Трудная весна

Покинув Ельню, партизаны отошли на прежние рубежи, укрепились, начали залечивать раны, восполнять потери. Перед полком встало несколько очень важных задач, которые необходимо было немедленно решить. Прежде всего надо было обеспечить излечение всех раненых.

В полку имелось около пятнадцати врачей, много медицинских сестер и достаточное количество медикаментов, захваченных в Ельне. Медицинский персонал работал день и ночь. Но очень трудно было с тяжелоранеными. Отправить их на Большую землю мы не могли: весна вступала в свои права, дороги развезло, поля, где можно было посадить самолеты, превратились в сплошное месиво. Пришлось все организовывать на месте.

Не знаю, написал ли кто из бывших партизанских врачей о хирургии в тех условиях. Но думаю, что такие книги представили бы огромный интерес и для специалистов, [170] и для широкого круга читателей. Врачи проявляли чудеса изобретательности, принимали столь смелые решения, что повергали в изумление даже коллег.

Однажды я присутствовал при сложной операции. Операционной служила обыкновенная крестьянская изба, тщательно вымытая и выскобленная. Стены и потолок в ней были затянуты парашютным шелком, освещалась она керосиновыми лампами, а иногда электричеством (ток подавался от мотора разбитой автомашины). В этих условиях ампутировали руки, ноги, делали операции на черепе. Специальной статистики мы не вели, но смертных исходов в результате операций почти не наблюдалось.

Как известно, лечат людей не только лекарствами и операциями. Не менее необходимы больным внимательный уход, хорошие условия. И партизаны делали все, чтобы раненые ни в чем не нуждались. Как ни трудны были условия в тылу врага, но мы находили возможность хорошо кормить раненых, давать им вдоволь хлеба, молока, мяса, масла. Сахара, белого хлеба, сухарей, табака не было совсем, но без этого обходились. Партизаны не задумываясь нападали на гарнизоны или обозы врага, только бы добыть для раненых продуктов, медикаментов, белья.

Кроме раненых, у нас в полку почти не было больных. Даже случаи инфекционных заболеваний представляли редкость. А такие тяжелые болезни, как рак, туберкулез, язва желудка, вообще не встречались. Не знаю, чем объяснить, но было это именно так. Взять, к примеру, Ивана Павловича Гусева. До войны он тяжело страдал от язвы желудка. А вот в немецком тылу ни разу не обратился в госпиталь. Я бы даже сказал, он отличался завидным здоровьем.

Наличие большого числа раненых не только снизило боеспособность полка и потребовало известных усилий для их излечения, но и в значительной степени определило дальнейшую тактику лазовцев.

До сих пор среди партизан и партизанских «теоретиков» можно слышать споры о том, какая тактика пригоднее для партизанской борьбы, какой отряд воевал лучше, какой хуже. Подобные споры кажутся мне беспредметными, а выводы и оценки в большинстве своем — субъективными (каждый считает свой отряд лучшим, а [171] свою тактику наиболее оправданной). Всякие были отряды — плохие и хорошие, сильные и слабые. Действовали они в различных условиях, и разной была у них тактика. Но в каждом отряде были страстные патриоты, каждому отряду приходилось вести беспощадную борьбу с врагом, изыскивать наиболее эффективные средства его уничтожения.

И все же следует сказать, что наиболее приемлемой и результативной была рейдовая тактика, обеспечивавшая маневренность и внезапность нападения на врага. Лазовцы с момента создания отряда использовали эту тактику, хотя и в несравненно меньших масштабах, чем, скажем, смоленский партизанский полк «13» под командованием Сергея Гришина. Использовали, не задумываясь над тем, что это и есть тактика. Мы просто считали, что на одном месте сидеть не годится: немцы проведают о нас, окружат превосходящими силами, разобьют. Отсюда такие перемещения (о них говорилось выше), как Клин — Болдино — поселок гортопа — Болоновец. Кроме того, отряд совершил рейды на Марьино, Щербино, Жабье, Коневичи, Еленев Холм, в Починковский, Глинковский, Стодолищенский районы, а позднее — в район Ершичей, Рославля и в другие места.

Но после боев за Ельню мы вынуждены были на некоторое время забыть о рейдах в составе всего полка: раненых ведь не бросишь. Да и командование фронта требовало от нашего и соседних полков всеми силами удерживать границы партизанских краев.

В апреле 1942 года по приказу штаба Западного фронта и генерала Белова была создана 2-я партизанская дивизия, командиром которой стал полковник Москалик, а комиссаром — полковой комиссар Янузаков. В эту дивизию вошел и полк имени Сергея Лазо. Штаб дивизии находился на территории, занятой партизанами полка имени 24-й годовщины РККА. Позднее мы сумели наладить со штабом дивизии более или менее сносную связь с помощью рации, а также путем посылки нарочных. Командование дивизии тоже требовало от нас любыми средствами удержать занимаемые позиции. В своем письме от 13 мая полковник Москалик писал:

«В целях расширения района действий полка имени С. Лазо необходимо развернуть полк... и преобразовать в дивизию. [172]

Необходимо удерживать занимаемый район и принять все меры для расширения района действий...

Еще раз напоминаю о необходимости держать занимаемый район».

Между тем враг делал попытки взять реванш за Ельню. 2 апреля до пятисот фашистских солдат и офицеров предприняли наступление на деревню Щиплево. Их поддерживали артиллерия и три танка. Но партизаны отбили атаки, уничтожив значительное количество вражеских солдат и офицеров. Фашистам не удалось оттеснить нас ни на шаг. Щиплево осталось за нами.

Мы и сами не сидели сложа руки: всякий раз, как только представлялась возможность, нападали на врага и рвали коммуникации 4-й немецкой армии. 17 апреля Белов приказал нашему полку овладеть деревнями Уварово, Пирятино, Устиново и перерезать большак Спас-Деменск — Ельня. Приказ был выполнен.

29 апреля лазовцы захватили деревни Харино, Ново-Тишево, Нивки, Озеренск и перерезали большак Ельня — Починок. Мелкие стычки происходили даже во время весенней распутицы, хотя большинство партизан не имело кожаной обуви.

Наши действия в то время сдерживало почти полное отсутствие боеприпасов, особенно винтовочных и автоматных патронов. Надо было принимать меры. На помощь Большой земли мы не рассчитывали: там и без нас хватало забот. И вообще мы. обращались за помощью лишь в исключительных случаях. За время существования полк получил из советского тыла около ста тысяч патронов. А только в период Ельнинской операции мы израсходовали около миллиона патронов.

Выход был один: искать боеприпасы на месте. Их немало осталось на полях сражений после прошлогодних летних боев. Много уже было собрано раньше, а что осталось, надежно укрыла снегами матушка-зима. Наступала весна, и она торопила нас. Необходимо было как можно скорее собрать патроны, снаряды, мины, пока все это не пришло в негодность под влиянием воды и тепла.

Командир полка приказал всем партизанским батальонам, ротам, взводам, отдельным отрядам, председателям сельсоветов провести разъяснительную работу среди населения, чтобы привлечь как можно больше [173] людей к сбору боеприпасов. Для наиболее отличившихся устанавливались премии: местному населению — скот, партизанам — оружие, обувь и новое обмундирование.

Наш призыв дал хорошие результаты. Особенно много боеприпасов собрали женщины и школьники. Осенью во время пастьбы скота, заготовки дров они не раз натыкались на боеприпасы и оружие, поэтому хорошо знали, где их искать. В кратчайший срок было собрано несколько миллионов патронов. Население одного только Малышевского сельсовета собрало в лесах и сдало 3-му батальону четыреста ящиков винтовочных патронов и несколько десятков винтовок. Оружие и боеприпасы собирали жители не только партизанских сел и деревень, но и тех населенных пунктов, которые находились под контролем оккупантов. Доставкой оружия и боеприпасов партизанам нередко занимались старосты деревень. Они всегда могли оправдаться, попавшись на глаза немцам, что везут свой груз на склад в Ельню. Партизану же в такой ситуации грозила неминуемая смерть.

Очень помог нам в сборе боеприпасов одиннадцатилетний Володя Волков. Перед войной он учился в третьем классе в Рославле. В первые дни войны потерял мать: она погибла во время налета вражеской авиации. И Володя ушел к бабушке в деревню Буда. Семидесятипятилетняя старушка и ее внук подобрали на поле боя советского летчика, а позднее — танкиста и выходили их. Летчик ушел через линию фронта, а танкиста Володя привел в наш отряд.

Этот белокурый паренек с непослушным вихром волос еще осенью нашел в лесу целый склад патронов. Вспомнив о находке, мальчик рассказал о ней партизанам. Ему, как взрослому, была объявлена благодарность, и мальчишка этим очень гордился. Наш портной сшил Володе гимнастерку, брюки и шинель по росту. Летом 1942 года мы на самолете отправили его в Москву. В октябре 1942 года в журнале «Дружные ребята» писатель Б. Шатилов опубликовал о нем рассказ.

Собранные боеприпасы привели в порядок и распределили по батальонам. Кое-что спрятали в надежных местах как полковой резерв, поручив его хранение добросовестному Харламповичу.

Для изготовления фугасов, минирования дорог и [174] взрыва мостов требовалось много взрывчатки, а достать ее было негде. Старший лейтенант Семкин вызвался обучить нескольких партизан разминированию и таким образом обеспечить полк взрывчаткой. По берегам Десны было много минных полей. Их создавали в ходе летних боев 1941 года и наши части и немцы. Но снимали не все мины подряд, часть оставляли, чтобы в какой-то степени обезопасить полк в случае массированного наступления танков. Впоследствии оставленные и вновь созданные минные поля нам очень пригодились и позволили на несколько дней задержать крупные силы врага, наступавшего при поддержке танков.

Однажды во время разминирования немецкого минного поля произошел удивительный и малообъяснимый случай. Неразлучный друг Семкина четырнадцатилетний Леша извлекал очередную мину. В отличие от остальных круглых металлических коробок с толстыми стенками, эта имела вид деревянного ящика. Кроме того, она оказалась не только нажимного, но и натяжного действия. В общем, Леше попалась мина с «секретом». Не подозревая об этом, мальчишка подкопал ее и стал вытаскивать из земли. И тут произошло неожиданное: деревянный ящик разлетелся на части в руках у Лешки. Во все стороны посыпались куски взрывчатки: взорвался капсюль. Но почему не сдетонировал тол, никто объяснить не мог, даже наш саперный бог — инженер Иван Степанович Андрианов. Предполагали, что шашка, в которой помещался взрыватель, была не толовой. А может, это был сюрприз немецких рабочих, оказывавших любыми способами сопротивление гитлеровскому режиму? Или к этому делу приложили руку немецкие саперы? Судить не берусь. Но факт остается фактом: тол не сдетонировал.

Легко представить состояние наших саперов, которые находились возле кучи тола. Сработай мина — все они взлетели бы на воздух. Семкин стал белый как полотно. Только Лешка, так и не осознавший по-настоящему всей опасности происшедшего, с упоением рассказывал всем и каждому, как у него в руках «взорвалась» противотанковая мина.

