Знакомство с Рыбачьим
Ранним утром 19 июля, в первый из пяти намеченных полковником Швечковым для работы комиссии дней, я отправился в 12-ю отдельную морскую стрелковую бригаду, сосредоточенную после выгрузки на причале Эйно в центре Рыбачьего. От перешейка между полуостровами дорога круто брала вправо, взвиваясь по склонам высоты 159,0 серпантином, как в Крыму или на Кавказе. За перевалом пошел спуск к подножию горы Переметная. На ее склонах я и нашел КП и штаб 12-й бригады — между ее 2-м и 5-м батальонами.
Очень располагал к себе полковник Василий Васильевич Рассохин, командир бригады, спокойный, уверенный в себе человек с приятным, открытым, чисто русским лицом, по всему видно, с большим командным опытом. Он вызвал начальника штаба полковника В. В. Родионова, и мы занялись делом.
Комбриг доложил свое решение по обороне полуострова, попутно сообщив данные о боеспособности бригады и ее боевом опыте.
В бригаде 6 тысяч человек — шесть батальонов, не имеющих никаких средств усиления. Как только после совместной с армией Пикшуевской операции бригаду доставили на Рыбачий, комендант 23-го УР определил ее как свою маневренную группу, поставив боевую задачу быть готовой в случае высадки противника на Рыбачий нанести по нему удары в любом пункте полуострова.
— Какие из размещенных на Рыбачьем частей кроме ваших батальонов подчинены вам? — спросил я полковника Рассохина.
— Никакие, — ответил он с огорчением. — Хотя в интересах обороны все, что размещены на Рыбачьем, должны быть подчинены мне.
Знание боевой истории каждого из соединений приобретается не сразу. Но упоминание о недавней и мне еще [38] неведомой высадке на Пикшуев требовало немедленных пояснений. Рассохин, отложив на время карту Рыбачьего, распорядился принести карту побережья Мотовского залива и отчет по апрельско-майским боям у мыса Пикшуев.
В начале апреля, оказывается, была спланирована совместная операция частей армии и сил флота на фронте у Западной Лицы и на южном берегу Мотовского залива у мыса Пикшуев. Руководил ею командующий 14-й армией генерал В. И. Щербаков. По его решению главный удар наносили на реке Западная Лица 14-я стрелковая дивизия, стоявшая там в обороне, и 72-я морская стрелковая бригада. В их задачу входило прорвать фронт 6-й горнострелковой дивизии немцев на Западной Лице и охватить ее правый фланг. А бригада Рассохина должна была в это время высадиться с кораблей Северного флота на южный берег Мотовского залива, совершить 30-километровый марш в глубь побережья и, ударив в тыл 143-му горнострелковому полку, соединиться с прорвавшими фронт на Западной Лице частями 14-й армии, завершить таким образом окружение противника и уничтожить его.
Всю операцию рассчитали на пять суток. Но все сложилось иначе. В ночь на 28 апреля 12-я бригада начала высадку у Пикшуева на 8-километровом фронте. В Заполярье ночи в конце апреля подобны белым июньским ночам в Ленинграде. И все же к восьми утра высадку закончили без потерь, и все шесть батальонов двинулись в глубь обороны врага.
12-я бригада до этого успела повоевать на Западной Лице и была знакома с тактикой противника. В гористой местности гитлеровцы строили свою оборону как систему связанных между собой огнем отдельных опорных пунктов. Каждому из таких пунктов присваивалось свое название. На побережье Мотовского залива система оказалась та же, только один опорный пункт от другого отстоял подальше на два, три и более километров, и ружейно-пулеметной огневой связи между ними не было.
Первой вступила в боевое соприкосновение с противником бригадная разведрота лейтенанта Н. И. Грачева. Она наткнулась на боевое охранение, выставленное 68-м отдельным самокатным батальоном 6-й горнострелковой [39] дивизии противника, окружила гитлеровцев и, несмотря на упорное сопротивление, уничтожила их.
5-й батальон бригады под командой капитана Хижнякова наткнулся в конце второго дня наступления на сильный опорный пункт гитлеровцев, атаковал его и взял штурмом.
2-й батальон под командой капитала Неженцева успешно наступал на хорошо укрепленную высоту 262,2, превращенную фашистами в мощный опорный пункт. Батальон с ходу ворвался в расположение противника и в рукопашном бою уничтожил почти весь гарнизон высоты.
Особенно отличился 4-й батальон под командой капитана А. Ф. Петрова. На его пути на безымянной высоте оказался наиболее мощный из опорных пунктов фашистов. Капитан Петров, незаметно окружив эту высоту, решил взять опорный пункт с тыла. Бойцы батальона успешно выполнили замысел командира. Внезапной атакой с тыла они захватили шесть дотов, пять дзотов, шесть открытых пулеметных точек, четыре минометные батареи и уничтожили по меньшей мере роту гитлеровцев.
Настал третий день операции. Командованию бригады стало известно, что войскам 14-й армии не удалось прорвать фронт на Западной Лице — слишком сильна там была оборона противника. Рушился весь замысел операции. Но приказа, останавливающего или отменяющего наступление, не было. Значит, надо выполнять прежнюю задачу.
Погода в тот день резко изменилась. Задул сильный и холодный северный ветер, температура понизилась, начался снегопад, закрутила метель. Такие внезапные перемены часты в Заполярье, а бригаду перед высадкой переодели в полузимнее обмундирование. Трое суток люди не ели горячего, грызли мерзлый хлеб, сухари, сухие концентраты, запивая холодной водой из озер и ручейков. Появились обмороженные. Пройдя от берега километров 15–18, бригада была вынуждена остановиться...
Только увидев в отчете об этой операции раскладку грузов на каждого бойца, я понял, в каких тяжелых условиях воевал этот десант и как вообще трудна, сурова война в Заполярье, особенно в гористой части материка. Дорог там нет, и использовать колесный транспорт невозможно. Штаб бригады, зная, что наступать придется в горах, был вынужден принять единственно возможное, [40] хотя и невероятно трудное решение — все необходимое для боя переносить на плечах. Отказались даже от полевых кухонь — они не прошли бы с батальонами по этим кручам. Так и было запланировано — все пять суток бойцы будут питаться всухомятку. На каждого по раскладке пришлось до 25 килограммов груза: оружие, запас патронов и гранат, пятисуточный паек... Из стрелковых рот пришлось назначить многих бойцов подносчиками боеприпасов и другого боевого имущества. На каждый станковый пулемет кроме пяти штатных пулеметчиков выделили еще пятерых десантников, чтобы нести 3 тысячи патронов в лентах и в коробках. Пулеметов с собой взяли 99. Каждый 82-мм миномет весом 60 килограммов и 80 мин к нему — еще 300 килограммов — требовали дополнительно десять человек. Таких минометов взяли с собой 36. И на семь пушек-сорокапяток пришлось выделить дополнительно 30 человек. Такова специфика десантного броска на гористый берег Заполярья. Это по раскладке, по предварительной разработке условий обеспечения действий морской бригады. Практически нагрузка была превышена — бойцы взяли с собой сверх запланированного еще на пять суток продуктов и еще половину боекомплекта. И вот с такой нагрузкой морская пехота штурмовала сопки, брала опорные пункты, проявляя нечеловеческую силу и выносливость, в течение трех суток пробивалась навстречу частям 14-й стрелковой дивизии.
