Они возмужали, закалились
Морозы сковали льдом реки Припять и Уборть. Метели кружили над непроходимыми топями. Зимние ветры свистели в кустарниках и камышах. На северном, левом берегу Припяти фашисты отрыли три линии траншей полного профиля, установили проволочные заграждения и минные поля. В районах юго-западнее Конковичей, южнее Новоселок и города Петриков у гитлеровцев остались предмостные укрепления. Отсюда каждый час можно было ждать внезапного удара.
Конечно, мы готовились к наступлению. Война уже вступила в тот этап, когда считали и шаги, и часы до Победы. Однако, готовясь идти вперед, мы должны были позаботиться и о собственной безопасности. Законы войны суровы — малейшая небрежность грозит гибелью.
С первого же дня наши части взялись за инженерное оборудование позиций и приступили к боевой подготовке. Проводилась она строго по плану.
С командованием дивизии и командирами частей занятия проводил новый командир 89-го стрелкового корпуса генерал-майор Александр Яковлевич Яновский. С командирами батальонов занимался наш комдив полковник К. М. Андрусенко, исключительно энергичный человек.
Как-то, присутствуя на занятиях у артиллеристов в группе полковника Николая Михайловича Городовенко, я слушал выступление командира дивизиона капитана Виталия Михайловича Сарычева и радовался, что выросли, возмужали, закалились наши воины. Вспомнился Северо-Западный фронт. Комсомолец лейтенант Сарычев — командир взвода управления полковой артиллерии — боевое крещение принял у рощи Круглая. Когда Борис Поляков со своим батальоном [215] попал в тяжелое положение, Сарычев выдвинул орудия на прямую наводку и выручил пехоту из беды. Сарычев недолго командовал огневым взводом. Вскоре его назначили командиром батареи, а в 25 лет он уже командовал дивизионом в артиллерийском полку. От рядового бойца-связиста до командира батальона прошел в дивизии путь Макар Степанович Наумов.
Я уже писал, что пулеметчик Михаил Тимофеевич Пивнев во время Курской битвы вступил в партию и, получив партбилет, пошел в бой. На Днепре, когда в его роте вышли из строя все офицеры, он взял на себя командование взводом. Теперь Пивнев был уже лейтенантом, имел три награды Родины.
Леонид Михайлович Сабуров пришел к нам лейтенантом и был назначен командиром взвода. Потом командовал ротой. Теперь он уже стал заместителем командира батальона.
Повысился общий кругозор людей, их идейно-политическая закалка. Командиры-единоначальники все больше и больше становились подлинными воспитателями своих подчиненных. Взять, к примеру, командира 1-й стрелковой роты коммуниста старшего лейтенанта Василия Федоровича Баталова. Умно и умело опирался он в своей работе на партийную организацию. Парторг роты Каминский, а с ним все коммунисты первыми узнавали о замыслах командира, проводили их в жизнь. Баталов всегда успевал дать толковый совет редактору боевого листка, подсказать самое важное агитаторам. Регулярно проводил беседы и делал доклады для личного состава роты. Опыт его работы политотдел широко популяризировал среди командиров рот и батарей. И многие из них действовали ничуть не хуже.
Кому не ясно, что война не состоит из одних подвигов. Она ведь становится и бытом. В обороне надо устраиваться с максимальными удобствами. Солдат и так достаточно терпел лишений. Надо было дать ему возможность пожить хоть мало-мальски по-человечески. Тех, кто собственную лень и безрукость оправдывал войной, у нас не терпели. Но тем не менее не все удавалось легко. Не везде можно было глубоко зарыться в землю. По стенам землянок текли ручейки. Вода выступала из-под бревенчатых настилов, заменявших пол. И все же землянки постепенно благоустраивались: появлялись железные и кирпичные печки, столы и нары. Из снарядных гильз мастерили лампы. Бани появились во всех ротах. В каждом батальоне построили большие землянки-клубы. В них показывали кинокартины, устраивали концерты самодеятельности. Бойцы говорили: «Жить можно». [216]
Политотдельцы много занимались бытом красноармейцев. Но, конечно, главная задача была в другом. Все-таки опытных парторгов для рот не хватало. Учить молодых парторгов в наступательных боях было некогда. Теперь группа работников политотдела во главе со старшим инструктором по организационно-партийной работе майором Василием Степановичем Бенем вместе с парторгами частей занялась и учебой, и подбором людей.
