Наступаем!
Тем же путем, через знакомые станции, двигались эшелоны корпуса в район Сталинграда в декабре 1942 года. Несколько затянулась стоянка на станции Лог. Не станут ли опять разгружать? Нет. Двинулись дальше. Проехали небольшое расстояние и в соответствии с указанием разгрузились на станции Иловля.
После переформирования и приема пополнения в районе Саратова некоторые соединения и части были переподчинены, и теперь в состав нашего корпуса входили 26, 99, 169-я танковые и 58-я мотострелковая бригады, 12-й отдельный разведывательный батальон, 1257-й зенитно-артиллерийский полк, 401-й гвардейский минометный дивизион и другие подразделения.
В сводках Совинформбюро, в информационных выпусках «В последний час» ежедневно теперь передавались долгожданные, радостные вести с фронта. Из приемников и репродукторов, включенных на полную громкость, звучал голос Левитана: [94]
— Советские войска завершили окружение группировки противника под Сталинградом и приступили к ее уничтожению.
По информации из штаба фронта нам было известно, что в результате завершенного 23 ноября 1942 года оперативного окружения немецко-фашистских войск под Сталинградом в кольце оказалась крупная группировка противника.
В середине декабря 1942 года советские войска, действовавшие в районе Сталинграда, продолжали успешные операции на внутреннем и внешнем фронтах окружения.
Оценивая сложившуюся обстановку, Ставка Верховного Главнокомандования, как известно, оттянула намеченные сроки операции по уничтожению окруженной вражеской группировки. Первоочередной задачей Сталинградского и Юго-Западного фронтов было ликвидировать попытки противника прорваться к войскам Паулюса. Ударным группировкам Юго-Западного фронта на участке от Новой Калитвы до Нижнечирской противостояли 8-я итальянская армия, оперативная группа «Холлидт» и часть 3-й румынской армии. Здесь сосредоточилось около 30 дивизий противника. Советские войска имели меньшие силы, превосходили врага только по количеству танков, но на направлениях главных ударов общее превосходство над противником было обеспечено.
16–18 декабря на этих направлениях вели наступательные бои войска 6-й и 1-й гвардейской армий. С рубежа восточнее Кружилин, Боковская наступала 3-я гвардейская армия, в состав которой входил и наш 2-й танковый корпус. 18 декабря мы во взаимодействии с 1-м гвардейским механизированным и 14-м стрелковым корпусами, прорвав вражескую оборону, овладели населенными пунктами Астахов, Коньков, Боковская и продвинулись вперед на 15–20 километров.
В дальнейшем действиями 3-й гвардейской армии под командованием генерал-лейтенанта Д. Д. Лелюшенко были окружены и разгромлены войска противника в районах Алексеево, Лозовское, в Верхнечирском, восточнее Каменского. Решительно наступали также войска 1-й гвардейской армии. Вражеский фронт на реках Дон и Чир был сокрушен на протяжении более 300 километров. К концу декабря весь Юго-Западный фронт продвинулся вперед на 150–200 километров.
2-й танковый продолжал наступать. Во взаимодействии с 23-м танковым корпусом мы громили вражеские дивизии [95] на Дону, освобождали от фашистских захватчиков станицы Ильинка и Калитвенская, город Миллерово.
Недавно назначенный командиром корпуса генерал-майор танковых войск А. Ф. Попов уделял большое внимание командным кадрам. Произошли некоторые перестановки в штабе, способствовавшие укреплению этого руководящего ядра. На ответственные должности выдвигались боевые командиры из частей, проявившие себя мужественными и грамотными людьми.
Продолжала совершенствоваться служба разведки. В штаты бригад были введены подразделения разведки, расширен был и состав разведотдела. Теперь он обеспечивал более квалифицированное и оперативное решение задач по изучению противника и организации разведки. Проще говоря, было на кого опереться. А то ведь раньше так говорили друзья: «Начальник разведки отдает приказания и сам же бросается их выполнять». Доля правды в той шутке была.
Сплошного фронта во время действий корпуса в Донских степях не существовало. Наши бригады маневрировали, наносили удары по врагу внезапными атаками. Отдельные танковые подразделения проникали в глубь территории, занятой противником, и там наносили ему немалый урон, создавали в фашистских частях атмосферу тревоги и паники.
Частям корпуса довелось совершить один за другим несколько наступательных маршей до 400 километров — в условиях зимней стужи и снегопадов. Гитлеровцы, пытаясь остановить продвижение корпуса, в разное время и с разных направлений бросали против нас боевые группы, сформированные наспех, и части подошедшей из глубины 7-й танковой дивизии, но нигде успеха не добились.
Как известно, 8 января 1943 года советское командование через парламентеров предложило окруженным под Сталинградом немецко-фашистским войскам сложить оружие и сдаться в плен. Этот гуманный шаг основывался на международных законах ведения войны. Но ультиматум не был принят. Фашистское командование, таким образом, обрекло на гибель массы своих солдат и офицеров. Окруженная группировка подлежала уничтожению.
Обстановка на внешнем фронте окружения менялась подчас весьма круто: то требовался быстрый, глубокий рейд наших танковых подразделений по тылам противника, то нужно было стойкой обороной сдержать натиск вражеских частей, пытающихся прорваться к окруженной группировке. Несмотря на морозы и снежные заносы, танкисты и пехотинцы [96] действовали напористо, с боевым подъемом — все понимали, что наступил долгожданный поворот в ходе войны и тут уж нельзя жалеть в боях ни сил, ни крови.
Приказом командарма генерал-лейтенанта Д. Д. Лелюшенко нашему корпусу была определена задача главными силами нанести удар на Дядин, второй удар — на Белокалитвенскую, с тем чтобы во взаимодействий с 14-м стрелковым корпусом уничтожить одну из группировок войск противника.
Снежный январь. Балки, овраги, заметенные вьюгой, представляли собой опасные ловушки для танков. Да и немцы подготовили немало противотанковых препятствий, минных полей. Действовать на такой местности было трудно. Высокое мастерство требовалось от механиков-водителей, а смотреть в оба надо было всем членам экипажа. Малейший зевок, и многотонная машина полулежит на борту в овраге или в воронке.
Наши танковые бригады наносили удар на правом фланге армии в направлении Дядина. 58-я мотострелковая бригада повела атаку на Белокалитвенскую. 26-я танковая бригада прикрывала корпус с востока, удерживая рубеж Песчаный, Титов.
В ходе дальнейшего наступления 169-я танковая бригада, что называется, «увязла» в бою за населенный пункт. Овладев им с ходу, можно и надо было развивать успех, предпринимать энергичный маневр, а батальоны — ни на шаг вперед.
