Выручим Ленинград!
Видавший виды штабной самолет доставил меня на прифронтовой аэродром. Прежде чем следовать дальше, я грелся в домике у летчиков. Включил репродуктор. По радио транслировалось торжественно-траурное заседание, посвященное 18-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина. Вспомнился такой же вечер в прошлом году. Золото и бархат Большого театра, живые цветы у огромного портрета Ильича. В заполненном зале — строгая тишина. С докладом, как и нынче, выступал А. С. Щербаков. Многое изменилось с той поры. Год назад речь шла о мирном развитии страны, о ходе выполнения третьей пятилетки, о том, что жить становится все лучше. Теперь же разговор иной — о войне, о ленинских заветах, связанных с защитой социалистического Отечества, о горе и гневе народном и о первых сокрушительных ударах наших войск под Ростовом, Тихвином, о разгроме врага под Москвой, о том, что гитлеровский блицкриг окончательно провалился...
Меня назначили заместителем начальника политотдела 7-й отдельной армии, а в марте 1942 года — заместителем начальника политуправления Волховского фронта.
В военную жизнь втягивался сравнительно легко. Помогал опыт партийной работы, суть которой всегда и всюду одна — сплачивать людей и направлять их силы на решение задач, поставленных жизнью. К тому же военное дело для меня, вообще-то говоря, не было в новинку. В Московском горкоме партии мы изучали его не только на соответствующих сборах и курсах. Щербаков следил, чтобы партийные работники овладевали военными знаниями постоянно, и сам подавал пример. Он являлся членом Военного совета Московского военного округа, хорошо знал армейские уставы и наставления, все виды [37] стрелкового оружия, разбирался в артиллерии, самолетах, танках. Знакомился с военной литературой. Исподволь Александр Сергеевич экзаменовал нас. Задаст вопрос-другой по уставам, по устройству оружия — и пеняй на себя, если не сумеешь ответить. Он любил повторять:
— Не забывайте, что говорил Ленин: учитесь военному делу настоящим образом!
— Это только военных касается, — пытался кое-кто возразить.
— Нет, Ленин требовал этого от всех нас, коммунистов. Каждый из нас должен быть готов защищать Родину с оружием в руках и других этому учить.
Теперь все это пригодилось.
А еще помогло быстро войти в русло фронтовой жизни то, что у меня и здесь оказались замечательные наставники. В 7-й отдельной армии им был начальник политотдела бригадный комиссар Василий Михайлович Шаров, сильный, всесторонне подготовленный политработник. Командовал Волховским фронтом Кирилл Афанасьевич Мерецков, за плечами которого были первая мировая война, Октябрьская революция и гражданская война, бои в Испании и на Карельском перешейке, тяжелейшие сражения 1941 года. Когда-то Кирилл Афанасьевич сам был на политработе, поэтому понимал ее и ценил. Членом Военного совета фронта был Александр Иванович Запорожец — опытнейший армейский политработник, прошедший путь от политрука роты до высших постов в наших политорганах (перед войной возглавлял Главное управление политической пропаганды Красной Армии). А политуправление фронта возглавлял бригадный комиссар Иосиф Васильевич Щикин, пришедший к нам весной 1942 года с поста комиссара легендарной Дороги жизни.
С щедростью подлинных большевиков эти люди делились со мной своими знаниями и опытом, поддерживали и помогали.
Ну а самым строгим и требовательным учителем стала война, необычайно спрессовавшая время, заставлявшая порой за сутки передумать и сделать больше, чем раньше удавалось за месяц.
Волховский фронт был особенный. А. И. Запорожец при первом же знакомстве велел мне накрепко запомнить две страшные для Ленинграда даты: 8 сентября 1941 года, когда гитлеровцы, перерезав все сухопутные дороги, связывавшие Ленинград со страной, вышли к Ладожскому [38] озеру и захватили Шлиссельбург, и 8 ноября, когда враг занял Тихвин, перехватив железнодорожную ветку, по которой подвозилось продовольствие к Ладожскому озеру. А по Ладоге проходила единственная коммуникация, питавшая блокадный Ленинград.
— Тихвин, — продолжал Запорожец, — мы освободили, не дали врагу замкнуть второе кольцо окружения. Дорога жизни действует. Тысячи машин идут по льду Ладоги. Ленинградцам прибавили паек, но он остается скудным. Войска, обороняющие город, испытывают нужду в продовольствии и боеприпасах.
Вся страна тогда жила судьбой Ленинграда, помогала ему, чем могла, а от нас, воинов, требовала прорыва вражеской блокады, прорыва любой ценой. По существу, с этой целью и был создан 17 декабря 1941 года Волховский фронт, объединивший войска, сражавшиеся на правом (восточном) берегу реки Волхов. Во взаимодействии с частями Ленинградского фронта, наступавшими навстречу, волховцы вели беспрерывные бои. Отделяло нас от ленинградцев местами всего полтора десятка километров, но преодолеть их никак не удавалось, потому что и враг понимал значение этих километров для города на Неве. Если мы преодолеем их, значит, придет конец блокаде, конец всем стараниям врага задушить, стереть с лица земли великий город.
На Волховский фронт я прибыл во время Любанской операции, очередной попытки наших войск прорвать блокаду. Мы наносили удар в районе Мясного Бора, далее должны были двигаться на Любань и там соединиться с наступавшим с северо-запада Ленфронтом. Наши части прорвали оборону противника, в брешь были введены 13-й кавалерийский корпус и части 2-й ударной армии. Они сначала успешно продвигались, но, чем ближе подходили к Любани, тем отчаяннее отбивался враг.
А силы наши были невелики. Во 2-ю ударную входили одна дивизия неполного состава, восемь стрелковых бригад и шесть отдельных лыжных батальонов. В недавно сформированном 13-м кавалерийском корпусе тоже не хватало и людей и вооружения. Особенно плохо было со снарядами.
Войска сражались яростно и упорно. Каждый боец знал, ради чего он идет в бой. «Спасти Ленинград!», «Выручим ленинградцев!» — звали фронтовая, армейские и дивизионные газеты, листовки и плакаты. К этому призывали [39] и агитаторы в своих беседах. Как тяжело в ту зиму было ленинградцам, знал каждый. В нашей «Фронтовой правде» работали талантливые журналисты и писатели. Одного из них, Александра Чаковского, редактор фронтовой газеты все время держал в Ленинграде. Чаковский писал много и умел привлечь к участию в газете виднейших прозаиков и поэтов Ленинграда — Николая Тихонова, Всеволода Вишневского, Александра Прокофьева, Веру Инбер, Ольгу Берггольц, Виссариона Саянова. Из номера в номер «Фронтовая правда» печатала репортажи, публицистические статьи, очерки и стихи о героических буднях блокадного города, о подвигах его защитников. Александр Борисович Чаковский видел и сердцем прочувствовал муки и мужество Ленинграда. Позже это помогло ему, выдающемуся советскому писателю, создать роман «Блокада» — волнующую эпопею о городе-герое.
К нам на фронт приходило много писем из Ленинграда. Писали рабочие и работницы, домохозяйки, дети. Писали о том, что они все выдержат, хотя им и страшно тяжело. Просили об одном — поскорее разбить врага.
Заботой о ленинградцах, болью за их страдания были проникнуты письма, которые мы получали из всех уголков страны. Я только прибыл на Волховский фронт, как поступило коллективное письмо московских комсомольцев воинам фронта. Его подписали секретарь Московского городского и областного комитетов ВЛКСМ А. М. Пегов и другие знакомые мне товарищи. Потому оно особенно взволновало меня. Я воспринял письмо как послание друзей, адресованное лично мне. Впрочем, так его воспринимал, пожалуй, каждый на нашем фронте.
«Мы горды тем, — писали москвичи, — что комсомольцы Волхова высоко держат почетное звание своей боевой организации и находятся в первых рядах героических защитников Ленинграда».
О себе москвичи писали коротко:
«Всю свою работу комсомольцы и молодежь столицы подчинили одной задаче: все для фронта, все для победы над врагом».
Письмо москвичей обсуждалось на митингах. Оно было напечатано во «Фронтовой правде», во всех наших газетах. Агитаторы проводили по нему беседы в перерывах между боями.
Помочь Ленинграду — этой мыслью жили воины фронта. Героизм был массовым, был нормой поведения. Приведу [40] лишь один случай. Он описан в первой книге пятого тома «Истории Коммунистической партии Советского Союза»:
«На Волховском фронте в битве за Ленинград был совершен выдающийся подвиг, не имеющий примера в истории войн: три воина одновременно бросились на амбразуры вражеских дзотов, чтобы закрыть их своей грудью. Это были три коммуниста: сержант И. С. Герасименко — бывший слесарь, рядовые А. С. Красилов — до войны председатель колхоза, Л. А. Черемнов — сельский механизатор. Родина по достоинству оценила подвиг воинов-коммунистов. Им было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В честь их поставлен обелиск»{1}.
Три коммуниста совершили бессмертный подвиг 29 января, в самом начале Любанской операции. Герои погибли. Но они помогли товарищам продвинуться вперед.
Геройски сражались волховцы, но все-таки и на этот раз мы блокаду не прорвали. Когда до Любани оставалось всего 15 километров, враг ударил по растянувшемуся флангу наших наступавших войск и перекрыл горловину прорыва. Командующий фронтом бросил сюда части 59-й и 52-й армий и сам руководил их действиями. Горловину удалось пробить, но бои за коммуникации 2-й ударной армии не прекращались. Село Мясной Бор прочно удерживалось нашими войсками, а Спасская Полисть, по другую сторону четырехкилометрового коридора, так и оставалась у противника. Он держал под огнем горловину прорыва и то и дело предпринимал контратаки.
Штаб и политуправление Волховского фронта размещались в Малой Вишере в одноэтажных домах. Место не совсем удачное. Город часто бомбила вражеская авиация. Приходилось укрываться в щелях, вырытых во дворах. В зимний мороз в таком убежище не усидишь. Да и ненадежное оно. На моих глазах погиб во время бомбежки начальник общей части нашего политуправления интендант 3 ранга Павел Чубаров.
