Август и сентябрь в огне
Наступил август. На Балтике — самый лучший летний месяц: еще очень тепло, стоят хорошие, солнечные, но не жаркие дни. А здесь, в Заполярье, лето уже кончилось. Хотя белые сумеречные ночи еще продолжаются, но уже холодно, и шинель не снимаешь даже в середине дня. Разве только в самый солнцепек, где-нибудь под скалой, в затишье, и только тогда, когда нет ветра.
Ровно год прошел с тех пор, как был создан Северный оборонительный район, а как все на полуостровах переменилось! Героическим трудом защитников нашей заполярной крепости созданы мощные оборонительные полосы. Сильно укреплены старые и построены новые районы противодесантной обороны. Создана противовоздушная оборона. И мы теперь, успешно отражая удары группы «Норд» и поддерживающих ее наземных и воздушных соединений, сами наносили фашистским войскам, укреплениям, артиллерии, авиации, кораблям большой урон.
Блокада полуостровов гитлеровской авиацией пока еще продолжалась, но и мы сильно зажали фашистов не только на подступах к Петсамо-вуоно, но и во всем Варангер-фиорде.
И началась-то блокада Варангер-фиорда с малого, с посадки двух авиаэскадрилий на аэродром в Пумманках, ставший в связи с этим передовым аэродромом ВВС Северного флота. Действовавшие в Варангер-фиорде подводные лодки наносили немалые потери вражеским конвоям, но до привлечения авиации не было ударов такой мощности. Так что привлечение к боевым действиям самолетов ВВС флота сыграло для блокады всего Варангер-фиорда большую роль. Очень жаль, что военно-воздушные силы не использовали для базирования авиации наш второй аэродром в Зубовке. Но аэродром этот не пустовал: так же, как и аэродром в Пумманках, он служил площадкой [255] для аварийных и вынужденных посадок. Летчики ВВС флота, уничтожая корабли противника в море или участвуя в воздушных боях над фиордами, знали, что в случае беды они всегда найдут на полуостровах друзей, защиту, помощь в восстановлении боевых машин. К слову, забегая вперед, расскажу о некоторых случаях вынужденных посадок в августе.
В первых числах в губу Зубовская упал наш торпедоносец «бостон», подбитый при атаке гитлеровского конвоя в районе Конгс-фиорда. Самолет утонул, но весь экипаж удалось спасти. Его командиром был Герой Советского Союза гвардии капитан В. П. Балашов, знакомый мне с конца сорок второго года, когда я летал на его ДБ-3 ночью из Полярного в Архангельск по некоторым нашим делам.
В середине августа утром, в очень плохую погоду, на аэродром в Зубовку сели на вынужденную восемь самолетов ВВС флота: два «Харрикейна» и четыре «яка» — благополучно, из трех летевших к нам «илов» один сел без аварии, другой скапотировал и разбился, экипаж его чудом остался жив, ну а третий не дотянул до аэродрома, упал на полуостров и сгорел вместе с экипажем. Одновременно на аэродром в Пумманках сели шесть «яков», у которых кончилось горючее. Их дозаправили, хоть с бензином у нас плоховато было, и они сразу улетели. Все эти самолеты входили в авиагруппу, наносившую бомбоштурмовой удар по вражескому аэродрому Свартнес.
Но вернемся к началу августа. Его первый день был столь же напряженный, как и все июльские. Днем несколько «фокке-вульфов» пробомбили старый причал в Западном Озерко, им давно не пользовались, потому не было там ни жертв, ни ущерба. А вечером семь «фокке-вульфов» сбросили с пикирования семь авиабомб большой мощности на взлетно-посадочную полосу аэродрома в Пумманках.
Все зенитки вовремя открыли огонь, но головной «фокке-вульф», сбросив бомбу, продолжал пикировать на 37-мм зенитную батарею № 225, стреляя из всех своих пушек и пулеметов. Командир батареи лейтенант И. Т. Павлов выдержал эту поистине психическую атаку и притом так искусно стрелял, что одним или двумя снарядами попал в штурмующий истребитель. «Фокке-вульф» резко отвалил [256] в сторону, полетел, заметно снижаясь, к морю и упал в воду недалеко от острова Хейнисаари. Остальные «фокке-вульфы» разлетелись в разные стороны, собрались вместе уже над морем и ушли на юг, к Луостари.
Со всех постов наблюдения, а их на Среднем было немало, посыпались на наш командный пункт доклады о том, что недалеко от берега плавает надувная лодка, в ней летчик, выпрыгнувший с парашютом из сбитого «фокке-вульфа». Я приказал начальнику штаба выслать торпедный катер, чтобы подобрать этого летчика. Но едва катер вышел, как последовали новые доклады: над плавающим в надувной лодке летчиком уже барражируют четыре «фокке-вульфа». Пришлось катер вернуть в Большую Волоковую, иначе он погиб бы под ударами четырех мощных истребителей.
Вскоре к этой резиновой лодке прилетел и спасательный гидросамолет ДО-24, а с ним еще семь «фокке-вульфов». Наверное, там, в этой лодке, какая-нибудь важная в гитлеровской авиации птица, какой-нибудь ас.
Я позвонил Космачеву и приказал ему ни в коем случае не допустить, чтобы фашисты спасли сбитого и таким количеством истребителей опекаемого летчика. Батарея Г. Н. Захарова открыла по севшему на воду гидросамолету стрельбу фугасно-осколочными гранатами, Космачев исправно докладывал мне, как крутится среди разрывов этот «Дорнье», пытаясь проскочить к лодке с летчиком, но в конце концов гидросамолет вынужден был улететь.
По батарее Захарова открыли огонь батареи противника, сначала обе с мысов Ристиниеми и Нумерониеми, по ним стали работать стотридцатки Поночевного и Соболевского, тогда вступили в бой две тяжелые — 155-мм и 210-мм батареи из района Лиинахамари. К летчику в это же время пытался проскочить немецкий сторожевой катер, вышедший из Петсамо-вуоно, но Захаров его туда не допустил.
Вот какая баталия разгорелась из-за одного аса с «фокке-вульфа». С нашей стороны вступили в бой еще две батареи. Они прекратили огонь только тогда, когда смолкли пушки противника. Фашисты израсходовали четыре сотни снарядов, мы не меньше. «Фокке-вульфы» улетели.
Тогда я приказал поднять из Пумманок два или три «Харрикейна» — большего мы в тот день сделать не могли, [257] «илы» поднимать не было смысла. Вновь появились «фокке-вульфы», но до воздушного боя не дошло: один из наших летчиков на бреющем промчался над злополучной надувной лодкой, проскочил ее, и вместе с асом она пошла на дно. Противник не преследовал наших, и они благополучно сели на аэродроме.
А мы в это время уже испытывали настоящий голод в бензине. Он нужен для активно действующей нашей авиагруппы, нужен для торпедных катеров, для автотранспорта — последние автомашины пришлось поставить на прикол, потому что фашистская авиация по-прежнему жестко блокировала СОР и нам ничего тыл флота не присылал. Я буквально терзал командующего своими просьбами о горючем; к начальнику тыла уже не обращался, зная, что от него не зависит переброска любого вида снабжения; все дело в прикрытии плавсредств от налетов фашистской авиации.
И вот вечером 2 августа мы получили наконец оповещение, что к нам посланы два мотобота с авиационным и транспортным бензином; хотя ночь и была светлой, точнее, сумеречной, но почти сплошная облачность позволяла предположить нелетную погоду, на что и рассчитывали, наверное, в Полярном, выпуская к нам в Мотовский залив эти мотоботы, доверху набитые бочками с бензином, но без прикрытия.
К середине ночи 3 августа мотоботы ПМБ-86 и ПМБ-108 благополучно добрались до Эйны, мы их быстро разгрузили. Но к утру подул холодный ветер, разгоняя низкие облака — коварна погода в Заполярье, иногда меняется по нескольку раз в сутки. А «фокке-вульфы» летали почти в любую погоду, они буквально разбойничали на малых высотах.
В девятом часу утра три «фокке-вульфа» застигли оба мотобота на полпути от Эйны в Порт-Владимир. Мотобот ПМБ-86, получив серьезные повреждения, выбросился на берег в районе губы Моча; в его команде 4 человека было убито, 14 ранено. На втором мотоботе от пулеметного огня пострадало четверо, повреждений не было.
Из главной базы вышли на помощь МО-124 лейтенанта В. Е. Войцехова и МО-133 старшего лейтенанта П. Т. Явона; в пути их атаковали два «фокке-вульфа» — катер Войцехова получил от крупного осколка бомбы большую пробоину и стал тонуть. Пострадал и МО-133, четверо в его [258] команде были убиты, семеро ранены, в том числе и командир катера. Командование принял на себя его помощник старший лейтенант Л. Г. Чепелкин. Корпус МО-133 был пробит осколками в 40 местах. Войцехов и его команда старались спасти катер; им удалось завести на пробоину пластырь и прекратить поступление воды в корпус. Чепелкин взял катер Войцехова на буксир и отвел в Порт-Владимир, где уже находился мотобот ПМБ-108 со снятой с мотобота ПМБ-86 командой.
Истребители противника на другой же день нашли это покинутое командой суденышко и бомбами разнесли его.