На КП корпуса это вызвало некоторую нервозность. Начальник оперативного отдела подполковник Г. Пузанков сетовал:
— Товарищ генерал, Кодинец стоит и не принимает, по-моему, никаких мер.
— Свяжитесь с ним по радио, — посоветовал генерал А. Ф. Попов.
— Уже связывался и... никакого результата. Может быть, вызвать его сюда? Пусть доложит вам лично, товарищ генерал, почему бригада топчется на месте?
— Вызывайте... — согласился комкор. — Пусть оставит за себя начальника штаба и прибудет!
Сказав это, генерал отошел в сторонку, задумался. Он-то хорошо знал боевого, инициативного комбрига А. П. Кодинца и понимал, конечно, что если у населенного пункта случилась задержка, то не беспричинно.
Прибыл полковник А. П. Кодинец. На КП воцарилась многозначительная тишина — и начальник оперотделения, [97] и другие командиры ожидали, что комбригу будет сделано внушение.
А генерал, поздоровавшись с ним за руку, добродушно так спросил:
— Хоть обедал сегодня, Александр Павлович?
— Даже и не завтракал, — признался Кодинец.
— Так зайдем перекусим.
— Спасибо.
После обеда генерал опять вроде бы «не о том». Глядя в усталое лицо комбрига, предложил:
— Может, отдохнешь часок, Александр Павлович. Кодинец поблагодарил и, поскольку генерал ни о чем больше не спрашивал, попросился немедленно в бригаду, С тем и уехал.
Перехватывая изумленные взгляды штабных офицеров, Алексей Федорович сказал Пузанкову, чтобы и другие услышали:
— Ругать подчиненных все мы научились. А вот проявить о человеке заботу — ни времени, ни желания порой не хватает.
А вскоре из 169-й бригады поступило донесение: овладев населенным пунктом, танкисты двинулись вперед.
В сравнительно небольшом, но с разбросанными на местности домами, амбарами и другими постройками населенном пункте Дядин противник сосредоточил значительные силы. Еще накануне наши разведчики установили, что на данном участке действуют 7-я танковая и 304-я пехотная дивизии. В районе станции Белокалитвенская находились в готовности выдвинуться и вступить в бой части второго эшелона 7-й танковой дивизии.
Наступление началось утром 12 января. Наши артиллеристы, минометчики и «катюши» провели перед атакой мощный огневой налет. Танковые батальоны развернулись в боевую линию и устремились к Дядину. Казалось, что после артиллерийской подготовки вряд ли что сохранилось в полосе наступления. Но нет! Огневые средства противника ожили. Танки и мотопехота 7-й танковой дивизии и полка 304-й пехотной дивизии гитлеровцев оказали сильное сопротивление. Бой шел весь день и продолжался ночью. Только к утру нашим танковым бригадам удалось ворваться в населенный пункт Дядин. Он хотя и небольшой, но имел важное значение как узел многих дорог этого степного края.
С утра 13 января фашисты предприняли ряд контратак.
Мотострелковый батальон майора Н. Клочкова, закрепившийся [98] за околицей Дядина, был атакован 20 танками противника с десантом автоматчиков. Немцы попытались прорваться на узком участке. Нашим мотострелкам удалось отразить их яростный натиск.
Высокое мужество и мастерство проявили бронебойщики батальона, особенно рядовой Федор Старцев. Противотанковым ружьем он владел в совершенстве. Хорошо знал правила стрельбы, научился бить с любой позиции, метко целил в уязвимые места вражеских танков. Так и на этот раз: выбрал Старцев удобную огневую позицию, замаскировался у невысокого стожка соломы на заснеженном холме и стал терпеливо ждать. Немецкие танки, выкрашенные в белый цвет, выползли из-за бугра, покрытого кустарником. Шли углом вперед, продвигались медленно, осторожно. Бронебойщик с присущей ему выдержкой подпустил танки противника на предельно малую дистанцию. Первым же удачным выстрелом он поджег вражеский танк. Вскоре от его метких выстрелов запылала еще одна машина. Гитлеровцы делают маневр, пытаясь прорваться левее. Но и там наталкиваются на меткий огонь бронебойщиков и противотанковой батареи бригады.
Одиннадцать фашистских танков{3} остались недвижимыми на этом узком участке. Остальные повернули назад.
Боевые друзья бросились обнимать Федора Старцева, поздравлять его с такой победой.
— Да бросьте, хлопцы, — сказал он, высвобождаясь. — Дайте лучше закурить. — И он стал сворачивать цигарку — степенно так, аккуратно, как делал все этот 33-летний боец, бывший рабочий с Урала.
А через день в бою за станицу Калитвенская Федор Старцев уничтожил еще три вражеских танка и сам погиб.
Указом Президиума Верховного Совета СССР рядовому Федору Григорьевичу Старцеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Когда сплошного фронта нет, как уже отмечалось, действия противоборствующих сторон отличаются активностью, внезапностью, обстановка подчас круто меняется.
26-я танковая бригада успешно продвигалась в направлении Каменска, но вдруг у небольшого населенного пункта была атакована значительными танковыми силами противника. Командир бригады, видя, что фашистские машины идут не прямо на сближение, а подворачивают к левому флангу, передал по радио предупреждение: [99]
— Без моей команды огня не открывать!
Несколько минут спустя послышалось:
— «Коршун» просит разрешения открыть огонь.
— Отставить! — ответил комбриг, сдерживая политрука В. Лапидуса. «Коршун» — его позывной.
Танки противника еще не закончили маневр, но уже приблизились к левому флангу, до них оставалась какая-то сотня метров. Вот тогда последовала команда: «Вперед, огонь!»
Левофланговый батальон первым завязал огневой бой с врагом. А подразделения правого фланга на большой скорости охватывали противника, имея возможность поражать его машины под углом, почти в борта.
Фланговая атака противника успеха не имела. Гитлеровцы резким маневром отвернули, понеся потери.
В боях в районе Каменска 169-я танковая бригада глубоко вклинилась в расположение частей противника. Было уничтожено 22 вражеских танка, несколько сот гитлеровцев. Захваченный врасплох личный состав одного из подразделений противника обратился в бегство, и в руках наступавших оказалось пять исправных, заправленных танков.
В условиях столь динамичных действий разведчики конечно же проявляли высокую активность — уж если линейные подразделения совершали рейды по вражеским тылам, то разведчикам, как говорится, это по штату положено.
Начальник разведки 169-й танковой бригады капитан Ф. Клинов похаживал возле захваченных немецких танков, обдумывал что-то, потом обратился ко мне:
— Евгений Филиппович, как вы смотрите на то, чтобы разведчики сходили к немцам в тыл на трофейных танках?