Знакомлюсь со своими новыми сослуживцами. На месте их оказалось немного, остальные были в частях. Только что вернулся из 2-й армии начальник отдела пропаганды и агитации бригадный комиссар Захар Маркович Златкин. Мне понравились его меткие суждения о людях, [41] с которыми он встречался в частях. Немногословный, вдумчивый, он знал и любил пропагандистскую работу. Я уже слышал мнение товарищей о нем: искусный оратор, умеющий задеть сердца слушателей. А это обязательное качество настоящего пропагандиста. Знал я также, что Златкин собрал небольшую библиотеку с произведениями основоположников марксизма-ленинизма, энциклопедией и разнообразными справочниками, книгами русских классиков, необходимой военной литературой. Этой библиотекой пользуются все работники политуправления и штаба.
Вернулся из войск старший батальонный комиссар Семен Ильич Рощин, возглавлявший 7-й отдел политуправления. Рассказал о работе своих подчиненных. Делают они много. Отпечатали и забросили на вражеские позиции тысячи листовок. С помощью мощных громкоговорящих установок ежедневно обращаются к солдатам противника. Но результаты пока невелики.
О Рощине мне много говорил член Военного совета Запорожец. Хвалил его. Человек он действительно всесторонне образованный. До войны учился в адъюнктуре Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Отлично знает немецкий язык. Пытливый и инициативный. Дружная работа с разведывательным отделом штаба фронта, глубокое понимание психологии немецкого солдата, умелое использование трофейных материалов помогают ему делать нашу контрпропаганду убедительной и целеустремленной. Среди подчиненных Рощина выделяется Юрий Нагибин, инструктор-литератор, известный ныне писатель.
В те дни я много беседовал с работниками штаба фронта. Они обстоятельно ознакомили меня с оперативной картой, с развитием боевых действий. Сетовали на сложность условий местности. Войска фронта занимали восточный берег реки Волхов на всем ее протяжении от озера Ильмень, из которого она вытекает, до Ладожского озера, куда впадает. Линия обороны растянулась на 250 километров. И всюду низинная пойма, леса и гиблые болота. Рыть окопы немыслимо: копнешь лопатой — вода. Думали, зима выручит. Где там! Болота и стуже не подвластны. Сверху снег, а под ним — жижа. Ни пройти, ни проехать без лежневых дорог из жердей или бревен, уложенных поперек колеи. Дороги эти — бездонная прорва: только наладят, [42] глядишь, под первыми же машинами покрытие проваливается. Все начинай сначала.
Противник засел на западном, возвышенном берегу. Он создал там прочные укрепления: весь передний край прикрыл колючей проволокой и минными полями. Реку Волхов наши войска форсировали по льду. Лед был достаточно прочным, но открытое пространство реки простреливалось во всех направлениях — разрывы снарядов образовывали полыньи.
Тяжесть боев, которые вели наши войска, обусловливалась еще одним обстоятельством, ставшим известным нам позже. Гитлеровцы перебросили в район прорыва шесть свежих дивизий из Германии, Франции, Дании, Югославии. Эти дивизии Гитлер рассчитывал использовать для решающего наступления на Ленинград, но вынужден был направить под Любань, где они и застряли в тяжелых длительных боях.
Трудно усидеть в кабинете, когда на переднем крае идут бои. Завершив неотложные дела, спешу в Мясной Бор.
Лежневая дорога... Кто ездил по ней, запомнит на всю жизнь. Машину трясет так, что всю душу выматывает. А чуть бревна просели, колеса начинают буксовать, все глубже погружаясь в болото. Барахтаясь в ледяной жиже, к машине кидаются саперы. Выбираюсь из кабины. Сапоги полны воды. Мокрые полы полушубка стегают по ногам. Все попытки вручную сдвинуть машину ничего не дают. Саперы подгоняют лошадей. На шеях измученных животных вместо хомутов широкие брезентовые лямки, от них тянутся веревки, с помощью которых до этого подвозили к дороге срубленные деревья. Теперь веревки цепляют к машине, лошади, выгибая спины и взбаламучивая ногами вонючую тину, вытягивают машину из хляби.
Саперами командует старшина Яков Родионович Стругов. Продрогшие солдаты сгрудились у костра. Заговариваю с ними. За всех отвечает старшина. Он скуп на слова. Хвалит своих бойцов — они работают на совесть. Трудно? Конечно трудно. Старшина постепенно загорается:
— Солдатский труд, как и всякий другой, тогда радует, когда видишь пользу от него. К примеру, пошел в атаку, врага одолел — на душе праздник. Или из разведки вернулся и «языка» приволок — тоже настоящее дело. На [43] нашем фронте и дороги строить — задача из задач. Ладная дорога — в бою надежная подмога. Так что подгонять нас не приходится. Знаем: путь к Ленинграду прокладываем!
Старшина обратился к бойцам:
— Ну, хватит коптиться у костра. За работой скорей согреемся!
О Ленинграде думали все. И все надеялись, что блокада вот-вот будет прорвана. Вера была глубокая и ясная. А тревожные вести из блокадного города, словно вечевой колокол, звали, торопили...
Командный пункт и политотдел 59-й армии, части которой удерживали горловину прорыва, находились в лесу, возле поселка Папортно. Неподалеку, у Селищ, была переправа через Волхов. Вражеская авиация часто бомбила ее. Мы тоже попали под бомбежку. Нас не задело. Машина проскочила по мосту, наведенному саперами.
Решил не задерживаться в политотделе армии. Меня проводили в 267-ю стрелковую дивизию. Военкома дивизии В. П. Дмитриева разыскал в блиндаже КП полка, где он беседовал с секретарем фронтовой партийной комиссии старшим батальонным комиссаром Т. А. Козловым. Козлов доложил мне, что приехал сюда, чтобы проверить, своевременно ли в парторганизациях рассматриваются заявления о приеме в партию. Остался доволен. В дивизии понимают важность этого дела.
Беседую с Василием Петровичем Дмитриевым. Чувствуется, что это боевой и знающий политработник. Понимает, что, чем тяжелее бои, тем интенсивнее нужно вести партийно-политическую работу.
Вместе с ним мы обошли батальоны. Был конец марта, начинало пригревать. Бойцы отбивали атаки, стоя подчас по колено в воде. Обогреться и обсушиться негде, да и некогда. Я услышал возглас командира:
— Обсушимся в немецких блиндажах! Вперед, ребята! Но и на этот раз наши цепи залегли под убийственным огнем. Упал раненый комбат.
— Прошу подождать меня здесь, — говорит Дмитриев.
Он покидает КП полка, откуда мы наблюдали за боем, бежит к залегшей цепи. За ним едва поспевает парторг полка И. Ф. Павлюк. Потом оба ползут вдоль цепи, перебрасываясь короткими словами с бойцами. И вот я вижу, как над цепью поднялся человек. Это Дмитриев. Неподалеку встает парторг. Они произносят слова, призывая [44] личный состав идти вперед, и первыми бросаются в атаку.
Их порыв понятен: это — право вести людей за собой. Право и единственная привилегия коммуниста.
Вся цепь уже на ногах. Громовое «Ура!» не могут заглушить ни треск выстрелов, ни разрывы гранат. Бойцы бегут по развороченной снарядами земле, захватывают вражеские дзоты, отбрасывают гитлеровцев. По освобожденной дороге в фонтанах брызг проходят автомашины, груженные ящиками с боеприпасами. А навстречу им двигаются санитарные фургоны, держась за них, ковыляют в грязи ходячие раненые.
Раненых отвозят и отводят в госпитальные палатки, раскинутые неподалеку в лесу. Здесь я встретил Александра Александровича Вишневского, нашего фронтового хирурга. Он придирчиво следил за эвакуацией раненых. Одних сразу же везли дальше, к санитарным поездам, других, которым требовалась экстренная помощь, направляли в операционную. В наиболее сложных случаях бригвоенврач Вишневский сам облачался в стерильный халат и брал в руки скальпель.
Это удивительный человек. Я уже убедился, что его трудно застать в управлении фронта. Он поспевает всюду. Его видят в тыловых госпиталях фронта в Воровичах и Рыбинске и в полковых медицинских пунктах на передовой. Часами простаивает за операционным столом (за войну сделал более тысячи сложнейших операций), учит врачей и учится у них. Уже тогда он был профессором и доктором медицинских наук. (А после войны станет академиком, Родина отметит его самозабвенный труд золотой медалью «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда.)
В тот день наши войска удерживали дорогу несколько часов. А потом она снова скрылась в огне и в дыму. Когда я уже был в другой дивизии, мне доложили, что гитлеровцы захватили командный пункт полка, тот самый КП, с которого я наблюдал бой. Комиссар Дмитриев поднял уцелевших бойцов и отбил командный пункт, спас знамя полка. В этом бою он погиб. Политуправление поддержало перед Военным советом фронта ходатайство командования 59-й армии о том, чтобы достойно наградить отважного комиссара. Президиум Верховного Совета СССР присвоил посмертно Василию Петровичу Дмитриеву звание Героя Советского Союза. [45]
В конце апреля поступил неожиданный приказ Ставки. Волховский фронт упразднялся, его силы в качестве Волховской оперативной группы вошли в состав Ленинградского фронта. К. А. Мерецкова отозвали в Москву.
Делалось все с благими намерениями: объединить под одним командованием войска, выполняющие задачу прорыва блокады Ленинграда и с запада, и с востока. Но надежды не оправдались. Руководить двумя группами войск, разделенных занятой врагом зоной, по словам Маршала Советского Союза А. М. Василевского{2}, необычайно трудно. Это было не по плечу генерал-лейтенанту М. С. Хозину.
Тем временем положение 2-й ударной армии, оторвавшейся от остальных войск, становилось все тяжелее: отсутствовали резервы, была острая нужда в боеприпасах и продуктах питания, вражеские удары с воздуха отражать было нечем — в нашем распоряжении было всего 20 самолетов-истребителей... Каждое донесение оттуда усиливало тревогу.
В конце мая я выехал во 2-ю ударную вместе с Иваном Петровичем Гарусом, который был назначен начальником политотдела армии. Переправились через широко разлившийся Волхов. На этот раз все было спокойно. Гладкая как зеркало вода отражала молодую зелень полузатопленных половодьем деревьев. Проехали по мосту и по шоссе до Мясного Бора. Здесь, в кустах, оставили газик, а дальше — пешком по искромсанной колесами жердевке. Справа и слева слышалась недалекая пулеметная перестрелка.
