Революционный бронеавтодивизион
...Осенний петербургский день. Холодное тусклое солнце. Свет его еле пробивается в помещение мастерской сквозь почерневшие от копоти и пыли рамы. Воздух тяжелый от дыма горна и смрада паяльников. Голова кружится. Тошнит. Все углы, полки, верстаки, уставлены готовыми бронзовыми изделиями — канделябрами, чернильными приборами и строгими осанистыми бюстами. От нестерпимой духоты и тесноты хочется выскочить на улицу, взглянуть на солнце, глотнуть свежего воздуха. Но этого сделать нельзя. У самой двери — фанерная конторка хозяина мастерской Дмитрия Петровича Иванова. Из нее он наблюдает за своими рабочими. Каждый человек на виду. Чуть кто замешкался или что сделал не так, хозяин уже недовольно покряхтывает и ворчит:
— Ремизов, аль опять после похмелья. Молоток в руках дрожит...
Только три года я ходил в школу.
Когда мне исполнилось тринадцать лет, отец сказал:
— Теперь можно тебя, сынок, определять в ученики к мастеровым. Возраст твой вышел.
Так я и попал в мастерскую бронзовых изделий Иванова. Работали в ней девять человек. Я стал десятым.
Подходил к концу 1912 год. Однажды утром наш чеканщик Андрей Петров вошел в мастерскую, посмотрел на конторку хозяина — пуста! Подмигнул нам своими умными, с хитринкой, глазами и вынул из бокового кармана пальто газету «Правда». Рабочие окружили его и попросили почитать вслух. [4]
Теперь трудно вспомнить содержание прочитанного. Но в тот день я впервые услышал имя Владимира Ильича Ленина. Мастера говорили о нем с затаенным дыханием, как о самом близком на свете человеке.
Окончив чтение, Петров сказал:
— Долг каждого рабочего оказать газете материальную помощь!
Вместе со всеми и я внес свои копейки.
Андрей Петров был членом партии большевиков. С того дня я старался не пропускать ни одной беседы Андрея с рабочими.
Хозяин догадывался о запрещенных разговорах Андрея с рабочими мастерской. Но не только не выдавал его, а даже оберегал от глаз полиции. Петров и любитель выпить старик Ремизов были у него самыми доходными мастерами. Случалось, что хозяин терпел явные дерзости Петрова. Помню, поступили на отделку в мастерскую два бюста: один — знаменитого врача-хирурга Николая Ивановича Пирогова, другой — царя Александра II. Хозяин распорядился обрабатывать царя Петрову, а Пирогова — Ремизову.
Андрей посмотрел на царя и, сделав вид, что не узнает его, спросил хозяина:
— Кого это вы, Дмитрий Петрович, мне подсунули? Усы фельдфебельские, голова тыквой и лицо глупое, скотское.
— Не кощунствуй. Видишь, его императорское величество, убиенный наш царь Александр II.
Петров в деланном испуге отпрянул от бюста.
— Не смею прикоснуться к священной особе. Подумайте, как я, недостойный раб, буду обрабатывать самого царя, ставленника божия на земле. Нет, нет, избавьте от греха! Дайте мне настоящего, порядочного человека.
Он перешел к бюсту Пирогова, а Ремизову передал бюст царя. Ошеломленный хозяин начал креститься, затряс своей козлиной бородкой, засеменил в конторку, приговаривая:
— Пронеси и упаси господи!
До самого вечера, радостно ухмыляясь, мы слушали ворчание хозяина:
— До чего народ низко пал! Самого царя хулят и ничего не боятся! В острог всех надобно, в острог, а не то опять революция произойдет... [5]
Летом 1913 года хозяин умер. В права наследника вступил его сын. Молодой хозяин пьянствовал. Мастерская начала хиреть, заказы не поступали. Рабочие не получали зарплату.
Андрей Петров ушел из мастерской и устроился на галантерейную фабрику Бехле, которая помещалась на Болотной улице. Постепенно почти все рабочие мастерской оказались в токарном цехе этой фабрики. Петров перетащил за собой и меня.