Какое-то количество бензина мы получили, но после этого наступила, конечно, новая пауза в снабжении. Скорей бы уж начались темные ночи, а их еще ждать чуть ли не месяц.
А пока? А пока надо воспользоваться согласием командующего и ликвидировать силами ВВС хотя бы одну или обе батареи, вновь установленные гитлеровцами в глубине Могильного. Я поручил капитану 1 ранга Д. А. Тузу договориться с начальником штаба ВВС генералом Е. Н. Преображенским о сроках операции и выделяемых для нее силах.
Штаб ВВС назначил налет на батареи в глубине мыса Могильного на 6 августа, днем, при полной видимости. От нас требовалось лишь указать цель, подлежащую уничтожению. Туз договорился, что к моменту подхода самолетов две наши 152-мм батареи откроют огонь по цели и таким образом обозначат ее. Штаб ВВС выделил для удара эскадрилью из девяти «илов» 46-го штурмового авиаполка, того самого, первая эскадрилья которого базировалась в Пумманках. Кроме того, Преображенский обещал полить эти батареи гранулированным фосфором. Я слышал о таком боевом и очень эффективном средстве поражения, но ни разу не видел ни самой поливки, ни ее результатов.
Наступило 6 августа — день на редкость благоприятный, солнечный, яркий, полное безветрие. В двенадцатом часу в районе Могильного появилась целая воздушная армада — 9 «илов» двумя группами и 25 истребителей, почти все «яки». Батареи старших лейтенантов И. М. Носа и Н. А. Жукова открыли огонь по целям, намеченным к уничтожению. [259]
После первых же залпов летчики дали сигнал о прекращении артогня. Ориентируясь по разрывам наших снарядов, «илы» точно вышли на цель. Первая группа, сбросив фугасные бомбы на батареи, начала их штурмовать, расстреливать пушки, дворики, орудийную прислугу пушечно-пулеметным огнем и реактивными снарядами, Вторая группа в это время совершила облет штурмуемых позиций, а затем нанесла и свой удар. С небольшой высоты все огневые позиции и строения вокруг этих батарей были политы гранулированным фосфором. Все вокруг запылало, над позициями поднялись клубы черного и желто-белого дыма, перемешиваясь в громадное облако, произошли два очень сильных взрыва.
А противник бездействовал — ни одного выстрела, ни одного истребителя. Очевидно, фашистов этот удар захватил врасплох. Потом мы узнали, что боем командовал майор М. П. Михайлов, командир 46-го штурмового авиационного полка, он возглавлял первую группу «илов», а вторую — командир эскадрильи капитан А. Н. Каличев.
Под вечер над этим районом прошел наш «бостон», сопровождаемый восьмеркой «яков», и произвел аэрофотосъемку. Позже я увидел снимки — все черно, все сожжено, все разворочено. Но орудий на снимках не было, возможно, немцы успели их куда-то оттащить. Во всяком случае, не было и батарей, и мы посчитали, что они уничтожены.
Хорошо бы, конечно, проверить на деле, не восполнили ли фашисты брешь в артиллерийской блокаде коммуникаций у Эйны и Мотки другими батареями. Но пауза продолжалась, суда не шли, и мы не могли знать, восстанавливают ли гитлеровцы вооружение разрушаемых нами опорных пунктов.
В позиционной войне на хребте Муста-Тунтури происходили по-прежнему частые гранатные бои в боевом охранении и не прекращалась перестрелка. Противник только один раз пошел в атаку на нашу левую сопку, на дзот, успешно действовавший и в полярный день. Группа фашистов численностью 40 человек пыталась захватить этот дзот, но отошла, потеряв половину солдат.
Пользуясь светлым временем, успешно работали наши снайперы. От их огня ежедневно гитлеровцы, по скромным, строгим подсчетам, теряли пять-шесть человек, а то [260] и десяток. Старший краснофлотец 2-го батальона 12-й Краснознаменной бригады П. И. Белоусов, отличный снайпер, имел на своем счету 71 фашиста, снайперы 3-го батальона бригады краснофлотец Г. А. Безинов — 37, краснофлотец И. К. Дистряков — 34, главстаршина Л. Г. Чудинов из 1-го батальона уничтожил за летние месяцы 51 фашиста, краснофлотец И. А. Кругликов — 23, снайперы 4-го батальона краснофлотец Н. Я. Кунакбаев — 59, краснофлотец М. П. Колесников — 47, снайпер роты автоматчиков бригады И, В. Загустин — 31; хорошо стреляла и Маша Матюхина, санинструктор из рассохинской бригады — она уничтожила семерых фашистов...
Работа снайперов, как и всюду, где войска стояли в обороне, сковывала передвижение солдат и офицеров в стане противника и приносила значительный результат, особенно у нас, где в условиях полярного дня ею можно было заниматься круглосуточно.
Активно работали в течение лета батареи 104-го артполка, собранные нами на первом боевом участке. Они продолжали разрушать доты и дзоты гитлеровцев и обстреливали с успехом те участки, где немцы затевали какие-либо работы. Но затруднения с подвозом снарядов вынудили артиллеристов искать выход из острого положения: надо и снаряды экономить, и добиваться прежнего эффекта в артиллерийском наступлении на передний край врага. Решили выдвигать отдельные орудия и даже батареи вперед, на полузакрытые позиции, вдвое и больше сокращая дистанцию и, следовательно, добиваясь большей точности стрельбы, хотя риск при этом возрастал. В конечном счете артиллеристы, разрушая фортсооружения противника и другие объекты обстрела, резко сократили расход боезапаса.
В первые же ненастные сутки артиллеристы выдвинули на полузакрытые позиции две 152-мм трехорудийные батареи и одну 122-мм гаубичную. Командиры этих батарей капитан В. Н. Азарченко и старшие лейтенанты Г. В. Замятин и И. Я. Манзя оборудовали свои командно-наблюдательные пункты в боевом охранении, то есть почти вплотную к позициям противника. Известно, что и с закрытых позиций батареи 104-го артполка успешно разрушали огневые точки немцев, но выдвижение вперед 152-мм орудий сулило еще лучшие результаты. Мы надеялись подключить к их работе мелкие группы морской пехоты [261] для захвата разрушенных или приведенных к молчанию огневых точек, чтобы несколько улучшить позиции нашего боевого охранения.
Утром 6 августа все три орудия капитана Азарченко открыли огонь по трем мощным дзотам противника на юго-западных склонах левой сопки хребта Муста-Тунтури. Корректировал этот разрушительный огонь каждого из орудий своей батареи сам командир. Артиллерийские расчеты действовали точно, хотя ответный огонь по всем трем орудиям вели три батареи врага. За 10–15 минут все три дзота на юго-западных склонах левой сопки были разрушены — капитан Азарченко добился пяти прямых попаданий в огромный двухамбразурный дзот и по два попадания в остальные. В этом бою особенно отличились младший сержант Ахматов, сержант Неборячко, старший сержант Батрин, рядовые Ворожесцев, Колоринов, Сухоницкий...
Во время стрельбы небольшие группы автоматчиков и саперов 2-го батальона Краснознаменной бригады, преодолев проволочные заграждения, захватили разрушенные дзоты. Немцы бросили сразу же целую роту в контратаку. Завязался упорный бой.
Вперед из захваченного его отделением дзота выдвинулся командир отделения старшина 2 статьи И. Е. Листов, засел в покинутой противником траншее и стал в упор расстреливать гитлеровцев, идущих в контратаку. Для противника это было неожиданностью — восемь убитых лежало перед траншеей. Немцы стали окружать Листова, очевидно, стремясь захватить живым. Листов, отбиваясь, взял винтовку за ствол и, размахивая ею, как дубинкой, сразил еще троих. Ему на выручку бросилось все отделение. Гитлеровцы, видя, что героя нашего не взять живым, убили его очередью из автомата и отошли. Так погиб смертью храбрых коммунист-североморец Иван Егорович Листов.
Отличился в бою за ту же огневую точку автоматчик отделения Листова матрос Л. А. Маслов. Он первым ворвался в разрушенный дот; не найдя там живых фашистов, бросился в ход сообщения, по нему добежал до огневой позиции минометчиков, уничтожил всех огнем из своего автомата, гранатами отбил контратаку и вернулся к своему отделению. Автоматчик сержант А. И. Краснов первым ворвался в разрушенный нашими артиллеристами [262] двухамбразурный дзот, уничтожил притаившихся двух вражеских солдат, быстро расчистил под огнем противника завал у входа, дав возможность штурмующей группе занять новую позицию. Когда началась контратака, Краснов выскочил из дзота и впереди него оборудовал ячейку, из которой автоматными очередями и гранатами уничтожил несколько фашистов. Когда у него кончились боеприпасы, вооружился немецким автоматом, быстро собрал с убитых им врагов запасные диски и гранаты и продолжал бой, дав возможность всей группе отойти и вынести раненых.
Это был наш первый активный удар с прорывом на переднем крае Муста-Тунтури после долгого перерыва из-за полярного дня. Новая для нас тактика использования тяжелых орудий для стрельбы с полузакрытых позиций с задачами уничтожения дотов и дзотов противника применялась в течение всего августа и в сентябре и дала большой эффект: 9 наших орудий разрушили более 20 дотов и дзотов, израсходовав на это 200 снарядов. Разумеется, вместе с фортсооружениями погибали и гарнизоны, в них расположенные.