А противник, стремясь любой ценой задержать наступающих моряков, подбрасывал все новые и новые части. На его стороне действовали специально оснащенные и подготовленные горнострелковые дивизии с вьючным транспортом, способным подвозить для боя все необходимое, вплоть до минометов и орудий горной артиллерии. К тому же резервы у немцев оказались свободными, так как угроза прорыва фронта на Западной Лице отпала.
4 мая противник, создав значительный перевес в силах, перешел в наступление. Кроме резервов 6-й горнострелковой дивизии появились резервы 2-й горнострелковой дивизии, а потом и оперативные резервы гитлеровского командования этого участка фронта. На седьмые сутки операции все эти силы обрушились на нашу 12-ю отдельную морскую стрелковую бригаду.
Она сражалась героически, не отступая ни на шаг, хотя батальоны забрали из тылов бригады все последние [41] запасы. Теперь там не осталось ни боеприпасов, ни продуктов.
Из главной базы флота прибыли морем и сразу же пошли в бой еще два батальона морской пехоты. Они, конечно, не смогли изменить положения. Слишком много было потерь — в бою, от мороза и от желудочных заболеваний. Героические североморцы умирали, но не бросали позиций.
Только на пятнадцатые сутки пришел приказ — отойти к берегу и грузиться на корабли.
Батальоны отходили в указанные командованием флота места побережья Мотовского залива в полном порядке, не оставляя ни раненых, ни убитых, ни оружия. Противник не преследовал: у него уже не было сил преследовать, хотя раньше он имел двойное превосходство в людях и тройное, если не больше, в технике. Значит, противник понес потери еще большие, чем 12-я бригада... Так закончилась апрельско-майская операция на Пикшуеве, после которой полковник Рассохин привел бригаду на полуострова.
Познакомив меня с боевым отчетом, В. В. Рассохин снова расстелил на столе карту Рыбачьего. Десантоопасны и бухта Эйна, и перешеек между полуостровами, особенно со стороны Варангер-фиорда — берег губы Большая Волоковая между Пумманками на Среднем, где я уже побывал, и Вайтолахти на Рыбачьем. Меня поначалу заинтересовала губа Зубовская посредине полуострова: судя по карте, оба ее берега, особенно восточный, отлогие и низменные, а западный, похоже, заболочен — там из озер вытекает река Западная Майка. Такой берег создан для десанта...
Вспомнив, что, как докладывал мне полковник Жуков, флот строит возле селения Зубовки оперативный аэродром, я предложил поехать туда на выделенной мне эмке. Рассохин сказал, что он предпочитает грузовую машину.
— «Мессеры» тут запросто летают и расстреливают все движущееся. Из эмки вовремя самолетов не увидим, окажемся, как мыши в мешке. Лучше на грузовой.
Губа Зубовская была такой, какой и показалась на карте: явно подходит для высадки с моря. Я спросил командира бригады, как он думает ее оборонять. Рассохин ответил, что, по данным УР, здесь подготовлен для одного [42] батальона район обороны. Пошли, посмотрели — расстроился комбриг: поверил на слово, проверить не успел. Ничего, кроме сложенных буквой «П» куч камней, в «подготовленном районе обороны» нет. Да и что потребуешь от бойцов, если вокруг один камень.
Прошли дальше, туда, где по карте значилось селение Зубовка. Никакой Зубовки там не было. На месте селения стояла 8-я батарея 104-го артполка — два 152-мм орудия лейтенанта Жукова. Дворики, погреба, землянки основательные — хорошо умели устраивать свои огневые позиции артиллеристы этого артполка.
Но здесь, на морском побережье, уместнее не полевая батарея, а береговая — 130-мм калибра. Наиболее подходит для нее высота 75,5 или мыс Майнаволок в западной части губы. Если выпросить у командующего флотом кроме батареи соток еще и батарею стотридцаток, мы сможем и противодесантную оборону Рыбачьего укрепить, и перебросить на Средний для обороны перешейка уже не одну, а две полевые батареи.
В километре от бывшей Зубовки бойцы под командой военного инженера из ВВС флота, к сожалению запамятовал его фамилию, строили аэродром. Добротно построили жилые землянки для летчиков, пекарню, кухню, столовую. Ими уже пользовались сами строители. Солидно выглядела и взлетно-посадочная полоса, построенная на сплошном камне. Много труда, видно, затратили красноармейцы, выравнивая киркой и лопатой на протяжении 800 метров при 100-метровой ширине эту полосу. Военный инженер с гордостью сказал, что полоса еще не закончена. Будет не 800 метров, а целый километр, и действовать она сможет круглый год...
Но мне аэродром не понравился. Для мирного времени хорош, для войны плох — слишком открыт со всех сторон, негде ни укрыть, ни замаскировать самолеты. Инженер доложил, что строительство укрытий планом не предусмотрено.
Планом не предусмотрено... Помнил я опыт ханковского аэродрома, полеты истребителей с узкой площадки под непосредственным воздействием противника. Вражеские артиллеристы не давали нашим летчикам ни взлететь спокойно, ни сесть, вся жизнь аэродрома проходила под бомбами и снарядами. Пришлось срочно, под огнем, строить [43] укрытия для самолетов. И с тех пор мы не потеряли на земле ни одной машины.
Тут, на Рыбачьем, батареи врага не достанут до аэродрома, но с воздуха его будут штурмовать часто и настойчиво. Военный инженер согласился с моими замечаниями. Он это на себе уже почувствовал — налеты на будущий аэродром начались с первого дня строительства, укрыться бойцам было негде, щелей быстро не построишь. Пришлось, как и всюду, складывать стенкой камень. Конечно, сам инженер не мог распорядиться о постройке серьезных укрытий, не предусмотренных проектом.
