Блокада
Основные силы немецких войск, сбив наш полк с занимаемых позиций и вынудив его уйти в лес, двинулись быстрым маршем по пятам за отходившими войсками Белова. Но гитлеровцы опоздали, беловцы в основном уже перешли линию фронта. Судя по некоторым данным, оккупанты первое время считали, что им удалось покончить и с нашим полком. В лесах, по их мнению, бродили лишь отдельные небольшие группы партизан и беловцев, оторвавшиеся от своих частей, и покончить с ними будет нетрудно. Об этом, в частности, можно было судить и по сообщению антисоветской газетенки «Новый путь», издававшейся в Витебске. В номере за 22 июня 1942 года она сообщала:
«В лесной местности на среднем участке фронта, позади германских линий, за последние недели германские части при поддержке авиации, уничтожили многочисленные рассеянные большевистские группы. Только за время с 1 по 10 июня в этих боях было взято 2700 пленных...
В тыловой области среднего участка Восточного фронта германские части 11 июня, несмотря на тяжелые условия местности, предприняли операции с целью рассеять неприятельские войска, которые, бросив тяжелое вооружение, отступили в леса. При очищении большой лесистой местности от рассеявшихся большевиков были уничтожены многочисленные лесные лагеря и несколько небольших неприятельских групп».
Одним словом, создавалось впечатление, что с партизанами в наших краях покончено.
Нам было очень выгодно, что враг так ошибочно оценивает обстановку. Вести бой с регулярными частями немецкой армии, присланными специально для этой [214] цели и располагавшими значительным количеством танков, артиллерии и самолетов, нам в те дни было не по плечу. Поэтому, уйдя в лес, мы затаились и делали все возможное, чтобы не обнаружить себя.
Командование полка запретило жечь костры по ночам. Их разводили из сухих дров только в очень солнечную погоду, когда дым и огонь не видны издали. Партизанам не разрешалось днем выходить на поляны, посещать деревни, ввязываться в серьезные стычки.
Разведка донесла, что вокруг леса сосредоточено большое количество фашистских войск и полицейских. Ими заняты все деревни, и в каждой стоит воинское подразделение. Даже на лесных дорогах и на опушках появились гитлеровцы и полицейские. Лес, правда, не прочесывали, да это и невозможно было сделать: он чересчур велик. Но засады против партизан оккупанты устраивали. Приходилось нам натыкаться и на «кукушек». Враг обнаглел. Это было что-то новое. Раньше немцы в лес и носа не показывали.
Запомнился такой случай. В ту ночь, когда мы ушли в лес, основные силы полка разместились неподалеку от деревни Болоновец. Выставив усиленные караулы, разместились на ночлег. Из-за непрерывных боев нам не приходилось нормально спать. А тут кругом лес, теплая ночь, свежий воздух и тишина. В общем, отоспались вволю. Утром решили углубиться в лес. По карте определили место будущей дислокации и, растянувшись цепочкой на несколько километров, двинулись вперед, предварительно выслав разведку и выставив по сторонам боевые охранения. Приближаясь к лесной дороге из Клина в Луки, мы вдруг услышали автоматные очереди.
— Остановиться, соблюдать тишину, ничего не бросать! — полетело по цепи.
В голову колонны побежали начальник штаба Хотулев и Володя Присовский со своими орлами. Примерно через полчаса мы вновь услышали несколько автоматных очередей, винтовочные выстрелы, потом все стихло.
Оказалось, что на дороге немцы устроили засаду, а на высоких деревьях насажали «кукушек». Они-то и обстреляли наших разведчиков, хотя и не представляли, что за ними движется целый полк. Добравшись до [215] головы колонны и выяснив, в чем дело, Хотулев и Присовский приняли решение: засаду и «кукушек» уничтожить, не выпустить ни одного врага живым. Два партизана подобрались к «кукушкам», хорошо укрылись за деревьями и начали бить из автоматов. «Кукушки» отвечали. На это и рассчитывал Володя Присовский. Он послал в обход трех снайперов, которые сняли «кукушек», обнаруживших себя в перестрелке с нашими автоматчиками. Тем временем два взвода штабной роты перерезали пути отхода немецкой засаде и перебили всех карателей. Путь был свободен.
Когда отошли километра на три, из хвоста колонны прибежал мой ординарец Вася Емельянов.
— Зачем лошадей и барахло бросили? — растерянно спросил он.
— Кто бросил?
— Да ведь по цепи передали приказ все бросать.
Получилось недоразумение. Пока по колонне передавали шепотом: «Соблюдать тишину, ничего не бросать!», команду перепутали, и в хвосте колонны ее восприняли неверно. Пришлось на некоторое время остановиться и послать людей забрать брошенное.
Углубившись в дремучий лес, развели батальоны в стороны и разместили вокруг штаба полка и штабной роты на расстоянии около километра. В центре находились также госпиталь, радисты и некоторые другие службы и подразделения.
Партизаны — народ практичный. Сейчас же взялись сооружать из ветвей шалаши, причем сучья рубили не поблизости, а далеко, чтобы не нарушить естественную маскировку от немецких самолетов, которые то и дело появлялись над лесом. Особенно досаждала нам «рама». Как только она появлялась в воздухе, все у нас замирало.
Наша жизнь постепенно налаживалась. Беспрерывно вели разведку так, чтобы не попадаться на глаза оккупантам. Мало-помалу стали собираться отбившиеся во время сражений отдельные партизаны и небольшие подразделения. Иногда они сами находили нас, иногда им помогали в этом разведчики.
Однажды партизаны-разведчики натолкнулись в лесу на адъютанта и друга Якова Семкина — Лешу Юденкова. [216] Голодный, чуть живой, он уже шестые сутки бродил по лесу.
Юный партизан поведал нам следующее. Когда Семкин был тяжело ранен, Леша и партизанка Шура нашли повозку, уложили комбата и повезли его по лесной дороге в госпиталь в Старые Луки. Однако деревню заняли враги, а госпиталь был эвакуирован. На лесной дороге они неожиданно натолкнулись на вражеских автоматчиков. Леша не растерялся, схватил автомат и открыл огонь. Это было столь неожиданно, что немецкие солдаты разбежались в разные стороны. Воспользовавшись замешательством, Леша и Шура перетащили Семкина в лес и спрятали в укромном месте.
Юные партизаны договорились, что Шура останется охранять комбата и ухаживать за ним, а Алексей будет разыскивать основные силы отряда. Он долго бродил по лесу, натыкался на вражеское охранение, отстреливался, снова наскакивал на врагов и снова, отбившись, продолжал поиски...
Мы немедленно послали группу разведчиков на выручку Семкину. Лешке приказали отдыхать. Куда там!
— Батя, миленький, разреши и мне идти за Семкиным, — со слезами на глазах стал упрашивать паренек Казубского. — Без меня не найдут, а они с Шурой и так уже, наверно, умирают с голоду!
— Да куда тебе, Леша? Ты сам едва живой. Отдыхай. Наши орлы иголку в стоге сена и то разыщут!
Лешка все же упросил Василия Васильевича, но в пути силы оставили парня, и партизанам пришлось нести его на себе. Семкина нашли с помощью Леши и вскоре отправили самолетом на Большую землю: ему необходимо было основательно подлечиться.
Лешу Юденкова по представлению Семкина и Осташева командующий фронтом наградил впоследствии орденом Красного Знамени.
С отрядами, разместившимися в соседних лесах, мы сразу установили связь через наших разведчиков и действовали по единому плану.
Вскоре к нам стали прибывать офицеры и солдаты из группы войск генерала Белова, которым по разным причинам не удалось перейти линию фронта. Так у нас [217] оказались командир кавалерийской дивизии подполковник Зубов, майор Солдатов и многие другие товарищи.
Связь со штабом фронта не прерывалась. На второй день после ухода полка в лес мы узнали, что наши семьи благополучно прибыли на Большую землю.
Мы сообщили штабу фронта, что к нам примкнули около четырехсот солдат, младших командиров и офицеров из группы генерала Белова. Штаб фронта приказал: из солдат сформировать партизанский отряд и направить его в сторону Починка и Рославля, а старший и средний командный состав эвакуировать на Большую землю.
Первую часть приказа мы выполнили без особого труда. С эвакуацией же комсостава дело обстояло сложнее. Лес был блокирован, чтобы соорудить посадочную площадку, требовалось вновь занять часть территории поблизости от леса. Пока вокруг леса было полно вражеских войск, об этом не приходилось и думать. Мы по-прежнему отсиживались в чаще, стараясь не обнаруживать себя.
После активных действий в течение мая и первой половины июня вынужденное безделье очень тяготило партизан. Нужно было чем-то занять их, отвлечь от невеселых мыслей. И газету, и радио, и кино, которых так не хватало людям, заменяли беседы. Единственной роскошью, которую мы себе позволяли, несмотря на ограниченное количество электропитания, был прием по рации сводок Совинформбюро. Их сейчас же размножали и направляли в батальоны. Но сводки приносили мало радости: наши войска вновь отходили, враг рвался к Волге.
В памяти партизан остались два человека, случайно оказавшиеся в отряде и быстро породнившиеся с нами: писатели Петр Жаткин и Борис Шатилов. Оба попали к нам при необычных обстоятельствах.