С горем пополам мы обеспечили себя боеприпасами и взрывчаткой. И сразу же встала другая, не менее сложная, задача: немедленно достать кожаную обувь. [175]

Пришла весна, а люди, по существу, оказались разутыми (имели только валенки). Могли возникнуть простудные заболевания.

Командование полка, местные власти и в особенности Иван Павлович Гусев и его помощник, временный заместитель председателя райисполкома И. И. Шарапов, приняли срочные меры, в частности взяли на учет всю трофейную кожаную обувь. Но самое большое количество обуви поступило от местного населения. Сбор одежды и обуви проходил под лозунгом: «Каждый крестьянский двор должен одеть и обуть одного партизана». Делалось все на сугубо добровольных началах. И все равно люди порой готовы были отдать последнее, хотя у многих буквально ничего не было: кто пережил пожар, кого ограбили оккупанты.

Трудностей было много. И все же с апреля по сентябрь 1942 года население Ельнинского района собрало и передало партизанам более 6 тысяч пар обуви, 3400 пар верхнего платья и 7300 пар нижнего белья, 1360 комплектов различной одежды. Некоторую часть обуви и одежды партизаны обменяли на скот и сукно, захваченные у немцев. Значительным источником пополнения наших фондов обмундирования были трофеи, отбитые у оккупантов и их ставленников.

Так же разрешался вопрос и с продовольствием. Обычно нам удавалось захватывать его у противника. Но порой, когда со снабжением возникали трудности, мы обращались к населению, и оно охотно шло нам навстречу. Всем колхозникам, которые передали в распоряжение партизан свой скот, мы выдавали официальную справку, заверенную печатью полка. Это было своего рода обязательство вернуть полученное. Тогда нам казалось, что мы выдали не столь уж много таких гарантийных расписок. Истинная картина выяснилась лишь после освобождения района, когда председателю райисполкома Андрею Семеновичу Аниськову было предъявлено около 900 таких гарантийных расписок. Руководителям района пришлось приложить немало усилий, чтобы рассчитаться со всеми, у кого партизаны одолжили на время скот.

Но в тылу врага случалось и так, что не жители помогали партизанам, а мы им. Однажды, например, стало известно: фашисты гонят по Смоленскому большаку [176] огромное стадо скота, отобранного у населения. Стадо сопровождает небольшая охрана. Отряд партизан под руководством Сережи Голикова устроил на большаке засаду, перебил охрану и захватил около шестисот коров. Стадо сейчас же перегнали в глубь партизанского края.

Однако такого большого количества скота нам сразу не требовалось. Поэтому часть его наши «снабженцы» обменяли у населения на хлеб и обувь, а часть — передали крестьянам на хранение. Когда позднее мы вынуждены были уйти в леса, нам возвращали скот по первому сигналу.

За зиму у нас скопилось большое количество шкур, которые без пользы лежали в сараях и амбарах. Поэтому весной мы срочно организовали два примитивных кожевенных завода, где выделывали кожу для сапог. Это тоже помогло нам переобуться из валенок в сапоги и ботинки.

Пока полк решал эти важные для жизни вопросы, весна окончательно вступила в свои права: зазеленели леса, подсохла земля, стали проезжими дороги. Возросла опасность общего наступления оккупантов на партизан.

Нам было ясно: противник не допустит, чтобы рядом с линией фронта простирались такие большие партизанские края, как Дорогобужский и Ельнинский. О перемещении в другой район пока не могло быть и речи. Нас прочно держали на месте два фактора: огромное количество раненых и категорическое требование командования 2-й партизанской дивизии любой ценой отстоять занимаемый район. И мы упорно готовились к боям.

Зимой и весной враг из-за снегов и бездорожья почти не использовал против партизан танки и бронемашины. Почти не применялась против нас и авиация. С наступлением весны дело коренным образом изменилось. Участились налеты вражеской авиации. Почти каждый день в воздухе висела «рама». Фашистские штурмовики чуть ли не беспрерывно налетали на занятые партизанами села. Особенно частым нападениям подвергались наша партизанская столица Болоновец, Мутище, Клин, Старые Луки.

В мае налеты участились. Редко выпадал день, когда [177] авиация противника не бомбила партизанские батальоны. Но, честное слово, лазовцы были даже довольны таким «вниманием» оккупантов. Мы считали, что, отвлекая на себя авиацию противника, существенно помогаем фронту.

В общем, настроение было бодрое. Однажды, после очередного налета вражеской авиации на деревню Болоновец, вражеский самолет на бреющем поливал из пулеметов беззащитные дома местных жителей. Партизаны по собственной инициативе начали обстреливать самолет из всех видов оружия. Самолету вреда не причинили, но и у нас потерь не было. Ранена была только лохматая дворняжка. Какой-то шутник, кажется Костя Яшкин, поймал ее, перевязал, а затем украсил ее грудь добрым десятком немецких орденов. Собачонка бегала по деревне всем на потеху. А Костя балагурил:

— Награждена как пострадавшая, вместо мазилы-летчика, который расстрелял все патроны, а попал только в собачку...

Где-то в Екимовичском районе партизаны обнаружили крупнокалиберное зенитное орудие без прицела, притащили его на тракторе в лес, что около Болоновца, подвезли туда снарядов и приготовились встретить непрошеного гостя. Нашлись у нас и зенитчики. И вот, как всегда, спозаранку, появился фашистский самолет. Шел очень низко. И вдруг около него один за другим стали рваться зенитные снаряды. Немецкий летчик взмыл в поднебесье. С тех пор ни один самолет не появлялся над Болоновцом на бреющем полете.

В другой раз партизаны из батальона Николая Грачева сбили из пулеметов и винтовок немецкий штурмовик. Это тоже послужило хорошим уроком врагу.

Однако обстановка все накалялась. Вокруг нас образовалось плотное кольцо вражеских гарнизонов. Противник все чаще нападал на полк, и притом солидными силами. 20 апреля П. А. Белов сообщал Г. К. Жукову, что в районе Ельни сосредоточено до полка вражеской пехоты, 500 кавалеристов с танками и артиллерией. В районе Балтутино также находилось до полка пехотинцев гитлеровцев. Начиная с апреля народные мстители почти ежедневно вели бои с фашистами. Некоторые наши внутренние дороги стали опасными для проезда [178] днем. К этому времени мы восстановили несколько автомашин, и в том числе «эмку», у которой вместо металлического капота была натянута плащ-палатка. Когда «эмка» двигалась, концы плащ-палатки трепетали по ветру, как крылья сказочной птицы. И если только она или какая-либо другая машина появлялась на пути из Мутища в Зуи или Клин, то немедленно начинался артиллерийский и минометный огонь. Гитлеровцы не только хорошо пристрелялись к дороге, но имели наблюдательный пункт на колокольне где-то в ближайшей деревне.

Однако наш шофер Закир был виртуозом своего дела. Он то стремительно бросал машину вперед и несся на бешеной скорости, то неожиданно останавливал ее. В результате немцам ни разу не удалось подстрелить нас даже днем. Но ездить днем по опасным дорогам мы все же запрещали, чтобы не рисковать без нужды человеческими жизнями.

Наш полк продолжал наносить удары по врагу. 29 апреля Совинформбюро сообщило:

«Партизанский отряд «Лазо» атаковал и разгромил колонну немецкой пехоты, двигавшуюся по большаку между двумя населенными пунктами Смоленской области. Немцы потеряли убитыми свыше 170 солдат и офицеров. Партизаны захватили 4 станковых и 3 ручных пулемета».

Через четыре-пять дней в газетах появилось новое сообщение Совинформбюро:

«Партизанский отряд «Лазо», действующий в одном из районов Смоленской области, за последние три недели боев нанес серьезный урон немецко-фашистским оккупантам. Партизаны совершили несколько налетов на подразделения немецких войск и истребили свыше 600 гитлеровцев, 89 немецких солдат взяты в плен. Отважные советские патриоты уничтожили 15 автомашин с пехотой и военными грузами, взорвали 2 моста, вещевой склад и склад с боеприпасами. Разгромив охрану немецкого обоза, партизаны захватили 60 подвод, груженных пулеметами, винтовками, пистолетами и патронами, и 300 комплектов обмундирования».

За скупыми словами сводок Совинформбюро скрывались ожесточенные бои, жертвы, героизм партизан. В прошлое ушла былая робость перед врагом, жизнь настойчиво разбивала миф о его непобедимости. Партизаны [179] чувствовали себя настоящими хозяевами в тылу оккупантов и держали их в постоянном страхе. Враги узнали, что партизаны могут не только хорошо обороняться, но и неожиданно, смело нападать.

Однако не обошлось и без осложнений. Наличие у противника танков, авиации, артиллерии, его непрерывные удары по партизанскому краю, угроза решительного наступления крупных сил гитлеровцев — все это создавало у некоторых партизан гнетущее чувство неуверенности. Пришлось провести серьезную разъяснительную работу, подготовить и разослать в подразделения специальную инструкцию о том, как бороться с танками и привести в боевую готовность собственные танки. Все это дало положительные результаты. Партизаны били фашистов, наступавших при поддержке танков и авиации, так же успешно, как раньше.

Однако в семье не без урода. Нашлись и у нас слабовольные, трусливые люди, а трусость — родная сестра предательства. Особую тревогу и возмущение вызвал у нас случай дезертирства командира взвода Епифанова, по кличке Борода. О приеме его в отряд я рассказывал выше. Епифанов понимал, что предстоят тяжелые бои, и дрожал за свою шкуру. Как-то майским вечером он вместе со взводом покинул занимаемые позиции. Чтобы партизаны не уличили его, предатель сказал бойцам:

— Батя поручил нам незаметно уйти в Брянские леса, провести разведку и выяснить возможность перебазирования в те края всего полка, если немцы предпримут массированный удар. После разведки вернемся назад. Только уйти надо незаметно, чтобы не вызывать паники у остальных партизан. Таков приказ командира полка.

Партизаны поверили Бороде.

Об исчезновении целого взвода мы узнали несколько часов спустя, на рассвете. Срочно приняли меры, чтобы разыскать беглецов.

Во все концы поскакали разведчики, связные, все подразделения были извещены о случившемся по телефону. Мы опасались, что Епифанов попадет в руки врага и раскроет наши тайны.

Очень сильно взволновал этот случай Казубского. Он ни на минуту не отходил от телефона. Однако вести [180] поступали неутешительные: Борода как сквозь землю провалился.

Если партизаны плохо знали Бороду, своевременно не раскусили его подлую душонку, то он хорошо знал партизан и отлично понимал, что они все вокруг перероют, чтобы найти дезертира. Понимая, что за одну ночь далеко не уйдешь и даже не выберешься из района, занятого полком, предатель решил углубиться в дремучий Нарышкинский лес и там переждать несколько дней. Борода полагал, что партизаны, которых он обманным путем увлек за собой, будут слепо повиноваться ему. Вот тут-то и получилась осечка.

