Уже не отряд, а полк

Неделю спустя после объявления в Клину Советской власти начались первые рейды партизанского отряда. Сначала выступили в направлении деревень Высокое и Болдино. Там поблизости проходил большак Спас-Деменск — Ельня — Смоленск. В деревнях, расположенных [98] по этому большаку, находились гарнизоны гитлеровцев. По большаку постоянно двигались немецкие обозы. Чтобы обеспечить бесперебойное движение, специальные команды расчищали снег, сгоняя на работу жителей окрестных деревень. Были там и люди, тесно связанные с нами. Через них мы убеждали народ не выполнять указаний оккупантов. Однако за это строго наказывали. Тогда колхозники, работающие на расчистке, попросили:

— Дайте в нашу сторону несколько пулеметных очередей, и мы разбежимся кто куда. Сами уйти не можем.

Мы так и сделали. Охрана тотчас скрылась, разбежались и местные жители. Когда на другой день их стали выгонять на работу, они заявили:

— Не пойдем. Нас обстреливают партизаны. Обеспечьте охрану, тогда — другое дело.

Путем таких «обстрелов», засад, блокады и минирования большака нам удалось зимою и весною 1942 года полностью приостановить передвижение гитлеровцев по дороге Починок — Ельня — Спас-Деменск. Это имело серьезное значение: Спас-Деменский большак был важной артерией снабжения вражеских войск на нашем участке фронта.

Партизанский отряд В. В. Казубского, по существу, находился в ближайшем тылу фашистских армий, действовавших на спас-деменском направлении — всего в каких-нибудь 30–40 километрах от линии фронта. Это усложняло борьбу с врагом, так как здесь было полно войск. В деревнях, расположенных в западной части Ельнинского и особенно в Починковском и Глинковском районах, вражеских гарнизонов было сравнительно немного.

В одну из ночей наш отряд расположился в деревне Болдино. Тогда же мы обнаружили и расстреляли бургомистра Саполнова, скрывавшегося от партизан в деревне Болоновец.

В Болдине встретились Казубский и Гусев. Секретарь подпольного райкома партии одобрил деятельность отряда. От имени совета отряда Василий Васильевич предложил Тусеву взять в свои руки командование. В то время в отряд входило уже больше ста человек. Иван Павлович поблагодарил Казубского, но предложение отклонил. [99]

— Таких отрядов, как ваш, — сказал Гусев, — в ближайшее время, возможно, появится несколько. Райкому придется руководить ими.

И действительно, весть о наступлении Красной Армии, о поражении гитлеровцев под Москвой, о приближении линии фронта вызвала быстрый рост партизанского движения. Вскоре оно приняло такой размах, что в Ельнинском и соседних с ним районах Смоленской области превратилось, по существу, во всенародное восстание. Но об этом я расскажу дальше.

Гусев располагал сведениями, что в северной части района появился еще один партизанский отряд. Но позднее выяснилось, что это была группа парашютистов, заброшенная в тыл к немцам, чтобы провести через линию фронта попавших в окружение бойцов и командиров.

Казубский и Гусев наметили план дальнейших действий. Группу партизан нашего отряда предполагалось направить в северную часть Ельнинского района, чтобы помочь патриотам срывать мероприятия оккупантов.

Гусев совершенно правильно считал, что, поскольку один отряд уже начал открытую партизанскую борьбу, необходимо скорее поднимать всех патриотов.

Пообещав дать знать о себе в ближайшее время, Гусев направился к Дорогобужу. Перед уходом он порекомендовал при случае связаться с Уваровской подпольной группой, возглавляемой Ионой Никифоровичем Фоминым — в прошлом бригадиром колхоза, и Ефимом Ивановичем Сидоренковым (Юшкой), до войны работавшим милиционером на железной дороге. В Уваровскую группу входили также бывший директор Коноплинской неполной средней школы Владимир Иванович Четыркин и несколько командиров, попавших в окружение.

Казубский уже встречался с Четыркиным. По поручению Василия Васильевича их подпольная группа накопила значительное количество оружия, сумела сохранить на мельнице несколько сот пудов хлеба гарнцевого сбора. Позднее эта группа присоединилась к нашему отряду.

Проводив Гусева, отряд Казубского отправился не в Клин, а пересек Мутищенский лес, сделав более чем 25-километровый переход, и недалеко от деревни Старые [100] Луки, в поселке гортопа, основал свою новую базу. Этот поселок расположен на горке. С трех сторон его окружает дремучий лес, с четвертой — протекает речка Деснок. Место очень удобное для отражения врага. Напасть же он мог только со стороны Старых Лук, идя по открытой, хорошо просматриваемой низине.

После визитов партизан к старостам и бургомистрам, после разгрома складов с оружием и продовольствием в Ельне, после срыва мероприятий оккупационных властей и налета на немецкие команды, расчищавшие большак, со дня на день можно было ждать нападения гитлеровцев. Потому-то и было решено создать партизанскую базу в поселке гортопа.

Одновременно во многих деревнях вокруг Мутищенского леса наши люди вели работу по созданию новых партизанских отрядов и групп, вовлекали в наш отряд все новых бойцов. Я уже упоминал, что в окрестностях Мутищенского леса проживали не только колхозники, но и большое число так называемых «окруженцев». Они невольно прижимались к огромному лесу, рассчитывая укрыться в чащобе в случае опасности.

После уничтожения Фетцера из местных жителей и «окруженцев» образовалась значительная группа будущих партизан в деревне Болоновец. Возглавляли ее коммунисты-подпольщики Михаил Иванович Андреенков и Миронов. Болоновцы целиком влились в отряд Казубского, после чего у нас стало уже семь боевых групп.

Наши силы росли не по дням, а по часам. В отряд вливались все новые и новые люди. Кого только не было среди них, с какими только судьбами не пришлось столкнуться! К нам шли командиры и солдаты, политработники и врачи, артисты и писатели, астрономы и журналисты, рабочие и инженеры. О многих из них пойдет речь впереди. И у всех была одна просьба: «Примите».

Но мы не могли принимать каждого. Прежде всего вставал вопрос об оружии. Где его взять? Да и неправильно было, если бы к нам являлись на все готовое. Пусть добывают оружие, а потом можно и поговорить. Тем, кто был на фронте, а затем попал в окружение или в плен, партизаны прямо заявляли: [101]

— На фронте тебе давали винтовку. Где она? Добудешь себе оружие — тогда и приходи!

— Да где же я его возьму?

— Это твоя забота. Сумел бросить винтовку, сумей и найти!

Подобные беседы можно было слышать каждый день.

Некоторым желавшим вступить в отряд командир поручал захватить или уничтожить старосту или полицейского. Выполнит человек задание — зачисляют в отряд, а не выполнит — иди на все четыре стороны.

Таким путем, помимо всего прочего, мы убеждались в надежности людей, что в тех условиях было очень важно.

С местными жителями дело обстояло проще: кто-нибудь из партизан непременно знал того, кто просился в отряд.

С «окруженцами» было сложнее. Приходит человек и говорит: я — такой-то. Как проверить, свой он или чужой? Встречались среди них и трусы, и шкурники, и просто жалкие людишки. Но в большинстве это были настоящие патриоты, много видевшие, много пережившие, не раз глядевшие смерти в глаза.

Лейтенант Куренной попал в окружение где-то на западной границе и за лето 1941 года вместе с товарищами добрался почти до самой линии фронта. В лесу возле деревни Щербино, Ельнинского района, неподалеку от Стрянского болота, их обнаружили гитлеровцы, приняли за разведчиков и решили расстрелять. Куренному и его другу дали по саперной лопате и заставили рыть могилу. Еле двигаясь, понукаемые двумя красномордыми охранниками, они начали ковырять сухую землю. Казалось, спасения нет. Но лейтенант не терял надежды.

— Все равно погибать, — шепнул он другу, — давай попробуем бежать.

Пока рыли могилу, договорились о плане побега: нужно выбрать момент, когда охранники зазеваются, и пустить в ход лопаты. И вот могила готова, немцы приказывают обреченным вылезти из ямы. Они нехотя вылезают, разминают уставшие от неудобного положения ноги — и вдруг Куренной со страшной силой ударяет по голове одного из охранников ребром лопаты. [102]

Тот валится на землю. Второй гитлеровец не успел вскинуть автомат, как на его голову обрушился удар другого обреченного. Схватив автоматы, лейтенант и его товарищ скрылись в лесу. Местные жители хорошо помнили этот случай и, когда Куренной вступал в отряд, рекомендовали его как храброго человека.

Таких, как лейтенант Куренной, было много. Я глубоко убежден, что из 1000 человек, попавших в положение «окруженцев», не менее 999 пытались перейти линию фронта и соединиться с частями Красной Армии.