На лесной тропинке встретились с невысоким темноволосым офицером. Он представился:
— Старший политрук Залилов, сотрудник армейской газеты «Отвага». Возвращаюсь из дивизии в свою редакцию.
Никогда не упускаю случая побеседовать с газетчиками. Сведущий народ! Присели на сваленное дерево, разговорились. Залилов с увлечением рассказывал о бойцах и командирах, их отваге.
— Спрашиваете, как настроение людей? Коротко сказать — боевое, а если с подробностями — за день не расскажешь. Я видел встревоженных, обессиленных, но не [46] встречал унывающих, потерявших веру в победу. Чудесный народ. Таких не сломить, потому что они любят Родину и ненавидят ее врагов. — Залилов помолчал, вслушиваясь в отдаленный гул боя. — Я знал, что нет ничего сильнее любви к Родине. Теперь увидел это на деле. Она каждого делает богатырем. Былинным богатырем — непобедимым и бессмертным.
Старший политрук мне понравился. Я попросил его при первой же возможности побывать у меня. Это человек, который умеет и видеть, и ярко передать виденное. Такой пришелся бы ко двору во фронтовой газете.
И только после я узнал, что старший политрук М. М. Залилов — это Муса Джалиль, известный татарский поэт. Мы не увиделись с ним больше. Раненный, обессилевший от голода, он попал в плен. О его полной борьбы и мужества жизни мы узнаем, когда достоянием народа станет знаменитая «Моабитская тетрадь», написанная кровью сердца в фашистском концлагере, и голос бесстрашного певца услышит весь мир.
Муса Джалиль знал силу своей мужественной песни, верил, что она нужна людям.
...В песне зажег я огонь, исполняяК деревне Огорелье, где размещались штаб и политотдел 2-й ударной, мы с Гарусом добирались под перекрестным огнем противника. Бойцы волокли на передовую позицию последние ящики с патронами. Недалеко от дороги, замаскированные среди пней, стояли станковые пулеметы. Подползаю к одному из них. У пулемета двое: пожилой боец и младший политрук. Прислушиваюсь к их разговору. [47]
— Вы что, один? — спрашивает бойца политработник.
— Один остался, всех гад уложил.
— Ничего, будем вместе воевать. Патронов много?
— Одна лента осталась.
Отзываю младшего политрука в сторонку. Зовут его Ахмед Каюров.
— Сколько вам лет, товарищ? — спрашиваю я.
— Двадцать один. Был пулеметчиком. Недавно стал политруком роты. Воюю.
— Прибавилось забот?
— Конечно. Но они не тяготят. Здесь убеждаешься, что партийное слово нужно бойцу не меньше, чем хорошее оружие. Такое слово, чтобы жгло душу. Нас этому комиссар учит.
Ахмед Каюров стал политработником лишь месяц назад. Когда командир и комиссар выбыли из строя, он возглавил контратаку. После того боя и стал политруком пулеметной роты...
На КП 2-й ударной я представил нового начальника политотдела заместителю командующего армией (командующего и члена Военного совета не оказалось — их вызвали на КП фронта). Здесь мы с Гарусом не задержались, сразу отправились в части. Обстановка же была сложной. Мы убеждались, что люди дрались из последних сил. Командиров беспокоило отставание армейских тылов, связь с которыми то и дело прерывалась. Снаряды, патроны, продукты питания бойцы носили на себе. Но много ли так доставишь? А подразделения редели на глазах...
Побывали мы у танкистов 7-й гвардейской Краснознаменной бригады. Один из ее батальонов накануне вернулся из боя — во взаимодействии с мотострелками 24-й стрелковой бригады пробивал коридор из котла. Танкисты и мотострелки наступали дружно. Когда на одном из танков заклинило орудие и гитлеровцы уже обступили беспомощную машину, их атаковали мотострелки во главе с политруком роты И. Абраменко и секретарем комсомольского бюро батальона младшим лейтенантом М. Квочкой. Уничтожив до сорока гитлеровцев, они разогнали остальных. Танкисты отремонтировали машину, посадили мотострелков на броню и догнали продвинувшиеся вперед подразделения. Квочка был ранен, но до конца боя оставался в строю. [48]
Командир танковой роты коммунист старший лейтенант Ф. З. Семенной, уже трижды удостоенный высоких правительственных наград, в этот раз действовал с особым мастерством. За три дня боев его рота уничтожила два вражеских танка, три противотанковых орудия, пятнадцать блиндажей, истребила десятки вражеских солдат. Танкисты и мотострелки выполнили боевую задачу, очистили занятую противником дорогу и соединились с подразделениями наступавшей с востока 376-й стрелковой дивизии.
Дав последние напутствия Ивану Петровичу Гарусу, я возвратился в политуправление.
8 июня Волховский фронт был восстановлен. Его снова возглавил генерал армии К. А. Мерецков. А командующим войсками Ленинградского фронта теперь стал генерал Л. А. Говоров.
В помощь нашему фронту Ставка направила своего представителя А. М. Василевского. Василевский и Мерецков приняли все меры для вывода 2-й ударной армии из окружения. Они сосредоточили возле горловины прорыва все танки и всю артиллерию, которые можно было подтянуть. Канонада не стихала ни днем ни ночью. Сквозь огненный коридор вдоль узкоколейной железной дороги шли и шли шатавшиеся от изнеможения и ран бойцы и командиры. Мы встречали их у выхода из горловины.
Об этом тяжело вспоминать. Но это было. Многие не шли, а ползли — не хватало сил встать на ноги. Воины 2-й ударной еще раз показали, что их волю, их преданность народу, ничто не может поколебать. Красноармеец Арсений Барышев сказал мне:
— Мы верили, что пробьемся. Боялись одного — как бы не потерять сознание и не попасть в плен!
Убедительнейшее свидетельство крепости духа нашего бойца: никто, повторяю, никто не бросил оружия, и у многих оставался неизрасходованным один, последний патрон. На всякий, на крайний случай.
За два дня вышло из окружения 16 тысяч бойцов и командиров 2-й ударной армии — больше половины ее состава. В бою погибло 6 тысяч, 8 тысяч пропали без вести.
Беседуя с бойцами и командирами, вырвавшимися из мешка, я впервые услышал: по дороге они видели железнодорожную шпалу, на которой было выведено: «Мы победим!» Шпала лежала на тропе, по которой пробирались [49] наши бойцы. Короткий лозунг бросался в глаза. И в сердцах еще ярче вспыхивала надежда, прибавлялись силы.
Я увидел эту шпалу уже после войны. Хранится она в новгородском музее. Осенью 1966 года ее нашел обходчик станции Спасская Полисть Николай Иванович Орлов. Удалось разыскать адрес одного из авторов необычного плаката — Сергея Ивановича Веселова. Он мне сообщил, что их было шестеро: русские Анатолий Богданов, Александр Кудряшов, Александр Костров и он, Сергей Веселов, татарин Закир Ульденов и молдаванин Костя (фамилию его друзья не запомнили). Все из 3-го сабельного эскадрона 87-й кавалерийской дивизии. Пять суток они, голодные, скитались по вражеским тылам. Днем отсиживались в укрытии, ночью шли на восток, ориентируясь по зарницам далекой канонады. Когда отчетливо стали доноситься звуки боя, друзья решили устроить последний привал, собраться с силами. В железнодорожной насыпи заметили блиндаж. Зашли в него. Пол блиндажа был усеян стреляными гильзами, видно, здесь отбивались от врага наши пулеметчики. Костя поднял гильзу, приложил ее к почерневшей шпале, лежавшей здесь же, в блиндаже.
« — Глядите, как здорово выделяется. Издалека будет видно, — сказал он (так пишет С. И. Веселов). — Давайте письмо сочиним.
— Какое письмо? — удивились мы.
— А вот гильзы забьем в шпалу так, чтобы слова получились. Пусть все читают.
Мысль понравилась. Но что же выбить на шпале?
— Ты, кажется, партийный, тебе виднее, — сказал мне Костя.
Я предложил:
— «Все равно мы победим».
— Длинно, — возразил Костров. — Давайте просто: «Мы победим!»
Костя нашел камень и стал забивать гильзу. Входила она туго — гнулась. Костя поправлял ее и снова колотил камнем. Его сменил Саша Костров. Бил, пока не зашиб руку. Так мы сменяли друг друга. А кто-нибудь один дежурил снаружи. Закончив «письмо», положили шпалу поперек тропинки: пусть всякий увидит, кто пройдет здесь.
Линию фронта переходили под огнем. Саша Костров был убит. Мне перебило обе ноги. К своим меня вынесли Костя и Анатолий Богданов». [50]
Сергей Иванович поведал и о своей дальнейшей судьбе. Из рыбинского госпиталя, где залечили ему раны, он попал в 25-ю Чапаевскую дивизию, потом в 6-й Кубанский кавалерийский корпус, в составе разведки 33-го кавполка освобождал Украину, Польшу, Венгрию, Чехословакию, громил банды бандеровцев. Был еще дважды ранен. Дважды награжден орденом Славы 3-й и 2-й степеней, трижды — медалью «За отвагу» и трижды — «За боевые заслуги». Ныне живет в Череповце, работает слесарем-механиком в листопрокатном цехе металлургического комбината.
Во главе группы из двухсот бойцов и командиров пробился из котла старший инструктор политотдела армии по комсомольской работе политрук Лев Васильевич Шерстенников. Дав ему отдохнуть, приглашаю на разговор. Среднего роста, подтянутый, лет двадцати шести. Очень худое, землистого цвета, лицо — следы длительного недоедания. А глаза ясные, живые. Группа его выходила с тяжелыми боями, но люди сберегли и оружие, и документы.
Спрашиваю о В. И. Зуеве, члене Военного совета армии.
— Что с ним сейчас, я не знаю, — ответил Шерстенников. — Последние дни он все силы отдавал доставке в войска боеприпасов и продовольствия. По его инициативе была проложена узкоколейка от Мясного Бора до Финева Луга. Она здорово выручала нас, хотя «юнкерсы» не оставляли ее в покое. Мы знали, что у Зуева очень натянутые отношения с командармом Власовым.