Здесь я уже стал настоящим, квалифицированным рабочим-токарем. Зарабатывал не 40 копеек в день, а от 25 до 40 рублей в месяц. Работа мне пришлась по душе. Токарные станки были не ножные, как в мастерской Иванова, а моторные.
В один из теплых субботних июньских вече ров 1914 года мы вышли с Андреем из ворот фабрики. Андрей вопросительно посмотрел на меня:
— Хочешь пойти со мной?
— Куда?
— В Дом культуры просветительного общества!
Я согласился, и мы зашагали на Лиговку.
— Вот и клуб! — остановился Андрей перед высоким домом.
Поднимаясь по крутой каменной лестнице, я услышал звуки незнакомой мне песни. Пел хор.
— «Варшавянка», — сказал Андрей, открывая тяжелую дверь, ведущую в зал.
В зале было полно народу. Я осмотрелся. Вокруг такие же, как и мы с Андреем, рабочие. За «Варшавянкой» под аккомпанемент рояля спели «Замучен тяжелой неволей». Эту песню я также услышал впервые. Затем к председательскому столу вышел пожилой, интеллигентного вида мужчина в очках. Развернул газету «Правда» и начал читать вслух о наших рабочих нуждах, думах и чаяниях.
Человека в очках сменила молодая красивая девушка. Она положила перед собой книгу и сказала:
— Продолжим чтение романа Чернышевского «Что делать?»...
Вышли мы с Андреем из Дома культуры просветительного общества белой ночью. Голова моя разламывалась от всего увиденного и услышанного. [6]
На собраниях общества мне удалось побывать еще два или три раза. В августе 1914 года началась война, и жандармы сразу же его деятельность запретили.
С Андреем Петровым я простилая, когда его уже призвали в армию, на станции перед отправкой на фронт. Так он и остался в моей памяти молодым, задорно улыбающимся, с поднятой в приветствии рукой.
На третий год войны дошла очередь и до меня. Царскому правительству явно не хватало пушечного мяса, вот и призывали зеленых юнцов досрочно. Меня, токаря, зачислили рядовым в запасной бронеавтомобильный дивизион. Несколько месяцев обучался в команде молодых. Так кончилась моя юность.
Из команды молодых солдат перевели в ремонтные мастерские дивизиона, в здание Михайловского манежа (теперь в нем размещается зимний городской спортивный зал).
Состав дивизиона разношерстный. Тут были рабочие, крестьяне и спасавшиеся от фронта дети чиновников, купцов, мелких фабрикантов, которых мы называли папенькиными сынками. При распределении они направлялись главным образом в штаб дивизиона, мотоциклетную и нестроевую команды. Различался контингент и по возрасту. Вместе с молодыми служили и довольно пожилые солдаты.
Разношерстность вызывала взаимную неприязнь и вражду. Папенькины сынки смотрели на нас, рабочих, свысока, как на чернь. Мы платили им таким же презрением.
Наступил февраль 1917 года. Под ударами восставших рабочих и солдат, вдохновляемых большевиками, рухнуло самодержавие. В дни Февральской буржуазно-демократической революции броневики нашего дивизиона защищали на улицах Петербурга восставших рабочих от жандармов и преданных царю воинских частей. В то время бронеавтомобили были грозной силой.
После победы Февральской революции при помощи меньшевиков и эсеров власть в стране захватили капиталисты и помещики. Созданное ими Временное правительство ратовало за продолжение войны с Германией до победного конца. Его поддерживали меньшевики, эсеры. [7]
Большевики выступали против министров-капиталистов и их политики войны. За большевиками шло большинство трудового народа. Ежедневно к нам в Михайловский манеж приходили агитаторы от разных партий. Говорить они умели складно и на первый взгляд убедительно. Bee агитировали за свободу. Но за какую и чью свободу, мы не всегда четко понимали. Учили нас разбираться в событиях агитаторы-большевики. Одним из таких агитаторов был шофер нашего дивизиона Георгий Васильевич Елин. Он почти ежедневно бывал в нашей мастерской и подолгу беседовал с солдатами. Елин обладал острым умом, глубокими знаниями и хорошо разбирался в сложной обстановке. Его беседы производили на нас большое впечатление. На одной из бесед я и познакомился с ним.
