Ради жизни на земле
Управление Карельского фронта было выведено в резерв Ставки. Мы переехали в Ярославль. Там встретили новый, 1945 год, там же отпраздновали 27-ю годовщину Красной Армии.
Все с нетерпением ожидали назначений. Но только в конце марта член Военного совета Терентий Фомич Штыков предупредил меня:
— Готовьтесь к переезду на новое место.
— Куда?
— Узнаете позже. А пока подберите оперативную группу — человек десять. Поедете вместе с Военным советом. Остальные работники политуправления выедут со вторым эшелоном.
Так куда же все-таки нас направляют? Всем хотелось попасть на запад, пробивать путь к Берлину. Но гадать некогда. Быстро подбираю людей, которые поедут со мной, — инспекторов, пропагандистов, комсомольских работников, кадровиков.
1 апреля погрузились в вагоны. Товарищи сгрудились у окон. Куда повернет состав: на запад, на юго-запад? Но он, набирая скорость, по-прежнему шел на восток.
— Как же так? — слышатся разочарованные голоса. — Значит, не на фронт?
Успокаиваю: посылают туда, где мы нужнее. На западе, по-видимому, обойдутся без нас. Война против фашистской Германии близится к концу. Бои приближаются к Берлину. А куда мы едем, узнаем позже. [201]
Наш переезд окружен тайной, о чем свидетельствует хотя бы то, что перед посадкой в вагоны нам предложили сменить погоны. Сами себя понижаем в звании. Я стал капитаном. «Помолодели» таким же образом и другие. Нашего командующего маршала К. А. Мерецкова мы теперь величаем генерал-полковником Максимовым. Впрочем, к нему старались обращаться как можно реже. Ехал он в гражданской одежде, так же как и товарищ Шорин — так мы теперь зовем члена Военного совета Т. Ф. Штыкова.
Едем день, другой, третий. Времени свободного много. Часто собираемся в вагоне члена Военного совета. Слушаем лекции наших пропагандистов и штабных специалистов о событиях в мире и на фронтах, о радиолокации, реактивных самолетах и другой новейшей технике.
В поезде принимаем сообщение о том, что наше правительство денонсировало, расторгло советско-японский пакт о нейтралитете, заключенный в апреле 1941 года. Из-за вероломной политики правящих кругов Японии по отношению к Советскому Союзу он потерял всякий смысл. В заявлении Советского правительства указывалось, что Япония, будучи союзницей Германии, помогает ей в войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются союзниками СССР.
Мы знали, что на протяжении десятилетий японский империализм был злейшим врагом народов СССР, Китая и Кореи. Японские империалисты неоднократно нападали на Советский Союз, стремясь захватить Дальний Восток и Сибирь вплоть до Урала. Верный партнер фашистской Германии, Япония в течение всей Великой Отечественной войны только и ждала благоприятного случая, чтобы вторгнуться в нашу страну. Японский генеральный штаб разработал план этого вторжения, сосредоточил у наших границ огромную Квантунскую армию. Учитывая сложившуюся обстановку, Советский Союз в разгар тяжелых сражений на Западе вынужден был на границе с захваченной японцами Маньчжурией держать 40 дивизий. Японские власти чинили всяческие препятствия советскому судоходству на Дальнем Востоке, незаконно останавливали и даже топили наши торговые суда. Не прекращались провокации на дальневосточных границах. Только в 1944 году было 144 случая нарушения границы и 39 случаев обстрела советской территории.
Прослушав по радио заявление Советского правительства, мы начали догадываться, зачем едем в такую даль. [202]
Поезд мчится по Сибири. Раньше в этих краях мне бывать не приходилось. Часами простаиваю у окна, вглядываясь в таежные чащи, в бескрайние плесы широких рек, пока еще скованных льдом. Необъятна и прекрасна наша страна. И каждый ее уголок дорог солдатскому сердцу.
Вот и Хабаровск. Здесь штаб Дальневосточного фронта. Пока поезд стоит, заглянул к начальнику политического управления фронта генералу Петру Тимофеевичу Лукашину. Старый дальневосточник рад:
— Нашего полку прибыло! Только за какие провинности тебя так в звании понизили?
— Спрашивай начальство.
Краткая беседа — и снова в путь. Проезжаем город и железнодорожную станцию Иман. В каких-то трех — шести километрах справа по ходу поезда — Маньчжурия. Там японцы. А вот и станция Лазо. Здесь 25 лет назад, в апреле 1920 года, интервенты и белогвардейцы заживо сожгли в паровозной топке руководителей дальневосточных большевиков С. Г. Лазо, В. М. Сибирцева и А. Н. Луцкого.
Спасск-Дальний. Здесь в октябре 1922 года части народно-революционной армии Дальневосточной республики и партизаны разбили белогвардейские войска японского ставленника генерала Дитерихса. Штурмовые ночи Спасска советские люди не забудут никогда. А дальше — озеро Хасан, на берегах которого были разгромлены японские захватчики в 1938 году. Богат боевыми традициями наш Дальний Восток!
13 апреля прибываем в Ворошилов (Уссурийск). Здесь наша конечная станция. За плечами остались 9470 километров, почти вся Транссибирская железнодорожная магистраль, самая длинная на всем земном шаре.
В городе обосновался штаб Приморской группы войск, выделившейся из Дальневосточного фронта. Части и соединения ее размещались вдоль границы от Губерово до Посьетской бухты на протяжении около 700 километров. С 14 апреля эти войска стали подчиняться полевому управлению, основой которого стало управление бывшего Карельского фронта.
В составе Приморской группы войск к нашему приезду было три общевойсковых и одна воздушная армии. Среди них прославленная 1-я Краснознаменная, части которой уже отличались в боях с японскими империалистами. Бойцы и командиры, служившие в Приморье, доблестно выполняли [203] свою главную задачу — охраняли священные рубежи нашего государства. Они хорошо знали своего противника — японских самураев, досконально изучили местность. Но наступательных боев давно не вели. Происходило примерно то же, что когда-то на Карельском фронте. Нас прислали сюда, чтобы мы передали товарищам опыт наступления в широких масштабах. Ставка усиливала Приморскую группу, укрепляла ее руководство кадрами, закаленными в боях против немецко-фашистских захватчиков.
К нам поступали войска с Запада. Поступали танки, артиллерия, знаменитые «катюши», самолеты — грозная боевая техника, испытанная в победоносных сражениях.
Командармами были назначены опытные военачальники, проявившие себя во многих боях Великой Отечественной войны. 1-ю Краснознаменную армию возглавил генерал-полковник А. П. Белобородов, 25-ю — генерал-полковник И. М. Чистяков, 35-ю — генерал-лейтенант Н. Д. Захватаев.
Генерал-полковник Афанасий Павлантьевич Белобородов не новичок на Дальнем Востоке. Политруком роты 36-й стрелковой дивизии он в 1929 году сражался против китайских милитаристов во время вооруженного конфликта на Китайско-Восточной железной дороге, за что был награжден орденом Красного Знамени. Сейчас он снова на Дальнем Востоке, но уже в качестве командарма.
Членами Военных советов и начальниками политических отделов армий оставались старые дальневосточники — они хорошо знали подчиненные войска. А для политработников главное — знание людей. В 1-й Краснознаменной членом Военного совета был генерал-майор И. М. Смоликов, начальником политотдела — генерал-майор К. Я. Остроглазов, в 25-й — соответственно генерал-майор Н. Г. Лебедев и полковник А. Г. Громов, в 35-й — генерал-майор Ф. Б. Чубунов и полковник А. М. Игнатьев.
Закончилась передислокация с Запада в Приморье 5-й армии. В боях против вермахта ее войска семь раз удостаивались благодарности Верховного Главнокомандующего. Командовал армией генерал-полковник (впоследствии Маршал Советского Союза) Н. И. Крылов, членом Военного совета армии был генерал-лейтенант И. М. Пономарев, начальником политотдела — полковник II. А. Хватов.
Главное политическое управление оказало нам большую помощь, направив в наше распоряжение свыше 500 [204] политработников, имевших боевой опыт. При политотделе группы открылись месячные курсы политработников. Многие товарищи из соединений были направлены учиться на эти курсы, а на их место мы назначили офицеров, прибывших с запада.
Для оперативного руководства было создано Главное Командование советских войск на Дальнем Востоке. Главкомом стал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, членом Военного совета — генерал И. В. Шикин, которого я знал еще с апреля 1942 года. Под его руководством, как знает читатель, я начинал свою службу на Волховском фронте. И вот опять он мой непосредственный начальник.
С Иосифом Васильевичем прибыла группа опытных политработников из Главного политуправления, в том числе заместитель начальника управления пропаганды и агитации Михаил Александрович Миронов, заместитель начальника управления спецпропаганды Борис Григорьевич Сапожников и другие. Все вопросы партполитработы стали решаться более оперативно и целеустремленно. Мы всегда могли обратиться к И. В. Шикину и М. А. Миронову за советом и помощью, в которых они никогда нам не отказывали. Иосиф Васильевич не раз приезжал к нам. Очень полезным оказалось, например, проведенное с его участием совещание начальников политорганов, на котором были уточнены и конкретизированы задачи по организации и содержанию партийно-политической работы в частях и соединениях. Меняем погоны, снова фигурируем в своих прежних званиях. Только Мерецков, Штыков и еще несколько товарищей сохраняют псевдонимы.
Политотдел группы войск разместился в небольшом двухэтажном здании на тихой улице. Вновь, как на Карельском фронте, из двух политаппаратов комплектуем один. Моим заместителем назначен полковник Михаил Михайлович Вавилов. Человек с пытливым умом, он быстро входит в курс дела, пользуется большим авторитетом в коллективе. Хорошо знает эти места — еще до войны прослужил здесь около шести лет. К нам Вавилов прибыл из 1-й ударной армии, где был начальником политотдела. Словом, воин обстрелянный, проверенный в огне.