Но от захвата разрушенного пришлось все же отказаться: слишком коротка в августе ночь, чтобы захваченное фортсооружение можно было восстановить и приспособить к обороне. Кроме того, противник вскоре разобрался в нашей тактике и стал минировать свои дзоты. В середине августа, едва мы начали восстанавливать один из разрушенных нами и захваченных штурмовой группой дзотов, он был взорван противником вместе с нашими четырьмя бойцами. Фашисты стали применять управляемые на расстоянии фугасы. Пришлось отложить до темных ночей дальнейшее «вгрызание» в оборону противника, как мы называли тогда эту тактику штурмовых групп. Надо было подготовить саперов к поиску и обезвреживанию фугасов.
В августе артиллерия противника участила массированные налеты на наши огневые позиции. В этих налетах участвовали не только 105-мм и 150-мм батареи, но и 210-мм. Надо все же уничтожить эту ненавистную нам батарею у озера Усто-Ярви, которую так и не удалось разбить летом, когда фашистские истребители помешали работе нашего самолета-корректировщика. Я снова доложил вице-адмиралу Головко о нашей потребности и замысле. [263]
Он приказал обеспечить задуманную стрельбу самолетом-корректировщиком, прикрытым истребителями.
К этому времени ВВС Северного флота сформировали специальный четвертый артиллерийский авиационный отряд под командой майора А. И. Каличева, в прошлом командира эскадрильи 46-го штурмового авиаполка, с начальником штаба и вместе с тем штурманом отряда С. М. Бондаренко, хорошо известным всему СОР корректировщиком. Вместо самолетов Пе-2, ранее использовавшихся для корректировки, отряд вооружили штурмовиками Ил-2, соответственно приспособленными для этого.
Утром 15 августа корректировочный самолет Ил-2 прилетел в Пумманки; на нем был и старший лейтенант С. М. Бондаренко. Для удара по батарее у озера Усто-Ярви мы назначили 122-мм батарею капитана И. С. Генкина и 152-мм батарею старшего лейтенанта И. Н. Носа.
В 19 часов 35 минут того же дня началась стрельба. Противник ничем не мешал ни нам, ни корректировщику; очевидно, немецкие истребители действовали в другом месте, и наш налет оказался неожиданным. Ровно час ушло на то, чтобы надежно пристреляться по среднему орудию, еще один час — на уничтожение батареи. Мы потратили 790 снарядов.
На другой день авиафотосъемка зафиксировала: одно орудие разбито, двух других на огневой позиции нет; зато на дороге, ведущей в тыл, самолет-разведчик нашел какое-то тяжелое орудие, по виду 210-мм пушку, ее тянули на юг тягачи. Куда же делось третье орудие? Этого мы тогда не знали. Во всяком случае, батарея у озера Усто-Ярви замолчала, и нашему переднему краю стало на какое-то время полегче. Надолго ли?..
Пауза в снабжении кончилась в ночь на 18 августа, когда в Эйну пришли два сторожевых катера, до отказа загруженные боеприпасами, а с ними мотобот ПМБ-61 с бочками бензина. Опять суденышки не прикрыли на переходе ни катера МО, ни авиация. Правда, за лето малые охотники сами сильно пострадали от «фокке-вульфов»: ведь их вооружение уступало вооружению стервятников и в скорострельности, и в средствах наводки. А уж два сторожевых катера, да еще груженные снарядами, — что [264] за прикрытие! В недалеком прошлом эти суденышки служили траулерами для мурманских рыбаков, да и вооружали их слабо.
За три часа все разгрузили, но погода внезапно прояснилась, и мы не решились выпустить суденышки обратно. В полдень на рейде Эйны их атаковали семь «фокке-вульфов». И пулеметы сторожевых катеров, и взвод крупнокалиберных пулеметов вездесущей роты ПВО, и зенитки с берега сообща отбили первую атаку, сбив два «фокке-вульфа». Из Пумманок подоспели наши истребители и отогнали оставшуюся пятерку, успевшую повредить причал.
По часа через полтора из-за облаков вывалилась восьмерка «фокке-вульфов», сбросила с пикирования бомбы на катера и тут же улетела.
Одна из бомб повредила двигатель на сторожевом катере № 222 лейтенанта Б. К. Перфилова. Отремонтировать двигатель на месте не удалось, его следовало менять.
Надо было отправить эти кораблики, обнаруженные противником на рейде Эйны, в обратный рейс. Но как их отправишь до ухудшения погоды?! Между тем юго-западный ветер с Атлантики гнал к нам низкие кучевые облака, вот-вот начнется дождь, есть смысл подождать. Командир отряда капитан-лейтенант Д. М. Бубынин приказал всем трем суденышкам стать у пирса. А вскоре туда неожиданно посыпались вражеские снаряды — стреляла двухорудийная 105-мм батарея из Титовки.
12 суток тому назад «илы» уничтожили на Могильном две батареи. Значит, фашисты считали артобстрелы Эйны и подходов к Мотке настолько важными, что, потеряв уже три 105-мм батареи, выставили еще четвертую. А через две-три минуты по Эйне открыла огонь еще одна такая же батарея из глубины мыса Пикшуев. Почти год молчал этот мыс, и вот гитлеровцы вооружили его новой, более мощной батареей.
Капитан-лейтенант Бубынин, находившийся на сторожевом катере № 221, взял на буксир катер Перфилова и вывел его из-под огня на рейд.
Обе батареи перенесли огонь на мотобот. Бубынин прикрыл пирс и мотобот дымзавесой, приказав мотоботу тоже отойти на рейд. Так что стрельба фашистов оказалась безрезультатной, а вскоре пушки 104-го артполка заставили их замолчать. [265]
Надо отправлять отряд Бубынина в Порт-Владимир. Я приказал начальнику штаба донести обо всем в главную базу и вызвать истребители для сопровождения. Как только прилетели с аэродрома ВВС флота девять «яков» и четыре «Харрикейна», отряд Бубынина вышел из Эйны.
На выходе мотобот, тянувший на буксире беспомощный катер лейтенанта Перфилова, атаковали десять Ме-109. Наши истребители, вступив в бой, отогнали фашистов и улетели на свои аэродромы.
Прошло полтора часа. Катера и мотобот шли в Порт-Владимир без прикрытия. Еще час — и они окажутся в безопасности. Мы на полуостровах, конечно, не знали об обстановке, не знали, что из-за облаков вывалились три группы «фокке-вульфов» и с трех направлений набросились на мотобот и следующий на буксире катерок лейтенанта Перфилова. 21 «фокке-вульф» — сила немалая, достаточная, чтобы разбомбить и пустить на дно мотобот с беспомощным сторожевым катером. И вот на поверхности уже десятка два раненых. «Фокке-вульфы» занялись вторым сторожевиком. Он увертывался от бомб, отбивался своими двумя крупнокалиберными пулеметами. Были на этом катерке и убитые, и раненые, были пробоины, повреждения, но хода и плавучести он не потерял. Когда «фокке-вульфы», очевидно растратив боезапас, улетели, капитан-лейтенант Бубынин подобрал плавающих в воде товарищей, в том числе и командира потонувшего катера лейтенанта Перфилова, имевшего десять осколочных ранений. Всего он спас 14 человек и продолжал свой героический рейс.
Вскоре прилетели наши истребители, и очень кстати. Они вступили в бой с вернувшимися самолетами противника и закончили его в нашу пользу.
Всего за время этих воздушных боев истребители ВВС флота сбили восемь Ме-109 и три ФВ-190, не считая двух «фокке-вульфов», сбитых в Эйне зенитным огнем. Наша авиация потеряла три «яка» и четыре «Харрикейна».
Сторожевик тем временем добрался до Порт-Владимира, и капитан-лейтенант Бубынин решил поставить его на обсушку — катер набрал слишком много воды. Но на этом злоключения героического суденышка не кончились.
Всех раненых с него сняли и отправили в госпиталь. Сняли и захоронили убитых. Всю ночь команда ремонтировала, прибирала свой кораблик, а к утру, снявшись с [266] обсушки, укрыла его под высоким берегом мыса Шарапова. На другой день его нашли там немецкие летчики, разбомбили и потопили.
В августе, когда возросли наши потери и в тоннаже, и в самолетах ВВС, стало особенно чувствительно увеличение количества действующих против нас самолетов противника. В результате ряда воздушных разведок обнаружилось возросшее число самолетов в Луостари, в Маятело и на аэродроме Свартнес, что на западном берегу Варангер-фиорда. Вечером 21 августа мы получили приказание командующего нанести штурмовой удар по аэродрому Свартнес силами второй эскадрильи, базирующейся в Пумманках. В этой эскадрилье осталось шесть «Харрикейнов» и четыре «ишачка».
Командир второй эскадрильи капитан Ю. В. Плотников доложил мне, что наш налет на Свартнес — вспомогательный, основной удар ВВС флота наносят по аэродрому Луостари.
Погода ночью была плохая — низкие облака, мелкий дождь. Плотников все же вывел свою эскадрилью точно на цель, начал штурмовку. Эскадрилья сожгла единственный немецкий самолет, найденный на стоянке. Очевидно, аэродром был пуст. Плотников дал сигнал сбора.