Много позже стало известно, что дивизионный комиссар В. И. Зуев погиб.
Не вышел из окружения и начальник политотдела армии И. П. Гарус. Он был сражен автоматной очередью врага.
Мы долго беседовали с Шерстенниковым. Я узнал, что раньше он работал первым секретарем Кировского (Вятского) горкома комсомола. В армии — с начала войны.
— Есть предложение перевести вас на работу в комсомольский отдел политуправления фронта. Как вы отнесетесь к этому? — спросил я.
— Сочту это для себя большой честью и постараюсь оправдать доверие, — ответил он.
Через несколько дней Шерстенников стал у нас старшим инструктором по комсомольской работе. [51]
Где же командарм? Мы сбросили с самолетов несколько групп парашютистов — бывших студентов и преподавателей Ленинградского института физкультуры. Они облазили леса, связались с партизанами. Об этом подробно пишет в своих воспоминаниях К. А. Мерецков{3}. Выяснилось, что в самый тяжелый момент, когда гитлеровцы атаковали тылы 2-й ударной, последовал преступный приказ командующего армией: выходить из окружения мелкими группами — кто где хочет и как знает.
А сам командарм открыто перешел к немцам.
Судьба предателя Власова известна. Она повторяет судьбы других изменников. Покрыв себя позором, Власов под конец войны попал к нам в плен и был казнен. Иной участи и не может быть для преступника, предавшего свой народ.
Любанская операция еще не завершилась, а войска фронта по приказу Ставки начали новое наступление. На этот раз его объектом стал киришский плацдарм, используемый врагом для усиления блокады Ленинграда.
Еще в декабре 1941 года, после разгрома под Тихвином, гитлеровцы, откатившись к Волхову, зацепились за небольшой участок на восточном берегу реки. Превратив деревни Новинка, Плавницы и поселки Кириши и Добровольский в опорные пункты, они крепко держались за этот плацдарм, вдававшийся в расположение наших войск. Противник создал здесь развитую систему оборонительных сооружений, которые прикрывались огнем 12 батарей с западного берега реки. Все эти данные были собраны нашими разведчиками и подтверждены показаниями пленных, в допросе которых я принимал участие. Допрос пленных подтвердил наше опасение, что противник не случайно так держится за этот клочок земли: он рассчитывает нанести с него удары по флангам наших войск.
Задачу разгрома вражеского укрепленного узла командующий фронтом возложил на 4-ю армию, которой командовал генерал-майор Николай Иванович Гусев. [52]
С группой работников политуправления я выехал в эту армию. Политотдел ее располагался в деревне Белая, в трех километрах от переднего края. Вместе с начальником политотдела бригадным комиссаром Георгием Семеновичем Емельяненко мы побывали в частях, готовившихся к наступлению. В нашу группу входил начальник отделения организационно-партийной работы политотдела армии старший батальонный комиссар Иван Корнеевич Твердохлебов, известный мне еще по московской партийной организации — он заведовал отделом организационно-партийной работы Фрунзенского райкома партии. Радовало, что он быстро включился в новое дело. Всюду в частях он был своим человеком, к нему обращались за советом и помощью.
Мы проинструктировали членов группы, направили их в части. В ротах развернулась боевая учеба. Командиры учили малоопытных бойцов метать гранаты, пользоваться шанцевым инструментом, скрытно переползать и перебегать простреливаемые участки. Большую пользу принесла Памятка бойцу в наступлении, составленная сотрудниками штаба и политотдела армии.
В танковых бригадах состоялись тренировочные занятия с командирами взводов на темы: «Действия танков в лесисто-болотистой местности», «Боевые стрельбы на различных скоростях». Мы посоветовали командирам и политработникам особое внимание уделить воинам, ранее участвовавшим в боях, побеседовать с ними, шире привлечь их к обучению молодежи. В частях с большим подъемом прошли партийные и комсомольские собрания.
Присутствуя на учениях в стрелковой роте, я удивился: все бойцы действовали без касок. Спрашиваю комиссара 44-й дивизии К. А. Кустова:
— У вас что, касок нет?
Он смутился.
— Каски есть, да бойцы отвыкли от них. Дивизия уже какой месяц находится в обороне. Вырыли траншеи, построили блиндажи. К тому же противник ведет себя спокойно. В такой обстановке каски кажутся обузой.
Пришлось принять довольно жесткие меры, чтобы устранить послабления в боевой учебе.
Из всех частей поступали донесения о том, что перед наступлением заметно возросла тяга воинов к партии. В 44-й дивизии за пять дней кандидатами в члены партии было принято 107 человек, в члены партии — 17. [53]
В 185-й танковой бригаде было рассмотрено 60 заявлений бойцов и командиров, имевших желание идти в бой коммунистами.
5 июня, на рассвете, после 15-минутного огневого налета наши части двинулись вперед. Танки и пехота ворвались в деревни Новинка и Плавницы.
Фашисты оказались застигнутыми врасплох. По показаниям пленного лейтенанта, немецкое командование знало о том, что мы готовим наступление, но ошиблось в сроках: предполагало, что ранее 10 июня мы не сможем выступить. В первый же день боев 139 гитлеровцев сдались в плен. Это было успехом не только наших атакующих войск, но и умелой работы Рощина и его коллег, организовавших убедительные радиопередачи для немецких солдат.
Многие наши бойцы и командиры проявили настоящий героизм. Всех нас восхитил дерзкий рывок танкистов 185-й бригады во главе с ее комиссаром Федором Семеновичем Маньковским. Они стремительно ворвались на позиции противника, проутюжили гусеницами блиндажи и огневые точки, захватили более тридцати пленных (у танкистов не часто такое бывало).
Но, как оказалось, мы радовались рано. Противник быстро подтянул резервы и стал оказывать ожесточенное сопротивление. Его артиллерия с западного берега обрушила на наши части лавину огня. Появились десятки «юнкерсов». С оглушительным воем сирен они пикировали на наши боевые порядки. Нам нечем было прикрыться: зенитные батареи израсходовали имевшиеся снаряды, а новые подвезти по болотам было не так-то просто. Сказывалось и плохое взаимодействие пехоты с танками. Стрелковые подразделения отстали от вырвавшихся вперед танкистов. Противник, перебросив подкрепления с западного берега, начал контратаки.
В таких условиях 9 июня был отдан приказ приостановить наступление и закрепиться на достигнутых рубежах.
Полностью задача опять не была выполнена. Поселки Кириши и Добровольский остались в руках противника.
Из Москвы позвонил А. С. Щербаков, ставший теперь начальником Главного политического управления РККА. Он поздравил с повышением по службе — меня только что [54] назначили начальником политуправления фронта. Александр Сергеевич сообщил, что ЦК партии дал указание о всемерном улучшении устной политической агитации. В свете этого указания Главное политическое управление издало специальную директиву.
Я доложил о наших делах под Киришами.
— Чем вы объясняете неудачу? — спросил Александр Сергеевич.
— Причин много.
— И все объективные?
— Есть и такие.
— Разберитесь во всем. Многие так называемые объективные причины тоже зависят от нас и прежде всего от нашей работы с людьми. Кстати, и от устной агитации. Правильно поставленная, целеустремленная агитация во многом решает успех дела.
О разговоре с Щербаковым я доложил члену Военного совета. Запорожец сказал, что командующий фронтом решил на Военном совете обсудить уроки Любанской операции и боев за Кириши.
— Разговор будет большой и серьезный, — добавил Запорожец.
Таким он и был. Военный совет вскрыл серьезные промахи и в руководстве войсками, и в использовании артиллерии. Указывалось на плохую организацию разведки, на недостатки в партийно-политической работе. Все это привело к тому, что главная задача — прорыв блокады — не была выполнена. Но Любанская операция, как отмечал на заседании Военного совета К. А. Мерецков, имела большое значение. Она помогла советским войскам окончательно захватить инициативу под Ленинградом. Наступление группы немецких армий «Север» было сорвано, мы заставили врага вести оборонительные бои и нанесли ему значительные потери. Волховский фронт оттянул на себя более пятнадцати вражеских дивизий, в том числе одну моторизованную и одну танковую. Несколько дивизий противник вынужден был снять непосредственно из-под Ленинграда. Чтобы противодействовать нашему наступлению и возместить большие потери, врагу, как уже говорилось, пришлось бросить в бой свежие дивизии, прибывшие из Германии и оккупированных стран Европы.
— И еще немаловажный результат Любанской операции, — сказал Кирилл Афанасьевич, — наши войска умножили свой опыт боевых действий в лесисто-болотистой местности. [55] А воевать нам и впредь придется в лесах и болотах.
На заседании Военного совета разговор в основном шел о том, что мы недоделали. Досталось и штабам, особенно их органам разведки, и политорганам. Все мы вынесли с заседания очень много ценного, поучительного. Казалось, теперь стали более зрелыми, умудренными военным опытом.
Хотелось как можно лучше поставить партийно-политическую работу в войсках, добиться повышения ее действенности, эффективности. Я понимал, что успех дела всецело зависит от людей, и старался еще теснее сблизиться со своими помощниками, лучше узнать возможности каждого.
Помощников, верных сотрудников было много. Все они — опытные и энергичные, хорошо знающие дело. Оргинструкторский отдел возглавил уже знакомый читателю Иван Корнеевич Твердохлебов, отдел пропаганды и агитации — Захар Маркович Златкин, отдел по работе среди комсомольцев — батальонный комиссар Дмитрий Михайлович Дьяконов. 7-й отдел — старший батальонный комиссар Семен Ильич Рощин, отдел кадров — полковой комиссар Дмитрий Николаевич Патрушев (позже его сменил полковник Николай Константинович Богатин).
Впрочем, нет надобности перечислять всех сотрудников политуправления. Со многими из них я познакомлю читателя в ходе рассказа о наших повседневных делах.
Прямо скажу, с моим вступлением в должность начальника мало что изменилось в политуправлении. Работа его была хорошо отлажена моим предшественником И. В. Шикиным, который отбыл в Москву и был назначен заместителем начальника Главного политического управления РККА. Мне оставалось только подтянуть отдельные звенья и нацелить деятельность политорганов на выполнение тех задач, которые теперь стояли перед войсками.