Как и на Карельском фронте, неизменным остается 7-й отдел — в нем были товарищи, хорошо знавшие обстановку, владевшие японским, корейским и китайским языками. Возглавляет отдел полковник Григорий Конович [205] Меклер. Он работает на этом участке с 1940 года. В политотделах армий, корпусов и дивизий спецпропаганду ведут тоже знающие, опытные товарищи.
В других отделах теперь трудятся рука об руку и старожилы, и те, что прибыли с Запада. Выделяется инспектор майор Иван Порфирьевич Потапов. Он старый дальневосточник, прослуживший здесь свыше десяти лет. Хорошо знает Приморье, знает войска, кадры командиров и политработников. Зрелый, принципиальный коммунист, способный организатор, он пользуется большим уважением. Не случайно его избрали секретарем нашей парторганизации.
С каким волнением я шел на первое собрание партийной организации нашего нового политоргана! 90 коммунистов заняли места в зале. Немало людей, с которыми я познакомился только здесь, на Дальнем Востоке. Вместе с ними — ветераны Волховского и Карельского фронтов, мои боевые товарищи, с которыми я прошел почти всю войну — Алексей Григорьевич Базанов, Константин Николаевич Каленик, Тихон Андреевич Козлов, Лев Васильевич Шерстенников, Иван Васильевич Кравцов, Дмитрий Гаврилович Куцентов, Михаил Семенович Майборода, Юрий Александрович Федоров, Николай Михайлович Михайлов, Иван Ефимович Родаченко...
В деловой обстановке коммунисты обсуждали вопросы дальнейшего улучшения стиля работы в войсках в свете требований Центрального Комитета партии. Говорили о более тщательной подготовке каждого работника к выезду в части, о требовательности при проверке деятельности политорганов. И конечно, прежде всего — о личном примере коммунистов, тем более если это политработник.
Сотрудникам, приехавшим с Запада, необходимо было хорошо изучить новую для них обстановку. В течение месяца мы почти безвыездно находились в войсках. Побывали в дивизиях 35-й армии, штаб и политотдел которой располагались в районе Лесозаводска, в 1-й Краснознаменной (район Спасск-Дальнего), в 25-й армии.
Везде командиры, политработники, красноармейцы и сержанты рвались в бой. Многие уже не раз обращались с рапортами — просили направить в действующую армию. Но им приказывали нести службу на дальневосточных рубежах. И они служили, не подозревая, что скоро их желание исполнится, им тоже доведется побывать в жарких боях. [206]
Изучение положения дел в войсках позволило нам подготовить директиву «О содержании и задачах партийно-политической работы в частях и соединениях Приморской группы войск на ближайшее время». Утвержденная 16 мая командующим и членом Военного совета директива пошла в войска. Своеобразие ее состояло в том, что она была пронизана духом близкого наступления, хотя о сражениях против милитаристской Японии в ней и словом не упоминалось.
Никогда не изгладится из памяти радостный день 9 мая 1945 года. Была ясная, солнечная погода. В городе необычное оживление. Улицы заполнены народом. Больше женщин. Все празднично одеты. Взволнованный громкий говор. Десятки людей обступили меня, подхватили на руки, поставили на какое-то возвышение.
— Говорите, товарищ генерал!
Пришлось выступать на этом стихийном митинге. Говорю о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии, о могуществе Советского государства и его Вооруженных Сил, об источниках нашей победы. Напоминаю о великих жертвах, о неисчислимых лишениях и страданиях, вынесенных советскими людьми во имя спасения человечества от фашистской чумы. У многих на глазах блестят слезы. Слезы радости. И слезы горя: за эти долгие четыре года редкую семью обошли похоронки. А я вспоминаю митинг на Московском автозаводе 3 июля 1941 года. Тогда передо мной были суровые, полные решимости лица. Рабочие клялись отдать все для победы. Теперь лица окружающих нас людей сквозь слезы сияют от счастья. Трудно сдержать волнение. Голос у меня то и дело срывается. Мокрые щеки холодит ветер. Да, победа далась дорогой ценой. Но мы победили!
С трудом выбираюсь из толпы. Спешу в политотдел, созываю товарищей и посылаю их в войска организовывать митинги. Сам с этой целью выезжаю в Спасск-Даль ний, в части 1-й Краснознаменной.
В те светлые радостные дни пришла печальная весть из Москвы: умер Александр Сергеевич Щербаков. Умер в расцвете сил. Ему было тогда всего 44 года.
Я тяжело переживал утрату. Очень много сделал для меня этот замечательный человек. Три предвоенных года [207] я работал под его руководством в Московском обкоме и горкоме партии, он учил меня труднейшему искусству воспитания и убеждения, учил нести людям партийное слово.
В годы войны мы с ним виделись редко. Но когда я бывал в Москве или звонил ему по телефону с фронта, Александр Сергеевич всегда находил время, чтобы дать совет, оказать поддержку. Большой, щедрой души был человек.
Несколько раз я побывал во Владивостоке, центре Приморского края. Первым секретарем крайкома партии был член ЦК ВКП(б) Н. М. Пегов. Познакомились. С его братом Анатолием Михайловичем мы вместе работали в Москве — как уже говорилось, он был первым секретарем Московского горкома и обкома комсомола.
Николай Михайлович поинтересовался, как мы устроились в Ворошилове, не нуждаемся ли в какой-нибудь помощи.
— Если понадобится наше содействие, заезжайте в любое время. Нам надо крепить деловые связи.
Первый секретарь крайкома говорил о Приморье, его богатстве, людях, достижениях в развитии народного хозяйства. Чувствовалось, что он влюблен в эту землю, гордится делами ее тружеников.
Во Владивостоке я побывал у члена Военного совета Тихоокеанского флота генерал-лейтенанта береговой службы С. Е. Захарова и начальника политического управления флота генерал-майора береговой службы А. А. Муравьева. Так же как и Пегов, Захаров на XVIII съезде партии был избран членом Центрального Комитета.
Моряки очень просили выступить на сборах начальников политорганов флота, поделиться опытом партийно-политической работы в наступательных операциях на Волховском и Карельском фронтах.
С тихоокеанцами у нас установились хорошие отношения. Нам с ними вместе предстояло решать важные задачи. Японские агрессоры располагали сильным военно-морским флотом. Недооценивать его было нельзя. Береговая линия Приморского края тянулась на 1350 километров. Оборона побережья от бухты Преображения до мыса Сосунова возлагалась на нашу Чугуевскую оперативную [208] группу войск, а подступы к Владивостоку с моря и побережье на юге Приморья охранили моряки Тихоокеанского флота. Маршал К. А. Мерецков в беседах с нами не раз указывал на необходимость усиления обороны морских границ и проявлял заботу о тесном взаимодействии сухопутных войск с Тихоокеанским флотом.
Выступая на сборах политработников-моряков, я больше всего уделил внимания операциям, где воины Волховского и Карельского фронтов наступали во взаимодействии с военными моряками.
Войска проходили напряженную боевую и политическую подготовку, многочисленные тактические учения. Политорганы шлифовали формы и методы партийно-политической работы в полевых условиях. Состоялись сборы и семинары политработников, партийного и комсомольского актива.
У нас, политработников, были свои трудности. Войска готовились к наступательным боям, но против кого — об этом мы не могли говорить. Но бойцы и сами понимали, чьи войска противостоят нам, просили больше рассказывать о русско-японской войне, о том, как Япония вероломно напала на русскую эскадру в Порт-Артурской гавани, о зверствах самураев в советском Приморье во время интервенции 1918–1922 годов, о событиях у озера Хасан и на реке Халхин-Гол, о поведении японских империалистов в период, когда наш народ сражался с фашистской Германией. И мы делаем все, чтобы удовлетворить запросы личного состава.
Печатаем массовым тиражом повесть А. Степанова «Трагедия в Чумульпо» и брошюры с отрывками из его романа «Порт-Артур».
Издаем плакаты «Японские самолеты», «Японские танки», «Японские мины», «Японская артиллерия», карты Маньчжурии, Кореи, Японии.
Большими тиражами выпускаем памятки разведчику, стрелку, пулеметчику, минометчику, артиллеристу, связисту, танкисту, шоферу. Не забыли мы и дорожника, и санитара, и складского работника. В памятках отчетливо проглядывал опыт, приобретенный нами в боях на Волхове, в Карелии и Заполярье, учитывались особенности горно-таежного театра военных действий.
Привезли мы с собой напечатанные нами еще в Петрозаводске и Ярославле брошюры «Бои на Волхове» и «За родной Север». Они теперь широко использовались в [209] пропагандистской работе в дальневосточных частях и подразделениях. Пригодился и плакат «Болтун — находка для шпиона», созданный нами еще на Волховском фронте. Отпечатали его тиражом 10 тысяч экземпляров. Он снова появился возле телефонов, в клубах и землянках.
Перед нами стояли отборные японские дивизии. Уже много лет они готовились к нападению на Советский Союз. Когда гитлеровцы развязали войну против СССР, японские войска, сосредоточившись в Маньчжурии, приготовились к броску. Все зависело от исхода блицкрига: склонись чаша весов в сторону гитлеровцев — и японские милитаристы двинули бы свою Квантунскую армию, чтобы принять участие в дележе добычи. Советский Союз не мог считать обеспеченной свою безопасность на Дальнем Востоке, пока империалистическая Япония продолжала войну. В разгроме дальневосточного агрессора были заинтересованы народы не только Советского Союза, но и всей Восточной и Юго-Восточной Азии. Затушив последний очаг второй мировой войны, мы принесем долгожданный мир всему человечеству. Позже мы узнаем, что еще на Ялтинской конференции в феврале 1945 года руководители трех держав антигитлеровской коалиции подписали соглашение, по которому Советский Союз обязался начать войну против Японии через два-три месяца после разгрома фашистской Германии. Советское государство никогда не нарушало союзнический долг!