Некоторые «окруженцы», оказавшись в тылу врага, вступали в брак с девушками или молодыми вдовами. Нередко такие «браки» носили фиктивный характер. И вот почему. Специальное распоряжение оккупантов от 12 сентября 1941 года предписывало всем бывшим красноармейцам, попавшим в окружение, и другим лицам, ранее не проживавшим в данной местности, немедленно явиться на перерегистрацию в немецкую комендатуру.

«Кто укроет у себя красноармейца или партизана, — гласил первый параграф этого распоряжения, — или снабдит его продуктами или чем-либо ему поможет (сообщив ему, например, какие-нибудь сведения), тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также и для женщин. Повешение не грозит тому, кто скорейшим образом известит о происшедшем в ближайшую германскую воинскую часть».

Было ясно, что каждый, кто пойдет на регистрацию, окажется в лагере для военнопленных.

Требовались немалая смелость и решительность, чтобы в этих условиях помогать «окруженцам». Но самоотверженные советские люди помогали и «окруженцам», и пленным, и раненым. А чтобы не угодить на виселицу за укрытие офицеров и солдат, их стали брать в «зятья».

Появление партизан и вести о наступлении наших войск всколыхнули «окруженцев». Большинство их сразу же присоединилось к партизанам. Они принесли с собой дух воинской дисциплины и военные знания, которые были так необходимы нам, гражданским людям, вступившим на путь вооруженной борьбы.

В связи с большим наплывом желающих вступить в отряд, мы очень опасались, чтобы к нам не проникла [103] всякая нечисть, а особенно засланные врагом шпионы. Вспоминается такой факт.

Много лет спустя после войны мне как историку, интересующемуся партизанским движением, попала в руки книжка предателя Родины некоего Д. Карова под названием «Партизанское движение в СССР в 1941–1945 годах», изданная в 1954 году в Мюнхене (Западная Германия). Автор этой книжонки, называющий себя «историком», забыв о неисчислимых жертвах, которые понес наш народ, чтобы спасти мир от фашистской чумы, оплевывает святое дело партизанской борьбы. Его ложь и клевета в адрес советских партизан не могут не вызвать у порядочного человека чувства омерзения и гадливости. Недобитый фашистский ублюдок утверждает, будто советских партизан «вербовали» из «отбросов общества» и некоторые партизанские отряды якобы целиком состояли из уголовников. Об одном из таких отрядов он пишет:

«В отряде существовало своеобразное правило: принимались только те, кто просидел в тюрьме не менее трех лет, а тот, кто в течение трех дней не мог чем-либо доказать свой «тюремный стаж», изгонялся».

Я не знаю точно, из кого вербуют в Западной Германии «историков», подобных Д. Карову, но нетрудно предположить, что подбирают их (пользуясь его же терминологией) из «подонков общества». Что же касается советских партизан, то я еще раз торжественно свидетельствую, что в своем подавляющем большинстве это были честнейшие, благороднейшие люди, бескорыстно вставшие на смертный бой с врагом и не жалевшие для этой святой цели ни крови, ни жизни.

Случалось, конечно, что в наш отряд проникали и трусы, и паникеры, и шпионы. Однако сами партизаны вылавливали их и беспощадно карали.

В начале нашей боевой деятельности, когда отряд размещался в поселке гортопа и насчитывал уже до ста пятидесяти человек, был такой случай. Из Ельни до нас стали доходить слухи, что немцы готовят против партизан карательную экспедицию. И вот однажды вечером с боевого поста дезертировал партизан Федор, вступивший в отряд как «окруженец». Командиру отряда стало известно об этом часа два спустя. Дезертирство Федора нас очень встревожило. Подобного [104] проступка прощать нельзя. Во-первых, дезертир мог оказаться агентом врага и передать ему сведения о партизанах, а во-вторых, в отряде с самого начала следовало установить железную дисциплину. Было ясно, что дезертир направится в Коробец, где он жил некоторое время до вступления в отряд. А в Коробце — немецкий гарнизон. Если Федор сумеет добраться до станции, нам его уже не захватить. Запрягли лучшую лошадь и бросились в погоню. Догнали дезертира в деревне Высокое, где он остановился на ночлег. По решению совета отряда он тут же был расстрелян.

Через несколько дней произошел еще один подобный случай — с боевого поста дезертировал партизан Рачков (однофамилец Кольки-Кума). По боевой тревоге были подняты все партизаны, находившиеся в это время на основной базе. Дезертира вскоре поймали. Его постигла та же участь.

Партизанам был объявлен приказ Казубского, в котором сообщалось о фактах дезертирства и говорилось:

«Всем, кто вольно или невольно чувствует свою слабость — трусость перед предстоящими трудностями борьбы, приказываю сдать оружие и оставить отряд. При проявлении же малейшей трусости и измены совет отряда будет принимать самые суровые меры. Надеюсь, что все партизаны отряда проявят максимум отваги и геройства в борьбе с немецкими захватчиками»..

К чести партизан следует сказать, никто из них не покинул отряд.

* * *

Понемногу мы расширяли территорию, занятую отрядом, размещая партизан в окрестных деревнях. Одна группа находилась в деревне Болоновец, другая — в Мутище. В деревне Клин создали еще одну и довольно крупную партизанскую группу из местных жителей. В нее в числе первых вошли Василий Саульченков, учитель Богданов, Лена Строк, бывший работник органов госбезопасности москвич Саша Живов, оказавшийся в окружении. Возглавил группу тоже «окруженец» киноартист Петр Поликарпович Симухович (по кличке Петрович), добродушнейший богатырь двухметрового роста, весивший не менее ста пятидесяти килограммов. Этот силач без особого напряжения вытащил как-то противотанковую пушку, застрявшую в окопе. [105]

Однажды мы с Казубским приехали в Клин и, устроившись в хате, служившей как бы штабом партизанской группы, мирно беседовали с Симуховичем.

Входит часовой и докладывает:

— Задержали двух неизвестных. Один называет себя старшим лейтенантом и требует, чтобы его отвели к командиру отряда.

— Ведите, — сказал Казубский.

Порог переступил невысокий человек с рыжей бородой. Волосы всклокочены, небольшие, глубоко запавшие глаза жуликовато бегают по сторонам. Одет в старую офицерскую шинель, за плечами котомка. За ним вошел средних лет флегматичного вида мужчина.

Рыжебородый развязным тоном отрапортовал:

— Старший лейтенант Епифанов, а это, — он указал на спутника, — мой адъютант. Мною создан большой партизанский отряд. Прошу принять нас в полном составе.

Казубский и Петрович незаметно перемигнулись и начали разыгрывать Епифанова.

— Ага, значит, в партизаны? Вот ты-то нам и нужен! — угрожающе произнес Петрович. — Мы — полицейский отряд по борьбе с партизанами. Как раз и ловим таких, как ты.

Незнакомцы растерялись. Петрович приказал увести их из хаты. Решили хорошенько прощупать обоих.

По приказу Казубского привели «адъютанта». Он что-то путает, говорит невнятно. Вводят Епифанова. В его присутствии Василий Васильевич приказывает расстрелять «адъютанта», а сам начинает допрос Епифанова. На улице раздаются выстрелы. Это предупрежденные заранее партизаны создают видимость расстрела «адъютанта». А тем временем в соседней хате Леонид Зыков допрашивает «расстрелянного». Оказалось, что никакой он не адъютант, что отряда у Епифанова нет и он вовсе не офицер. Назвался старшим лейтенантом, чтобы получить в отряде командную должность.

Зыков приходит с этими сведениями в хату, где Казубский допрашивает Епифанова, но «старший лейтенант» продолжает упорствовать. Тогда Василий Васильевич с напускной строгостью приказывает расстрелять и Епифанова. [106]

Только на улице, увидев направленные на него дула винтовок, Епифанов признался, что все рассказанное им — ложь. Он понял, что перед ним партизаны, и умолял принять в отряд. Несмотря на некоторое недоверие, мы его приняли и направили рядовым бойцом в группу Петровича. Однако Епифанов оказался скользким человеком, и об этом я еще расскажу.

Отряд наш рос, продолжал действовать. Во все стороны направлялись группы партизан, которые срывали мероприятия оккупантов, портили связь, разрушали мосты, разгоняли полицейских, вступали в стычки с гитлеровцами. В конце января в Починковский и Глинковский районы были направлены две партизанские группы — одна во главе с лейтенантом-артиллеристом Ильей Кошаковым, другую повел Пальчиков. Перед ними стояла задача напасть на деревни Марьино и Балтутино, разгромить там небольшие гарнизоны, уничтожить склады, сжечь винокуренный завод, вывести из строя скотобойню. Захваченное продовольствие и имущество надо было раздать населению окрестных деревень и частично захватить с собою.