По указанию командира взвод миновал несколько сел, занятых не только своими, но и немцами, и нигде не вступил в бой с врагом, хотя для этого были подходящие случаи. Партизаны насторожились. Главное же, что вызвало у них подозрение в предательстве Бороды, было то, что они так и не вели разведки, а попросту притаились в дремучем лесу, как какая-нибудь банда «зеленых». (В наших местах зимой и весной встречались такие банды, но мы быстро выловили их.)

Почувствовав, что они ничем не отличаются от банды «зеленых», бойцы дезертировавшего взвода решили потребовать от Бороды разъяснений. Они договорились между собой, если опасения подтвердятся, арестовать Бороду и доставить в штаб полка. Они знали, что человек он отчаянный и пойманный с поличным пойдет на все, чтобы спастись. Посоветовавшись, решили взять его утром.

Как только взошло солнце, предатель, ничего не подозревая, в одной нижней рубашке побежал умываться к веселому лесному ручейку. Маузер был при нем. Не успел Епифанов наклониться к воде, сзади раздался окрик:

— Борода, руки вверх, не шевелись! Буду стрелять!

Дезертир понял, что его песенка спета и решил защищаться до конца. Бросившись в сторону, он на ходу выхватил маузер и в упор выстрелил в окликнувшего его партизана, но поторопился и промахнулся. Второго выстрела предатель сделать не успел: его прошила короткая автоматная очередь.

Не теряя времени, бойцы, прихватив труп своего бывшего командира, двинулись в ближайшее расположение [181] партизан. Там их задержали до выяснения обстоятельств. Командир батальона Н. И. Грачев никогда не видел Бороду. Нам немедленно донесли по телефону о случившемся. Мы с Казубским помчались в батальон. В убитом сразу признали Епифанова. Многие партизаны его взвода нам тоже были знакомы. Они просили, чтобы их публично судили партизанским судом. Суд оправдал их. Позднее в боях с фашистами эти партизаны полностью искупили свою невольную вину.

Порубань и Шевелево

Конец апреля и весь май прошли в боях. В журнале боевых действий полка ежедневно появлялись записи о небольших стычках и о довольно крупных ударах по врагу. Особенно жестокие схватки с гитлеровцами разгорелись накануне 1 Мая. Во всех подразделениях прошли торжественные собрания и предпраздничные митинги, народ горел желанием по-партизански встретить Первомай. Командование полка приняло решение занять деревню Порубань, где стоял фашистский гарнизон численностью в двести человек, а также перерезать дорогу из Спас-Деменска на Ельню и Смоленск. Атаковать Порубань поручили батальону старшего лейтенанта Володи Медведченкова (комиссар Михаил Кругликов, начальник штаба Ростислав Владимиров). Перед тем партизаны выбили немцев из деревни Пирятино, уничтожив при этом 53 фашистов и захватив богатые трофеи. Почти в то же время батальон Грачева разгромил крупный отряд полицейских в деревне Ковали, Рославльского района. Удары по врагу наносились со всех сторон и почти одновременно. Ему приходилось дробить свои силы.

Перед атакой комбат сказал Казубскому:

— Я, Батя, несколько раз пытался взять Порубань. Если не возьму и сегодня, то не вернусь...

Батальон Медведченкова одержал блестящую победу. От имени бойцов Володя подарил своему бывшему школьному учителю Казубскому серого в яблоках рысака, а мне — чудесного гнедого жеребца. На конях были новенькие английские седла. Моего гнедого партизаны окрестили Немцем. Впоследствии он сослужил нам большую службу. [182]

В Порубани удалось захватить много документов. Левка Ротенштраух немедленно их перевел. Оказывается, гитлеровцы прилагали судорожные усилия, чтобы выяснить нашу численность, вооружение, места дислоцирования и характер укреплений. Нам стало также известно, что в полк направлены агенты врага. Но это неприятное открытие не явилось для нас большой новостью. На сей счет у нас уже были и собственная информация, и предупреждение командующего Западным фронтом Г. К. Жукова. Не раз получали мы и другие тревожные сигналы, указывавшие на то, что оккупанты готовятся к серьезным боям. Познакомились мы и с любопытной инструкцией, составленной военным комендантом Порубани и предназначенной для солдат, ведущих борьбу против партизан. Эта инструкция требовала:

«а) Производить счет стреляных гильз, оставленных на поле боя, и по ним судить, из какого вида оружия партизаны вели огонь.

б) Подсчитывать упаковку индивидуальных перевязочных пакетов, и по этому судить о количестве раненых партизан.

в) Следить за лаем собак, это даст знать, в каком направлении отходят партизаны.

г) Не пользоваться оружием, захваченным на поле боя, без тщательной проверки в мастерской, так как оно может быть заминировано».

Да, враг серьезно готовился к схватке, и вскоре мы убедились в этом. Пытаясь разведать нас боем, оккупанты при поддержке артиллерии и танков предприняли 1 мая наступление на деревни Лосиное и Сухой Починок. Вновь пришлось отбиваться батальону Володи Медведченкова. Партизаны выстояли, враг с потерями отступил.

В ответ мы немедленно напали на гитлеровцев во многих местах. 2 мая партизаны устроили засаду невдалеке от Балтутина, в деревне Берники и уничтожили восемь фашистских солдат. В Глинковском районе взорвали мост на большаке. В тот же день батальон Николая Грачева устроил засаду на Варшавском шоссе. Здесь удалось подорвать три автомашины и уничтожить более ста фашистских солдат и офицеров. Партизаны потерь не имели. В этих вылазках приняли [183] участие представитель штаба Западного фронта батальонный комиссар А. И. Разговоров и начальник штаба полка И. Т. Хотулев.

Чувствуя, что назревают грозные события, мы, в свою очередь, усилили разведку.

Все труднее стало пробираться в Ельню. 14 мая 1942 года комендант полевой комендатуры города издал приказ, в котором, между прочим, указывалось:

«Для охраны города и целей, имеющих военное значение, приказывается следующее:

Запретные часы для гражданского населения устанавливаются от 20(8) час. вечера до 5 час. утра. В эти часы население должно быть в своих жилых помещениях... Лица, не выполняющие вышеизложенное, будут расстреляны.

Затемнение с теперешнего времени будет контролироваться отделом службы порядка. Невыполнение приказа о затемнении в запретное время — строго карается.

Хождение между городом Ельней и прилегающими к нему деревнями строго воспрещается...

Пастьба коров между военными укреплениями строго воспрещается. Коровы с теперешнего времени должны пастись все вместе под наблюдением пастуха, который должен иметь удостоверение от военной комендатуры».

Ознакомившись с этим приказом, мы сделали для себя два вывода. Во-первых, что партизаны нагнали страху на оккупантов: не зря они понастроили вокруг города укрепления. И во-вторых, мы поняли: захватчики решительно никому не доверяют, видят в каждом человеке, даже в пастухе, нашего разведчика. И здесь они, пожалуй, были правы. Достаточно сказать, что текст приказа мы имели у себя уже на второй день после его появления.

Комендант был прав, проявляя осторожность, мы действительно максимально усилили разведку. Нам требовалось совершенно точно знать, что задумал враг, зачем сосредоточил вокруг нас большие гарнизоны, каковы его планы на будущее. Мы достоверно знали, что в гарнизонах появились части, снятые с фронта. Эти и другие ценные сведения мы получили благодаря взаимному обмену информацией с полком имени 24-й годовщины РККА и помощи штаба 2-й партизанской [184] дивизии. (Командование дивизии имело данные фронтовой разведки и разведки группы войск генерала Белова.)

Резко усилилась охота за «языками». И не случайно в эти дни можно было прочитать такие распоряжения по полку имени Лазо:

«30 апреля 1942 года. Штаб полка. Болоновец.

Приказ № 35

Всем комбатам.

Командир полка приказал в двухдневный срок поймать «языка».

Приказ № 50

4 мая 1942 года.

За поимку фашиста и доставку в штаб полка старшему хозгруппы 5 батальона Орлову и партизану Молчанову от лица службы объявляю благодарность.

Командир полка Казубский».

В отряде с первых дней его организации воевал бригадир колхоза «Новый путь», Малышевского сельсовета, Андрей Изотьевич Гончаров. В то время ему уже перевалило на шестой десяток. Это был скромный и даже застенчивый человек. То, что удалось сделать Андрею Изотьевичу, может показаться на первый взгляд просто невероятным. Он один захватил заместителя коменданта лагеря военнопленных города Рославля и группу полицейских из двенадцати человек во главе с начальником полиции.

А произошло это так.

В деревнях Борок и Белик, Стодолищенского района, постоянно находились крупные отряды полицейских. К весне 1942 года немцы стянули туда несколько сот человек и организовали школу младших командиров и разведчиков. У нас давно чесались руки разогнать это осиное гнездо. В мае отряд под командованием Федора Пялова и Саши Спивака получил задание разгромить гарнизон полицейских в деревне Борок. Партизаны напали ночью, неожиданно, полицейские в панике стали разбегаться. Пялов с Сережей Голиковым вбежали в дом, из которого только что выскочили несколько полицейских. Хозяйка дома Евдокия Афанасьевна Добровольская, мать коммуниста Володи Добровольского, указала глазами на пол, давая знать, что там кто-то прячется. Сережа Голиков приподнял половицу и приказал [185] вылезать. Один полицейский вылез, а второй, считая сопротивление бесполезным, там же, под полом, застрелился. Воспользовавшись суматохой, выбравшийся из-под пола полицейский (это был начальник полиции) шмыгнул за дверь и убежал.

Несколько кинут спустя Андрей Изотьевич Гончаров, оказавшись несколько в стороне от основных сил отряда, заметил пробирающуюся из села группу полицейских. Выбитые из деревни, они разбегались, кто куда. Гончаров был один. Что делать? И он рискнул.

— Спивак! — громко скомандовал он. — Заходи со своим взводом справа! Лахматов, пулемет к бою! Остальным приготовиться к атаке.

Команды были поданы так решительно, что полицейские подумали: они окружены. На это и рассчитывал смекалистый партизан.

— Вы окружены, — спокойно сказал Гончаров полицейским. — Сопротивление бесполезно. Бросай оружие! Руки вверх! За попытку к сопротивлению — смерть!

Среди этих «вояк» оказались бежавший из дома Добровольской начальник полиции и заместитель коменданта лагеря военнопленных города Рославля...

Андрей Изотьевич Гончаров многие годы после войны жил и трудился в родном селе. Вместе с орденом Красной Звезды он бережно хранил выписку из приказа по полку имени Сергея Лазо:

«Выписка из приказа № 50

по партизанскому полку имени Сергея Лазо от 4 мая 1942 года

§3

За поимку заместителя коменданта лагеря военнопленных г. Рославля и группы полицейских во главе с начальником полиции и доставку их живыми в штаб полка партизану Гончарову Андрею от лица службы объявляю благодарность.