Мы понимали: борьба будет нелегкой. По данным разведки, японцы только на приморско-маиьчжурском направлении держали 350 тысяч солдат и офицеров, в том числе двухсоттысячную группировку войск 1-го фронта Квантунской армии, штаб которого находился в Муданьцзяне. Вражеские войска опирались на подготовленную оборону, глубина которой доходила до 150–180 километров. На приморско-маньчжурском направлении нам предстояло преодолеть три оборонительных рубежа, причем первый, главный из них, состоял из полосы приграничных укрепленных районов. Узлы сопротивления включали в себя подземные бетонированные убежища с электростанциями, складами, подземными ходами сообщения. Железобетонные сооружения с огневыми точками располагались в 2–3 яруса.
Всего в полосе действий Приморской группы войск насчитывалось свыше 1500 дотов. Один Дуннинский укрепленный район имел 402 бетонных дота, 511 дерево-земляных [210] огневых точек и 100 железобетонных убежищ. Сильно насыщенными огневыми средствами под броней и железобетоном были Пограничненский, Хутоуский, Мишаньский и другие укрепленные районы. Гарнизон каждого из них насчитывал до 3000 и более солдат и офицеров, имел боеприпасы и все необходимое для длительной обороны. Эти подробные данные нам стали известны только в ходе боевых действий и после их окончания.
Повторяю: был сильный и опасный противник. Но наше командование разгадало слабые звенья вражеской обороны. Между укрепрайонами имелись большие промежутки, где не было оборонительных сооружений. Японские генералы считали непреодолимыми крутые склоны сопок, а также густые заболоченные таежные леса.
У некоторых наших командиров возникали сомнения, пройдут ли здесь большие массы войск. Маршал К. А. Мерецков решительно пресек эти сомнения. Для современной армии нет непроходимой местности, говорил он, войска преодолеют и леса, и горы, и любые водные преграды, надо только хорошо все подготовить.
В начале августа Приморская группа войск была переименована в 1-й Дальневосточный фронт, а политотдел группы — в политуправление фронта. Войска стали подтягиваться к границе.
С начальником организационно-инструкторского отдела И. К. Твердохлебовым и его заместителем М. Ф. Губановым разрабатываем план мероприятий политического управления по выполнению боевой задачи, поставленной перед войсками фронта. План был доложен Военному совету и утвержден им.
Офицеры политуправления выехали в войска. Они помогут политотделам армий, корпусов и дивизий наладить массово-политическую и организаторскую работу, проверят выполнение приказов и директив, примут участие в проведении слетов боевого актива в частях и подразделениях. Перед наступлением состоятся красноармейские собрания и митинги с повесткой дня: «Агрессивная Япония — злейший враг нашего народа».
В ночь на 9 августа войскам были прочитаны заявление Советского правительства о вступлении СССР в войну с Японией и обращение Военного совета фронта.
Весть о наступлении солдаты и офицеры восприняли с огромным энтузиазмом. Они были готовы сражаться до полной победы. Убедительным свидетельством высокого [211] боевого духа войск, как всегда, явился поток заявлений в партию. Бойцы и командиры хотели идти в бой коммунистами. Только в августе на нашем фронте было принято в члены и кандидатами в члены партии более 8 тысяч человек.
В канун наступления мы с членом Военного совета фронта генералом Константином Степановичем Грушевым просмотрели листовки на японском языке, подготовленные работниками 7-го отдела. Эти листовки, изданные огромными тиражами, теперь будут сброшены с самолетов над позициями японских войск. Были подготовлены и листовки, адресованные населению Маньчжурии и Кореи.
Против Квантунской армии наступление велось по трем направлениям силами войск трех фронтов. Главные удары в этой стратегической операции наносили войска Забайкальского фронта с территории Монгольской Народной Республики на юго-восток и войска 1-го Дальневосточного фронта с территории советского Приморья на запад. Эти удары нацеливались по сходящимся направлениям на Чаньчунь, Гирин, Мукден. Одновременно 2-й Дальневосточный фронт наступал на сунгарийском и жаохэоком направлениях. Тем самым основная группировка войск Квантунской армии рассекалась на части, что должно было ускорить ее разгром.
1-й Дальневосточный фронт наносил главный удар силами 5-й и 1-й Краснознаменной армий на муданьцзянском направлении. Кроме того, планировались еще два вспомогательных удара. Один из них осуществлялся 35-й армией на мишаньском направлении. Эта армия должна была овладеть Мишаньским и Хутоуским укрепрайонами, чем обеспечить действия главной группировки фронта с севера. Второй вспомогательный удар, по плану, наносила 25-я армия из района восточнее Дуннина на Ванцин, Яньцзи с целью расширения прорыва в сторону левого фланга, что отрезало пути отхода японским войскам в Северную Корею. Тем временем наша Чугуевская группа войск под командованием генерала В. А. Зайцева вместе с Тихоокеанским флотом обеспечивала оборону морского побережья восточнее Владивостока.
Я в ту ночь находился на вспомогательном пункте управления в лесу, вблизи Гродеково. Всего в нескольких километрах отсюда станция Пограничная. Там — японцы. Маршал Мерецков выехал на КП к Белобородову. Вернулся уже в полночь. Было заметно, что командующий [212] сильно озабочен. Кирилл Афанасьевич объяснил, в чем дело. Намечалось, как и в Берлинской операции, наступление начать ночью с подсветкой прожекторами. Но внезапно разразился ливень — прожекторы ничего не дадут. Да и артиллеристы из-за дождя и тумана не увидят целей, значит, будут бить наугад. От такой артподготовки мало проку. Между тем время наступления приближалось... Как быть?
Мерецков всегда отличался смелостью решений. И на этот раз его приказ оказался неожиданным для многих из нас: наступать без артиллерийской подготовки.
— Погода и внезапность на нашей стороне, — сказал он.
Надо было безгранично верить в отвагу и мастерство солдат и офицеров, чтобы решиться на такой шаг. В кромешной тьме, в ливень и густой туман тысячи воинов без единого выстрела двинулись на позиции противника. Командиры передовых отрядов, перед этим с помощью пограничников изучившие местность, повели своих подчиненных в обход вражеских укреплений. Впереди следовали саперы, расчищавшие проходы в минных полях и проволочных заграждениях, вместе с ними — разведчики, нападавшие на укрывшиеся от непогоды вражеские заставы.
Японцы, выскакивая из укрытий, открывали стрельбу. Поздно! Они были застигнуты врасплох.
Войска 5-й армии прорывают Пограничненский укрепрайон. Протяженность его по фронту сорок километров, глубина — около тридцати. Здесь 650 сооружений, в том числе 295 дотов, больше сотни железобетонных убежищ и бронеколпаков. Ключевой узел сопротивления — сопка Верблюд. Мы не раз рассматривали ее в бинокль. Каменистая крутая сопка возвышалась на 700 метров. Склоны ее сплошь усеяны оборонительными сооружениями.
Учитывая мощь вражеской обороны, наше командование в полосе наступления 5-й армии создало наибольшую плотность сил и средств. Например, в полосе 72-го стрелкового корпуса на каждый километр фронта прорыва приходится более пяти стрелковых батальонов, 218 орудий и минометов, до 40 танков и самоходных артиллерийских установок. Теперь эта масса войск и техники неудержимо движется вперед. Мне известно, что в составе одного из батальонов сопку атакует со своей ротой капитан Алексей Горохов. Здесь у подножия сопки, стоит наша пограничная застава. Примечательна ее история. В 1935 году японцы напали на заставу. Из последних сил держались [213] бойцы: десять человек против 50 самураев. Бессмертный подвиг совершил командир отделения Валентин Котельников. Жертвуя жизнью, он спас окруженного врагами товарища. На этом месте Валентину Котельникову поставлен памятник. Алексей Горохов тоже участвовал в том бою, тогда он был рядовым. Теперь капитан. Наступает по знакомым местам. Не ошибется.
Мне позвонил находившийся в 5-й армии начальник отдела политуправления полковник Твердохлебов. Доложил: сопку Верблюд взял штурмом батальон 144-й стрелковой дивизии, возглавляемый коммунистом майором Г. Н. Глазуновым. Во тьме, в дождь бойцы обошли ее и ударили по противнику с тыла.
— Кто особенно отличился? — спрашиваю я.
Твердохлебов рассказал, что первой шла рота капитана Горохова. Японцы спохватились, открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Однако это не остановило наших бойцов. Под покровом темноты они продолжали гранатой и штыком выбивать врага из укрытий и ходов сообщения.
Успешно наступала 1-я Краснознаменная армия. Вслед за передовыми отрядами двигались танки. Мощью своей брони они валили деревья. Саперы расчищали просеку, гатили болота. И там, где раньше даже троп не было, возникали колонные пути. Из допросов японских генералов потом выяснилось: они не верили, что здесь может пройти даже маленький отряд. А прошла могучая современная армия с артиллерией, тяжелыми машинами, громоздкими тылами. Это ошеломило врага.
Еще сопротивлялись вблизи от границы последние, обреченные на гибель гарнизоны в бетонных японских дотах, а вал наступления прокатился на десятки километров вперед.
В 1-ю Краснознаменную армию еще за два дня до наступления была направлена группа работников политуправления во главе с полковником М. М. Вавиловым. Теперь они в составе частей и подразделений продвигались вперед.
Внимательно слежу за успехами этой армии. При мне Командующий фронтом объявил благодарность дважды Герою Советского Союза генерал-полковнику А. П. Белобородову и всем войскам 1-й Краснознаменной армии за достигнутые результаты и преодоление ранее считавшейся неприступной тайги. [214]
Утром захожу в домик командующего. Кроме К. А. Мерецкова здесь находились член Военного совета Т. Ф. Штыков и начальник штаба А. Н. Крутиков.
Маршал был в хорошем настроении: наступление развивалось успешно. Позвонил генерал Н. Д. Захватаев, командующий 35-й армией, наносившей удар на правом крыле фронта — на мишаньском направлении и доложил, что 363-я стрелковая дивизия под командованием С. Д. Печененко овладела важным опорным пунктом противника Малым Хунанганом. К. А. Мерецков приказал объявить личному составу дивизии благодарность от имени Военного совета фронта.