Однажды под вечер, как раз в те дни, когда все чаще стали прибывать отставшие от своих беловцы, наша комендатура, располагавшаяся метрах в трехстах от штаба полка, сообщила, что задержан неизвестный, который требует, чтобы его отвели к командиру полка. Хотулев, находившийся вместе со мной в штабном шалаше, сказал: [218]
— Там какой-то писатель явился. Это по твоей части, комиссар. Разберись, ради бога, а то меня комендант замучил. Только не веди этого писателя сюда. Тут и так набралось до черта людей, которых мы совсем не знаем. Попадется немецкий шпион — вот тогда будут нам и «беловцы» и «писатели».
Захватив адъютанта, я направился в комендатуру. Слово «комендатура», конечно, звучит громко. Просто это был шалаш в лесу, где постоянно находились человек шесть партизан и телефонный аппарат. Сюда доставляли всех задержанных. Тут было партизанское «чистилище». Отсюда направляли кого в «рай», кого в «ад», а кого попросту выгоняли из лесу, предварительно завязав глаза и выведя на опушку.
Возле комендатуры, окруженный партизанами, стоял среднего роста мужчина, с интеллигентным лицом, одетый в несусветные лохмотья. На голове у него подобие берета, за плечами — мешок. Лицо чисто выбрито. По виду незнакомцу было лет около пятидесяти. Он рассказывал что-то веселое: все хохотали.
— Товарищ комиссар, это и есть писатель, — доложил комендант.
Незнакомец поклонился, протянул руку. Рука чистая, мягкая, рукопожатие крепкое. «Сейчас посмотрим, что ты за человек», — подумал я.
Вежливо спрашиваю, кто он такой и что ему нужно.
— Я член Союза писателей Жаткин. Прошу принять в отряд. Шел вместе с группой Белова через линию фронта, но перейти не смог, отбился от одной из частей.
— Не знаю такого писателя, да и наговорить можно всякое. Шпион ты, очевидно, а не писатель. Кто может подтвердить, что ты писатель? Кого знаешь из беловцев?
Жаткин назвал несколько имен. Никого из названных я не знал. Но это можно проверить: у нас было много командиров-беловцев. А пока надо хорошенько припугнуть «писателя» — пусть сам все расскажет.
Неожиданно Жаткин сказал:
— Максим Горький может подтвердить, что я Жаткин и состою в Союзе писателей.
Это уже была наглость.
— Ты чего дурака валяешь? «Горький может подтвердить [219] «. А Горький давно умер. Не морочь голову, говори, кто такой, а то пожалеешь, да будет поздно.
Жаткин попросил нож. Он покопался в своих лохмотьях, распорол подкладку пиджака, вытащил небольшую красную книжечку и с лукавой улыбкой протянул мне. Это было удостоверение, подтверждающее, что Петр Лазаревич Жаткин действительно является членом Союза писателей. Фотография не оставляла никакого сомнения, что перед нами именно тот человек, который на ней изображен. А внизу действительно стояла подпись Максима Горького. Эффект был полный. Лично я впервые в жизни встретил «живого» писателя. Правда, раньше мне довелось раза два видеть Михаила Васильевича Исаковского. В тридцатых годах он приезжал в Ельню, где прошла его молодость и где он в первые годы Советской власти редактировал районную газету. Но то было в мирное время, совсем в другой обстановке. А тут лес, партизаны, блокада — и вдруг является писатель. Больше того, Жаткин заявил, что с ним прибыл еще один писатель — Борис Шатилов. Книг ни первого, ни второго я тогда не читал и даже не предполагал, что есть такие писатели на свете. Но делать нечего: раз сам Горький «подтвердил», то не пропадать же людям, придется взять их к себе, накормить, а потом будет видно, что к чему. Я повел Жаткина и Шатилова в штаб полка.
Казубский, Хотулев и особенно Зыков сначала восприняли их приход с большим неудовольствием: и так, мол, много нахлебников, а продовольствие подходит к концу, и добыть его пока негде. Однако общительность и неунывающий характер Жаткина сломили лед недоверия, к нему стали хорошо относиться. Он оказался замечательным рассказчиком, и партизаны с удовольствием часами слушали писателя.
Вскоре в отряде таким же путем появился еще один неожиданный человек — астроном, лектор Московского планетария Вениамин Штифиркин. Это тоже был человек в летах, но он не имел ни малейшего представления о жизни, а знал лишь свою астрономию. Малоразговорчивый, даже несколько мрачный, но неизменно вежливый и предупредительный, астроном был полной противоположностью писателю. И несмотря на это, они быстро нашли общий язык. Сначала по собственной [220] инициативе, а потом и по нашей просьбе Жаткин и Штифиркин довольно интересно и умело заполняли досуг партизан.
Партизаны окрестили Вениамина Штифиркина Витамином-Звездочетом. Имя Вениамин в наших краях редкое и непонятное, а вот слово «витамин» за последние месяцы у всех в зубах навязло. Дело в том, что употребление в большом количестве мяса при недостатке соли и хлеба, не говоря уже о витаминах, тяжело отразилось на здоровье многих бойцов. На почве авитаминоза в полку вспыхнул язвенный стоматит. Особенно сильно страдали от него малоподвижные люди, и в том числе Василий Васильевич Казубский. Десны у него кровоточили, зубы шатались.
Когда в лесах появилась черемша, мы ее ели в невероятных количествах и спаслись от неминуемой эпидемии. Короче говоря, слово «витамин» не сходило с наших уст. Этим популярнейшим словом и окрестили Штифиркина. Партизаны частенько незлобиво подшучивали над Витамином, но он не обижался. Поводов же было больше чем достаточно.
Я уже говорил, что Штифиркин совершенно не был приспособлен к боевым условиям жизни. Другое дело Жаткин. Он быстро освоился, раздобыл котелок, построил шалаш. Партизаны то подбрасывали общительному писателю продуктов из своего пайка, то приглашали к котелку.
Со Штифиркиным же сложилось по-другому. Через несколько дней я узнал, что астроном попросту голодает. Достать продукты было негде, а попросить он то ли боялся, то ли стеснялся. Я пожурил Харламповича, приказал взять Витамина на довольствие и выделять ему столько же продуктов, сколько получают все остальные. Паек, правда, был скудным, но с голоду никто не умирал.
Через несколько дней выясняется, что Штифиркин по-прежнему живет впроголодь. То, что можно было съесть всухомятку, он съедал, а мяса или супа не варил: не было котелка. Пришлось позаботиться и об этом.
Наступило время готовить аэродром для отправки на Большую землю офицеров-беловцев и наших раненых. [221] С этой целью мы вновь заняли деревни Старые и Новые Луки и поселок гортопа. Рядом с Луками было несколько полей. Подполковник Войт, оказавшийся в числе офицеров-беловцев, знал в этом деле толк. Обмерив однажды на рассвете поля, он пришел к выводу, что здесь вполне можно принимать небольшие самолеты. В Москву, в штаб фронта, полетели радиограммы о том, что аэродром готов. Оттуда ответили, что каждую ночь будут высылать по десять По-2.
Началась эвакуация командного состава частей Белова. В числе первых вылетел майор Солдатов, возглавлявший по приказу штаба фронта офицеров-беловцев. Он составил график очередности отправки офицеров. Следить за отправкой, быть старшим по всем вопросам эвакуации Солдатов назначил меня. Хлопот с этим делом оказалось порядочно, но помаленьку все наладилось.
Прибывавшие за беловцами самолеты обязательно доставляли нам что-нибудь из продовольствия и медикаментов. Но больше всего радовались партизаны, когда находили среди грузов табачок. С каждой группой беловцев мы эвакуировали и своих тяжелораненых.
Подполковник Войт сказал мне перед отлетом:
— Послушай, комиссар, отправь со мною своего братишку Лешку. Он еще ребенок, а впереди у вас тяжелые бои. Детское ли это дело? В советском тылу парнишка не пропадет. Обещаю, что помогу, а в случае чего — усыновлю, если вы с матерью не будете против.
Поразмыслив и посоветовавшись с Василием Васильевичем, я решил отправить на Большую землю и Лешу, и Сашу. К этому времени улетели почти все ребятишки, теперь пришла Лешина очередь. Я просил его передать привет Наташе, маме, поцеловать Славочку (я еще не знал о его гибели), а главное — заботиться о них. Лешка пообещал все исполнить в точности. Самолет набрал скорость, оторвался и вдруг кувырком полетел на землю. К месту аварии бросились партизаны, а я даже не мог покинуть взлетную площадку: приближался рассвет, мы торопились отправить оставшиеся машины.
Какова же была моя радость, когда через несколько минут ко мне подбежал живой и невредимый Лешка и сообщил, что самолет действительно разбился, но все [222] люди живы и нет даже раненых, все отделались ссадинами и синяками. Самолет, оказывается, зацепился за высокую ель. Леша и Саша улетели следующей ночью.