За день до их ухода мы направили в северную часть Ельнинского района одиннадцать партизан под командованием Кольки-Кума. Цель вылазки — сорвать проводимые оккупантами заготовки продовольствия, фуража и теплой одежды, уничтожать мелкие группы врага, захватить старосту деревни Жабье Жигалова и доставить его в поселок гортопа. Уходившим на выполнение задания передали лучшее вооружение, боеприпасы, помогли потеплее одеться.

Спустя несколько дней, под вечер, дозорные доложили, что со стороны Старых Лук движется отряд вооруженных людей, очевидно немцы или полиция.

Все партизаны, находившиеся на основной базе, немедленно заняли оборону. Руководить боем Батя поручил Зыкову. Мы залегли в снегу за штабелями дров, за вывороченными пнями, за деревьями. Зыков распорядился не стрелять без его команды. Партизаны замерли, держа на мушке приближающихся людей. Тупыми рылами смотрели в их сторону два пулемета «максим». Но тревога оказалась напрасной: это был отряд Кошакова. И сейчас становится страшно при мысли, что могло произойти, если бы у кого-нибудь не [107] выдержали нервы... В то время у нас не было биноклей, и о сигналах мы не условились. На будущее договорились, что каждый отряд, приближаясь к лагерю, будет подавать установленный сигнал.

Кошаков со своим отрядом не отважился напасть на немецкий гарнизон в Марьине: чересчур неравными были силы. Но на обратном пути партизаны разгромили отряд полицейских и два волостных управления. В одной из волостей Починковского района захватили много продовольствия, отобранного у населения фашистами. Партизаны роздали его местным жителям и кое-что захватили с собою. Раздобыли они на складах и теплую одежду, которая пришлась как нельзя кстати. Отобрали у полицейских и старост несколько лошадей с упряжью. А кроме того, по пути к ним присоединились около двадцати человек с оружием, решивших стать партизанами.

С отрядом Ильи Кошакова пришла к нам женщина лет тридцати, назвавшаяся Евгенией Князевой. Она рассказала, что направляется через линию фронта. Мы дали ей поручение: связаться с одним из штабов и рассказать о нашем отряде. Нас тяготило отсутствие связи с действующими частями Красной Армии. Из-за этого мы не могли передавать войскам фронта полезные разведывательные данные, не могли координировать свои действия с фронтовыми подразделениями.

Предпринимали мы и другие попытки связаться с Большой землей. Разыскали в Новоспасском Иосифа Бурдина, который осенью 1941 года был оставлен в тылу майором Крижановским вместе с рацией и радистом для выполнения специального задания. Оказалось, что радист так и не смог связаться с Большой землей, питание для рации кончилось, он ее где-то запрятал, а сам ушел через линию фронта. А как нам нужна была рация!

Князевой удалось перейти линию фронта. Она выполнила наше поручение. Однако в тот момент фронтовые части не смогли или не сочли нужным устанавливать с нами связь.

Долгое время нам ничего не было известно с судьбе группы Кольки-Кума (Николая Рачкова). Дела у него, оказывается, шли отлично. С помощью местных патриотов из деревни Жабье партизаны Рачкова сорвали оккупантам [108] заготовки продовольствия и фуража в северной части Ельнинского района, расстреляли полицейского в деревне Жабье и лишь по чистой случайности упустили заклятого врага, старосту этой деревни Жигалова: он успел убежать в Ельню под крылышко своих хозяев.

Николай со своим отрядом расположился в деревне Жабье. Ему сообщили, что со стороны Ельни движется карательный отряд численностью до сорока человек. Партизаны немедленно ушли в соседнюю деревню Савостьяново. Там уже сложился небольшой партизанский отряд под командованием Володи Буташева. Было решено устроить засаду и общими силами разгромить карателей. С Николаем Рачковым неотлучно находилась Евтих Паничев и Николай Руденко, не сумевший в начале января уйти с нами в Мутищенские леса.

Прибыв в Жабье, каратели расстреляли на краю деревни первых попавшихся им на глаза мужчин-»окруженцев» и с видом победителей двинулись с обозом в Савостьяново. Партизаны, замаскировавшись в сараях и гумнах, проявили большую выдержку: они открыли огонь, когда каратели были уже в самой деревне. Боем руководил Володя Буташев. В результате весь карательный отряд был уничтожен. Удалось ускакать одному офицеру, но и его вскоре настигли и уничтожили партизаны.

Партизаны захватили богатые трофеи. Попала в их руки и офицерская сумка. Среди бумаг в ней оказался приказ немецкого командования. Рачков вместе с подпольщицей Юлей Семочкиной и учительницей немецкого языка из соседнего села перевели его. Мы узнали, что немецкое командование снарядило несколько карательных отрядов для борьбы с партизанами. Каратели предполагали двигаться в район деревни Мархоткино, чтобы уничтожить партизан. С одним из таких отрядов и было покончено возле деревни Савостьяново.

Теперь, когда стали известны пути движения других карательных отрядов, Рачков решил мобилизовать на борьбу с ними все патриотические группы в северной части района. Тем более что и обстановка складывалась благоприятно. По поручению Гусева местные коммунисты и «окруженцы» начали создавать в тех местах [109] партизанские отряды и выступать на открытую борьбу с врагом. В конце января партизаны объединенными силами разбили в районе Мархоткина три карательных отряда.

Судьба столкнула отряд Николая Рачкова с только что созданным партизанским, отрядом, во главе которого стоял бывший военнопленный лейтенант Аркадий Меркулов. Он предложил Рачкову объединиться, что и было сделано. Вскоре объединились и другие отряды, появившиеся в этом районе, в результате возникло крупное партизанское соединение, которое вначале носило название «Ф. Д.», по имени Феликса Дзержинского (так именовал себя до объединения отряд Аркадия Меркулова). После этого соединение стало называться партизанским полком имени 24-й годовщины РККА. Начальником штаба отряда «Ф. Д.», а затем начальником штаба партизанского полка стал Николай Рачков. Остальные партизаны, входившие в группу Н. Рачкова, также были назначены на ответственные посты: Абаев стал начальником политотдела, Е. Паничев — политруком роты, Н. Руденко — командиром первой роты.

Партизаны из отряда Казубского сначала обижались на своего славного друга Николая Рачкова: он сам не вернулся назад, и не вернулось то оружие, которое мы ему дали. Но потом обида прошла, верх взяло сознание того, что это необходимо для общего дела. Наши партизаны даже гордились, что в создании полка имени 24-й годовщины есть и их небольшая заслуга{3}. В конце 1942 года в своем отчете Западному штабу партизанского движения командир первого батальона полка имени 24-й годовщины РККА А. М. Литвиненко сообщал, что в числе одиннадцати человек, сыгравших главную роль в организации этой партизанской части, следует назвать таких, как лейтенант Николай Рачков, лейтенант Николай Руденко и младший политрук Евтих Паничев. Там же комиссаром батальона был Григорий Верман. [110]

...Отряд Казубского продолжал жить напряженной боевой жизнью. Ежедневно во все стороны отправлялись небольшие группы партизан на выполнение боевых заданий. То там, то здесь возникали все новые и новые партизанские отряды и группы. Толчком для начала их боевой деятельности служило обычно появление партизан Казубского и их решительная борьба против оккупантов.

Неоценимую роль в развертывании партизанского движения в тот период сыграла политическая работа партии среди населения, проживавшего на временно оккупированной территории, а также газеты и листовки, засылаемые в тыл врага.

Первый секретарь Смоленского обкома партии, впоследствии начальник Западного штаба партизанского движения Дмитрий Михайлович Попов писал в своей докладной на имя начальника Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко:

«Жизнь показала, какую огромную организующую силу имеет агитационная литература, в частности листовки, попадающие к населению оккупированных областей. С этой стороны большой интерес представляет история возникновения в Ельнинском районе партизанского отряда им. С. Лазо. Оказавшись в тылу фашистов, советские люди в первое время проявили некоторую растерянность. В это время самолеты сбросили листовки, призывающие организовать партизанские отряды. Народ собрался, обсудил листовки и решил создать партизанский отряд. Отряд был создан».

В деревне Ново-Андреевское небольшой отряд создали бывший председатель сельпо коммунист Сергей Путяков и его друг Черепанов. Сергей действовал по указанию Казубского, который еще во время первого рейда в деревню Болдино поручил ему заняться организацией отряда. К Путякову вскоре присоединились пятнадцать парашютистов-десантников, случайно заброшенных в этот район. Они должны были приземлиться между Дорогобужем и Вязьмой, но по ошибке оказались за полтораста километров от намеченного пункта. Особенно ценным было для нас то, что все десантники имели автоматы. Несколько позднее отряд Путякова вместе с парашютистами-десантниками влился в отряд Петровича. [111]

Партизанские группы нашего отряда постепенно превращались в крупные подразделения. Не прошло и месяца с того дня, как мы ввосьмером пришли в Клин, а в отряде Казубского уже насчитывалось около семисот хорошо вооруженных бойцов. Если бы к тому же у нас было достаточно оружия и мы принимали каждого желающего, за тот же срок отряд вырос бы по меньшей мере до десяти тысяч.