Через некоторое время связываюсь по телефону с начальником политотдела 35-й армии полковником А. М. Игнатьевым. Спросил доведена ли до 363-й дивизии благодарность Военного совета.
Игнатьев ответил:
— Да, и не только до нее — все соединения знают об этой телеграмме. Я только что говорил с начальником политотдела дивизии подполковником Маливановым. Они доводят благодарность Военного совета до каждого бойца.
Игнатьев уточнил некоторые подробности боев. Наступление на этом направлении началось в традиционном плане: сначала артиллерийская подготовка, вслед за ней — атака пехоты, поддержанной артиллерией и танками. Артподготовка была сокрушительной, десятки тысяч снарядов обрушились на врага. Но после все же некоторые огневые точки ожили. Наступление развивалось тяжело.
Начальник политотдела рассказал о трагической гибели комсорга роты сержанта Д. Т. Калинина из 363-й дивизии. Это произошло во время боя за Малый Хунанган. Все воины полка проявили здесь мужество и отвагу. Доходило до рукопашной. Калинин уничтожил трех самураев, но сам был ранен и схвачен врагом. Японские изуверы зверски пытали его: вырезали треугольник на правом боку, разорвали ноздри, содрали с черепа кожу, отрубили ногу. Советский воин погиб, но на допросе не сказал ни слова — так показали пленные.
Я рекомендовал полковнику Игнатьеву дать задание агитаторам рассказать всем бойцам о героизме сержанта Калинина и о зверствах самураев. А где позволяет обстановка — провести митинги.
На рассвете принесли свежие газеты. Вчера начальник отдела пропаганды и агитации политуправления фронта [215] полковник Г. Ф. Кауров получил указание переговорить с редакторами, чтобы подготовили специальные номера на случай резкого изменения обстановки. Редакторы поняли намек. Газета «На защиту Родины» 1-й Краснознаменной армии вышла под заголовком: «Пришло время рассчитаться с самураями». Эта же тема стала центральной и для других газет. Сейчас всеми возможными способами их доставляют в наступающие войска.
Оперативно строит свою работу фронтовая газета, редактируемая тем же Б. П. Павловым, теперь уже полковником. 10 августа весь ее номер был посвящен событиям первого дня наступления. Корреспонденция майора Г. Ладысева и капитана Н. Занина рассказывала о ночном штурме высоты подразделением Героя Советского Союза капитана Москалева. Подробности ночного боя описывались и в корреспонденциях «Стремительный удар», «Бой в Сяочане». Характерно, что и передовая статья посвящена этой цели: «Шире использовать ночь для ударов по врагу!» Газета обобщает опыт ночных атак, славит героев штурма вражеских укреплений.
В следующем номере удачной получилась полоса «Взята с боем». Открывалась она снимками вражеских укреплений на сопке Верблюд, а корреспонденции рассказывали о том, как наши воины сокрушили эту крепость.
Редактор Павлов стремился быть поближе к командованию, чтобы из первых рук получать и новости, и указания. Но мы с ним встречались не только на КП фронта, но и в войсках, в освобожденных городах. Человек этот был вездесущий и инициативный. Как, впрочем, и его заместитель Александр Литвинов и другие наши журналисты и писатели — Геннадий Фиш, Павел Шубин, Алексей Кондратович, Николай Занин, Николай Клавин, Абдрашит Бектемисов, Семен Алешин, Лев Саксонов, Владимир Новиков, Ярослав Титов, Лев Козлов, Ким Демин, Александр Плющ, Андрей Голованов и другие.
С Павловым произошло забавное недоразумение. На Восток он ехал, как и многие наши товарищи, инкогнито. Звался он Петровым, этим своим псевдонимом и подписывал газету на протяжении нескольких месяцев. А как только началось наступление, стал подписываться своим настоящим именем. Из войск запрашивали:
— Куда же подевался Петров? Неужто сняли? А зря. Хорошую газету делал! [216]
Пытаемся объяснить, что Петров и Павлов — один и тот же человек. Не верят:
— Так не бывает.
Между прочим, мистификация с именами сослужила нам пользу. Японские генералы до самого своего пленения считали, что нашими войсками командует генерал Максимов, когда-то служивший на Дальнем Востоке. И признавались: а если бы знали, что во главе советских войск стоят прославленные маршалы, то сразу поняли бы, какая угроза нависла над Квантунской армией, и совсем иначе планировали бы действия.
В связи с успешным развитием наступления на левом фланге К. А. Мерецков принял решение усилить 25-ю армию 17-м и 88-м стрелковыми корпусами, танковой и артиллерийской бригадами. Здесь же вводилась в сражение и подвижная группа фронта — 10-й мехкорпус.
25-я армия должна была стремительно развивать наступление в юго-западном направлении, перехватывая коммуникации, связывавшие войска 17-го фронта Квантунской армии, дислоцировавшиеся в Корее, с маньчжурской группировкой. В дальнейшем 25-я во взаимодействии с другими армиями должна была наступать на Гирин, окружить и уничтожить муданьцзянскую группировку врага. В то же время частью своих сил 25-я армия наступала вдоль восточного побережья Кореи, чтобы во взаимодействии с Тихоокеанским флотом овладеть главным портом Северной Кореи Сейсином и городом Рананом.
Армия справилась с этими задачами, чему способствовала правильно поставленная партийно-политическая работа, организаторами которой были член Военного совета армии генерал-майор Н. Г. Лебедев и начальник политического отдела полковник А. Г. Громов — опытные политические работники, не один год прослужившие на Дальнем Востоке и хорошо знавшие свои войска.
Александр Георгиевич Громов, коренной москвич, коммунист ленинского призыва, пользовался в войсках большим авторитетом{15}. Политический отдел армии был укомплектован энергичными и знающими офицерами, превосходными организаторами. Трое из них (подполковник [217] Б. И. Сереженкин — инспектор организационно-инструкторского отделения, майор В. С. Рябов — старший инструктор отделения по работе среди комсомольцев и капитан А. М. Кузовников — лектор политотдела) впоследствии стали генералами.
Добрая память у меня осталась о 384-й стрелковой дивизии этой армии и начальнике ее политического отдела подполковнике Павле Степановиче Шилыковском, тоже старом дальневосточнике. После войны я его встретил в Туркестанском военном округе. Он возглавлял политотдел соединения. Это был отличный политработник, постигший все тонкости партийно-политической работы, а главное, любящий свое дело. Позже он получил генеральское звание.
384-я дивизия первой преодолела боевой путь от Дуннина до Дуньхуа. А путь этот был очень тяжелый. Чтобы поддержать высокий боевой дух бойцов, командование соединения умело использовало такой немаловажный стимул, как своевременное награждение отличившихся воинов. Ордена и медали вручались прямо на поле боя. На привалах награжденные рассказывали товарищам о своих боевых делах. Получался, пожалуй, самый действенный обмен боевым опытом.
На весь фронт, на всю страну прославились комсомольцы 25-й армии. Здесь умели работать с молодежью. В 384-й дивизии, например, за неделю боев было принято в комсомол более сотни лучших молодых бойцов.
Шилыковский рассказал мне об одном из юных героев дивизии. В разгар боев за прорыв Дуннинского укрепрайона атакующие подразделения вынуждены были залечь под огнем вражеского дота. Комсомолец Александр Фирсов дал несколько очередей из ручного пулемета. Безрезультатно. А патроны уже все. И тогда Фирсов бросился на амбразуру и закрыл ее своей грудью. Вражеский пулемет захлебнулся. Рота поднялась в атаку и выполнила задачу.
Саша Фирсов погиб. Сердце сжалось, когда узнал об этом. Конечно, война без жертв не бывает. Но вдвое, втрое тяжелее переживать гибель человека, которого знал. Ведь я совсем недавно беседовал с Фирсовым — юным красивым солдатом с безукоризненной военной выправкой. Говорят, глаза — зеркало души. У Фирсова они были темно-синие, глубокие и очень живые. Они всматривались в мир открыто и требовательно. [218]
— Как настроение, товарищ младший сержант? — спросил я его.
— Нормальное! — весело ответил он. — На западе с фашистами покончили, пора и тут подвести черту. Много злости накопилось у бойцов. Сейчас только японские самураи мешают нашей мирной жизни. Быстрее бы разделаться с ними.
Вот в чем мотивы его подвига: хотел скорее принести мирную жизнь своему народу.
Комсомольцу младшему сержанту Александру Яковлевичу Фирсову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. О нем мы рассказали в армейской и дивизионных газетах, издали специальную листовку. Во многих ротах, где позволяла обстановка, прошли комсомольские собрания, посвященные подвигу героя. На родину А. Я. Фирсова, в Рязанскую область, комсомольская организация послала родителям письмо с выражением благодарности за воспитание отважного сына.
Бессмертный подвиг в те дни был совершен ефрейтором Василием Колесником — 22-летним сапером из 112-го укрепрайона 1-й Краснознаменной армии. 10 августа он получил задачу разведать систему инженерных препятствий противника в районе населенного пункта Шибянтунь-2. Под вражеским огнем ефрейтор подполз к проволочному заграждению, установил, что оно находится под током. И все же он сумел сделать в нем проходы. Обезвредил несколько мин. И тут Колесник увидел дот, из которого враг вел огонь по нашим наступающим подразделениям. Он подполз к доту, бросил одну, вторую гранату. Но они взорвались перед амбразурой, не причинив вреда противнику. Пулемет продолжал изрыгать огонь. И тогда комсомолец, один из лучших агитаторов подразделения, часто рассказывавший своим товарищам об Александре Матросове и Зое Космодемьянской, встал во весь рост и бросился на пулемет. Тот умолк. Всего на несколько секунд, но их хватило, чтобы подразделение овладело вражескими укреплениями.
Василий Колесник был добрым сыном и вел с матерью оживленную переписку. Мне показали письма матери. В последнем Мария Елисеевна писала:
«Сынок Вася, будь честным, храбрым солдатом. Не осрами чести всей нашей родни...»
А вот и ответ Васи Колесника — он не успел его отправить: [219]
«Мама! Я услышал твой голос, моя старенькая.