— Смотрю положительно, — ответил я. — Но надо согласовать с командованием и штабом бригады.
— Предварительное «добро» уже даже получено.
— Ну раз так — надо действовать.
Вместе мы разработали план дерзкого рейда. Федор Клинов порывался сам возглавить группу, но я настоял, чтобы назначить старшим строевого командира — предстоит ведь не только вести разведку, но и громить силы противника.
Снарядили группу на пяти немецких танках во главе с младшим лейтенантом Н. Ириковым. Экипажи потренировались, освоили оборудование и вооружение машин.
Группа скрытно подошла к городу Каменск, сосредоточилась на окраине в лесопосадке. Разведчики тщательно изучили обстановку. А потом средь бела дня, этак спокойно и деловито, колонна немецких танков направилась по шоссе [100] в городок. У гитлеровцев не возникло никаких подозрений. Они видели свои танки с крестами на бортах, и если допустить, что кто-то из фашистского начальства и ругнулся вслед, так только потому, что эти растяпы танкисты разъезжают колонной на виду у всех.
Разведчики, находившиеся в составе экипажей, вели наблюдение, изучали оборонительные сооружения врага, его огневые средства.
Выждав момент, Н. Ириков подал команду «К бою», и танкисты дружно открыли огонь по заранее намеченным объектам. Бой этот начался как бы внезапным взрывом изнутри. В центре занятого гитлеровцами городка «немецкие» танки крушили все подряд. Пока фашисты уяснили, что к чему, пока собирались с силами для отражения атаки, группа Н. Ирикова покинула городок и беспрепятственно вышла к своим. В этом бою в расположении врага она подожгла 16 танков и вывела из строя 8 пушек противника, уничтожила около 200 гитлеровцев.
Вскоре на Каменск, где еще не улеглось волнение от учиненного разведчиками разгрома, повели наступление танковые бригады полковников П. Пискарева и А. Кодинца и мотострелковая бригада подполковника С. Болдырева. Их атака была успешной.
Мы наступали. Война откатывалась на запад, пока еще медленно, но чувствовалось по всему, что сила наших ударов будет возрастать, а темпы наступления — повышаться. Признаки нового периода войны проявлялись во всем: в решениях командиров — они стали более смелыми, дерзкими; в действиях частей и подразделений — они велись напористо, быстротечно; в моральном состоянии личного состава — люди обрели богатырские духовные силы.
Мои разведчики передали: по двум дорогам, несколько в стороне, в противоположном нашему направлении движутся две немецкие мотоколонны — численностью до полка, генерал-майор А. Ф. Попов, когда я ему доложил об этом, подумал немного и махнул рукой:
— А пускай тащатся... Не будем отвлекаться от основной нашей задачи.
Особых опасений, что эти колонны могут зайти к нам в тыл, уже не было — не то время. Это в сорок первом гитлеровцы постоянно угрожали окружением, а нынче, зимой сорок третьего, то и дело мы их окружаем. Под Сталинградом вон охватили огненно-железным кольцом больше 300 тысяч вражеских войск, до сих пор еще доколачивают.
Одно из передовых наших подразделений ночью, без боя, [101] колонной вступило в населенный пункт. Видят танкисты: на перекрестке немецкий регулировщик стоит мерзнет. Приблизились, остановились на минуту. Лейтенант Юрий Хорохорин, высунувшись из люка, сказал десантникам, сидевшим на броне:
— Сейчас я его кликну, а вы хватайте — и сюда. — Офицер властно крикнул регулировщику: — Ком гер!
Тот подбежал. Десантники схватили гитлеровца за шиворот, втащили на танк, кляп ему в рот — и поехали дальше.
Послал я разведчиков на станцию, пока что занятую противником. Вернулись, докладывают, но чувствуется, что данных у них маловато.
— Так были вы на станции или только издали на нее посмотрели?
— Так точно, товарищ подполковник, были, — отвечает с затаенной обидой сержант.
— А где вещественные доказательства?
Молчат, переминаются с ноги на ногу...
— Разрешите сходить еще раз.
— Добро.
Побывали разведчики на станции вновь, ничего стоящего из вещественных доказательств не нашли. Почти под носом у немцев сорвали вывеску «Кипяток» и принесли.
— Теперь видно, что вы были на месте, — рассмеялся мой помощник. — Такую вывеску в степи не найдешь.
С тех пор наши разведчики взяли себе за правило: где бы ни побывал по заданию — добудь и принеси вещественное доказательство. При всем доверии к разведчику подтверждение тоже нужно.
От наших разведчиков хорошее правило перешло во все штабы, стали следовать ему и младшие и старшие. Наблюдаю однажды такую картину. Командир корпуса лично пишет боевое донесение о взятии нами населенного пункта. Почерк у генерала крупный, размашистый, и мне легко со стороны следить за строкой. Пишет Алексей Федорович: «К сему прилагаю вещественные доказательства — вывеску-указатель с перекрестка дорог западнее населенного пункта и двух пленных немцев».
В январе — феврале 1943 года успешно проводилась наступательная операция по освобождению от немецко-фашистских захватчиков советского Донбасса. 11 января последовал приказ командующего 3-й гвардейской армией — овладеть опорными пунктами противника на подступах к [102] Каменску. Наши части продвигались на этом направлении, взламывая вражескую оборону.
Наступление наше несколько замедлила река Северский Донец. В феврале в тех местах уже нередки оттепели. Лед ослаб. Колесные машины все прошли, а танки не могут — ломится лед под гусеницами. Выход нашли. Сплетали маты из лозы, засыпали их песком, затаскивали на лед реки. За ночь, поливая водой, намораживали дополнительный ледовый настил. Провели на малой скорости один танк — выдержал. Переправили таким способом через реку все три танковые бригады.
Тяжелые бои завязались за Ворошиловград. Гитлеровцы засели там крепко, возвели перед городом оборонительные сооружения, создали сильную систему огня. Войска 3-й гвардейской армии, наступавшие на направлении Ворошиловграда, преодолели ожесточенное сопротивление врага, применяли маневр силами. С юго-запада наносил удар 18-й стрелковый корпус генерала М. И. Запорожченко. Противник, сочтя, что это главный удар, сосредоточил там все свое внимание, подтянул туда имевшиеся резервы. На других участках вражеская оборона была ослаблена. Этим мы и воспользовались. Атака наших танковых частей была успешной. Она во многом способствовала освобождению всего города. За это отдали жизни многие наши танкисты. В тот день, 13 февраля 1943 года, погибли товарищи, с которыми я долго шел фронтовыми дорогами и по-боевому сдружился.