Все нравилось мне в Георгии Васильевиче: и черные густые с проседью волосы над крутым лбом, и приятные черты лица. Позже я узнал, что Елин принимал активное участие в революции 1905 года, а в 1908 году вступил в социал-демократическую партию большевиков. Георгий Васильевич был душой солдат, нашим вожаком.
Каждый броневик тогда имел свое имя. Оно было написано крупными буквами на бортах. Бронемашина Георгия Васильевича называлась «Рюрик». В манеже «Рюрик» стоял рядом с «Рыцарем», водителем которого был Мирон Огоньян.
Утром 3 апреля 1917 года пришел я с товарищами к Елину на очередную беседу. Смотрим, возле «Рюрика» и «Рыцаря» хлопочет целая бригада водителей. Осматривают машины, заправляют их бензином. Георгий Васильевич лежит под броневиком и что-то проверяет. Мы стоим, гадаем о причине такого внимания к этим двум машинам. Одни говорят, что их готовят к параду, другие — к смотру, третьи — к инспекторской проверке. Но если это так, то почему же готовят только два броневика, а не все?
Выпачканный мазутом, вылез из-под машины Георгий Васильевич. Бросив гаечный ключ в ящик с инструментом, он загадочно посмотрел на нас:
— Сегодня, друзья, беседа не состоится. Некогда!
Но мы не уходили и с недоумением смотрели на возню возле «Рюрика» и «Рыцаря».
— Идите к себе, — повторил нам Елин, — вечером все узнаете. [8]
Часов в восемь вечера, когда все офицеры разошлись по домам, из манежа куда-то вышли «Рюрик» с «Рыцарем» и легковая автомашина.
Мы недоумевающе смотрели им вслед. Кто-то сказал:
— Если Елин с Огоньяном увели свои машины самовольно, то попадут под военно-полевой суд.
Солдат-водитель Николай Кузнецов, хитровато подмигнув нам, ответил:
— А я слышал, Елин сказал начальнику караула, что по распоряжению председателя солдатского комитета броневики направляются на испытание...
В это время у входных ворот начала собираться большая группа солдат с красными знаменами.
— Идем Ленина встречать! — крикнул мне знакомый водитель.
Я было рванулся за ним, но меня схватил за рукав дежурный по мастерской:
— Куда, Кабанов? У нас срочное задание, иди к станку!
На рассвете в помещение мастерской вбежал радостный, возбужденный Николай Кузнецов:
— Ребята, я встречал Владимира Ильича Ленина!
Мы к нему:
— Расскажи!
— Пришли мы на площадь к Финляндскому вокзалу, — начал он. — Народу тьма-тьмущая. Красные флаги, оркестр, факелы! Со всех сторон звучат революционные песни. Смотрю, наши броневики с красными флагами на башнях пошли с площади к вокзалу. Развернулись у павильона и встали на карауле. Оркестр заиграл «Марсельезу», а потом грянул «Интернационал». Все закричали «ура!». Я протиснулся к броневикам, Спрашиваю, где Ленин. «Рядом с женщиной, со своей женой, с Надеждой Константиновной Крупской».
Ленин улыбнулся, встал на капот легковой машины и хотел говорить. Но скользко, неудобно. Тогда Подвойский, Елин и еще несколько человек помогли ему встать на броневик Огоньяна. Ленин произнес речь. Знаете, какими словами он ее закончил? «Да здравствует социалистическая революция!» Все снова закричали «ура!».
После митинга броневик с Лениным двинулся к дворцу Кшесинской. Мы с факелами, знаменами и оркестром пошли за ним. У здания ЦК партии мы подняли Владимира [9] Ильича на руки и внесли в особняк. Только после этого начали расходиться. Вот как народ встречал своего вождя!
Я забеспокоился о судьбе Георгия Васильевича. За самовольный вывод из манежа броневика его действительно могли строго наказать. Спрашиваю у Кузнецова, где Елин.
— Не волнуйся за него. Он теперь комендант дворца Кшесинской. Во дворце находятся руководители партии большевиков. Они Елина с Огоньяном в обиду не дадут!
