Партизанская разведка

«Разведка — глаза и уши войск». Эти слова запомнились мне с тех давних пор, когда я проходил действительную военную службу в 16-м отдельном тяжелом артиллерийском дивизионе. Их любил повторять командир батареи Иван Семенович Стрельбицкий. Тогда, в 1924 году, я занимал скромную должность командира [269] орудия, к разведке отношения не имел, и все-таки комбат частенько напоминал:

— Учитесь, товарищ Калинин, вести артиллерийскую разведку. Специальность полезная. Рабоче-Крестьянской Красной Армии разведчики всегда понадобятся. Разведка — глаза и уши войск.

Моя служба в армии закончилась довольно быстро, военным я не стал, а потому и не воспользовался советом Ивана Семеновича, но, начитавшись рассказов о подвигах красных разведчиков в годы гражданской войны, я навсегда сохранил к этим людям любовь и уважение.

В годы Великой Отечественной войны, став начальником Белорусского штаба партизанского движения, я, как говорится, по долгу службы по-настоящему познакомился с разведкой. И тут мне впервые стало ясно, что дело это очень трудное и ответственное, требующее от людей не только смелости, упорства и находчивости, но и глубокого ума, всесторонней военной подготовки, хорошего знания тактики противника. Большие требования предъявляются и к командиру, который должен уметь своевременно и с максимальным эффектом использовать добытые данные.

Партизанская разведка, в отличие от армейской, имеет свои особенности. Но я не вижу необходимости заниматься исследованием этого вопроса. Пусть им занимаются военные специалисты. И если я заговорил о наших разведчиках, то только для того, чтобы сказать о них доброе слово, которого они вполне заслуживают.

Разведкой и контрразведкой в нашем штабе и за линией фронта — у партизан и подпольщиков — занималось большое число людей. Активно помогало нам и население временно оккупированных областей, особенно молодежь. Поэтому мы регулярно получали ценную информацию о перегруппировках вражеских войск, о подходе резервов противника, о сосредоточениях его боевой техники. Полученные данные незамедлительно передавались командованию фронтов, а наиболее важные — в Генеральный штаб Красной Армии.

Разведывательный отдел нашего партизанского штаба сначала возглавлял Д. В. Попов, а с февраля 1944 года — полковник С. П. Анисимов. Разведчики, действуя в тесном контакте с работниками оперативной службы, [270] обобщали и анализировали прежде всего сведения военного характера, поступающие из-за линии фронта. На основе уточненных по другим каналам данных разрабатывались оперативные планы боевых операций партизан. Параллельно с нашим специальным отделом разведкой и контрразведкой занимался Народный комиссариат государственной безопасности республики. Вряд ли нужна была такая ведомственная разобщенность. Но она, к сожалению, существовала, и мы не в силах были что-либо изменить. Бывший руководитель Комиссариата Л. Ф. Цанава ревниво оберегал свое ведомство даже от контроля со стороны Центрального Комитета Компартии Белоруссии. А о более тесном контакте нашего штаба с разведотделом он даже слушать не желал.

В партизанских соединениях и бригадах были заместители командиров по разведке. Они возглавляли соответствующие отделы и располагали широкой сетью разведчиков на местах — в населенных пунктах, где располагались вражеские гарнизоны. Здесь опять-таки существовала ведомственность: разведка фактически велась по двум направлениям — по линии штабов и по линии уполномоченных госбезопасности, являвшихся заместителями командиров по разведке и контрразведке.

Некоторые уполномоченные стремились сосредоточить всю разведывательную службу в своих руках и руководить ею самостоятельно, независимо от командования бригад и секретарей подпольных обкомов партии.

Вспоминается такой случай. В Полесскую область прилетел новый заместитель командира партизанского соединения по разведке и контрразведке Г. И. Слепов. Это — старый коммунист, опытный чекист, прекрасный организатор и во всех отношениях честный человек. Тем не менее и он после инструктажа, полученного от Л. Ф. Цанавы, повел себя очень странно. Вступив в должность, Слепов потребовал от секретаря подпольного обкома И. Д. Ветрова (заменившего Ф. М. Языковича, погибшего 7 апреля 1943 года в бою при нападении на воинский эшелон противника) подчинить ему все подпольные организации и группы, действовавшие в местах расположения немецких гарнизонов.

— Зачем это делать? — спросил Слепова секретарь обкома. — Вы и так имеете возможность давать подпольщикам любые задания. К тому же для работающих [271] там товарищей разведка — не самое главное. Они ведут агитационную работу среди населения, готовят на местах партизанские резервы, участвуют в диверсиях. Одновременно занимаются и разводкой, собирая сведения о вражеских войсках.

— Нет, — настаивал на своем Слепов. — Прошу передать подпольные группы в мое распоряжение, чтобы не было путаницы в ведении разведки и контрразведки. У меня на этот счет есть приказ Наркома республики.

— Приказ приказом, — возразил И. Д. Ветров, — но в таких делах мы должны руководствоваться прежде всего указаниями и директивами ЦК. Задача у нас одна — громить врага. Это и делают подпольщики. Через партизанские отряды они поддерживают непрерывную связь с райкомами и обкомами партии. Что же еще надо? Зачем вводить какие-то новшества? Я вовсе не вижу в этом необходимости. Руководить партийным и комсомольским подпольем должна партия и никто иной. Тут, по-моему, все абсолютно ясно.

Однако Слепов не согласился с доводами секретаря обкома. Со своим требованием он обратился к секретарю ЦК Компартии республики Н. Е. Авхимовичу, находившемуся в то время в Полесье. Не получив поддержки и с его стороны, уполномоченный потребовал созвать заседание обкома.

На заседании Г. И. Слепова убедили, что он не прав. Для работы в возглавляемый им отдел направили группу коммунистов и комсомольцев-разведчиков. Все, таким образом, устроилось. Вскоре подпольный обком провел совещание заместителей командиров партизанских бригад и отрядов по разведке совместно с работниками госбезопасности. На нем была достигнута полная договоренность об организации, задачах и методах ведения разведки и контрразведки.

Такое «мирное» решение вопроса пришлось явно не по вкусу Цанаве и его приближенным. Когда Слепов направил в Наркомат радиограмму с просьбой прислать для новых сотрудников отдела оружие и обмундирование, ему ответили, что не одобряют его действий. Подписавший ответ Иващенко недвусмысленно советовал решение обкома партии во внимание не принимать и выполнять задачи, поставленные Наркомом госбезопасности. [272] А насчет просьбы Слепова прислать оружие и обмундирование в радиограмме говорилось буквально следующее: «Такие вещи у нас имеются только для родных сыновей, а снабжать ими близких и дальних родственников не имеем возможности».

— Просто не знаю, что и думать, — жаловался Слепов секретарю ЦК Н. Е. Авхимовичу, ознакомив его с содержанием ответной радиограммы. — Мне выражено явное недоверие как работнику госбезопасности. Обидно не за себя, а за честных коммунистов и комсомольцев, работающих в отделе. Кто дал право Иващенко считать их пасынками, «дальними родственниками»?

Авхимович, как мог, успокоил Слепова, посоветовал:

— Плюньте вы на эту радиограмму. Есть решение обкома. Вы, как коммунист, обязаны его выполнять. Думаю, что именно так поступил бы Дзержинский.

— Да, Феликс Эдмундович никогда не кривил душой перед партией. Партийные решения для него были незыблемым законом, — согласился Слепов. После небольшой паузы еще раз спросил: — Значит, советуете, Николай Ефремович, во всем руководствоваться решением обкома?

— Не только советую, но и настаиваю на этом, — ответил Авхимович. — А насчет радиограммы Иващенко не беспокойтесь. Как только вернусь на Большую землю, в Цека разберемся, что к чему.