Командир полка имени С. Лазо Казубский

Военком полка имени С. Лазо Юденков

Выписка верна.

Начальник штаба майор Хотулев.

6.10.42 года». [186]

Партизан Гончаров не придавал особого значения этому случаю. Когда он слушал слова благодарности, его лицо и вся фигура выражали смущение. Казалось, он говорит: «А что, собственно, произошло? Ну, поймал и поймал, как же иначе? Ведь они только полицаи, а я — партизан!» Думаю, что и к самой войне Андрей Изотьсвич относился так, как привык относиться к любому порученному делу: «Неприятное, мол, это занятие — война, да ведь что поделаешь — надо...»

* * *

Немало добывали мы сведений о противнике. И все равно их было явно недостаточно. Когда к середине мая бои в нашем районе несколько поутихли, в штаб 2-й партизанской дивизии направились сначала Казубский и его заместитель Зыков, потом начальник штаба полка Хотулев, затем Гусев, а позднее там побывал и я.

Перейти на территорию, занятую полком имени 24-й годовщины РККА, где в то время находился штаб 2-й партизанской дивизии, было делом нелегким даже зимой, а тем более весной и летом. В населенных пунктах на всем протяжении Спас-Деменского большака и вдоль железной дороги из Ельни на Сухиничи располагались немецкие гарнизоны, от деревни к деревне постоянно двигались патрули. Несмотря на это, все мы с помощью разведчиков благополучно пробрались на территорию, занятую соседями, и так же благополучно вернулись обратно.

Во время пребывания в штабе дивизии мы познакомились с ее командованием. Все они — и командир дивизии полковник Москалик, и начальник штаба Петр Иванович Русс, и комиссар Гумер Гарифович Янузаков, и все другие командиры — были военными людьми, многие из них участвовали еще в гражданской войне.

Как появилась 2-я партизанская дивизия?

В результате боев в тылу врага кавалерийские войска группы генерала Белова понесли значительные потери. За счет командования одной расформированной дивизии генерал Белов нашел возможным и необходимым выделить группу кадровых штабных офицеров для руководства партизанским движением. К тому времени в районе Ельни и была создана 2-я партизанская дивизия, в которую в течение двух месяцев входил и [187] наш полк под названием «5-й партизанский полк имени Сергея Лазо».

Командование нашего полка получило в штабе дивизии немало важных разведывательных данных и рекомендаций по реорганизации полка. Во всех подразделениях полка вводилась единая система информации, отчетности и т. д. Было даже распоряжение штаба фронта взять вновь созданные партизанские дивизии на все виды довольствия. Мы радовались, хотя в душе сомневались в реальности этого мероприятия. В действительности из этого ничего и не получилось.

Во время пребывания Казубского и Зыкова в штабе 2-й партизанской дивизии они впервые встретились с генералом Беловым. 22 мая Белов сообщал командующему Западным фронтом Г. К. Жукову:

«Лично видел командира 5 партизанского СП (бывший Лазо). Его фамилия Казубский. Он сельский учитель, с ним заместитель — майор Зыков, кончивший академию им. Фрунзе в 1941 году».

Позднее в своих мемуарах генерал-полковник Белов писал, что Казубский произвел на него очень хорошее впечатление.

Белов поставил задачу создать в составе полка особую группу, которую затем превратить в полк и на этой основе реорганизовать полк в партизанскую дивизию. Вскоре такая группа была создана. Она носила название «Особый отряд капитана Клюева». Шла речь и о том, чтобы из состава нашего полка выделить специальные группы и направить их в район Рославль — Ершичи для развертывания партизанского движения в тех краях.

Во время моего пребывания в штабе 2-й партизанской дивизии комиссар дивизии Янузаков обстоятельно побеседовал со мною о состоянии политической и партийной работы в нашем полку, дал ряд советов, помог литературой и, в первую очередь, газетами, которые ценились у нас на вес золота. Доходило до того, что одно подразделение выменивало у другого газету на несколько горстей махорки, а то даже и на «языка»...

Казубского, Хотулева, Гусева и меня партизаны полка имени 24-й годовщины РККА встретили по-братски, радушно, и даже торжественно. В штаб дивизии, например, нас доставили на тройках в сопровождении [188] целого эскорта верховых. Но это лишь внешние признаки гостеприимства. Важнее было другое: сближавшая нас общность судьбы и чувство большого, нерушимого товарищества.

В штабе дивизии встретили мы старых друзей: Николая Рачкова (между прочим, и здесь, где он работал начальником штаба полка, его звали не иначе, как Колька-Кум), Евтиха Паничева, Николая Руденко, Гришу Вермана.

За несколько дней до отъезда Казубского в штаб дивизии мы получили письмо от Якова Петровича Валуева. После излечения бюро обкома партии направило его вместе с группой районных партийных работников в тыл врага. Валуеву предстояло организовать на освобожденной партизанами территории работу райкома партии и райисполкома, подобрать кадры партийно-советских работников. Обращаясь к Казубскому, Гусеву и ко мне, Петрович писал:

«Пользуюсь случаем и посылаю вам записку. Узнал, что вы собираетесь попасть к нам. Ждем с нетерпением. Все к встрече будет подготовлено. Одним словом, «не посрамим земли русской».

Посылаю вам первый номер районной газеты «Соц. путь» и два номера «Правды», в дальнейшем будем, по мере поступления газет, посылать вам.

Район сейчас работает вокруг задач, поставленных в передовице газеты.

Трудности у меня большие с печатанием, нет пишущей машинки, если есть возможность — пришлите машинку.

Ожидаю вас 15.V. Если возможно, подарите мне пистолет.

Привет всем.

С ком. приветом Я. Валуев».

Все мы несказанно обрадовались письму Якова Петровича. То, что он вернулся в район, говорило о многом. А пишущую машинку и пистолет мы ему, конечно, доставили с великим удовольствием.

Покончив с делами в штабе дивизии, я направился в райком партии. Странно это звучало тогда. Немецкий тыл кругом бои, а рядом, в крестьянской избе, как ни в чем не бывало работают райком партии, райисполком, редакция районной газеты. [189]

Яков Петрович похудел, но он так же бодр и весел. Вместе с ним прилетели председатель райисполкома А. С. Аниськов, третий секретарь райкома партии Клещев, редактор районной газеты Говоров, председатель райпотребсоюза Федин и заведующий райзо Панов. Еще первого апреля высадились они на аэродроме Большая Еловка, Дорогобужского района, а оттуда перебрались на территорию Ельнинского района. Дела у них шли хорошо. До моего приезда в райкоме побывал И. П. Гусев. Бюро райкома партии заслушало отчет Ивана Павловича о деятельности в тылу врага с момента оккупации района. Все, о чем он доложил, было горячо одобрено.

Во время моего пребывания в райкоме Валуев собрал бюро, и на основании решения партийного бюро полка имени Сергея Лазо меня приняли в члены партии. (Кандидатом в члены партии я состоял с конца 1940 года.) Для меня это был не формальный акт, а огромное событие.

На этом же заседании бюро были приняты в партию партизаны — лазовцы В. Ф. Ящемский, В. К. Саульченков и другие.

С помощью заведующего отделом обкома партии Трегубова райком развернул широкую политическую работу среди населения. Довольно регулярно стала выходить районная газета «Социалистический путь». Среди прессы, поступавшей с Большой земли, была и газета «Рабочий путь» — специальный выпуск областной газеты для жителей оккупированной территории. За малый формат партизаны назвали ее «Малюткой». Издавалась «Малютка» по инициативе редактора газеты «Рабочий путь» А. П. Ряшина, который накануне войны был секретарем Смоленского обкома партии.

Свою работу райком партии строил исходя из того, что в ближайшее время начнется наступление войск Западного фронта и Ельнинский район, как и вся Смоленская область, будет освобожден от оккупантов. Среди трудящихся района прошел сбор средств в фонд обороны и на танковую колонну «Смоленский партизан». Только партизаны полка имени Сергея Лазо собрали в фонд обороны 350 тысяч рублей и 100 тысяч рублей сдали на строительство танковой колонны. По [190] указанию райкома успешно была проведена и подписка на Военный заем.

Между двумя частями района, разрезанными большаком и железной дорогой, сильно охраняемыми врагом, наладилась постоянная связь. Мы довольно часто получали решения райкома, письма и поручения Валуева, распоряжения штаба дивизии. Одним словом, район, разделенный на две части, жил как единый организм.

Хотя и с горем пополам, но местные жители, поддержанные партизанами и беловцами, провели даже во многих освобожденных нами районах весенний сев. Этот факт расценивался как вклад в победу над врагом. Партийные и советские работники, местные жители, партизаны рассуждали так: собирать урожай осенью, а к тому времени район уже освободят советские войска. Значит, сеять надо.

К концу мая вокруг полка Лазо постепенно образовалось огненное кольцо врага. В это время из штаба Западного фронта, очевидно, по предложению командования 2-й партизанской дивизии, поступил приказ: полку имени Сергея Лазо занять пять деревень, расположенных на большаке, неподалеку от Ельни, и перерезать большак. Это позволяло приостановить оживленное движение войск и техники противника к фронту. Кроме того, при одновременном ударе с партизанским полком имени 24-й годовщины РККА, мы бы могли соединиться с ним и затем уже действовать компактно, всей 2-й партизанской дивизией. В число деревень, которые нам предстояло занять, входили Рябинки, Шевелево, Саушкино, Самодурово и Титовка.

Разведка донесла, что в Саушкине, Самодурове, Шевелеве и Титовке укрепления слабые — окопы и блиндажи, зато в Рябинках фашисты построили бетонные и кирпичные доты и блиндажи, перекрытые сверху железнодорожными рельсами. Бой предстоял тяжелый. Предвидя это, командование полка выделило в помощь партизанам два танка.

Заняв исходные позиции, 2-й батальон в ночь на 3 июня молниеносной атакой овладел деревнями Шевелево, Саушкино, Самодурово, Титовка и Коробы, а также частью деревни Рябинки. Замысел командования был выполнен. Впервые, пусть на очень непродолжительное [191] время, но наша партизанская дивизия соединилась. В Рябинках фашисты засели прочно. Рассчитывая на подкрепление из Ельни и Спас-Деменска, они сопротивлялись очень упорно. Бой затянулся до утра, но так и не удалось полностью овладеть Рябинками. К тому же из Ельни и со стороны Спас-Деменска на выручку осажденным прибыли подкрепления с танками, бронемашинами, артиллерией.

Оценив обстановку и ясно увидев, что до утра деревню Рябинки мы уже занять не сумеем, Казубский, находившийся в это время вместе со мною на командном пункте в деревне Средний Починок, отдал приказ: бой в Рябинках прекратить и отойти в Шевелево. Партизаны немедленно выполнили приказ. Но одна рота приказа не получила (погиб связной) и продолжала бой. Враги взяли роту в кольцо. К утру ее положение стало критическим. Нужно было выручать ребят любым способом.