На участке 169-й танковой бригады гитлеровцы организовали контратаку. Заминка, а тем более отход здесь могли осложнить положение других наступающих частей. Начальник штаба корпуса полковник С. П. Мальцев выехал в бригаду, чтобы на месте принять меры. По пути «виллис» забуксовал на заметенной дороге. Пара «мессершмиттов», пролетавшая над этим местом, спикировала, открыла огонь из пушек. Вместе с начальником штаба корпуса погиб заместитель командира корпуса по техчасти полковник И. С. Кабаков. Несколько раньше был тяжело ранен и скончался, не приходя в сознание, командир бригады полковник А. П. Кодинец.
В один день сложили головы три перспективных командира. Тяжким, горестным выдался день 13 февраля.
Ворошиловград гитлеровцы пытались удержать любой ценой. Как, впрочем, и другие города Донбасса. Отсюда они выкачивали уголь, металл, хлеб, здесь они использовали в [103] военных целях развитую сеть железных и автомобильных дорог, линии связи.
Три мощных оборонительных рубежа соорудили немцы вокруг Ворошиловграда. В них вплетались опорные пункты, созданные в крупных поселках. Последний рубеж обороны проходил по окраинам самого города, который весь был превращен в крупный узел сопротивления. Город прикрывали сотни дотов и дзотов. Частые огневые точки, противотанковые препятствия, ряды колючей проволоки — чего только не соорудили гитлеровцы, чтобы удержать город. Все рубежи обороны были плотно насыщены войсками, основу которых составляла 355-я пехотная дивизия и другие, в том числе артиллерийские части.
Попытка наступления заметно поредевших частей 2-го танкового корпуса во взаимодействии с полками 279-й стрелковой дивизии на западную окраину Ворошиловграда успеха не имела. Перестрелки почти без продвижения вперед шли на окраине, а немцы тем временем спешно подтягивали новые силы, подкрепляя ими оборону. Гитлеровцы даже попытались вернуть утраченные позиции. Упорные бои велись и на южных подступах к Ворошиловграду, на землях совхоза имени Челюскинцев. Только к вечеру 13 февраля наши танкисты и мотострелки ворвались в поселок совхоза. Боевые действия продолжались и ночью.
Упорное сопротивление немецко-фашистских захватчиков стоило им немалых жертв. В ожесточенных боях под Ворошиловградом и в самом городе была разгромлена свежая, только что прибывшая из Франции 355-я пехотная дивизия. Были убиты командир дивизии, два командира полка и несколько командиров батальонов.
В наступлении надо было не только преодолевать ожесточенное сопротивление гитлеровцев. Серьезной помехой было и предвесеннее бездорожье. Колесный транспорт то и дело отставал от танков, буксовали в сугробах и разбитых колеях автомобили с горючим и боеприпасами.
В этих условиях сложную, вернее сказать, тяжелую задачу приходилось решать начальнику службы ГСМ майору Г. Путинцеву. Он со своими подчиненными старался использовать любую возможность, включая местные небогатые ресурсы, чтобы обеспечить горючим наступающие части. Танкисты и сами добывали горючее в бою, захватывая автоколонны и войсковые склады противника...
В борьбе за город наступил перелом. Наши части захватили аэродром, завязали бои в самом городе, отбивая у гитлеровцев квартал за кварталом. [104]
14 февраля Ворошиловград был полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков. Над ним взвились алые стяги.
В Ворошиловграде мы похоронили погибших в боях за город командира бригады подполковника М. И. Городецкого и его заместителя по политчасти майора Н. М. Баранова, Оба они находились в боевых порядках атакующих подразделений, когда шли ожесточенные бои на южных подступах к городу.
В первых рядах атакующих шел и политработник из 58-й мотострелковой бригады майор В. Куракин. Ему выпало счастье вместе с однополчанами освобождать свой родной город. Быть может, его ожидала встреча с родными... Но не хватило нескольких минут и нескольких сотен шагов — сразила воина вражеская пулеметная очередь.
Новой победой отметили наши танкисты годовщину Красной Армии. 23 февраля части корпуса освободили крупный энергетический центр Донбасса — город Штеровка.
Был назначен новый начальник штаба корпуса — полковник Василий Васильевич Кошелев. Все командиры, в том числе и я, конечно же узнали в нем того, кто в пору тяжелых сталинградских боев приезжал к нам как представитель Генштаба, выяснял на месте положение наших обескровленных бригад. Был тогда подполковником, энергичным и деловым. Теперь он приступил к исполнению обязанностей начальника штаба в самый разгар боев в Донбассе и тем не менее сумел проявить себя в смысле дальнейшего повышения штабной культуры. Потребовал от штабов бригад (и штаба корпуса — в первую очередь, разумеется) более четкой отработки оперативных документов — боевых приказов, распоряжений, донесений, дал указания, как лучше использовать время на подготовку боевых действий. Много внимания он уделил вопросам управления боем. Словом, твердая рука вновь назначенного начальника штаба корпуса сразу почувствовалась. А по характеру Василий Васильевич остался таким же, как и показался нам при первом знакомстве, — общительным с товарищами, жизнерадостным, отзывчивым.
...Разведчики подчас могли бы позавидовать строевым командирам: те сделали свое дело в бою, захватили рубеж, взяли высоту и хоть малую передышку имеют. Нам же и перед боем, и после него — никакого расслабления. Но все мы любили свою «каторжную» работу, отдавали ей все силы и время. [105]
Не очень приятной обязанностью считал я допрос пленных, но и от этого было не уйти. Надо.
По-разному вели себя пленные на этих допросах. Многие повторяли лишь одно — «Гитлер капут» да «нихт ферштее», иные словоохотливо проклинали войну, фашизм, свою судьбу. Попадались и матерые фашисты, в чьих резких ответах и хмурых взглядах сквозила ненависть к нам. Некоторые пленные более или менее объективно оценивали суть войны, пытались занять разумную позицию. Впоследствии, как известно, эти люди активно участвовали в перестройке жизни на германской земле.
Из допросов пленных явствовало, что боеспособность вражеских соединений и частей на нашем направлении снизилась. 7-я танковая дивизия, например, с которой доводилось встречаться и раньше, поредела теперь, понесла большие потери. Унтер, сидевший перед нами, с усердием рассказывал о тяжелом положении солдат, о подавленности в их настроениях, о нервозности и жестокости офицеров. Сведений военного характера у него было мало, хотя он выложил бы их, видимо, с готовностью. Назвал несколько цифр, типов вооружения, фамилий. На конкретные вопросы ответить унтер не мог и наконец заплакал, размазывая кулаком слезы по небритой физиономии.
— Вы меня расстреляете... Умоляю пощадить меня... Я из Трира. Я дальний родственник Карла Маркса.