В это мгновение появились немецкие истребители. Они, как потом рассказывал Плотников, возвращались на свой аэродром и были вынуждены в столь неблагоприятных условиях вступить в бой. Наша десятка истребителей легко справлялась с подлетавшими один за другим к аэродрому Ме-109. Из десяти этих самолетов наши сбили самолетов шесть или семь и вернулись на свой аэродром без потерь. Только два «Харрикейна» пришлось ремонтировать, заделывать пробоины.
Все это происходило утром 22 августа. А в ночь на 23 августа посты наблюдения с полуострова Средний обнаружили на траверзе Коббхольм-фиорда большой конвой, идущий курсом на Петсамо — 14 или 15 кораблей, а над ними 4 самолета. До конвоя далеко — определить, что за корабли в нем, мы не могли.
Все изготовились к бою — и космачевские батареи, и эскадрилья в Пумманках, и торпедные катера, а в штаб флота пошло донесение с одновременной просьбой прислать штурмовики или бомбардировщики. [267]
Через полчаса мы уже могли определить, что в конвой входят два больших транспорта, несколько кораблей охранения, дымзавесчики, ставящие, как обычно, плотные завесы. Дивизион Космачева начал стрельбу, батареи противника немедленно открыли огонь по дивизиону — все, как всегда, каждый бой стал похож на предыдущий, не было только авиации, мы ее ждали и держали наготове всю эскадрилью.
Наконец начальник штаба доложил, что вылетают шесть бомбардировщиков Пе-2, сопровождаемые истребителями 20-го авиаполка. Поскольку над конвоем уже барражировали восемь «фокке-вульфов», я приказал поднять нашу эскадрилью только при подлете самолетов ВВС флота.
Первое донесение о конвое от постов СНиС мы получили в четвертом часу утра, а к пяти он уже был у мыса Ристиниеми. Наша береговая артиллерия упорно поддерживала огневую завесу на самом входе в Петсамо-вуоно. Немецкие батареи, увеличив скорострельность, засыпали позиции Поночевного, Соболевского и Кримера градом снарядов, но пока ни одно орудие не вышло из строя.
Минут через пять-шесть в просвете дымзавесы мелькнул транспорт, входящий в Петсамо-вуоно. Головной или концевой — мы этого не знали.
Над Средним пролетели в это время шесть Пе-2, сопровождаемые восьмеркой «аэрокобр» и шестеркой «яков»; за ними тотчас отправились наши четыре «Харрикейна» и четыре И-16.
Сплошная дымзавеса не позволяла с наших НП разглядеть, что происходило в Петсамо-вуоно. Мы слышали разрывы авиабомб, канонаду зениток противника, сильный взрыв в расположении немцев на южных скатах средней сопки Муста-Тунтури, куда врезался выскочивший из дымзавесы подбитый в бою Пе-2, Конечно, от него ничего не осталось, кроме обломков, но его взрыв должен был нанести гитлеровцам немалые потери. Мы хорошо знали тот район, и очень возможно, что экипаж Пе-2 повторил подвиг Гастелло на Муста-Тунтури.
Шел воздушный бой. Наши истребители дрались с «фокке-вульфами». Кончился и этот бой. Эскадрилья капитана Плотникова вернулась в Пумманки. Плотников тут же доложил, что бомбардировщики Пе-2 потопили немецкий сторожевик, всадили две бомбы в транспорт, и он потонул. [268]
Один Пе-2 сбили фашистские зенитки. В воздушном бою наши уничтожили одного «фокке-вульфа».
Но это было только начало. В 6 часов из залива снова вышли дымзавесчики. Они потянули дым всего в 12–15 кабельтовых от своего берега. В Петсамо-вуоно под защитой этой завесы и огня батарей немецкой артиллерии отправились из Пеуро-вуоно еще несколько транспортов. Все ли они проскочили под градом наших снарядов или часть затонула — неизвестно, но катера-дымзавесчики сразу же после этой проводки вернулись в Варангер-фиорд и скрылись в заливчике Пеуро-вуоно. Значит, противник применяет новый тактический прием: свои катера-дымзавесчики он стал дислоцировать в бухтах и заливах на подходах к Петсамо-вуоно, с тем чтобы они ставили непрерывные дымовые завесы по мере продвижения конвоя к цели. Таким образом, мы не могли знать, когда же нам надо ставить огневую завесу: неизвестно время подхода караванов к заливу. И сама проводка делится на две группы. Расчет, видимо, на то, что мы разрядимся по первой группе, а вторая, наиболее многочисленная, пойдет уже при более слабом противодействии.
Такая тактика применялась впервые. А у нас все по-старому: огневая завеса у входа в залив, огромный расход снарядов при почти нулевом подвозе и полное незнание результатов огня.
Подходил к концу август. Темнело. Обе стороны спешили лучше использовать новые условия на коммуникациях. К нам стали приходить катера и мотоботы, скоро возрастет поток грузов. Очевидно, то же самое происходило и у противника в Варангер-фиорде. Авиация ВВС флота чуть ли не ежедневно штурмовала и бомбила конвои, планомерно разведываемые летчиками нашей эскадрильи.
Утром 26 августа мористее Рыбачьего пролетела группа штурмовиков в охранении шести истребителей. Хотя мы не получали оповещения об этом полете и наши истребители в тот день на разведку не вылетали, нам стало ясно, что где-то обнаружен конвой и авиагруппа летит на штурмовку.
Через час, а может быть и меньше, километрах в десяти западнее Вайтолахти над Варангер-фиордом начался [269] воздушный бой. Дрались два «яка» и четыре «Харрикейна» с дюжиной фашистских истребителей. Из Пумманок срочно взлетели четыре наших «Харрикейна», чтобы несколько уравновесить силы над фиордом. А южнее района боя прошли на восток «илы». Значит, удар по конвою нанесен, штурмовики возвращаются, а наши истребители успели перехватить на их пути фашистов. Бой этот я наблюдал с макушки сопки над командным пунктом в бинокль. Бой был недолог, но я видел его во всех подробностях. Больше половины Ме-109 были сбиты, остальные удрали, наши их не преследовали. Один «Харрикейн» врезался в воду, второй, снижаясь, потянул вдоль Рыбачьего к Цыпнаволоку и скрылся за мысом — его падения я не видел, но узнал об этом, когда пришел к себе на командный пункт.
С нетерпением ждал доклада капитана Плотникова о действиях наших летчиков. Он позвонил и доложил, что вся эскадрилья вернулась на аэродром, сбив три «мессершмитта». Кто их сбил? Плотников назвал: старший лейтенант Подъячев, младшие лейтенанты Авцин и Бычаков. О «Харрикейне», упавшем у Цыпнаволока, сообщил командир 145-го отдельного артдивизиона майор С. С. Кутейников: самолет этот из первой эскадрильи 78-го истребительного полка, летчик младший лейтенант И. А. Кондратьев вынырнул и поплыл, не сбрасывая меховой одежды, к берегу. Его увидели издалека артиллеристы 231-й береговой батареи. Командир отделения мотористов комсомолец младший сержант Е. Л. Быков и сержант Г. С. Ткаченко, выбежав на берег и видя сильный накат, поняли, что летчику таких волн не преодолеть, тем более в тяжелой намокшей одежде. Быков обвязался веревкой, конец ее отдал сержанту Ткаченко и бросился спасать тонущего летчика. Он успел вовремя подхватить младшего лейтенанта Кондратьева. Ткаченко потянул обоих к берегу, но волны катились высокие, накрывали пловцов с головой, в каких-то пяти метрах от берега волна разлучила их и летчик стал тонуть. Быков, нырнув, все же нашел под водой Кондратьева, но тот тянул спасателя на дно. Сержанту Ткаченко удалось обоих вытащить на берег, их отвезли в санчасть. Кутейников сообщил, что жизнь летчика и его спасителя в безопасности. Я приказал С. С. Кутейникову представить Быкова к медали «За отвагу». Позже был награжден и сержант Ткаченко. [270]
С конца августа постепенно рос и поток грузов в Эйну и Мотку. Сторожевые катера и мотоботы старались проскочить к этим пунктам в недолгие часы темноты, в светлое время разгружались, а когда снова смеркалось, отправлялись в обратный рейс. Мы перестали нести потери на коммуникациях в Мотовском заливе, вражеская артиллерия пока молчала, а их летчики теперь тщательно разведывали пункты разгрузки. В самом конце августа, когда у причалов в Западном и Восточном Озерке скопилось с десяток мотоботов, половина — под разгрузкой, фашисты нанесли бомбовый удар: в 11 часов 26 «юнкерсов», 10 Ме-110 и 12 ФВ-190 сбросили по причалу и мотоботам почти 140 фугасных бомб. У нас, в Пумманках, сидела четверка «Харрикейнов». Я не разрешил поднимать ее. Что может эта четверка сделать против 48 самолетов, из которых 22 — «фокке-вульфы» и «мессершмитты». Тут никакое геройство не поможет. Так что воздушный бой не состоялся.
Но и налет был почти бесплодным для немцев: мы потеряли одного ездового и девять лошадей. Зато зенитчики сбили один Ю-87.
В эти дни опять стало возрастать значение сухопутного фронта. Весь август там грохотала наша артиллерия, только на правом фланге гитлеровцев, южнее высоты 40,1, было относительное затишье. Полковник Рассохин, старый опытный североморец, запросил разрешение провести в этом районе разведку, взять «языка».