К тому времени штаб и политуправление фронта переехали из запруженной воинскими эшелонами, складами и госпиталями Малой Вишеры в район Неболочи. Мы разместились в неприметной деревушке Заполье. Расселились в крестьянских избах. Колхозники радушно приняли нас. В колхозе в то время трудились одни женщины, если не считать трех-четырех стариков. Мы всячески помогали сельчанам. При политуправлении числилось две лошади. [56]
Их мы частенько выделяли на полевые работы. Для обедневшего прифронтового колхоза и это было подспорьем.
Военторг открыл в Заполье столовую, ларек, парикмахерскую. Колхоз предоставил нам исправную баню. Словом, и работать, и жить мы стали сносно.
Здесь же связисты оборудовали коммутатор, который мог связать нас с любой дивизией.
Одно плохо — далеко от вспомогательного пункта управления (ВПУ). К. А. Мерецков вынес его на правое крыло фронта, в лес возле станции Войбокало. От нас это 150 километров. Через леса и болота добираться туда и долго, и тяжело. Выручил нас генерал И. П. Журавлев, командующий 14-й воздушной армией, — уступил звено самолетов У-2. Командовал звеном старший лейтенант Василий Лещенко, веселый, разбитной парень. Под его началом были еще два летчика — Анатолий Робустов и Константин Сапелкин. «Кукурузники» взлетали с поляны прямо за околицей деревни. Летали мы обычно в ночное время. Днем было опасно: в Войбокало лететь больше часа, а «мессеры» так и рыщут вокруг.
Вечером пришли мы с Рощиным на взлетно-посадочную площадку — меня срочно вызвали на ВПУ. Встретила нас незнакомая девушка в летном шлеме, с очками, сдвинутыми на лоб. Отдала честь, доложила о готовности самолета. Здороваясь за руку, сказала:
— Зовите меня Таней. Я временно заменяю лейтенанта Сапелкина.
Садимся в самолет. Таня предупреждает:
— Товарищи, пристегнитесь ремнями.
Обычно от нас этого не требовали. Но подчиняемся. Самолет трогается, делает разбег. И вдруг, вместо того чтобы оторваться от земли, клюет носом и перевертывается вверх колесами. Висим на ремнях вниз головой. Таня первая освобождается от них, бросается ко мне, помогает встать на ноги. Вдвоем помогаем Рощину. Таня чуть не плачет. В чем же дело? Оказывается, при разбеге самолет попал колесами в воронку от снаряда, которую Таня не заметила, да и не могла заметить — было темно. А засветло она не успела осмотреть незнакомую площадку. Успокаиваю ее: ничего страшного, все целы, а самолет только поломал винт.
Самолет быстро отремонтировали, но в Войбокало я попал только следующей ночью. [57]
Командующий фронтом поселился в небольшом бревенчатом домике. Принял радушно, посмеялся над происшествием с самолетом.
— Ну, комиссар, — (Кирилл Афанасьевич частенько так величал всех политработников), — скоро опять наступать.
— Когда? — вырвалось у меня.
— Этого я тебе не скажу. Сам не знаю.
Только теперь стало понятно, что передислокация органов управления фронта не случайна: они приближены к району предстоящих боевых действий.
— Вот с учетом нового наступления и давайте строить всю партийно-политическую работу, — сказал командующий. — Сейчас придет член Военного совета. Сообща и подумаем.
В ту ночь мы наметили обширный план действий. Четко определились вопросы, которыми политорганы и партийные организации фронта должны были заняться в первую очередь.
Одной из таких неотложных проблем было улучшение устной политической агитации, на что нам указывали ЦК и Главное политуправление. Мы хорошо поставили печатную и другие формы пропаганды. Я уже говорил, что во «Фронтовой правде» у нас сосредоточились опытные журналисты и писатели: Александр Чаковский, Михаил Эдель, Павел Далецкий, поэты Всеволод Рождественский и Павел Шубин. Способные литераторы трудились в армейских и дивизионных газетах — Александр Гитович, Анатолий Чивилихин, Виктор и Татьяна Сытины, Борис Бурсов и многие другие. Квалифицированные люди вели у нас и лекционную пропаганду. К ней мы привлекали руководящих работников штаба. Все это было очень нужно. Но мы подчас ослабляли внимание к очень важной форме идеологической работы, обращенной непосредственно к конкретному бойцу. Речь идет об устной агитации.
В течение июня — июля мы создали в политуправлении фронта и политотделах армий штатные группы агитаторов. Во фронтовую группу вошли батальонные комиссары Г. А. Федоров, Д. Г. Куцентов, И. С. Хавкин, С. А. Беляков, И. В. Кравцов, старший политрук К. В. Сергеев. Пусть читатель простит мне перечисление фамилий. Но я не могу не назвать этих товарищей. Каждого из них я хорошо знал и с гордостью утверждаю, что не ошибся, отбирая их в группу агитаторов. В политотделах армий [58] штатными агитаторами тоже были выдвинуты лучшие политработники, такие, как батальонные комиссары Г. Л. Андронов, А. П. Панкин, В. И. Эрику.
Задачей агитаторов было не только самим выступать перед личным составом с короткими беседами на актуальные темы, но и быть организаторами агитационной работы в частях и подразделениях, оказывать методическую помощь агитаторам в ротах и взводах.
В агитационную работу с большим подъемом включился руководящий состав. Командиры и политработники выступали на митингах, проводили беседы.
В 59-й армии я разговорился с бойцами переднего края.
— Мы очень любим своих агитаторов, — сказал мне рядовой Артем Латугин, недавно принятый кандидатом в члены партии. — Но особенно радуемся, когда к нам приходит товарищ Лебедев. Ведь он знает больше других, по должности старше других, ему и на трудный вопрос ответить легче.
Так рядовой солдат отзывался о члене Военного совета армии бригадном комиссаре Петре Семеновиче Лебедеве.
Воины 54-й армии тепло и с гордостью говорили о своем командарме генерале Александре Васильевиче Сухомлине.
— Вот это агитатор!
Непререкаемым авторитетом пользовался и лучший агитатор 4-й армии член Военного совета бригадный комиссар Александр Федорович Бобров.
Командующий фронтом предложил больше внимания уделять партийным организациям штабов. Ведь большинство штабных работников — коммунисты. От них многое зависит в управлении войсками, в повышении качества боевой учебы, в разработке оперативных планов. А какой это неиссякаемый резерв агитаторов! Беседы этих авторитетных, сведущих людей всюду слушают с глубоким интересом. Между тем работа с ними кое-где оказалась запущенной. Принимаем срочные меры, чтобы улучшить деятельность штабных партийных организаций, повысить их роль в воспитании командиров, в совершенствовании службы штабов.
Повседневной заботой нашей было поддерживать высокую боевую активность, поднимать наступательный дух войск. Хотя перед фронтом и ставились одна за другой наступательные [59] задачи, большинство наших соединений находилось в обороне. Удары мы наносили ограниченными силами, остальные были расположены по всей 250-километровой линии фронта. Длительная оборона расхолаживала людей. Я уже говорил о роте, бойцы которой разучились пользоваться касками. Привычка к спокойной жизни вообще опасна на фронте. Толчком к усилению боевого настроя бойцов и командиров частей, держащих оборону, явилось снайперское движение.
Пример нам подали соседи — воины Ленинградского фронта. Там группы снайперов создавались повсюду, их боевой счет рос с каждым днем.
Военный совет поддержал предложение политуправления фронта о развитии снайперского движения. Решили начать с фронтового слета снайперов. Работники штаба и политуправления выехали в части, чтобы выявить мастеров меткой стрельбы. Партийные и комсомольские организации устраивали встречи бойцов с меткими стрелками, проводили собрания на тему «Как ты используешь свое оружие». И тут выяснилось, что снайперами, истребителями живой силы противника, хотят быть не только стрелки-пехотинцы, но и артиллеристы, минометчики, танкисты, летчики. Слет снайперов состоялся в июле 1942 года. В нем приняли участие такие известные всему фронту люди, как летчик-истребитель Герой Советского Союза старший лейтенант Михаил Галкин, танкист — четырежды орденоносец гвардии капитан Федор Семенной, а из пехотинцев — Иван Изегов, Василий Орлов, Степан Якунин, Федор Харченко. Всего на слет прибыло 130 человек. Когда мы подсчитали, сколько они истребили гитлеровцев за полгода, цифра получилась внушительная — 8400!
Один Федор Алексеевич Харченко уничтожил более 300 гитлеровцев. На слете он сказал:
— Будь моя власть, я бы такой приказ издал: всем бойцам и командирам стать снайперами, истребителями. Само слово-то какое емкое, гордое! Но, конечно, не в слове дело, а в том, что, чем больше гитлеровцев мы вобьем в землю, тем скорее Ленинград вызволим и войну закончим. А что для этого нужно? Совсем немного: научиться пользоваться своим оружием, чтобы ни один выстрел не пропадал даром. Скажут, не добиться этого: ведь у людей и зоркость глаза, и твердость рук, и нервы разные. Это так, да цель-то у всех одна. А я считаю: если очень захотеть — всего добьешься. [60]
Поучительными были выступления многих снайперов. Игнат Федоров, боец из 177-й дивизии, истребивший 110 фашистов, рассказал о том, как он выбирает огневую позицию и маскируется, как научился обнаруживать амбразуры дзотов и выводиь из строя вражеских пулеметчиков.
Полезные советы дал участникам слета снайпер лейтенант Иван Романович Изегов. Ему было чем поделиться: двадцать два бойца, обученные Изеговым снайперскому мастерству, уничтожили 697 фашистов.
— Мы стремимся, — говорил лейтенант, — незаметно выдвинуться поближе к противнику, чтобы огонь был точнее. Правда, есть опасность, что после первого же выстрела гитлеровцы попытаются обойти и схватить тебя. Чтобы этого не произошло, мы в своих окопах держим наготове пулеметы, которые в нужный момент прикроют снайпера. Не упускаем случая навести противника на ложный след. Например, снайпер лежит, замаскированный на своей позиции, а другие стрелки в разных местах ведут редкий огонь, сбивая с толку вражеских наблюдателей.