Начинать наступление вновь было рискованно. Казубский послал на выручку партизанский танк под командованием бесстрашного танкиста Ильи Федоровича Ткачева.

Смело ринувшись на гитлеровцев, танкисты дали возможность роте отойти в Шевелево, но сами погибли. Позднее Ткачев был посмертно награжден орденом Ленина.

Гибель нашего танка воодушевила немецких танкистов, и они двинулись дальше, рассчитывая с ходу занять Шевелево.

Мы не знали о том, что так сложились дела, и обстановка на командном пункте полка в Починке была довольно спокойной. Но в это время наступил самый критический момент. Только благодаря решительности Казубского положение было спасено и все деревни, занятые нами в ходе боя, остались в руках партизан.

Сейчас, когда я вспоминаю тот день, невольно приходят на память слова В. Г. Белинского:

«У всякого человека есть своя история, а в истории — свои критические моменты; и о человеке можно безошибочно судить только смотря по тому, как он действовал и каким он является в эти моменты, когда на весах судьбы лежала его и жизнь, и честь, и счастье. И чем выше человек, тем история его грандиознее, критические моменты [192] ужаснее, а выход из них торжественнее и поразительнее».

Казубский и до этого переживал критические моменты, но именно тот, о котором я собираюсь рассказать, был самым тяжелым.

Дело обстояло так. Чтобы не создавать излишнего скопления партизан в Шевелеве, Казубский приказал трем ротам отойти в соседние деревни и находиться в резерве. В Шевелеве должна была остаться одна рота.

Выполняя приказ, роты двинулись из деревни. Но их отход совпал по времени с наступлением немецких танков, которые начали обстреливать и деревни, и отходивших партизан. Попав под огонь, роты бросились к небольшому лесочку. Бойцы, оставшиеся в Шевелеве, не зная о приказе Казубского, восприняли отход своих товарищей как всеобщее отступление и тоже двинулись в сторону леса. Командиру полка нужно было немедленно действовать, и он нашел единственно правильный в тот момент выход.

В Починке стоял резервный танк. Казубский вскочил на него, стал впереди башни, ухватился за пушку и приказал танкистам закрыть люк и мчаться в Шевелево. Я успел взобраться вслед за Батей.

Танк ринулся вперед. Казубский выхватил маузер и несколько раз выстрелил в воздух, чтобы привлечь внимание отходивших партизан. По высокому росту и могучей фигуре бойцы издали узнали Батю и сразу поняли: отходить нельзя. Сначала по одному, затем группами и наконец общей лавиной партизаны повернули и бросились на Шевелево. На это и рассчитывал Казубский. Через полчаса положение было восстановлено.

Когда наш танк мчался на Шевелево, фашисты обстреливали его из пулемета. Шальная пуля ранила меня в ногу, и я свалился. Произошла небольшая заминка. Казубский приказал отправить меня на командный пункт полка. К счастью, ранение оказалось легким, а благодаря задержке танка на несколько минут не произошло столкновения с немецкими машинами. Не пришлось вступать с ними в бой и партизанам. И вот почему.

Весной наскочили на наши мины и подорвались несколько немецких танков. С тех пор танкисты врага [193] въезжали на территорию, занятую полком, с большой опаской, они знали: все танкодоступные места заминированы. Сейчас враги решили схитрить — пошли на Шевелево по следу, оставленному танком Ткачева. И оказались с носом. Словно предвидя такой оборот, партизаны на всякий случай заминировали след своего танка. От двигавшейся впереди вражеской машины осталась лишь груда дымящегося металла. Наступавший за танком десант наполовину был перебит, а уцелевшие гитлеровцы сдались в плен.

Когда партизаны вели пленных в Шевелево, из кустов вышел человек в немецкой форме. Подняв руку, он сказал: «Гитлер капут! Я — плен!» Леопольд Фейсель, австриец по национальности, лесоруб по профессии, в бою участия не принимал (это мы легко установили, заглянув в ствол его автомата). Фейсель подробно рассказал все, что знал о расположении и планах врага, сообщил, что давно искал случая сдаться в плен, показал фотографии членов своей семьи.

— Делайте со мной что хотите... Но поверьте, я не враг. Я не убивал русских и не хочу войны.

Посовещавшись, мы оставили австрийца в полку и не пожалели об этом. Он оказался добрым, хорошим, смелым человеком. От немцев он ушел не из-за трусости, а совсем по другой причине. Еще в первую мировую войну старший брат Леопольда был в плену в России. Много хорошего рассказывал он дома о русских людях. И Леопольд сразу после мобилизации твердо решил, что не станет воевать против русских.

Так австриец Леопольд Фейсель стал советским партизаном. И если эту книжку случайно прочитают в Австрии, пусть передадут от нас, бывших партизан-лазовцев, горячий привет и низкий поклон семье Фейселя. Такие люди, как Леопольд, — гордость рабочего класса, верного хранителя традиций пролетарского интернационализма.

Бой в районе Шевелева не закончился тем, что вражеский танк подорвался на нашей мине, а десант был обезврежен. В тот же день произошел любопытный случай.

Выдвинувшись немного вперед, партизанская группа вела из рощицы огонь по врагу. Там находился Александр Андреев, недавно назначенный комбатом вместо [194] умершего от раны П. П. Симуховича. Фашисты решили взять рощицу в клещи. Тогда партизаны, почти все одетые в немецкую форму, незаметно отошли по приказу Андреева в сторону деревни. Гитлеровцы, наступавшие с двух сторон, начали бить друг друга.

В результате боя в районе Шевелева и Рябинок враг потерял только убитыми около 150 человек. Были потери и у нас — 25 партизан пали смертью храбрых, 45 получили ранения.

Занятые деревни мы удерживали до тех пор, пока не ушли в леса, хотя уже 3 июня противник бросил против нас 11 танков, 8 бронемашин, до 500 человек пехоты, наступавшей под прикрытием артиллерийско-минометных батарей, огонь которых корректировали два самолета. И несмотря на такую силищу, все атаки врага были отбиты.

Наступило лето 1942 года. Это было тяжелое время и для партизан, находившихся поблизости от фронта, и для советских войск, отстаивавших Сталинград...

Мне запомнилась картина, которую видел в деревне Луки. Кругом битый кирпич, обгорелые бревна. Мрачно, как символ несчастья и нужды, торчит над пепелищем труба русской печи. И тут же рядом буйно цветет сирень. Извечно налаженная в природе жизнь текла своим чередом. В скворечнике на обгорелой березе хлопотун-скворец как ни в чем не бывало занимался своими делами. От таких картин на душе становилось грустно и тревожно...

Нам по-прежнему категорически запрещали покидать занятый район, хотя в штабе полка неоднократно высказывалось мнение о необходимости сменить место дислокации. Особенно рьяными сторонниками такого плана были мы с Хотулевым. Но приказ есть приказ...

А обстановка все усложнялась, участились схватки с врагом. Чувствовалось: немцы готовятся к большому и серьезному сражению. Тревога и напряжение как бы висели в воздухе. Пленные, захваченные во время боев в Шевелеве и Рябинках, в один голос утверждали, что с 7 июня 1942 года начнется общее наступление против партизан. Мы немедленно сообщили об этом в штаб фронта. Но и без показаний пленных мы знали, что уже к началу июня перед фронтом полка действовало 7 тысяч вражеской пехоты и более 20 танков. [195]

Даже в антисоветской смоленской газетенке «Новый путь», обычно умалчивавшей о действиях партизан, появилась передовая с призывом бороться против партизан:

«Рассчитывая на нашу былую пассивность и доверчивость, большевики пытаются засылать к нам свою агентуру, сбрасывают листовки и т. п. Цель — устрашить нас, создать среди нас нервозность и даже панику... Не пассивно слушать зловредные небылицы, а сдавать германским властям на поверку каждого подозрительного типа — вот наш долг».

Еще ничего определенно не зная, мы предприняли ряд мер к тому, чтобы нас не застали врасплох. Прежде всего еще раз заминировали все танкодоступные участки, при этом по берегам Десны создали мощные минные поля, которые могли в будущем сыграть роль серьезного прикрытия.

Почти у самого Мутищенского леса мы создали секретные склады артиллерийских снарядов и патронов, привели в полную боевую готовность все свои танки (теперь их было девять). Мы были глубоко убеждены, что гитлеровцы не имеют ни малейшего представления о наших танковых силах. В дальнейшем это предположение целиком подтвердилось.

Одновременно мы запаслись продовольствием и боеприпасами. Кое-что сумел прислать Западный штаб партизанского движения, возглавляемый секретарем Смоленского обкома партии Д. М. Поповым. В лесу были организованы резервные базы продовольствия и боеприпасов, а также госпиталь.

Меньше становилось раненых. Излечившихся от ран, но неспособных продолжать борьбу в тылу врага, мы направляли в штаб 2-й партизанской дивизии, а оттуда на самолетах — в советский тыл. Вообще-то у нас были и свои аэродромы в Мутище, Луках, Зуях, но там не могли принимать больших самолетов. Часть раненых, которых по тем или иным причинам нельзя было эвакуировать на Большую землю, мы направляли через линию фронта с надежными проводниками или размещали по деревням.

Оккупанты то там, то тут начали теснить наши подразделения. Вражеское кольцо вокруг полка сомкнулось и начало постепенно сжиматься.

Однажды со стороны Варшавского шоссе, смяв заслоны [196] батальона Н. Грачева, в глубь расположения нашего полка прорвались немецкие танки. Возникла опасность, что буквально через час они могут появиться в деревне Заболотье, где находился крупный партизанский госпиталь.

Навстречу танкам Казубский немедленно направил на машине часть штабной роты во главе с Володей Присовским. Партизаны захватили с собою противотанковую пушку и большое количество противотанковых мин.

— Любым способом задержи танки, хотя бы на полчаса, — сказал Батя Присовскому, — а там мы им покажем!

— Не беспокойся, Батя, танки не пройдут!

Однако группе Присовского надо было добираться в объезд. За это время фашисты могут многое натворить. Учитывая это, Хотулев приказал по телефону подразделениям, находившимся на пути наиболее вероятного движения вражеских танков, сделать все возможное, чтобы задержать их.

Но и этого нам показалось мало. Я послал своего нового адъютанта бесстрашного Ваню Дуганова в Заболотье, чтобы эвакуировать госпиталь. Одновременно ему поручалось побывать в Зуях и переправить в лес наши семьи (Казубского, Гусева и мою). Гнедой Немец взвился на дыбы и понес Дуганова с такой скоростью, которую трудно было ожидать от него. Конь будто почувствовал, что от него многое зависит. Дуганов опередил Присовского и сделал все, что ему было приказано.

Группа Присовского достигла тем временем небольшого лесочка возле Заболотья. Услышав гул немецких танков, Володя оставил в лесочке машину, противотанковую пушку и артиллерийский расчет, а сам с несколькими партизанами бросился по лесной дороге навстречу врагу, предварительно приказав заминировать дорогу на случай, если танки все же прорвутся.