На этом инцидент был закончен. Правда, Слепов получил потом еще несколько указаний из Наркомата взять под свой контроль деятельность подпольных партийных и комсомольских организаций в Мозыре, Калинковичах и других городах с тем, чтобы сосредоточить внимание подпольщиков только на разведке по линии госбезопасности. «Но мы это дело исправили», — писал 11 октября 1943 года Н. Е. Авхимович в докладной записке, адресованной Центральному Комитету Компартии республики.

Велись подчас споры о методах разведки и в Белорусском штабе партизанского движения. Вносились различные предложения — и очень ценные, и явно надуманные. В целом наши разведывательные органы работали дружно, с большим напряжением и довольно успешно.

Замечательными кадрами располагали мы и на местах. [273] Партизанские разведчики, подпольщики и бойцы специальных групп поистине героически выполняли свои обязанности. Постоянно рискуя попасть в лапы гестаповцев, они нередко раскрывали такие тайны, которые немецко-фашистское командование в буквальном смысле слова хранило за семью печатями. Приведу несколько примеров.

Длительное время ценными сведениями снабжала партизанское командование подпольная группа коммуниста Сергея Барановского, действовавшая в городе Лепеле. Работая наборщиком в немецкой типографии, Барановский сумел привлечь к разведывательной деятельности многих молодых патриотов, главным образом девушек. Они неутомимо собирали сведения о войсках гарнизонов, о железнодорожных перевозках и передавали их командованию действовавших поблизости партизанских отрядов. А поскольку Лепель — железнодорожный узел, то эти данные имели не только местное значение.

Очень часто разведданные доставляла партизанам шестнадцатилетняя Аня Парфинчук. А из отряда она приносила в город тексты листовок, которые Сергей Барановский набирал и тайно размножал в типографии. Фашистские жандармы первое время даже внимания не обращали на эту хрупкую девушку-подростка. Но вот кто-то из предателей донес гестаповцам о молодых подпольщиках. Многие из них были схвачены, отправлены в концентрационный лагерь, а затем расстреляны. Погиб в застенках фашистской тюрьмы и коммунист Барановский.

В числе арестованных оказалась также Аня Парфинчук. Однако ей удалось вырваться из рук палачей: против нее у гестаповцев не было никаких улик. Выйдя на свободу, Аня снова включилась в опасную работу.

Однажды — это было в августе 1943 года — Парфинчук и ее подругу Талюш, возвращавшихся из партизанской бригады с листовками, опять схватили жандармы. На этот раз улики были налицо. После пыток и допросов фашисты приговорили Талюш и Парфинчук к расстрелу.

На рассвете Аню, ее подругу и еще четырнадцать советских патриотов фашистские палачи привели к заранее вырытой глубокой яме. На краю ее поставили восемь [274] человек. Прогремели автоматные очереди. Люди замертво свалились в черную пропасть могилы. Затем к яме подвели вторую партию обреченных, в их числе и Аню. На советских патриотов уже были направлены дула автоматов. Еще секунда — и смерть! Но как раз в этот момент прибежал посыльный:

— Кто тут Анна Парфинчук? — спросил он у главаря палачей. — Из Витебска только что звонил генерал, приказал доставить ее к нему на допрос.

Аню, чуть живую, отвели в тюрьму, а днем под усиленным конвоем отправили в Витебск. Однако допрос не состоялся. Разведчица была настолько измучена пытками, что потеряла дар речи. Жандарм приказал перевести ее в так называемый «санитарный барак». За больными там ухаживали врачи из военнопленных.

На девятый день Аня пришла в себя. Ей очень хотелось кому-то рассказать о себе, о том, что, несмотря на зверские пытки, она осталась комсомолкой, верной патриоткой своей Родины. На койку к ней подсел один из врачей. Аня рассказала ему о своей подпольной работе, об арестах и допросах, о пытках, о приговоре. Врач уговорил своих коллег из военнопленных во что бы то ни стало спасти Аню Парфинчук.

Ночью врачи напоили спиртом охранника, он вскоре уснул. Воспользовавшись этим, они положили на койку Ани умершую в тот день девушку Лору Тупову, а Парфинчук помогли выбраться из барака и бежать. Так подпольщица была спасена. Вскоре она пробралась в партизанский отряд, а оттуда ее переправили на Большую землю.

Спустя два года в освобожденном Минске судили группу немецко-фашистских преступников. В числе других на скамье подсудимых оказался и тот генерал, который приказал доставить в 1943 году на допрос разведчицу Парфинчук. Когда она выступала на процессе в качестве свидетельницы, он узнал ее и не без удивления пробормотал:

— Вы живы? А я был уверен...

Он так и не договорил, в чем был уверен. Аня рассказала на процессе все, что знала об этом фашистском палаче, о самых трудных днях подполья, аресте, расстреле... В суровом молчании слушали ее показания члены трибунала и все присутствовавшие. Каждое слово [275] бывшей разведчицы являлось грозным приговором фашизму.

Вспоминаются сестры Ховренковы из деревни Ганцевичи, Шкловского района, Могилевской области. Об их мужестве и бесстрашии рассказал мне бывший командир партизанской бригады «Чекист» Герасим Кирпич.

Шесть дочерей было у старого партизана, участника гражданской войны Филиппа Ховренкова. Четверо из них — Матрена, Евфросинья, Анна и Зинаида — постоянно жили в Ганцевичах. А когда началась война, вернулась в родную деревню и Надежда, до этого работавшая учительницей в Славгородском районе.

Но вскоре фашистские оккупанты пришли и сюда. После сильного боя советская воинская часть оставила Ганцевичи и отошла на восток. Настали черные дни. Сестры Ховренковы ночью вышли за деревню, где недавно гремел бой, и подобрали нескольких красноармейцев. Убитых похоронили, а трех тяжелораненых бойцов принесли домой, спрятали в укромном месте и с риском для жизни начали, как могли, лечить их. Когда раненые встали на ноги, Надя помогла им перебраться в партизанский отряд. Ховренковы передали партизанам и ранее собранное на поле боя оружие: двадцать винтовок, шесть пистолетов, три ручных пулемета и тридцать тысяч патронов.

Но Надю не удовлетворяло такое, по ее мнению, пассивное участие в борьбе с оккупантами. Она хотела громить врага с оружием в руках.

В мае 1942 года Надежду Ховренкову зачислили в партизанский отряд разведчицей. По заданию командования она установила связи со Шкловскими молодыми подпольщиками и с помощью их собирала сведения о вражеском гарнизоне, о движении немецких военных эшелонов на линии Шклов — Могилев.

Все разведывательные данные, которые Надя доставляла в отряд, были безукоризненно точными. Поэтому и партизаны действовали всегда наверняка. За короткий срок они пустили под откос два эшелона противника, совершили несколько удачных налетов на фашистские гарнизоны, расположенные близ Шклова, уничтожили на шоссе около двадцати вражеских автомашин. В августе 1942 года Надя своевременно предупредила командование Шкловской партизанской бригады о подготовке фашистами [276] карательной экспедиции. Отряды были отведены в более безопасные и удобные для обороны места.

В первых числах сентября того же года Н. Ф. Ховренкова снова вернулась в Шклов. Там она была схвачена жандармами и доставлена в полевую комендатуру. При обыске у нее нашли искусно спрятанный в прическе документ, из которого стало ясно, что она — разведчица.

Почти три недели фашистские изверги истязали молодую учительницу, требуя назвать фамилии людей, которые помогали ей собирать сведения. Но ни слова не сказала гестаповцам советская патриотка.

Избитую, измученную пытками Надю гитлеровские палачи бросили в сырую подвальную камеру-одиночку. Однако она не потеряла мужества. Когда в камеру к ней (это было 21 сентября 1942 года) ворвались семь жандармов, чтобы вести ее на расстрел, она запела свою любимую песню о Родине.

