральных и физических сил бойцов и командиров соединения старший батальонный комиссар А. В. Головко со всем аппаратом отдела политической пропаганды находились в подразделениях вместе с воинами. К середине дня бои на южном и северном концах дороги, ведущей на Клевань, стихли. Лишь артиллерия противника изредка открывала неприцельный беспокоящий огонь по району, в котором располагались части и подразделения 40-й дивизии. Воспользовавшись небольшой передышкой, политработники организовали беседы и политинформации среди красноармейцев, объяснили им создавшуюся обстановку, рассказали о героизме, [85] который проявили бойцы и командиры 79-го танкового полка во время прорыва к частям дивизии.

Батальонный комиссар Н. Минаев в 40-м мотострелковом, а заместитель начальника отдела пропаганды батальонный комиссар М. Тарадай в 80-м танковом полках провели инструктаж пропагандистов и агитаторов, поставив перед партийными и комсомольскими организациями задачу усилить бдительность красноармейцев. Для этого были причины.

Незадолго до затишья одна из рот 43-го мотострелкового полка, двигаясь в боковом походном охранении, столкнулась с неизвестным батальоном бойцов. На требование командира роты, чтобы к нему подошел командир, «бойцы» открыли огонь и начали атаку. Это оказались переодетые в красноармейскую форму фашистские диверсанты. Подоспевшее подкрепление помогло рассеять вражеских лазутчиков. Однако всех нас насторожило то, что враг все чаще стал применять коварные методы ведения войны. Я приказал немедленно рассказать об этом эпизоде во всех частях корпуса...

Работники отделов пропаганды корпуса и дивизий помогли политработникам подразделений в выпуске боевых листков, популяризирующих успехи артиллеристов, которые уничтожили большое количество вражеских танков и бронетранспортеров.

Но времени и условий для проведения партийно-политической работы в больших масштабах у нас, конечно, не было. Поэтому все мероприятия проводились в составе мелких подразделений. Благодаря этому политработники корпуса и дивизий получили возможность глубже вникнуть в дела низовых партийных и комсомольских организаций и групп, увидеть в действии их руководителей, оказывать им практическую помощь в решении неотложных задач идейно-политического воспитания воинов и повышения боеспособности подразделений. Благодаря содействию и контролю наших посланцев улучшились доставка и распределение боеприпасов, стал своевременным подвоз горячей пищи, был организован медицинский осмотр бойцов, прошедших изнурительные марши и напряженные бои.

Насколько это было важно в тот момент, показывает, к примеру, такой незначительный на первый взгляд бытовой эпизод. В процессе осмотра личного состава 40-й танковой дивизии выяснилось, что белье, обмундирование, [86] портянки, особенно у танкистов и артиллеристов, так огрубели от пота и пыли, что у многих воинов появились опасные потертости не только на ногах, но и на кожном покрове тела. С таким положением нельзя было мириться. Фронтовые склады, которые обеспечивали корпуса довольствием, находились где-то под Киевом, дивизионные же запасы чистого белья и обмундирования были весьма невелики. Комдив Широбоков и старший батальонный комиссар Головко, которым доложили о создавшейся ситуации, быстро приняли необходимые меры. И выход был найден. Санобработку решили провести поротно на протекавшей невдалеке речке. За 30–40 минут рота успевала и вымыться, и постирать, и даже просушить постиранное, благо жара стояла нестерпимая. Люди повеселели. Гимнастерки, брюки, пилотки пахли речной свежестью, мягко облегали ступни ног чистые портянки. Все, кто нуждался в этом, получили медицинскую помощь. С новыми силами самое время было вступать в бой...

* * *

Связь нашего КП со штабами дивизий поддерживалась по радио непрерывно. Генерал Фекленко дал указание полковнику Цибину готовить 85-й танковый полк и один батальон 43-го мотострелкового полка для совместного удара с частями 40-й дивизии по северной группе врага. Единственная свободная лесная дорога в расположении дивизии полковника Широбокова использовалась для доставки боеприпасов, в том числе и для тяжелых гаубичных дивизионов приданного артиллерийского полка, так стойко встретившего врага и расстроившего все его планы.

Удары по противнику намечалось нанести около семи часов вечера 28 июня. Однако гитлеровцы упредили нас. Их активные боевые действия начались на полтора часа раньше. Танковые клинья фашистских дивизий двинулись на позиции 40-й танковой с трех сторон, но встретили сильный и расчетливый огонь обороняющихся. Согласно приказу комдива Широбокова немецкие танки и атакующую пехоту расстреливали с предельно близких дистанций: трехсот — четырехсот и со ста пятидесяти — двухсот метров. Огонь разрешалось вести только прицельный. «Каждый снаряд, каждая пуля — в цель!» — призывали в беседах политработники и агитаторы, писали боевые листки и листки-молнии. Стрелять экономно, беречь технику, [87] особенно танки, гласили приказы комдива. Оба приказа были отданы командирам полков и батальонов, которых собрал на лесной поляне полковник Широбоков. Затем суть приказов была доведена до каждого бойца.

А события развивались. Гитлеровцы опять вызвали авиацию. Она непрерывно бомбила позиции обороняющихся, забрасывала их листовками о сдаче в плен. Полукольцо сжималось медленно, но неуклонно. Обстрел всей глубины обороны артиллерией и минометами усиливался с минуты на минуту. В тылы подразделений просачивались небольшие группы вражеских автоматчиков, которые пытались посеять панику, создать видимость полного окружения. Их вылавливали и уничтожали специальные отряды истребителей, но группы появлялись вновь словно из-под земли.

Однако все это не помогло гитлеровцам. Их атаки захлебывались, не успев набрать полную силу. На отдельных участках, в частности на западном, где наступала только мотопехота, дело доходило до рукопашной, во время которой противник нес большие потери, но натиска не ослаблял.

Рота 40-го мотострелкового полка под командованием лейтенанта Ф. Корнеева в течение часа отразила две атаки пехотного батальона, поддержанного тремя танками. На участке роты имелось два противотанковых орудия. С их помощью удалось подбить один танк и раздробить гусеницу другому. Третий ушел за высоту. Батальон гитлеровцев сильно поредел от минометного и пулеметного огня, но все же атаковал в третий раз.

Коммунист Корнеев поднял своих бойцов и первым бросился на врага. Началась рукопашная. Командир роты в упор застрелил фашистского офицера, заколол штыком двух солдат, третьего свалил ударом приклада. Равняясь на командира, за троих дрался каждый воин роты. Дважды был ранен в рукопашной коммунист Корнеев, но он не покинул поле боя, пока не обратили в бегство гитлеровцев, потерявших около взвода солдат.

Окруженный со всех сторон расчет станкового пулемета сержанта Савельева, получив от товарищей ленты с патронами, вновь открыл огонь по врагу. Перед окопом валялось около двадцати вражеских трупов.

Действовавшая на направлении главного удара танковая рота 80-го танкового полка, которую вел в бой коммунист лейтенант Н. И. Мохов, приняла неравный бой с [88] двадцатью фашистскими танками. Немецкие танкисты вели машины по шоссе на средней скорости: в то время они не утруждали себя выбором наиболее удобного и безопасного для атаки места — привыкли к прогулкам по мостовой, как говорили наши ребята. В Европе это создало им ореол непобедимости. Здесь же фашистские молодчики жестоко расплачивались за беспечность.