Биться буду с врагом так, что тебе не будет стыдно за своего сына».
Василий Степанович Колесник сдержал свое слово. Ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
А вот Георгий Евдокимович Попов, автоматчик из 106-го укрепрайона 25-й армии, был уже немолодой — сорока пяти лет. В бою за сопку Колпак он, оказавшись тяжело раненным, собрал последние силы, дополз до амбразуры вражеского дота и закрыл ее грудью. С той же целью: помочь товарищам продвинуться вперед.
В войсках 25-й армии работала группа политуправления во главе с заместителем начальника организационно-инструкторского отдела подполковником Михаилом Федоровичем Губановым. В группу входили подполковник А. Г. Базанов, майор И. Ф. Заднеулицын. Поговорив с начальником политотдела армии полковником А. Г. Громовым, они сразу же направились в 384-ю стрелковую дивизию, наступавшую на острие главного удара.
До начала наступления в армии создали из бойцов приграничных укрепрайонов 13 штурмовых отрядов, по 500 человек в каждом. Бойцы и командиры отрядов почти все были коммунистами и комсомольцами. Перед этими людьми, привыкшими к местным условиям, стояла задача — найти проходы среди вражеских укреплений, незаметно просочиться по ним и с тыла ударить по противнику. В отрядах, как и во всех частях, провели митинги.
Во время наступления работники политуправления шли с передовыми подразделениями. В одном из боев оказался ранен подполковник Губанов. Дело было так. Штабу 25-й армии стало известно, что японский гарнизон города Тумынь согласен сложить оружие. Туда была послана группа офицеров с задачей принять капитуляцию. Но фанатично настроенные японцы численностью до батальона решили сорвать ее. Заняв выгодные позиции на сопках, они обстреливали дорогу, проходившую по лощине. Надо было подавить сопротивление врага. Губанов остановил колонну штабных машин, следовавших по лощине, собрал бойцов и командиров и повел их в бой. Он считал это своим долгом как представитель политуправления фронта. Сопротивление врага было сломлено, но Губанова тяжело ранило. Его на самолете отправили во фронтовой [220] госпиталь в Гродеково, где ему собирались ампутировать ногу, и только вмешательство главного хирурга фронта А. А. Вишневского, выехавшего в госпиталь, позволило избежать крайней меры. За свой подвиг М. Ф. Губанов был награжден орденом Красного Знамени. Награду я ему вручил в госпитале.
Полковник Вавилов, следовавший с войсками 1-й Краснознаменной армии, докладывал, что наступление идет по плану. Но и трудности большие. Отстают артиллерия, инженерные части, переправочные средства — форсировать реки, если не успеешь захватить мосты, приходится на подручных средствах, искать броды. Отстают тылы — боеприпасы, продовольствие.
Пытаемся выправить положение, да не всегда удается.
Быстрое продвижение вперед никогда не дается легко. Колонны дивизии растягиваются на десятки, а корпуса — на сотню, а то и на две сотни километров. И ничего не поделаешь — дорог мало, да и те далеко не в лучшем состоянии.
Многого мы не предусмотрели. Огорченный Вавилов говорит о недопустимых вещах. В 39-й дивизии двести заявлений о приеме в партию не рассмотрены парткомиссией при политотделе. Парткомиссия, как и партучет, застряла в пути. Дивизионная газета поступает к солдатам с большим опозданием — на второй, на третий день. Да и материалы печатает устаревшие: пока-то корреспонденты довезут их за сотню километров до. редакции!
Звоню начальнику политотдела армии генералу К. Я. Остроглазову, прошу принять меры. Потом не выдерживаю, спрашиваю, где он находится, и наношу на карте его координаты.
— Через час буду у вас.
Ох уж эти фронтовые дороги! Никогда они не бывают гладкими. Рытвины да колдобины. Колеи, укатанные тысячами колес, превращаются в канавы. Жара, духота, пыль непроглядная, рев моторов, лязг гусениц.
Водитель старшина Иван Агеевич Васюкевич обгоняет одну за другой колонны машин. Машины разные. Это и грузовики с пехотой и боеприпасами, и тягачи, тянущие пушки, и грузные «катюши», и самоходки, и танки. Порой места на дороге не остается, и газик наш угрожающе кренится, того и гляди кувыркнется в кювет. В глазах песок. Песок хрустит и на зубах. [221]
Работники политотдела тоже на колесах. С трудом разыскиваю машину Остроглазова в колонне грузовиков. Свернув с дороги, беседуем о наших делах. Константин Яковлевич докладывает, как устраняются недостатки. С помощью работников политуправления положение выправляется. Парткомиссии обеспечены транспортом. Они проводят свои заседания во время коротких привалов. Редакции дивизионных газет подтягиваются к наступающим частям. Дано указание, чтобы корреспондентам для передачи экстренных материалов разрешалось пользоваться оперативной телефонной связью. Для доставки газет стали привлекать связные самолеты.
— Почему мы раньше недодумались до этого? — упрекаю себя и Остроглазова.
— Кто же знал, что войска будут так быстро двигаться...
— Плохие мы руководители, что этого не предусмотрели.
Начальник политотдела армии молчит. Потом начинает рассказывать о том, с какой радостью встречает наших воинов местное население. В освобожденном населенном пункте еще слышатся выстрелы, а жители высыпают на улицу, приветствуют советские войска, видя в них своих спасителей от гнета иноземных захватчиков. Почти на каждом доме появляется красный флаг. У взрослых и детей на рукавах красные повязки. Китайцы, корейцы и маньчжуры выносят к дороге воду, еду, дарят солдатам сигареты, табак. Жители помогают войскам вытаскивать застрявшие машины, исправлять дороги и мосты. К японским оккупантам относятся с ненавистью. Показывают нашим бойцам, где спрятались уцелевшие японские солдаты, иногда сами вылавливают их и приводят к нам. У многих китайцев в руках наши листовки. Они хранят их как величайшую ценность.
В конце нашего разговора Остроглазов рассказал о действиях 257-й танковой бригады. Командует ею полковник Г. С. Анищик, начальник политотдела — подполковник Н. К. Рольбин. Это решительные и инициативные люди.
В районе золотых приисков Бамяньтун (Мулин) противник пытался любой ценой остановить советские танки, двигавшиеся в отрыве от пехоты, открыл по ним сильный артогонь. Тогда командир бригады и начальник политотдела на танках вырвались вперед, огнем и гусеницами [222] уничтожили вражеские орудия. Своим примером они увлекли остальные экипажи. Опорный пункт противника был разгромлен.
Бригада действовала как передовой отряд 26-го стрелкового корпуса. Было время, когда ее батальоны выдвигались на расстояние свыше ста километров от пехоты. В исключительно сложном положении они оказались в районе Муданьцзяна, где сосредоточилось много вражеских войск. Завязались ожесточенные бои. Все работники политотдела находились в подразделениях, разъясняли танкистам значение Муданьцзяна как ворот к Харбину. Начальник политотдела, следуя в танке, поддерживал по радио постоянную связь с политработниками действующих частей, информировал их о ходе боя, давал указания.
К Муданьцзяну уже подходили общевойсковые соединения. Теперь танкисты вели бои с противником во взаимодействии с 300-й и 22-й стрелковыми дивизиями. Мне довелось побывать в этих дивизиях. Во время небольшого затишья присутствовал на ротном партийном собрании в 246-м стрелковом полку.
Обсуждался вопрос о роли коммуниста в уличных боях. Собрание было немногословным. У меня сохранилось его решение:
«1. Мы, коммунисты, в предстоящих уличных боях будем действовать умело, инициативно и своими боевыми действиями оправдаем высокое звание большевика. Личным примером мобилизуем беспартийных воинов на героические подвиги в бою.
2. Группарторгам взводов дать конкретные задания коммунистам.
3. Редактору боевого листка тов. Иванову в ходе уличных боев выпускать боевые листки-молнии, посвященные отличившимся воинам. «Молнии» передавать по цепи».
Через полчаса рота снова вступила в бой. Коммунисты сдержали слово. Их личный пример способствовал успешному выполнению задачи.
По дороге на КП фронта в районе станции Пограничная нас обстреляли из-за кустов. К счастью, пули пролетели мимо. Японцы вообще не отличались меткостью ведения огня. Но как здесь могли оказаться солдаты, если фронт откатился более чем на полторы сотни километров? [223]
Оказалось, что в тылу наших войск до сих пор укрываются фанатики-смертники. Они обстреливают дороги, нападают на бойцов.
Встречались мы с этими фанатиками и в открытом бою. Обвязавшись взрывчаткой, они бросались под советские танки, строчили из уцелевших дзотов, когда окрестность уже была в наших руках. Они называли себя камикадзе, что в переводе означает «божественный ветер». Раньше мы считали, что смертники существуют только в авиации и военно-морском флоте Японии, где они использовались в качестве живых авиабомб и торпед. Но отряды смертников были и на суше.
Для камикадзе характерен религиозный фанатизм, слепая вера в превосходство японской нации. Но пожалуй, основой их поступков были отчаяние и корысть, желание хоть на время урвать от жизни какие-то блага. Еще до войны смертники находились на особом, привилегированном положении: получали большие деньги, пользовались — как семьи, так и сами лично — всевозможными льготами. Зато в бою они были обязаны умереть. Попытки же уклониться от выполнения своего «долга» карались смертной казнью.
Как-то поздно вечером начальник 7-го отдела Меклер проезжал через освобожденный город Хубей. Его внимание привлекла толпа. Подошел военный комендант, доложил, что жители поймали и привели двух камикадзе, а что с ними делать, он не знает. От еды камикадзе отказываются и по животу проводят пальцем, показывая, что хотят делать себе харакири.
— Приведите их, — сказал Меклер.
Вскоре перед политработником предстали два молодых изможденных парня. Глаза их были полны страха и отчаяния. Но стоило заговорить с камикадзе по-японски, разъяснить им истинное положение вещей, как от «божественного ветра» не осталось и следа. Ожили парни и попросили поесть. Им вернули ножи, и они стали резать не свои животы, а хлеб и сало, которыми их угостили наши солдаты. Японцы теперь высказывали единственную просьбу:
— Не нада убивай.