По дороге к месту казни Ховренкова решила бежать. Неожиданно для жандармов она метнулась в сторону и скользнула в открытую дверь ближайшего дома. Пробежав через комнату к заднему окну, Надя вышибла стекло, чтобы выпрыгнуть в огород, но чьи-то цепкие руки схватили ее и бросили на пол. Это были грязные руки изменника Кравченко — бургомистра Шклова. Он задержал разведчицу и передал жандармам. Так погибла Надежда Филипповна Ховренкова, стойкая и мужественная патриотка, славная партизанская разведчица.

Надю сменила на боевом посту ее старшая сестра Мария, жившая с шестилетним сыном Толиком в деревне Понизовье, в четырех километрах от Орши. Партизаны хорошо ее знали. Она и раньше выполняла различные задания штаба бригады «Чекист». А теперь, когда не стало младшей сестры, Мария с еще большей ненавистью к оккупантам продолжала выполнять доверенное ей дело.

В Понизовье М. Ф. Ховренкова устроилась работать уборщицей в волостную управу. С красивой двадцативосьмилетней женщиной частенько заговаривали гитлеровцы. Время от времени у нее на квартире устраивались вечеринки. Офицеры охранного батальона охотно посещали их. После изрядной выпивки они становились [277] болтливыми. Мария внимательно прислушивалась к их разговорам (за время оккупации она научилась понимать немецкую речь) и узнавала немало секретов, о которых немедленно сообщала через связных в штаб партизанской бригады.

Таким путем разведчица добывала лишь небольшую часть разведывательных данных. Основной же ее задачей было постоянное наблюдение за продвижением к фронту вражеских эшелонов на участках Орша — Смоленск, Орша — Кричев и Орша — Могилев, а также сбор сведений о расположении складов с боеприпасами и вооружением. С помощью других подпольщиков Мария успешно выполняла задания командования бригады. Одновременно она вела агитационную работу среди населения. В середине июля 1943 года М. Ф. Ховренкова привела в партизанский отряд Н. Е. Прохоренко 60 вооруженных полицейских, ставших с того дня партизанами.

Самая младшая дочь Филиппа Ховренкова — Зинаида, устроившись работать в Орше, тоже поддерживала связь с партизанским отрядом. Она регулярно передавала туда сведения о передвижениях немецких войск по шоссе Орша — Могилев и Орша — Смоленск.

Все шло хорошо. Но вот в подпольную группу пробрался провокатор. Это была шлюха, душой и телом продавшаяся оккупантам. По ее доносу гестаповцы арестовали 16 подпольщиков, в том числе и Марию вместе с сыном Толиком. Потом предательница была выслежена, схвачена партизанами и уничтожена. Но Марию Ховренкову спасти не удалось. Вскоре жандармы арестовали Зинаиду и всех остальных членов семьи Ховренковых.

Марию зверски пытали. В присутствии малолетнего сына гитлеровские палачи загоняли ей под ногти иголки, жгли тело раскаленным железом, требуя, чтобы она сказала, где находится штаб и основные базы партизан. Но истязания не сломили мужественную патриотку: она предпочла предательству смерть.

После гибели Марии ее младшая сестра Зинаида добилась, чтобы Толика перевели к ней в камеру. Взрослые Ховренковы, еще не зная, как сложится их дальнейшая судьба, ни на минуту не забывали о детях, которые тоже находились в фашистской тюрьме: о Толике [278] и совсем маленькой дочурке одной из сестер — Матрены.

Со дня на день старики Ховренковы и их четыре дочери ожидали расстрела. Казалось, никакой надежды на спасение нет. Но в конце сентября 1943 года случилось так, что все войска, в том числе и подразделения СС, были выведены из Орши для участия в карательной экспедиции против партизан Могилевской и Витебской областей. В Орше осталась лишь «полиция порядка».

Полицейское начальство решило несколько разгрузить тюрьму. В числе других были выпущены из нее и Ховренковы — отец, мать, четыре дочери и внуки.

Выйдя на волю, Ховренковы всей семьей вернулись в деревню Ганцевичи. А через две недели, немного окрепнув от тюремных пыток, Матрена, Евфросинья, Анна и Зинаида ушли в лес, в партизанский отряд, которым командовал Н. Е. Прохоренко. Здесь они оставались до освобождения Красной Армией родного района, выполняя роль связных и отдельные задания по разведке.

Советское правительство высоко оценило подвиг сестер Ховренковых. Надежда и Мария были посмертно награждены орденами Отечественной войны, Матрене и Зинаиде вскоре после освобождения Могилевской области были вручены ордена Красной Звезды, а Евфросинья и Анна получили медали «За победу над Германией».

Активную разведывательную работу вели подпольщики всех областей и районов, городов и сел республики.

Тысячи советских людей помогали партизанам, старались внести свой вклад в общее дело победы над врагом. Одни, рискуя жизнью, спешили сообщить о приближении карателей, другие передавали сведения о новых вражеских частях, появившихся в районе, третьи считали своим долгом доложить об очередной попытке оккупационных властей обмануть население, вовлечь молодежь в антисоветские организации.

Многие подпольщики-разведчики официально работали в различных оккупационных учреждениях, занимали порой крупные должности и, с точки зрения фашистских властей, считались вполне лояльными. Другие оставались незаметными. Благодаря самоотверженности и мужеству тысяч патриотов Центральный Комитет Компартии республики и Белорусский штаб партизанского [279] движения, подпольные обкомы и райкомы, а также командиры партизан почти всегда располагали самыми достоверными данными о противнике — о его численности, вооружении и замыслах.

Прекрасными организаторами разведки и контрразведки показали себя многие работники Наркоматов внутренних дел и государственной безопасности. Среди них можно назвать таких товарищей, как Г. И. Слепов (Полесская область), Д. М. Армянинов (Барановичская область) А. Н. Дроздов (Брестская область), Н. П. Ратушов (Могилевская область) и десятки других.

Наша разведка всегда была начеку. Немецко-фашистские войсковые штабы, командиры эсэсовских и охранных частей не раз приходили в замешательство от того, что их самые секретные планы быстро становились известными партизанскому командованию.

На дорогах и в лесах

Наступление советских войск приобретало все более широкий размах. Партизаны Белоруссии, как и все советские люди, жили одной мыслью: постоянно усиливать помощь частям Красной Армии, всеми мерами срывать военные перевозки противника, особенно доставку на фронт резервов и боеприпасов.

По указанию Центрального Комитета Компартии республики и Белорусского штаба партизанского движения многие бригады и отряды сосредоточили главное внимание на уничтожении железнодорожных эшелонов. Могилевский, Полесский, Минский и другие подпольные обкомы партии провели по этому вопросу специальные совещания секретарей райкомов, командиров и комиссаров партизанских бригад.

Но для того чтобы повысить боевую активность партизан на железнодорожных и шоссейных магистралях, нужна была взрывчатка. К нам в штаб ежедневно поступали сотни радиограмм: присылайте тол. Мы делали все, что могли. Почти каждую ночь на партизанских аэродромах приземлялись самолеты, до предела нагруженные боеприпасами — главным образом толом, минами и противотанковыми гранатами.

Только за один месяц — с 15 мая по 15 июня 1943 года [280] — диверсионные группы Минского партизанского соединения уничтожили двадцать четыре военных эшелона. Подрывники бригады П. К. Макарова (Барановичское соединение) за десять дней мая подорвали шесть поездов, в том числе два с войсками. Под обломками вагонов нашли свой конец более четырехсот фашистских солдат и офицеров. В июне бригады имени Ленина, имени Кирова, имени Чкалова того же соединения пустили под откос и разгромили на станциях около сорока эшелонов. Диверсионные группы Витебского соединения в течение первых пяти дней мая подорвали шесть поездов, два железнодорожных и шесть шоссейных мостов. Один за другим взлетали на воздух поезда на железных дорогах Полесья. Это действовал неуловимый комсомольско-молодежный диверсионный отряд под командованием Героя Советского Союза Григория Аркадьевича Токуева.