Мы переводили коммунистов из тыловых подразделений в стрелковые роты, проводили семинары. Учили и командиров рот, особенно молодых, относиться к парторгам как к своим непосредственным помощникам, прислушиваться к их советам. Позаботились и о том, чтобы каждый парторг имел одного-двух заместителей. Решили также создать резерв парторгов рот как при политотделе, так и в полках. Из кого мы его создавали? Прежде всего из коммунистов — рядовых и сержантов, прибывавших с пополнением, возвращавшихся из медсанбатов и госпиталей. К марту политотдел имел в резерве 16 парторгов. Учили мы их во втором эшелоне. Ежедневно проводили с ними занятия по военному делу и изучению опыта партийной работы. По заданиям политотдела они бывали в ротах, знакомились с бойцами, проводили беседы. Одновременно мы решали вопрос о подборе комсоргов рот. Этим занимался новый помощник по комсомольской работе.
Читатель уже знает о моих теплых, дружеских отношениях с помощником по комсомольской работе В. И. Степановым. Мы ежедневно встречались с ним, обменивались мнениями о комсомольских делах. Вместе бывали в частях, присутствовали на комсомольских собраниях, беседовали с молодежью. Теперь настало время распрощаться с ним. Степанов был назначен инструктором комсомольского отдела политического управления фронта. Расставаться было тяжело. Но что поделаешь? Проводили мы его тепло, по-фронтовому.
Помощником по комсомольской работе был назначен комсорг 84-го артполка старший лейтенант Николай Минович Гладкий. Он сравнительно быстро освоился с новой работой и стал достойным преемником Степанова. Произошли изменения и в составе комсомольских работников в полках, батальонах, дивизионах. Комсоргом 84-го артиллерийского полка стал уже известный читателю по боям на Северо-Западном фронте старший лейтенант Иван Бражник. После упразднения института заместителей командиров рот по политической части Ивана назначили комсоргом батальона. [217]
Стиль работы политрука — всегда с людьми, всегда впереди — он сохранил и на комсомольской работе. Дневал и ночевал в подразделениях. Вместе с комсомольцами участвовал в боях. После гибели любимца комсомольцев 107-го полка лейтенанта Евгения Третьякова комсоргом полка стал старший лейтенант Семен Босалыга, человек боевой, инициативный. Комсорг 228-го полка лейтенант Моисей Софиенко был ранен. На его место получил назначение лейтенант Петр Василеженко. Службу в дивизии он начал с командира стрелкового отделения. Затем стал комсомольским вожаком батальона. Комсомольцы любили его за скромность, деловитость, мастерство в бою. Лишь Николай Бобровский был бессменным комсоргом 111-го полка. Но о нем речь впереди.
Вожаками молодежи были и комсорги батальонов и рот. Авторитет они завоевывали в боях. Молодежь училась у них беззаветной храбрости и преданности Родине.
Сержант Александр Павлович Анчутин прибыл в дивизию в команде курсантов военного училища незадолго до начала Курской битвы. Его назначили командиром отделения в 3-ю роту 1-го батальона 107-го полка. Во время боев в районе деревни Жирятино вражеский пулемет, установленный в полуразрушенном сарае, прижал роту к земле. Продвижение вперед приостановилось. Нужно было подавить огонь врага. За выполнение этой задачи взялся сержант Анчутин. Накинув для маскировки плащ-палатку, он пополз по-пластунски вперед.
— Все напряженно глядели туда, где медленно ползет наш Саша, — рассказывал мне парторг батальона В. Н. Клименко. — У каждого сердце чуть не выпрыгивало из груди. Кажется, что уже время бросать гранату, а он все еще ползет. «Бросай, Саша!» — кричали мы, Анчутин, конечно, нас не слышал. Но вот он чуть приподнялся и бросил гранату. Взрыв. Затем летят вторая и третья гранаты. Пулемет замолчал.
Вскоре Анчутин был утвержден комсоргом роты. Потом он не раз первым подымался в атаку, ходил в разведку, замещал командира взвода. Недаром орден Отечественной войны II степени, два ордена Красной Звезды и несколько медалей украшают его грудь.