Такое бурное развитие партизанского движения в Советском Союзе в годы войны враги мира и антикоммунисты объясняют далеко не теми причинами, которые существовали на самом деле. Некоторые из них даже утверждают, что население оккупированной территории не поддерживало партизан, не хотело вступать в отряды и в общем хорошо относилось к оккупантам. Главную же причину, которая вызвала партизанское движение, они видят в жестокости и зверствах фашистов.

Тот же Д. Каров пишет:

«Можно смело сказать, что именно... карательные акции немцев... способствовали развитию партизанского движения значительно больше, чем советская пропаганда, чем сталинский приказ или вся организационная работа советских подпольных групп, оставленных со специальной целью мобилизовать народ на партизанскую войну».

Такие высказывания смело можно было бы назвать глупостью, если бы они не были преднамеренной ложью, цель которой — показать партизанскую борьбу в превратном свете. Население оккупированных районов создавало партизанские отряды по собственной инициативе или охотно вступало в них, если они уже существовали. Причем, организаторами отрядов были главным образом не какие-то пришлые или специально засланные люди, а местные жители. Если бы, например, во главе нашего отряда стоял не местный житель, не авторитетный учитель-коммунист, а малоизвестный или совсем незнакомый человек, то люди к нему относились бы настороженно, долго присматривались и, очевидно, отряд рос бы значительно медленнее.

Главной причиной быстрого роста партизанских отрядов была горячая любовь советских людей к своей Родине, их ненависть к захватчикам и к фашизму как таковому, сильно развитое чувство советского патриотизма. [112] Наши люди отлично знали, «куда идти, в каком сражаться стане». И их не так-то легко было сбить с толку.

Что же касается злодеяний оккупантов, то это страшное явление было распространено очень широко — такова уж гнусная сущность фашизма. Но даже если бы и не было злодеяний, все равно, партизанское движение возникло бы обязательно, и не в меньших масштабах Советский народ никогда не смирился бы с тем, что на его земле хозяйничают чужеземцы.

Любовь к Родине, ненависть к захватчикам приводили в ряды партизан даже сугубо мирных людей, никогда не державших в руках оружия: женщин, стариков, детей, инвалидов.

Не был военным человеком и Василий Васильевич Казубский, в прошлом учитель ботаники. Не лежала у него душа к войне. В перерыве между боями он с нежной любовью рассматривал какую-нибудь травинку, мечтая втайне о том времени, когда снова сможет вернуться к своему любимому делу. 14 июля 1942 года, когда его наградили орденом Ленина и присвоили воинское звание майора, наш командир записал в своем дневнике, что он не военный и тем более не «полководец» и что все его помыслы связаны с родной школой. Но он упорно постигал военное искусство, поскольку его вынудили к этому обстоятельства, стал блестящим командиром и с честью выполнил свой воинский долг перед Родиной.

Следует, однако, признать, что зверства немецких фашистов действительно были одной из причин усиления партизанского движения.

«Но все же насилия и жестокости, — как правильно указывал во время войны Михаил Иванович Калинин, — чинимые немецкими оккупантами над мирным населением, являются лишь дополнительным фактором в развитии партизанской борьбы. Основные источники, столь обильно питающие партизанское движение, лежат значительно глубже, они находятся в недрах самого народа».

Совершенно очевидно, что народ поднялся на борьбу против врага не из одного только желания отомстить фашистам за их зверства. Побуждаемый патриотическими чувствами, он шел на смертный бой за свободу и независимость своей Родины. [113]

...В феврале 1942 года наш отряд был преобразован в полк. Произошло это зимним морозным вечером в одной из хат поселка гортопа при тусклом свете коптилки, изготовленной из сплющенной гильзы артиллерийского снаряда. Пока собирался совет отряда, командиры вполголоса переговаривались между собою. Каждый партизан в такой беседе был «стратегом» и развивал свои планы разгрома врага. Какой-нибудь дед, заросший до самых глаз могучей бородой, водил корявым пальцем по ученической карте, с трудом прочитывал надписи и все же намечал пути охвата вражеских группировок и сроки решительного наступления нашей армии. Разгорались бурные дискуссии, будто от нашего решения зависела судьба войны. С особой страстностью велись споры, когда до нас долетали с фронта звуки артиллерийской канонады.

Но вот наши спорщики затихли. Кто-то задушевно затянул песню. В ней и грусть, и русское раздолье, и призыв к борьбе. К запевале присоединяются другие, поют так, что любо-дорого послушать. Вообще, в отряде пели много и хорошо. Песня заменяла и радио, и музыку, и кино, и все другие развлечения. Песня как бы сплачивала партизан, мы становились ближе и роднее друг другу.

Поющим обычно аккомпанировал Виктор Ящемский. Иногда брал баян и Василий Васильевич. Из-под его пальцев лилась приятная мелодия старинного вальса...

Все в сборе. Наряду с другими делами сегодня на совете отряда обсуждается вопрос о преобразовании отряда в полк. Члены совета единодушно высказались за необходимость создания партизанского полка, разбитого на подразделения по типу регулярных пехотных полков Красной Армии.

Командиром полка единогласно избран Василий Васильевич Казубский. Комиссаром, по его предложению, избрали меня, начальником штаба — Леонида Лукича Зыкова. Это были последние выборы командного состава полка. Тогда же единодушно договорились впредь подобных выборов не проводить, а все назначения и передвижения в полку оформлять приказом командования.

Полк разделили на батальоны и роты. Командиром первого батальона назначили старшего лейтенанта Володю [114] Медведченкова, бывшего ученика Казубского, комиссаром — местного коммуниста, капитана Красной Армии Михаила Кругликова, начальником штаба — «окруженца», командира Красной Армии Владимирова.

Командиром второго батальона стал старший сержант Виктор Дервинский, которому вскоре кто-то дал кличку Веселый Нищий (он постоянно клянчил в штабе полка то патроны, то пулеметы). Третий батальон возглавил Петр Поликарпович Симухович. В общем, во главе батальонов стояли боевые люди, пользовавшиеся доверием и уважением партизан. Им дали право самостоятельно принимать решения о боях и вылазках местного значения и обеспечивать партизан продовольствием, оружием, боеприпасами, одеждой. Добыть все это можно было главным образом в боях.

При штабе полка организовали штабную роту. В ее задачу входили охрана штаба, организация телефонной связи с батальонами и другими подразделениями, а главное — она являлась резервом для нанесения наиболее дерзких ударов по врагу. Возглавил штабную роту Василий Петрович Клюев, тридцатилетний капитан Красной Армии, один из самых бесстрашных и умелых командиров нашего полка.

Накануне войны Клюев окончил бронетанковое училище. Часть, в которой он служил, сражалась летом 1941 года под Ельней, а затем участвовала в тяжелых изнурительных боях под Вязьмой. Там же она попала в окружение. Капитан Клюев оказался в плену, и его вместе с другими военнопленными погнали на запад. По пути он бежал, но линию фронта перейти не сумел, добрался до деревни Уварово, Ельнинского района, и начал сколачивать партизанский отряд.

Местное население хорошо знало портного капитана Ваську. Попав на оккупированную территорию, Василий Петрович действительно некоторое время портняжил, чтобы заработать на хлеб (еще в детстве отец обучил его этому ремеслу). Но мысли его были заняты одним — как нанести урон врагу. В подпольную партизанскую группу, созданную Клюевым, входило двенадцать таких же, как и он, боевых товарищей. Клюев установил связь с местными патриотами из Уваровско-Забеженской группы, в том числе с Владимиром Ивановичем Четыркиным. [115]

Незадолго до организации партизанского полка — 8 февраля 1942 года — Василий Васильевич Казубский и я выехали в деревню Новое Мутище, где располагались партизаны из группы Володи Медведченкова. Вскоре туда прибыл Клюев и стал просить, чтобы его с группой приняли в отряд. Пока Казубский вел переговоры с Клюевым, партизаны сообщили, что гитлеровцы из деревни Угрица, в которой размещались тылы 52-й немецкой пехотной дивизии, приехали вместе с комендантом в деревню Никольское и пошли по хатам мародерствовать. Василий Петрович загорелся желанием перебить мародеров, а коменданта притащить живьем. Казубский не возражал.