Участники слета с большим интересом выслушали командующего фронтом К. А. Мерецкова. Запомнились его слова:
— Хорошо было бы, если бы каждый из вас научил одного, двух, трех своих товарищей снайперскому искусству. Мы стали бы в десять раз сильнее. Подумайте, товарищи, ежедневно мы расходуем тысячи, десятки тысяч патронов, снарядов, мин. Если хотя бы каждый третий или пятый выстрел попадал в цель, не выдержал бы враг, побежал. А что он побежит, непременно побежит, нет сомнения. Попомните мое слово.
С радостью был воспринят приказ о награждении 78 участников слета орденами и медалями. Лучшие снайперы получили на вооружение винтовки с оптическим прицелом. Вручил награды и оружие командующий фронтом генерал армии К. А. Мерецков.
Слет, как и вся наша работа по развертыванию снайперского движения, оказал благотворное влияние. Боевая жизнь на переднем крае заметно активизировалась.
Я обходил позиции 25-го полка 44-й стрелковой дивизии, когда там появился агитатор политотдела 4-й армии батальонный комиссар А. П. Панкин. Доложил мне, что приехал беседовать с солдатами. [61]
— Хорошо, — говорю, — беседуйте.
Панкин разыскал командира, попросил его собрать свободных от службы бойцов. А сам стал прохаживаться по траншее, вглядываясь в передний край противника. Вдруг он обратился к бойцу:
— Дайте винтовку.
Тот неохотно подал ему оружие.
Положив винтовку на бруствер, Панкин прицелился. Все, кто был в окопе, глазами отыскивали выбранную батальонным комиссаром цель. Оглушительно треснул выстрел. На той стороне, взмахнув руками, упал гитлеровец, высунувшийся на секунду из-за укрытия.
— Метко бьете, товарищ комиссар! — воскликнул боец, получая назад винтовку. — Как снайпер!
— А у вас есть снайперы?
— Да, иногда выходят на «охоту». Но от них одно беспокойство: разок выстрелят, а немец после этого десятки снарядов на нас выпустит.
Тем временем в траншее собрались бойцы. Батальонный комиссар рассказал о своем разговоре с бойцом — любителем тихой жизни.
— Выходит, забыл он про Ленинград, где женщин и детей косят голод и осколки немецких снарядов, забыл про Украину и Белоруссию, стонущие под фашистским сапогом... — продолжал Панкин. — Он готов сидеть здесь тихо до скончания века, лишь бы его не трогали. Ему, видите ли, снайперы не по душе: переполох на переднем крае вызывают. А вот другой ваш товарищ на слете снайперов сказал иное: «Все мы должны быть снайперами, истребителями фашистской нечисти! Тогда быстрее прогоним врага с нашей земли!»
Беседа с самого начала приобрела острый, я бы сказал, наступательный характер. Агитатор поведал о положении дел на фронтах, о мужестве и героизме советских воинов, о том, какие надежды народ возлагает на своих сынов. И снова речь заходит о конкретных боевых задачах подразделения.
— Ваш командир предложил создать в роте группу снайперов. Как, найдутся желающие?
Послышались голоса:
— Да мы все.
— Товарищ лейтенант, меня запишите.
Мне было хорошо видно: к командиру протискивался [62] боец, у которого Панкин брал винтовку, тот самый «любитель тихой жизни».
— Неплохо у вас получилось, — похвалил я агитатора. — И стреляете превосходно.
— Специально к снайперам ходил, у них подучился, — пояснил батальонный комиссар.
Такие у нас были агитаторы. Кстати, расскажу еще об одном.
Это было во время боев у Мясного Бора. Сражавшаяся здесь дивизия получила две маршевые роты, прибывшие из запасного полка. Командиры, которые привели эти подразделения, сразу же оформили сдачу-приемку и уехали. И тут только выяснилось, что в ротах были таджики и узбеки, ладные, красивые парни, но очень плохо знающие русский язык. А под рукой ни одного командира, разговаривающего по-таджикски или по-узбекски... К тому же стало известно, что новобранцев не успели обучить, некоторые винтовку в руках не держали.
— Прямо скажу, опешили мы, — рассказывал мне командующий 59-й армией генерал Н. В. Галанин. — Смотрим на ребят, они на нас смотрят, смущенные и немного напуганные — бой гремит неподалеку. Что же делать? «Разрешите мне попробовать», — говорит старший политрук Кравцов. — «Пробуй», — отвечаю. Подобрал он командиров, отвел роты на поляну в лесу, разбил на взводы и отделения. Сначала командирам показал, как разбирать и собирать винтовку, как стрелять, как бросать гранаты. Те начали занятия, а Кравцов ходил от отделения к отделению, смотрел, поправлял, показывал. А тут поступило тревожное донесение: противник прорвал оборону. Вызвал я Кравцова. «Ну, — говорю, — пора!» И повел он в бой эти две новые роты. И что же вы думаете? Ребята отбросили врага, закрыли брешь.
— Где сейчас Кравцов? — спросил я у генерала.
— По-прежнему у нас в политотделе работает.
— Заберем мы его от вас...
Командарм, понятно, возражал. Пришлось его убеждать: ведь и для политуправления такие люди нужны.
Так батальонный комиссар (он только что получил это звание) Иван Васильевич Кравцов вошел в нашу штатную группу агитаторов. Человек этот подготовленный во всех отношениях. В свое время работал в Ленинградском горкоме комсомола. В армии с 1940 года, воевал в Карелии, окончил курсы усовершенствования комсостава, преподавал [63] в военно-политическом училище. На фронте — с первых дней войны.
Самое поразительное: оказывается, начав обучать те маршевые роты, он и слова не знал по-узбекски и по-таджикски.
— Как же вас понимали? — удивился я.
— Какие же мы будем коммунисты, если нас люди не поймут? — просто ответил он.
Работа с воинами нерусской национальности была для нас очень важна. Воинов таких на Волховском фронте было много, более сорока национальностей, почти из всех республик Советского Союза. Когда мы получили прекрасно оснащенный поезд-типографию, наша газета «Фронтовая правда» стала ежедневно выходить на трех языках — русском, татарском и казахском. Татарскую редакцию возглавлял А. Хабиб, казахскую — Н. Курабаев. Сразу же к нам хлынул поток писем: бойцы восторженно приветствовали новшество. Мне показали письмо пулеметчика Усмана Гайнулина из 52-й армии:
«Большое спасибо за ваше хорошее начинание. Дело даже не в том, что некоторые бойцы плохо владеют русским языком. Таких, кстати, немного. Важно то, что, обращаясь к казаху или татарину на их родном языке, говоря о традициях, трудолюбии и воинской доблести этих народов, вы тем самым еще больше родните их с великим русским народом — нашим старшим братом, — еще сильнее укрепляете их дружбу, закаленную в совместной борьбе за победу над врагом. Спасибо вам за это».
Мы подбирали в качестве агитаторов командиров и политработников, знающих тот или иной язык, проводили с ними специальные семинары, разрабатывали тематику бесед. При фронтовых курсах политработников открыли специальное отделение, на котором занимались те, кому предстояло трудиться среди бойцов нерусской национальности.
Важно было укреплять дружбу, фронтовую спайку бойцов всех национальностей, учить их понимать друг друга. И это удавалось. В бою действовали геройски, выручали друг друга и русские, и украинцы, и казахи — любой из представителей многонациональной семьи, имя которой советский народ.
Поселковый клуб в Неболочах мы переоборудовали во фронтовой Дом Красной Армии. Возглавлял его Георгий [64] Назарович Голиков (ныне профессор, доктор исторических наук), с которым мы вместе учились в Московском университете. Агитаторами были профессор Б. А. Чагин и молодой политработник С. А. Могилевский (после войны Чагин стал членом-корреспондентом Академии наук, а Могилевский — доктором исторических наук). Дом Красной Армии вел большую и разнообразную пропагандистскую и культурно-просветительную работу в войсках, оказывал методическую помощь партийному и комсомольскому активу. Здесь была солидная библиотека, снабжавшая литературой передвижные библиотеки в войсках, действовал фронтовой ансамбль красноармейской песни и пляски, регулярно демонстрировались кинофильмы. Посещавшие нас бригады артистов, перед тем как выехать в войска, выступали на сцене, здесь же мы проводили различные семинары и совещания.
Вспоминается случай, который меня сильно взволновал. На совещании политработников, проходившем во фронтовом Доме Красной Армии, мы обсуждали вопросы об улучшении агитационной работы. В перерыве ко мне подошел молоденький политрук.
— Товарищ бригадный комиссар, вы меня, наверное, не помните. А я учился в школе колхозной молодежи в Огнев-Майдане Воротынского района, которой вы заведовали. Вы нам преподавали обществоведение.
Прошло десять лет с того времени, и я действительно сначала не узнал своего собеседника. Разговорились.
— Михеев Иван Петрович, — назвал он себя. — Служу в 52-й армии, под Новгородом.
Услышав фамилию и вглядевшись в политрука, я вспомнил примерного, дисциплинированного юношу, уже тогда интересовавшегося общественными науками.
Приятно было встретить здесь, на фронте, своего ученика.
— Как служба идет, дорогой товарищ? Помните парк, бывший помещичий дом с высокими и светлыми окнами, который мы отвоевали под школу у профсоюза водников?
— Учебу в этой школе, Константин Федорович, я в жизни не забуду. Она так много мне дала! Знания, которые я тогда получил, и сейчас мне помогают. Я политрук роты. Служба проходит нормально.
Нас позвали в зал.
— Желаю вам, Иван Петрович, успехов в учебе и в [65] боях. Крепкого вам здоровья, долгих лет жизни, — говорю на прощание своему земляку.
Среди повседневных забот я не забывал справиться, как идет служба у политрука Михеева. И каждый раз убеждался: не подводит земляк!
В июле я побывал в Боровичах. Там размещались полевой эвакуационный пункт и фронтовые госпитали. Вообще, работники политуправления часто бывали здесь, вникали в работу медицинских учреждений, в деятельность их партийных и комсомольских организаций. Фронт был заинтересован в том, чтобы раненые быстрее выздоравливали и возвращались в боевой строй. Со мной в Боровичи поехали начальник отдела пропаганды и агитации З. М. Златкин и порученец политрук А. Ф. Горохов. Мы провели совещание работников эвакопункта и госпиталей, беседовали с ранеными.