— Что ж, товарищ Рассохин, были бы самолеты — укрытия сами построим, — сказал я командиру бригады и предупредил: — Когда в Зубовке построим район обороны, а построим его обязательно, надо будет включить в него и аэродром.
Инженер сообщил, между прочим, что и в Пумманках начали было силами ВВС Карельского фронта строить аэродром, более крупный, но вот уже месяц, как работы по какой-то причине прекращены. Возможно, из-за передачи полуостровов флоту.
Эту информацию, признаться, я пропустил мимо ушей, о чем потом сожалел — сказалась моя еще малая осведомленность в делах Севера.
Переночевав на КП бригады, ранним утром 20 июля, условным северным утром, мы поехали с Рассохиным в самый западный район обороны Рыбачьего — к Вайтолахти. Я помнил: там находится 147-я береговая батарея дивизиона Космачева, а прибрежную полосу обороняет 7-й отдельный пулеметный батальон под командой майора А. Т. Лоханского.
Рассохин, прежде чем ехать на побережье, не без умысла предложил осмотреть позиции 3-го батальона его бригады — на высоте 143,5 и соседней с ней горе Пограничная. Название горы говорило само за себя: раньше, вплоть до 1940 года, советско-финляндская граница здесь рассекала полуострова, отделяя от нас значительную часть их западного побережья. Именно там — на западном и северном берегах Рыбачьего — наиболее вероятна высадка противника в случае его попытки атаковать нас с моря.
С горы Пограничная открывался обзор прибрежной местности, не столь уж пересеченной. Озера, заболоченные [44] распадки легко проходимы, но все пространство надежно контролировалось с этих двух высот, оседланных 3-м батальоном бригады Рассохина. Батальон так хорошо укрепил гору и соседнюю высоту, хотя и полевыми фортификациями, что я от души поблагодарил за проделанную работу и капитана А. Я. Голубева, командира, и батальонного комиссара И. П. Баранова, военного комиссара. Видно, не прошел для них даром первый год войны, особенно апрельско-майское наступление на Пикшуеве. Создан крепкий опорный пункт. Если противник, высадившись, даже прорвет там, на побережье, оборону 7-го отдельного пулеметного батальона, он напорется на этот орешек и будет остановлен здесь, у горы Пограничная и у высоты 143,5.
Береговую батарею стотридцаток, знакомую мне по планшету Космачева, поставили на Вайтолахти всего за месяц до моего приезда. К сожалению, и здесь повторили довоенную ошибку: батарея временная, посажена на открытой, хорошо наблюдаемой с моря позиции; все три орудия установлены на деревянных основаниях, хотя камня кругом предостаточно, а дерево остродефицитно. Орудийные дворики тоже деревоземляные, но они построены все же с учетом военного опыта — глужбе, чем у Поночевного, и защищены с тыла от осколков. К орудиям ведет узкий метровый проход. Своя зенитная батарея — четыре сорокапятки — есть и здесь, но и она построена с теми же ошибками, что и береговая: не в камне, а в дереве...
В трех километрах от этих батарей — береговой и зенитной, в жилой землянке, оборудованной несколькими телефонными аппаратами, был командный пункт 7-го отдельного пулеметного батальона — главной силы, защищающей этот берег от десанта противника.
Землянка как землянка — ни накатов бревен над ней, ни каменного покрытия под слоем маскировочного грунта. По всему видно, что беды тут еще не хлебнули. Как построили, так и живут. А батальон между тем сильный, хорошо вооруженный. Как и в 15-м отдельном пульбате капитана Никитина на Среднем, здесь, в батальоне майора Антона Тимофеевича Лоханского, четыре роты, вооруженные пулеметами и пушками-сорокапятками. Но помимо этих полностью укомплектованных рот комендант УР подчинил батальону еще две отдельные пулеметные [45] роты — 52-ю и 54-ю. Для обороны западного побережья Рыбачьего — значительная сила.
Боевую задачу майор Лоханский решал по-своему и, надо сказать, удачно. Он не растягивал подразделения по всему пространству, а нацеливал на главные, наиболее десантоопасные участки. Самыми вероятными местами возможной высадки десанта считались залив Керванта, губа Вайда и губа Скорбеевская. Этой вероятности была подчинена и оборона побережья. Точно выраженная цель боевых порядков позволила создать и тактическую глубину, местами до полутора километров.
Кому подчинены и батальон с приданными отдельными ротами, и батареи, я не спрашивал. Это было и так понятно — не Рассохину. Между тем мне теперь стало совершенно ясно: командование тут должно быть единое, всех нужно было подчинить командиру боевого участка, а командиром боевого участка сделать командира того соединения, которое дислоцировано на Рыбачьем. В данном случае это командир 12-й отдельной морской стрелковой бригады полковник Рассохин. Если в руках такого начальника окажется хорошо защищенный северо-западный берег, а в его маневренной группе — стрелковые батальоны, оборону западной части полуострова можно считать надежной.
Ну, а восточная часть Рыбачьего? Как с ней? Она простирается от бухты Эйна на юго-востоке до мыса Цыпнаволок на северо-востоке. Бухта Эйна обращена в Мотовский залив, то есть непосредственно к захваченному врагом берегу, к мысу Пикшуев. Цыпнаволок же, где, как я уже знал, стояла третья из береговых батарей космачевского дивизиона, обращен в Баренцево море. Как мне представлялось, там не столь уж горячее место. Значит, в Эйну надо ехать в первую очередь, а потом, когда выкрою время, и в Цыпнаволок. До поездки на мыс надо еще переговорить и с начальником артиллерии будущего СОР полковником И. А. Алексеевым, и с майором П. Ф. Космачевым, чтобы продумать и решить некоторые возникшие у меня организационные вопросы.
Возвратясь под вечер с Рассохиным на его КП, я позвонил Д. А. Тузу и попросил срочно передать майору Космачеву и полковнику Алексееву, что буду ждать их в нашем штабе. Туз сообщил мне вести, менявшие все мои планы. Вести касались все той же Эйны, куда только что [46] буксир № 2 привел баржу с пушками для новой береговой батареи, о которой я посылал телеграмму командующему. Меня обрадовала столь быстрая реакция адмирала Головко на нашу просьбу, хотя пока, как доложил начальник штаба, пришли только две пушки со всеми сопутствующими им запасными частями, со сборными деревянными основаниями, с большим количеством бревен, пиленого леса и всякими материалами. Но вот беда: фашисты мешают разгрузке, забрасывают бухту и берег снарядами...