Потом эти камикадзе, как и тысячи других, попавших в лагеря для военнопленных, убедились в лживости милитаристской пропаганды, которой их пичкали японские [224] офицеры, и хотели лишь одного — вернуться домой к мирной жизни.
Вообще, надо признать, что случаи ритуального обряда самоубийства — харакири — были крайне редки. Самурайский дух быстро улетучивался из головы японского солдата.
В освобожденных городах и селах проходили митинги. Мне довелось побывать на многих из них. Блокнот пестрит переводами выступлений. Вот что рассказывает крестьянин Чан-Жанси:
«В прошлом японцы отбирали у нас весь урожай, оставляли лишь по 35 фунтов кукурузы на душу. Рис подлежал безоговорочной сдаче японцам. За употребление риса китаец строго карался. С прошлого года оккупанты ввели гужевую повинность. Заставляли работать на строительстве военных объектов по 15–16 часов в сутки. После окончания строительства рабочих вывозили в поле и расстреливали, чтобы те никому не проговорились, что строили. У соседа Ван-Чанжуна так были убиты два брата, работавшие в Даннском укрепленном районе».
Рассказывает сельский учитель из села Силенхе Хэси-Дун:
«Японцы ненавидели китайцев, тем более нас, старую интеллигенцию. Считали нас распространителями вредной идеологии, карали за то, что мы выступали против изучения японского языка в школах. После оккупации Японией Маньчжурии жизнь стала темной и невыносимой. Продуктов стало мало, одежды не было. К счастью, Красная Армия освободила нас. Она нанесла такой удар японцам, от которого они не могут опомниться. Раньше японцы всюду и везде кричали о слабости Красной Армии, а теперь разбегаются от нее, как крысы».
Люди радушно встречали наших бойцов. По восточному обычаю, низко кланялись. С широкой улыбкой выставляли большой палец и твердили: «Шанго, шанго!» (хорошо!)
На разъезде Зеленый Дол (КВЖД) 13 августа состоялся митинг китайской молодежи, освобожденной из отряда трудовой повинности в Чедзыгоу. Митинг принял обращение:
«Мы выражаем свою горячую благодарность русскому народу и Красной Армии за освобождение нас от гнета заклятых врагов китайского народа — японских разбойников. До прихода Красной Армии в Маньчжурию японцы [225] насильно мобилизовали нас в отряд № 2643 для отбывания трудовой повинности. В отряде они заставляли нас работать по 13–15 часов в сутки. За труд платили нам гроши, кормили одной чумизой, били без всякого повода. Спали мы на голом полу. Мы всегда были грязные и усталые. Теперь мы свободны. Красная Армия выгнала японских грабителей. Мы обращаемся к вам, молодежь Муданьцзянской провинции, с призывом выразить русскому народу и его Красной Армии наше огромное спасибо, а также помочь Красной Армии полностью освободить Маньчжурию от японских захватчиков»{16}.
По-братски встречали нас и китайские рабочие. Запомнился такой случай. Нам понадобилось срочно восстановить типографию в Муданьцзяне. Оставшиеся в городе журналисты и издатели не сумели нам помочь. Выручили рабочие — наборщики и печатники. Они взяли дело в свои руки и сразу же наладили производство.
Большую работу среди местного населения освобожденных районов вели политорганы 25-й армии. Им активно помогали сотрудники 7-го отдела нашего политуправления майор Михаил Кан, капитан Валентин Пак, старший лейтенант Дмитрий Цой, в совершенстве владевшие китайским и корейским языками.
Снова, как и на Карельском фронте, оправдали себя агитмашины, оклеенные яркими плакатами. Они появлялись в маньчжурских городах почти одновременно с танками и отрядами автоматчиков.
Да и в наступающих частях экипажи агитмашин были желанными гостями. На привалах, в промежутках между боями они устраивали политинформации и доклады, демонстрировали кинофильмы, транслировали музыкальные передачи. Лекторы политуправления И. И. Ахматовский, И. А. Луговцев, М. Г. Никулин и другие члены экипажей трудились без отдыха.
Успешно выполняла свои задачи агитмашина майора Е. С. Гардина, действовавшая в полосе наступления 5-й армии. Ее видели всюду: на только что освобожденной станции Пограничная, в городе Дуннине, на подступах к Муданьцзяну, в городах Яньцзи, Ванцине, Тумыне...
В дни освобождения Кореи фронтовая агитмашина Гардина иногда оказывалась в городах, в которые советские войска еще не входили, и члены ее экипажа были для жителей первыми представителями Красной Армии-освободительницы. [226] Это возлагало на экипаж особую ответственность. Всюду корейцы с радостью встречали советскую агитмашину, устраивали торжественные шествия.
Не ошибусь, если скажу, что за все время Маньчжурской стратегической наступательной операции самыми ожесточенными были бои за город Муданьцзян, оказавшийся в полосе наступления 1-й Краснознаменной и 5-й армий. Японцы превратили этот большой город в мощный узел сопротивления, прикрывавший пути в Центральную Маньчжурию. Несколько дней и ночей шла борьба за каждый квартал, за каждый дом. (Потом командующий 5-й японской армией генерал Норицунэ признал, что потери его армии в боях за Муданьцзян составили более 40 тысяч человек.)
Поздно вечером 16 августа захожу к члену Военного совета Т. Ф. Штыкову. Терентий Фомич улыбается:
— Только что сообщили: наши войска освободили Муданьцзян. Отличилась трехсотая дивизия.
— Генерала Черепанова?
Перед наступлением я был в этой дивизии, разговаривал с ее командиром. Человек он напористый и вдумчивый.
— Да, генерал Черепанов с самого начала боев действует умело и энергично, — говорит Штыков. — Дивизия отличилась еще под Бамяньтунем.
Добавлю, что за 12 дней наступления 300-я стрелковая дивизия преодолела по бездорожью более 400 километров. В бою ее командир оказался ранен, потерял руку. Подвиг его высоко оценила Родина. За умелое руководство соединением, мужество и отвагу генерал-майору Корнелию Георгиевичу Черепанову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Еще 14 августа 1945 года, на шестой день нашего наступления, в Токио было принято решение правительства о капитуляции. По данным радиоперехвата нам стало известно, что в стане противника прошла волна самоубийств высших военных и гражданских чиновников, ответственных за развязывание войны и поражение Японии. 11 августа застрелился бывший премьер-министр Японии Тодзио. 15 августа, после принятия решения о капитуляции, покончили самоубийством военный министр Анами, бывший премьер-министр Коноэ, член высшего военного совета генерал-лейтенант Иосиова Синодзука, министры [227] кабинета Судзуки — Хосида и Кондзуми, генералы Тейницы Хасимото и Хамада Хитоци. Однако японские милитаристы, чтобы избежать полного разгрома Квантунской армии, продолжали лавировать. Они с 15 августа прекратили сражаться с американо-британскими войсками, а нам оказывали сопротивление. Цель ясна: затянуть переговоры об условиях капитуляции, выиграть время для укрепления своих позиций. Только 17 августа главнокомандующий Квантунской армией генерал Ямада начал принимать меры по установлению связи с советским командованием.
От начальника штаба фронта генерал-лейтенанта А. Н. Крутикова я узнал, что от Ямады в 17 часов 17 августа была получена радиограмма: японским частям отдан приказ о немедленном прекращении боевых действий и сдаче оружия советским войскам. А через час в расположение наших войск с японского самолета был сброшен вымпел с заявлением штаба 1-го фронта Квантунской армии о прекращении военных действий.
Но это были пока лишь декларации о готовности прекратить военные действия. В действительности японские войска на многих участках фронта еще продолжали сопротивляться. Вот почему главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке Маршал Советского Союза А. М. Василевский в радиограмме главнокомандующему Квантунской армии решительно потребовал с 12 часов 20 августа прекратить всякие боевые действия против советских войск на всем фронте, сложить оружие и сдаться в плен.
Одновременно командующий 1-м Дальневосточным фронтом Маршал Советского Союза К. А. Мерецков приказал высадить в районе Харбина воздушный десант.
Представителем Военного совета фронта в десант был назначен генерал-майор Георгий Акимович Шелахов, заместитель начальника штаба фронта, старый дальневосточник, участник боев на Халхин-Голе. В десантную группу был включен также инспектор политуправления подполковник А. П. Андреев, позже к нему присоединились подполковник М. П. Пудиков и майор Д. Г. Куцентов.
Генерал Шелахов должен был вылететь с первым эшелоном десанта. В его задачу входило предъявить японскому командованию условия капитуляции, захватить в районе Харбина наиболее важные объекты и до подхода наших войск не допустить разрушения мостов. [228]
Как потом рассказывал Георгий Акимович, пережить ему пришлось много. В первом эшелоне летело всего 120 бойцов и офицеров. Надо было пересечь линию фронта, где еще продолжались бои, приземлиться от нее в 250 километрах в тылу противника на незнакомом аэродроме. Мы знали, что в районе Харбина и его окрестностях находится крупная группировка противника — около 43 тысяч человек. Словом, летели, как говорят китайцы, в пасть дракону.
И все же операция прошла успешно. Сразу же после посадки самолетов автоматчики очистили аэродром от вражеских солдат, заняли ангары, прилегающие к аэродрому каменные здания. А через полчаса в одном из служебных помещений аэродрома состоялась встреча с группой японских генералов, возглавляемых начальником штаба Квантунской армии генерал-лейтенантом X. Хата. Во время переговоров выяснилось, что это были генералы, потерявшие связь с войсками. Никакого влияния на отступающие войска они уже не оказывали. Слова «безоговорочная капитуляция» они не хотели признавать. У нас, говорили они, нет таких слов в лексиконе.
— Что ж, — возразил Шелахов, — придется вам обогатить свой словарь этим выражением.