Разведчики обменялись взглядами при его последних словах, но не проронили ни слова. Каждый, наверное, с трудом сдерживал усмешку.
Дали немцу воды, как могли, успокоили этого «родственника», заверив, что расстреливать его никто не будет. Но стоило снова задать какой-либо вопрос по существу, как он, изможденный военной муштрой немецкий обыватель, впадал в истерику.
— Я буду во всем с вами, я буду верно вам служить... Играть на гармошке... — Выхватив из нагрудного кармана губную гармошку, он пропищал на ней какой-то мотивчик, потом кивнул на переводчика старшего лейтенанта Ю. Акчурина: — Этот немецкий офицер ведь работает у вас. И я смогу быть полезным...
На Юру Акчурина кивали многие пленные, которых мы допрашивали. Юра говорил на немецком еще с детства, а когда окончил институт иностранных языков, побывал на практике и поработал в разведотделах на фронте — конечно же овладел разговорным немецким в совершенстве. Знал [106] немецкую литературу, музыку, владел диалектами различных германских земель.
Другой наш переводчик — Шамиль Вафин, татарин по национальности, подобного впечатления на пленных не производил, хотя тоже владел немецким хорошо. Смолисто-черные глаза Шамиля (при всей его вежливости и выдержке) помимо его воли всегда горели ненавистью к врагам.
Недалеко от Ворошиловграда — Краснодон. Когда мы проходили фронтовыми дорогами в тех местах, нам рассказывали, что фашистские изверги замучили и бросили в шурф шахты группу юношей и девушек. О делах юных подпольщиков, их боевой организации тогда еще люди знали мало. Мы отдали честь погибшим советским патриотам залпом из автоматов и пистолетов. Так соприкоснулись наши танкисты-фронтовики с подвигом тогда еще малоизвестной, а впоследствии знаменитой «Молодой гвардии».
После освобождения Ворошиловграда и Штеровки боевые действия на нашем направлении замедлились. Войска понесли большие потери и устали. Растянулись тылы, что затрудняло снабжение боевых частей. Давала о себе знать и распутица. В конце февраля в южных районах, к которым относится и Донбасс, морозы ослабевают, только ночью прихватывают, а днем, при солнышке, чавкает под колесами чернозем, вязнут колеса тяжелых машин в колее, изматываются в нескончаемой адской работе люди. Части и подразделения как бы теряют свою боевитость, ибо усилия личного состава во многом затрачиваются на то, чтобы протащить по черной грязи тяжелые машины.
Гитлеровцы, сконцентрировав силы на отдельных участках фронта, в том числе и на нашем, предпринимали частные контратаки и упорно сопротивлялись. Сильный контрудар противника был нанесен по войскам, прорвавшимся в район Красноармейска. Немцам удалось отрезать группировку наших войск.
Командир корпуса получил приказ всеми силами выйти в район Изюма, собрать под свое начало подразделения и части, которые не совсем организованно отходят, и попытаться стабилизировать фронт. Собственно, не попытаться. Приказ звучал более категорично: остановить врага и закрепиться.
На изюмском плацдарме мы стали, что называется, на живую нитку строить оборону. А пока закреплялись, надо было и отбиваться от наседавшего противника. Наша 58-я [107] мотострелковая бригада, имевшая в своем составе всего неполный батальон пехоты, шесть танков и несколько пушек, в течение двух суток сдерживала натиск гитлеровских механизированных частей. Плацдарм за рекой Северский Донец надо было удержать во что бы то ни стало. В дело было введено все — и автоматчики-пехотинцы, и уцелевшие танки, и экипажи без машин, вооруженные автоматами. Были поставлены на прямую наводку два сохранившихся противотанковых орудия. Их очень берегли, часто перемещали с одной позиции на другую. Начарт позаботился, чтобы на танкоопасных направлениях подготовили несколько огневых позиций.
А разведка работала, щупала противника, искала его наиболее уязвимые места. Она должна была каждодневно представлять командованию данные, необходимые для активизации боевых действий. Мы нашли лазейку — пробирались по льду через Донец, а затем в тылы 106-й немецкой дивизии. Группа разведчиков, возглавляемая моим помощником майором Михаилом Наумовым, вернулась с очередного задания в «увеличенном составе». С ними пришли три украинские девушки, младшая совсем еще подросток, лет четырнадцати. Со слезами рассказали девчата, что гитлеровцы угоняют молодежь в Германию на каторжные работы, а они втроем сбежали. Девушки пристроились в селе, куда проникали наши разведчики, попросились в чужие семьи, что в те времена было делом обычным. Одна из них, Нина, начала помогать нам. Раньше она работала в селе подпаском, хорошо знала окружающую местность, все овраги, рощи и балки. Нина стала хорошей проводницей для наших разведгрупп. Умела провести хлопцев такими путями, о которых немцы да полицаи и понятия не имели.
Несколько «языков», захваченных в поисках, не могли дать существенных показаний — это были солдаты, почти ничего не знавшие о замыслах командования, о расположении и боевых возможностях своих частей. Нужен был пленный постарше чином, поважнее, как говорили разведчики — «фриц с образованием». А такого не просто добыть, рыба покрупнее в глубине скрывается.
В очередном поиске решил и я принять участие. В состав группы включили восемь человек, я — девятый. Возглавил группу майор Наумов, признанный наш вожак разведчиков, действовавших во вражеском тылу.
Провели, как всегда, тщательную подготовку: определили дозорных, группу захвата, группу прикрытия, изучили условные [108] сигналы, изображая голоса птиц и зверей, потренировались на местности с выполнением всех элементов поиска.
Ночью отправились в поиск — в белых халатах, в валенках, чтобы двигаться скрытно, ступать бесшумно. Все были хорошо вооружены. Наумов настоял, чтобы и я имел при себе не один пистолет, как обычно, а два, да еще пару гранат. На территорию, занятую противником, проникли без приключений. Тихо прошли по балке, которую показала Нина, по-пластунски переползли участок открытой степи, достигли небольшой рощицы. Тут и засели. Группа захвата — трое опытных разведчиков — выдвинулась к дороге. Ждать пришлось недолго. Вдали послышались цокот копыт и поскрипывание колес. Показалась фурманка, запряженная парой лошадей. Один немец правит лошадьми, другой горбится сзади, похоже, что дремлет. Мы из засады все наблюдаем, а те трое из группы захвата, выдвинувшись к самой дороге, наверняка видят еще лучше. Послышался их условный сигнал, будто ворона каркнула дважды спросонья, что означало: «Объект изучен. Берем».
В следующую минуту прозвучало отрывисто:
— Хенде хох!