Такие картины наблюдались повсюду. Среди подрывников пример бесстрашия и выдержки показывали коммунисты и комсомольцы. В Минском партизанском соединении подрывная группа, возглавляемая комиссаром бригады имени Брагина В. М. Якименко, за короткий период уничтожила тринадцать немецких эшелонов. Член партии А. П. Вершковский (бригада имени Чапаева), кандидаты в члены партии М. Ш. Шульман (бригада имени Пархоменко) и А. А. Гидранович (бригада имени Кирова) организовали крушение четырнадцати вражеских поездов. Пять эшелонов подорвал парторг отряда имени Кутузова П. В. Довнар, девять — секретарь парторганизации бригады «Беларусь» А. П. Ковальчук.

Следует отметить, что все эти диверсии были осуществлены в очень сложных условиях. Немецко-фашистское командование и местные оккупационные власти приняли самые жесткие меры по усилению охраны железнодорожных линий. Еще в апреле 1943 года у гаулейтера Белоруссии Кубе состоялось совещание областных комиссаров, на котором палач белорусского народа предупреждал своих подчиненных, что «охрана коммуникаций — одна из самых важных задач». Вдоль основных железнодорожных магистралей оккупанты сосредоточили большое количество войск, на протяжении многих километров минировали подходы к железнодорожному [281] полотну, усилили патрулирование. Но взрывы на дорогах не прекращались.

На перегоне Гомель — Чернигов фашистские охранники попытались перехитрить партизан. Перед тем как отправить поезд, дорогу проверяли патрули. Обнаружив заложенные партизанами мины, они проходили мимо, делая вид, что ничего не заметили. Но тут же условным сигналом вызывали войска, которые широким кольцом окружали партизан. На первых порах несколько наших подрывных групп попали в такую ловушку. Однако тактика гитлеровцев была быстро разгадана.

Многие железнодорожные перегоны стали использоваться гитлеровцами только в дневное время, да и то не на полную мощность, так как по утрам чуть ли не ежедневно приходилось восстанавливать разрушенные партизанами пути.

В Витебском обкоме партии подсчитали, что в результате активной диверсионной деятельности партизан весной и летом 1943 года железнодорожные перевозки на некоторых участках сократились в несколько раз. Если в июле 1942 года по линии Минск — Орша прошло тысяча двести поездов, то в июле 1943 года — только триста семьдесят четыре.

Огромные потери несли фашисты на шоссейных и грунтовых дорогах. Партизаны Гомельского соединения лишь за первую половину 1943 года уничтожили на шоссейных дорогах области двадцать один танк, более сотни автомашин и большое количество солдат и офицеров.

Во многих районах Гомельской, Минской, Барановичской и других областей не прекращались открытые бои партизан с гитлеровцами. Секретарь Гомельского подпольного обкома командир соединения И. П. Кожар в своем донесении от 29 июня 1943 года сообщал в Центральный Комитет и партизанский штаб Белоруссии:

«Июнь месяц богат событиями для партизан нашего соединения. За все время войны нашим отрядам впервые пришлось драться не с обычной карательной экспедицией, а с крупными частями СС, личный состав которых вооружен автоматами. Противник применил при этом все виды боевой техники — танки, артиллерию, самолеты.

Накануне боя, 12 июня, отряды переместились километров за десять. 13. VI эсэсовцы крупными силами взяли [282] в кольцо пустое место. Догадавшись о нашем маневре, они бросили несколько своих подразделений на Узнож и Осов. После того как наши дозоры обстреляли прибывших в Узнож эсэсовцев и отошли в лес, боевые подразделения отрядов имени Калинина, имени Чапаева и взвод из отряда имени Ворошилова заняли оборону на опушке леса западнее Узножа.

Гитлеровцы четыре раза предпринимали атаки, поддержанные авиацией, дважды достигали опушки леса. Бой длился восемь часов и затих только с наступлением темноты.

Со стороны Осова немецкие танки пытались выйти нам в тыл. Два из них подорвались на минах. После этого гитлеровцы отказались от своей затеи.

Ночью все отряды, находившиеся в районе Узножа, в полном порядке, со всем имуществом сделали два перехода на запад, а через пять дней вернулись назад.

В боях мы потеряли двух человек убитыми, десять партизан были ранены. Сколько убито и ранено эсэсовцев, нам точно установить не удалось. Известно лишь, что для подбора убитых и раненых они высылали четыре автомашины.

...После боя под Узножем эсэсовцы объявили, что «партизаны разгромлены — убито семьсот человек, много ранено и только мелким группам удалось скрыться».

Возвращение наших отрядов опровергло это объявление. В Речицу снова прибыли две тысячи эсэсовцев. Возможно, что днями опять будем драться».

В те дни в Белорусский штаб партизанского движения часто поступали донесения об активных действиях 10-й Журавичской партизанской бригады Гомельского соединения. Многие из нас хорошо помнили и несколько необычную историю ее создания, и фамилию человека, с которым она в первую очередь связана. Вот как примерно все это произошло.

В конце июня 1942 года в дверь одной из хат, приютившихся на краю деревни Старый Кривск, постучал мужчина лет сорока.

— Кого принес бог? — спросил дед Митрофан, всматриваясь в незнакомца подслеповатыми глазами.

— Свой, дед, свой, — ответил мужчина. — Я из Буды-Кошелево. До дома далеко, а время позднее — вот [283] и решил заночевать здесь. Найдется у вас для меня местечко?

— Найдется, добрый человек, — засуетился дед. — Пора летняя, теперь всюду можно спать — и в сарае, и на сеновале, где хочешь...

К деду Митрофану, жившему с невесткой и внуком в покосившейся хатке недалеко от леса, уже давно никто не заходил. А старик любил поговорить обо всем, что творится на свете. Потому и обрадовался нежданному гостю.

— Ну, как у вас, в Буде, лютуют супостаты? — спросил дед, выставляя на стол чугунок с горячей картошкой. А сам все пристальнее всматривался в лицо незнакомца.

Гость ответил осторожно, а потом спросил, нельзя ли в Старом Кривске у кого-нибудь наняться на работу на время уборки хлеба.

— Какая там работа, добрый человек, — махнул рукой старик. — У нас даже до войны люди сами с уборкой управлялись, а теперь и подавно. Больше половины землицы-то парует, семян не хватило. Сами понимаете, какое сейчас время, Игнат Максимович...

— Откуда вы меня знаете? — настороженно спросил гость.

— Да кто ж вас не знает в нашем районе, Игнат Максимович? — хитро подмигнул дед Митрофан. — Я так сразу вас признал, хоть вы и изменились обличием: бороду давно не брили, одежда не та, что прежде была. Меня, старика, не бойтесь — я никому не скажу, что старого председателя района встретил. А вообще-то остерегайтесь, Игнат Максимович. Есть у нас такие «бойкие»: как узнают — сразу побегут в управу доносить.

— Спасибо, дед, за предупреждение, — сказал Игнат Максимович, пожимая старику руку. — Только думаю, что тех «бойких», немного. Больше таких, которые ненавидят фашистов и готовы бороться с ними.

— Что правда, то правда, Игнат Максимович. Честных людей у нас куда больше.

До первых петухов засиделся Игнат Максимович Дикан со своим новым знакомым, дедом Митрофаном. Переговорили о многом. Словоохотливый дед рассказал, что молодежь собирала и прятала в лесу оружие, что многие мужики давно бы ушли к партизанам, да не [284] знают, где их искать. На этом и закончился первый визит в Старый Кривск бывшего председателя Журавичского райисполкома И. М. Дикана, а теперь командира организаторской партизанской группы. Побывал он вместе с товарищами и во многих других деревнях.

Вскоре в лес потянулись десятки местных жителей, чтобы вступить в его партизанский отряд и бить фашистов. Многие приходили с оружием, припасенным еще в сорок первом году. Позаботились жители и о том, чтобы обеспечить партизан продуктами.