Во время эвакуации беловцев и после нее с самой лучшей стороны показали себя бесстрашные советские летчики. Летая под постоянным обстрелом, каждую минуту рискуя жизнью, они четко выполняли самые сложные задания. Особой любовью пользовался у партизан бесстрашный летчик Тимофей Ковалев, коренастый, добродушный, застенчивый смоленский парень. Памятной ночью 17 июня 1942 года именно его самолет взял в Мутищах Наташу и маленького Славочку. Недалеко от линии фронта самолет был подбит, но летчик мастерски посадил его на «ничейной» земле. Славочку убило осколком снаряда. Под вражеским обстрелом Ковалев доставил Наташу с мертвым ребенком на руках в ближайшую воинскую часть, а затем с помощью танкистов отправился выручать самолет и вытащил-таки его за линию своих окопов.
Ковалев еще много раз прилетал к партизанам. Позднее с ним улетел начальник нашего штаба Иван Тимофеевич Хотулев, вместо которого был назначен Николай Сергеевич Дупанов, молодой, образованный офицер, закончивший перед войной военно-химическую академию.
С Ковалевым на доклад в штаб фронта вылетал Михаил Осташев. Еще раньше, до прихода беловцев, с ним улетел батальонный комиссар А. И. Разговоров. Ковалев прилетал к нам и тогда, когда у нас не было аэродрома. Он сбрасывал грузы прямо на сигнальные костры. Чтобы не допустить ошибки, он, бывало, снизится до самых верхушек елей, приглушит мотор и кричит:
— Эй, партизаны, волки лесные! Вы это или нет?
Партизаны, узнав Тимофея по голосу, хором отвечали:
— Мы!
— Черт вас разберет, а может, вы полиция? Кто у вас командир?
— Батя!
— А комиссар?
— Андрей!
— Ну что с вами делать? Получайте груз, хотя и не хочется вам его сбрасывать: поздно вы сегодня зажгли костры. [223]
Когда мы ожидали самолеты, из штаба фронта по рации нам сообщали, какие должны быть сигнальные костры и ракеты. Каждую ночь сигналы меняли. Делалось это для того, чтобы немцы не засекли их и не посадили советские самолеты на свои аэродромы. Обычно сигнальные костры зажигали лишь после того, как слышался гул моторов. Случалось и так: зажжем костры, а самолет окажется вражеским, и тогда вместо ожидаемых грузов на наши головы летят бомбы.
Бывало и по-другому. Немецкий самолет-разведчик засекал сигналы партизан и сообщал о них на свои прифронтовые аэродромы. Там зажигали такие же костры. На эту хитрость иногда попадались наши летчики. Тимофей Ковалев, например, дважды садился на немецкий аэродром. К счастью, инстинкт опытного летчика подсказывал ему не выключать мотор. Сообразив, что произошла ошибка, Ковалев немедленно взмывал в воздух, оставляя с носом бегущих к самолету врагов. В этих случаях его машина прибывала к нам изрешеченная пулями.
В общей сложности Ковалев лично сделал 55 вылетов к партизанам, а авиаэскадрилья, которой он командовал, совершила 850 вылетов в партизанские отряды.
В ходе эвакуации командного и политического состава из корпусов Белова и Казанкина нам встречалось немало трудностей. Совсем плохо стало с продовольствием. 3 июля 1942 года мы сообщали Г. К. Жукову:
«Посадочную площадку Новые Луки исходу дня 2.7.42 г. противник взял свой контроль, занял ее окраину, поэтому принять самолеты эвакуацию начсостава ночью 3.7.42 г. не могли. Ведем поиски новой посадочной площадки.
Полагаю работу по эвакуации возобновить в ночь на 5.7.42 г.
В ночь на 4.7.42 г. самолеты для эвакуации комначсостава не высылайте.
Для частей Белова, Казанкина прошу усилить выброску продуктов, в том числе соли, махорки, спичек. Если не будет массовой выброски продуктов, положение питанием личного состава этих частей катастрофическое.
Казубский, Юденков».
Об этом же радировали штабу фронта и офицеры-беловцы. Но постепенно все трудности были преодолены. Эвакуация беловцев заканчивалась. Однажды ночью последние [224] офицеры, сопровождаемые партизанами, шли цепочкой по лесной дороге к аэродрому. Где-то посередине шел и я вместе с Ильей Кошаковым. Было тихо, лес дремал. И вдруг Кошаков вполголоса, очень задушевно запел:
Присядь-ка рядом, что-то мне не спится —Неизгладимое впечатление произвела на меня эта песня. И дело, очевидно, не столько в самой песне, а в словах, в том, кто ее пел и где. Мы действительно не спали, чтобы могла спать перед трудовым днем любимая столица Москва...
Самолеты ушли вовремя и благополучно. Той же ночью мы сняли наши посты, и партизанский аэродром перестал существовать. Практически он стал бесполезен. Немецкая авиация отлично знала его. Вокруг появились артиллерия, зенитки. И каждый прилет самолетов сопровождался бомбежками, артиллерийским обстрелом. Если нам в будущем понадобится аэродром, то мы его сумеем организовать в другом месте.
Ликвидируя аэродром у Старых Лук, мы, помимо всего прочего, хотели показать, что покидаем этот район. Заодно решили напасть на деревню Болоновец, выбить оттуда фашистов, добыть продовольствия. Там у нас было припрятано немало хлеба, а у жителей находился оставленный партизанами скот. А с продовольствием в последнее время стало совсем плохо: давно уже не было даже хлеба.
Еще тогда, когда мы отправляли последние самолеты с беловцами и тяжелоранеными партизанами, как-то рано утром Василия Васильевича разбудил майор из офицеров-беловцев и встревоженно сказал:
— Что делать, Батя? Есть нечего, люди начинают пухнуть.
Казубский вызвал Харламповича. [225]
— Дело с продуктами совсем дрянь, люди начинают пухнуть от голода. Зарежьте лошадь Андрея.
— Что ты, Батя, да разве можно убивать такую лошадь! Ведь ей цены нет. Это чистокровный английский рысак. Я таких отроду не видел. Да и от комиссара что мне за это будет? Помнишь, как он меня за чарку самогонки в баню посадил? Не могу, Батя!
— Жалко, конечно, Немца, но что поделаешь: надо. А с комиссаром я поговорю сам, не беспокойся.
Немца зарезали и несколько дней продержались...
Нападение на Болоновец было назначено на полночь. Напросился пойти в бой и Вениамин Штифиркин. Я подарил ему наган, кто-то из партизан дал винтовку и научил ею пользоваться. И вот мы подобрались к самой деревне. Ждем сигнала. Мы знаем, что сигнал будет ровно в полночь. Наши разведчики уже в деревне, но до полуночи еще часа два. Партизаны завернулись в плащ-палатки, в пиджаки и, укрывшись таким образом от комаров, дремали. Спал и Штифиркин. Кто-то решил над ним подшутить. Разбудили и говорят:
— Витамин, вставай, сейчас наступаем, уже были ракеты.
Штифиркин взглянул на звездное небо и спокойно ответил:
— Сейчас только без четверти одиннадцать, а нападение назначено на двенадцать.
Партизаны сверились по часам: точно. Вот так астроном! Минут через сорок шутку повторили. И снова Вениамин без ошибки определил время по звездам. Ребята прониклись к нему еще большим уважением.
В полночь в небо взвились ракеты. Мы довольно успешно провели бой и вернулись на свою базу с хлебом и скотом.
Подходило к концу наше вынужденное безделье. Основные силы врага ушли из Ельнинского района. Правда, оставалось еще много немецких карательных отрядов и полицейских, но расправиться с ними было проще. Наступал новый этап в боевой жизни полка. Условия сложились так, что продолжать борьбу крупным партизанским соединением стало невозможно. Надо было расформировать полк на более мелкие подразделения. [226]
Партизаны меняют тактику
Через несколько дней после налета на Болоновец мы ухитрились еще раз посадить самолет у деревни Старые Луки. Из штаба фронта для вручения наград прибыл полковой комиссар Бондаренко. Приказом по войскам Западного фронта от 9 и 10 июля 1942 года 310 партизан полка имени Сергея Лазо награждались орденами и медалями Советского Союза, в том числе 13 человек — орденом Ленина и 56 — орденом Красного Знамени. Среди награжденных орденом Ленина были Казубский, Гусев, Зыков, Хотулев, я, Иван Ткаченко (посмертно).
В течение 16, 17 и 18 июля в Мутищенском лесу на лесной поляне, окруженной могучими елями, происходило вручение наград. Это была большая радость. Омрачало ее только то, что многие из награжденных пали в жестоких боях с оккупантами. Я был очень болен и еле доплелся до места вручения наград, а речи произнести не смог.
Первым выступил полковой комиссар Бондаренко, поздравивший партизан с высокими правительственными наградами. Взволнованную речь произнес Василий Васильевич. Он подвел итоги боевой деятельности полка за полгода. Итоги оказались внушительными. Лазовцы уничтожили за это время свыше 9 тысяч фашистских солдат и офицеров, 22 вражеских танка, 11 бронемашин, 162 грузовика, сбили один самолет «Ю-88», подорвали большое количество мостов, вывели из строя многие линии связи. Благодаря партизанам в Ельнинском районе фактически не действовали ни железная дорога Смоленск — Сухиничи, ни большаки Ельня — Починок, Ельня — Спас-Деменск, Ельня — Рославль и Ельня — Дорогобуж. Сама Ельня в течение полугода находилась в партизанской блокаде. Для вражеского гарнизона этого города единственным средством сообщения многие месяцы являлась только авиация.