До своего временного жилища на берегу ручья в Восточном Озерке я добрался без приключений, если не считать необходимости выскочить минут на десять из машины и отлежаться в камнях, пока не промчатся над дорогой на бреющем два «мессера». Хорошо, что шофер эмки, человек опытный, бывалый, следил за небом и вовремя заметил появление фашистских истребителей.
Устал я безумно. Едва волоча ноги, добрался до своей землянки, сожалея, что вызвал артиллеристов: и отдохнуть хотелось, и в Эйну надо спешить, да и Космачеву, как я почувствовал, не так-то легко к нам добираться. Но Космачев уже ждал меня: его перехватил на перешейке посланный Тузом связной, узнав, что Космачев едет ко мне со Среднего на береговую батарею в Вайтолахти.
Спросив, бывал ли он на 231-й батарее в Цыпнаволоке, я предложил ему коротко ее охарактеризовать. Космачев, сначала подумав — эту его особенность я уже приметил, — доложил, что батарея там точно такая же, как та, что я видел в Вайтолахти. В строй она вступила два месяца назад, командует ею опытный морской артиллерист капитан Гайдай. С воздуха прикрывают три новых зенитных автомата. Стоит она на высоте 68,3. Космачев показал эту высоту на карте и пояснил, что батарея поставлена на мыс для взаимодействия с двумя другими береговыми батареями Северного флота, одна из которых находится на острове Кильдин, а другая — на мысу Сетьнаволок близ Порт-Владимира.
Поглощенный своим замыслом усиления блокады Петсамо, я спросил Космачева: а не лучше ли эту батарею перенести с Цыпнаволока на Средний? Здесь она вроде бы и ни к чему, а там можно усилить блокаду Петсамо-вуоно и противодесантную оборону. Но Космачев категорически [47] возразил против такого перемещения. Он сказал, что батарея на Цыпнаволоке выполняет боевую задачу прикрытия корабельного дозора. Этот дозор охраняет подходы к Кольскому заливу. 10 августа 1941 года, находясь в дозоре на линии мыс Цыпнаволок — остров Кильдин, сторожевой корабль «Туман» обнаружил на расстоянии 50 кабельтовых три немецких эсминца, идущих прямо на него. Что мог сделать сторожевик с двумя-тремя сорокапятками против двенадцати 105-мм орудий эсминца?! Отстреливаясь, он пошел под прикрытие наших батарей на Сетьнаволоке и Кильдине, сообщив одновременно по радио в штаб флота о появлении вражеских эсминцев. Немцы, прибавив ход, через несколько минут открыли по «Туману» огонь шестью орудийными залпами — били по два орудия с каждого эсминца с дистанции 25 кабельтовых. «Туман» в этом неравном бою погиб. А береговые батареи начали стрельбу поздно и с большой дистанции, когда немцы уже повернули на обратный курс. Они не ушли безнаказанно: посланные вдогонку бомбардировщики настигли концевой эсминец уже на подходах к Варде и повредили его. Но все же героический «Туман» погиб. Командование флотом считало, что исход мог быть иным, будь на Цыпнаволоке береговая батарея. Потому ее тут и поставили.
Мне пришлась по душе твердость Космачева. Я расспросил его более подробно о минувших боях, о ПВО береговых батарей и попрощался, предупредив, что через некоторое время снова приеду к нему в дивизион. Разве я знал, что это случится через день-другой и что события вынудят меня в первую очередь сосредоточиться на делах Эйны и береговых батарей Среднего?
Время уже было позднее, но прибыл и начальник артиллерии СОР полковник Иван Алексеевич Алексеев. У нас было с ним много общего в жизни, с этим старым солдатом, участником еще первой мировой войны. Но в эту ночь не было времени для воспоминаний. Я сообщил Алексееву, что хочу, если получится, усилить батареями 104-го артполка с Рыбачьего и Среднего артиллерийскую группу боевого участка у Муста-Тунтури. Он удивился: как же это сделать? Объяснил ему: если установить еще две береговые батареи на Среднем да одну на Рыбачьем, на Майнаволоке, можно будет снять с огневых позиций пушки капитана Лоскутова, лейтенанта Жукова и даже [48] Кокорева или Замятина. Три батареи — это уже целый дивизион.
— Ловко придумали, Сергей Иванович, — ответил Алексеев и рассмеялся. — Но вы забыли еще одну.
— Какую?
— А седьмую? Две почти новые отличные пушки, калибра сто пятьдесят два миллиметра. Они стоят на огневой в Вайтолахти. Зачем они там?..
Как же я мог забыть обозначенные на планшете командира пульбата полевые пушки! Был рядом и не посмотрел их. Досадная ошибка. Молодец Иван Алексеевич — все помнит и все сразу понял. Так узнаешь людей. Завтра же ему надо съездить в Зубовку и посмотреть, есть ли в районе Майнаволока удобная позиция для трех — или четырех соток или стотридцаток.
— Только помните, Иван Алексеевич: расстояние между орудиями должно быть не меньше ста метров.
Час был поздний. Ненадолго прилег, но не спалось. Вскочил, наскоро позавтракал, переговорил с Тузом о текущих делах и поехал к Рассохину.
В нескольких километрах от его КП я стал свидетелем воздушного боя. Не боя, драмы. Высоко над нами летели два бомбардировщика типа «СБ». Когда из облаков вынырнула группа истребителей, я не сразу понял, чьи они. Но вот от группы отделились два самолета, и послышались пулемётные очереди — один «СБ» задымил, падая, вспыхнул ярким пламенем. Из огня вынырнули одна за другой две фигурки, а бомбардировщик врезался в землю и взорвался на своих же бомбах. Второй «СБ», отстреливаясь, ушел в облака...
На КП бригады меня ждал, готовый к поездке в Эйну, полковник Рассохин. Он тоже видел все, что произошло, и уже приказал своим пехотинцам искать наших летчиков. Мы дождались, когда командир 2-го батальона майор Боровиков доложил, что один летчик найден мертвым, второго ищут. Только через сутки или двое нашли его парашют, стропы почему-то обрезаны, трупа нигде не было.