В ночь на 25 августа взвод 3-го батальона под командованием младшего лейтенанта С. С. Дементьева проник через немецкое боевое охранение в тыл взводного опорного пункта противника, окружил большую землянку, из которой доносились голоса собравшихся там солдат. Часовых снаружи не видно, никто оттуда не показывается. А в землянке было десятка четыре гитлеровцев. По команде Дементьева два пехотинца забрались на крышу, к дымовой трубе и покидали в землянку связки противотанковых гранат. Одновременно другие бойцы метнули такие же гранаты в окна землянки. Взрывы, дикие крики, крыша рухнула. Дементьев, когда мне лично докладывал, обо всем, за голову схватился: там же такая каша образовалась, столько погибло, что пленных не было. Кинулись наши к [271] входу в землянку и выволокли из-под обломков бревен стонущего солдата — это и был часовой, укрывшийся от ветра и холода. Его опознали по двум шинелям, напяленным одна на другую. Краснофлотцы уже знали: если на немце две шинели, это часовой. Взрывы, грохот всполошили противника. Начался минометный обстрел, но по участку, находящемуся совсем в стороне от места действия наших разведчиков. Часовой в дороге умер, у него не оказалось ни солдатской книжки, ни медальона.
Я приказал Рассохину подготовить другую группу для разведки в новом районе.
Подошел сентябрь. Как и год тому назад, гитлеровцы с наступлением темных ночей стали вести себя неспокойно. Перед нашим боевым охранением возникла почти негаснущая широкая полоса — немцы не жалели осветительных ракет, ожидая ночных ударов. Они после налета разведчиков Дементьева на жилую землянку стали настолько осторожными, что старались осветить ракетами каждый метр перед своими огневыми точками на хребте Муста-Тунтури. Но меньше всего ракет гитлеровцы тратили именно там, где преуспел разведвзвод Дементьева, — по рельефу местности там располагалось меньше опорных пунктов. Нуждаясь в новых сведениях о противнике, мы решили именно там повторить поиск. После победоносного окончания Курской битвы и столь же успешного продолжения наступления, когда ежедневно сообщалось об освобождении советских городов и сел, следовало ждать не только смены немецких частей на нашем участке стабильного фронта, но и вывода их на Украину, в Белоруссию, где решалась судьба гитлеровской Германии. Значит, снова нужна активность и разведки, и штурмовых групп, надо теребить, тормошить врага, уничтожать его силы, держать в напряжении.
Бригада Рассохина провела на переднем крае все лето. Пора выводить ее на отдых, заменить бригадой Крылова. Поскольку смену мы назначили на 7 сентября, Рассохин получил приказ провести до этого намеченную разведку. Район вылазки, соседний с районом действия разведвзвода Дементьева, назывался у нас районом двух озер. 1 сентября Рассохин получил от меня приказ о поиске. На другой день он доложил свое решение. На этот раз в разведотряд войдут два взвода из разведроты бригады, взвод разведчиков из 3-го батальона и минометный батальон. [272]
И задача более решительная и сложная: окружить и разгромить взводный опорный пункт, захватить пленных. Боевое охранение начнет во время вылазки гранатный бой по всей линии хребта Муста-Тунтури. Разведотрядом будет командовать старший лейтенант П. Т. Близнюк, общее руководство боем поручается начальнику штаба бригады полковнику П. Г. Антыкову. Начало поиска — 4 сентября после полуночи.
Утверждая план, я предложил Рассохину взять в разведку отделение саперов из 338-го отдельного саперного батальона Дмитриева, хорошо знающих устройство немецких фугасов и мин.
Поздним вечером 3 сентября я выехал на «виллисе» к Рассохину. Тьма была кромешная, но мы ехали с затемненными фарами, и мой водитель Никитин то и дело чертыхался, наезжая на какое-либо препятствие. Машина резко кренилась то в одну, то в другую сторону, приходилось держаться за поручни, чтобы не вывалиться, но ехали мы быстро.
На высоте 343,0, в знакомом мне командном пункте бригады, как всегда чистом и теплом, Рассохин доложил, что отряд с 23 часов находится в исходном положении и с минуты на минуту пойдет через боевое охранение гитлеровцев.
Не успели мы с Рассохиным выпить по стакану чая, как зазвонили телефоны — начался гранатный бой по всему хребту Муста-Тунтури. Мы выскочили из землянки. Белые, яркие, медленно опускающиеся немецкие осветительные ракеты, оранжево-красные вспышки разрывов ручных гранат, мин, снарядов по всему хребту — все это казалось иллюминацией, может быть, так выглядели салюты в далекой от нас столице, но мы этих салютов не видели. Левее хребта, у двух озер, была тьма. Минут через пять где-то заблестели такие же вспышки гранат, потом и мин, но все погасло, смолкло. Настала тишина. Только по-прежнему взлетали и медленно гасли, опускаясь, белые ракеты над немецким передним краем. А у нас редко-редко грохнет орудийный выстрел.
Подошел Рассохин и доложил, что пленный взят.
— Один или несколько?
— Антыков докладывает, что один.
— Ну хорошо. Доставьте его сюда. Подождем. [273]
Позвонил и Туз из штаба — он уже знал, что взят «язык».
Прошло часа два. В землянку на высоте 343,0 вбежал какой-то матрос в бушлате, в роскошном клеше и в бескозырке. В руке — пистолет ТТ. Сунув его в карман бушлата, он четко доложил:
— Помощник командира взвода разведчиков старшина 2 статьи Лысяк. Взял и доставил пленного фрица!
— Где же он?
— А там, на воле, — Лысяк махнул рукой в направлении входа в землянку. — Прикажете доставить его сюда, товарищ генерал?
— Нет, не надо. Почему вы, товарищ... Лысяк ваша фамилия? — переспросил я.
— Так точно, Лысяк Николай Артемьевич.
— Почему вы во флотской форме? Вам положена полевая солдатская, а вы в черном.
— Товарищ генерал, я с тридцать девятого года служил на миноносцах. С «Куйбышева» я. Как иду в бой, надеваю флотскую. У нас, у разведчиков, все так. Мой друг, старшина 1 статьи Меньшиков Алексей Иванович, мы вместе брали фрица, тоже в морском.
— Раньше вы были в боях, товарищ Лысяк?
— Участвовал во всех боях нашей бригады. Был на Пикшуеве, Обергофе. Награжден орденом Красного Знамени.
— Доложите, как вам удалось взять пленного. Он не ранен?
— Нет. Когда командир взвода старший лейтенант Зуев стал рвать гранатами землянку, я вместе с Меньшиковым прыгнул в какую-то траншею. Оказалось, не траншея, а ход сообщения. Бежим по ходу. Вижу, из дзота выскочил фриц и устанавливает пулемет. Я его трахнул пистолетом по башке и стал протискиваться в дзот. Слышу сзади выстрел — это Меньшиков прикончил фрица, вскочившего после моего удара и кинувшегося на меня сзади. Я открыл в дзот дверь, вижу: второй фриц возится у пулемета. Дал ему по лбу. Он упал. Мы с Меньшиковым Поволокли его к себе, в боевое охранение. Такое задание нам дал старший лейтенант Зуев.
— А где сейчас Меньшиков?
— А на воле. Охраняет фрица. Могут ведь его и шлепнуть... [274]
Поблагодарив Лысяка и поздравив его с новой наградой, я вместе с Рассохиным вышел, как выразился старшина, на волю.
Уже рассветало. Были видны хребет Малый Муста-Тунтури и лежащие за ним высоты, занятые фашистами. Вблизи землянки стоял высокий бравый старшина, тоже во флотском. Я понял, что это Меньшиков. Рядом с ним пленный в форме горного егеря с эдельвейсом на мягком головном уборе, вроде кепки с длинным козырьком. Высокий, тощий, с грязными всклокоченными волосами и грязными руками.
Попросив Рассохина как следует разобраться в только что проведенном бое и доложить, я сразу же уехал на ФКП.
День прошел, как обычно. Над Мотовским заливом и полуостровами беспрерывно летали немецкие разведчики — не менее трех десятков истребителей за день. Еще ночью в СОР пришли мотоботы. Они разгружались в Эйне и на обоих причалах в Мотке. Днем, в третьем часу, причалы в Мотке бомбили 16 «фокке-вульфов», зенитки сбили одного. Часа через полтора 13 «фокке-вульфов» снова бомбили Эйну, методично, старательно, не торопясь, потому что зенитный огонь стал к этому времени менее плотным — крупнокалиберные пулеметы уже были перемещены на перешеек. Бомбежка продолжалась около часа и прекратилась только тогда, когда огнем 76-мм зенитной батареи один из 13 был сбит. Он не упал в море и в берег не врезался, а ушел горящим факелом на свою сторону. Несомненно, он где-то на южном берегу Мотовского залива грохнулся на землю.
Поздно вечером приехал на наш флагманский пункт полковник Рассохин. Я уже знал к этому времени от майора Романова, что захвачен не немец, а поляк, рядовой 11-й роты 139-го горнострелкового полка. Это означало, что полк, прибывший на наш участок в марте, до сих пор не сменен. От Рассохина я ждал доклада о ходе и окончательном итоге действий разведывательного отряда старшего лейтенанта П. Т. Близнюка, который, к слову, теперь командовал разведротой Краснознаменной бригады.