Любопытно, что в течение всего 1942 года и даже в начале 1943 года Ельнинский и Глинковский районы были недосягаемы для фашистских ставленников из Смоленского окружного управления, так как в этих районах произошло всенародное партизанское восстание и власть находилась многие месяцы в руках партизан. [227]
Фашисты и их холуи не получили из этих районов ни сырья, ни продовольствия. И только в середине мая 1943 года, как о том сообщала фашистская газета «Новый путь», Смоленское окружное управление приняло Ельнинский и Глинковский районы в свое ведение. Таким образом, почти два года, несмотря на оккупацию, хозяевами в этих районах были не фашисты и их ставленники, а народные мстители.
За полгода боев партизаны-лазовцы взяли в плен около 150 вражеских солдат и офицеров, захватили более 500 подвод с различными грузами, много тысяч винтовок, автоматов, пистолетов, более миллиона патронов и снарядов. Обо всем этом Василий Васильевич рассказал в своем выступлении. Об этом же мы написали в своих письмах Верховному Главнокомандующему и командующему Западным фронтом.
После Казубского слово брали Тютюнников, Харлампович, Богданович. Партизаны клялись, что в ответ на высокие награды будут еще беспощаднее бить врага.
Не обошлось и без курьезов. Когда зачитали список и стали вызывать награжденных, Александр Иванович Богданович, наш хороший скромный товарищ, начальник штаба одного из батальонов, расплакался и заявил:
— Какая-то ошибка вышла. Не могли меня наградить, да еще орденом Красной Звезды. А если и наградили, то ни за что. Знал бы Калинин — вычеркнул бы меня из списка.
Александру Ивановичу объяснили, что никакой ошибки нет и награда принадлежит ему по праву. Старый русский офицер встал на одно колено, принял награду, поцеловал орден и вновь заплакал.
Лазовцы сдержали клятву и в ближайшие дни нанесли врагу серьезный удар. А случаи для стычек предоставлялись почти ежедневно. Захватчики и их наемные помощники по-настоящему не представляли, сколько в лесу партизан, считали, что нас единицы, и обнаглели. С каждым днем группы врагов проникали все дальше в лес. Этого мы стерпеть не могли: лес — наша вотчина, да и период временного затишья кончился.
Однажды гитлеровцы дошли почти до штаба полка. Очевидно, их вел местный полицейский, хорошо знавший лес. По пути они натолкнулись на госпиталь. Бывшие в госпитале за старших Черкасов и военврач 2 ранга [228] Флоренский растерялись и отошли в лес, покинув раненых. И здесь произошло непредвиденное. Наш австриец Леопольд Фейсель бросился за пулемет и начал поливать огнем наступавших фашистов. Ему помогали выздоравливавшие раненые. Вскоре на помощь примчались бойцы штабной роты во главе с Володей Присовским. С другой стороны ударил Сережа Голиков, отважный разведчик из батальона Пялова. Враги не только вынуждены были бежать, но и потеряли много убитыми и ранеными.
О героическом поступке Леопольда немедленно узнали все партизаны. Казубский и я сейчас же направились в госпиталь. Прежде всего в присутствии раненых и партизан штабной роты и 3-го батальона мы поблагодарили Фейселя за верность и решительность. Казубский обнял и поцеловал его. Австриец так расчувствовался, что прослезился.
Затем стали разбираться, почему Черкасов, Флоренский и другие, которые обязаны были защищать раненых, покинули боевой пост. Разнос Черкасову был страшный. Он стоял, понуря голову, готовый провалиться сквозь землю. Прежде чем принять решение, Казубский посоветовался с ранеными партизанами.
— Черкасова простить нельзя, — сказал командир полка. — Он заслуживает смерти. Решайте, товарищи, сами.
В прошлом Черкасов хорошо сражался с врагом и имел большие заслуги. Партизаны знали это и единодушно выступили против смертной казни.
На второй день в госпитале и во всех подразделениях полка был зачитан следующий приказ:
Приказ № 88
1.7.1942 г. Мутищенский лес.
Обстановка усложняется, противник проникает в лес. Приказываю:
1. Усилить охрану, оборону постов. Комбатам лично расставить засады на дорогах, просеках. Не допускать проникновения немцев в лес. Кто оставит без разрешения засаду — будет расстрелян.
2. За плохую охрану госпиталя военврачу 2-го ранга Флоренскому, комиссару Черкасову, командиру охраны Михайлову объявляю строгий выговор с предупреждением. [229]
Предупреждаю, за подобный поступок в будущем — расстрел...
3. Назначить командиром госпиталя Шанина С. И.
4. Со всеми партизанами провести беседы, подняв боевой дух каждого бойца и боеспособность подразделений в целом.
5. Приказ довести до всех бойцов.
Командир полка майор Казубский
Военком батальонный комиссар Юденков
Нач. штаба майор Хотулев
Помимо мер по усилению бдительности в полку были осуществлены и другие мероприятия. В частности, были заминированы все дороги, тропинки, танкодоступные места. Каких только сюрпризов не подготовил фашистам наш начальник инженерной службы инженер Иван Степанович Андрианов! Тут были и минные поля, и фугасы, и специальные приспособления на ветвях деревьев, у самой дороги. Стоит зацепиться за тоненькую проволочку, протянутую через дорогу, как на ветвях взрывается мина или фугас.
И. С. Андрианов был вообще замечательным мастером своего дела. Весной 1942 года нам никак не удавалось взорвать большой мост через Десну на шоссе Москва — Варшава недалеко от районного центра Екимовичи.
И вот там, где мы не могли решить задачу всем полком, ее просто и без потерь решил Иван Степанович, предложивший осуществить взрыв при помощи мин с часовым механизмом, пущенных на плотах под мост. Он точно рассчитал скорость течения воды, силу ветра, расстояние до моста. Предварительно было проведено несколько репетиций. Затем партизаны изготовили три небольших плота, на каждый погрузили килограммов по сто взрывчатки. Ночью плоты бесшумно подвели к расчетной отметке, метрах в ста от моста, и через определенные промежутки времени стали пускать их вниз по течению.
Нам очень пригодилось, что плотов было именно три. Река у моста, оказывается, была перегорожена кольями, опутанными колючей проволокой. Взрывом первого плота разметало все препятствия на пути к мосту. Саперы во главе с Иваном Степановичем находились в это время в укрытии. Андрианов очень тревожился, что от детонации полетят к чертовой матери и остальные плоты. Но [230] получилось просто здорово: взрывы второго и третьего плотов не только снесли мост, но и уничтожили его охрану. Движение к фронту по шоссе Москва — Варшава прекратилось на несколько дней.
И это только один эпизод из боевой практики Ивана Степановича. К глубокой печали всех партизан, вскоре после создания сплошных минных полей в лесу Иван Степанович подорвался, разбирая немецкую мину с секретом. Мы похоронили нашего дорогого друга в Мутищенском лесу. Ушел из жизни еще один хороший человек, беспощадно и с большим искусством боровшийся против врага.
Мы успешно отражали нападения захватчиков, и у нас было еще достаточно боеприпасов, на многих участках вокруг леса и в самом лесу были созданы неприступные и хитроумные минные поля, «сюрпризы», завалы, и все же мы чувствовали: долго не продержаться. Нужно было менять тактику. Это понимало командование полка, это хорошо представляли в штабе фронта и в Западном штабе партизанского движения.
Иногда и сейчас я слышу от бывших партизан, состоявших в отрядах, которые постоянно применяли рейдирование, что, мол, захват и длительное удержание партизанских краев, что оборона — это не партизанская тактика. Более того, в их речах нередко проскальзывает мысль даже об ошибочности подобной тактики. Не вступая в полемику, мне все же хочется высказать по этому поводу несколько соображений.
Я уже отмечал, что партизаны занимали районы, удерживали их и, используя различную тактику, перешли к обороне летом 1942 года не по собственной инициативе, а по приказу высших воинских начальников. Не выполнить приказа мы просто не могли. Кто из партизан, осуждающих тактику существования крупных соединений и создания больших партизанских краев, пошел бы на такой шаг? Ясно, никто. Но полк имени С. Лазо действовал не обособленно, а являлся составной частью общих сил, громивших врага, и мы обязаны были выполнять требования военного командования.
Сто раз прав генерал-полковник П. А. Белов, когда пишет:
«Партизаны перешли к обороне, удерживали районы [231] не по собственной инициативе, а по приказу высшего командования. Например, 4 мая 1942 года штаб Западного фронта радировал мне: «Вы с 4-м воздушнодесантным корпусом и партизанскими отрядами должны удержать занятую территорию во что бы то ни стало, Донесите, что вам нужно для создания всех условий упорной и непреодолимой обороны».
Расчет командования Западного фронта был ясен. Оно надеялось осуществить летом 1942 года наступление на западном направлении. И если бы такое наступление состоялось, то советские войска получили огромную поддержку от беловцев и партизан и смогли бы почти без боев продвинуться в сторону Смоленска. Но наступление осуществлено не было. Группа Белова ушла через линию фронта. Партизанские края были ликвидированы. Действовать по-старому дальше было невозможно.