Меня во всей этой истории поразила беззащитность бомбардировщиков, наша беспомощность. Нам нечем было летчикам помочь. Бригада сама была не прикрыта с воздуха, у нее не было никаких средств ПВО. Подавленные, мы отправились с Рассохиным в Эйну. [49]
Читателю, очевидно, уже ясно, что значила для нас в те дни Эйна. Все снабжение шло из Кольского залива через перевалочную базу, созданную начальником тыла Северного флота генерал-майором интендантской службы Николаем Павловичем Дубровиным в Порт-Владимире. Это была наша, северная дорога жизни. Все: пушки, боеприпасы, оружие, строительные материалы, продовольствие, людей — перевозили на малых судах, мотоботах, буксирах, баржах в Эйну на Рыбачьем и в Западное Озерко на Среднем. Я уже говорил, что в Западное Озерко тогда в светлое время не заходили: и опасно, и жалели снаряды для контрбатарейной борьбы. Главным пунктом разгрузки в полярный день становилась Эйна. Проскочить В нее было легче, чем в Западное Озерко, но стоять и разгружаться опаснее. Бухта эта насквозь просматривалась противником с южного берега Мотовского залива. Шутка ли, мыс Пикшуев напротив. Разгрузка шла и под артиллерийским огнем, и под ударами авиации.
Причалы и в Западном Озерке и в Эйне были построены саперами в первый год войны. Но подробности создания причалов в Эйне особо примечательны. Рота лейтенанта Николая Быстрякова (ныне он инженер-полковник в отставке) пришла в эту пустынную тогда бухту 20 июля 1941 года с заданием в кратчайший срок построить причал. Материалов мало, возможности ограничены, до противника всего несколько километров, так близко, что в бинокль разглядывали фигурки немецких солдат. Выбирая место и готовясь к работам, саперы во время отлива наткнулись на большое полузатонувшее судно, очевидно недавно разбомбленное и частично обгоревшее. На нем не было ни мачт, ни мостика, ни рубки, но сам корпус, построенный из мореного дуба и сосны, оказался крепким. Если удастся приспособить его как голову будущего причала, срок работ сократится по меньшей мере на неделю. Обследовали, набросали схему, все подсчитали и уточнили. Работая под бомбежкой, быстро соорудили причал.
Капитан первого же военного транспорта, доставившего к этому причалу грузы из Кольского залива, сообщил саперам, что затонувшее судно — знаменитый в истории научного флота «Персей». В 1922 году северяне оборудовали недостроенную зверобойную шхуну под научно-исследовательское судно и на следующий год отправили [50] ее в первый рейс к берегам Земли Франца-Иосифа. Экспедиции, в которых участвовал «Персей», прославили его на весь мир. Его девяностый рейс прервала война. Он стал военным транспортом. И вот 10 июля 1941 года шхуна погибла в бухте Эйна...
Когда мы прибыли к этому, можно сказать, историческому причалу, разгрузка продолжалась. Накануне немцы выпустили с Пикшуева полсотни снарядов по причалу и по берегу и прекратили огонь. Был тяжело ранен один боец. За сутки работавшая на разгрузке одна стрелковая рота из бригады Рассохина сумела перенести на берег все, что мешало выгрузке пушек. Теперь пехотинцы под руководством офицера-сапера строили мостки, чтобы по ним вытащить из трюмов ошвартованной здесь баржи тяжелые артиллерийские системы.
За годы службы на Балтике я не раз участвовал в установке береговых батарей. Пушки весом 14 тонн извлекались из трюмов либо береговым краном, либо плавучим краном, либо многотонными стрелами самого транспорта. Здесь, на полуостровах, на таких посудинах, как баржа, кранов не было. Не только разгружать, но даже извлекать 14-тонные системы из трюмов надо было вручную. Саперы — люди опытные, обучены хорошо; да и у артиллеристов, заинтересованных в разгрузке, с нетерпением ожидающих новые пушки, хватало и сноровки, и смекалки. На берегу в готовности стояли два мощных ЧТЗ-65–130 лошадиных сил. Когда подмостки были готовы, один из тракторов вполз на своих гусеницах на баржу, зацепил на крюк петлю от троса, уходящего в трюм, и стал вытягивать оттуда орудия.
И тут, в самый критический момент, вновь начался артобстрел. Значит, и противник отлично видел нас в бинокли и стереотрубы. Снаряды падали с недолетом и перелетом, рвались у борта баржи, рвались на берегу, на дороге, разогнали всех выгружавших, но тракторист продолжал свое дело — трактор вытягивал стотридцатку из трюма. Едва заметное его движение, кажется, прекратилось, когда салазки, на которых сидела система, во что-то там, в трюме, уперлись. Некогда было разбираться: к первому трактору подошел с берега второй, впрягся цугом. Оба ЧТЗ-65 объединенными усилиями рванули, возможно, что-то и повредили в барже — это дело устранимое, но пушку вытянули на палубу и сволокли на берег. Менее [51] чем через час точно так же была извлечена и вытащена на берег и вторая пушка.
Обстрел Эйны прекратился.
Мне, знающему толк в береговой артиллерии, трудно было понять, почему противник не стремится расстрелять и баржу, и грузы — цель-то прекрасная...
Разбираться в психологии врага некогда было: не стреляют — и хорошо. Нам надо было разобраться в делах Эйны.
Рота из бригады Рассохина с разгрузкой пока справляется. Но автороты тыла не успевали вывозить выгруженное. При здешних дорогах это сложно. Надо было поскорее убрать из-под огня грузы 140-й батареи тракторами. Только где их взять?
Подсказали саперы: в 104-м артполку есть около двух десятков тракторов. По моему приказу командир артполка выделил на транспортировку грузов четыре исправных трактора с санями.
Вернувшись в штаб СОР, я на другой день созвонился с Рассохиным и узнал, что тракторами 104-го артполка все грузы, доставленные баржой и буксиром, вывезены с причала и сложены в трех-четырех километрах от Эйны у дороги к горе Переметная. Буксир № 2 благополучно увел баржу в Порт-Владимир за новыми грузами. Я приказал Рассохину увеличить гарнизон Эйны до двух рот. Одной роте все же трудно и разгружать, и поддерживать боеготовность в бухте.
Едва я положил телефонную трубку, готовый заняться делами в штабе, как раздался звонок Космачева. Он не доложил, а буквально выпалил:
— Немецкая авиация бомбит батарею Поночевного.
Не выясняя подробностей, дал отбой, позвонил начальнику штаба, чтобы он известил радиограммой штаб флота о налете и вызвал к нам истребителей; предупредил Туза, что выезжаю к Поночевному.
Выйдя из землянки, услышал сплошной гул. Бомбили сильно. Как-то чувствуют себя там батарейцы?