Позже я узнал, что из нашего манежа ушли не два, а три броневика. Третий был направлен почти вслед за первыми двумя. Вместе с третьим броневиком вышли еще грузовая и легковая машины. Из этих машин был создан летучий автоброневой отряд.
С приездом Владимира Ильича активизировали свою деятельность все партии. К нам в дивизион зачастили агитаторы от эсеров и меньшевиков. Они распространяли о Ленине и большевиках мерзкие слухи. Таких «агитаторов» наша команда мастерских выставляла за дверь. Однако не все солдаты дивизиона разделяли взгляды большевиков. Сынки богатеев поддерживали контрреволюционеров. Внутренняя обстановка в дивизионе накалялась.
И тогда солдатский комитет решил созвать общий митинг всех подразделений дивизиона. Эту инициативу поддержали и сторонники Временного правительства. Они хотели дать нам открытый бой. Разработали тактику поведения, заготовили свой проект резолюции.
Готовились к митингу и большевики. В дивизион приехал Елин, который разгадал коварную тактику наших противников и рассказал о ней солдатам. Большевики разработали план поведения на митинге и подготовили свой проект резолюции. Незадолго до митинга газеты сообщили, что на нем будет выступать Владимир Ильич Ленин.
Это был первый после Февральской революции общий митинг дивизиона. С утра 15 апреля (ст. стиля) манеж гудел сотнями голосов. Вместо трибуны подогнали грузовую автомашину. Председательствующий офицер звоном колокольчика призвал всех к тишине. И вот на грузовик вспорхнул эсер Авксентьев в шляпе, пальто, с тростью в руках. Подбоченясь, приняв артистическую позу, он постучал тростью и начал свою речь приблизительно так:
— Я революционер не год и не два. Я революционер двадцать лет. Всем своим авторитетом я призываю вас [10] поддержать Временное правительство и его патриотическое правое дело: войну до победы над нашим врагом — Германией.
Зал зашумел, заулюлюкал, раздался свист. Каждый выражал свое несогласие с призывом оратора, как мог. Уверенное артистическое позерство Авксентьева пропало мгновенно. Испуганный, не дожидаясь, пока его стащат с грузовика за полы, эсер ретировался.
Подобным образом мы поступали и с другими вражескими ораторами. День уже клонился к вечеру, а митингу, казалось, не будет конца. Но никто не уходил, все ждали Владимира Ильича. Вдруг по рядам пронесся шепот: «Ленин приехал, сейчас будет говорить...» Я пробрался ближе к грузовику и не сводил глаз с трибуны, стараясь не прозевать появление Владимира Ильича. И все же прозевал.
Первыми зааплодировали задние ряды. Я обернулся, подумав, что Ильич вошел в противоположные ворота манежа. Когда я снова поднял глаза на трибуну, Ленин уже стоял там. Он снял с головы кепку и произнес:
— Здравствуйте, товарищи!
В ответ поднялась буря приветственных аплодисментов.
На всю жизнь запомнилось почти каждое слово Ильича. Вначале он рассказал, как с группой своих соратников добирался на Родину из Швейцарии через Германию. Объяснил, почему именно через Германию. Это объяснение вызывалось необходимостью рассеять провокационные слухи контрреволюции, будто бы В. И. Ленин подкуплен немцами и изменил России.
— Клевещут на нас, большевиков, враги революции, — говорил Ильич, — чтобы сбить с толку рабочих и солдат и подвести их на братоубийственную войну.
Затем Ленин объяснил причины и сущность империалистической войны, разоблачил ее классовый характер и в заключение призвал не оказывать Временному буржуазному правительству никакой поддержки и всеми мерами укреплять власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.
— Советы — это единственное и законное в нашей стране правительство!
После выступления Ильича никто не решился взять слово, На голосование были вынесены два проекта резолюции. [11] Один меньшевистско-эсеровский, другой — большевиков. Подавляющее большинство солдат проголосовало за проект резолюции большевиков. После голосования все бросились за Ильичем. Толпа вынесла меня на площадь, и тут я оказался рядом с Лениным. Стараясь разглядеть и запомнить каждое его движение, каждую черточку лица, я неотрывно смотрел на него. Помню, когда Ильич садился в машину, кто-то из солдат спросил у Ильича:
— А Милюкова можно поддерживать?