Еще 12 мая 1942 года бюро Смоленского обкома ВКП(б) обсудило вопрос о состоянии партизанского движения. Было принято специальное решение о направлении в Дорогобужский партизанский край оперативной группы руководящих работников в составе секретаря обкома партии тов. Пайтерова, работников обкома партии товарищей Трегубова и Калининой, секретаря обкома комсомола Винокурова, работника облисполкома тов. Залесского. Этой оперативной группе поручалось руководить работой партийных, советских, комсомольских организаций и колхозов, а также организовать партийно-массовую работу среди трудящихся оккупированных районов и партизан.
В этом же решении было сказано:
«Обязать Дорогобужский, Глинковский и Ельнинский райкомы ВКП(б) и штабы партизанских отрядов «Дедушка», им. 24-й годовщины РККА и «Лазо» направить небольшие партизанские отряды в тыл противника на территорию Екимовичского, Рославльского, Куйбышевского, Стодолищенского, Хиславичского и Шумячского районов. Установить связь с имеющимися там партизанскими отрядами и организовать еще шире партизанское и повстанческое движение в этих районах, поднимая трудящихся на активную борьбу с немецкими оккупантами за освобождение районов от фашистских захватчиков».
Несколько позднее Центральный штаб партизанского движения, возглавляемый П. К. Пономаренко, и Смоленский [232] обком ВКП(б) дали в Дорогобуж тов. Пайтерову следующую директиву:
«Приступите к рассредоточению и выводу из района Дорогобуж — Глинка — Ельня не менее 50 проверенных в боях отрядов партизан по 40–50 человек в каждом с задачей дезорганизации тыла противника, нарушения основных коммуникаций, особенно железной дороги и автомагистралей Смоленск — Рославль — Брянск — Орел, Рославль — Кричев — Могилев. Обусловьте порядок связи с уходящими отрядами. Об обстановке в районах информируйте. Директиву доложите товарищу Белову. Обеспечьте исполнение директивы».
Замысел был правильный и разумный. Однако осуществить его сразу не удалось: началось наступление противника на беловцев и партизан, развернулись жестокие бои.
За несколько дней до прихода в наш район частей Белова к нам прибыли из-под Дорогобужа Николай Семенович Шараев и Абрам Яковлевич Винокуров, направленные секретарем Смоленского обкома партии товарищем Пайтеровым.
«Большевистский привет вам, дорогие товарищи Казубский В. В. и А. Юденков! — писал Пайтеров.
К вам направляю от обкома ВКП(б) тов. Шараева Н. С. и от комсомольцев тов. Харитонову{6}.
Тов. Шараев имеет очень важное задание обкома ВКП(б), и в этом ему необходимо оказать помощь от вашего партизанского отряда Лазо. Просим вместе с тов. Шараевым направить небольшой отряд в глубокий тыл противника, а в этом есть необходимость.
Нам в обком ВКП(б) сообщили, что в Ершичском районе нашей области нет немцев, но там и не восстановлена Советская власть. Неплохо бы в Ершичи направить наших людей, установить власть Советов и расправиться с предателями Родины. Кроме того, там необходимо создать крепкий партизанский отряд, костяком которого явятся ваши партизаны...
Желаю успеха в боях против немецких оккупантов.
Привет товарищам-партизанам партизанского отряда имени Лазо.
Секретарь Смоленского обкома ВКП(б) Пайтеров». [233]
Два молодых парня, невысокого роста, крепко сложенные, жизнерадостные и вместе с тем серьезные в связи с возложенной на них ответственной задачей — такими предстали перед нами Шараев и Винокуров. Это были хорошие люди, беспредельно преданные Родине и готовые отдать за нее жизнь.
В те дни об отходе Белова к линии фронта мы ничего не знали и жили довольно «спокойной», нормальной жизнью. Николай Шараев сделал в нашем полку доклад о решениях IX пленума Смоленского обкома партии. Пленум проходил в апреле 1942 года в Москве, в здании Музея В. И. Ленина, и рассмотрел вопрос о задачах областной партийной организации в Великой Отечественной войне, подвел итоги партизанской борьбы в тылу врага, принял решение еще шире развернуть партизанское движение, придав ему характер всенародной партизанской войны. В этом плане поручение, данное обкомом партии Шараеву и Винокурову, выглядело весьма важным. И командование полка было готово пойти им навстречу. Однако начавшиеся бои по прикрытию войск Белова, а затем эвакуация беловцев на самолетах, эвакуация тяжелораненых, блокада и другие обстоятельства несколько задержали выделение отряда для Шараева и Винокурова.
Конечно, в создавшейся обстановке посылать в Ершичи «небольшой отряд», как писал Пайтеров, было нецелесообразно. Лес фашисты блокировали, полк со всех сторон был окружен плотным кольцом немецких и полицейских отрядов. В этих условиях в Ершичи мог успешно пройти (а дорога туда неблизкая и опасная) только крупный отряд, который и был послан несколько позднее.
Согласно приказу № 78 по полку имени Сергея Лазо от 23 июня 1942 года, с целью дальнейшего развития партизанского движения, расширения зоны деятельности и создания второй базы полка имени Лазо в районе Шумячи — Ершичи туда направлялся особый отряд капитана Клюева в полном боевом составе, со всем вооружением и имуществом. Командиром отряда был назначен старший политрук Г. И. Кезиков, комиссаром — Н. С. Шараев, заместителем командира отряда — В. П. Клюев, секретарем партбюро — А. Я. Винокуров.
В приказе специально оговаривалось, что отряд подчиняется [234] командованию полка Лазо, держит с ним постоянную связь, информирует о боевой и разведывательной деятельности. Но это, пожалуй, было лишним: держать связь и поддерживать общение за сотни километров было весьма трудно, ведь вся территория между полком и отрядом была занята врагом.
Отряд под командованием Кезикова и Шараева ушел от нас 27 июня 1942 года и благополучно прибыл в район Ершичей. По поводу этого перехода Василий Петрович Клюев записал в своем дневнике:
«13.7.42 года. Переход завершен. Этот переход вполне можно назвать железным потоком. Люди холодные, голодные, мокрые, измученные, как тени, шли и шли, гонимые одним желанием — борьбы... Борьбы, с кровопийцей 20 века Гитлером. За этот период мы прошли свыше 200 клм, имея 2-х убитых. Отряд... через 2–3 дня развернет свою истребительную работу... Население не верит своим глазам, чтобы такая масса партизан находилась в тылу врага».
Вскоре новый отряд развернул активную боевую деятельность и численно вырос. Если из Ельнинских лесов ушло примерно 250 человек, то в Ершичских лесах отряд увеличился до тысячи человек. В конце октября 1942 года он был переименован в 5-ю Ворговскую партизанскую бригаду, также принявшую имя Сергея Лазо.
На базе нашего полка было создано еще несколько партизанских отрядов, действовавших самостоятельно. В их числе ушедший в южные районы области отряд имени Суворова в количестве 286 человек во главе с капитаном Ермаковым, отряд Спивака (70 человек), отряд Путякова и Черепанова (100 человек), отряд Сивакова (70 человек), сводный отряд под командованием майора Бойченко и другие. В общей сложности из числа лазовцев было создано около десяти довольно крупных партизанских отрядов.
Таким образом, в соответствии с приказом штаба Западного фронта и штаба партизанского движения, партизанский полк имени Сергея Лазо к концу июля был разукрупнен. С разрешения командования полка около 450 пожилых и больных партизан перешли через линию фронта в советский тыл.
На старой базе в Мутищенском лесу продолжал оставаться отряд под командованием Казубского, в котором еще насчитывалось до четырехсот бойцов, не считая [235] тех, кто находился на излечении. Нас связывало наличие большого числа раненых, и мы пока не могли покинуть занимаемый район, хотя и оставаться было опасно.
К лету 1942 года крупным партизанским соединениям не удавалось использовать поблизости от своих баз истинно партизанскую тактику — внезапность и дерзость: враг постоянно был начеку. Балтутино повторить было трудно. Однако мы сдерживали вокруг себя большие силы врага, что уже само по себе являлось серьезным подспорьем для советских войск, сражавшихся на фрон» те. Кроме того, лазовцы продолжали боевые действия с помощью рейдовых диверсионных отрядов. Достаточно сказать, что лишь с 17 по 30 июня нам удалось уничтожить 150 немецких солдат и офицеров, шесть танков, танкетку, легковую машину с видными военными чинами и взорвать два моста.
Вскоре после того, как разукрупнение полка было в основном закончено, из штаба Западного фронта поступил приказ: командиру полка Казубскому и мне, как комиссару, прибыть в штаб фронта для доклада Военному совету.
А между тем зарядили беспрерывные, нудные дожди. Пришлось основательно подремонтировать сделанные на скорую руку шалаши. И тут сказался характер каждого. Одни делали все обстоятельно, добротно, другие кое-как. Особенно «отличились» Игнат Гузов (Ермолай) и Вениамин Штифиркин. Они ободрали два еловых ствола, сняв с каждого полосу коры, примерно метра два длиною и около метра шириною, поставили по четыре тоненьких жердочки и укрепили на них кору. Издали такие «шалаши» казались столами на высоких ножках и вызывали бесконечные шутки и насмешки. Они не укрывали ни от дождя, ни от ветра.