Партизаны залегли по обе стороны дороги в старых окопах. Им было приказано, как только приблизятся танки, подтаскивать под гусеницы с помощью телефонного кабеля и веревок противотанковые мины. Часть людей должна была обстрелять солдат и офицеров, сопровождавших танки, а также танкистов, если они начнут выскакивать из машин. [197]

События развернулись так, как предвидел Присовский, и план его оказался очень удачным. Наши подорвали три танка, а остальные умчались в сторону Варшавского шоссе. Сколько надо было выдержки, самообладания, мужества, чтобы совершить такой подвиг.

Первый большой прорыв врага в наш партизанский край был ликвидирован без серьезных потерь с нашей стороны. Но впереди новые, большие испытания. В жизни и борьбе партизанского полка имени Сергея Лазо наступал самый ответственный момент: в начале июня разгорелись тяжелые, кровопролитные сражения советских войск и партизан на территории Смоленщины.

Беловцы

Действия вражеских войск против подразделений полка имени Сергея Лазо были составной частью хорошо подготовленной операции гитлеровского командования против войск группы генерала Белова и партизан. Уже к 1 июня стало очевидным, что немцы предприняли не обычное, очередное, а общее наступление с целью ликвидации партизанских краев, образовавшихся почти у самой линии фронта.

В период с 24 мая по 1 июня противник захватил треть территории, которую занимали войска Белова и партизаны в районе Дорогобужа.

По замыслу Верховного Главного Командования Красной Армии группа войск генерала Белова была заброшена в тыл врага в конце января 1942 года, чтобы нанести удар по Вязьме с тыла и вместе с войсками генерала Ефремова овладеть городом. Замысел был смелым. Немецкие генералы уже после войны утверждали, что в начале 1942 года они потеряли всякую надежду избежать окружения, и удивляются, почему наши войска не перерезали единственный путь снабжения 4-й немецкой армии под командованием фельдмаршала фон Клюге — Варшавское шоссе.

В этих боях корпус Белова понес значительные потери. Во всех пяти кавалерийских дивизиях вместе с 250-м воздушнодесантным полком насчитывалось не более 6000 человек, из них до 1500 раненых. Пополнять свои войска за счет партизан и местного населения Белов вначале не решался. [198]

В то же время партизаны надежно прикрывали тылы и фланги его корпуса. 7 февраля П. А. Белов сообщал в штаб фронта:

«Различные группировки противника, имеющиеся в моем тылу и флангах, — это меня не беспокоит. Для охраны тыла используются партизаны».

Позднее с помощью партизан генерал Белов провел в тылу врага мобилизацию и значительно пополнил свои поредевшие части. На территории, занятой нашим полком, также была проведена мобилизация, и мы направили в распоряжение штаба Белова до тысячи человек.

К началу июня 1942 года группа войск генерала Белова вместе с партизанами насчитывала около тысяч бойцов.

Это была грозная сила, и враг понимал, что сломить ее будет нелегко. Не случайно гитлеровское командование для проведения этой операции вынуждено было снять с фронта два армейских корпуса. О размахе предпринятого противником наступления свидетельствует следующее заявление немецкого генерала Курта Типпельскирха, сделанное уже после войны:

«В тылу немецких армий русские планомерно вели партизанскую войну. Особенно беспокоящие очаги партизанского движения находились юго-восточнее Смоленска и по обе стороны Вязьмы. Для борьбы с ними в мае пришлось даже снять с фронта два армейских корпуса в составе нескольких пехотных и одной танковой дивизий. Русский генерал Белов имел в одном лишь районе Ельни 20 тысяч человек, которые постоянно угрожали коммуникациям 4-й армии. Хотя в результате дальнейших операций удалось постепенно сузить большие партизанские области, находившиеся непосредственно за линией фронта, но все же приходилось все время для борьбы с партизанами снимать с фронта боевые части».

По свидетельству генерала Белова, всю весну и в начале лета 1942 года группа его войск ожидала наступления нашей 50-й армии, действовавшей в районе Спас-Деменска. Но наступление так и не состоялось: часть войск из состава армии была направлена в район Харькова.

Зимой и весной 1942 года не немцы нападали на [199] нас, а мы на них. Но в конце мая и начале июня противник обрушил на группу войск генерала П. А. Белова и на партизан огромную силу. Первый удар был нанесен 24 мая в районе Дорогобужа. Беловцы и партизаны упорно отбивались.

5 июня Белов получил у командования фронта разрешение выйти с оккупированной территории на соединение с войсками фронта и решил прорываться через территорию, занимаемую полком имени Сергея Лазо. Это решение сам Белов объяснял так:

«Здесь противник был слабый, а южнее находился район, контролируемый подчиненным группе 5-м партизанским полком имени Лазо. По этому варианту быстрыми темпами мы должны были пройти через лесной район 5-го партизанского полка и, перейдя Варшавское шоссе, соединиться с нашей 10-й армией в районе Кирова. Этот вариант давал нам возможность избежать боя с крупными силами противника, пользоваться поддержкой партизан как близ Ельни, так и на подходе к Кирову».

После многодневных кровопролитных боев корпус генерала Белова начал отход в район расположения нашего полка. Прямой связи с Беловым у нас не было, и мы сносились только через штаб Западного фронта. 7 июня ему сообщили нашу радиограмму:

«Белову. Передаем донесение Казубского, Юденкова.

Перед фронтом полка противник сконцентрировал до 50 танков и большое количество пехоты. По показаниям пленного, принадлежащего I ПТМ штабной роты дополнительного батальона, 406 ПП, 403 ПД 7 июня ожидаю крупного наступления».

Однако наше сообщение о скоплении в районе действий полка Лазо крупных сил противника уже не могло остановить двинувшиеся на прорыв части генерала Белова.

Проход основных сил группы был осуществлен между Ельней и железнодорожной станцией Глинка. В ночь на 9 июня передовые отряды войск Белова вышли к большаку Ельня — Смоленск в районе деревень Берники, Нивки, Быки, то есть километрах в пятнадцати западнее Ельни.

Еще накануне, 8 июня, наш радист Спиридонович принял телеграмму от генерала Белова, посланную им [200] через штаб фронта:

«Командиру 5 партизанского полка 7 июня с. г. 13 часов 30 минут.

В ночь на 8 и 9.6.42 г. главные силы группы прорываются ваш район направлении ст. Глинка, Соловеньки, Шатьково. Примите меры содействия особенно сторону Ельни и Балтутино.

Белов. Щелоковский».

Чтобы выполнить требование командующего фронтом и генерала Белова и обеспечить проход войск в наш район, необходимо было занять деревню Быки и разминировать ближайшие минные поля.

Получив телеграмму, Казубский, Зыков и я немедленно выехали в штаб 3-го батальона, находившийся в деревне Щербино, чтобы лично поставить боевую задачу. Командир батальона Яков Семкин и комиссар Григорий Ратников поручили захватить деревню Быки старшему лейтенанту Федору Пялову. Атака была назначена в ночь на 9 июня. В батальоне остался заместитель командира полка Зыков, чтобы руководить операцией, а мы с Казубским выехали в штаб полка, так как гитлеровцы начали теснить наши подразделения с других направлений.

С этого памятного дня вплоть до 17 июня мы ни днем ни ночью не знали покоя. Усталые, закопченные, в изорванной одежде, с воспаленными глазами и лицами, партизаны непрерывно вели бои. Невероятно тяжело было всем, от командира полка до ездовых и связных.

Конные полки генерала Белова заняли Берники, Нивки и начали наступать на Быки. Однако гарнизон деревни был наготове и встретил наступавших шквальным огнем. Врагу удалось отбить две атаки беловцев. В этот момент с тыла неожиданно для фашистов налетел отряд Федора Пялова. Ему удалось выбить противника прямо под клинки гвардейцев-конников. В несколько минут все было кончено. Лавина войск и партизан под покровом ночи двинулась в район, занятый нашим полком.

В бою за деревню Быки партизаны почти не имели потерь, а оборонявшие ее фашисты были полностью перебиты. Партизаны захватили противотанковую пушку, двенадцать пулеметов и несколько автомашин с продовольствием, из-за которых у Пялова возникло недоразумение [201] с командиром кавалерийского полка, приказавшим сгоряча сжечь трофеи.

— У вас, наверно, всего вдоволь, — с обидой говорил Пялов, — а у партизан есть нечего, да и пушек противотанковых с прицелами нет ни одной...

Спор удалось уладить, и Пялов воспользовался трофеями. Относительно же того, что у беловцев «всего вдоволь», он был не прав. Уже в течение нескольких дней их беспрерывно бомбили вражеские самолеты. Конников и десантников постоянно преследовали вражеские войска. Люди невероятно вымотались, связь между подразделениями нарушилась, потерялись или отстали обозы...

Партизаны проводили прорвавшиеся части через леса, болота и минные поля в глубь своей территории. Беловцы двинулись по направлению к деревням Старые Луки, Болоыовец, Мутище, Клин. На рассвете командира, комиссара и начальника штаба полка имени Лазо пригласили к себе Белов и Москалик. Мы сейчас же выехали в район Щербина.

За время войны нам пришлось наглядеться и на бои, и на бомбежки и самим попадать в большие переделки, но то, что мы увидели в деревнях Щербино, Соловеньки, Павлово и Березовка, оказалось неожиданным даже для нас. Еще издали мы услышали рев немецких «юнкерсов», взрывы авиабомб, артиллерийскую канонаду. В воздухе постоянно висело по пятнадцати — двадцати самолетов, пикировавших на деревни.

Навстречу нам попадались разрозненные группы усталых, голодных людей, стремившихся скорее оторваться от наседающего врага. Все леса кругом были забиты подразделениями войск из группы Белова. По пятам за ними следовали 221-я охранная дивизия, два батальона мотопехоты 19-й танковой дивизии с тридцатью танками и другие фашистские части.

И если обеспечить проход войск генерала Белова в наш район было сравнительно легко, то выполнить вторую задачу, поставленную командованием фронта, — прикрыть их отход, оказалось несравненно труднее. С живой силой противника мы еще как-нибудь справились бы, но на отступавшие войска Белова, а следовательно, и на нас наседали танки. Участки, где прошли конники Белова, мы немедленно снова заминировали. [202] Но этого оказалось мало. Требовались противотанковые пушки. По счету их у нас было много, а прицелы имели только две. И все же мы отбивались изо всех сил, стреляя по танкам врага прямой наводкой.

Партизаны должны были любыми средствами задержать на несколько дней наседающего противника. И мы сделали это, потеряв около семисот боевых друзей.

События развивались стремительно. Когда мы приехали в Щербино, там уже не оказалось ни Белова, ни его штаба, они переместились в леса, чтобы оторваться от противника и выскользнуть из-под массированных налетов авиации. Только к концу дня 9 июня мы повстречались с начальником штаба 2-й партизанской дивизии подполковником Руссом. Он предложил вернуться в штаб полка и уже оттуда попытаться установить связь с Беловым и его штабом. Мы согласились.