И трое разведчиков, вынырнув из укрытия рядом с подводой, бросаются на возчика и седока одновременно. Вдруг с воза что-то тяжело упало на землю. Это был третий немец, лежавший на дне повозки на сене, — его не заметили. Схватка внезапно осложнилась, надо было действовать как можно быстрее. Того, кто правил лошадьми, прикончили ударом ножа в спину, второго скрутили, а по третьему, который бросился бежать, петляя, как заяц, меж кустов, пришлось открыть огонь. Ночную тишину вспороли две-три автоматные очереди. Одна из них настигла немца. Разведчикам теперь надо было уходить уже не тихо и скрытно, как планировалось, а с боем. Гитлеровцы всполошились. Взлетела осветительная ракета, на околице недалекого села поднялась стрельба.
Пленный оказался фельдфебелем (то, что надо!), его принудили быстрым шагом следовать с нами. Два небольших мешка с подводы тоже захватили. Времени мало, но успели заглянуть в них. В одном плитки шоколада, в другом письма. И то и другое пригодится. Наумов передал мешочек с шоколадом Нине со словами:
— Фрейлейн, это вам от немецких поклонников.
Даже в столь напряженной обстановке он был способен на шутку — вот уж истый разведчик с железными нервами! [109]
— Перебежками, от укрытия к укрытию — за мной! — скомандовал майор.
Группа прикрытия уже вела бой, разведчики уничтожали метким огнем бежавших от деревни гитлеровцев. Заставив их залечь, отходили сами.
Втянулись в «Ниночкину балку», перешли по льду Донец, а тут уж и свои. Все живы и невредимы.
Сделали поиск, приволокли фельдфебеля, трофеи, но особого восторга не выказывали. Не все ладно получилось. Недосмотрели на возу третьего гитлеровца, отходили с боем. Раз на раз в разведке не приходится. Сожалели, что после этого нашу лазейку немцы наверняка прикроют.
Плитки шоколада в мешке были лишь сверху, всего несколько штук, а под ними — щетки, сбруя, ремешки какие-то. Нина шоколад взяла себе, угощала им ребят, а мешок с «галантереей» пнула ногой.
— Это можно отнести фрицам назад, — хмыкнула она презрительно.
Здорово «вписалась» эта смелая, немного озорная дивчина в семью разведчиков, вскоре и манеру разговаривать переняла, этакую независимо-насмешливую.
Другой мешок был полон солдатских писем. Переводчики старший лейтенант Ю. Акчурин и капитан Ш. Вафин бегло прочитывали их, приговаривая:
— Стиль совсем не тот, что прежде. Раньше Гретхен просила у Ганса прислать с фронта побольше «прекрасных русских вещей», теперь молится, чтобы Ганс хоть сам вернулся.
— Именно так. Читаю дословно: «Я молю всевышнего только об одном — вернуть мне тебя из этой ужасной России».
Письма с номерами полевых почт представляли некоторую ценность, в разведотделе стоило ими позаниматься.
К письмам прибавились документы и шкатулка денег, рейхсмарок. Фельдфебель, видимо, вез денежное содержание для офицеров и солдат батальона. Документы тщательно изучались, а деньги, куда их... Разведчики вертели купюры в руках, разглядывали из простого любопытства. Кто-то подал мысль, что надо их отправить в разведуправление фронта, там, возможно, могут понадобиться. Так и сделали. Нас за это потом еще и похвалили.
На изюмском направлении, в районе железнодорожной станции и поселка Савинцы, занимала оборону отдельная танковая бригада, имевшая в своем составе менее десятка танков и с полсотни автоматчиков. Своим приказом командующий [110] фронтом Н. Ф. Ватутин оперативно подчинил эту бригаду штабу нашего корпуса. Генерал А. Ф. Попов направил меня в эту часть для уточнения обстановки, согласования взаимодействия и организации разведки. Все эти вопросы на месте были решены быстро, с тем взаимопониманием, которое присуще фронтовикам. Обратно мы поехали другим маршрутом. Двигались вдоль линии фронта: во-первых, чтобы проверить, где и как несут службу наблюдательные посты разведчиков бригады, а во-вторых, чтобы сократить путь, побыстрее добраться до штаба корпуса. В броневичке со мной вместе — майор С. Царев, водитель сержант И. Кузнецов. Я в башне бронеавтомобиля, у пулемета, внимательно посматриваю вперед и вокруг. Позади меня, за башней, оседлав запасное колесо, пристроился сержант И. Сторожук. Майор С. Царев сличает карту с местностью. Вот высотка, на ней должен располагаться взводный опорный пункт и НП разведчиков. Так и есть. Восемь солдат с сержантом во главе занимают оборону. Отрыты окопы полного профиля, соединены траншеей, оборудованы две площадки для ведения огня из противотанкового ружья, удобно разложены противотанковые гранаты. Вход в подбрустверный блиндаж по-хозяйски завешен трофейной плащ-накидкой. Беседую с солдатами, спрашиваю, как ведет себя противник. Они в свою очередь интересуются общей обстановкой на фронте. Угостили их папиросами. Бойцы сказали, что противник второй день активности не проявляет.
Наши разведчики свой НП выдвинули примерно на километр вперед. Дороги туда нет, связь лишь пешими посыльными. Три-четыре раза в сутки по дороге, где мы следуем вдоль линии фронта, проходят два наших танка с десантом автоматчиков, как бы патрулируя между опорными пунктами. Заодно привозят и пищу в термосах.
Попрощавшись с солдатами, мы продолжали свой путь. Пошел густой, пушистый снег. Скорость нашего броневичка замедлилась, водитель с трудом находил дорогу. И вдруг вижу сквозь белесую пелену силуэт машины. По контурам — немецкая. Откуда она взялась на нашей стороне? Вот остановилась, стала круто разворачиваться, Царев и Сторожук воскликнули в один голос:
— Да это же фрицы!
Я — за пулемет и даю очередь по машине. Она замерла на месте, из кабины выскочили двое гитлеровцев, бросились в кусты. Майор С. Царев и сержант И. Сторожук огнем из автоматов сразили фашистов. Бензобак автомашины охватили языки пламени. [111]
Машина эта оказалась ремонтной летучкой. Ничего интересного для разведчиков в ней не нашлось. В кузове навалом лежали автомобильные скаты, рессоры, какие-то ремонтные агрегаты и бочка с бензином. В углу несколько небольших деревянных ящиков, и чем-то пахучим отдает от них, вроде как табачком «Золотое руно». Сторожук и Кузнецов быстро перегрузили ящики в броневичок, часть внутрь, часть приторочили около башни. Майор С. Царев изъял документы убитых гитлеровцев.