Вооруженные автоматами и пулеметами, Клюев и его товарищи на двух лошадях, запряженных в сани, галопом влетели в деревню. Местные жители указали им, в какой хате находится комендант. Василий Петрович и партизан Володя бросились туда. За столом сидели комендант Угрицы, еще два немца, переводчик и продавший им душу староста. Теплая компания беспечно распивала самогонку. Направив на них автомат, Клюев громко крикнул: «Хенде хох!» Кто-то из врагов схватился за оружие. Застрочили автоматы подпольщиков. Все собутыльники были перебиты, а комендант тяжело ранен. Как только Клюев и его группа вернулись в Новое Мутище, мы тут же решили принять их в отряд.

Сведения, полученные от плененного коменданта, были вскоре использованы партизанами во время разгрома гарнизона в Угрице. Последний насчитывал более 200 солдат и офицеров. Деревня была укреплена дзотами, имелась телефонная связь с другими гарнизонами, размещенными на большаке Починок — Ельня — Спас-Деменск.

Операцию проводил третий батальон полка. В ней участвовало до 250 партизан, на вооружении которых кроме винтовок и автоматов было два станковых и девять ручных пулеметов, один батальонный и два ротных миномета.

Партизаны хорошо понимали, что нелегко сладить с гарнизоном, засевшим в укреплениях, и решили пойти на хитрость, выманить фашистов из укреплений. С этой целью одна группа наступающих отвлекла внимание [116] противника, вызвала огонь на себя и стала отходить. Основная часть гарнизона бросилась преследовать «отступающих». Тем временем главные силы партизан ворвались в деревню и выбили фашистов. Отступление оккупантов было паническим. Они бросили значительную часть оружия и все военное имущество. Партизаны убили 30 гитлеровцев, одного офицера и пятерых солдат взяли в плен, захватили 32 винтовки, два пулемета, автомат, 120 лошадей с амуницией, много штабных документов, полевую почту, крупную сумму немецких марок и даже полный котелок гитлеровских орденов Железный крест. На двадцати подводах мы вывезли крупу, сахар, сливочное масло, сигареты, табак, обувь. Потери партизан составили 6 человек, 11 человек было ранено. В этом бою участвовал и В. П. Клюев.

Будучи командиром штабной роты, Василий Петрович не только успешно справлялся с порученным делом, но и подготовил много прекрасных бойцов, которые впоследствии возглавляли партизанские подразделения, а Володя Присовский вскоре даже заменил своего учителя на посту командира штабной роты.

На совете отряда в памятный день 12 февраля 1941 года встал вопрос о том, как назвать партизанский полк. По предложению комиссара единогласно решили присвоить полку имя прославленного героя гражданской войны Сергея Лазо. Зная судьбу этого замечательного человека, партизаны полка с гордостью называли себя лазовцами и стремились быть достойными этого славного имени.

Грозная сила

Партизанский полк имени Сергея Лазо превратился в грозную силу. День ото дня расширялся район его действий. Занимая все новые и новые населенные пункты, партизаны обычно укрепляли их, и враг многие месяцы не мог сунуть туда носа. К середине февраля все села и деревни вокруг Мутищенского и Леоновского лесов были отбиты у оккупантов народными мстителями. Там работали сельские Советы, восстанавливались колхозы. Передвижение между населенными пунктами, занятыми партизанами, стало безопасным. Создавался [117] партизанский край. Отсюда совершались дерзкие налеты в Починковский, Глинковский, Стодолищеиский, Спас-Деменский и даже Рославльский районы. Наши разведчики и диверсионные группы побывали в Ельне, Починке, Глинке. Это позволило иметь хорошую информацию о сосредоточении сил гитлеровцев, о их намерениях. Удалось, хотя и с трудом, установить связь с людьми, работавшими в комендатуре и в управлении городского головы в Ельне.

У военного коменданта Ельни переводчиком стал военнопленный. Он был связан с подпольщиками и нашими людьми, служившими в органах управления оккупационных властей, и всячески помогал нам. Иногда он вел себя попросту дерзко. Однажды, еще до организации нашего отряда, в районе деревень Уварово — Угрица неожиданно появился ельнинский комендант в сопровождении свиты. С ними был и переводчик. Собрали жителей. Комендант потребовал, чтобы они немедленно сообщили обо всех незнакомых людях и помогали вылавливать их. Среди крестьян находились В. И. Четыркин и В. П. Клюев. Комендант закончил свою речь и посмотрел на переводчика. Тот начал переводить, да так, что все диву дались. В его «переводе» получалось, что если в хату зайдет бывший военнопленный или «окруженец», то житель обязан его напоить, накормить, помочь переодеться и не задерживать больше двух дней. Переводчик знал, что комендант и его спутники не понимают по-русски, и воспользовался этим.

Помимо рейдов, совершаемых за многие километры от основной базы полка, лазовцы активно действовали и в своем районе. Вражеским войскам и обозам было небезопасно передвигаться по большаку Смоленск — Спас-Деменск. То в одном, то в другом месте вспыхивали короткие, но ожесточенные схватки. Партизаны, как правило, нападали неожиданно, чаще всего из засад, и не имели потерь.

Как-то Василий Клюев, Володя Присовский и еще пять партизан отправились в деревню Замошье и устроили засаду на большаке. Вскоре показалась подвода с гитлеровцами. Ребята подпустили их на пятнадцать — двадцать метров и ударили из автоматов. Четыре фашиста были убиты наповал. Партизаны захватили лошадь, [118] винтовки, автоматы, пистолет и сумку с документами. И все это произошло среди бела дня, рядом с деревней Каменец, где располагался вражеский гарнизон в несколько сот человек.

Такие небольшие, но постоянные удары по захватчикам дезорганизовывали тыл вражеских войск, нарушали связь, регулярное снабжение и вынуждали немецкое командование постоянно держать на охране большака, населенных пунктов, обозов, складов значительное количество солдат.

Одновременно с боевыми операциями мы развернули большую политическую работу среди населения. Это позволило сорвать всю фашистскую кампанию по заготовке продовольствия и сбору теплых вещей.

Огромнейшее значение для подъема боевого духа партизан и населения оккупированных районов имела своевременная информация об успехах советских войск на фронте, а также о боевой деятельности партизан. Мы ежедневно принимали сводки Совинформбюро, размножали и рассылали в батальоны. Там их в свою очередь переписывали в нескольких экземплярах и отправляли в более мелкие подразделения, откуда эти драгоценные листочки доходили уже до жителей. Один-два раза в неделю, а иногда и чаще, делались обзоры боевых действий полка. В них рассказывалось и о зверствах оккупантов, и о наиболее значительных эпизодах нашей борьбы, и о тех, кто особо отличился при выполнении заданий.

К пропагандистской деятельности мы широко привлекали наиболее подготовленных людей — политработников, специалистов военного дела. Они разрабатывали тезисы выступлений для комиссаров батальонов. Только в течение февраля и марта 1942 года были подготовлены и разосланы тезисы к таким темам: «Фашизм — злейший враг советского народа», «Союз демократических держав победит», «Зверства немецко-фашистских захватчиков на оккупированной территории» (материал был составлен на основе местных фактов), «История партизанской борьбы в России», «Как бороться с танками», «Учись минировать».

К тому времени полностью обосновался в нашем полку секретарь райкома партии И. П. Гусев, без устали занимавшийся налаживанием партийной работы и нормальной [119] жизни в селах и деревнях, занятых партизанами. По его инициативе было подготовлено обращение Ельнинского райкома партии и райкома комсомола к населению. В обращении говорилось о зверствах фашистов на территории Ельнинского и соседних с ним районов, об обстановке на фронте, об успехах Красной Армии и партизан, разоблачалась изменническая роль старост и полицейских. Обращение призывало жителей создавать партизанские отряды и боевые группы самозащиты, вооружаться, не давать оккупантам ни одного килограмма продуктов и фуража, не выполнять распоряжений немецкого командования, портить мосты и дороги, уничтожать захватчиков, их обозы и транспорт. Переписанное от руки в сотнях экземпляров, обращение было распространено по району.

Появление в полку И. П. Гусева пришлось как нельзя кстати. Хотя меня и избрали комиссаром, но, по совести говоря, я хорошо не знал, чем заниматься. Ясно было одно: надо поднять боевой дух партизан, вдохновить их на борьбу. Но как это сделать, я представлял смутно. На первых порах не придумал ничего лучшего, как при всяком удобном случае участвовать вместе с партизанами в самых отчаянных схватках, чтобы личным примером воодушевлять своих товарищей. Постоянное внимание Гусева к политической работе дало хороший результат: я стал понимать, чем заниматься мне, как комиссару. Позднее, когда в отряд из штаба Западного фронта прибыл опытный политработник Александр Иванович Разговоров, дело пошло лучше.