Особенно потешался Юшка Сидоренков, работавший до войны милиционером на железной дороге и ставший у нас бесстрашным разведчиком и подрывником.
— Витамин, а почему тебе до сих пор не построили настоящего шалаша, как у Бати или у Андрея-комиссара? — серьезно спрашивал он Штифиркина.
— Не знаю. А разве должны построить?
— Конечно, должны.
Тут в разговор вмешивается кто-нибудь из партизан: [236]
— Да что ты, Юшка, ерунду порешь? Кто ему будет шалаш строить? Ведь и Батя, и комиссар, и Зыков сами себе строили шалаши вместе с адъютантами. Пусть и Витамин сам строит.
— Вы знаете, я бы построил... Но, признаться, мне этого никогда не приходилось делать, и я, очевидно, не сумею.
— Хорошо, Витамин, это дело я беру на себя, — вновь вступал в разговор Юшка. — Партизан Труфанов! — обращался Юшка к своему товарищу. — Завтра же бери людей, начинай вырезать лес. Будем Витамину дом строить.
Труфанов вскакивал, вытягивался, брал под козырек и самым серьезным образом говорил:
— Слушаюсь, товарищ командир! Завтра же начнем заготавливать лес. Какую хату будем строить — пятистенку или обыкновенную?
— Давай пятистенку, в одну половину писателей поместим, а в другую Витамина.
Как ни странно, но Штифиркин принимал все это за чистую монету:
— Да вы не беспокойтесь, товарищи, нам на троих и одной комнаты хватит...
Проходит несколько дней. По-прежнему льют проливные дожди. Снова Штифиркин обсушивается и греется в Юшкином шалаше. Туда уже набилось полным-полно партизан послушать побасенки и балагурство Юшки. А Юшка и рад стараться.
— Ну как, Витамин, построили тебе дом?
— Нет, не построили.
— Как так?! А ну, позвать сюда Труфанова.
Является Труфанов.
— Ты почему не закончил дом для Витамина?
— Понимаете, товарищ командир, хату ведь на мху надо строить, а его просушить негде. Установится хорошая погода, высушим мох, тогда и закончим постройку.
В таком роде Юшка морочил голову Штифиркину, наверное, с неделю. Потом надоело, и он заявил астроному:
— Знаешь, Витамин, некогда нам сейчас дом тебе строить. Ты уж как-нибудь сам себе шалаш сооруди, а не то переходи в мой, вместе жить будем.
Вениамин тут же перебрался к Юшке. Жили они [237] дружно, хотя Юшка и не упускал случая подурачиться и беззлобно пошутить над астрономом.
Кто тогда знал, что им уготована одинаково трагическая судьба. Юшка погиб в бою, а Вениамин Штифиркин во время стычки попал в руки к врагу. Его заставили вести в лес карательный отряд и указать минные поля. Штифиркин отказался. Гитлеровцы набросили на шею астроному длинный кусок телефонного кабеля и погнали перед собой. На одной из лесных дорог Штифиркин подорвался на мине, а каратели бросились назад. Позднее, найдя труп нашего партизанского астронома, мы с болью в сердце похоронили его в дремучем Мутищенском лесу.
...Наконец дожди утихли. Но рядом с нашей базой самолеты посадить было трудно: вокруг леса множество гитлеровцев, у них тяжелые минометы и артиллерия. И все же мы попытались посадить самолет у деревни Старые Луки. Фашисты стали обстреливать аэродром. Мы дали сигнал ракетами, и самолет, сделав круг, ушел в Москву.
Решили попробовать принять самолет у Нарышкинского леса. Связались с командиром отряда Путяковым. Он сообщил, что дело это реальное, немцев поблизости мало, а с полицией справимся без труда. Однако и на этот раз вышла неудача. В пути мы несколько раз натыкались на засады и в конце концов повернули назад.
Посоветовавшись, решили сделать еще одну попытку принять самолет на опушке Леоновского леса, возле деревни Березовки. Для охраны аэродрома, который находился сравнительно недалеко от основных сил отряда, выделили целый батальон. И вот минуты прощания. Казубский подписал следующий приказ по полку:
Приказ № 89
23 июля 1942 года. Мутищенский лес.
Штаб партизанского полка имени Сергея Лазо.
В связи с моим убытием для доклада в Военсовет Западного фронта приказываю:
1. Назначить командиром полка моего заместителя майора Зыкова Леонида Лукича.
2. Военкомом полка назначить старшего политрука Гусева Ивана Павловича.
Командир полка Казубский
Военком полка Юденков
Начальник штаба Дупанов. [238]
На лесной поляне Батя прощался со своими боевыми друзьями, с которыми много месяцев сражался бок о бок против ненавистного врага. На глазах у Зыкова и Гусева были слезы. Мы тоже огромным усилием воли сдерживались, чтобы не разрыдаться.
Потом Казубский и я пошли прощаться с ранеными. Повторилась та же картина. Вот приблизился Леопольд Фейсель, робко протянул руку. Батя обнял его и поцеловал:
— Спасибо, генерал, — ответил Леопольд и заплакал.
Немецкое командование считало Казубского генералом и внушило это своим солдатам. Даже за многие месяцы пребывания у нас Леопольд так и не смог усвоить, что Василий Васильевич только майор.
Улетая на Большую землю, мы рассчитывали вскоре вернуться. В это верили и те, кто оставался в тылу. Ведь улетал от нас Осташев и снова вернулся. Но на всякий случай, в связи со сложностью обстановки, наиболее важные штабные документы решили забрать с собою. Среди них была книга приказов, списки личного состава полка, журнал боевых действий, ведомость потерь. Мы вывезли документы в полной сохранности, и сейчас они находятся в Смоленском областном партийном архиве.
...Вечерело. Надо было отправляться в путь. Разведчики, возглавляемые лейтенантом Володей Марковым, сыном учительницы одной из школ Глинковского района, давно ушли вперед. Мы вновь вытянулись цепочкой и направились к опушке, до которой нас сопровождал Зыков со штабной ротой. Здесь еще раз простились с Зыковым, Присовским и, как только получили сообщение от разведчиков, двинулись дальше.
Благополучно перешли Рославльский большак между Новоспасском и Логачевом, хотя и в первой, и во второй деревнях находились крупные гарнизоны противника. Впереди показалась Десна, а за нею невдалеке и Леоновский лес.
После переправы через реку мы несколько дней отсиживались в Леоновском лесу. Снова начались проливные дожди. Наши разведчики ежедневно отправлялись на основную базу к Зыкову: там находилась рация. Каждый день нам обещали самолеты, но из-за плохой [239] погоды они не появлялись. Питались мы кислицей, черемшой да ягодами.
И в эту трудную пору нам еще раз помогли местные жители. Рискуя жизнью, пробирались они в отряд с продуктами для партизан, хотя сами жили впроголодь.
Мы изголодались, обносились, завшивели. Нужно было срочно вымыться. И Василий Васильевич рискнул. Мы знали, что в Березовке немцев нет. Казубский послал в деревню разведчиков. Местные жители истопили все бани, и ночью мы основательно помылись.
А тучи все не разгоняло, и самолетов не было. Мы уже подумывали вернуться назад. Казубский написал об этом Зыкову. На другой день получили ответ. Это было последнее письмо от Зыкова. Написано оно было так, чтобы поняли только мы.
Вот несколько сокращенный текст этого письма:
«Привет, товарищи!
Очень переживаю за вашу судьбу. Вчера получил распоряжение встречать ежедневно (самолеты. — А. Ю.), не вылетают из-за плохой погоды. Сигналами пользуются нашими, дают такое количество (самолетов. — А. Ю.), которое обеспечивает всех.
У нас положение незавидное, особенно у Присовского и Черкасова... За ваше отсутствие забили с полсотни фрицев. Я заболел ангиной, но пока еще могу ходить и соображать. Принимаю самые крутые меры к обеспечению людей. Павлыч работает замечательно. Сергеич сам ходит на операции. (Павлыч — Гусев, Сергеич — Дуганов. — А. Ю.)
Отвечаю по существу на вопросы.
1. Выходить вам сюда не рекомендую.
2. С Бойченко и Кейзиковым не связался.
3. Табачку вышлю по горсточке.
4. Данные отряда — отдельной бумажкой.
5. От Черкасова ушел Флоренский с Пашей. Поймаем, забьем»
Привет от Володи и Леши.
Л. З.»
Зыков сообщил очень неприятную весть. Из нашего госпиталя дезертировал хирург Флоренский вместе с медицинской сестрой. Я уже дважды упоминал о нашем «трофейном» враче. И вот теперь этот тип сбежал к немцам. Поймать предателя не смогли. Он выдал фашистам [240] расположение основной базы полка, его численность, вооружение. Дорогой ценой расплатились впоследствии партизаны за свою доверчивость.
Мы послушались Зыкова и не пошли назад. А через дня два (в первых числах августа) на опушке леса возле Березовки на клеверище приземлилось около двадцати самолетов. Вместе с нами улетели на Большую землю Шура Радьков, Бондаренко и Осташев, писатели Шатилов и Жаткин, часть раненых и семьи некоторых партизан, в частности семья комиссара батальона Ратникова, мать нашего разведчика учительница Маркова и другие.