Примерно через полчаса я доехал до батареи. Все, буквально все, под слоем пыли. Пахло горелым деревом, железом и каким-то стойким смрадом. Казалось, все вымерло, ни души кругом. Но орудийные расчеты были на своих местах. Я увидел их, пробираясь между воронок к командному пункту. Старший лейтенант Ф. М. Поночевный [52] доложил, что около полудня была обнаружена идущая со стороны Петсамо-вуоно большая группа Ю-87, сопровождаемая «мессершмиттами». Поночевный объявил воздушную тревогу. Не успели артиллеристы добежать до орудий, как началась бомбежка — бомбили с пикирования 22 «юнкерса». Обе зенитные батареи вели огонь, но безуспешно. Часть «юнкерсов» набросилась именно на 221-ю батарею, едва та начала стрельбу. Всего фашисты сбросили до полусотни бомб. Поночевный ожидал либо повторного налета вскоре, либо проводки кораблей — обычно противник так и поступает: сначала бомбежки, потом проводка. Потому он не дал пока отбоя...
Прошло часа полтора — ни налета, ни проводки не было. Поночевному я разрешил дать отбой, и мы пошли к орудиям. Одна из его пушек оказалась выведенной из строя: бомба не менее чем в четверть тонны взорвалась метрах в двадцати от орудийного дворика. Весь дворик и само орудие были завалены камнями и землей. Раненых на береговой батарее не оказалось, зато контуженных и оглушенных немало.
А вот у зенитчиков убиты четверо рядовых, погиб комиссар батареи старший политрук Заплетин, ранены трое, в том числе командир батареи старший лейтенант Цыкин, выведена из строя сорокапятка.
Когда убитых зенитчиков отрыли из-под завала, выяснилось, что они погибли от осколков и от удара взрывной волны. Беда, когда орудийный дворик низок и его стенки не защищают людей даже от взрывной волны. Потери большие. Придется часть материалов, доставленных баржой для новой береговой батареи, отдать зенитчикам, чтобы поднять стенки орудийных двориков и защитить людей от взрывной волны и осколков.
Видя, как спокойно и толково распоряжается Поночевный, наводя на обеих батареях порядок, я вернулся к себе в штаб. Около пяти вечера — снова звонок от Космачева: гитлеровцы все же повторили налет на Поночевного. Уже 28 «юнкерсов» и 12 «мессершмиттов» с полчаса висят над позициями и бомбят. Сбросили уже более полусотни крупных бомб. По какой-то случайности потерь не было, если не считать еще двух сорокапяток, засыпанных землей и камнями в момент первого же удара. Опять, несмотря на все наши вызовы, нам не прислали истребителей. И снова я вспомнил первые месяцы [53] войны на Балтике, вспомнил Ханко, где кроме четырех зенитных дивизионов — 48 76-мм орудий! — была еще эскадрилья истребителей и потому противник не смел летать над нами. За пять месяцев наши летчики сбили 54 самолета противника и два самолета сбили зенитчики. А тут, на полуостровах, фашисты бьют нас с воздуха как хотят. Мы и не видим своих самолетов, если не считать тех двух «СБ».
Бомбежка кончилась, и сразу же дальномерщики батареи Поночевного обнаружили на дистанции 85 кабельтовых два транспорта в сопровождении двух тральщиков. Два уцелевших орудия открыли по ним огонь, и, конечно, безрезультатно — трудно ожидать успешной стрельбы после жестокой обработки огневых позиций с воздуха. Транспорты, правда, вернулись в Петсамо. Тактика противника ясна: грузы, очевидно, ценные, и немцы решили не рисковать. Кроме того, сопровождая каждый раз транспорты тральщиками, противник ожидал, наверное, что подходы к Петсамо-вуоно нами заминированы. Но флот этого не делал. Почему? По-моему, существовала недооценка Петсамо-вуоно.
Через час после бомбежки пожаловали наконец в район батареи Поночевного и наши истребители. Они с полчаса покружились над Средним и повернули обратно.
И смешно, и грешно. Я был вынужден доложить командующему флотом о случившемся со всеми подробностями и своими выводами. А выводы просты: одной старой, плохо защищенной и неграмотно поставленной батареи недостаточно, чтобы хоть как-то блокировать Петсамо-вуоно. Кроме того, батарея Поночевного беззащитна с воздуха. Я просил дать хотя бы одну 85-мм зенитную батарею с приборами центральной наводки, быстрей доставить к нам недостающее третье орудие 140-й батареи и прислать комиссию, которая определит для нее позицию.
К вечеру 22 июля тот же буксир № 2 с баржой, теперь под охраной двух катеров МО, доставили в Эйну третье орудие, личный состав 140-й батареи, командира старшего лейтенанта Б. В. Соболевского и военного комиссара капитана И. X. Виленкина. Разгрузились спокойно. Противник не стрелял. Теперь все, что нужно, чтобы установить на Среднем новую батарею, доставлено. [54]
Задерживало только отсутствие комиссии. Я и сам мог бы определить для орудий позиции и начать строительство, но не имел на это полномочий, да и времени у меня было в обрез.
А под вечер в тот же день фашисты опять бомбили Поночевного и его зенитчиков. Только-только успели привести все в порядок, вернуть в строй подбитые орудия, пополнить боезапас, довести до штатной численности расчеты и изготовиться к бою, как опять налет. На этот раз поменьше самолетов — 14 Ю-87 и 13 Ме-109. Оказался засыпанным только один автомат. Но пока шла бомбежка, в Петсамо-вуоно успели проскочить два тральщика, два сторожевика и мотобот. И опять наша 221-я стреляла безуспешно.
Так волей обстоятельств все внимание в эту первую неделю моей жизни на полуостровах было приковано к событиям не на перешейке у Муста-Туитури, как я предполагал, а к батарее Поночевного и к причалу в бухте Эйна.
В один из дней этой трудной недели меня удачно застал на месте полковник Алексеев и доложил, что приказание о предварительном выборе подходящего места для четырех береговых орудий на Майнаволоке выполнено. Он на карте показал мне это действительно удачное место, и я тут же отправил адмиралу Головко радиограмму с просьбой выделить нам на западный берег Рыбачьего четыре орудия среднего калибра для новой береговой батареи. Это было в начале четвертого дня работы комиссии полковника Швечкова. А на пятый день точно в обещанный срок Иван Иванович Швечков доложил мне, что работа комиссии закончена, и предъявил все заключительные акты, отчетные карты обстановки и прочие документы, сопутствующие передаче бывшего УР в состав СОР. Не буду перечислять подробностей. Горше всего было читать в акте, что фуража для лошадей осталось всего на полтора месяца. Значит, если вовремя не доставят, в середине сентября начнется падеж и уменьшатся и без того скудные наши транспортные возможности. Комиссия отметила, что машины у нас плохие и их мало.