Вскоре после того как появилось обращение райкома партии и райкома комсомола, командование партизанского полка издало довольно своеобразный приказ, адресованный жителям района. В первой части этого документа сообщалось об успешном продвижении частей Красной Армии, об освобождении ряда крупных городов, о зверствах, чинимых захватчиками на оккупированной территории, и о том, что близится час расплаты с фашистами за все их зверства. Далее в приказе говорилось:

«...Продуктов и кормов немцам не давать, на работу не ходить, а старост и полицейских, пытающихся выполнять немецкие приказы, уничтожать беспощадно». Но особенно любопытен последний параграф: «Настоящий приказ должен быть зачитан всему [120] населению. Персональную ответственность за выполнение данного приказа возлагаю на старост деревень. Староста, не выполнивший настоящего приказа... будет уничтожен немедленно».

Появился такой приказ не случайно. Оккупационные власти время от времени давали задания волостным управам, начальникам районов и сельхозкомендатур собирать по разверстке с каждого крестьянского двора большое количество хлеба, мяса, молока, яиц, а также сена и соломы. Старостам деревень предлагалось даже собирать с каждого двора по пяти килограммов сушеной земляники, черники, малины. А немецкая комендатура Стодолищенского района в июле 1942 года приказала старшине Ново-Руднянской волости поставить для фашистской армии тонну свежей рыбы или раков. Мы, конечно, не могли мириться с этим, хотя за невыполнение приказов фашистских ставленников людям грозили арест и даже смертная казнь.

Однажды мы послали на лошади молодого партизана Шуру Радькова в полк имени 24-й годовщины РККА, чтобы выяснить судьбу Кольки-Кума и его группы и попутно разведать обстановку в Ельне. Побывав в полку и навестив мою жену, которая передала нужные нам сведения, Шура вместе с пожилой партизанкой Полиной Ивановной беспрепятственно проехал Ельню и направился по Смоленскому большаку в сторону расположения наших отрядов. Недалеко от Ельни им повстречался обоз. Шура окликнул возчиков:

— Откуда едете, дяденьки?!

— Из Малышевского сельсовета, из Павлова.

— А куда?

— Да в Ельню, сено по заготовкам везем, староста приказал.

Шура не выдержал.

— И не стыдно вам! — срывающимся голосом крикнул он. — Немцам сено и овес везете, помогаете им бороться с Красной Армией. Своих убивать помогаете!

У Павловцев и без того на душе было тяжко: кому хочется свое добро отдавать? А тут еще этот мальчишка со своими укорами.

— Ах ты, щенок! — крикнул рыжебородый возчик. — Да мы тебя так отдуем кнутами, что белого света не взвидишь. Да еще и в комендатуру сдадим! [121]

Однако до кнутов дело не дошло: Шуру выручил резвый конь. Отъехав, мальчишка крикнул вслед возчикам:

— Погодите, контры, мы скоро к вам приедем! Передайте старосте, что если хотя бы одну соломинку пошлет немцам, то будет повешен на первой же осине!

Через несколько дней группа партизан, которую Василий Васильевич поручил возглавить мне, направилась в западную часть Ельнинского района. Шура Радьков увязался с нами. В Павлове «знакомые» Шуры крайне удивились, увидев среди партизан того самого парнишку, который обругал их под Ельней. Однако старосту вешать не пришлось: предупрежденный крестьянами, он перестал поставлять оккупантам продовольствие и фураж. Да и вообще впоследствии мы уже почти не прибегали к крайним мерам: старосты послушно выполняли указания партизан, видя, что сила на их стороне.

Тогда же наша группа захватила на мельнице в деревне Вербилово солидное количество хлеба и передала его семьям учителей и служащих, кормильцы которых находились в Красной Армии.

Побывали мы и в других деревнях. В одной из них захватили тайного немецкого агента Муравского, который летом прошлого года во время боев под Ельней выдал гитлеровцам двух советских фронтовых разведчиков. Разведотдел 24-й армии еще тогда поручил нам поймать предателя, но он ухитрился скрыться. Понимая, что все кончено, Муравский выдал нам своего дружка, тоже предателя Гайченка. Мы сполна рассчитались и с этим ублюдком...

* * *

Ясная морозная ночь. Сказочно красив лес, покрытый инеем. Впереди деревня Щербино. Остановились, прислушались — кругом тишина. На фоне неба темным силуэтом выделяется старинная церковь. Хотя и поздно, но в некоторых домах слабо светятся окна.

— А где же наши ребята-разведчики? — спрашивает ездовой, мой ординарец Костя Яшкин.

— Да где-нибудь здесь, — отвечаю ему. — Случись опасность — они бы подали сигнал.

В крайней хате за поворотом горит свет. Оставив лошадей, мы подошли и тихо постучали. Дверь легко отворилась. В хате полным-полно ребятишек. Они внимательно [122] слушают учительницу Августу Ниловну Савченкову и учителя Александра Ивановича Богдановича, которые по очереди рассказывают о родной стране, о великих русских людях, о щедрости и красоте нашей природы. Заметили нас не сразу. Учителя сказали, что пришли партизаны, и нас окружили восторженные детишки. По моей просьбе они охотно побежали на поиски наших разведчиков.

— Александр Иванович, как же случилось, что вы оказались здесь? — спросил я у Богдановича. — Вы ведь гнали колхозный скот в советский тыл. Помните, летом мы встречались у Старых Лук и толковали, как в будущем развернется война?

— Помню конечно. А вышло так. Андрей Шугаев подлецом оказался — он у нас за старшего был — и повернул стадо назад, к немцам. Попытался я один до советского тыла добраться, да ничего не вышло: фашисты обогнали. Теперь вот живу в родной деревне. Пока не трогают.

— А это что же у вас? Школа — не школа?

— Да не знаю, как и назвать. Немецкие власти хотели восстановить школы и наладить занятия. Но программы-то будут фашистские. Мы посоветовались с верными людьми и решили лучше на виселицу, а в такие школы работать не пойдем. Одни сослались на плохое здоровье, другие — на то, что нет помещений, третьи — на отсутствие учебников и на метели. Одним словом, вышло что-то вроде саботажа. А ребятишек жалко: время идет, перезабудут многое...

— Ну и что же? — нетерпеливо перебил я.

— Мы и предложили родителям, чтобы присылали своих ребят к нам на занятия, — ответила Августа Ниловна. — Вот и получилась подпольная школа.

— Но это же опасно.

— Волков бояться — в лес не ходить, — снова вступил в разговор Александр Иванович. — Пока все идет благополучно.

Прибежали ребятишки и, радостные, возбужденные, сообщили:

— Нашли партизан. У них пулемет!

Мы распрощались с Савченковой и Богдановичем и, сопровождаемые шустрыми пареньками, пошли к своим друзьям. Разведчики уже выставили на окраине [123] деревни охрану и договорились с хозяевами домов о нашей ночевке.

Когда все дела с размещением людей были кончены, я спросил у одного паренька:

— Мне сказали, что в вашей деревне живет учитель Игнат Федорович Гузов. Правда это?

— Да. Пойдемте, покажу.

С Игнатом Гузовым я до войны работал в Ельнинском районном отделе народного образования. Мне очень хотелось встретиться с ним.

Захожу в хату. Темно.

— Здравствуйте! — говорю.

В ответ с печи раздается недовольный, неприветливый голос:

— Здравствуйте.

— Игнат Федорович, слезай. Что ты на печь, как старик, забрался?

Игнат слез с печи, зажег коптилку и лишь тогда узнал меня.

— Андрей Федорович, дорогой, какими судьбами? — заволновался Гузов. — Как хорошо, что ты тут. Выручай, брат: видно, твои ребята меня сейчас расстреливать будут.

— Как расстреливать?! Что ты чепуху мелешь!

Оказывается, к нему заходили два партизана. Гузов встретил их неприветливо, решил, что перед ним полицейские. Партизаны ему говорят:

— Если не возражаете, мы разместим у вас на ночь пятерых человек. Их надо накормить и уложить спать.

— Пошли вы к черту, — буркнул недовольный Игнат. — Чем я их кормить буду, где спать положу? Я учитель, сейчас безработный, сам у невестки живу. В доме нет ничего, кроме болтушки из муки...

Партизаны с удивлением вытаращили на него глаза. Что за тип? Густая борода, длинные волосы. Ни дать ни взять поп, да и только.

Слово за слово — заспорили, поругались. Партизаны, привыкшие к тому, что население всюду приветливо встречает нас, были ошарашены таким приемом. Один из них пообещал, что, как только справится с делами, сейчас же явится сюда и расстреляет проклятую контру.

Относительно расстрела партизан, конечно, преувеличил: [124] такое решение мог принять только совет полка, и в исключительных случаях — командир отряда. Выслушав Гузова, я сказал, что мне надо отлучиться на минутку.