По возвращении в часть разобрались: не табак в ящиках, а какие-то концентраты в брикетах. Запах незнакомый, но приятный. Начпрод подмигнул:
— Сегодня за обедом угощаю всех трофейным блюдом.
В сельской хате была оборудована столовая для командиров штаба — несколько столов, длинные лавки около них, простая посуда. Прошел слух, что разведчики привезли трофейное кушанье, да много, несколько ящиков. С веселым гомоном повалил народ в столовую (а с продовольствием в тот период как раз было неважно).
Попробовали, что-то вроде каши из концентрата — ничего, острый такой привкус, хотя и незнакомый.
Едим день трофейное блюдо, второй... На третий приелось. А ящиков только наполовину уменьшилось.
— И где вы их подхватили, те ящики!.. — начали укорять командиры разведчиков. — Не могли добыть чего получше.
Ранней весной 1943 года на изюм-барвенковском направлении шли ожесточенные бои. Гитлеровское командование предприняло большие усилия, чтобы сбросить наши части с занимаемых позиций. В этих боях с обеих сторон изматывались силы, перемалывалась техника. Иные схватки затягивались, наращивались, превращались в настоящие побоища.
Как уже отмечалось, части нашего корпуса в ходе зимних наступательных боев понесли ощутимые потери, нуждались в отдыхе и пополнении. В срочном порядке нам дали на вооружение 40 танков Т-70 — маневренных, легких машин, вооруженных 45-миллиметровыми пушками. Командир корпуса распорядился обратить их на укомплектование 26-й и 169-й танковых бригад. Одновременно были отремонтированы и возвращены в строй около десяти тридцатьчетверок.
В марте обстановка на фронте сложилась для нас еще более неблагоприятно. Фашистские войска вновь захватили Харьков. [112]
Корпус по указанию штаба фронта был перемещен на его правый фланг, в полосу 6-й армии, на харьковское направление. Меня вызвал генерал А. Ф. Попов.
— Поедем в штаб армии — для получения задачи и уяснения обстановки, — приказал он.
Я снарядил «виллис» и полуторку с охраной, как и положено на фронте, да еще при столь неясной обстановке. Выехали к вечеру. Распутица украинского черноземья уже взяла в плен дороги. Густая, вязкая грязь цепко захватывала колеса. Продвигались медленно. На «виллисе» ехали генерал А. Ф. Попов, занявший место на заднем сиденье вместе с радистом, и я — впереди с водителем. В полуторке, следовавшей за нами, находились адъютант комкора капитан Новиков и пятеро солдат-автоматчиков. Она отставала, не помогли и цепи на задних колесах. Решили не ждать ее.
Начинало темнеть, когда мы выехали на полевую дорогу. Сориентировавшись по карте, я определил, что где-то километра через полтора будет перекресток, от которого уж прямой путь к штабу армии.
— Кажется, верно едем, — сказал водитель, уже бывавший в этих местах.
— Правильно, — подтвердил я. — Смотри только внимательно, чтобы не пропустить перекресток. — Откинулся на спинку сиденья и будто провалился в пропасть — уснул мгновенно. При такой усталости меня, казалось бы, и пушкой не разбудить.
— А кто это такие? — вполголоса, почти шепотом, спросил меня водитель, и этот тревожный вопрос сразу же вырвал меня из объятий сна.
Я открыл глаза и увидел впереди справа группу военных в незнакомой форме, с кокардами на шапках. Шофер остановил машину.
— Свет! — бросил я ему.
Фары высветили впереди солдат, вооруженных нашими автоматами ППШ, в наших шапках-ушанках, но опять-таки — с кокардами.
Распахнув рывком дверцу, я выскочил из машины, схватился за пистолет. Что-то, однако, сдерживало меня -от решительных действий, на которые фронтовик всегда готов. Обмундирование на незнакомцах не наше, но ведь и не немецкое...
Их старший сделал шаг вперед, обратился ко мне:
— Командир!..
Я пригляделся: это ж, наверное, чехи, о которых мы уже слышали. [113]
Последующая фраза человека с кокардой, словно пароль, рассеяла сомнения. Он воскликнул:
— Людвик Свобода!
— Чешские воины? Из части полковника Людвика Свободы? Очень приятно.
Генерал Попов, видимо перед тем тоже вздремнувший, окликнул меня из машины:
— С кем ты там разговариваешь? Куда мы заехали?
Я подошел, доложил.
Состоялась встреча с нашими новыми побратимами, чешскими бойцами. Разговаривать без переводчика было затруднительно, но то, что чехи немножко заблудились в украинской степи, мы уяснили и вежливо пригласили их в полуторку, которая к тому времени подтянулась к месту встречи. Чехи с радостью согласились.
Поехали. Алексей Федорович, оглядываясь на тащившуюся за нами полуторку и улыбаясь, заметил:
— Может быть, не так комфортабельно, как в европейском автобусе, зато надежно.
В штабе армии нас предупредили, что командующий тяжело болен, хотя изо всех сил старается держаться на ногах. Генерал Ф. М. Харитонов побеседовал с нами (его речь часто прерывалась сухим удушливым кашлем), разъяснил задачу корпуса. Нашему соединению в составе двух неполных бригад надлежало занять оборону в районе Чугуева, на участке Базалеевка, Кочеток, и не допустить форсирования противником реки Северский Донец.
Выполняя приказ командарма, 169-я и 26-я танковые бригады заняли оборону на указанном рубеже. Штаб корпуса разместился в деревушке под названием Кицевка. Здесь же сосредоточился и разведбатальон, в составе которого, по существу, была неполная рота — три броневичка да два легких английских (из поставок по ленд-лизу) бронетранспортера — разведчики называли их с иронией «Черчиллями».
Больше недели удерживали наши части занятые рубежи, отражая яростные атаки гитлеровцев. Всеми видами разведки мы установили прибытие на наш участок танковых дивизий СС «Мертвая голова» и «Рейх». Враг беспрерывно бомбил боевые порядки наших войск, переправу, тылы. Доставалось и нашей Кицевке.
Перед очередной атакой противник нанес сильный бомбардировочный удар по нашим частям. Фашистские экипажи сделали сотни самолето-вылетов, бомбили все подряд, зачастую по нескольку раз одно и то же место. Понесли серьезные потери наши мотострелковые батальоны, были выведены [114] из строя многие танки 26-й танковой бригады, смяты огневые позиции артиллерии.