Такими же отважными воинами остались в моей памяти и другие комсорги: Владимир Вишняков, Николай Кондрус, Виктор Карюк, Леонид Касьянов, Василий Федоров, Капар Исмагулов, Егор Левыкин, Николай Ерпылев. Теперь Николай [218] — старший лейтенант запаса, ученый, председатель совета ветеранов дивизии.
Комсомольцы в дивизии были среди всех категорий личного состава. Рядовые, младшие командиры, взводные — «отцы-командиры», едва достигшие девятнадцати-двадцати лет, командиры рот и даже командиры батальонов. И всегда их место было впереди. Следует особо сказать о большой заслуге комсомольских организаций в развертывании снайперского движения. В подтверждение этого приведу лишь один пример. Пребывание дивизии в обороне начало несколько расхолаживать солдат. И даже снайперское движение кое-где пошло на убыль. Комсорг 111-го полка старший лейтенант Николай Бобровский решил доказать маловерам, что они не правы. Он пошел в одну из рот и остался там на ночь. Захватив с собой снайперскую винтовку, задолго до рассвета вышел на «охоту». Обосновался на удобной позиции и тщательно замаскировался. Однако, пролежав дотемна, так и не убил ни одного фашиста.
Пробираясь по узкому переходу траншеи в землянку, он слышал смешки и иронические реплики бойцов:
— Комсорг-то, того, обмишурился...
Бобровский был упорен. Он остался в роте. Вернулся на снайперскую позицию. Шли томительные часы, миновал уже полдень, когда первый гитлеровец высунулся из окопа. Николай моментально поймал его на мушку. Раздался выстрел, и фашист свалился. Счет открыт! К вечеру Бобровскому удалось подстрелить еще офицера. Гитлеровцы, взбешенные потерями, засыпали весь ротный район обороны минами и долго строчили из пулеметов... Однако наши были хорошо укрыты.
О почине Бобровского сообщила дивизионная газета. Сотни бойцов последовали его примеру.
Николай у себя в полку выступил инициатором патриотического почина по сбору денег во всенародный фонд обороны. В дивизии тогда было собрано 728 700 рублей деньгами и 626 975 рублей облигациями государственных займов. Вскоре на имя Николая Бобровского пришла телеграмма с благодарностью Верховного Главнокомандующего. В тот день мне нужно было побывать в 111-м полку, и я захватил телеграмму, чтобы передать ее Бобровскому. Помню, Николай сидел у ящика, на котором чадил фитилек, торчавший из расплющенной латунной гильзы снаряда. Перед комсоргом лежала тетрадь. Он писал и так увлекся работой, что не слышал, как я вошел. Я окликнул его. Николай вскочил. [219] Я сел на нары, усадил и его. Кивнул на тетрадь, спросил:
— Что, дневник?
Бобровский немного замялся:
— Как вам сказать? Что-то вроде летописи боевой славы комсомольского полка.
— Можно взглянуть?
— У меня от вас нет секретов, товарищ полковник. — И Николай с готовностью протянул мне тетрадь.
С интересом листаю исписанные страницы. А тем временем Бобровский натянул на себя гимнастерку, спросил, буду ли я ужинать. Не отказываюсь. Гремя пустыми котелками, он вышел из землянки. Пока Бобровский ходил за ужином, я углубился в чтение. Судя по датам, Николай эту тетрадь пронес по многим фронтовым дорогам. Первая запись относилась к 1942 году. Чувствовалось, что он писал по горячим следам событий, в перерывах между боями. Были здесь описания подвигов и мысли о войне, о судьбах и характерах людей, встречались выписки из прочитанных книг, а среди них подчеркнутые слова Николая Островского, слова, на которых было воспитано целое поколение героев: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
...Мне впервые пришлось тогда читать такого рода запись комсорга. И, кажется, впервые я подумал о том, как слова писателя входят в плоть и кровь, становятся своими для тех, кто читает его книги.
Вернулся в землянку Бобровский, мы съели гречневую кашу, а потом долго пили чай и разговаривали обо всем — о родных, о любви да и о нашей службе. Когда речь шла о делах, Николай старался казаться более взрослым и серьезным: хмурил брови и поджимал губы. Но стоило ему заговорить о чем-то своем, неофициальном, как мгновенно расцветало его лицо и в глазах появлялись веселые искорки... Говорил он страстно, загораясь, волнуясь, радуясь, и все время поправлял рукой непослушные, часто падавшие на лоб волосы.