— Только обязательно приходи, — взмолился Игнат Федорович.

Мне не пришлось допытываться, кто оскорбил больного учителя. В одной из хат Николай Шелепков под общий хохот рассказывал, как он до смерти напугал «попа». Дослушав историю до конца, я твердо сказал:

— А сейчас, Шелепков, ты пойдешь к этому человеку и извинишься! Понял?! И чтобы такое было в последний раз. Ты что, разбойник?

Николай обиделся. Он слыл дисциплинированным, храбрым партизаном, начал воевать с нами в числе первой восьмерки, и вдруг комиссар при всех так его срамит.

— Не буду я извиняться перед всякой контрой...

— Нет, извинишься. А когда вернемся на базу, сядешь на пять суток под арест в баню. Ясно? Пошли!

Шелепков неохотно встал, взял винтовку и, сгорбившись, направился к двери. За нами увязались другие партизаны посмотреть, что из этого получится. Всю дорогу до хаты Гузова Николай убеждал меня, что зря я его обидел из-за какой-то «недобитой контры». Но я твердо стоял на своем, и Шелепкову пришлось извиниться. Узнав, что партизану придется еще пять суток просидеть под арестом, Гузов стал уговаривать меня не делать этого. Он так расстроился, что даже слезы появились на глазах. Партизаны вскоре разошлись, а мы с Костей Яшкиным остались ночевать у Гузова. Коротко рассказав о себе, Игнат попросил:

— Андрей Федорович, забирай меня с собою в партизаны. Не могу я тут жить. Правда, я инвалид, но дело и мне найдется. Буду хотя бы за лошадьми ухаживать.

Еще во время учебы в институте Игнат Гузов перенес тяжелую болезнь, и ему удалили часть горла. Я понимал, что боец из него получится неважный, но пришлось выполнить просьбу. Когда мы вернулись на базу полка, Гузова, взявшего себе партизанскую кличку Ермолай, назначили политруком штабной роты. Позднее он выпускал литературно-политический журнал полка «За Родину». Имея незаурядные литературные способности, [125] Ермолай хорошо справлялся с порученным делом. Партизаны очень любили свой журнал.

Только мы улеглись спать, кто-то громко постучал. Костя сейчас же оказался у двери с автоматом, взвел и я курок маузера: всякое может случиться. Костя открыл дверь. В хату вошел незнакомый молодой человек. Одним духом, без всяких предисловий он выпалил:

— Меня знают. Я был в Екимовичском районе. Продается гармонь от Гусева.

— Какая гармонь? При чем тут Гусев?

Незнакомец назвал себя Степаном Лахматовым, упомянул имя Григория Косенкова, работавшего до войны милиционером, имя хорошо знакомого мне Василия Федоровича Туманова, но толком ничего объяснить не смог.

— Приходите завтра утром вместе с Косенковым и Тумановым, тогда и разберемся, а сейчас иди спать и нам не мешай, — сказал я Лахматову.

Утром выяснилось, что здесь побывал Гусев и поручил Степану Лахматову, Григорию Косенкову и Васе Туманову готовиться к партизанской борьбе. На случай, если Степан пошлет кого-нибудь к Гусеву в Екимовичский район, Иван Павлович установил пароль: «У вас продается гармонь?» Выяснив, в чем дело, мы все от души хохотали. А Лахматова впоследствии частенько поддразнивали: «Степан, продается гармонь?»

— Почему ж вы не выполняете поручение Гусева? Почему не начали вооруженную борьбу с фашистами? — спросил я Косенкова и Лахматова.

— Разве уже пора? Мы ждем приказа.

— Да какой вам еще приказ нужен! Кругом полыхает партизанская борьба. Мы заняли десятки деревень, а вы ждете. Что же, по одному будем выступать? Тогда оккупанты нас, как кур, переловят.

Степан и Григорий оживились, пообещали уже к вечеру поднять надежных людей. Вскоре в Щербино прибыл небольшой отряд во главе с Иваном Ефимовичем Майоровым и Григорием Ивановичем Ратниковым, который присоединился к отряду Косенкова и Лахматова. Так в нашем полку возник еще один батальон. Вступил в него и Александр Иванович Богданович. Некоторое время он даже был начальником штаба батальона.

Возвращаясь из Щербина, мы заехали в деревню Березовку, где находилась группа партизан человек из десяти [126] во главе с «окруженцем» батальонным комиссаром Черкасовым. Во время чистки оружия здесь произошел несчастный случай — выстрелом из пистолета был ранен в плечо Черкасов. Мы навестили его. Батальонного комиссара заботил один вопрос: когда их примут к себе лазовцы.

В деревне Новоспасское действовал партизанский отряд под командованием Иосифа Бурдина. Он также несколько раз присылал к нам своих представителей, просивших ускорить прием новоспассовцев в состав полка.

Из отрядов Черкасова и Бурдина мы сформировали еще один батальон. Командиром назначили Черкасова, комиссаром — Леонида Ткачева, начальником штаба — Орлова. Подразделения батальона действовали не только в западной и южной части Ельнинского района, но и контролировали большое количество деревень Починковского и Стодолищенского районов.

Вскоре загремели бои в районе деревень Быки, Берники и Балтутино, иначе говоря: на всем протяжении от «Варшавки» до большака Смоленск — Спас-Деменск.

Фашисты лютуют

Партизаны-разведчики, в особенности Виктор Ящемский, налаживали все более тесную связь с нашими людьми в немецкой комендатуре Ельни, с работниками ельнинской полиции и других оккупационных учреждений. Однажды Виктор Ящемский проник в Ельню со стороны кирпичного завода. Вел он себя непозволительно дерзко: как ни в чем не бывало, разгуливал по городу, встречался с нужными людьми.

Перед самым уходом Виктору удалось узнать: в ближайшие дни гестапо схватит семьи многих партизан, в том числе семью Казубского и мою. Нужно было срочно принимать меры. Нашу тревогу усилил еще и случай, происшедший с Сережей Кривцовым.

Узнав, что его семье угрожает расправой полицейский Елисеев, но прозвищу Пылик, Кривцов попросил разрешения съездить в деревню Саушкино, чтобы забрать отца, мать и сестер. Казубскнй разрешил. Тем более что в том краю надо было провести разведку. С Сережей направили Сашу Франтика и Гошку из [127] штабной роты. Неразлучные друзья побывали в Саушкино, виделись с матерью Кривцова, но не сумели ее увезти: дома не оказалось одного из членов семьи. Пообещав приехать через два дня, ребята двинулись в обратный путь.

У деревни, контролируемой партизанами, Сереже и его спутникам повстречалась подвода, шедшая со стороны партизанского края. Зная, что впереди свои, друзья свернули в сторону, уступая дорогу, и даже не взяли в руки оружие. Неожиданно на встречных санях вскочил на ноги человек (это был Пылик) и дал автоматную очередь. Сергей был убит наповал. Франтик тяжело ранен. Гошка и раненый Франтик выскочили из саней, залегли за ними и начали отстреливаться.

Лошадь была убита. Гошка еле добрался до штаба полка: он нес на себе Франтика, получившего восемь пулевых ранений. Труп Сережи остался на месте схватки. В тот же день его подобрала и доставила в штаб полка специально посланная группа партизан.

Смерть Сережи потрясла всех нас. Позже мы теряли сотни людей — своих боевых товарищей. Гибель каждого оплакивали, что называется, горючими слезами. Но гибель Сергея Кривцова врезалась в память неизгладимо.

Похоронили его в поселке гортопа. На траурный митинг собрались все находившиеся на базе партизаны. Мы поклялись отомстить и решили в ближайшие дни уничтожить не менее пятидесяти гитлеровцев.

Партизаны сдержали клятву, данную на могиле боевого друга. За смерть Сережи нам дорого заплатили фашистские захватчики. Но они продолжали лютовать: через несколько дней после гибели Сережи Кривцова повесили всю его семью.

Вскоре у деревни Займище было совершено покушение на командира полка Василия Васильевича Казубского, возвращавшегося вместе с ординарцем на нашу базу. Медленно трусила рысцой лошадь. Василий Васильевич, закутавшись в огромный тулуп, сидел на заднем сиденье возка. Сани поравнялись с небольшим лесочком. Оттуда, из засады, ударил пулемет. Ординарец был убит наповал. Василий Васильевич хлестнул коня, а сам схватил автомат и начал отстреливаться. Бандиты прижались к земле, огонь стал менее прицельным. [128] К счастью, дорога круто сворачивала влево, и командир полка скрылся за лесом.

Тогда же, в феврале 1942 года, еще одна трагедия произошла в Ельне.