Подступы к позициям, где замаскировались танки лейтенанта Мохова, прикрывала батарея противотанковых орудий под командованием лейтенанта Д. Устинова. Окопы для пушек были отрыты в мелколесье, слева от дороги, на пригорке с хорошим обзором и обстрелом в сторону шоссе, по которому двигалась танковая колонна врага. Устинов и Мохов условились, что первыми огонь откроют противотанкисты. Их внезапный удар по головным машинам создаст пробку на дороге, заставит гитлеровцев искать выезд на поле, чтобы развернуться в боевой порядок. А выезд надо было искать, потому что вдоль шоссе росли липы и каштаны толщиной в два обхвата. В поисках выхода из западни немецкие танкисты, по расчетам наших командиров, непременно подставят под обстрел борта своих машин. Вот тогда и начнут действовать танки Мохова.

За полем боя зорко наблюдал командир полка капитан В. Горелов, получивший от комдива задачу разгромить противника и обеспечить беспрепятственное движение на Клевань главных сил дивизии. В связи с этим вдоль опушки справа ждали удобного момента для атаки танковые батальоны капитанов Н. Артемьева и И. Шурина.

События развивались почти точно по той схеме, которую наметили командир полка и молодые офицеры Мохов и Устинов.

Гитлеровцы, не ожидая подвоха, двигались с открытыми люками. Первый залп батареи лейтенанта Устинова с расстояния 300–400 метров не вызвал никакой реакции с их стороны. Было похоже, что они просто не поняли, что к чему. И только после того как два головных танка завертелись на месте и задымили, перекрыв узкую дорогу, до них дошло то, что происходит.

— Ничего особенного мы не сделали, — рассказывал мне позднее застенчивый лейтенант Устинов, — а только начали «считать» по очереди танки с головы до хвоста колонны и обратно. Несколько из них загорелись. Остальные, [89] разыскав под огнем проезды между деревьями, начали выходить в поле, стали нащупывать нашу батарею. Ну а мы их, конечно, тут же расстреливали.

Именно в этот момент, о котором говорил Устинов, из подлеска и понеслись на врага танки лейтенанта Мохова: два КВ, три Т-34 и четыре Т-26. Они расстреливали танки и мотопехоту на бронетранспортерах и мотоциклах, которая так и не спешилась.

Экипажи лейтенанта Мохова и командиров взводов его роты лейтенанта С. Михайлова и младшего лейтенанта В. Милашкина уничтожили пять боевых машин врага, раздавили гусеницами три орудия, которые не успели сняться с передков, и более двух взводов мотоциклистов. В тридцатьчетверку лейтенанта Михайлова попал снаряд, перебивший гусеницу. Не прекращая огня, экипаж принялся устранять неисправность, гусеницу удалось натянуть. И хотя в это время был ранен лейтенант, танк все же пошел в атаку. Однако экипаж вновь постигла неудача: вторым снарядом гитлеровцы подожгли их боевую машину.

Приказав нескольким экипажам прикрыть подбитую машину, лейтенант Мохов бросился спасать Михайлова и его подчиненных. Это удалось сделать. Танкисты, поддерживая раненого командира, ушли в тыл, а Мохов с Милашкиным повели свои взводы в атаку на три вражеских Т-IV, которые пытались зайти в тыл артиллеристам батареи лейтенанта Устинова.

Метким огнем из пушки младшему лейтенанту Милашкину удалось поджечь одну боевую машину. Командир орудия из экипажа лейтенанта Мохова — Николай Зимин тоже не упустил удобного момента: он расстрелял один танк, вогнав несколько бронебойных снарядов в баки с горючим.

И с этой вражеской колонной было покончено. Гитлеровцы не выдержали, начали пятиться. Дивизия пошла на прорыв. Немецкая часть, подразделения которой непрерывно прибывали к месту боя и с ходу вступали в поединки с нашими танкистами и артиллеристами, сгрудилась на небольшом участке перед позицией противотанковой батареи лейтенанта Устинова. Это был самый подходящий момент для атаки на противника главных сил полка.

И капитан Горелов дал сигнал. Через четверть часа с гитлеровцами было покончено. Путь на Ясениничи был свободен для остальных частей дивизии. [90]

Выстояли!

Готовясь оказать помощь 40-й танковой дивизии, генерал Фекленко на ходу производил перегруппировку 43-й танковой и частей корпусного подчинения. В штабе корпуса никто не сомневался в мужестве, хладнокровии и способностях полковника М. В. Широбокова. Мы были уверены: он примет все возможные меры, чтобы самостоятельно, своими силами выйти из трудного положения.

И не ошиблись. Да просто не могли ошибиться, так как хорошо знали высокие волевые и командирские качества комдива, который еще в гражданскую войну успешно командовал ротой, батальоном, полком. В Великую Отечественную Михаил Васильевич вступил зрелым, многоопытным командиром, закончившим командный факультет Военной академии бронетанковых войск. И не случайно был назначен в период формирования 19-го мехкорпуса командиром танковой дивизии.

Блестяще решив поставленную перед соединением задачу, полковник Широбоков доложил командиру корпуса обстановку и продолжал движение к указанному дивизии рубежу. К сожалению, в тот час он не знал еще истинного положения дел на фронте всей 5-й армии, а потому не представлял в полной мере, как опасен путь вверенного ему соединения к цели.

В это самое время командование 19-го мехкорпуса сделало остановку в лесу восточнее Грушевицы, чтобы разобраться в складывавшейся обстановке. Правда, мы имели на руках лишь данные собственной разведки, которые, увы, оказались весьма достоверными. Они не сулили ничего хорошего ни Широбокову, ни Цибину, ни корпусу в целом.

Правый наш фланг по-прежнему оставался открытым, причем разрыв между войсками 5-й армии, отражавшими яростные атаки гитлеровских дивизий в районе Луцка, и механизированными корпусами оказался настолько велик, что в образовавшуюся брешь противник мог ввести не только дивизию или корпус, но и целую армию. Это обстоятельство вызвало у нас большую тревогу.

Связь с 9-м мехкорпусом генерала К. К. Рокоссовского оборвалась еще утром. Уже давно не было ее и со штабом армии. Поэтому нам пришлось решать поставленную задачу совершенно изолированно от других войск, если не считать 228-й стрелковой дивизии, которая крепко [91] держалась с нами и надежно прикрывала левый (восточный) фланг корпуса.

По данным корпусной разведки, вдоль шоссе Луцк — Новоград-Волынский наступало не менее двух танковых и одного мотострелкового полков 3-го моторизованного корпуса немцев, которым противостояли слабые заслоны отдельных арьергардных частей 5-й армии. Не имея в тот момент связи с командармом, мы не знали, что именно 28 июня он приказал командиру 1-й артиллерийской противотанковой бригады РГК генерал-майору артиллерии К. С. Москаленко вывести свое соединение форсированным маршем из-под местечка Рожище (севернее Луцка) в район Цумань, Клевань, а затем совместно с 9-м и 22-м механизированными корпусами воспрепятствовать продвижению по шоссе группы частей из 3-го моторизованного корпуса противника и не допустить захвата ими города Ровно. Однако вывод бригады РГК ничем не мог помочь нашему корпусу, так как его было намечено осуществить лишь в ночь на 29 июня.

Таким образом, мы остались без соседей. Над 40-й танковой дивизией, да и над всеми частями 19-го мехкорпуса, нависла грозная опасность. А этого не мог знать полковник Широбоков, мысли и усилия которого были сосредоточены на том, чтобы как можно дальше оторваться от преследовавшего его противника.