В тот же день вместе с полковником К. П. Добролюбовым, временно замещающим комиссара Б. М. Балева, и начальником штаба капитаном 1 ранга Д. А. Тузом я подписал приемно-сдаточный акт, вступил в командование, [55] поблагодарил Швечкова и его помощников за быстро проделанную работу и ошеломил их сюрпризом. Только что пришла радиограмма от командующего: полковник Швечков вместе с военным инженером 1 ранга Дехтеревым и капитан-лейтенантом Бахмутовым назначены в комиссию для выбора огневой позиции 140-й батареи на полуострове Среднем, позиций еще двух новых батарей — трехорудийной 100-мм № 232 на Среднем и четырехорудийной 130-мм № 556 на Рыбачьем в районе Майнаволока.
Два дня спустя позиция для 140-й батареи была определена в полутора километрах от уреза воды позади 221-й батареи. Место хорошее. Имея директриссу, то есть главное направление стрельбы, 280 градусов, батарея полностью включала в свой сектор огня подходы к Петсамо-вуоно с запада и вход в этот залив, а также захватывала углом обстрела градусов на двадцать пространство восточнее входа. Промежутки между орудиями большие — учтен накопленный опыт войны. Пушки поставим впереди кустарника, и будет хорошая маскировка. Теперь можно тащить сюда тяжеловесы из Эйны. Космачеву и Поночевному — они осматривали новую позицию вместе с нами — я приказал сразу же силами личного состава береговой и зенитной батарей начать рыть котлован, а затем устанавливать закладные части и собирать основания для орудий. При этом объяснил Космачеву, что 140-я батарея войдет в его дивизион. Перевозку всей материальной части и всего хозяйства, а также установку орудий и ввод их в строй он должен взять на себя. Числу к пятому августа, в крайнем случае к седьмому, 140-я должна войти в строй. На Балтике такую батарею ставили на временные основания за неделю. На Севере все, конечно, тяжелее: и рыть тяжело, и тащить пушки к месту трудно, но к 7 августа надо открыть огонь.
— Помогите также полковнику Швечкову выбрать позицию для 232-й батареи. Район ее установки вы знаете, — сказал я Космачеву. — Она тоже будет ваша. Ну а после выбора огневой на Среднем полковник Швечков выберет позицию для батареи на Рыбачьем. Вас, Иван Иванович, — сказал я Швечкову, — прошу тогда обратиться к полковнику Алексееву. Он знает, где я хочу поставить на Майнаволоке 556-ю батарею. Надеюсь, пяти суток для выбора и оформления обеих огневых позиций вам будет достаточно... [56]
Я знал, уж кто-кто, а полковник Швечков выполнит задание в срок. И на самом деле, позиция для 232-й была выбрана 27 июля, а для 556-й через трое суток.
В Эйне, пока мы были заняты этими делами, произошел ряд событий. Начиная с 26 июля туда ежедневно прибывали суда с множеством грузов, в том числе и с боезапасом. Уже две роты 12-й бригады работали на разгрузке и еле справлялись. По Эйне долбила и долбила фашистская батарея с мыса Пикшуев. К ней вскоре присоединилась и новая батарея 105-мм пушек из района мыса Могильный. Очевидно, противник только что ее там поставил. Пришлось задействовать один взвод 338-го отдельного саперного батальона, чтобы закрывать бухту дымами. Практически это ничего не дало: немцы стреляли по неподвижным целям, по причалу, по кораблям, стоящим под разгрузкой, по берегу. Кажется, куда ни бросай — попадешь. Возникла такая скученность, что часть мотоботов с очень нужным боезапасом пришлось, пока не разгрузятся другие, отправлять обратно. Так было и 27, и 28 июля — 11 мотоботов привезли одновременно 200 тонн одного только боеприпаса, а 70 было еще в пути. Противник всячески нам мешал, чередуя шквальный огонь с редким, методическим. Главное, мы не успевали вывозить разгруженное. Мало автомашин, да и те изношены, дороги никудышные. Не раз я вспоминал предупреждения командующего. Но где выход? Мы использовали тракторы, но для них надо строить сани, а мы дорожили каждым бревном. Затратишь семь-восемь бревен на сани, нагрузишь на них пять тонн, а они через 20–30 километров уже не годны — стерты полозья. Нужна оковка полозьев, но нет полосового железа.
В эти дни я не раз просил командующего направлять суда прямо в Мотку, в Западное Озерко. Огромный выигрыш в расстоянии, особенно если тяжелые грузы предназначены Среднему; рискнем, прикроем артиллерией, стоит овчинка выделки. Но каждый раз — отказ.
Выход был наконец найден. Правда, не такой уж хороший, но в то время лучший из возможных. Его подсказал мне Даниил Андреевич Туз. Мы с ним быстро составили радиограмму командующему, прося дать в СОР шесть мотоботов для перевозки грузов при каждом удобном случае из Эйны в Мотку. Командующий обещал дать. Мы получили мотоботы только в середине августа. [57]
30 июля начальник штаба принес мне на подпись первый боевой приказ по Северному оборонительному району. Общее решение 23-го УР на оборону полуостровов оставалось в силе, но были внесены существенные поправки. По приказу создавались три боевых участка — первый и второй на Среднем, третий — весь полуостров Рыбачий без перешейка со Средним. Командирами каждого участка становились командиры размещенных в их границах бригад. Один батальон 63-й отдельной морской стрелковой бригады был выведен в резерв командующего СОР с дислокацией на перешейке между полуостровами.
Так достигалась стройность оперативного решения на оборону и повышалась ответственность каждого командира за свой участок.
Мы с бригадным комиссаром Борисом Михайловичем Балевым подписали составленный штабом боевой приказ без единой поправки. Теперь надо было как следует заняться оборонительным строительством.
Еще раз взяв в руки приемно-сдаточный акт и внимательно его изучив, я убедился, что на перешейке Кутовая — Казармы Ивари, то есть на главном участке фронта, необходимо срочно усилить оборону и создать большую ее глубину. Пока общая тактическая глубина этой обороны не превышала двух километров. Все сооружения, как утверждал акт, были окопами для одного стрелкового отделения или отдельными огневыми точками для станковых и ручных пулеметов. Только три дзота на западном берегу губы Мотка, защищенные от попаданий 76-мм снарядов, служат для противодесантной обороны. В западной части Среднего оборонительные сооружения, занимаемые ротами 15-го пульбата, вытянуты в линию и серьезного боевого значения не имеют. В этом я и сам убедился, когда был в батальоне. Лучше всего с противодесантной обороной в 7-м пульбате. Там, в бухте Скорбеевская, построены четыре бутобетонные огневые точки, по сути дела, мощные доты. По оценке комиссии они защищены даже от 203-мм снарядов. Не знаю, точна ли такая оценка, но доты действительно были крепкими. Правда, и эти доты имели крупный недостаток: все они фронтального действия. Комиссия отметила, что губа Вайда в районе обороны 7-го пульбата защищена шестью такими же мощными дотами и одним хорошим дзотом. Все остальное — стрелковые окопы, прикрытые минными полями и жидковатой [58] сетью колючки в один кол, а кое-где спиралями Бруно.