— Вам не приходилось бывать в Красноярском крае? — вдруг спросил меня Николай.
— Нет, а что? [220]
— Обязательно побывайте. Вот земля так земля! — Он даже вздохнул. — Ширь... Леса... А люди?!
Я улыбнулся:
— Люди — всюду люди.
— Нет, не скажите. Вот работал я там на паровозе у старого машиниста Михеича. Таких нигде не найдешь. Умница! Мастер — не уступил бы знаменитому Левше... Жаль, что мало пришлось поработать под его началом...
Николай мечтательно уставился в бревенчатый потолок землянки.
...Мы вспоминали товарищей, которые не дошли с нами до Белоруссии, погибли под Старой Руссой, на Курской дуге, на Днепре...
— Неужели забудут когда-нибудь о них люди? — спросил Николай. — Нет, наверно, после войны в каждой школе будут такие уроки — уроки героизма. И учителя станут рассказывать на них о солдатской доблести и, может быть, даже о нас с вами. — Он засмеялся. — Насчет себя я, конечно, перегнул...
Улеглись под утро. Николай Бобровский сразу заснул и во сне улыбался, а я, возбужденный воспоминаниями, не мог сомкнуть глаз. Думал тогда: вот в жизни и мыслях этого юноши, как солнце в капле воды, отражена судьба целого поколения комсомольцев. И конечно же они ничем не уступают нам, комсомольцам двадцатых — тридцатых годов.
Мысль цеплялась за мысль, воспоминания унесли меня в далекие времена. Перед глазами возник образ моего друга Саши Шаширина, в которого стреляли кулаки во время коллективизации на Рязанщине, припомнились боевые вожаки молодежи на Электрозаводе Владимир Тимофеев и Измаил Девишев, секретарь МК комсомола Дмитрий Лукьянов... В воспоминаниях все они были так же молоды, как спящий рядом Николай.
А теперь, когда пишутся эти строки, на память невольно приходят слова Андрея Александровича Жданова: «Чудная организация — комсомол, жаль, что работать в ней можно только раз в жизни».
Своими меткими снайперскими выстрелами Николай Бобровский дал как бы новый импульс снайперскому движению. Снова снайперы вышли на огневые позиции. Загремели выстрелы. У Кирилла Швыдченко на боевом счету стало 180 фашистов, у Виталия Ранчугова — 173. Две вражеские роты вывели из строя два советских воина. [221]
Открыли боевые счета истребленных фашистов снайперы Блохин, Сердюк, Тетченко, Хорт, Коломеец, Плющ, Чумаченко, Бума...
Ночь в обороне. Тихо на передовой, стрельбы совсем не слышно. Но надо быть всегда настороже. Целые подразделения выделяются на боевое дежурство. Здесь бойцы не спят всю ночь и не выпускают из рук оружия. О чем только не переговорят солдаты в длинные бессонные часы. И разговор в это время получается особенно задушевный. Мы в политотделе завели правило — каждую ночь несколько товарищей уходят на передовую, в гущу красноармейцев.
В блиндажах и окопах, в боевом охранении и на огневых позициях велись беседы, количество которых никто не учитывал. Общим и обязательным было одно — чтобы пропагандировалась политика нашей партии, разъяснялись задачи, которые нам надо решать в ближайшее время, укреплялась вера в победу над врагом.
Политическая работа в дни относительного затишья приобретала широкий размах. Читались лекции и доклады о важнейших решениях партии и правительства, об успехах Красной Армии на фронтах Великой Отечественной войны и подвигах тружеников тыла, читались также лекции, непосредственно связанные с повышением военного мастерства солдат и офицеров, такие, как «Характеристика обороны противника перед нашей дивизией», «Наступление стрелкового батальона в лесисто-болотистой местности», «Об опыте форсирования водных преград».
Большой спрос был на газеты и книги. Фронтовая, армейская и дивизионные газеты доставлялись в день их выхода. Центральные газеты бойцы получали на второй день. Мы ежедневно докладывали в политотдел армии о том, когда газеты доставлены на передний край.
Политический и культурный уровень бойцов и командиров возрастал день ото дня. В сырых землянках, обстреливаемых врагом траншеях, залитых водой окопах советский воин не оставался равнодушным к политике, к событиям, происходящим на фронте, в тылу.