Оценив обстановку, генерал Фекленко принял решение выехать в 40-ю дивизию. Взяв указку, Николай Владимирович подошел к карте.

— Вот эта дорога Ясениничи — Грушевица — Ровно для нас с вами, товарищи, превращается с данной минуты в самый главный подзащитный объект. Оседлает ее противник — несдобровать нашей сороковой в неравном бою в полном окружении. А главное — мы ничем не сможем тогда помочь Широбокову. Наша задача — не допустить этого...

Еще несколько часов назад комкор отдал распоряжение полковнику Цибину выдвинуть 85-й танковый полк Алабушева к Ясениничам и перекрыть дорогу, обеспечив тем самым безопасность движения танковых и мотострелкового полков 40-й дивизии. Однако полковник Девятов до сих пор не имел данных о местонахождении этого 85-го танкового полка. Известно было лишь то, что он с трудом оторвался от преследовавших его немецких частей и находился на марше. [92]

Услышав это, генерал Фекленко пришел в неистовство. Я хорошо знал характер Николая Владимировича, считал его человеком уравновешенным, спокойным, да таким он и был на самом деле. Но в тот момент комкора можно было понять. Нет связи с армией, с соседями, но со своими-то дивизиями должна быть связь! Иное немыслимо. Он всегда требовал от штаба четкого управления, и, безусловно, был прав...

Перед отъездом генерала к Широбокову мы побеседовали несколько минут наедине. Фекленко успокоился, даже повеселел, сел в броневик и попросил меня лично проследить за движением 85-го танкового полка.

Нельзя было терять ни минуты.

Отдав необходимые распоряжения Николаю Васильевичу Емельянову, я позвал шофера:

— Запрягай, Иван, нашего скакуна, отправляемся в путь.

У стоявшего рядом Девятова спросил, как проехать к Ясениничам.

— Ты что, к немцам в лапы хочешь попасть? — удивленно уставился он на меня. — На ночь глядя ехать туда очень опасно. Да еще на эмке. Опомнись, Иван Семенович!

— Шофер у меня настоящий орел, проскочит где угодно! — попробовал отшутиться я.

— Что орел — знаю. А все равно я тебя не пущу! — сердито сказал начальник штаба.

— Надо, дорогой Кузьма Демьянович. И комкор просил проконтролировать. От полка Алабушева, сам знаешь, во многом зависит сейчас судьба корпуса.

— Как хочешь, — уже мягче произнес Девятов, — а на эмке не поедешь. Вон два броневика, бери любой и отправляйся с охраной.

Пришлось уступить. Броневик БА-10 вскоре был подготовлен, и мы с офицером из штаба, тремя автоматчиками и инструктором отдела пропаганды корпуса С. Н. Новожиловым отправились на розыски.

Искать полк Алабушева долго не пришлось. Он уже развернул боевые порядки на холмистой возвышенности по обе стороны от шоссе, западнее Ясениничей. Танки, артиллерия, бронемашины заняли позиции в мелком кустарнике. Полным ходом шла дозаправка машин топливом и боеприпасами. Рыли окопы для орудий и личного состава. Алабушев приказал и танкистам упрятать свои машины [93] поглубже. На командном пункте шла обычная напряженная работа, связанная с подготовкой к бою.

Майор Алабушев доложил о численном составе танковых, а также приданного мотострелкового батальонов, моральном состоянии воинов. Полк, оказывается, прибыл к Ясениничам полтора часа назад.

— Почему же, Николай Михайлович, вы не доложили начальству о выполнении задачи? — с упреком спросил я Алабушева.

— Доложил, товарищ полковой комиссар, еще час назад. Лично комдиву Цибину.

— А полковник Девятов не в курсе дела. Он считает, что вы на марше. Надо дублировать доклад по линии штаба. Сейчас же сделайте это и попросите от моего имени, чтобы связались с Широбоковым. Там сейчас комкор. Он тоже должен знать. Это срочно. Прошу!

— Есть, товарищ полковой комиссар!

Собрав партполитаппарат полка, я ознакомил его с обстановкой и проинструктировал о работе, которую следует провести с личным составом перед боем.

— Задача полку поставлена важная и очень ответственная, — напомнил я. — На этом надо сделать особый акцент. Каждый боец, будь то пехотинец, танкист, артиллерист, связист, должен почувствовать, что от его инициативных, смелых действий зависит сегодня успех всей операции по разгрому ударной группы вражеских танковых и мотопехотных частей, которые пытаются отрезать, окружить и уничтожить нашу 40-ю танковую дивизию. Не забывайте об этом, когда будете беседовать с людьми...

Убедившись, что мои указания выполнены, я связался с полковником Цибиным и посоветовал непременно установить за ночь минные заграждения перед позициями артиллеристов и на шоссе. Он согласился со мной. К утру саперная рота лейтенанта И. Скорикова заминировала все подступы к позициям полка на танкоопасных направлениях.

После сытного ужина личному составу было дано три часа на отдых. Это время мы хотели продлить в зависимости от обстановки.

Вернулся на КП полка. При первом взгляде на майора Алабушева понял: он чем-то взволнован. Поинтересовался, в чем дело.

— Только что возвратилась полковая разведка, товарищ полковой комиссар. Против нас сосредоточивается [94] много вражеских частей. Ожидается массовое применение танков, артиллерии, пехоты на бронетранспортерах. Ну и, конечно, авиации.

— Сколько у противника танков? — спрашиваю у начальника разведки полка.

— Мы насчитали 67 машин, но уверен, что их будет значительно больше. С тыла доносится гул, подходят резервы, а проникнуть в тыл не удалось.

Конечно, не просто подсчитать ночью количество машин у противника. Но приблизительные данные не очень устраивали нас. Поэтому я дал указание командиру полка продолжить разведку противника, особенно в предутренние часы, и как можно чаще докладывать о результатах.

Бой предстоял серьезный, бескомпромиссный. И майор Алабушев готовился встретить врага во всеоружии. Вызванные на КП командиры танковых и стрелкового батальонов, командиры артиллерийских и минометных подразделений, получив уточненные задачи, отправились в свои подразделения, чтобы продолжить подготовку к предстоящим событиям.

Особое задание получили лейтенант С. Горшков и младший лейтенант И. Ефимов. Оба проявили себя смелыми, находчивыми командирами, которые умеют и стойко держаться в обороне, и решительно атаковать врага в наступательном бою. Им и выпало защищать фланги небольшими силами, ибо основную массу танков командир полка предназначал для удара по главным силам врага.

Лейтенанту Горшкову поручалось двумя тяжелыми КВ и четырьмя Т-34 во взаимодействии с приданной противотанковой батареей и взводом стрелков прикрыть левый фланг полка. А в случае если гитлеровцы предпримут попытку обойти полк, принять удар на себя и сковать вражеские подразделения на этом участке, обеспечив возможность главным силам части совершить маневр и нанести удар по неприятелю с фланга и тыла.

Младший лейтенант Ефимов получил аналогичную задачу, но действовать ему предстояло на правом, менее опасном фланге, который упирался в лес и был, в общем, труднопроходимым для танков. Учитывая это, командир полка оставлял в его распоряжении лишь взвод танков и два противотанковых орудия.

Майор Алабушев, командиры танковых батальонов, которым подчинялись Горшков и Ефимов, были уверены, [95] что молодые офицеры с честью оправдают доверие командования и не пропустят врага. Мастерства и отваги обоим было не занимать, об этом знали в полку все.