Утром мы были уже на одном из подмосковных аэродромов, а затем на машине направились в штаб партизанского движения, который находился неподалеку от Боровска. Позади остались фашистский тыл, бои, невзгоды, горечь поражений и радость побед.
После доклада штабу партизанского движения и Военсовету фронта об обстановке в тылу врага мы выхлопотали для Зыкова все необходимое и получили двухнедельный отпуск. Я поехал в Подмосковье, на станцию Вишняки, где в школе жила Наташа, а Василий Васильевич — в Городец, Горьковской области, куда были эвакуированы его семья, семья Гусева и моя мать с двумя детьми.
Две недели пробежали быстро. Я успел побывать в Городце, навестил маму, встретился с семьями Казубского и Гусева.
Затем снова Москва. Побывали у секретаря ЦК ВЛКСМ Михайлова, в Центральном штабе партизанского движения у Пономаренко. Товарищи помогли нам достать гектограф и необходимую литературу.
И вот мы под Боровском. Последняя встреча с начальником Западного штаба партизанского движения секретарем Смоленского обкома партии Д. М. Поповым, его дружеские советы и напутствия, и мы отправляемся на аэродром. Завтра будем в кругу своих друзей — лазовцев. Но самолеты в ту ночь не ушли к Зыкову. Не ушли они и на следующую ночь, и через неделю. Обстановка у него создалась столь тяжелая, что он категорически возражал против нашего вылета: он не мог принять не только самолеты, но даже парашютистов.
Время шло, а положение у Зыкова не улучшалось. Мы хотели просить Попова направить нас через линию [241] фронта пешком, но Западный штаб партизанского движения решил по-другому: вопрос о нашем вылете в тыл врага снимался. Казубского назначили начальником отдела кадров Западного штаба партизанского движения, а меня — сначала комиссаром спецшколы Западного фронта по подготовке кадров для тыла, а позднее — секретарем Смоленского обкома комсомола. В тыл врага мы больше не попали.
Лазовцы продолжают сражаться
События, о которых далее пойдет речь, развертывались без моего участия. Но читателю, видимо, интересно знать, как сложилась судьба отрядов, созданных на базе полка имени Сергея Лазо, в том числе и отряда, которым после Казубского командовал Зыков. Эти события я изложу кратко, пользуясь рассказами очевидцев и документами.
...Шли дни. В фашистском тылу все шире развертывалось партизанское движение. Дрались с оккупантами отряд Кезикова и Шараева, отряд имени Суворова. В Могилевской области (Белоруссия) действовал отряд Владимира Ивановича Маркова, начало которому положили партизаны-лазовцы. Не переставал громить захватчиков и отряд во главе с Зыковым и Гусевым, по-прежнему носивший имя Сергея Лазо, базировавшийся в Мутищенском и Леоновском лесах. Отсюда, с основной базы, партизаны совершали свои смелые набеги на вражеские гарнизоны, на шоссе, железные дороги. Действия отряда распространялись на многие десятки километров вокруг. На основной базе появились землянки, партизаны мало-мальски устроили свой быт и даже соорудили баню.
Довольно быстро вырос в крупную партизанскую бригаду отряд под командованием Кезикова и Шараева. Эта бригада великолепно сражалась с противником и причинила ему огромный урон. Среди многих удачных боев, проведенных бригадой, выдающейся является операция на станции Пригорье, проведенная 5 ноября 1942 года. По утверждению некоторых историков, эта операция по замыслу и масштабам — одна из крупнейших, [242] осуществленных партизанами во время Великой Отечественной войны.
Станция Пригорье имела для врага важное значение: здесь находилась база по разгрузке идущих к фронту немецких эшелонов. Гарнизон станции был сравнительно небольшим, но туда постоянно прибывали следовавшие на фронт воинские части. Всего в гарнизоне, по данным разведки, насчитывалось человек 250, кроме того, в селе Пригорье, в полукилометре от станции, располагался гарнизон в 110–115 человек.
После тщательной разведки партизаны решили напасть на станцию Пригорье, уничтожить противника, а затем нанести удар по селу Пригорье. Станция Пригорье находилась далеко от основной базы партизан. Чтобы осуществить операцию, им пришлось проделать 80-километровый марш по немецким тылам почти по открытой местности.
Командовали операцией начальник штаба бригады подполковник Тимофей Михайлович Коротченко и комиссар бригады Николай Семенович Шараев. В результате стремительной атаки партизаны выбили гитлеровцев и со станции Пригорье, и из села. В бою особенно отличились капитан Василий Петрович Клюев и наш старый лазовец комиссар батальона Чибиряк, сумевший в критическую минуту пробраться с группой храбрецов в тыл оборонявшихся фашистов, ударить по ним и тем самым решить исход боя в пользу партизан. В стычке Чибиряк был смертельно ранен. Подоспевшим на выручку партизанам он сказал: «Передайте товарищам, что я отдал за Родину все, что мог!»
В результате боя партизаны уничтожили около 630 немецко-фашистских солдат и офицеров (перед боем на станцию прибыло два воинских эшелона, направлявшихся к фронту). Партизаны потеряли убитыми 25 человек, 40 человек были ранены.
Об этом бое газета «Правда» писала 4 декабря 1942 года:
«Под прикрытием темноты народные мстители бесшумно сняли часовых и напали на станцию, которая несколько часов находилась в руках партизан. И только тогда, когда немцы подтянули большие силы из соседних селений, партизаны с боем отошли к намеченному ранее рубежу. Во время этого налета было уничтожено 17 самолетов, [243] стоявших на платформах, эшелон с бронетягачами, два вагона с боеприпасами, две цистерны с горючим, 13 автомашин, разгромлены склады с обувью, продовольствием и зимним обмундированием».
Кроме того, партизаны из бригады Лазо сожгли около 5 тысяч тонн сена, казармы и жилые дома, в которых размещались фашисты. Были взорваны железнодорожные стрелки, два железнодорожных моста на реках Бровка и Поповка, а также мост через реку Прожода на шоссе Рославль — Брянск.
В общем, партизаны разнесли в пух и прах все, что было можно разнести, и приостановили железнодорожное движение на этом участке на семнадцать суток.
Позднее партизаны из бригады имени Сергея Лазо нанесли еще много крепких ударов по врагу. Достаточно сказать, что за период своей деятельности они пустили под откос 56 вражеских эшелонов, уничтожили три танка, двести автомашин, убили и ранили несколько тысяч немецких солдат и офицеров. В дневнике боевых действий бригады имеется 162 записи об операциях, проведенных лазовцами в районе Клетнянских лесов. Особенно эффективной была их диверсионная деятельность. Командование бригады все время требовало боеприпасов и взрывчатки. В личном письме на имя секретаря обкома партии и начальника Западного штаба партизанского движения комиссар бригады Николай Шараев писал:
«Нам сбрасывают самолетами сухари. Очень благодарны, это большая помощь нам. Но сухарями стрелять невозможно. Зато с патронами хлеб всегда добыть можно. Давайте вместо сухарей патроны, мины, гранаты».
Несмотря на исключительно тяжелые условия, в которых приходилось воевать партизанскому отряду имени Сергея Лазо под командованием Зыкова и Гусева, он тоже наносил ощутимые удары по врагу. В сентябре 1942 года майор Зыков сообщил начальнику Западного штаба партизанского движения Д. М. Попову, что за август отряд подорвал 26 автомашин с пехотой и грузом, одну бронемашину, осуществил восемь налетов на гарнизоны врага, в результате которых уничтожил 357 солдат и офицеров противника.
Отряд Зыкова перешел на тактику «охоты»: устраивал засады, диверсии на шоссейных и железных дорогах, [244] выслеживал небольшие группы вражеских войск. С августа 1942 года начала работать железная дорога Ельня — Спас-Деменск. Партизаны постоянно устраивали на ней диверсии. На операцию обычно уходили группами по пять — семь человек. С августа по сентябрь лазовцы пустили под откос более десятка железнодорожных составов на линиях Спас-Деменск — Ельня и Смоленск — Рославль. Помимо этого, Зыков 6 октября 1942 года сообщал Попову, что только в сентябре партизанам удалось уничтожить танк, 17 автомашин, 10 мотоциклов, 119 вражеских солдат и офицеров, вырезать 4 тысячи метров телефонного кабеля.
Во время партизанской «охоты» и диверсий особенно отличились бесстрашные и решительные Володя Присовский, Паша Шевченко, Сергей Голиков, Петр Ключников, Федор Пялов. Партизаны, перешедшие в конце 1942 года линию фронта и встретившиеся со мною в Москве и Боровске, рассказали о многих поистине героических эпизодах. К счастью, я тогда кое-что записал.
Вот как, например, была осуществлена диверсия на железной дороге неподалеку от станции Приднепровская. На операцию отправились Федор Пялов, Сергей Голиков, лейтенант Петр Ключников и другие. Всего восемь человек.
Пойма Днепра у станции Приднепровской сильно заболочена и поросла кустарником. Железнодорожная насыпь высокая. Здесь-то и решили подрывники пустить под откос эшелон. Поезда ходили преимущественно ночью, шли медленно: фашисты только недавно восстановили дорогу, да и опасались партизан. Группа бесшумно подобралась к железнодорожной насыпи и залегла. Вскоре по полотну прошел немецкий часовой.