Генерал-лейтенант Хата, а также генеральный консул в Харбине подполковник Миякава, учившийся до революции в Петрограде и хорошо знавший русский язык, были доставлены на КП нашего фронта. Здесь их принял маршал А. М. Василевский. Переговоры были короткими. В ответ на рассуждения Хата об условиях мира маршал категорически заявил, что единственным условием прекращения войны может быть лишь безоговорочная капитуляция Японии.
В переговорах в качестве переводчика участвовал один из сотрудников 7-го отдела политуправления фронта. Он рассказывал нам, что японский генконсул, переводя японскому генералу слова советского маршала, произнес лишь «капитуляция» (кофуку). Пришлось поправить японского переводчика, «забывшего» добавить «безоговорочная» (мудзекен). Этого слова милитаристы Японии боялись как огня, но именно оно определяло характер самой капитуляции. Опешивший генконсул разразился самыми изысканными японскими извинениями. Генерал Хата, проглотив горькую пилюлю, не стал возражать против формулы «безоговорочная капитуляция», но попросил [229] некоторое время, чтобы успеть довести приказ о безоговорочной капитуляции до командиров частей и подразделений, так как, объяснил он, после выступления советских войск дезорганизовано все управление японской армией.
А в Харбине тем временем десантники действовали решительно и смело. Они захватывали вражеские штабы и казармы, узлы связи, пленных. Десантникам оказывало содействие местное население.
Повсюду наши войска стремительно продвигались вперед. На левом фланге фронта они действовали рука об руку с моряками Тихоокеанского флота. Тихоокеанцы под командованием адмирала И. С. Юмашева успешно высаживали десанты в корейские порты Юка, Расин и Сейсин. В свою очередь армейцы с помощью воздушных десантов освободили города Гирин и Пхеньян.
Формирование десантов, как и подвижных отрядов, было в центре нашего внимания. В них посылались отличившиеся в боях командиры и политработники, коммунисты и комсомольцы.
Хорошо помню воздушный десант в Гирин, высадившийся утром 18 августа. Мы знали, что этот город был. тыловой базой снабжения войск, что враг сосредоточил здесь множество складов с боеприпасами и другим военным имуществом. Действовать десантникам следовало быстро, чтобы не дать противнику эвакуировать или уничтожить склады. Группы бойцов под командованием гвардии полковника В. П. Лебедева захватили аэродром, а затем важнейшие объекты в городе. От политуправления фронта в десанте участвовали подполковник И. Т. Юрасов и майор Г. Л. Прасолов. Всем японским солдатам и офицерам было предложено сложить оружие. К вечеру гарнизон капитулировал. А ночью жителей Гирина разбудил могучий гул. Это вступили в город советские танки с автоматчиками на борту. Жители восторженно приветствовали наших бойцов и командиров.
Преодолев Восточно-Маньчжурские горы, войска фронта вышли на Центральную Маньчжурскую равнину. Противник терпел неудачу за неудачей. Ему так и не удалось приостановить продвижение советских войск.
19 августа началась массовая капитуляция противника. Сдавались японцы в плен организованно во главе со своими командирами и штабами. Среди сдавшихся нам в плен были командиры дивизий и полков, командующий [230] 5-й армией генерал-лейтенант Семидзу, начальник штаба армии генерал-майор Кавагоэ и сотрудники штаба — два генерала и пять полковников.
Квантунская армия капитулировала. 23 августа в Москве прозвучал артиллерийский салют. А японские гарнизоны Шиминзанского и Хутоуского узлов сопротивления оружия все еще не складывали. Шли упорные бои. На отдельных участках Дуннинского укрепрайона японцы сопротивлялись до 25 августа. Наконец-то остатки гарнизона в количестве 900 солдат и офицеров капитулировали.
Здесь отличились бойцы и командиры нашего 106-го укрепленного района, поддержанные 223-й отдельной гаубичной артиллерийской бригадой большой мощности и 34-м и 100-м отдельными артдивизионами особой мощности. Выдвинув орудия на прямую наводку, артиллеристы за десять дней разметали в прах почти сотню долговременных сооружений, из которых отстреливались японцы, отказавшиеся капитулировать.
Итак, Харбино-Гиринская операция 1-го Дальневосточного фронта, являвшаяся составной частью Маньчжурской стратегической наступательной операции, завершилась. Она продолжалась четырнадцать дней.
В ходе операции войска фронта форсировали реку Уссури, прорвали Хутоуский, Мишаньский, Пограничненский и Дуннинский укрепленные районы противника, преодолели труднодоступную горно-таежную местность. И в этих трудных условиях дивизии продвинулись на 300 километров при среднем темпе движения 20–30 километров в сутки.
Войска фронта с честью выполнили задачу. Вместе с частями Забайкальского и 2-го Дальневосточного фронтов они окружили и пленили основные силы японской Квантунской армии. Всего за время боевых действий с 9 августа по 2 сентября 1945 года противник потерял свыше 677 тысяч солдат и офицеров, из них убитыми и ранеными около 84 тысяч, пленными более 593 тысяч{17}.
Передо мной план работы политуправления 1-го Дальневосточного фронта на период с 20 по 31 августа. Документ, [231] дающий возможность уточнить, чем мы тогда занимались. Основные усилия по-прежнему были направлены на работу в войсках, сокрушавших укрепления противника и принуждавших его к капитуляции. Но уже в те дни все большее значение приобретала работа с местным населением. Мы издавали листовки на китайском и корейском языках, проводили ежедневные радиопередачи в Муданьцзяне и Харбине, выступали на митингах и собраниях трудящихся.
Проезжая по городам и селам Маньчжурии и Кореи, беседуя с их жителями, убеждались, в каком аду они жили в годы японской оккупации. У меня сохранились пометки, которые делались в ходе поездок. Местные жители худы, истощены, одеты в рваную мешковину. Заплата на заплате. В Муданьцзяне оказалось 2 кинотеатра и 200 домов терпимости, 160 кабаков и трактиров. Таков был уровень культуры оккупантов.
Маньчжуры, китайцы и корейцы встречали советских воинов с искренней радостью. Приведу два высказывания отражающих общий настрой трудящегося населения. На митинге в деревне Ваткусен крестьянин Чо Соу Мин заявил: «Когда к нам пришли японцы, для нас солнце исчезло, когда пришла Красная Армия, для нас взошло ясное солнце».
На массовом митинге на станции Унгок кореец Ким Ен Кир сказал: «Для корейского народа наступил день радости. Мы никогда не забудем подвигов Красной Армии. У нас одно желание — жить и работать плечом к плечу вместе с великим русским народом».
Политорганы помогали созданным военным комендатурам установить контакты с местным населением, наладить в освобожденных городах снабжение и торговлю, организовать работу учреждений культуры и т. д.
В Харбине комендантом был уже знакомый читателю генерал-майор Г. А. Шелахов, прибывший в город с первым эшелоном воздушного десанта. Георгий Акимович весь был в хлопотах. Ему ежедневно приходилось принимать десятки посетителей, решать вопросы, связанные с обеспечением населения продуктами, топливом, организацией торговли и т. д.
Харбин мне чем-то напомнил дореволюционные русские города, какими мы видим их на картинах и фотографиях. Купеческие дома за высокими заборами. Огромные вывески на русском языке: «Красноярский скупочный магазин [232] «, «Томское торговое товарищество», «Магазин «Иркутск».
В Харбине выступал наш фронтовой ансамбль песни и пляски, который прибыл сюда для обслуживания войск и местного населения. Несколько концертов состоялось в больших залах города в присутствии не одной тысячи зрителей.
Концерты проходили с большим успехом. Зрители вставали, бурно аплодировали, у многих на глазах были слезы. Немало номеров вызывали на бис, особенно песни «Священная война», «Гибель «Варяга», «Плещут холодные волны». Очень хорошо приняли песню, написанную нашим поэтом Павлом Шубиным на мотив старого вальса «На сопках Маньчжурии».
Вскоре после освобождения Харбина мне доложили работники санитарного управления, что примерно километрах в двадцати от города они обнаружили остатки подозрительных строений. Есть предположение, что там у японцев дислоцировалась какая-то воинская часть, занимавшаяся подготовкой бактериологического оружия.
— Знают ли об этом командующий и член Военного совета? — спросил я.
— Им об этом доложено.
Было решено составить специальный акт и провести тщательное расследование.
В дальнейшем всему миру стало известно, что японские милитаристы действительно готовили чудовищное преступление. Об этом свидетельствуют и материалы судебного процесса над японскими военными преступниками. На допросе бывший главнокомандующий Квантунской армией Ямада показал: «Вступление в войну против Японии Советского Союза и стремительное продвижение Советской Армии в глубь Маньчжурии лишило нас возможности применить бактериологическое оружие против СССР и других стран». А приготовили они его тонны. Да-да, целые тонны бактерий чумы, сибирской язвы, брюшного тифа, холеры...
2 сентября я возвращался из Муданьцзяна в Ворошилов. Перед Пограничной начали обгонять колонну кавалерийской [233] дивизии. Казалось, дело обычное. Но участок дороги оказался узким. Старшина Васюкович осторожно вел открытый газик. Скорость небольшая — 50 километров. На заднем сиденье дремал капитан Воронко.
Но вот крутой поворот на спуске. Навстречу катит грузовик. Отвернуть некуда, затормозить тоже не успеваем...
Ударяюсь лицом в какую-то железку. Нижнюю губу рассекло, поломало зуб. Легко отделались. В Гродеково наш госпиталь. Заехали. Смазали рану йодом, перевязали. Двинулись дальше. В Ворошилове с трудом поужинали. Я лег отдохнуть. Вдруг слышу стрельбу на улице. Бьют из автоматов, пистолетов. В небо взвиваются ракеты. Спрашиваю у капитана Воронко, что случилось. А он так и сияет:
— Праздник, товарищ генерал. Победа над Японией!
Хотел выйти на улицу. Поглядеть. Порадоваться. Но не могу. Голова болит, весь в поту. Щека, губа опухли.