Через некоторое время отряд начал действовать. Устраивая засады на шоссе Могилев — Гомель, на большаке Рогачев — Довск, партизаны нападали на вражеских солдат, уничтожали автомашины с боеприпасами.

К марту 1943 года в отряде И. М. Дикана насчитывалось уже более пятисот вооруженных бойцов. На его базе была сформирована 10-я Журавичская бригада. Командиром ее назначили Стефана Митрофановича Белых, комиссаром — Игната Максимовича Дикана. Он же стал и секретарем Журавичского подпольного райкома партии.

В конце апреля — начале мая 1943 года журавичским партизанам пришлось выдержать тяжелые бои с карателями.

Фашистам стало известно, что основные силы партизан находятся в Рыжковских и Каменских лесах. К 27 апреля они стянули в Меркуловичи, Довск, Старый Кривск, Новый Кривск и другие населенные пункты до полка пехоты, кавалерийский эскадрон, артиллерию, несколько танков и бронемашин.

Однако попытка гитлеровцев блокировать Рыжковские и Каменские леса не удалась. Предупрежденные местными жителями партизаны еще в ночь на 27 апреля перебазировались в более выгодные для обороны Лозовские леса.

Тогда каратели перебросили войска в деревню Лозов и оттуда повели наступление. Хотя они имели явное превосходство в силах и средствах, партизанам удалось отбить их лобовые атаки и нанести им серьезные потери.

На следующий день фашисты, подтянув резервы, атаковали партизан одновременно с трех направлений. К вечеру им удалось оттеснить Один из наших отрядов [285] с занимаемых позиций. Бригаде пришлось прекратить бои и ночью уйти в Рогачевские леса.

Хотя партизаны, чтобы сохранить силы, отступили, победа в Лозовском лесу была все же на их стороне. Они истребили около семисот вражеских солдат и офицеров, уничтожили двадцать три автомашины, танкетку и бронемашину. В этом бою был убит немецкий полковник, возглавлявший карательную экспедицию.

Партизаны потеряли шесть человек убитыми и тридцать два ранеными. Самой тяжелой утратой была гибель их командира Стефана Митрофановича Белых.

Десятая Журавичская бригада, которую возглавил теперь Игнат Максимович Дикан, продолжала наносить мощные удары по врагу. Расширив район своих действий, она стала поистине неуловимой. Например, сегодня небольшая группа ее бойцов под командованием К. Ф. Черненко внезапным дерзким налетом уничтожила на шоссе Довск — Славгород тщательно охраняемый Гутишанский мост через речку Белетянку. На следующий день вторая группа истребила полицейский гарнизон в Рогачевском районе. Через несколько дней партизана бригады совершали диверсии уже неподалеку от Быкова. Они были просто вездесущими, внезапно обрушиваясь на оккупантов как грозный карающий меч.

Журавичский подпольный райком партии, возглавляемый Игнатом Максимовичем Диканом, очень много сделал для развития партизанского движения на территории соседнего Буда-Кошелевского района. Он направил туда три подразделения, сформированные из бойцов Десятой бригады, — отряды имени Кутузова, имени Чкалова и имени Котовского. В ходе боев они вобрали в себя все местные разрозненные группы, а потом и сами объединились. Так образовалась Первая Буда-Кошелевская партизанская бригада под командованием А. М. Демченко. В течение лета 1943 года она освободила от оккупантов больше половины своего района. За короткий период ее диверсионные группы пустили под откос несколько воинских эшелонов и уничтожили около пятидесяти автомашин противника.

Донесения о боевой возросшей активности партизан, об их успехах в борьбе с оккупантами поступали в Белорусский штаб из многих областей — Могилевской, Вилейской, Витебской. [286]

Но и немецко-фашистское командование со своей стороны принимало все меры к тому, чтобы задержать это всенародное движение, очистить свои тылы и обеспечить свободу маневра на важнейших коммуникациях. Поэтому вторая половина 1943 года была характерна особенно жестокими боями белорусских партизан с карателями, и не всегда эти бои заканчивались для нас успешно. Были и большие потери с нашей стороны, были, прямо скажем, и черные дни.

Раньше я уже упоминал о так называемой «Усакинской» карательной экспедиции гитлеровцев. Хочется рассказать о ней подробнее, так как в свое время она доставила нам особенно много неприятностей.

В Усакинском лесу, неподалеку от Кировска, находились основные базы большинства партизанских отрядов и бригад Могилевского соединения. Немецко-фашистское командование не раз направляло сюда карательные подразделения, но, как правило, незначительные, с которыми нетрудно было бороться.

В этот же раз гитлеровцы подтянули к Усакинскому лесу по меньшей мере две дивизии с артиллерией и танками. Сосредоточение войск они производили скрытно.

Окружив лес плотным кольцом, каратели начали интенсивную артиллерийскую и минометную подготовку. В течение нескольких дней они непрерывно бомбили партизанские базы и с воздуха. Затем гитлеровцы бросили в лес пехоту и танки. Партизанам ежедневно приходилось отражать по нескольку атак.

В отрядах скопилось много раненых. Не хватало боеприпасов, медикаментов, перевязочных средств. Положение осложнилось тем, что каратели захватили взлетно-посадочную площадку, на которую принимались самолеты с Большой земли.

Центральный Комитет Компартии республики и Белорусский штаб приняли решение сбрасывать окруженным партизанам боеприпасы, продовольствие и медикаменты на парашютах. Вначале это удавалось делать. Но потом фашисты подтянули зенитную артиллерию, над лесом начали дежурить их ночные истребители, и доставлять грузы по воздуху стало невозможно.

Но борьба продолжалась. Сорок дней и ночей держались партизаны в окруженном лесу. Гитлеровцы, установив мощные динамики, неоднократно предлагали по [287] радио осажденным прекратить сопротивление. Добровольно сдавшимся в плен они обещали всевозможные блага. Но никто из партизан даже не подумал оставить поле боя. Наоборот, каждый сражался с еще большим упорством, отбивая яростные атаки врага.

Однако обороняться становилось все труднее.

— Единственный выход — прорываться из окружения с боем, — сделал вывод начальник оперативного отдела нашего штаба А. И. Брюханов, тщательно изучив донесения. — А чтобы облегчить прорыв, надо срочно подтянуть к Усакинскому лесу несколько бригад из Кличевского района. Военно-оперативной группе обкома сегодня же необходимо дать задание организовать тщательную разведку, в каком направлении легче осуществить прорыв.

К такому же выводу пришли и в Могилевском подпольном обкоме партии. Командованию окруженных отрядов приказали по радио создать сильную группу автоматчиков для прорыва вражеского кольца. Было указано и примерное направление главного удара кличевских партизан, чтобы осажденные пробивались им навстречу.

На сорок первый день под мощными ударами с двух сторон вражеское кольцо наконец лопнуло. Вырвавшись из окружения, партизаны ушли в новый район. Удалось вывезти раненых и все вооружение. Белорусский штаб сразу же направил туда несколько самолетов с продовольствием и боеприпасами. Обратными рейсами вывезли на Большую землю всех раненых.

Трудными, очень трудными были эти сорокадневные бои для могилевских партизан. Правда, противник потерял во много раз больше людей и техники, чем могилевцы. Тут во многом сказались преимущества партизанской тактики — без нужды из леса не выходить, бить врага главным образом из укрытий. И все же многих товарищей не досчитались партизаны после этих боев.

Блокирование гитлеровцами Усакинского леса, бои в окружении послужили серьезным уроком как для командования Могилевского соединения, так и для Белорусского штаба партизанского движения. Чтобы такие неприятности впредь не повторялись, нужно было неустанно совершенствовать разведку, еще бдительнее следить [288] за передвижениями немецко-фашистских войск на оккупированной территории.