Своему заместителю полковнику Г. А. Жукову и начальнику инженерной службы СОР Б. Я. Кондакову я поручил составить план строительства обороны. При его разработке учесть не только оперативное решение в соответствии с первым боевым приказом, но и устранить недостатки, отмеченные комиссией Швечкова.
Последний день июля был насыщен событиями. Часа в два ночи фашисты, прикрываясь дымовыми завесами с трех сторожевых катеров, повели в сопровождении двух тральщиков в Петсамо-вуоно два больших танкера водоизмещением до 10 тысяч тонн каждый. Для тех лет это были крупные суда. Поночевный, как только позволили дистанция и степень видимости головного танкера через завесу, открыл огонь. На него сразу же обрушилась батарея с Нумерониеми. Через несколько минут семь «юнкерсов» и два «мессершмитта» начали бомбить Поночевного. Батареи Кокарева и Замятина из 104-го артполка открыли по гитлеровцам на Нумерониеми огонь и заставили фашистскую батарею замолчать. Поночевный, несмотря на бомбежку, продолжал стрелять по едва видимому за дымовой завесой танкеру и попал в него тремя снарядами. На танкере возник пожар. Оба фашистских тральщика завели буксирные концы и потащили горящий танкер в Петсамо-вуоно за густой завесой дыма, которую уплотняли сторожевые корабли. Поночевный перенес огонь на ближайший к нему сторожевик и затопил его одним снарядом. Зенитчики сумели на этот раз подбить два «юнкерса»...
Удачный бой. Но надо все продумать, перестроить и вооружить, чтобы ни один корабль или транспорт не мог пройти в Петсамо-вуоно. Это, конечно, идеально, но к этому надо было стремиться. Противник уже почувствовал усиление нашей активности и стал пользоваться дымовыми завесами, ставя их не только днем и с кораблей, сопровождающих транспорты, но и ночью, точнее в уже наступающих сумерках, с берега. Значит, необходимо разработать систему неподвижных огневых заграждений. Это я поручил срочно сделать начальнику артиллерии полковнику Алексееву. Мало пока у нас орудий для постановки [59] НЗО — четыре пушки армейцев и три Поночевного. Что ж, до лучших времен будем ставить НЗО хотя бы у входа в Петсамо-вуоно, а там изменим систему...
В ночь на 1 августа катер МО доставил вместе с почтой и газетами срочный пакет от командующего. В нем оказался документ, свидетельствующий, что лучшие времена для полуостровов наступили: это был совершенно секретный приказ о переформировании соединений и частей СОР по новым, расширенным штатам. 12-я отдельная морская стрелковая бригада Рассохина и 135-й стрелковый полк Косатого получили одинаковые штаты, такие же, как и недавно созданная 63-я отдельная морская стрелковая бригада Крылова. Полк Косатого превратился в 254-ю отдельную морскую стрелковую бригаду. Во всех трех бригадах — равное вооружение. Это большое и очень серьезное для нас усиление. Чувствовалось, что штаб и политуправление Северного флота серьезно занялись нашим новым оперативным объединением. Конечно, это только начало. Жаль, что в бригадах по-прежнему было плохо с ПВО. Зениток так и не дали, а мы мечтали хотя бы об одном дивизионе 37-мм автоматов на каждую бригаду. Не так уж много, но для нас жизненно важно. Я готов был отдать все противотанковые дивизионы в обмен на зенитки. У немцев танков тут нет, и вряд ли они будут. А вот самолеты все время над нами висели.
Приказ командующего флотом касался и 113-го отдельного дивизиона береговой артиллерии: его разделили, как я и просил, на два — один на Среднем, второй на Рыбачьем. На Среднем остается 113-й дивизион майора Космачева: 221-я батарея, новые 140-я и 232-я. Это будущие сотки на высоте 200,0. Кроме того, в дивизион включались имеющиеся зенитки и, очевидно, те, которых мы добьемся для новых батарей. То же самое касалось и 145-го дивизиона на Рыбачьем: в него вошли две уже существующие береговые батареи — в Вайтолахти и на Цыпнаволоке плюс будущая 556-я на Майнаволоке. Само собой разумеется, и необходимое число зенитных батарей, без которых береговая артиллерия в наших условиях воевать не могла.
Переформирование коснулось и пулеметных рот, и пулеметных батальонов. Вместо всех разрозненных подразделений командующий приказал создать три отдельных [60] пулеметных батальона. 7-й становился 347-м, 15-й — 348-м и новый батальон — 349-м.
Усиление коснулось и 104-го пушечного артиллерийского полка: за счет застрявшего у нас в районе Муста-Тунтури с первых дней войны гаубичного дивизиона он снова становился четырехдивизионным.
При первом же знакомстве с командованием 104-го полка мы с комиссаром посвятили его в свое намерение собрать весь полк в кулак и задействовать все его батареи для обороны перешейка. Потребовали и выбора новых огневых позиций для этих батарей, с тем чтобы замысел осуществить сразу же, как только нам удастся высвободить их из береговой обороны.
Но вот в полученном нами приказе о переформированиях и усилениях, так нас обрадовавших, оказалась и капля дегтя. Меня удивило, что будет создано управление сектором береговой обороны полуостровов, в ведение которого войдут и оба отдельных дивизиона береговой артиллерии, и, что уж совершенно непонятно, 104-й пушечно-артиллерийский полк. А что ж тогда делать нашему начальнику артиллерии полковнику Алексееву, если кроме него будет еще комендант сектора? Должность его не сокращалась, если он остается с теми же правами. Получалась лишняя инстанция. К чему она?
Размышляя над этим, мы полагали, что 104-й полк включен в сектор потому, что пока шесть его батарей обращены к морю и, выполняя не свойственные им задачи, все же обеспечивают противодесантную оборону полуостровов. Но тогда выводить ли эти батареи из подчинения командиру полка или, наоборот, выводить из его подчинения те батареи, которые размещены на сухопутье? Во всем нужна четкая организация, на войне особенно. Практически мы не стали ничего предпринимать для того, чтобы ликвидировать эту путаницу, решив добиться этого, когда все полевые батареи высвободятся из обороны побережья и будут перемещены на новые огневые позиции к перешейку. [61]