20 разведчиков под командой хорошо мне известного старшего лейтенанта М. М. Зуева, опытного ходока по тылам противника, начали в двенадцатом часу ночи движение к разведанному заранее опорному пункту фашистов. [275] Впереди оказалось минное поле. По приказу Зуева саперы сержанта И. А. Недорезова из 338-го отдельного саперного батальона быстро проделали проход в минном поле, состоявшем из обычных противопехотных мин. Разведчики, опередив саперов, бросились вперед, увидели землянки. Старший матрос Е. Н. Алымов забрался по приказу Зуева на крышу самой большой из них, бросил в дымоход одну за другой две противотанковые гранаты, выкуривая оттуда солдат; уцелевшие попадали у выхода под огонь автоматов. Подоспели саперы, заложили сильные заряды взрывчатки и взорвали землянку с оставшимися в ней солдатами. Взвод Зуева в это время уже занялся соседней землянкой. Потом ее взорвали саперы.
С другой стороны тот же опорный пункт атаковал взвод разведчиков лейтенанта И. Д. Федина и уничтожил третью по счету землянку с солдатами. Взвод попал было под пулеметный огонь из соседнего с этой землянкой дзота. Но лейтенант Федин метко бросил в амбразуру гранату, убил пулеметчиков и повел бойцов дальше. Его взвод наткнулся на какой-то НП и взорвал его. Коммунист Федин воевал смело, с инициативой.
Противник не сразу разобрался в том, что происходит у него на правом фланге. После взрыва первой же гранаты старшего матроса Алымова по всей линии фронта, как по сигналу, начался огневой бой. Умело использовал огневую мощь своего взвода младший лейтенант С. С. Дементьев, командир тех разведчиков, которые неделю назад разгромили поблизости большую землянку. Теперь он находился в прикрытии и своими действиями окончательно сбил с толку немецкое командование. Разведотряду удалось выйти из боя с малыми потерями. Отличилась в этом бою младший сержант Е. П. Крошилова, кандидат в члены партии, санинструктор разведроты. Она шла вместе с разведчиками Зуева, пока не было раненых, метала гранаты по землянкам, стреляла из пистолета. Увидев, что ранен старший матрос Алымов, она перевязала его. В этом бою Крошилова оказала медпомощь семерым разведчикам и саперам, помогла всех их вынести из боя вместе с оружием.
По самым скромным подсчетам, отряд уничтожил до 60 фашистов. Это совпадало с цифрой, названной пленным, — в трех землянках располагалось более полусотни солдат. [276]
На другой день я приехал в разведроту бригады, вручил награды офицерам и разведчикам, взявшим «языка», и остался на некоторое время для беседы с ними. В большой землянке с двойными нарами собралось 40 человек — все рослые, сильные, молодые, лица мужественные, обветренные, офицеры тщательно выбриты, подтянуты. Мне это очень понравилось. В основном пришлось отвечать на вопросы разведчиков. Интересовало их все — положение на нашем участке, противник, общее положение на фронте. Только об одном не спрашивал: о планах и состоянии наших частей. Разведчик есть разведчик, понимает, о чем спрашивать не следует.
Старший лейтенант Близнюк, между прочим, доложил мне, что отряд потерял убитыми четверых, но их трупы с поля боя не вынесены. О потере четверых я знал, но о нарушении моего запрета бросать убитых услышал впервые. Отчетливо помня причины гибели отряда Юневича, я потребовал, чтобы ошибка была исправлена.
Пойти на ту сторону вызвался лейтенант Зуев. Вызвался сам, не дожидаясь, кого назначат, хотя позже я узнал, что не из взвода Зуева, а из взвода Федина оставлены на той стороне четверо убитых.
В ту ночь на Пикшуеве должна была действовать разведгруппа старшего лейтенанта И. Ф. Мандрикова из 254-й бригады морской пехоты, потому я предложил Зуеву отправиться за убитыми на следующую ночь — с 6 на 7 сентября, перед выходом бригады Рассохина из первого боевого участка на отдых. И сожалел, что так поступил, ибо разведгруппа из бригады Косатого не выполнила свою задачу и не захватила пленного на Пикшуеве. Всю ночь полсотни опытных, бывалых разведчиков проплутали на том мысу, но так и не наткнулись ни на боевое охранение, на что мы надеялись, ни на ночные дозоры, что следовало считать наиболее вероятным. Видимо, гитлеровцы в наступившие ночи опять решили не вылезать из опорных пунктов, резонно рассчитывая, что если советские разведчики и высадятся, то лучше их встретить не на открытой местности, да еще в условиях внезапности, а при попытке проникнуть в опорный пункт, организованным огнем из дота или дзота. И фашисты сидели, не выдавая ничем своего места. На всем их побережье ни до высадки группы Мандрикова, ни в дальнейшем не вспыхнула ни одна осветительная ракета. Так разведчики и вернулись [277] в Эйну ни с чем. Впрочем, утверждать, что ни с чем, пожалуй, неверно. Все же их вылазка позволила нам правильно оценить новую тактику противника ночью там, где опорные пункты далеки друг от друга и не имеют локтевой связи. И будущее подтвердило эти выводы.
Но вернемся к взводу старшего лейтенанта Зуева. Он ушел на ту сторону в ночь на 7 сентября вместе с несколькими разведчиками из взвода Федина, но не через минное поле, а в обход его. Вблизи взорванной огневой точки разведчики наткнулись на убитого, осмотрели, опознали — Зуев приказал выносить. Стали поднимать — взрыв, разнесло троих наших. Забыли, что еще в прошлую зиму фашисты стали минировать трупы. Сразу поднялась пулеметная и минометная стрельба. Наши батареи обрушили ответный огонь. В такой обстановке разведчики обыскали местность, нашли второго убитого, с величайшей предосторожностью в кромешной тьме положили труп на плащ-палатку, на другую — все, что осталось от троих, только что погибших, и все останки волоком дотащили в боевое охранение. Второй труп тоже был заминирован, его разминировали, конечно, но теперь разведчики Зуева были настолько обозлены, что мы решили пока не посылать их за «языками».
В следующую ночь начиналась смена бригад, прежде всего боевого охранения и рот разведчиков. Бригада Рассохина, передавая первый боевой участок бригаде Крылова, расположилась на том же полуострове Среднем, на втором боевом участке.
Ротой разведчиков в 63-й бригаде теперь командовал лейтенант А. И. Кравцов, заменивший капитана Юневича. Сразу же после смены бригад лейтенант Кравцов исползал вместе со своими подчиненными буквально весь хребет Муста-Тунтури, чтобы найти место, где удобнее проникнуть на ту сторону и захватить пленного. Он выбрал отвесную скалу высотой метров в двадцать на средней сопке хребта. Казалось заманчивым, что на эту скалу еще ни разу не пытался подняться ни один наш разведчик.
В роте нашлись двое смельчаков, настоящих скалолазов. Они сумели ночью, хотя это было невероятно трудно, подняться по отвесной стене на небольшую площадку на вершине, которая находилась в мертвом пространстве перед огневой точкой противника, расположенной еще выше, метрах в десяти от этой площадки. [278]
Разведчики неслышно преодолели это пространство, облазали и высмотрели обнаруженный впереди дзот, амбразура которого была направлена на восток вдоль хребта; рядом — большая землянка, перед дзотом — проволочные заграждения; очевидно, это был фланг какого-то опорного пункта.
Все говорило о том, что противник здесь спокоен и в этом месте не ожидает нападения. Разведчики вернулись к обрыву скалы, размотали доставленную наверх бухту толстого пенькового троса, надежно укрепили оба конца наверху, на выступах гранита, и сбросили трос вниз. Так был сделан своеобразный мост для проникновения в оборону противника.
Лейтенант Кравцов с разрешения командира бригады полковника А. М. Крылова, начальника очень предприимчивого, инициативного, выделил из своей роты 29 разведчиков, и командир взвода младший лейтенант И. В. Плотников стал тренировать их в подъеме по канатам на высоту 20–25 метров с полным снаряжением, оружием, ночью. Удобных для тренировки скал хватало. За неделю группа хорошо подготовилась. Плотников получил задачу подняться с группой на скалу средней сопки Муста-Тунтури, выйти к землянке и огневой точке, атаковать противника и захватить пленного.
В одну из ночей, после полуночи, новоявленные скалолазы поднялись наверх. Плотников оставил у канатов троих бойцов для охраны, остальные подползли к проволочному заграждению, путанному и очень сложному. Полчаса ушло на то, чтобы сделать два прохода в проволоке. Потом двинулись вперед. На пути к землянке группа захвата наткнулась на двух солдат в окопе, сложенном из камней. Сержант Л. Г. Кызьюров одного солдата убил очередью из автомата, с другим схватился врукопашную, но кто-то ранил и второго гитлеровца — того схватили и потащили к канатам.
Все произошло так быстро, что из землянки никто не успел выскочить. Командир группы Плотников воспользовался этим и стал забрасывать землянку гранатами — гитлеровцы оттуда выскакивали в одном белье прямо под автоматные очереди. Но кто-то из обитателей землянки выскочил через другой выход и скрылся в камнях.