С 1 мая по 26 июня 1943 года жестокие бои с карателями пришлось вести и партизанам Бегомльской зоны Витебского соединения. Против восьми тысяч партизан немецко-фашистское командование сосредоточило здесь до сорока тысяч своих солдат. Пехоту и танки поддерживали с воздуха тридцать бомбардировщиков.

Опираясь на превосходство в силе и технике, каратели поставили своей целью оттеснить партизан в заболоченный лес, что находился в излучине Березины, окружить их там и уничтожить. Но их тщательно разработанный план стал трещать с первых же дней боев. Партизаны не побежали, как предполагали фашисты, а отходили планомерно, изматывая противника на каждом рубеже. За два месяца непрерывных боев они уничтожили около двух тысяч гитлеровских солдат и офицеров, пятнадцать танков, семь танкеток, две бронемашины, два самолета и более семидесяти автомашин. Диверсионные группы за тот же период подорвали сорок три вражеских эшелона.

Партизаны потеряли убитыми восемьдесят восемь человек. Пятьдесят семь бойцов и командиров получили ранения.

Полным провалом окончилась в то лето и еще одна крупная карательная экспедиция, предпринятая гитлеровцами против партизанского соединения Барановичской области. Стянув в Барановичи, Молодечно, Лиду и Новогрудок до шестидесяти тысяч солдат и офицеров, оккупанты 13 июня одновременно с четырех направлений начали наступление на район Ивенецко-Налибокской пущи, где находились основные силы партизан.

Вероятно, в честь обер-бандита Германа Геринга фашистское командование назвало эту операцию «Герман». Замысел врага и примерный план операции командованию Барановичского соединения были известны заранее. К встрече с карателями партизаны хорошо подготовились. Жаркие сражения на границах лесных массивов, на берегах Немана, Берёзы и Сулы непрерывно продолжались почти месяц. Руководивший операцией генерал-майор фон Готтберг — его штаб находился в Новогрудке [289] — и особо уполномоченный Гитлера по борьбе с партизанами генерал фон Бах со дня на день ожидали, что подчиненные доложат им о «полном и окончательном разгроме» партизан. Но к ним поступали совсем иные доклады: на пути в Ивенец-Полдорожье партизаны разгромили штаб полковника Дирлевангера и захватили план операции «Герман»; разбито несколько артиллерийских батарей, противник контратаковал жандармов и разогнал их. Словом, приходилось выслушивать только неприятности.

Хотя карательная экспедиция провалилась, генерал фон Готтберг, как видно, боялся доложить «фюреру» правду и послал ему победный рапорт. В сводке германского верховного командования сообщалось: «На днях на запад от Минска с применением крупных армейских сил, войск СС и авиации уничтожены крупные силы партизан. В боях, длившихся свыше трех недель, разбито 357 укрепленных пунктов, убито свыше 7 тысяч и более 10 тысяч партизан взято в плен. Захвачено 380 тяжелых и более 1500 легких пулеметов, более 100 орудий, много автоматов, винтовок, минометов, большое количество складов с обмундированием, боеприпасами и продовольствием. Все партизаны уничтожены; командующий партизанами, в прошлом крупный партработник Платон (такой была партизанская кличка секретаря подпольного обкома В. Е. Чернышева) с группой своих приближенных прорвался из окружения на танках, но был настигнут нашими доблестными войсками СС и убит».

Фон Готтберг явно выдавал желаемое за действительное, а потери своих войск за потери партизан. Итоги операции «Герман» оказались для гитлеровцев самыми плачевными. Барановичские партизаны уничтожили за время боев несколько сотен солдат и офицеров, семь танков, шестьдесят автомашин. За тот же период их подрывные группы пустили под откос тридцать семь железнодорожных эшелонов. Вот как было в действительности.

Партизанское соединение потеряло в боях убитыми сто двадцать девять человек. Пятьдесят два бойца были ранены, двадцать четыре пропали без вести. Что же касается складов с обмундированием и боеприпасами, то в соединении вообще их не было. [290]

Вспоминается и такое событие. Оно, может быть, не очень значительно по сравнению, скажем, с провалом карательной экспедиции, но все же весьма характерно для лета 1943 года.

5 июня разведчикам партизанского отряда «Буревестник» (Минское соединение) стало известно, что в ближайшие дни из Минска в местечко Шацк должна приехать делегация для вручения наград немецким солдатам и офицерам. Командир отряда М. Г. Мармулев принял решение — уничтожить ее вместе с охраной. Для выполнения задания он выделил три взвода общей численностью восемьдесят восемь человек. Командиром этой группы назначили комиссара отряда И. М. Рябуху.

На шоссе Узда — Шацк партизаны устроили засаду. Ждали несколько дней. 9 июня наконец появилась фашистская процессия из четырех легковых автомашин, следовавших за грузовиком с охранниками.

Наши бойцы, как и намечалось по плану, пропустили ее в Шацк. И. М. Рябуха решил напасть на делегацию на следующий день, когда она по той же дороге будет возвращаться в Минск. А теперь он только уточнил — сколько машин, какова охрана, где она находится в колонне.

10 июня в 18.00 гитлеровские чиновники выехали из Шацка. Порядок расположения машин в колонне остался прежним. У моста через речку Шать партизаны встретили фашистов дружным огнем из пулеметов и автоматов. Бой продолжался недолго. В результате тридцать шесть гитлеровцев были убиты и один взят в плен. В числе убитых оказались Минский областной комиссар и правительственный советник Людвиг Эренлейтнер, государственный инспектор Генрих Клозе, начальник областной жандармерии Карл Калла, управляющий Минским молочным заводом Франц Так и другие — всего двенадцать чиновников.

Сообщая об этом случае, фашистская газета «Минскер цейтунг», издававшаяся в Минске, недвусмысленно подчеркивала, что партизаны, мол, начинают действовать все более дерзко и что оккупационной администрации следует постоянно быть начеку. В заметке признавалось, что напуганные правительственные чиновники начали покидать Минск. [291]

«Рельсовая война»

Наступление становилось главным видом боевых действий Красной Армии. В связи с этим в Белорусском штабе не раз возникали разговоры о необходимости сконцентрировать силы партизан для нанесения одновременного удара по тылам противника, прежде всего по его коммуникациям.

Собственно, разговоры об этом велись не только у нас. Идея о массовом и по возможности одновременном разрушении железнодорожных линий в тылу немецко-фашистских войск уже длительное время обсуждалась в Центральном штабе партизанского движения.

Еще до начала Курской битвы Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко несколько раз напоминал мне о том, что, наряду с «охотой» за эшелонами врага, следует, где это возможно, переходить к разрушению железнодорожного полотна.

— У нас в штабе разрабатывается план одновременного удара по всем железным дорогам, которые немцы используют для перевозки военных грузов и пополнения своих войск, — как-то сказал он, предупредив, что пока это является тайной. — Подготовку надо начинать уже теперь. Постарайтесь забросить партизанам побольше взрывчатки. Ее потребуется очень много.

24 июня 1943 года состоялось заседание бюро Центрального Комитета Компартии Белоруссии. Обсуждался один вопрос — «О разрушении железнодорожных коммуникаций». С небольшим докладом выступил П. К. Пономаренко.

— Задача состоит в том, чтобы за короткий период подорвать как можно больше железнодорожных путей, — подчеркнул он. — Противник вынужден будет проводить огромные трудоемкие работы по замене рельсов. Потребуется колоссальное количество стали, проката, которых у немцев теперь не так уж много...

В принятом постановлении отмечалось, что железные дороги в Белоруссии почти на всем протяжении находятся под контролем партизан, а это имеет огромное значение для срыва оперативных и стратегических замыслов противника.

Бюро ЦК поручило Белорусскому штабу партизанского движения разработать конкретные меры по выполнению [292] плана «рельсовой войны» (операция в целом имела кодовое название «Концерт»), довести боевые задания до каждой партизанской бригады, каждого отряда. На первом этапе операции предполагалось привести в негодность не менее 110 тысяч рельсов.