На прощание командир полка сказал младшему лейтенанту:

— Так вот, Ефимов, будешь прикрывать правый фланг. Один на один придется стоять против сильного противника. Не боишься?

— Можете не сомневаться, товарищ майор. Хотя, сами понимаете, маловато даете танков.

— Больше не могу. План боя слышал?

— Так точно.

— Тогда в добрый путь! Ты свободен.

Я присутствовал при этом разговоре и невольно вспомнил слова, которые позавчера слышал от Воротникова: «Будем драться не числом, а умением». По существу, эти же слова прозвучали и сейчас в напутствии лейтенантам. И я сказал об этом Алабушеву. Он улыбнулся:

— Я, товарищ полковой комиссар, тоже слышал их от Михаила Андреевича Воротникова. Значит, вспомнил старик наш разговор накануне боя.

— И о чем же вы говорили, если не секрет? — поинтересовался я.

Алабушев задумался, попросил разрешения закурить, потом стал рассказывать о том вечере, когда они, два друга — командиры полков, пытались осмыслить то, что происходило на фронте и поразило их, как и многих, неожиданной страшной правдой.

— После того разговора я видел Михаила. Мы оба убедились, что пока можем противопоставить врагу лишь свое упорство, свое умение владеть оружием, свой русский, советский характер и веру в окончательную победу добра над злом... Вот и решили рассчитывать на то, что имеем, на самый драгоценный наш капитал — советских бойцов и командиров, беспредельно преданных Родине, народу и партии. А это великая сила... И еще мы поклялись всегда, в любой обстановке, при малейшей возможности приходить друг другу на помощь, выручать из беды...

Я знал из докладов своих сотрудников и из политических донесений, которые поступали из частей и подразделений, что многие наши бойцы и командиры низшего звена в интимных беседах между собой перед боем часто скрепляли боевую дружбу клятвой, которая звучала примерно [96] так: раненого на поле боя не оставлять, врагу живым не отдавать, а в безвыходной ситуации лучше даже пристрелить... Но чтобы клятвы давали друг другу командиры полков — слышал впервые. С этой минуты и Алабушев, и Воротников, еще совсем молодые, перспективные командиры, стали для меня намного ближе и роднее. Я почувствовал, что и сам словно приобщился к их союзу. Это очень взволновало и приободрило меня, вселило еще большую уверенность в том, что с такими людьми нельзя не победить. Ведь в те времена все мы нуждались в такой уверенности...

Некоторое время мы сидели молча. Потом майор Алабушев снова занялся делами, отдавал распоряжения, проверял связь с батальонами, и наконец уже в пятом часу утра мы с ним отправились в подразделения, чтобы проверить их готовность к бою и еще раз побеседовать по душам с бойцами и командирами. Меня радовал спокойный, уверенный тон красноармейцев в разговорах между собой, деловая суета, расчетливые движения у орудий и пулеметов. Мне было хорошо известно, что люди смертельно устали, не спали много часов подряд, однако никто не жаловался, все были озабочены только одним — предстоящим боем.

В шесть утра, когда окрестные поля, леса, нивы, луга засверкали всеми красками в лучах поднявшегося над горизонтом солнца, мы услышали глухой тревожный гул. Он медленно, но неотвратимо нарастал, приближаясь с каждой минутой. Посыпались доклады наблюдателей...

Я связался с генералом Фекленко и сообщил, что скоро у нас начнется бой. Николай Владимирович напомнил, что передовые подразделения 40-й танковой дивизии находятся сейчас в пяти километрах от Ясениничей. Когда дивизия проследует через село, Широбоков оставит в помощь нам дополнительно танковый и мотострелковый батальоны, а также пушечный дивизион артполка. Вместе с этими подкреплениями полку Алабушева придется отходить, ведя арьергардные бои. А позже, после установления локтевой связи с 86-м танковым полком, ему надлежит оторваться от противника и включиться в колонну своей дивизии.

Таков был план. В заключение разговора генерал пообещал быть в Ясениничах через полчаса, о чем я тут же поставил в известность командира полка...

Как и в предыдущие дни, гитлеровцы двигались одной [97] огромной колонной. Воздушная разведка предупредила, видимо, их командира о наличии в селе советских войск, потому что примерно в трех километрах западнее Ясениничей вражеская колонна перестроилась в предбоевой, а затем и в боевой порядок. В тот же миг среди двигавшихся танков и бронетранспортеров начали рваться тяжелые гаубичные снаряды и мины. Это открыли огонь дивизионы 40-го артиллерийского полка и батареи 152-миллиметровых гаубиц приданного артполка.

Подразделения полка надежно зарылись и замаскировали свои окопы на холмах и в лощинах. С нашего НП были хорошо видны в бинокль все вражеские танки. Расстояние до них быстро сокращалось. Первой открыла огонь немецкая артиллерия, потом минометы. Передовые танки спускались с возвышенности в балку и растекались по лощине, поднимая клубы пыли. Уже четко видны были на их бортах черные кресты, тупые стволы орудий. Танки двигались как-то неуверенно, часто и резко совершая боковые перемещения. Видимо, солнечные лучи слепили механиков-водителей.

С дальности прямого выстрела по ним открыли стрельбу прямой наводкой 12 дивизионных пушек и 8 противотанковых орудий. Подпустив врага еще ближе к дивизионным пушкам и противотанковым орудиям, присоединила свой голос батарея 122-миллиметровых гаубиц. Несколько машин уже подорвались на минах, установленных на подступах к позициям артиллеристов. Горели подожженные Т-II и Т-III, бронетранспортеры, мотоциклы, автомобили. Перебегая от укрытия к укрытию, прятались гитлеровские автоматчики и спешившиеся мотоциклисты. Медленно ползли бронетранспортеры и мотоциклы, отстававшие на несколько сот метров от танков.

— Товарищ полковой комиссар, наши позиции атакуют 55 танков. Подбито, подожжено, а также подорвалось на минах 9 машин, — доложил начальник разведки полка.

В дело вступили батальонные минометы, накрывшие вражескую пехоту плотной сеткой низких разрывов. Ударили перекрестным огнем «максимы». Пехота не выдержала, залегла, начала окапываться. Танки остались в одиночестве. Темп движения резко упал: все чаще приходилось им маневрировать в поисках слабого места в нашей обороне. Наконец осмелев, стальные чудовища ринулись на противотанковую батарею, находившуюся слева, [98] и... одно за другим начали подрываться на минном поле. А те, что двигались следом, покружив на месте, дали задний ход и отползли, устремившись затем к позициям мотострелковых подразделений.

По танкам били со всех сторон пушки и гаубицы, а они продолжали двигаться. За первой волной показалась вторая. В ней было около двадцати машин. Что делалось дальше — невозможно было разглядеть за клубящейся пылью. Как только головные машины первого эшелона, преодолев подъем, вышли на гребень впереди лежащих холмов, по ним открыли прицельный огонь наши танки. Но не все сразу, а поротно. И вот завертелся юлой один, уткнул вниз свою короткоствольную пушку другой, ярким факелом вспыхнул третий.

Тут-то и началось замешательство в стане врага. Красноармейцы что-то кричали и продолжали стрелять не переставая. Всю свою ярость гитлеровские танкисты обрушили на противотанкистов, которые больше всех досаждали им, но приблизиться к их позициям, прикрытым минными полями, уже не решались. Пытались достать их огнем пушек, но тут же подвергались яростным ударам гаубичной батареи и танковых орудий. Советские артиллеристы не давали врагу опомниться. Наращивая плотность и силу огня, они расстреливали теперь не только танки, но и бронетранспортеры и мотоциклы. Гитлеровцы вывели из строя лишь одно наше противотанковое орудие, а потеряли от меткого огня орудий прямой наводки пять боевых машин, около десяти мотоциклов, несколько бронетранспортеров.