...В один из самых тихих дней, рано утром, я зашел в штаб. Оперативный дежурный доложил: «Ночь прошла спокойно». И тут же раздался звонок. Меня разыскивал командир медсанбата.
— К нам привезли Хайрова. Он в тяжелом состоянии и просит вас приехать. [222]
Вот и спокойно!
Я поехал в медсанбат. Б. А. Хайров был одним из самых дорогих моему сердцу политработников дивизии.
Хайров подорвался на вражеской мине. Он потерял много крови, прежде чем его заметили и подобрали проходившие мимо солдаты. Сейчас он лежал в хирургической палатке в тяжелом состоянии.
На мое приветствие Хайров ответил чуть заметной улыбкой и сразу заговорил медленно, с трудом, белые губы едва шевелились. Но видно, ему важно было что-то высказать.
— Так нелепо все... Столько воевал, и вдруг... А хочется... увидеть победу.
Он замолчал, прикусил губу, словно стремясь собраться с силами. А перед моим внутренним взглядом проходили памятные страницы боевой жизни.
Январь 1942 года. Небольшой, смуглый младший политрук после окончания ускоренного курса военно-политического училища прибыл в 133-ю отдельную стрелковую бригаду. У него за плечами был уже кое-какой опыт работы с людьми. Последние десять лет он жил в Пермской области. Работал секретарем комсомольской организации, директором лесхоза, заведующим районным земельным отделом. В бригаде Хайров был назначен политруком минометной роты, затем парторгом батальона.
Тяжелые бои на Северо-Западном фронте. Раненый парторг батальона политрук Хайров не уходил из траншеи, стрелял, пока не потерял сознание. Его вынесли с поля боя и отправили в госпиталь. Вскоре я получил от него письмо:
«Все, на что до сих пор не обращал я внимания, вплоть до мелочей, кажется близким, родным, и еще больше хочется жить, уничтожать паразитов. Да! Хочется жить. Но чтобы жить, нужно истребить до единого эту мерзкую сволочь. Иначе жизнь не имеет цели и смысла...»
В январе 1943 года Хайров попал в нашу дивизию, стал замполитом батальона, В боях под деревней Левошкино повел роту в атаку и снова был ранен.
Во время Курской битвы я видел его при отражении контратаки. Пулеметчики вышли из строя, и Хайров сам лег за станковый пулемет. Вел огонь яростно и точно.
А вот, уже на правом берегу Днепра, вместе с пехотой продвигаются вперед и тащат на руках свои пушки артиллеристы — истребители танков, и среди них — замполит дивизиона Хайров.
Когда человек долго воюет, он начинает казаться бессмертным. [223]
Хайров снова заговорил, прервав мои мысли:
— Трудно будет жене одной воспитывать троих детей.
Последние его слова были:
— Я очень люблю своих детей...
Не знаю, о чем еще хотел сказать мне Хайров. Знаю: и. жил и умер он как человек большой души.
После войны я выполнил свой долг, разыскал его детей — Луизу, Розу, Валерия и передал им последние слова отца перед смертью.
Много и упорно мы работали с новым пополнением, прибывшим из освобожденных от немецко-фашистских захватчиков районов. Проверять пополнение пришлось бдительно. В то же время мы не допускали подозрительности по отношению ко всем без разбора.
Во время оккупации гитлеровцы, бандеровцы отравляли сознание людей антисоветскими измышлениями, злобно клеветали на советский строй, на ленинскую политику нашей партии. И мы видели свой долг не только в том, чтобы учить новобранцев военному делу, но и в том, чтобы очистить их сознание от яда антисоветской пропаганды, помочь им разобраться в положении на фронтах войны, в политике партии.
Политотдел напоминал коммунистам советы, данные В. И. Лениным слушателям Свердловского университета, отправлявшимся на фронт гражданской войны. «Каждый из вас, — говорил Владимир Ильич, — должен уметь подойти к самым отсталым, самым неразвитым красноармейцам, чтобы самым понятным языком, с точки зрения человека трудящегося, объяснить положение, помочь им в трудную минуту, устранить всякое колебание...»{24}
Именно так и нам надо было подходить к каждому новому человеку, прибывшему с пополнением в дивизию.
Наша армия — не только могучая военная сила, но и замечательная школа коммунизма — в этом ее особое величие.