Сразу же после заседания бюро ЦК началась энергичная подготовка к «рельсовой войне», которая продолжалась более двух месяцев. В партизанские зоны было заброшено на самолетах большое количество тола и бикфордова шнура. Во многих бригадах и отрядах проводились занятия, на которых партизаны учились подрывному делу. Для организации специальной учебы наш штаб направил в партизанские соединения опытных инструкторов.

Подпольные обкомы и райкомы партии, первичные партийные и комсомольские организации развернули среди партизан массовую политическую работу, разъясняя значение предстоящей операции. В Могилевской и других областях в июле были проведены совещания секретарей подпольных райкомов, командиров, комиссаров и секретарей первичных парторганизаций бригад и отрядов, на которых обсуждались практические меры по подготовке «рельсовой войны».

Операцию «Концерт» было решено начать в ночь на 3 августа. Об этом Белорусский штаб партизанского движения накануне оповестил всех командиров партизанских соединений и бригад. По имевшимся у нас сведениям, подготовка к «рельсовой войне» к тому времени была в основном завершена. С наступлением темноты на железнодорожные линии вышли тысячи подрывников. До самого рассвета гремели взрывы.

И все же первый выход партизан на железные дороги не везде был по-настоящему массовым. В Полесской области, например, из сорока отрядов, объединенных в бригады, и восемнадцати действовавших самостоятельно в ту ночь в «рельсовой войне» участвовали лишь четыре отряда из бригады В. А. Короткевича. Им было дано задание: четырьмя ударными группами на перегоне станция Калинковичи — разъезд Голевица блокировать будки, где размещались немецкие охранники, подавить сопротивление вражеского гарнизона на разъезде, подорвать не менее шестисот — семисот рельсов.

Предварительной разведкой было установлено, что [293] этот перегон усиленно охранялся. В будке, расположенной в полутора километрах восточнее станции Калинковичи, находилось двадцать семь немецких солдат, имевших на вооружении два станковых и три ручных пулемета, один миномет, винтовки и автоматы. В другой будке (в трех с половиной километрах восточнее станции) было двадцать четыре солдата с двумя станковыми и ручными пулеметами. В поселке у разъезда Голевица размещался немецко-полицейский гарнизон численностью примерно в пятьсот солдат и полицейских с двумя пушками, шестью станковыми и десятью ручными пулеметами. Почти двухтысячный гарнизон станции Калинковичи располагал девятью пушками, шестнадцатью минометами и большим числом пулеметов. На лесных подходах к железнодорожному полотну гитлеровцы устроили завалы.

Партизан, участвовавших в операции, было триста девяносто два человека. Кроме винтовок и автоматов они имели четыре станковых и шесть ручных пулеметов, два противотанковых ружья и два ротных миномета. Но многократное превосходство противника в людях и вооружении не пугало их. Они возлагали большие надежды на внезапность нападения. И не ошиблись. В результате неожиданной атаки сопротивление гитлеровцев, располагавшихся в будках и оборонявших разъезд Голевица, было быстро подавлено, и партизаны за полтора часа успели подорвать пятьсот восемьдесят шесть рельсов, уничтожить три километра телеграфно-телефонной линии связи. Выполнив задание, они благополучно вернулись на свои базы.

Обсудив в присутствии секретаря ЦК Н. Е. Авхимовича итоги этой операции, подпольный обком партии отметил, что некоторые командиры и комиссары бригад и отрядов недостаточно серьезно отнеслись к выполнению постановления Центрального Комитета Компартии республики и приказа Белорусского штаба об участии в «рельсовой войне», растянули сроки подготовки подрывников и формирования подрывных групп. Обком обязал подпольные райкомы как можно быстрее устранить эти недостатки, мобилизовать на «рельсовую войну» не только всех партизан, но и, по возможности, жителей населенных пунктов, расположенных вблизи железнодорожных линий. [294]

Недостаточно активное участие партизан Полесской области в нанесении первого удара по железнодорожным магистралям в известной мере объяснялось и тем, что противник к тому времени подтянул в район станции Птичь дивизию СС и предпринял попытку захватить ряд контролируемых нами населенных пунктов. Гитлеровцы атаковали в частности партизанские позиции в Петриковском районе, где располагались две бригады.

Несколько позднее полесские партизаны, действовавшие на территории Октябрьского, Глусского, Копаткевичского, Петриковского и Житковичского районов, нанесли уже более мощный удар по железнодорожной линии Калинковичи — Житковичи, подорвали более пяти тысяч рельсов. В результате дорога в течение четырех суток бездействовала. А всего партизаны Полесской области за два месяца «рельсовой войны» уничтожили девятнадцать тысяч рельсов на перегонах Житковичи — Василевичи, Мозырь — Овруч и других участках. Надолго вывели из строя сто восемнадцать километров пути. На участках Старушки — Брожа, Старушки — Постолы и Калинковичи — Шатилки большое количество рельсов и шпал партизаны побросали в болота, откуда их невозможно было достать, а железнодорожную насыпь перекопали.

На первом этапе — с 3 по 15 августа — не участвовали в «рельсовой войне» и партизаны Барановичского соединения. В этот период они вели бои с карателями. По ряду причин в начале августа недостаточно активно действовали на железных дорогах отряды и бригады Брестского и Пинского соединений.

Зато на территории Минской, Гомельской, Витебской, Могилевской и Вилейской областей «рельсовая война» с первых же дней приняла подлинно массовый характер. Партизанские бригады Ф. Ф. Дубровского, В. Е. Лобанка, П. М. Романова, Д. В. Тябута, Н. В. Уткина и другие почти в полном составе каждую ночь выходили на железнодорожные линии, вели бои с охранными войсками противника и подрывали рельсы. В течение августа, как докладывали Центральному Комитету секретари обкома партии И. А. Стулов и Я. А. Жилянин, партизанами Витебского соединения было подорвано почти шестьдесят тысяч рельсов на основных железнодорожных магистралях: Полоцк — Молодечно, Полоцк — Витебск, [295] Крулевщина — Лынтупы, Витебск — Орша, Витебск — Смоленск, Молодечно — Вильнюс, Дрисса — Индра.

Партизаны Минского соединения только за первые три дня «рельсовой войны» — с 3 по 5 августа — подорвали около восьми тысяч рельсов, вывели из строя на десять суток важнейшую железнодорожную магистраль Молодечно — Минск. Вместе с тем они ни на один день не прекращали «охоты» за вражескими железнодорожными эшелонами.

«Рельсовая война» продолжалась два месяца. На различных этапах в ней принимали участие почти все партизанские бригады и отряды Белоруссии. В первой половине августа, по поступившим в штаб сведениям, было перебито в общей сложности более ста двадцати тысяч рельсов. В конце августа и в сентябре тоже примерно столько же, если не больше. Как нам стало тогда известно, к моменту завершения операции «Концерт» вражеские перевозки военных грузов по железным дорогам Белоруссии сократились почти на сорок процентов.

Операция «Концерт» вызвала переполох в немецко-фашистских военных штабах и тыловых учреждениях. Об этом свидетельствовали официальные документы, захваченные в тот период партизанами при разгроме железнодорожных комендатур и других оккупационных учреждений.

«Партизанами проведена операция небывалых размеров по срыву наших перевозок путем планомерного и внезапного нарушения железнодорожного сообщения», — доносил в августе командир немецкого корпуса охранных войск в штаб группы армий «Центр».

Начальник 559-й тыловой комендатуры в приказе № 8043 от 8 сентября 1943 года писал:

«В последние ночи число взрывов на железных дорогах выросло до такой степени, что при создавшемся положении их повторение может серьезно угрожать операциям на фронте, особенно снабжению войск. Необходимо любыми средствами добиться прекращения взрывов и снижения до минимума числа отдельных минирований».