Разведчики захватили дзот — он был пуст. Из него вытащили станковый пулемет, несколько коробок с пулеметными [279] лентами, и вся группа спокойно, без потерь спустилась по канатам в боевое охранение.
А пленный по дороге в штаб бригады умер. По документам оказалось, что он рядовой 2-й роты 13-го отдельного пулеметного батальона. Раньше такого батальона здесь не было. А где же 14-й? Его надо искать.
Подполковник С. А. Косатый после неудачной вылазки группы старшего лейтенанта Мандрикова получил распоряжение подготовить новый разведотряд для действий в глубине мыса Пикшуев, где, по данным разведотдела штаба флота, располагался вновь созданный опорный пункт противника «Райтер-Альма». Мы тогда еще не знали точно, где находится и что представляет собой этот опорный пункт. Косатый довольно быстро доложил о готовности к действиям отряда, составленного из рот автоматчиков и разведчиков общей численностью около 200 человек под командой капитана А. Е. Кащенко, командира 3-го батальона. Майор Романов, докладывая свои соображения по этому поводу, заявил, что он сомневается в подготовленности отряда к ночным действиям на южном берегу Мотовского залива. Он знал капитана Кащенко как смелого и в то же время очень осторожного офицера, недавно назначенного на батальон; но в отряде не было ни одного человека, включая и самого командира, который бывал на южном берегу залива. Романов считал, что отряд будет так же блуждать по Пикшуеву, как блуждал отряд Мандрикова, и потому предложил усилить его разведотрядом штаба СОР под командой старшего лейтенанта И. П. Барченко-Емельянова. В этом отряде каждый уже воевал на южном берегу в составе бригады Рассохина и хорошо знал особенности мыса Пикшуев.
Согласившись с соображениями начальника нашей штабной разведки, я предложил, кроме того, усилить отряд Кащенко взводом саперов из батальона капитана Дмитриева, оперативно подчинить ему несколько батарей 104-го артполка и расширить боевую задачу — полный разгром «Райтер-Альма». Все изменения провести через наш штаб, а докладывать о готовности должен Косатый. Срок на все перемены — сутки.
В итоге получился сильный отряд — 283 человека, не считая корректировочных постов, которые должны работать с четырьмя батареями нашего артполка. Если мы достигнем тактической внезапности и нанесем стремительный [280] удар, новый опорный пункт на Пикшуеве будет разгромлен.
Начали удачно. В полночь 12 сентября пять хорошо знакомых нам малых охотников, пришедших из главной базы, приняли в Эйне и высадили в пяти километрах южнее мыса Пикшуев весь отряд. Два МО отошли в Эйну, три — в Порт-Владимир, готовые по общему радиосигналу вернуться и снять с берега разведчиков.
Задача разведчикам была поставлена четко: зайти в тыл опорного пункта, атаковать его с ходу, захватить пленных, взорвать фортсооружения, после чего организовать до темноты оборону на берегу залива, а ночью вернуться на катерах в Эйну.
Капитан Кащенко совершил ошибку, поставив во главе колонны, начавшей продвижение к опорному пункту по лощине вдоль безымянного ручья, не разведчиков штаба СОР, хорошо знающих местность, а роту разведки 254-й бригады. Правда, эта ошибка была вынужденная: отряд Барченко-Емельянова высадился с катеров на полкилометра севернее основных сил и потому не смог бы сразу их возглавить. А разведчики бригады, как и предупреждал майор Романов, не знали местности.
Пройдя немногим больше километра по лощине вслед за саперами и 1-м взводом, 2-й взвод разведроты отклонился в сторону и нарвался на минное поле. Мины натяжного действия перед взрывом подпрыгивали на метр-полтора и только тогда взрывались. При взрыве во все стороны летели свинцовые шариковые пули. Почти весь личный состав взвода вышел из строя. Тогда Кащенко решил, что внезапность, по всей вероятности, потеряна, надо успеть вынести раненых и убитых на берег к месту посадки, занять оборону и вызвать катера.
Между тем истребители противника, совершая утренний облет, обнаружили на рассвете в Эйне два МО, участвовавшие в высадке разведчиков, и баржу с буксиром, пришедшие в СОР ночью. Началась, конечно, бомбежка. Десять «фокке-вульфов» совершали налет за налетом, и ни одного за день не удалось сбить, несмотря на плотный огонь двух зенитных батарей, пулеметного взвода ДШК, присланного для усиления ПВО Эйны на время действий десанта, пушек и пулеметов обоих МО. Не было потерь и у нас, лишь в восьмом часу вечера трем «фокке-вульфам» удалось осколками авиабомб пробить бензоцистерну [281] на МО-113. Были ранены трое краснофлотцев.
Разведотряд старшего лейтенанта Барченко-Емельянова не бездействовал. По своей инициативе командир разведал опорный пункт «Райтер-Альма» и установил, что он находится на высоте 215,0, в восьми километрах южнее мыса Пикшуев. Значит, оборона побережья отнесена фашистами вглубь, на дистанцию, не досягаемую для наших батарей. Судя по минному полю, на которое наткнулся отряд капитана Кащенко, противник заминировал все удобные для высадки места и все подходы к новому опорному пункту.
За день фашисты так и не появились на берегу Пикшуева. Они, вероятно, и не подозревали о высадке разведчиков. Баржа с буксиром в Эйне и два МО навели их, очевидно, на мысль, что мы, используя темное время, интенсивно снабжаем свои части. Потому они набросились и на Эйну, и на причалы в Мотке, и на причал в Пумманках. Как из потревоженного осиного гнезда, на нас посыпались удары. И только в восьмом часу вечера разведка противника наткнулась на отряд Барченко-Емельянова, но после небольшой перестрелки ушла.
В ночь на 13 сентября весь разведотряд капитана Кащенко был снят с побережья Мотовского залива без помех.
После разбора действий этого отряда мы с Тузом, тоже крайне озабоченным, обсуждали, кого же все-таки послать теперь на Пикшуев. У Косатого что-то не получалось, посылать разведчиков Рассохина нельзя — их только что отвели на отдых. Туз предложил поручить все штабному разведотряду, хорошо укомплектованному, хорошо вооруженному, но сидящему без дела, хотя сам командир все время просится в разведку, причем в самостоятельную.
— Я уверен, — сказал Даниил Андреевич, — что, если старшим послать Барченко-Емельянова, результат будет другой.
— Сколько в его отряде разведчиков?
— Сто двадцать, из них пятеро заняты хозяйством. Высаживать можем сто пятнадцать.
— Мы тоже должны изменить свою тактику и не штурмовать немцев ночью с завязанными глазами, учитывая, что противник ночью не выходит за пределы своих опорных пунктов. Думаю, надо посоветоваться с самими разведчиками, [282] особенно с командиром, и выработать иной план. На разборе же выяснилось, что немцы под вечер все-таки выслали дозор, встретив наших. Он немного пострелял и засветло отошел в тот же «Райтер-Альм». А если бы немецкая разведка наткнулась на капитана Кащенко? Думаю, все пошло бы по-другому. Барченко сумел бы отрезать немецкую разведку от «Райтер-Альма», зайдя к ним в тыл. Он же находился в это время впереди Кащенко. Надо использовать опыт всех недавних высадок, не торопиться...
Начальник штаба, обдумывая столь необходимый нам рейд к «Райтер-Альма», сказал, что хорошо бы попросить помощи у разведотряда штаба флота. Конечно, хорошо бы. Но даст ли нам начальник разведотдела флота П. А. Визгин своих людей? Они же неустанно действуют в дальних тылах противника, в Норвегии, в других местах...
Пока шла разработка плана, у нас хватало других забот. В середине сентября возобновились жестокие бои в Варангер-фиорде и над фиордом.
После августовского боя из Петсамо-вуоно не выходил и туда не шел ни один транспорт. Полное затишье. Внезапная сильная бомбежка аэродрома в Пумманках и причала торпедных катеров как бы послужила для нас сигналом, что готовится новая проводка. Всем постам и батареям дали приказ смотреть, что называется, в оба.
Мы не ошиблись. Едва закончились бомбежки, наблюдатели с высоты 200,0 обнаружили в Варангер-фиорде конвой, следующий в Киркенес. 21 судно, прикрытое множеством истребителей! Мы не могли в этот момент действовать самостоятельно — в Пумманках осталось всего шесть «Харрикейнов» да два торпедных катера. Вызвали и дождались прилета дюжины штурмовиков Ил-2, прикрываемых 18 истребителями.
В конвое среди немецких сторожевых кораблей и катеров — охотников за подводными лодками оказались большие океанские транспорты и танкеры. «Илы» разбомбили оба танкера, потом два сторожевых корабля. В воздушном бою участвовала и наша шестерка «Харрикейнов». Фашистская авиация потеряла 13 самолетов, наши ВВС — 10; шестерка «Харрикейнов» СОР потерь не имела.