Ленин Ответил:
— Милюков такой же капиталист, как и все министры-капиталисты Временного правительства, и неменьший, чем они, наш враг.
Для подавляющего большинства солдат дивизиона выступление Ленина окончательно и бесповоротно определило отношение к большевикам. Мы сознательно и твердо встали на защиту Советов.
В дни кровавых июльских событий начались аресты большевиков. Полиция арестовала и Елина и других активных коммунистов дивизиона. Партийная организация дивизиона была временно обезглавлена. Бдительность наша ослабла. Этим воспользовались враги. Ночью казаки угнали из манежа несколько бронемашин и начали курсировать на них по улицам города.
О случившейся беде я узнал от своей матери. В тот день дежурил по мастерской во второй смене и утром пришел домой. Мать только что вернулась с базара и, выкладывая на стол купленные продукты, делилась услышанными новостями.
— Рассказывают, что пьяные казаки выкрали из вашего манежа броневики. Один свалился с Семеновского моста в Фонтанку...
Схватив фуражку, я побежал к месту происшествия. На мосту стояла огромная толпа. В чугунных перилах зияла пробоина. На дне реки лежал опрокинутый дивизионный броневик. Из толпы раздались возмущенные голоса:
— Негодяи, привыкли людей давить!..
— Сами себе могилу нашли...
— Туда им и дорога!
Я спросил:
— В народ стреляли из броневика? [12]
— Не посмели, пугали только!
Через несколько дней наша специальная команда подняла броневик. Мы его отремонтировали и поставили в строй.
После этого случая солдатский комитет решил броневики вывести из Михайловского манежа и перегнать на Петроградскую сторону. Манеж находился в районе, контролируемом войсками Временного правительства. Петроградская сторона контролировалась большевиками. Еще несколькими днями раньше туда были переведены наши ремонтные мастерские. Возле здания мастерских и поставили под открытом небом бронеавтомобили. Оттуда они по приказу В. И. Ленина пошли на штурм Зимнего дворца...
28 января 1918 года Председатель Совета Народных Комиссаров В. И. Ленин подписал Декрет о создании Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Первые советские регулярные воинские части формировались из добровольцев. Не раздумывая, я остался служить в своем запасном бронеавтомобильном дивизионе. Добровольцам за службу было назначено денежное содержание. Помню, мне, как холостому красноармейцу, платили 125 рублей в месяц. Дивизион главным образом нес охрану правительственных учреждений и жизненно важных центров города. Особенно почетным делом считалась охрана Смольного, где работал и жил Владимир Ильич. Теперь, когда я вижу в кино или на полотнах художников броневики перед Смольным, гордостью наполняется сердце. Ведь в эти боевые машины был вложен и мой труд. Смотрю на них, а в памяти воскресают образы несгибаемого большевика Георгия Васильевича Елина и боевых товарищей из нашего дивизиона.
Прошло с той поры много лет, и в 1963 году мне пришлось побывать в Рязани. Раскрыл местную газету и прочитал, что Г. В. Елин уроженец села Захарово-II Спасско-Высельского сельсовета этой области. А еще через три года указом Президиума Верховного Совета РСФСР село Захарово-II Рязанской области в память о своем земляке-революционере Георгии Васильевиче Елине было переименовано в село Елино. В 1967 году в издательстве «Московский рабочий» вышла книга «Преображенный [13] край». В этой книге есть статья о Г. В. Елине, которая называется «Броневой комиссар». Из нее я узнал, что в годы гражданской войны Г. В. Елин возглавлял броневые силы нашей страны. Затем был директором завода, торговым представителем Советского Союза в Германии, директором научно-исследовательского института. В конце статьи я с грустью прочитал:
«На окраине села Елино, за прудом, в тени деревьев, раскинулось старое кладбище. Здесь всегда тишина. Лишь иногда набежит ветерок, и зашумят тогда деревья... Обелиск... на мраморной плите скупая надпись: «Елин Георгий Васильевич. 1888–1940, Член КПСС с 1908 года».
Но такие люди, как Елин, не умирают. Елины не уходят из жизни. Они стояли и продолжают стоять вечно со своим народом на своем боевом посту. [14]