— Видели? — шепнул товарищам Пялов. — Раз прошел патруль, скоро будет эшелон.
— Дело верное, — чуть слышно ответили ребята.
— Несите тол, — распорядился Пялов.
Через несколько минут принесли тол. Дождавшись, когда скроется часовой, подрывники заложили три фугаса с электровзрывателями, соединили их между собой и отвели провода метров на 150–200 от железной дороги.
Тихая осенняя ночь. Холодно. Коченеют руки, но надо быть наготове. Издали донесся перестук колес. Наконец [245] состав совсем рядом. Передний фугас находится как раз под паровозом, а остальные уже под вагонами.
Сергей Голиков не спускает глаз с эшелона, ждет команды. Она была произнесена шепотом, но прозвучала как выстрел: «Давай!» Это скомандовал Пялов. Сергей быстро соединил провода. Грохнул страшный взрыв...
Через некоторое время отчаянный лейтенант Петр Ключников ухитрился днем пустить под откос поезд, шедший со станции Спас-Деменск.
Недалеко от станции Васьково уже на другой железной дороге группа во главе с бесстрашным Пашей Шевченко в начале ноября пустила под откос воинский эшелон.
Помимо диверсий на железных дорогах партизаны глубоко проникали в сторону Рославля, Смоленска, Починка и дрались с врагом при всяком удобном случае.
Интересный эпизод произошел однажды во время «охоты». Федор Пялов с группой в сорок человек, вооруженных автоматами, отправился в Починковский район, где уже давно не бывали партизаны. К полудню отряд Пялова добрался до Шумаева. Поскольку эта деревня расположена в чистом поле, партизаны решили дождаться вечера в овраге, по соседству с тремя небольшими хуторами.
В Шумаево послали разведку. Она донесла, что немцев в деревне нет, но по дороге движется гитлеровский обоз, примерно из двадцати подвод. Дорога проходила рядом с оврагом, где притаились партизаны. Пялов решил захватить обоз (лазовцам по-прежнему не хватало продовольствия). План состоял в том, чтобы подпустить врага как можно ближе, затем ударить по передним и задним подводам, отрезать остальных и перебить их.
Партизаны подпустили обоз на двадцать метров. Только тогда ударили автоматы. Обозники не успели взяться за оружие, как были перебиты. На дороге остались лежать 42 гитлеровца и 10 полицейских. На повозках оказалось много продуктов, мануфактуры, вина, медикаментов. Но как доставить это богатство в Мутищенский лес? На себе много не унесешь, бросать жалко, а проехать почти невозможно: ближайшие деревни заняты врагом. И вот тут-то Пялов принял отчаянное решение. Зная, что в деревне Докудово, которую не минуешь по пути на партизанскую базу, много немцев и полицейских, [246] он приказал партизанам переодеться в немецкую форму, взять немецкое оружие и проскочить деревню под видом гитлеровцев.
Гарнизон в Докудове знал, что в этот день через деревню пройдет обоз, и на переодетых партизан никто не обратил особого внимания. Правда, они сами немного напортили себе — вдруг погнали лошадей вскачь. Странное поведение обозников вызвало у немцев подозрение, и началась перестрелка. К счастью, наши не потеряли ни одного человека. А неразлучный дружок Пялова — Сережа Голиков, встав на повозке в полный рост, поливал врагов из ручного пулемета.
Столь дерзкое нападение партизан не на шутку встревожило фашистов. Они выпустили специальную листовку, называя в ней партизан бандитами-людоедами. Были объявлены награды тому, кто приведет партизанских командиров или принесет их головы. Зыков и Гусев «ценились» особенно высоко. За каждого — 25 тысяч марок, 100 гектаров земли, скот и прочее. Комбаты и комиссары батальонов «оценивались» подешевле.
Кроме отряда Зыкова и Гусева в Ельнинском и соседнем с ним районах успешно сражался с врагами отряд имени Суворова. Командир отряда Ермаков докладывал Попову, что только за пятнадцать дней — с 15 августа по 1 сентября — партизаны пустили под откос на железной дороге Рославль — Брянск четыре эшелона противника. В результате диверсий было уничтожено три паровоза, 53 вагона с фуражом, техникой и живой силой противника и убито 158 оккупантов.
31 августа у деревни Еленев Холм, Починковского района, на партизан Ермакова напал крупный отряд карателей. В ходе боя суворовцы расчленились. Ермаков с частью сил продолжал действовать в Ельнинском районе, а его комиссар Щигорцев ушел с группой партизан в Клетнянские леса. Позднее, в 1943 году, отряд Щигорцева перебазировался в Белоруссию. Там он активно сражался с оккупантами до момента соединения с советскими войсками.
В Могилевской области по соседству со Щигорцевым воевал партизанский отряд № 45 «За Родину» под командованием лейтенанта В. И. Маркова. Краткая история этого отряда такова. В сентябре 1942 года группа партизан-разведчиков из отряда Зыкова оторвалась [247] от основных сил и, совершив 400-километровый рейд по тылам врага, обосновалась и стала действовать в юго-западных районах Могилевской области. Совместно с белорусскими партизанами Солдатенко и Сигаевым они создали партизанский отряд «За Родину». Командиром стал лейтенант Марков, комиссаром — Солдатенко. В течение нескольких месяцев отряд «За Родину» парализовал деятельность немецкой администрации в Климовическом, Краснопольском и Костюковическом районах, партизаны разгромили также несколько гитлеровских гарнизонов.
Судьба этого отряда сложилась трагически. Один из местных лесников, помогавший партизанам, оказался предателем и выдал врагу базу отряда. Объединенными силами каратели неожиданно налетели на отряд. Партизаны в тяжелом бою потеряли около половины состава убитыми и ранеными. Был тяжело ранен и командир. Остатки отряда вырвались из кольца фашистов, вскоре люди оправились и продолжали сражаться с захватчиками. Через радиостанцию отряда Щигорцева в июле 1943 года Марков связался с Западным штабом партизанского движения. Впоследствии руководство отрядом осуществлялось через Белорусский штаб партизанского движения. Осенью 1943 года отряд соединился с регулярными частями. В нем в это время насчитывалось более 500 человек. На счету партизан числилось 13 подорванных и пущенных под откос эшелонов противника и 12 разгромленных гарнизонов.
Партизанская бригада имени Лазо и многие отряды, выделившиеся в свое время из состава партизанского полка имени Сергея Лазо, успешно воевали против фашистских захватчиков до самого соединения с наступающими войсками Советской Армии, которое произошло в 1943 году.
По-другому сложилась судьба партизанского отряда, во главе которого стояли Зыков и Гусев. Действовал отряд активно. Диверсии на железных дорогах, засады, разгромы штабов и обозов всерьез встревожили оккупантов. Они засыпали лес листовками, в которых уговаривали партизан сложить оружие и сдаться, убеждали их в бесполезности сопротивления.
Оккупанты попытались даже противопоставить партизанам местных жителей, и не гнушались никакими [248] средствами для этих грязных целей. Гитлеровцы возводили на партизан несусветную напраслину, называли их бандитами, грабителями, беспринципными убийцами. Особенно разнузданная пропаганда против партизан-лазовцев началась после того, как им удалось уничтожить машину с крупными военными чинами.
О последних днях боевой деятельности партизанского отряда имени Сергея Лазо под командованием Зыкова и Гусева сохранилось немного документов. Поэтому, собирая материал для книги, я использовал радиосводки, донесения из отряда, записную книжку начальника штаба первого батальона Владимирова, дневник командира роты Володи Присовского и рассказы очевидцев, в частности, комбата-3 Пялова, партизана Бизунова, радистки Ани Семеновой.
Вкратце картина складывается такая. В течение трех месяцев лазовцы наносили непрерывные удары по врагу. В дневнике Володи Присовского есть запись от 3 октября 1942 года о том, что партизаны, возглавляемые Пашей Шевченко, пустили под откос воинский эшелон, состоявший из 22 крытых вагонов, восьми платформ с танками и шести цистерн.
В радиосводках, которые Зыков направлял в Западный штаб партизанского движения Попову, сообщалось, что отряд под его командованием не снижает боевой активности, несмотря на блокаду и постоянное преследование оккупантов.
Особенно много отряд Зыкова провел диверсий на железных дорогах. 15 октября он сообщал радиограммой Д. М. Попову, что 7 октября пущен под откос воинский эшелон, уничтожены паровоз, 3 платформы с бронемашинами и 3 с автомашинами. Уничтожено 150 солдат и офицеров. 20, 21, 24 и 30 октября подрывники из отряда Зыкова ежедневно пускали под откос по эшелону, 25 октября — даже сразу два эшелона.
Не удивительно, что столь активная диверсионная деятельность требовала большого количества подрывных средств. В своих шифровках в адрес Западного штаба партизанского движения Зыков упорно требовал прислать их. 16 октября он писал:
«Нужны срочно мины, тол, электроупрощенные взрыватели, поездные замыкатели. [249]
Упускаем дорогое время, нужно взрывать технику, тормозить движение».
1 ноября снова просьба:
«...Срочно сбросьте взрывчатки, детонирующего шнура, тол».
Самолеты подбрасывали Зыкову время от времени подрывные средства, и диверсии на железных дорогах шли полным ходом.