Наблюдатели с постов полуострова Средний отлично видели весь ход боя, видели пожары на танкерах, видели [283] их гибель в Варангер-фиорде. Пытаясь спасти сбитых летчиков, мы послали в район мыса Кекурский-Вайтолахти, где, по докладу наблюдателей, падали, выходя из боя, наши самолеты, оба торпедных катера под командой старшего лейтенанта А. О. Шабалина, тогда Героя Советского Союза, ставшего вскоре дважды Героем. Они искали до полной тьмы, но вернулись без летчиков. Конечно, трудно кого-либо спасти при температуре воды всего плюс семь градусов, при большой волне, спустя час, даже полчаса после боя. Шабалин уверенно доложил, что район поиска соответствовал району падения самолетов, искали именно там, где надо, но никого на поверхности моря не было.
В ту же ночь оба торпедных катера вышли для «свободной охоты» за транспортами противника на подходах к Киркенесу. Не исключено, что там еще держатся на плаву транспорты, подбитые авиацией. Авиация сильно бомбила и Киркенес, и Лиинахамари. Возможно, часть того большого конвоя находилась в этих портах, но, может быть, некоторые транспорты остались и на подходах к фиордам восточнее Киркенеса. Туда мы и направили катера.
В 3 часа ночи командир отряда Шабалин обнаружил в районе острова Лилли-Эккерей конвой. До головного корабля — 20–25 кабельтовых. Катера увеличили ход, идя на сближение. Были опознаны сторожевик, большой танкер в кильватер ему, а за ним такой же большой транспорт, мористее — два сторожевых катера. Гитлеровцы с головного сторожевика запросили световым сигналом опознавательные. Шабалин, не отвечая, увеличил ход, подошел к танкеру на расстояние в полтора кабельтовых и, ставя дымзавесу, дал по нему двухторпедпый залп, после чего мгновенно открыл пулеметный огонь по сторожевым катерам и лег на обратный курс. Второй торпедный катер с дистанции в два кабельтовых выпустил обе торпеды по транспорту и отошел, тоже прикрываясь дымзавесой.
Танкер и транспорт были потоплены. Оба торпедных катера вернулись в Пумманки.
А бомбежка Киркенеса продолжалась до 5 часов утра — первая массированная бомбежка этого порта авиацией ВВС флота за время моего командования СОР.
Если анализировать воздействие нашей флотской авиации на Лиинахамари, то можно утверждать, что батареи СОР в два-три раза чаще подвергали этот важнейший [284] порт артиллерийскому обстрелу, чем авиация флота бомбежке. Считаю, что в этом выражалась недооценка значения Лиинахамари как основной базы не только доставки грузов для действующих войск корпуса «Норвегия», но и для вывоза в Германию такого стратегического сырья, как никель.
На другой день после успехов Шабалина и флотских штурмовиков гитлеровская авиация жестоко, но безрезультатно бомбила Пумманки. Ночью флотская авиация продолжала бомбить порт и рейд Киркенеса, как бы наверстывая упущенное. Противник тут же ответил бомбежкой Пумманок, Мотки и Эйны. Мы в это время отправили катера Шабалина в главную базу для зарядки торпедами, на смену пока прислали катер № 15 лейтенанта Е. С. Дмитриева. 20 сентября весь день над Варангер-фиордом возникали воздушные бои, падали в море истребители — и наши, и противника. Катер Дмитриева вышел на поиск в надежде подобрать если не наших летчиков, то хоть пленного фашиста.
Наступило 21 сентября. В 2 часа ночи мы наблюдали на подходах к Петсамо-вуоно сильный взрыв. В лучах прожекторов оказался горящий транспорт. Орудия Космачева открыли по нему огонь. Немецкие катера поставили дымзавесу. Одна из батарей — то ли Поночевного, то ли Соболевского — попала в транспорт, уже не имевший хода. Лейтенант Дмитриев, возвращаясь в Пумманки после бесплодных поисков, правильно решил повернуть к месту пожара: он вошел в дымзавесу, подошел поближе, не торопясь выпустил две торпеды и потопил судно. В штабе флота определили, что транспорт подорвался на наших минах, потому и возник на нем пожар. Думаю, предположение правильное.
А у нас уже был разработан к тому времени план высадки на Пикшуев. Главная его идея заключалась в следующем. Наш разведотряд, усиленный отделением саперов, группой корректировщиков с двумя рациями из штабного узла связи и взводом разведчиков из отряда штаба флота, высаживается под командой Барченко-Емельянова на мыс Пикшуев у разрушенного маяка, выходит на разгромленный год назад опорный пункт «Пикшуев» и занимает там оборону с расчетом продержаться, если надо, пять суток. Три группы разведчиков по 15–20 человек каждая ведут разведку в районах «Райтер-Альма» и [285] «Обергофа», а также в промежутке между ними. Предполагается, что противник, обнаружив малочисленные группы, а вероятнее всего одну из них, попытается ее уничтожить. Преследуемая группа увлечет фашистов к основным силам отряда, где они будут окружены, уничтожены, а часть попадет в плен.
План разумный, рассчитанный не только на внезапность высадки, но и на окружение сил, вытянутых из вражеского опорного пункта. Долго спорили о сигнале, по которому разведывательные группы и главные силы отряда должны окружить преследователей и завязать бой. Сошлись на пяти орудийных выстрелах по «Обергофу» с интервалом в 30 секунд, вызванных по радио командиром отряда, — такой сигнал не прозеваешь и не спутаешь.
Барченко-Емельянову на время действий подчинялись четыре батареи 104-го пушечного артиллерийского полка.
Все подготовили, утвердили, и в ночь на 24 сентября 113 разведчиков Барченко-Емельянова высадились с катеров МО-114, МО-131 и МО-132 на южный берег Мотовского залива, в одном кабельтове западнее разрушенного маяка. В это же время катер МО-125 высадил 25 разведчиков из штаба Северного флота на западный берег губы Западная Лица, у острова Кувшин. Учитывая прошлый опыт, все малые охотники отправили в Порт-Владимир и Тюва-губу, чтобы противник воздушной разведкой не обнаружил их в Эйне и не догадался о высадке. К 6 часам отряд, как и было намечено, занял разрушенный опорный пункт «Пикшуев», организовал оборону и отправил вперед группы разведчиков. Через два часа немецкий патруль — всего девять солдат — прошел в промежутке между этими группами незаметно, наткнулся на ядро отряда, вступил в перестрелку, одновременно дав зеленой ракетой сигнал обнаружения. Продолжая перестрелку, патруль не пытался сблизиться с нашими. Хитрил и Барченко-Емельянов, не показывая своих истинных сил, чтобы не потерять с противником контакта.
Со стороны «Райтер-Альма» вскоре появились две группы по 20 солдат в каждой. Тогда командир дал по радио вызов батареям. Одна из них, как было условлено, пять раз выстрелила по «Обергофу», и все разведгруппы быстро повернули назад, окружая почти полсотни немцев.
Первого пленного, обер-ефрейтора, взял командир отделения младший сержант А. Д. Ковтюшенко. Доставив [286] «языка» к командиру отряда, Ковтюшенко снова ушел в бой. Второго «языка», раненного в бою и оказавшего отчаянное сопротивление, все же дотащил на «Пикшуев» старший матрос И. К. Мелентьев с помощью старшины 2 статьи Н. В. Подклады.
Особенно отличились пулеметчики П. И. Гаркуша, огнем прикрывший товарищей, и старший матрос Ф. С. Алпатов, известный у нас боксер, успешно колотивший немцев в рукопашной схватке.
Подобрали трофейное оружие, документы и к 17 часам собрали на «Могильном» весь отряд. Но тут со стороны «Райтер-Альма» и «Обергофа» показались две группы противника с минометами и пулеметами — в одной человек 80, в другой 100. Дело в том, что несколько солдат все же сумели вырваться из окружения; они, очевидно, донесли командованию о примерной численности нашего отряда.
Бой возобновился. Барченко вызвал по радио огонь батарей. Корректировщик, старший лейтенант К. П. Пилипенко, успешно направлял огонь прежде всего на уничтожение четырех ротных минометов и трех станковых пулеметов, помогающих контратакующим. Противнику не удалось ни окружить наших, ни отрезать их от Мотовского залива. Гитлеровские самолеты не появлялись в воздухе. Когда стемнело, фашисты сразу отошли, так и не добившись успеха, но понеся большие потери.
Весь отряд Барченко-Емельяпова сняли в 22 часа с южного берега Мотовского залива и час спустя доставили в Эйну. За 13 часов боя фашисты, по отчетным данным, потеряли более 50 человек убитыми и ранеными.
Наш разведотряд потерял убитыми 4 человека, ранено было 13.
Добавлю важную деталь из показаний пленного обер-ефрейтора: он показал, что 388-й пехотный полк все еще находится без смены в обороне побережья Мотовского залива и частично в резерве группы «Норд» в Титовке. Там же и разыскиваемый нами 14-й отдельный пулеметный батальон. Значит, 13-й пульбат, обнаруженный разведчиками на Муста-Тунтури, усилил группу «Норд».
Но эта высадка, нами разработанная и подготовленная, была осуществлена уже без меня. В те дни я получил приказание Народного комиссара Военно-Морского Флота СССР Николая Герасимовича Кузнецова срочно выехать [287] в столицу за новым назначением. Куда? Прибыл из Москвы, из управления береговой обороны ВМФ, генерал Ефим Тимофеевич Дубовцев принимать у меня Северный оборонительный район и сообщил, что меня назначают на Тихоокеанский флот командовать береговой обороной. Опять на дальние подступы, на самые далекие рубежи нашей страны. [288]