Теплым летним вечером мы наконец добрались до деревни Березовка. Дальше уже начинался Леоновский лес.

Не успели облегченно вздохнуть, как над деревней появилось три звена бомбардировщиков и начался кромешный ад. Сделав несколько заходов, фашисты сбросили более двух десятков крупных бомб. Загорелось несколько домов. Мы укрылись в старых воронках. Одна из бомб разорвалась у воронки, где притаились подполковник Русс, Шура Радьков и политрук одной из наших рот Неутолимов. Не обращая внимания на бомбежку, мы немедленно откопали товарищей, перенесли их в машину и окольными путями добрались до штаба полка. Всех их сильно контузило. Русса и Неутолимова отправили на самолетах в советский тыл. Шура Радьков, пострадавший меньше, эвакуироваться отказался. Вскоре он вылечился и продолжал сражаться, хотя долгое время плохо слышал.

Когда мы уезжали из Березовки, кругом горели деревни. Гигантские костры служили ориентирами для вражеских самолетов, летавших и ночью.

Исключительно стойко дрался 3-й батальон нашего полка, который в основном и задержал гитлеровцев. Это позволило беловцам, а также партизанам из полка имени 24-й годовщины РККА, из дивизии «Дедушка» и ряду других подразделений и отрядов, часть которых [203] оказалась вместе с беловцами в нашем районе, оторваться от противника. Измотанные до предела люди получили наконец возможность немного передохнуть, собраться с силами.

Однако первые дни связь между частями и подразделениями группы войск Белова была нарушена, так как бойцы оказались в незнакомом месте и подвергались постоянным налетам вражеских самолетов. Их наводили на цель шпионы-радисты, проникшие к нам вместе с корпусом. Из-за этого штаб Белова вынужден был несколько раз менять свое местонахождение.

В Мутищенском лесу мы обнаружили штаб генерала Баранова. Вокруг было полно войск. Мы оставили Баранову немного продовольствия и по его просьбе выделили стадо крупного рогатого скота, чтобы обеспечить мясом бойцов и командиров его группы. Баранов помог установить местонахождение штаба генерала Белова. Оказалось, он был совсем неподалеку, в лесу между деревнями Болоновец и Старые Луки. Мы вскочили на коней.

Вид у всех был довольно живописный. И я подумал, что в будущем при всем желании не смогу обрисовать эту картину. Впереди на сером жеребце мчится Казубский. На нем разбитые сапоги, зато новый немецкий автомат, сверкающий вороненой сталью, и прекрасный маузер. Начальник штаба Тимофеевич — в немецком офицерском френче, щегольски затянутом командирским ремнем с портупеей, на голове — красноармейская пилотка, а на боку — парабеллум. Адъютант Василия Васильевича по одежде — ни дать ни взять — немецкий офицер, только на голове, как и у Тимофеевича, — красноармейская пилотка. На мне черное кожаное пальто и фуражка пограничника с зеленым околышем.

И вот вся эта пестрая группа предстала перед генералом Беловым, окруженным несколькими полковниками, в числе которых были командир 2-й партизанской дивизии Москалик и комиссар Янузаков.

Поздоровались. Начальник штаба полка Хотулев по всем правилам военной субординации доложил, что происходит в районе, занятом партизанами. Седеющий генерал внимательно выслушал нас. Затем кратко обрисовал общую обстановку. Только тут мы с удивлением узнали, что против группы войск генерала Белова и партизан [204] фашисты бросили до четырех пехотных и одну танковую дивизии. Основные их силы гонятся за Беловым по пятам. Мы должны всеми средствами продолжать задерживать противника. На поддержку беловцев рассчитывать не следует. Их задача — перейти линию фронта.

Мы попросили сузить район, занимаемый полком имени Лазо, чтобы бросить высвободившиеся силы на помощь 3-му батальону, попавшему под основной нажим врага. Белов ответил отказом.

— Район пока надо удерживать, так как оккупанты неизбежно станут в ближайшие дни наседать и с других сторон, — сказал он.

И это впоследствии подтвердилось.

Генерал не смог также выделить нам столь необходимые противотанковые пушки и ружья, так как группе предстояло прорываться через линию фронта в районе Кирова и оружие требовалось им самим.

Договорившись о дальнейших действиях и выяснив волновавшие нас вопросы, мы поспешили к своим.

* * *

3-й батальон под командованием Якова Семкина продолжал вести бои с оккупантами. На помощь ему были посланы несколько танков и одна рота. Больше сил мы выделить не могли: разведка донесла, что готовится круговое наступление врага. Партизаны 3-го батальона в первые же два дня подбили четыре танка противника, две бронемашины, несколько автомашин и уничтожили большое число вражеских солдат и офицеров. Но и батальон понес большие потери. 11 июня комиссар 3-го батальона Ратников писал на имя комиссара полка:

«Сообщаю: наше положение тяжелое, целый день ведем бой, помощи нигде найти не можем. Сами отбить наступление немцев в количестве полка не можем. Срочно просим вас вмешаться и приостановить такие безобразия. Комиссар 3-го б-на Г. Ратников».

Выдержать оборону на старых позициях батальон уже не мог и по нашему приказу в ночь на 14 июня отошел на новый рубеж, проходивший по берегу Десны.

Прорвав укрепленную линию партизанской обороны, гитлеровцы ринулись в глубь занимаемой нами территории. Вперед вырвались пятнадцать танков врага. [205]

Партизаны их пропустили, а пехоту отрезали и уничтожили. Это на некоторое время задержало наступление противника. Перегруппировав силы и подбросив подкрепления, фашисты вновь атаковали батальон Семкина. Справа от него, от Стройны до Лапина вдоль Десны, удерживал оборону особый отряд капитана Клюева. А еще правее сражался батальон под командованием Саши Андреева.

Вечером 14 июня противник силой до полка пехоты при поддержке нескольких танков и бронемашин повел наступление на отряд Клюева со стороны деревень Данино и Шуярово. Однако общими силами партизанам удалось задержать оккупантов еще на несколько дней. Большую службу сослужили нам минные поля, специально созданные по берегам Десны. Кроме того, мы использовали оставшиеся еще с летних боев 1941 года окопы, ходы сообщения, блиндажи и доты. Перед лицом нависшей опасности партизаны действовали дружно, дисциплинированно и упорно отбивали все атаки.

Тем временем войска группы генерала Белова немного отдохнули, привели себя в порядок, установили связь между частями и соединениями, постепенно стали сосредоточиваться в лесах, недалеко от шоссе Москва — Варшава. 16 июня около села Шуи они подошли вплотную к шоссе.

За несколько дней до этого возле деревни Зуи был создан временный аэродром, на котором принимали не только легкие, но и тяжелые транспортные самолеты с Большой земли. Они доставляли Белову боеприпасы и продовольствие. Шла срочная эвакуация раненых.

Немецкая авиация по-прежнему днем и ночью безнаказанно господствовала в воздухе и сковывала наши действия. Фашистам удалось разбомбить госпиталь в деревне Клин. Погибло много раненых.

Фашистские самолеты засыпали леса и села тысячами листовок, в которых утверждали, что сопротивление бесполезно, и призывали сдаваться в плен. Вот образчик одной из таких листовок:

«Бойцы, командиры, политруки и комиссары частей Белова! Партизаны!

Вы окружены! Все наступления, предпринятые для Вашего освобождения, потерпели тяжелые кровавые [206] поражения. Ваши попытки прорваться через кольцо нашего окружения уже стоили Вам огромнейших кровавых жертв. Как только начнется немецкое наступление, Вы напрасно пожертвуете своей жизнью.

Подумайте о судьбе 33-й Армии и Ефремова!»

Далее следовал призыв: «Перебегайте к немцам!»

Эта листовка имела единственную цель — посеять в наших рядах панику. Но успеха она не достигла. Мы продолжали упорно сражаться: верили, что победим. И победили.

Собранные в один боевой кулак 2-й и 3-й батальоны, а также отряд капитана Клюева прикрывали главную базу полка со стороны Ельни и большака Ельня — Починок. 15 июня в 16.00 противник начал наступление на всю территорию, занятую полком имени Лазо. На этот раз он обрушил свои основные силы на отряд Клюева. Партизаны держались стойко. Однако под нажимом многократно превосходящих сил гитлеровцев особый отряд стал отходить. Клюев с тревогой сообщил об этом по телефону в штаб полка. Казубский не приказывал, а попросил Клюева:

— Вася, Василий Петрович, друг! Продержись любыми средствами еще часа два. За это время мы эвакуируем раненых в лес, а там пришлем тебе на помощь танки.

С часу на час у нас заканчивалось полное восстановление мощного танка Т-34.

В критическую минуту, когда позвонил Василий Петрович Клюев, к нему для организации помощи поскакал начальник штаба полка И. Т. Хотулев, а я и Виктор Попов помчались к танкистам, чтобы поторопить их.

Отряд Клюева под напором танков и пехоты врага постепенно отходил к лесу. Создавалась угроза, что своим отходом он обнажит фланги 2-го и 3-го батальонов. И тут, в самый тяжелый момент, со стороны расположения штаба полка показался стальной богатырь, несущийся по полю на бешеной скорости.

Отступавшие партизаны решили, что это прорвались откуда-то с тыла немцы. Минутное замешательство, а затем общая радость: «Так это же наш, партизанский танк!»

Фашисты тоже приняли танк за свою машину. Во [207] всяком случае, они не предполагали, что после стольких дней боев у партизан еще сохранились танки. Только после того как в течение нескольких минут было уничтожено два противотанковых орудия и подавлено несколько пулеметных точек, гитлеровцы поняли, с кем имеют дело.

Лазовцам удалось задержать наступление немцев еще на один день.

Отряд Клюева вновь занял Поповку. У наших танкистов кончились пулеметные патроны. Пора было возвращаться на базу. Но ребята заметили удиравшую в сторону Ельни большую группу вражеских солдат и офицеров. На полной скорости танк бросился преследовать их. Немало врагов нашли свою смерть под гусеницами боевой машины.

На второй день Т-34 помог отряду капитана Клюева отбить две атаки врага. Во время последнего боя танк загорелся. Танкисты, возглавляемые местным жителем Ефимом Федоровичем Мироненковым, ликвидировали пожар, но через некоторое время пламя во второй раз охватило машину. Хотя и были приняты необходимые меры, сбить огонь не удалось. Партизаны лишились своего могучего помощника. В полку остались лишь легкие танки.

Наши силы подходили к концу, а немцы, не считаясь с жертвами, продолжали нажимать, и теперь уже не с одной, а с нескольких сторон.

В ночь на 16 июня бои были особенно ожесточенными. Незадолго до рассвета на мутищенском аэродроме приземлились шесть самолетов По-2, присланных за ранеными. Мы получили табак, немного продуктов и боеприпасов. В ту же ночь мы не успели отправить самолеты обратно: уже светало и лететь было рискованно.