Жарко было и у переднего края окопавшегося по обе стороны дороги мотострелкового подразделения. Здесь немцы потеряли три танка, уничтоженных противотанковыми гранатами и бутылками с горючей смесью. Но, несмотря на чувствительные потери, натиск врага не ослабевал. Ему нужно было во что бы то ни стало пробиться и овладеть Ясениничами, преградить путь 40-й танковой дивизии. Наступал момент, когда малейший перевес в силах мог перетянуть чашу весов в ту или другую сторону. Пора было нанести врагу решительный удар, опрокинуть его танковую группу, заставить отступить.

И майор Алабушев правильно определил этот момент командирским чутьем. Он подошел ко мне:

— Товарищ полковой комиссар, пора начинать контратаку танкам. [99]

— Желаю успеха, Николай Михайлович, — по-отечески пожелал я. — Удачи вам и военного счастья.

— Спасибо, Иван Семенович. Начинает Старков.

Герой Советского Союза капитан Георгий Вениаминович Старков повел свой батальон слева, во фланг танковому клину. Дружно и решительно рванувшись вперед, его танкисты через несколько минут врезались на большой скорости в боевые порядки фашистов. Немецкие машины загорелись мгновенно от огня пушек тяжелых КВ и юрких Т-34. Легкие Т-26 и БТ-7 прикрывали своим огнем их фланги, подавляя противотанковые орудия и пулеметные точки.

Нельзя было не отдать должного и противнику, его умению быстро оценивать обстановку и принимать нужные решения. Гитлеровцы очень слаженно перестроились на ходу. Не добившись успеха атакой в лоб, их танки начали обтекать фланги батальона Старкова, пошли в обход оборонительных позиций всего полка. Там и встретили их заслоны лейтенанта С. Горшкова и младшего лейтенанта И. Ефимова. Стреляя в упор, с близких дистанций, наши танкисты и расчеты противотанковых орудий, приданных этим небольшим группам, обезвредили врага в первые же минуты атаки. Это позволило танкистам капитана Старкова рассечь вражеский клин на две части. Расчленив противника, наши танкисты стали давить своими гусеницами его артиллерийские и минометные позиции.

Наступил самый удобный момент для ввода в бей 2-го танкового батальона. Нанося удар справа, его повел майор Алабушев. Я с трудом различая, глядя в бинокль, где наши, а где вражеские машины. Все, казалось, сплелось в клубок, перемещавшийся то в одну, то в другую сторону. Но это только казалось. В действительности замысел майора Алабушева реализовывался очень четко и эффективно: часть танковых взводов капитана Старкова и все танки 2-го батальона смяли и дружно громили отсеченную от остальных головную группу немецких боевых машин, а также бронетранспортеры, которые пытались преодолеть позиции стрелковых подразделений.

Сначала бой шел с переменным успехом. Одно время танк командира полка оказался в полуокружении нескольких фашистских боевых машин. Но при поддержке других экипажей КВ Алабушева уничтожил два Т-IV, вырвался вперед и повел за собой батальон.

В это время ко мне подбежал полковой разведчик и [100] попросил взглянуть на правый фланг полка. Фашистские танки зажали там со всех сторон группу Ефимова. Молодой командир, однако, не растерялся. Один танк он протаранил своей машиной, второй поджег выстрелом в упор. Оба противотанковых орудия его группы, прижавшись к лесной опушке, отважно вели огонь по бортам вражеских машин и вскоре пробили брешь в их боевом порядке.

Искусно маневрируя между вражескими танками, уверенно вел командирскую машину механик-водитель сержант Е. Крюков. Послушная в его руках тридцатьчетверка перерезала путь нескольким немецким машинам, пытавшимся прорваться к лесной опушке, чтобы незаметно подобраться к позициям противотанковых орудий. Башенный стрелок К. Столяр снаряд за снарядом посылал в казенник, кричал: «Готов!», и Ефимов, прицелившись, нажимал на спуск. И еще одну машину вывел из строя бесстрашный экипаж.

Но танк Ефимова вдруг остановился. Могучее тело машины содрогнулось от мощного удара в борт. Осколком снаряда, а может быть, куском вырванной брони был смертельно ранен и тут же скончался младший лейтенант Ефимов. Башенный стрелок Столяр дал команду Крюкову отвести машину в укрытие: у танка оказалась развороченной и пушка. Дотянув до леса, Крюков остановился. Там члены экипажа и похоронили своего командира...

Не легче пришлось и лейтенанту Горшкову, который действовал на левом фланге полка. Но на помощь к нему уже мчались несколько боевых машин из подоспевшего авангарда 40-й танковой дивизии. Здесь против шести танков Горшкова немцы бросили восемнадцать. Ценою потери пяти Т-IV им удалось вывести из строя все машины Горшкова. Танкисты 40-й танковой дивизии разгромили эту группу, но лейтенант, потерявший в схватке 15 человек убитыми и много раненых, был вынужден отвести своих бойцов (включая приданных мотострелков и артиллеристов) на рубеж стрелковых окопов, чтобы действовать там вместе с мотострелками в качестве пехотинцев.

Танковый поединок сторон западнее Ясениничей вскоре закончился в нашу пользу. Получив достойный отпор и потеряв большую часть боевых машин и бронетранспортеров, вражеская танкомотопехотная группа вынуждена была вернуться в исходное положение.

Угроза окружения, нависшая над 40-й танковой дивизией, была ликвидирована. Ее части ускоренным маршем [101] прошли опасный рубеж в направлении Олыка, Клевань, где к исходу дня и заняли оборону. Полковник Широбоков сменил полк Алабушева подразделениями арьергарда, которые закрепились восточнее села Ясениничи, чтобы обеспечивать левый фланг и тылы корпуса, пока его соединения отойдут с боями к линии южнее Олыка, Ровно. По указанию прибывшего в Ясениничи генерала Фекленко майор Алабушев собрал личный состав части и приданных подразделений в лесу восточнее села, у окраин которого они недавно стояли насмерть и выстояли. Командир корпуса горячо поблагодарил танкистов, пехотинцев, артиллеристов, саперов и бойцов других подразделений с победой, одержанной над сильным врагом, и сказал, что Родина никогда не забудет их подвига. Тут же после окончания собрания он приказал командиру полка представить отличившихся к наградам, а погибших похоронить с воинскими почестями.

Увидев, как по дороге к опушке леса несколько тяжелых КВ тянут на буксире поврежденные машины, генерал попросил позвать старшего командира. Подбежал лейтенант С. Горшков, доложил по всей форме.

— Что за танки, товарищ лейтенант?

— Это танки вверенной мне роты, товарищ комкор. Их можно отремонтировать, что мы и сделаем своими силами.

— Чье решение?

Лейтенант смущенно потупился:

— Я приказал. Танкист без танка — что моряк без корабля. Вот...

— Молодец, Горшков. И воевал хорошо, и после боя действуешь правильно. Мне докладывали, как вы прикрывали левый фланг. Сколько подбили немецких танков?

— К сожалению, только пять. Но их-то навалилось на нас около двадцати!

— Вы и ваши подчиненные настоящие герои... Товарищ Алабушев, — обернулся комкор к командиру полка, — представить всех отличившихся бойцов и командиров группы к ордену Красной Звезды. Лейтенанта Горшкова — к ордену Красного Знамени.