Мы со дня на день ждали находившихся в подполье Луку Меркурьевича Капитанова и группу ельнинских и шараповских товарищей. Однако они задержались, добывая ценные сведения для партизан. Капитанов сообщил, что в ближайшие дни готовится расправа над семьями партизан, живущими в деревнях, занятых фашистами и их ставленниками. К тому времени он уже предупредил об опасности и мою жену.

Трагедия разыгралась ранним морозным утром. Семья Капитановых уже проснулась. Жена Луки Меркурьевича Анастасия Федоровна ушла по каким-то делам к соседям. Четверо детей (старшему Жене было 10 лет) находились в доме, а младшая девочка Аля гуляла по улице. Вдруг она вбежала в дом и крикнула:

— Папа, немцы идут!

Лука Меркурьевич бросился в спальню (очевидно, там прятал оружие и какие-то документы). Потом спокойно вышел навстречу гитлеровцам. Один из фашистов подошел к Луке Меркурьевичу:

— Ты, Капитанов? Пашпорт!

Со словами: «Я тебе сейчас покажу «пашпорт»!» — Лука Меркурьевич выхватил наган и выстрелил в офицера в упор. Дети бросились к двери. Капитанов выстрелил во второго фашиста, кинувшегося на него с автоматом. К сожалению, Меркурьевич на этот раз не попал. Может, отказал наган, а скорее всего, как рассказал мне его старший сын, Лука боялся попасть в кого-нибудь из детей.

Вскоре в дом вернулась Анастасия Федоровна. На полу навзничь лежали Лука Меркурьевич и гитлеровский офицер. Оба были мертвы.

Забрав документы и маленький сундучок с вещами, Анастасия Федоровна вместе с детьми бросилась к своему деду, жившему по соседству.

Через несколько часов нагрянули каратели. Они арестовали Анастасию Федоровну, ее сестру Нюру, родственницу Капитановых Татьяну Николаеву. В тот же день всех их повесили в разных частях города. На груди у Капитановой была прикреплена табличка: «Казнена [129] за убийство немецкого офицера и за связь с партизанами».

Детей Капитанова приютил прадед. С великим трудом пережили они лихолетье. В 1943 году после освобождения Ельнинского района от немецко-фашистских захватчиков заботу о сиротах отважного подпольщика взяло на себя государство. Их вырастили, дали образование, специальность, проводили в большую жизнь.

Весть о гибели нашего любимого Луки Меркурьевича Капитанова — бесстрашного конспиратора и мудрого человека — явилась для нас тяжелым ударом. Жизнь его была короткой, но яркой и содержательной. А память о тех, кто погиб во славу Отчизны, никогда не померкнет в сердцах людей...

Совершив кровавое злодеяние в Ельне, фашисты не остановились. Страх перед партизанами толкнул их на новое преступление. На этот раз они заслали в наш полк предателей, которым поручили уничтожить командира, комиссара, начальника штаба, а также секретаря райкома партии Гусева. С помощью наших разведчиков и своих людей в комендатуре мы узнали имена наемных убийц и обезвредили их, а на будущее выделили всем старшим командирам адъютантов, которые должны были заботиться об их безопасности.

Террором против семей партизан фашисты хотели запугать патриотов. Мы приняли соответствующие меры. Партизан Михаил Георгиевич Палшков или, как его все звали, Мишка-Сибиряк, сумел из-под носа у немцев увезти в расположение партизанского полка семью Казубского.

Однажды в поселок гортопа прибежал на лыжах комсомолец из деревни Шарапово. По поручению верных людей он сообщил о карательной операции, готовящейся против жителей. Рядом, в деревне Иванево, жила и моя мать с тремя малолетними детьми. Ее было приказано захватить и повесить.

Я немедленно направился к Василию Васильевичу:

— Батя, ты знаешь, что немцы готовят карательную экспедицию в Шарапово?

— Знаю, комиссар. Я уже направил человека предупредить шараповских подпольщиков, чтобы сегодня же ночью перебирались к нам. Теперь думаю послать туда [130] отряд, чтобы вывезли в занятые нами деревни и подпольщиков, и твою семью.

— Спасибо. Только знаешь, Васильевич, может, лучше не посылать отряд. Кругом рыщут немцы. Отряд не иголка. Разреши, я сам съезжу. Дорогу знаю прекрасно, людей в тех краях — тоже.

— Ты в своем уме, комиссар? Да пара паршивых полицейских запросто разделается с тобой... Бери роту партизан — тогда поезжай.

— Да зачем рота? Только демаскировать себя будем, где-нибудь ввяжемся в бой, а в это время в Шарапове перебьют всех наших подпольщиков. Им наша помощь не нужна. Важно предупредить их об опасности, а как лучше выбраться, они придумают сами. Что же касается моей матери и братьев, то их спасение — это мое личное дело. Мы не можем рисковать ради этого жизнью партизан.

— Эх ты, а еще комиссар. «Личное дело»! Да мы за любого советского человека готовы вступить в бой, если ему грозит опасность. Не разрешу ехать одному, хоть лопни.

Поспорили еще. Доводы Василия Васильевича убедили меня. Сошлись на том, что я возьму с собою человек пятнадцать добровольцев из штабной роты.

Глубокой ночью наш небольшой, отлично вооруженный отряд, прихватив с собой лыжи, понесся на лошадях в сторону Шарапова.

Несколько деревень по пути — наши. Но вот и Передельники — последняя партизанская деревня. Передовые посты сообщили данные разведки. Вчера немцы были только в Шарапове и Ельне, в окрестных деревнях вроде не появлялись. Однако мы решили уточнить эти сообщения и сами послали разведку. Все оказалось благополучно.

Вот и Иванево. Ночь. Деревня спит. На дорогах мы поставили дозоры с пулеметами. Я постучал в дом, где жила моя мать. Робкий голос из-за двери:

— Кто там?

— Это я, мама.

— Боже мой, Ондруша!

Суета, мама никак не справится с задвижкой. Наконец дверь открылась. Увидев нас, мама отпрянула: рядом со мной — добрый десяток вооруженных людей, тут [131] же сани, лошади. Как мог, я успокоил мать и пригласил своих товарищей в хату.

Печать озабоченности и тревоги лежала на лицах матери и ее сестры. Мы объяснили, что заберем их с собою. Мать явно боялась ехать, только старшие братишки — Лешка и Шура — встретили мое предложение с восторгом: наконец-то они попадут в таинственный партизанский отряд!

— Оружие забирать? — деловито спросил Лешка.

— Конечно. Все, что есть, тащи сюда.

Через несколько минут в хате появились винтовки, миномет, два ящика патронов. Мать и тетка пришли в ужас.

— Так я ж все это не в доме, а в окопе прятал, — смущенно оправдывался братишка.

Пока семья собиралась, мы послали за председателем сельсовета коммунистом Александром Григорьевичем Куртенковым. Он вскоре приехал из так называемого поселка «Коммуна».

— Шура, ты знаешь, что завтра всех коммунистов, комсомольцев и патриотов арестуют немцы? — спросил я.

— Знаю, — ответил Куртенков. — Нам сообщил об этом Капитанов. Завтра уходим.

— Завтра будет поздно. Нужно уходить сейчас же.

— Не успеем.

— Нужно успеть. Собирай людей, мы подождем.

— Да не беспокойтесь вы, все будет в порядке. Мы готовы. Утром уйдем. Скажите только, куда являться. Предупредите, чтобы нас не задержали партизаны.

— За это можешь быть спокоен.

— Вы сами уезжайте скорее, пока темно. А мы-то выберемся!

Мы уехали, а Куртенков отправился собирать людей в дорогу. С виду все было спокойно и довольно мирно. Однако это было затишье перед грозой.

Рано утром в Шарапово и Иванево ворвались гитлеровские танки. Деревни окружили отряды карателей. А подпольщики еще оставались на местах. Те, кто находился в Иваневе, схватили оружие и бросились в старые, оставшиеся со времен летних боев, окопы. Командование над небольшой группой смельчаков взял на себя бригадир колхоза Петр Мартыненков. Патриоты отбивались [132] отчаянно, но силы были неравны, ряды героев стали редеть. Погиб комсомолец Ваня Горемыкин, затем — Миша Куликовский. Упал на землю, сраженный вражеской пулей, комсомолец Морозов. Оставшиеся храбрецы попытались вырваться из окружения и бросились через реку в сторону темневшего невдалеке лесочка. Но лишь немногим удалось добраться до нашего отряда. Во время отхода погиб и Петр Мартыненков.

В тот же день фашисты захватили многих шараповских активистов, в том числе председателя сельсовета Александра Григорьевича Куртенкова, секретаря партийной организации Дольникова, старых коммунаров Максима Парфенова, Бориса Ключникова.

О шараповской трагедии мы узнали лишь через сутки, когда к нам добрались уцелевшие патриоты.