Вызвали врача. Он посмотрел и отправил в госпиталь.
Утром ко мне приехал главный фронтовой хирург Александр Александрович Вишневский, наш неугомонный и отважный чародей, который уже тогда, в полевой обстановке, делал операции на сердце.
— Э, батенька, опять?
Отодрал повязку (она сильно присохла), довольно нелестно отозвался о том, кто ее накладывал. Загноение.
Прочистив рану и смазав ее мазью Вишневского (по имени знаменитого отца нашего фронтового хирурга), Александр Александрович предупредил — дело серьезное. Если облегчения не будет, посадит меня на самолет и отправит в Москву. Пригрозил даже менингитом.
Но все обошлось благополучно. Мазь Вишневского помогла.
В госпитале получаю телеграмму за подписью Маршала Советского Союза А. М. Василевского и генерал-полковника И. В. Шикина. Они поздравляют с присвоением звания генерал-лейтенанта и награждением орденом Красного Знамени. Это был пятый мой орден за войну.
Когда здоровье улучшилось, поехал в Пхеньян, где в то время находились Военный совет, штаб и политотдел [234] 25-й армии. Стояли чудные, солнечные дни. Со мной, как всегда, капитан Е. Д. Воронко и офицер из 7-го отдела политуправления, знающий корейский язык.
Мы ехали по городам и селам Северной Кореи. Здесь уже налаживалась нормальная жизнь. В школах шли занятия. Корейские ребятишки и их учителя охотно вступали с нами в разговор. Вечером на улицах встречаем группы юношей с длинными заостренными палками-пиками. Останавливаем машину, беседуем. Ребята в приподнятом настроении, с гордостью называют себя народной милицией. Они следят за порядком, а заодно вылавливают японских солдат, еще не сдавшихся в плен.
В Пхеньяне мы в ту пору оказывали помощь корейским друзьям в налаживании мирной жизни. Они были заняты важным делом — готовили аграрную реформу, в основу которой лег принцип — земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает.
Довелось побывать и в Порт-Артуре. В свое время мы с интересом прочитали роман А. Степанова «Порт-Артур» и не раз делились мнениями об этой книге, ее героях. Запомнились Звонарев, артиллерийский поручик Борейко, генерал Кондратенко и другие участники героической обороны. Правда, тогда не думали, что нам придется сражаться в этих местах, освобождать от японских захватчиков Корею и Ляодунский полуостров, прославленный Порт-Артур.
Мы побывали на знаменитом Электрическом утесе, где героически сражались русские артиллеристы батареи поручика Борейко. Отсюда, с высоты, просматривается вся Порт-Артурская бухта, за ней — безбрежные морские дали.
Невольно вспомнились слова песни: «И на Тихом океане свой закончили поход».
Ведем опрос пленных генералов и офицеров. Генерал-майор Мацумура Томокацу, заместитель начальника штаба Квантунской армии, признается:
— Раньше я считал, что в этой войне Красная Армия потерпит поражение. Японская армия сначала разобьет американские войска, как только они высадятся на Японские острова. После этого силы японской армии в Маньчжурии возрастут и Красная Армия будет разбита. [235]
Так он рассуждал до капитуляции. Сейчас, конечно, говорит другое, как и все его коллеги.
Генерал-лейтенант Хитоми, командир 135-й пехотной дивизии, на допросе сказал:
— Если бы Советский Союз не вступил в войну, то Япония продолжала бы воевать и добилась нужного ей мира. Сейчас же она капитулировала потому, что Советский Союз в корне изменил соотношение сил.
Об этом же говорил и один из офицеров оперативного отдела штаба 5-й армии. По он выразился более определенно и с большим апломбом, по-самурайски:
— Если бы Советский Союз остался нейтральным, Япония победила бы Америку.
Не будем гадать: кто из них, воюя один на один, одержал бы победу. Очевидно одно (и с этим вынуждены считаться пленные японские генералы и офицеры): вступление Советского Союза в войну против Японии привело к разгрому Квантунской армии, что, безусловно, ускорило капитуляцию Японии, положило конец второй мировой войне.
А это, как известно, в корне изменило обстановку в Восточной и Юго-Восточной Азии. Создались благоприятные условия для успешной борьбы китайского, корейского и других народов за свою свободу и независимость. Существенной помощью революционным силам Китая явилось то, что сразу же после разгрома японской Квантунской армии все ее вооружение и боеприпасы были переданы в распоряжение китайской Народно-освободительной армии. А это более 4300 орудий, минометов и гранатометов, 686 танков, 861 самолет, 722 разных склада, много пулеметов, винтовок, снарядов{18}.
Все это позволило основательно перевооружить части Народно-освободительной армии Китая, оснастить новые ее соединения. Был создан основной костяк, ударная сила китайской революции в борьбе с гоминданом и его войсками.
Освобожденный Красной Армией северо-восток Китая — наиболее развитый в промышленном отношении район превратился в военно-революционную базу, сыгравшую очень большую роль в победе китайского народа.
Кстати, замечу, что об этом забыли нынешние пекинские правители. Называя все еще себя коммунистами, [236] китайские руководители на деле проводят великодержавную, гегемонистскую политику, выступают заодно с империалистами.
«Партнерство империализма и пекинского гегемонизма, — указывается в постановлении июньского (1980 г.) Пленума ЦК КПСС, — представляет собой новое опасное явление в мировой политике, опасное для всего человечества, в том числе — для американского и китайского народов».
Пекинским гегемонистам очень хотелось бы зачеркнуть всякое упоминание о вкладе советских воинов в дело освобождения территории Китая и Кореи от империалистических захватчиков. Но историю не зачеркнуть. Народы этих и других стран никогда не забудут о великом интернациональном подвиге Красной Армии на Дальнем Востоке.
Сопки Маньчжурии, утесы Порт-Артура, скалы и равнины Корейского полуострова — свидетели героизма наших солдат. Мои друзья-однополчане, побывавшие недавно в Корее, рассказывают, что в центре Пхеньяна, столице Корейской Народной Демократической Республики, воздвигнут обелиск Освобождения. На его граните высечены слова на корейском и русском языках:
«Великий советский народ разгромил японских империалистов и освободил корейский народ.
Кровью, пролитой советскими воинами при освобождении Кореи, еще более укрепились узы дружбы между корейским и советским народами.
В знак всенародной благодарности воздвигнут этот памятник».
Памятники подвигу советского воина вы увидите и в других корейских городах.
В сентябре мы подводили итоги работы политорганов, партийных и комсомольских организаций в наступательных боях. Готовили сборник статей и очерков «Бои в Маньчжурии и Корее», который в сентябре же и был выпущен Приморским краевым издательством. В печати, в докладах и беседах рассказывали о воинах, отличившихся в сражениях.
На одном из собраний работники политуправления подвели итоги пройденного боевого пути. А путь этот был сложным и тяжелым, он пролегал через три [237] фронта — один другого обширнее. Мои товарищи вправе были гордиться: они участвовали во многих наступательных операциях войск, прорывали вражескую блокаду под Ленинградом, сражались в Карелии и Заполярье, освобождали Северную Норвегию, Маньчжурию и Корею. Мы тепло говорили о солдатах, командирах и политработниках частей и соединений, их подвигах.
Да, советские воины преодолели все — и мощные железобетонные укрепления врага, и горные хребты, и бурные реки, и топкие болота, и лесные дебри.
Победили мы потому, что наше дело правое. А русская народная поговорка гласит: за правое дело стой смело. Вот об этой смелости советских воинов, коммунистов и комсомольцев мне и хотелось рассказать в своих воспоминаниях.
После окончания войны прошли десятилетия. Наш народ под руководством партии и ее ленинского ЦК залечил раны, нанесенные стране войной, не только восстановил народное хозяйство, но и достиг новых высот в экономическом и социальном прогрессе. Мы построили развитой социализм и во главе с партией — руководящей и направляющей силой советского общества — уверенно идем к коммунизму.
Коммунистическая партия была организатором и вдохновителем нашей победы над немецким фашизмом и японским милитаризмом. Всегда и везде ее сыны — коммунисты шли впереди, своим героизмом они завоевали право вести за собой воинов на подвиг.
Мне до сих пор памятна беседа с парторгами рот в одном из стрелковых полков 384-й стрелковой дивизии в августе 1945 года. Это было за несколько дней до наступления. Речь шла о месте коммуниста в бою, о работе парторга роты. Я спросил товарищей:
— Есть ли у вас свои любимые герои, которым вы хотите подражать? Вы знаете, что у Маркса, например, любимым героем был Спартак, а у вас?
Раздались возгласы:
— Матросов!
— Павка Корчагин!
— Партизанская разведчица Зоя!
— А знаете ли вы о подвиге трех коммунистов — Ивана Герасименко, Леонтия Черемнова и Александра Красилова на Волховском фронте под Ленинградом 29 января 1942 года? — спросил я. [238]
Отвечает сержант. (К сожалению, фамилии его не запомнил.) Ему было лет за тридцать. Невысок. Худощав. Голубовато-серые умные глаза.
— Об этом подвиге, товарищ генерал, мы читали в газете «Красная звезда», проводили беседы. Это мои земляки-сибиряки. Они закрыли своими телами амбразуры трех фашистских дзотов, погибли, но спасли целый взвод от гибели и обеспечили выполнение боевой задачи.
— Да, — говорю своим собеседникам, — они погибли. Но своим подвигом заслужили бессмертие.
В заключение беседы я напомнил слова Владимира Ильича Ленина о том, что во всякой войне победа в конечном счете обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь.
Задача коммунистов, командиров и политработников в том и состоит, чтобы неустанно укреплять в людях этот боевой дух, вдохновлять их на славные дела во имя Отчизны.
Выдающийся советский полководец Михаил Васильевич Фрунзе назвал партийно-политическую работу новым, добавочным родом оружия.
Так оно было и в годы Великой Отечественной войны. «Сила этого оружия, — указывает Л. И. Брежнев, — проверена в огне сражений. Оно и теперь страшит наших врагов»{19}.