— Есть, товарищ комкор. Они достойны награды. Я уже докладывал полковому комиссару.

— Вот и отлично. [102]

От заместителя командира дивизии по технической части полковника В. И. Орлова комкор потребовал эвакуировать с поля боя все танки, какие можно увезти на буксире.

— Танки надо беречь, товарищи, — сказал генерал Фекленко, прощаясь с командирами и политработниками. — Их пока невозможно восполнить. А без машин вы — пехота. Так что берегите технику как зеницу ока!

Пожелание комкора было очень своевременным. У нас уже наблюдались случаи, когда боевые машины, которые можно было вытащить с поля боя, восстановить и вновь вернуть в строй, впопыхах оставляли на месте, а в лучшем случае — подрывали, чтобы не достались врагу. В ту же ночь я дал указание начальникам отделов политической пропаганды дивизий довести требование комкора до каждого бойца и командира.

— Надо настроить людей на то, чтобы были использованы до конца возможности имеющейся на вооружении техники, особенно бронетанковой. Чтобы они добивались ее высокой живучести и боеспособности. Такова отныне одна из первоочередных задач нашей партийно-политической работы на ближайшее время, — заключил я.

И результаты не заставили себя ждать. Не прошло и нескольких дней, как мы смогли с удовлетворением констатировать, что дело пошло на лад. Почин командира танковой роты лейтенанта С. Горшкова, благодаря энергии которого были восстановлены четыре из шести поврежденных машин, получил широкое распространение в войсках. Не последнюю роль сыграла в этом листовка, которую подготовил и распространил отдел пропаганды корпуса. Подключились к этому важному начинанию и заместители командиров танковых дивизий по технической части полковники Орлов и Власенко, которые основательно укрепили ремонтные подразделения соединений специалистами из числа опытных механиков-водителей, танки которых безвозвратно вышли из строя в ходе боев.

Но это было лишь начало большой работы, которую мы развернули в войсках за бережное отношение к технике. Приказ генерала Фекленко, отданный в Ясениничах, стал основой для широкого развития в дальнейшем инициативы снизу доверху. Это была настоящая борьба за увеличение живучести бронетанковой техники и повышение боеспособности подразделений.

Одним из первых порадовал меня полковой комиссар [103] Погосов, горячо взявшийся за это важное дело со своими работниками. Уже на второй день он доложил, что у них созданы две группы опытных мастеров, которые под огнем противника снимают с подбитых танков, не поддающихся восстановлению, детали, приборы и даже агрегаты, вплоть до двигателей. Погосов был уверен, что с их помощью удастся создать в полевых мастерских резерв запасных частей.

Комбат Василий Богачев

Попытка танковой группы гитлеровцев обойти 86-й танковый полк 43-й танковой дивизии и разгромить отступавшие к городу Ровно другие ее части была решительно пресечена под вечер 28 июня. Оставив на поле боя более десятка танков, несколько бронетранспортеров, около двухсот погибших солдат и офицеров, противник явно сник, хотя даже ночью не прекращал обстрела двигавшихся колонн дивизии из дальнобойной артиллерии, бомбил дороги.

В арьергарде дивизии шел танковый батальон капитана В. Г. Богачева. Ему не раз приходилось отражать яростные атаки танков и мотопехоты, уходить от, казалось бы, неминуемого разгрома, сдерживать натиск численно превосходящих сил. Утром 29 июня, заправив танки топливом и пополнив боеприпасы, танкисты батальона пропустили через свои боевые порядки полк майора Алабушева и вместе с мотострелковым батальоном из полка майора Иванченко закрепились на высотках и в перелесках юго-западнее Ровно. Это был последний промежуточный рубеж, на котором нужно было любой ценой задержать врага, чтобы дать возможность всем частям дивизии выйти наконец в заданный район...

Вскоре после завтрака над позициями арьергарда появился фашистский самолет-разведчик. От него отделился темный предмет, а затем над полями и рощами рассыпались тысячи мелких листочков.

— Ну, фашисты опять за свое! И как только им не надоест, товарищ комбат. Знают ведь, что желающих сдаться в плен не найдется и на этот раз. Так нет! Бьют в одну точку, хоть кол им на голове теши! — с досадой говорил заместитель политрука Борис Прокофьев комбату Василию Богачеву, который высунулся по грудь из люка своего танка. [104]

— Агитируют, сволочи! Старая песня. Только уж больно противный мотив, — грустно улыбнувшись, ответил комбат.

Старший политрук А. Галкин, секретарь партийного бюро полка, поднял с земли только что опустившийся на траву голубой листок, стал читать, и лицо его расплылось в ухмылке.

— Борис как в воду глядел. Талдычат одно и то же...

— А фашистские агитаторы на большее не способны, — заметил Прокофьев. — Придется в следующий раз написать им по этому поводу свое послание...

— А как его передать? — спросил Галкин.

— Очень просто. Подъедет наша армейская агитка, вот и передадим.

— Кстати, что-то давно мы не видели ее на передовой, — заметил Богачев.

В этот момент мы с комдивом Цибиным подошли к танкистам. Бодрое настроение, смех — хороший предвестник успеха в бою. Меня радовало это. С удовольствием поговорил с комбатом и его подчиненными. Цибин предупредил Богачева и майора Иванченко, чтобы особенно не ввязывались в драку: дать отпор — и отходить.

— Важно задержать колонну противника на часок-другой, пока полки закрепятся на новом рубеже, — подчеркнул комдив, — а вам, товарищ Иванченко, сниматься первому, сразу после того, как будет отбита атака врага. Главное — дать почувствовать ему нашу силу. Бейте наверняка, стреляйте похлестче. Людей и технику берегите!

Мы с комдивом уехали на его командный пункт, находившийся юго-западнее Ровно. Саперы уже заканчивали оборудование КП. Не дожидаясь конца инженерных работ, налаживали связь с частями связисты. Вокруг КП рыли свои окопы и траншеи бойцы комендантской роты.

Вскоре до нас донеслись глухие раскаты боя в стороне Ясениничей: это означало, что начали работать Иванченко и Богачев. А час спустя, когда оба батальона, составлявшие основную силу арьергарда, достигли передовых позиций своих полков, майор Иванченко и старший политрук Галкин доложили мне, комдиву Цибину и полковому комиссару Погосову, как проходил этот скоротечный, но очень тяжелый бой.

...Перевалив через гребень высоток, немецкие танки и мотопехота, опять же клином, медленно приближались к [105] позициям мотострелкового батальона. В трех километрах от передовой противника встретили плотным огнем гаубичные батареи, которые стреляли уже со своих основных позиций под Ровно (дальность стрельбы не превышала здесь 7–8 километров). Внакладку с ними на мотопехоту обрушили подвижный заградительный огонь и минометные подразделения.

Боевые порядки гитлеровцев заметно смешались, их подразделения увеличили скорость, пытаясь рывком выйти из зоны обстрела. Однако артполк майора В. Тесленко не зря считался лучшим в округе: на новом рубеже вражеские подразделения встретил еще более мощный беглый огонь. А мотострелки майора Иванченко и танкисты Богачева молчали, словно их и не было тут.

Фашистские танки преодолели широкое поле и вплотную подошли к километровой отметке. Противотанковая батарея лейтенанта Г. Роя взяла под прицел головные машины и меткими выстрелами подожгла несколько из них. Следовавшие во втором ряду танки обошли подбитые машины, сомкнулись на положенных интервалах и опять прибавили скорость, открыв стрельбу из своих пушек.