Утром неожиданно прервалась телефонная связь с отрядом Клюева, несколько позднее — с батальоном Семкина, а затем и с батальоном Саши Андреева. Вскоре выяснилось, в чем дело. Ночью танки врага просочились между деревнями Моксаки и Липня и ударили прямо на штаб Клюева в Передельниках. Часовой поднял тревогу, когда танки проскочили через мост и оказались в деревне. Отряд Клюева больших потерь не понес, [208] но отступал неорганизованно, фланги 2-го и 3-го батальонов оказались открытыми.

Семкин, не зная об отступлении Клюева, продолжал держать оборону на Десне. Смяв отдельные подразделения из отряда Клюева, два немецких танка ударили по батальону Семкина. В эту трудную минуту партизаны проявили чудеса храбрости и выдержки. Пропустив противника на левый берег Десны, они заняли переправу, заминировали ее и начали истреблять фашистов. На батальон наступало до семисот оккупантов. Мало кому из них удалось переправиться на правый берег. Потерял враг и танки, и несколько броневиков.

Но наш 3-й батальон был тоже обескровлен. Командиры или погибли, или получили серьезные ранения.

Едва батальон отбил эту атаку, как на него насели немцы со стороны Передельников. Дело было бы совсем плохо, если бы Косте Яшкину не удалось в последнюю минуту перед самым носом у врага взорвать мост через Деснок между деревнями Шатьково и Лапино. Это задержало гитлеровцев на некоторое время, и Семкин успел повернуть свои подразделения навстречу новым силам противника. Дело дошло до рукопашной, и более половины партизан батальона пали смертью храбрых, а многие были ранены, в том числе сам Семкин и комиссар Ратников.

Раненый комбат, его неразлучный друг и адъютант Леша Юденков и разведчица Шура исчезли куда-то в ходе боя. До нас дошли слухи, что их перебили фашистские автоматчики. Казубский приказал разыскать Семкина и его охрану, но поиски ничего не дали.

Наибольшие потери понес 3-й батальон, командиром которого после ранения Семкина был назначен Федор Пялов. Но тяжело пришлось и остальным. Как и следовало ожидать, фашисты ударили по обнаженному левому флангу 2-го батальона. Можно было бы отвести его к лесу, но в этом случае мы поставили бы под прямой удар деревню Мутище, а там на аэродроме находились шесть самолетов и наши раненые. Поэтому Саше Андрееву было приказано прикрыть хотя бы до вечера деревни Самодуровку, Федоровку, Старый и Новый Болоновец, Мутище. Батальон оставил деревни Шевелево и Починки. Бои с прорвавшимися немцами [209] завязались в деревне Федоровке. Враг потерял около двухсот солдат и офицеров и один танк.

Обороняться стало легче, так как позади был Мутищенский лес. И все же мы вскоре поняли, что силами батальона Саши Андреева не сможем сдержать оккупантов. В помощь Андрееву выделили роту из батальона Володи Медведченкова и часть штабной роты. Собственно, мы бросали в бой свои последние резервы. Было очевидно, что придется оставить партизанский край, который мы занимали в течение многих месяцев, и уйти в леса. Та же судьба постигла и наших соседей, восемь дней назад оставивших Дорогобуж и Глинку. Важно, как можно дольше задержать фашистов, чтобы успеть отправить на Большую землю раненых.

С помощью подкреплений батальон Андреева окружил оккупантов в деревне Федоровка и перебил их. Но немцы были уже рядом с Болоновцом, где размещался штаб полка. Вскоре их можно было ожидать и здесь. Несколько обнадеживало то, что все дороги к Болоновцу заминированы противотанковыми и противопехотными минами, которые безотказно взрывались...

Последняя ночь перед уходом в лес. Еще днем по приказу Казубского штаб полка переместился на новый КП в лесу, где заранее все было приготовлено, даже подключены телефоны.

Перед командованием полка встал вопрос: что делать с семьями? Решили обратиться к командованию фронта. Через несколько часов пришла телеграмма:

«Приказываю немедленно эвакуировать на самолетах в советский тыл семьи командования полка и партийных руководителей района. Высылаю 20 самолетов».

В ночь на 17 июня последняя рота лазовцев прикрывала партизанский аэродром в Мутище, с которого улетали на Большую землю двадцать шесть самолетов. Первые шесть мы отправили как только стемнело. Остальные двадцать прибыли в полночь. К этому времени на аэродром привезли раненых, в том числе и Героя Советского Союза Васильева, оставшегося у нас после ухода войск Белова к «Варшавке».

Самолеты один за другим начали подниматься в воздух. Улетела жена Казубского с детьми. Еще два самолета ушли с ранеными. Затем следующий. На нем [210] эвакуировалась в Москву семья Ивана Павловича Гусева.

Неожиданно совсем рядом появились просочившиеся немецкие автоматчики и стали обстреливать аэродром. Их было человек пятьдесят. Штабная рота под командованием Володи Присовского немедленно заняла оборону, затем оттеснила гитлеровцев к лесу, поливая их огнем из автоматов, пулеметов и шести минометов.

Снова начали взмывать самолеты. Наступила очередь моей семьи. Прощаюсь с Наташей, плачущим Славочкой. Когда-то теперь встретимся?.. Самолет поднялся, сделал круг над аэродромом и взял курс на восток, на Москву.

На следующем самолете улетела моя мать и пятилетний братишка Женя. Двенадцатилетний Саша остался со мной, а об исчезновении Леши я матери ничего не сказал.

Перед рассветом последняя рота партизан покинула Мутище. Через полчаса наши подрывники взорвали в Болоновце мост и плотину на реке Деснок. Озеро хлынуло в проран и затопило все луга вокруг. Мы ушли в лес.

Утром мы с Зыковым наведались в Болоновец. Немцев там еще не было. Они боялись входить в деревню, опасаясь «сюрпризов» с нашей стороны.

Все, что нельзя было захватить с собою, — пушки, тяжелые минометы, оставшиеся без горючего и боеприпасов танки, мы взорвали, продовольствие роздали партизанам.

Наши разведчики донесли, что войска генерала Белова пошли на прорыв линии вражеской обороны в районе Кирова. Полк имени Сергея Лазо свою задачу выполнил — прикрыл беловцев и дал им возможность выйти в советский тыл. Правда, это дорого нам обошлось, но и фашистам мы нанесли ощутимые удары. На собственной шкуре они испытали, что такое война с партизанами. Гитлеровский генерал Гальдер записал в своем дневнике:

«17.06.42 г. Идут сильные дожди. Кавалерийский корпус Белова действует теперь западнее г. Кирова. Этот человек все же заставил нас ввести в действие в целом семь дивизий».

Подводя итоги борьбы с врагом за период, когда [211] наш полк обеспечивал проход войскам Белова, Совинформбюро 23 июня 1942 года сообщало:

«Партизанский отряд имени Лазо, действующий в оккупированных немцами районах Смоленской области, в течение 10 дней вел упорные бои с немецко-фашистскими частями. Партизаны уничтожили до 2000 немецких солдат и офицеров, семь танков, семь бронемашин и 16 автомашин».

Таковы результаты этой тяжелой битвы.

О помощи, которую наш полк оказал его группе, П. А. Белов писал в книге «За нами Москва»:

«После этого мне довелось видеться с Казубским еще два раза. В трудные дни, когда наша группа пробивалась из вражеского тыла на соединение с войсками Западного фронта, мы пересекли всю территорию, занятую его полком. Партизаны оказали нашим прорывающимся частям значительную помощь, прикрывая по приказу штаба фронта наш тыл. В течение десяти дней полк имени Лазо сдерживал врага, уничтожив до двух тысяч немецких солдат и офицеров».

Столь же высокую оценку дал лазовцам и первый секретарь Смоленского обкома партии, начальник Западного штаба партизанского движения Д. М. Попов. Выступая на X пленуме обкома ВКП(б) в конце 1942 года, он говорил:

«Вот партизанский отряд «Лазо». Всю тяжесть немецкой экспедиции он принял на себя, больше того, он принял прикрытие выхода корпуса Белова и Казанкина. Отряд находился в особо тяжелых условиях, в осадном положении длительное время. Однако они не потеряли связи с населением. И этот отряд при поддержке населения выдержал всю тяжесть борьбы и прекрасно выполнил задачу, поставленную командованием по прикрытию отхода корпуса Белова и Казанкина, сохранил всю силу и продолжает активно бить немцев до сих пор.

Вот что значит связь с населением, вот что значит дружба с населением, вот что значит связь и поддержка населения».

Операция по прикрытию отхода группы войск генерала Белова является ярким примером взаимодействия партизан и регулярных частей в первый период войны. Впоследствии многие партизанские отряды блестяще осуществляли такое взаимодействие и оказали [212] неоценимую помощь наступающим советским войскам.

Во время встречи в штабе Белова командование 2-й партизанской дивизии считало, что и наш полк после прикрытия войск Белова может идти через линию фронта. Но лазовцы не приняли это предложение, они решили продолжать борьбу в тылу врага.

После описанных событий из всех полков и отрядов, действовавших в Ельнинском, Глинковском, Всходском, Стодолищенском и Екимовичском районах, на оккупированной территории остались, по существу, полк имени Сергея Лазо и отдельные батальоны дивизии «Дедушка». Наш ближайший сосед — полк имени 24-й годовщины РККА на 10 августа 1942 года имел всего 48 человек. В ночь на 26 октября 1942 года отряд этого полка численностью в 26 человек вышел из тыла противника на участке 58-й стрелковой дивизии. Возглавлял отряд старший лейтенант Андрей Литвиненко. Вместе с ним вышли секретарь Ельнинского райкома партии Яков Петрович Валуев и председатель райисполкома Андрей Семенович Аниськов. Остальные партизаны или ушли вместе с войсками Белова, или перебазировались в другой район, или самостоятельно мелкими группами направились через линию фронта, так как насыщенность вражеских войск в этом районе была чрезвычайно велика и вести с ними борьбу было очень трудно.

Численность нашего полка тоже сильно сократилась. Если в былые времена он насчитывал до четырех с половиной тысяч человек, то теперь вместе с ранеными в нем осталось около двух тысяч. Часть раненых в сопровождении партизан мы переправили через линию фронта.

Партизанам из местных жителей, достигшим преклонного возраста, командование полка разрешило вернуться в свои села и ждать сигнала. Немалое количество партизан, потеряв в ходе кровопролитных боев связь с основными силами, много дней, и даже недель, бродили небольшими подразделениями и в одиночку по лесу в поисках полка. Некоторые из них, решив, что мы перебазировались, ушли в другие районы, в том числе и в Белоруссию, и создали там самостоятельные отряды или присоединились к боевым белорусским партизанам [213] и еще долго сражались вместе с ними. Кое-кто попросту бесследно пропал.

Остатки полка разместились в Мутищенском, Леоновском, Нарышкинском и соседних с ними лесах. Полк продолжал жить, он был еще способен причинить немало неприятностей оккупантам.

Но воевать старыми методами мы уже не могли. Изменилась обстановка — надо было менять и тактику.