Грозные приказы и распоряжения немецко-фашистского начальства, несмотря на их категоричность и обещания [296] обрушить на «нерадивых» всяческие кары, не достигали цели.

Как сейчас помню разговор с начальником штаба Гомельского партизанского соединения Е. И. Барыкиным, приезжавшим к нам для уточнения и согласования вопросов взаимодействия партизан с частями Красной Армии, подошедшими к границе Гомельской области. Я сообщил Барыкину, что Белорусский штаб партизанского движения специальным приказом объявил командованию и всему личному составу Гомельского соединения благодарность за успешное ведение «рельсовой войны».

— Ну и правильно, — как должное принял это сообщение Барыкин. — Гомельчане поработали на славу. Только в первую ночь «рельсовой войны» подорвали семьсот рельсов и истребили сотни полторы гитлеровцев. Благодарность заслуженная. Особенно хорошо «поработали» на железной дороге бойцы и командиры Рогачевской, 10-й Журавичской и Речицкой бригад.

— Так-то оно так, — ответил я на восторженный отзыв Барыкина о действиях гомельских партизан. — Но теперь, пожалуй, вести «рельсовую войну» будет труднее, чем в августе. Вот тут у меня около десятка копий приказов различных фашистских начальников с требованием еще больше усилить охрану железнодорожных линий.

— Это не ново, — улыбнулся Барыкин. — Несколько таких приказов захватили и наши партизаны при разгроме немецких гарнизонов. Но приказами взрывов не остановишь. Силы нужны. А их в тылу у врага становится все меньше. Да и трусливее стали «завоеватели». Видно, чувствуют свой близкий конец. В первую ночь «рельсовой войны» наши разведчики побывали в Гомеле, а когда вернулись, рассказали, что там творилось. Взрывы на железной дороге, напоминавшие артиллерийскую канонаду, так напугали фашистов, что в гарнизоне началась паника. С перепугу кто-то распространил слух, будто неподалеку от Гомеля высадился большой красноармейский десант, который окружает город и готовится к его штурму. Это подлило масла в огонь. Началась лихорадочная подготовка к обороне. Переполох не прекращался до самого рассвета. Вот вам и приказы, — закончил Барыкин. [297]

«Рельсовая война» действительно здорово напугала командование охранных войск, руководителей СС, жандармерии и полиции. Да и было отчего паниковать.

В конце сентября из Минского партизанского соединения к нам поступил интересный документ — донесение «имперского управления путей сообщения в Минске» «главному управлению путей сообщения Востока в Варшаве». В нем с чисто немецкой педантичностью перечислялись все «чрезвычайные происшествия» на железных дорогах временно оккупированной Белоруссии за одни сутки — 18 сентября 1943 года. За такое короткое время было зарегистрировано шестьдесят «происшествий».

— Наверняка брешут имперские начальники, — авторитетно заявил Иван Ануфриевич Крупеня, прочитав перевод донесения. — «Происшествий» было больше.

— А разве шестьдесят за одни сутки мало? — возразил Тимофей Сазонович Горбунов. — К тому же гитлеровцы по-своему вели учет, как выгоднее для начальства. Вот смотрите, здесь написано: «0 часов 30 минут. Плисса — Борисов, триста пятьдесят взрывов». А учетчик засчитал все взрывы как одно «происшествие».

— Выходит, прав Иван Ануфриевич, — поддержал я Крупеню. — Если посчитать как следует, «происшествий» наберется гораздо больше.

И все-таки документ, несмотря на «ошибки в учете», был в самом деле весьма любопытным. По признанию самих оккупантов, на партизанских минах только за сутки подорвались тридцать четыре поезда. При этом оказались выведенными из строя тридцать три паровоза, восемьдесят четыре вагона, в том числе два пассажирских, а остальные с военными грузами.

В донесении конкретно указывалось, где и когда это произошло.

Записи были лаконичными:

«9 часов 14 минут. Буда-Кошелево — Радеево. Вспомогательный поезд наскочил на мину»... «11 часов 39 минут. Буда-Кошелево — Радеево. Поезд № 3310 наскочил на мину» ... «14 часов 55 минут. Лунинец — Калинковичи. Поезд № 8806 наскочил на мину. Разбиты 11 вагонов, повреждено 120 рельсов»... «18 часов 15 минут. Песчаники — Дрануха. Поезд № 40335 наскочил на мину. Пять вагонов и паровоз вышли из строя. Повреждено [298] 50 метров пути» ...»18 часов 43 минуты. Волковыск — Барановичи. Поезд № 421 наскочил на мину. Разбиты два предохранительных вагона и два паровоза. Четыре вагона повреждены» ...»21 час 20 минут. Осиповичи — Татарка. Поезд № 7196377 наскочил на мину. Вышли из строя два предохранительных вагона, паровоз, два пассажирских вагона» ... «22 часа 24 минуты. Минск — Борисов. Поезд № 7196338 наскочил на мину. Вышли из строя паровоз и восемь вагонов».

Далее следовали записи о подрывах пути: «Уржач — Сураж — 20 взрывов пути... Унича — Кричев — 100 взрывов... Тощица — Рогачев — 89 взрывов... Шваровка — Погодино — 80 взрывов пути, повреждено 75 рельсов и 30 шпал... Станция Калинковичи — сгорел товарный склад... Пуховичи — Дричин — обнаружены мины... Индра — Полоцк — взорван путь».

Взрывы, взрывы, взрывы... Больше тысячи за сутки на всех дорогах.

— Если и дальше так пойдет, то фашистам, пожалуй, придется переключаться на воздушный транспорт, — заметил Горбунов и, весело подмигнув Крупени, добавил: — Пока у партизан нет зениток и истребителей.

Партизаны не давали покоя гитлеровцам также на водных путях и шоссейных дорогах. На Сожи, Припяти, Западной Двине и других реках довольно часто шли ко дну вражеские пароходы и баржи с грузами.

В сентябре 1943 года командир Полесского партизанского соединения И. Д. Ветров докладывал Белорусскому штабу, что их бригады, отряды и диверсионные группы наряду с «рельсовой войной» активно ведут «войну шоссейную и водную». А позже нам стали известны и некоторые подробности этих боев.

...Разведчики доложили командиру партизанского отряда Василию Морозову, что вниз по Припяти движется большегрузный пароход.

Командир пригласил к себе в землянку подрывников и спросил:

— Кто может установить мину на воде?

Желающих вызвалось много.

— Только надо действовать четко, чтобы не получилось осечки, — предупредил Морозов. — Такую «добычу» упускать нельзя.

Подрывники сделали два небольших плота, установили на них мощные заряды и закрепили их на стрежне [299] Припяти веревками, протянутыми под водой от одного берега к другому. Сверху плотики замаскировали так, что издали они стали похожи на плавающие кусты.

На рассвете из-за крутого поворота показался пароход.

— Приготовиться к бою! — приказал Морозов партизанам, укрывшимся в прибрежных зарослях. — Как только произойдет взрыв, открываем огонь.

Пароход приближался. Вот он уже почти вплотную подошел к первому плотику. Кто-то из фашистов заметил «зеленый островок». На корабле засуетились, пытаясь, видимо, застопорить его движение. Но было уже поздно. Раздался взрыв. До предела нагруженное судно, получив пробоину, накренилось и начало быстро оседать. Матросы и офицеры команды бросились в воду, надеясь добраться до берега, но тут по ним открыли дружный огонь партизаны.

Полузатонувшее судно все еще двигалось по течению вперед. Но вот прогремел новый мощный взрыв, сработал второй заряд, — и все было кончено. Пароход затонул. Погибла и вся его команда.

На шоссейных дорогах Белоруссии взрывались вражеские танки, бронемашины, автомобили. Партизаны при активной помощи населения приводили в негодность не только шоссе, но и грунтовые дороги, устраивая завалы, устанавливая мины, разбирая мосты.