Ближний бой разгорелся на всех участках перед фронтом обороняющихся. Истребители танков из мотострелкового батальона пустили в ход «карманную артиллерию» — бутылки с горючей смесью.

Жарко пришлось артиллеристам батареи лейтенанта Роя. У одного из орудий убило командира и наводчика. К прицелу встал сам комбатр. А он в полку слыл мастером ведения огня прямой наводкой. И не случайно! Два танка и несколько бронетранспортеров застыли неподвижно перед самой позицией батареи.

Как выяснилось потом из допроса пленного немецкого танкиста, гитлеровцы не ожидали встретить здесь противотанковые средства, особенно у рощи, на опушке которой и расположил свою батарею лейтенант Рой. Подступы к ней были открыты с трех сторон. Ни один артиллерист, казалось, не поставит батарею так далеко от основных сил арьергарда. Оценив обстановку, гитлеровцы решили одним мощным ударом разгромить строптивую батарею. На ее окопы полезли одновременно более десяти танков. Стреляя на ходу, они пытались охватить позицию артиллеристов с флангов.

Именно на это и рассчитывали капитан Богачев и лейтенант Рой, когда определяли место для батареи и намечали [106] схему предстоящего боя. Стремясь скорее прикончить артиллеристов, немецкие танкисты подставили борта своих машин под огонь тщательно замаскированных советских танков. По команде капитана Богачева дружно ударили из засады танковые пушки. В рядах фашистов возникло замешательство, их танки начали отползать. Вдогон выскочили наши КВ и Т-34. В скоротечном поединке было уничтожено 10 вражеских машин. Богачевцы потеряли лишь два легких танка.

Теперь в самый раз было пехоте начать отход, чтобы оторваться от противника. Обменявшись с капитаном Богачевым кодированными сигналами по радио, майор И. Иванченко вывел свои подразделения с позиций. Бронемашины, приняв на борт стрелковые отделения, ушли по дороге на Ровно. Начал отход и батальон Богачева. И в этот момент ему доложили, что тяжелораненый лейтенант Рой умирает у своего орудия.

Комбат приказал механику-водителю подвести танк к позиции батареи. Спрыгнув на землю, Богачев подошел к лейтенанту. Тот узнал его, хотел что-то сказать, но лишь пошевелил окровавленными губами. Через минуту смельчака Роя не стало. Тело командира батареи взяли на танк, потом перенесли на ЗИС-5 и отправили в Ровно. Там его и похоронили...

Итак, запланированный отход наших частей и подразделений начался. Но на этот раз гитлеровцы быстро опомнились, Подтянув подкрепления, они не дали возможности батальону капитана Богачева далеко уйти от преследования. Немецкие танки и бронетранспортеры, но сути дела, висели на хвосте у богачевцев, а у села Васильевки навязали нашему арьергарду новый бой. В атаку на батальон и позиции стрелковой роты под командованием лейтенанта Ф. З. Крымова из 228-й стрелковой дивизии, которая находилась здесь в тыловом охранении, ринулись более 30 танков и 50 бронетранспортеров с автоматчиками. Атаку поддержали своим огнем более десяти орудий и минометная батарея. Сил арьергарда было явно недостаточно, чтобы выиграть и эту схватку.

О создавшемся положении капитан Богачев немедленно доложил по радио командиру полка майору М. А. Воротникову, а сам с батальоном принял бой. Танки противника подошли уже так близко, что отважному комбату не оставалось ничего другого, как контратаковать их.

Атакующие сразу потеряли несколько машин — их вывел [107] из стрел мощный огонь КВ и Т-34. Остальные, отстреливаясь, начали рассредоточиваться. Тут-то Богачева и подстерег роковой случай. Он на своем танке оказался слишком близко от позиций вражеских противотанковых орудий, уже успевших изготовиться к бою. Танк комбата тотчас же был подожжен. Получили прямые попадания и вышли из строя еще несколько машин. Капитан Богачев перешел на другую тридцатьчетверку. Ему удалось поднять на воздух два ближних орудия, но это не изменило положения. И второй танк, на котором действовал комбат, оказался подбитым.

Надо было выходить из боя. А как дать команду, когда у комбата нет ни машины, ни радиосвязи с остальными экипажами? На помощь пришел смекалистый политработник — командир танка Прокофьев. Он видел, как загорелась машина Богачева. Видел убегавших от нее членов экипажа. Рация комбата молчала, — значит, в танке никого не осталось. Борис Прокофьев понял, что силы слишком неравны и надо выводить танки из боя. Он, не колеблясь, дал команду через свою радиостанцию всем экипажам КВ и Т-34.

Богачев с радостью увидел, что кто-то из танкистов принял на себя командование и действует очень разумно. Чтобы облегчить положение танкистов, комбат подбежал к траншеям, в которых окопались пехотинцы из 228-й стрелковой дивизии. Здесь же оказались и экипажи подбитых боевых машин. Танкисты сумели снять с них пулеметы. Их огонь плотно прижал к земле вражеских автоматчиков. Они оказались отсеченными от своих танков и бронетранспортеров.

Командовал огнем пулеметов командир танкового взвода младший лейтенант П. С. Лазний, чей танк с заклиненной башней и разбитыми гусеницами сиротливо приткнулся недалеко от опушки рощи. Богачев приказал младшему лейтенанту в командиру стрелковой роты держаться до последнего патрона, пока не подойдет подмога. И оба командира выполнили этот приказ. Хорошо окопавшись, их подчиненные подбили и подожгли гранатами и бутылками с горючей смесью один танк и две бронемашины. Дважды поднимались наши в контратаку, отбрасывая назад вражеских автоматчиков. Но в конце концов немцы, которых было здесь более двухсот человек, окружили сводную роту, вынудили наших смельчаков занять круговую оборону и отбиваться в одиночку. [108]

Незадолго перед этим капитану Богачеву удалось остановить один из своих КВ, и очень кстати: командир танка и командир орудия были мертвы. В машине оставались лишь механик-водитель И. Пронин и башенный стрелок С. Ф. Иратов.

Передав тела погибших бойцам из группы Лазния, комбат вновь взял в свои руки управление батальоном. Он сосредоточил все оставшиеся танки у дороги, а потом повел их мелколесьем на выручку окруженной сводной стрелковой роте лейтенантов Крымова и Лазния. Гитлеровцы как раз пошли в очередную атаку на ее позиции. Крымов и Лазний дали команду: «Гранаты к бою!» Бойцы пустили в ход «карманную артиллерию», да так умело, что в цепи атакующих сразу образовалась брешь. И тогда сводная рота бросилась в штыковую. Вражеские солдаты дали деру — чего-чего, а русского штыка они боялись как смерти. Рота прорвала кольцо окружения, уничтожив более двадцати солдат и офицеров. Наши бойцы-танкисты захватили в плен двух фашистских офицеров, оказавшихся обладателями Железного креста. Бойцы Крымова прихватили с собой еще двух офицеров и около десяти автоматчиков.

Капитан Богачев, встретив Лазния и Крымова, прикрыл их отход и вновь был атакован танками. Теперь их было в три раза больше, чем наших. Однако военное счастье оказалось на стороне советских танкистов — на выручку к ним примчалась танковая рота старшего лейтенанта Ф. Моточки. Она с ходу перешла в атаку, и враг был отброшен.