Захар Маркович Златкин хорошо знал историю, и это очень помогало ему делать пропаганду содержательной и доходчивой. Во время Любанской операции он первым вспомнил, что в апреле 1942 года исполнялось 700 лет со дня битвы на Чудском озере. В связи с этим разработали тематику бесед с бойцами, в газетах были подготовлены целевые полосы. «Кто с мечом к нам войдет — от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля» — эти слова Александра Невского звучали повсюду. Большим успехом пользовалась опубликованная в газетах фронта поэма Павла Шубина «Наследники». Заканчивалась она строками:
...И могучая древняя силаПожалуй, бойцов больше всего изумило, что во время битвы на Чудском озере новгородскому князю Александру Невскому было всего 22 года. А он к тому времени уже успел прославиться своими походами против шведов. Я не раз слышал, как комсомольцы, прорабатывая на собрании нерадивого солдата, стыдили его:
— В твои годы Александр Невский какие дела вершил, а ты!..
В боях с особой силой сказывались героические традиции народа. Не случайно партия обратилась к советским людям со словами: «Пусть вдохновляет вас в этой войне [66] мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!»
Любовь к Родине включает в себя гордость не только за нынешние дела народа, но и за его славное прошлое.
Мы знали, что в селе Кончанском, в сорока километрах от Боровичей, в 1797–1799 годах жил в своем имении опальный Суворов.
— Давайте съездим туда, — предлагаю своим попутчикам. — Может, там сохранилась какая-нибудь память о великом полководце.
В Кончанском нам показали одноэтажный суворовский домик, провели по его комнатам. На кухне мы увидели небольшой старый самовар.
— Сказывали, Александр Васильевич пивал чай из этого самовара. Он его возил с собой во всех походах, — сообщила пожилая женщина, присматривавшая за домиком.
— Есть еще какие-нибудь вещи, принадлежавшие Суворову? — спросил я.
— Вон в том амбаре хранится кое-что из домашней обстановки. Да если у колхозников поспрашивать, еще кое-что найдется.
Мы загорелись: создадим музей.
Начинать пришлось, можно сказать, с нуля, с самовара. Но через три месяца в Кончанском был открыт настоящий музей. Исторический музей Москвы поделился своими фондами — ружьями, пистолетами, амуницией суворовских времен и другими экспонатами. Раздобыли картины, отображающие события той эпохи. Наши энтузиасты начертили схемы суворовских походов. Привели в порядок помещение. Живое участие в деле приняли работавший в то время в управлении пропаганды и агитации Главного политического управления бригадный комиссар Михаил Александрович Миронов и директор Московского исторического музея Анна Самойловна Карпова, которых я прекрасно знал.
Суворовский музей стал местом паломничества тысяч людей — и военных, и гражданских. Мы заботились о том, чтобы все выздоровевшие бойцы из госпиталей и новобранцы, поступающие с пополнением через Боровичи, обязательно побывали в доме Суворова. В музее хранится книга отзывов тех военных лет. Вот один из них: «Выхожу [67] из музея с еще большим рвением как можно быстрее очистить нашу священную землю от немецких захватчиков. Образ Суворова всегда передо мной».
Главное политическое управление помогало нам постоянно. Оно поддерживало все наши начинания, присылало своих агитаторов, лекторов, инструкторов. Глубоко и всесторонне вникали в нашу работу не раз приезжавшие к нам заместитель начальника Главного политического управления Иосиф Васильевич Шикин, заместитель начальника управления пропаганды и агитации Владимир Сергеевич Веселов, заместитель начальника оргинструкторского отдела Валентин Васильевич Золотухин, помощник начальника Главного политуправления по комсомольской работе Иван Максимович Видюков, начальник отдела печати Александр Яковлевич Баев. Дружно работали мы с начальником отдела управления кадров Иваном Митрофановичем Науменко, который в своей области курировал тогда политорганы Ленинградского и Волховского фронтов. Все кадровые вопросы решались с ним легко, оперативно, в деловой партийной обстановке.
Александр Чаковский в своих корреспонденциях из Ленинграда писал, что с летним солнышком повеселела жизнь в блокадном городе. Стали больше хлеба давать по карточкам, заработал водопровод, по улицам пошли трамваи. Наш корреспондент не открывал читателю, откуда все это появилось. Но мы-то знали, что по Ладоге теперь ходят не только пароходы, но и паромы, на которых перевозят железнодорожные вагоны. По дну Ладоги проложен трубопровод, по которому перекачивается нефть и бензин. По дну озера прокладывались кабели, снабжающие город и его заводы электроэнергией.
Но блокада остается блокадой. Гитлеровцы по-прежнему сидят на окраинах Ленинграда. До передовой можно добраться на трамвае. Вражеские батареи держат под прицелом город. И хотя наши артиллеристы в совершенстве освоили приемы контрбатарейной борьбы, прежде чем подавишь немецкую пушку, она успеет выпустить не один снаряд по городу. А под Ленинградом у врага пушек тысячи...
Задача прорыва блокады не теряла своей остроты.
Лето 1942 года было тяжелым для страны и ее армии. Взбешенная зимними неудачами, гитлеровская клика всеми [68] силами пыталась удержать свой пошатнувшийся престиж. Наступать по всему фронту, как это было прошлым летом, у гитлеровской армии уже не хватало сил. Вермахт сосредоточивал войска на отдельных направлениях, создавал на них превосходство в силах и наносил удары.
Так гитлеровцы добились успеха под Харьковом и Барвенковом. Пал Севастополь, героически оборонявшийся 250 дней. Враг захватил Ростов-на-Дону.
В войска поступил приказ № 227 Наркома обороны. Это самый суровый приказ за всю войну. «Ни шагу назад!» — главный его пункт. Требование наркома диктовалось самой жизнью — слишком далеко продвинулся враг, слишком много потеряла страна.
Обсуждая на митингах и собраниях свои задачи, вытекающие из требований приказа, бойцы и командиры давали клятву: ни одну позицию не покидать без разрешения старшего начальника, путь с занимаемых рубежей — только вперед.
В такой обстановке части и соединения Волховского и Ленинградского фронтов готовились к наступлению. Замысел был дерзок. Удар планировался в районе шлиссельбургско-синявинского выступа. Позже гитлеровский генерал-фельдмаршал Манштейн в своей книге «Утерянные победы» скажет, что никогда бы не решился наступать на такой местности. Действительно, хуже места для наступления не придумать. Непроходимые леса, а в промежутках — болота, старые торфоразработки с заполненными водой карьерами и каналами между ними. Единственное сухое место — Синявинские высоты. И возвышаются они всего на 10–15 метров, но господствуют над обширной низиной. Гитлеровцы укрепили их, оборудовали уйму огневых точек. Подступы к ним опутали колючей проволокой.
Почему же наше командование именно в этом месте решило нанести удар? Были тому две причины.
Первая — здесь нас и войска Невской оперативной группы Ленинградского фронта разделяли всего 16 километров. Значит, можно надеяться прорвать вражеское кольцо одним ударом за каких-то 3 дня. На более длительное действие у нас не хватило бы ни сил, ни средств. А на резервы рассчитывать не приходилось. К. А. Мерецков рассказал нам, что, когда он попросил 5 тысяч винтовок и автоматов, Сталин дал ему 20 тысяч, но насчет пополнений войсками не велел и заикаться: все резервы по-прежнему направлялись на юг. [69]
Вторая причина заключалась в том, что наше командование считало: противник меньше всего ожидает, что мы решимся наступать в этом районе. Значит, можно рассчитывать на внезапность удара. А ошеломить врага — уже половина победы. Поэтому операцию мы готовили исподволь, незаметно для противника перебрасывая войска.
Впрочем, о том, как шла операция, я не буду говорить подробно: об этом очень хорошо рассказал Маршал Советского Союза К. А. Мерецков в своей книге «На службе народу». Хочется коснуться лишь некоторых моментов, связанных с партийно-политической работой.
Как всегда, перед наступлением в политуправлении фронта почти никого не осталось — все наши товарищи трудились в частях и соединениях. Заботились о том, чтобы в каждой роте была полнокровная партийная организация. Уже в первые месяцы войны ЦК принял решения, облегчающие фронтовикам, особо отличившимся в боях, вступление в партию. Для приема в партию воин теперь мог представить рекомендации трех членов партии не с трехгодичным, как требовалось раньше, а с годичным партийным стажем. Кандидатский стаж для отличившихся в бою сокращался до трех месяцев вместо года, как было прежде. В боевой обстановке вопрос о приеме рассматривался на заседании бюро первичной организации с последующим утверждением парткомиссией.
Просматривая документацию нашего партийного учета, я подсчитал, что в 1942 году на Волховском фронте было принято в члены и кандидатами в члены партии почти сто тысяч человек. В некоторых соединениях партийная прослойка выросла до 47 процентов. Правда, так было далеко не везде.
Партийные организации несли большие потери. Это и понятно: кто первый бросается в бой, тот подвергается наибольшей опасности. После летних боев в некоторых ротах осталось по одному, по два коммуниста. Я доложил о потерях Военному совету. С его разрешения нам вместе с политотделами армий и дивизий удалось за короткий срок набрать из тыловых частей и учреждений 1500 коммунистов, годных к строевой службе. Товарищам не пришлось объяснять, что на переднем крае они нужнее — все с охотой восприняли перемещение.
Быстрый рост партийных рядов порождал новые вопросы. В частях стало много молодых коммунистов. Им надо было помочь уяснить обязанности члена партии, повысить [70] у них чувство ответственности за дела в подразделении, научить азам организаторской работы. Надо было постоянно думать о их воспитании, идейной закалке.
К руководству партийными организациями кое-где пришли тоже молодые коммунисты, не обладающие достаточными знаниями и опытом.
Вспоминается такой случай. Я приехал в 185-ю танковую бригаду. Зашел в 405-й танковый батальон. Побеседовал с командирами и политработниками о партийной работе, о подготовке партийных собраний. Оказалось, что собрания проходили здесь от случая к случаю. Просматриваю книгу протоколов. Мало того, что они сплошь из общих фраз, но и похожи, словно писаны под копирку. Вот выдержки из решения собрания: «Упорно и настойчиво заниматься техникой», «Упорно и настойчиво закончить оборонные работы», «Упорно и настойчиво готовиться к удару по врагу».
Усаживаю рядом с собой молодого парторга, разъясняю ему, что от таких решений нет прока. Говорит, что все ясно. Но как еще много надо работать с этим пареньком, чтобы он понял суть партийной работы и научился правильно строить ее.
Первой наносить удар должна была 8-я армия, где политотдел возглавлял полковой комиссар Н. С. Семенов. Вместе с ним мы проверили расстановку партийного и комсомольского актива, помогли партийным организациям в разъяснении бойцам боевого приказа.
Я заглянул в землянку разведчиков. В землянке чисто. Аккуратно застелены нары. На столе светильник из сплющенной артиллерийской гильзы. Разведчики сидели и слушали старшего сержанта, который им что-то рассказывал. При моем появлении поднялся сидевший здесь же лейтенант. Оказалось, это командир взвода Н. Д. Дементьев, а старший сержант И. П. Новоселов временно замещал политрука роты. Они уточняли с разведчиками боевую задачу. Разговариваю с бойцами. Все они рвутся в бой, понимают, какая ответственность ложится на их плечи. От данных, которые должен добыть взвод, будет зависеть успех артиллерийской подготовки, сокрушительность удара по вражескому переднему краю.
27 августа после двухчасовой артиллерийской подготовки части 8-й армии двинулись в наступление. Оборона противника была прорвана. Наши войска, хоть и медленнее, чем хотелось бы, прокладывали путь вперед. За [71] два дня боев они продвинулись на семь километров. Самые ожесточенные бои завязались у Синявинских высот. У врага здесь было много артиллерии, сухая местность позволила ему использовать танки. А наши танки и артиллерия застряли в болотах в самом начале пути.
Работники политического управления следовали с наступающими частями. Мне доложили о делах нашего штатного агитатора батальонного комиссара Г. А. Федорова. Вначале я даже не поверил, что разговор идет о нем. Георгия Александровича я знал как очень делового, но тихого человека. Иным и не представляешь ученого — Федоров до войны преподавал философию в Ленинградском политехническом институте, кандидат наук, в армию попал с ополчением. И вдруг мне говорят, что, когда в батальоне, с которым он шел, выбыли командиры, командование принял Федоров. Под его руководством бойцы отбили несколько контратак, — да еще каких! — за два дня уничтожили 18 вражеских танков!
Вот вам и философ! (К слову сказать, Георгий Александрович после войны снова преподавал философию, защитил докторскую диссертацию.)
В других полках столь же отважно сражались земляки Федорова, тоже бывшие преподаватели ленинградских вузов Д. Г. Куцентов и И. С. Хавкин.
Политработники, как всегда, находились на самых решающих участках. Один из батальонов вырвался вперед. Враг обошел его. Дрогнули было бойцы. Но поднялся оказавшийся в подразделении агитатор политотдела 8-й армии политрук А. А. Николаев.
— Не отходить! — крикнул он. — Отступать — значит погибнуть! Мы и в окружении победим!
И бойцы продолжали отбивать атаки. Выстояли они и тогда, когда противник двинул на них четыре танка. Николаев подполз к бронебойщикам, сам взялся за противотанковое ружье. Один танк сразу же был подбит. Остальные повернули, подставив борта под удары других расчетов. Вскоре еще два танка задымили. А агитатор вместо с командиром собрал группу автоматчиков и повел их на вражескую пехоту.
В том бою агитатор Николаев пал смертью героя. Бойцы услышали команду своего командира:
— За коммуниста Николаева, огонь!
Батальон удержал рубеж до подхода подкрепления. В 951-м полку 265-й стрелковой дивизии наибольшего [72] успеха добилась рота, возглавляемая коммунистом старшим лейтенантом И. А. Мельниченко. Она глубоко вклинилась во вражескую оборону. Фашисты, засев в укрытиях, вели ураганный огонь. Вражеские дзоты не давали продвинуться нашим подразделениям.
В момент наивысшего напряжения боя солдаты услышали голос Мельниченко:
— За Ленинград, за Родину, за мной, товарищи!
Коммунист первым бросился вперед, кинул гранату в амбразуру дзота. Бойцы не отставали от своего командира. Штурмом они захватили пять огневых точек, расчистив дорогу нашим войскам.
После мы узнали: гитлеровцы, чтобы приостановить наше наступление, бросили под Синявино дивизии 11-й армии Манштейна, прибывшие из Крыма с целью штурма Ленинграда. Усиленные танками, снятыми с невского участка (там советские войска продвинуться не смогли), они с ходу атаковали части Волховского фронта. Завязались встречные бои.
Командующий фронтом ввел в сражение второй эшелон войск — 4-й гвардейский корпус. Действовать его частям пришлось в исключительно сложной обстановке, они прокладывали дороги через болота и одновременно отражали контратаки противника.
К 5 сентября глубина прорыва составила более 9 километров. Разведчики 24-й гвардейской дивизии, которой командовал полковник П. К. Кошевой (впоследствии Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза), даже выходили к Неве. Боевые действия приобретали все более затяжной характер. Командующий ввел в бой третий эшелон — 2-ю ударную армию под командованием генерал-лейтенанта Н. К. Клыкова. Войскам 2-й ударной удалось еще немного продвинуться вперед, захватить несколько дзотов. Но противник к тому времени имел четырехкратное превосходство в силах. Войска наши сражались в усложнявшейся с каждым часом обстановке.
Мне сообщили о геройском подвиге двадцати гвардейцев из 3-й гвардейской стрелковой дивизии 2-й ударной армии. Три дня горстка бойцов отбивала атаки вражеской пехоты и танков. Бронебойщики Егор Матвеев и Иван Никитин подбили 6 танков. Раненые отказывались покинуть поле боя. Командир роты коммунист лейтенант [73] Сергей Трифонов и политрук роты Константин Захаров ободряли бойцов, перераспределяли силы, чтобы заменить выбывших из строя, сами не выпускали из рук оружие. Рота удерживала важнейшую дорогу, по которой враг пытался пройти во фланг нашим частям. Клятву «Ни шагу назад!» гвардейцы сдержали. Когда к ним пробились на выручку, из двадцати храбрецов ни одного не осталось в живых. Но враг на этом участке не продвинулся ни на шаг.
Хочется назвать имена героев — забывать их мы не имеем права: лейтенант Сергей Трифонов, младший политрук Константин Захаров, старший сержант Николай Бобров, сержанты Иван Иванов, Сергей Гузов, красноармейцы Степан Косых, Алексей Викулов, Василий Елькин, Михаил Трусов, Василий Горлов, Сергей Чеканов, Михаил Полозков, Василий Ушаков, Семен Александров, Андрей Царьков, Варлам Третьяков, Егор Писарев, Сергей Попов, Егор Матвеев, Иван Никитин.
Мы несли большие потери. Но число коммунистов почти не сокращалось — на место павших приходили новые. Партийные комиссии рассматривали заявления о приеме в партию прямо на передовой.
Комиссар 24-й гвардейской дивизии И. П. Макаров сообщил мне о гибели секретаря дивизионной партийной комиссии политрука С. И. Шишмакова. Парткомиссия заседала в землянке командного пункта полка. Все проходило как положено. Подавшие заявления по одному подходили к столу, рассказывали о себе, отвечали на вопросы членов комиссии. Во время массированного налета вражеской авиации в землянку угодила бомба. Четыре человека были контужены. Шишмаков погиб.
Когда на фронте тяжело, бойцы особенно часто спрашивают политработников:
— Неужели все немцы нам враги?
Мы им объясняли, что народ Германии нельзя отождествлять с преступной гитлеровской кликой, что дух сопротивления фашизму будет расти и на немецкой земле. И это было действительно так. Но тогда, в 1942 году, такого рода сведения доходили до нас еще редко.
И вот наши солдаты заметили, что порой снаряды, выпущенные немецкой артиллерией, не взрываются. Из политотдела [74] 59-й армии донесли: саперы 378-й стрелковой дивизии откопали неразорвавшиеся снаряды и разобрали их. В некоторых из них вместо взрывчатки оказались опилки. В опилках найдена записка. Наполовину русскими, наполовину латинскими буквами на ней выведены слова: «Чем можем, тем поможем».
Кто эти бесстрашные друзья нашей страны, которые, рискуя жизнью, под носом у гитлеровских ищеек, решаются на такой подвиг?!
Я связался с редактором «Фронтовой правды», отдал ему приложенную к политдонесению записку, найденную в снаряде. На другой день репродукцию послания неизвестных немецких антифашистов увидели все воины фронта.
После нескольких недель кровопролитных боев войска по приказу Ставки отводились на прежние позиции.
В Синявинской операции не было недостатка в мужестве и доблести воинов. Почему же мы вынуждены были приостановить наступление?
Причин было много. Одна из них — недостаточно массированные удары нашей артиллерии, которая била преимущественно по площадям. Большой урон наносила нам вражеская авиация, которая тогда еще господствовала в воздухе.
Не на должном уровне оказалась наша разведка, в том числе фронтовая (а значит, и партийно-политическая работа среди разведчиков). Это привело к тому, что мы поздно раскрыли состав вражеской группировки.
Противник потерял в Синявинской операции убитыми и пленными около 60 000 человек, 260 самолетов, более 600 орудий и минометов, почти 200 танков.
Противостоящие нам вражеские дивизии, перемолотые в ходе Синявинской операции, не смогли предпринять новое наступление на Ленинград. Не попали они и под Сталинград (а был такой план у Гитлера). Боевые действия Волховского фронта в районе Синявино сорвали также готовившееся тогда наступление противника на Кандалакшу и Беломорск, чтобы окончательно перерезать Кировскую железную дорогу и лишить Советскую страну Мурманского незамерзающего порта, — об этом я узнал уже после войны из статьи немецкого генерал-лейтенанта в отставке Дитмара «Финская кампания»{4}. [75]