Но к этому времени храброго капитана Богачева, лучшего комбата полка, к великому сожалению, тяжело ранило осколком вражеского снаряда. По представлению командования корпуса за беспримерный подвиг Василий Гаврилович Богачев был удостоен звания Героя Советского Союза. Танковый батальон под его командованием уничтожил в этом бою 11 танков, 24 орудия, десятки пулеметов, несколько бронетранспортеров и мотоциклов и более двухсот солдат и офицеров противника{2}.

* * *

Уже в те первые дни сражений с гитлеровскими захватчиками советские воины проявляли массовый героизм. [109] Примеров тому множество. Приведу лишь отдельные, непосредственно связанные с людьми, воевавшими в нашем корпусе.

После ранения капитана Богачева командование танком принял на себя комсомолец башенный стрелок Семен Феоктистович Иратов. Он повел машину в бой и подбил два танка.

— Это вам, фашистские сволочи, за нашего комбата! — крикнул он, и голос Иратова услышали все экипажи, так как его рация была включена на передачу.

Но КВ Иратова продолжали преследовать неудачи. Вскоре в отсек механика-водителя попал вражеский снаряд. Сержант Пронин был тяжело ранен. Его успели вытащить из машины и передать санитарам. А Иратов не покинул свой грозный КВ и продолжал вести огонь с места. Стреляя из пушки и пулемета, герой-комсомолец буквально косил наседавших автоматчиков и мотоциклистов.

Когда же окончились боеприпасы, к умолкнувшему КВ со всех сторон поползли десятки фашистских солдат. У Иратова оставались всего две гранаты. На глазах у товарищей он вылез из танка и тут же был окружен гитлеровцами. Раздались два взрыва. Вместе с десятком врагов погиб и Семен Иратов...

А вот другой пример. Под селом Тесово танк комсомольца лейтенанта Ф. В. Мерника получил повреждение. Экипаж занялся устранением неисправности, а командир продолжал стрелять по врагу. Вдруг он увидел, как залегло, попав под сильнейший минометный огонь, наше мотострелковое подразделение. Командир подразделения, видимо, погиб, потому что среди бойцов возникло замешательство. Лейтенант Мерник выскочил из танка.

— Ребята, ремонтируйте машину, а я сейчас вернусь, — крикнул он товарищам по экипажу и побежал к пехотинцам.

— За Родину! Смелее вперед, пехота! — крикнул Мерник, и бойцы-пехотинцы дружно бросились за офицером-танкистом.

Натиск мотострелков, увлекаемых лейтенантом Мерником, был неожиданным для гитлеровцев. Увидев перед собой советских солдат со штыками наперевес, они побежали. Положение было выправлено, но комсомолец Ф. В. Мерник погиб в этой схватке...

В том же танковом батальоне служил шофер красноармеец А. И. Мояцкий. Однажды, когда он вез на передовую [110] боеприпасы, из-за кустов неожиданно поднялись трое гитлеровских солдат. Преградив путь машине, они направили дула автоматов на кабину шофера. Мояцкий остановил грузовик и вышел из кабины, держа в руках карабин.

Гитлеровцы кричали ему: «Хенде хох!», но боец сделал вид, что не понимает чужого языка, и спокойно направился прямо к немцам. Один против троих.

Широко улыбаясь, боец подошел вплотную к гитлеровцам и, коротко размахнувшись, ударил прикладом одного, потом другого. Третий струсил и пустился наутек. Но пуля настигла его. Боеприпасы были доставлены в подразделение вовремя. А заодно комсомолец Мояцкий привез с собой и немецкого солдата, который все же остался жив после удара до голове...

Думали ли фашисты, вторгшиеся на советскую землю, столкнуться с русским штыком? Вряд ли. Вооруженные до зубов автоматическим оружием, надежно прикрытые броней танков и бронемашин, они считали себя неуязвимыми для русского штыка.

И вдруг... опять русский штык? Он самый, и, как оказалось, там, где его вовсе не ожидали встретить.

29 июня под местечком Олыка взвод противотанковых орудий отдельного противотанкового дивизиона 43-й танковой дивизии, подбив четыре вражеских танка, был неожиданно атакован просочившимися в тыл автоматчиками. В двух расчетах взвода — всего 13 человек. К тому яте командир был убит. С фронта — танки, с тыла — автоматчики. Что тут делать? Командир первого орудия сержант Иванов, принявший командование взводом, не растерялся. Оставив у орудий только наводчиков, которые продолжали стрелять по танкам, он с остальными номерами, примкнув штыки, пошел врукопашную. Первым получил штыковой удар в грудь гитлеровский офицер.

Неравный поединок заметил со своего НП комиссар дивизиона старший политрук И. С. Шохин. Собрав всех, кого можно было увести без ущерба делу, он прибежал на выручку взводу сержанта Иванова. Группа Шохина с криком «ура!» атаковала гитлеровцев с тыла. И тоже — в штыковую. В результате, потеряв около взвода солдат, гитлеровцы вынуждены были спасаться бегством.

* * *

Бойцы, командиры и политработники 19-го механизированного корпуса в эти первые четыре дня боев против [111] огромного количества фашистских танков и мотопехоты проявили на поле боя беспримерную выдержку, храбрость, образцы стойкости и воинского мастерства и в наступлении, и в обороне, и во встречных сражениях крупных войсковых соединений. Командиры соединений, частей и подразделений показали себя умелыми руководителями и организаторами боя, хотя и не избежали некоторых промашек, связанных главным образом с недостаточным опытом ведения боя в непривычных условиях, при подавляющем преимуществе противника в технике и живой силе. Организованно, планомерно и умело совершили они и вывод соединений из боев во время отхода к Ровно, причем сумели нанести чувствительные потери неприятелю в живой силе и технике.

В ночь на 28 июня командующий войсками 6-й немецкой армии вынужден был в районе Луцк, Броды, Дубно дополнительно ввести в сражение в помощь уже действовавшим соединениям семь пехотных и две танковые дивизии, в том числе дивизию СС «Адольф Гитлер». Вот почему наши механизированные корпуса, имевшие слишком мало мощных танков КВ и Т-34, вынуждены были отходить. И все же за два дня боев 26 и 27 июня части только 19-го мехкорпуса уничтожили 105 немецких танков, несколько десятков орудий и бронетранспортеров, сотни фашистских солдат и офицеров{3}.

Вспоминая об этом сражении в книге «Так начиналась война», Маршал Советского Союза И. X. Баграмян, являвшийся в то время начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта, писал: «Трудновато пришлось и 19-му мехкорпусу. Под давлением крупных танковых сил он с тяжелыми боями отходил от Дубно на Ровно».

Важным итогом контрударов, которые наносили советские стрелковые и механизированные корпуса в танковом сражении с 23 по 29 июня, являлось и то, что было задержано на несколько дней продвижение врага на киевском направлении, а в результате — сорван план стремительного прорыва на Юго-Западном фронте ударной группировки войск группы армий «Юг».

В силу этого для продолжения наступления на киевском стратегическом направлении немецкому верховному командованию пришлось уже в первые дни войны взять из стратегических резервов значительное количество танковых [112] и пехотных дивизий, чтобы пополнить войска генерала Клейста, которого основательно потрепали наши корпуса.

Однако удары советских танкистов не привели к окончательному разгрому вклинившегося здесь противника. Ослабленные потерями, лишенные необходимой поддержки с воздуха, механизированные корпуса, несмотря на стойкость и героизм личного состава, были в тот период не в состоянии остановить врага, а тем более ликвидировать его глубокие прорывы. [113]