Затем противник перешел в атаку крупными силами танков и пехоты, нанося удары в разных направлениях. 30 фашистских танков с пехотой, разделившись на две группы, атаковали 169-ю танковую бригаду с обоих флангов. Попытка охвата флангов бригады и отсечения ее от других наших частей противнику не удалась, но обстановка сложилась тяжелая. Одновременно около 40 вражеских танков с пехотой атаковали 26-ю танковую бригаду, значительно ослабленную после массированных ударов гитлеровской авиации и артиллерии. Подразделениям пришлось отойти на новые рубежи.
Наши танкисты в этих боях проявляли стойкость и героизм.
Танк комсомольца сержанта В. Пятых находился в засаде. Он был хорошо замаскирован. Двигавшиеся на его позицию 8 фашистских танков не маневрировали и не вели огня — явный признак того, что немецкие танкисты не видят машину в засаде. Так бы они, наверное, и прошли. Но сержант Пятых принял решение вступить в бой при таком неравенстве сил.
— На то мы и в засаде, ребята, чтобы наносить внезапные удары! — воскликнул он, подбадривая свой экипаж.
Огонь танкисты открыли, когда машины противника приблизились почти вплотную. За их броней, как оказалось, скрывалось целое подразделение гитлеровцев. Немцы тоже начали стрелять по одиночному танку, но вскоре прекратили огонь, стали обходить его справа и слева, зажимать в клещи; очевидно, рассчитывали взять экипаж живым. Пятых и его боевые друзья продолжали наносить по врагу удары и вынудили его вновь открыть огонь. Один из вражеских снарядов угодил под башню. Заклинилась шаровая установка, вышел из строя лобовой пулемет, замолчала поврежденная радиостанция. Сержант Пятых был ранен, но продолжал сражаться и управлять действиями экипажа. Мужество командира вдохновляло танкистов. Метким огнем осажденного танка были выведены из строя несколько машин противника. Разъяренные гитлеровцы усилили огонь. Выстрелом в борт была пробита броня, снаряд разорвался внутри танка. Пятых был ранен во второй раз. Но и теперь, истекая кровью, он не покинул своего командирского места. Экипаж продолжал вести бой, применяя хитроумную тактику: стреляли только тогда, когда вражеские машины подходили вплотную. Экономили каждый снаряд. [115]
— Живыми не сдадимся! — сказал сержант Пятых.
Пять вражеских танков подбили и сожгли храбрые воины и победили в этой неравной схватке.
А в это время шел столь же яростный огневой бой на участке, где находилась в засаде другая краснозвездная машина. Экипаж под командованием младшего лейтенанта Н. Р. Ирикова тоже подпускал вражеские танки на близкую дистанцию и расстреливал их в упор. На эту засаду натолкнулась целая колонна фашистских танков, пытавшихся обойти небольшую рощу и ударить нашим подразделениям во фланг. Экипаж Ирикова вел огонь только на поражение. Вот загорелась одна вражеская машина, вторая... Подбита третья. Снаряд разорвался на броне и нашего танка. Получил ранение радист-пулеметчик. Танкисты продолжали сражаться. Не прошли и на этом участке вражеские танки. Экипаж младшего лейтенанта Ирикова уничтожил пять фашистских машин и до роты пехоты противника. В этом бою пал смертью храбрых командир экипажа. Младшему лейтенанту Николаю Романовичу Ирикову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Но это потом, спустя несколько месяцев. А тогда, вскоре после боя, однополчане Николая послали письмо матери героя — Елене Васильевне Ириковой. Сообщили с гордостью о подвиге ее сына и с горечью — что нет уже его в живых. И мать ответила, не скоро правда. Может быть, долго раздумывала над письмом на фронт, а может быть, времени не было. Женщины ведь работали в тылу от зари до зари. То письмо-треугольничек облетело все наши подразделения, читали его танкисты с понятием и уважением, а крепкой затяжкой табачка старались скрыть свое волнение и не выдать суровых мужских слез. Елена Васильевна писала, что четверо ее сыновей ушли на войну. Двое погибли в первый год, третий, Николай, вот теперь. Все с наградами за храбрость. Четвертый, самый младший, Алеша, вернулся в село. Имеет два ордена и четыре ранения...
Бои с гитлеровскими войсками, стремившимися развить успех, носили, как сообщалось в сводках Совинформбюро, тяжелый характер. Наши танковые бригады потеряли почти все боевые машины, сильно поредели мотострелковые батальоны.
По приказу штаба фронта части корпуса отошли на восточный берег Северского Донца. Когда переправлялись через реку, мартовский ослабевший лед прогибался волнами. [116]
В конце марта линия фронта стабилизировалась, наши части стали закрепляться на занятых рубежах. Остановились и вражеские войска, видимо окончательно выдохлись.
Обе стороны перешли к обороне.
Никто не сомневался, что в районе Харькова гитлеровцам лишь временно удалось продвинуться, что в ближайшее время ситуация изменится и советские войска вновь перейдут в наступление. В сорок третьем году иначе мы уже и мыслить не могли.
Когда укрепляется, совершенствуется оборона, работы всем хватает — и солдатам-землекопам, и командирам-прорабам, но все-таки фронтовая жизнь в эти дни и недели обретает особый уклад, своеобразие и определенную надежность. Солдаты и горячего поедят вовремя, и помоются в полевой баньке, и поспят в землянках. В расположении частей утверждается гарнизонный порядок. Пробуждаются у людей такие мысли и чувства, заводятся такие разговоры, для каких не бывает ни места, ни времени в бурлящем, скоротечном наступлении.
В землянке разведчиков в поздний час, когда большинство народа уже спало, я прислушался к тихому разговору наших переводчиков.
— Под Харьковом немцы крепко нажали, но уж не так, как бывало в сорок первом, — сказал Юра Акчурин.
— Если не так, то нечего было сдавать город, — проворчал Шамиль Вафвн.
— Видно, не хватило сил удержать. Наш корпус тоже на этом направлении действовал, и что от него осталось, мыс тобой знаем. Немцы стянули туда, наверное, все, что могли, создали перевес и двинули, понимаешь... Вопрос в том, почему именно здесь и что они замышляют в дальнейшем?
— Твои стратегические соображения, может быть, и представляют ценность, — съязвил Шамиль, — да не в них дело. Речь о другом. Я от одной мысли не могу избавиться ни днем ни ночью. Да разве я один? Мы во второй раз отдали людей в фашистскую неволю. Опять бесправие, гестаповские застенки, полицейские виселицы. Как все это пережить людям?! Лучше бы позже освободить город, но раз и навсегда.
— Ты прав...
— Толку-то от этой правоты... Я всегда ненавидел гитлеровцев, хотя мне на допросах пленных приходится вежливо с ними обращаться, с этими варварами и людоедами. Причем все одним миром мазаны. Нам когда-то в школе толковали, что, мол, немецкие рабочие наши друзья и всегда [117] с нами, что только немецкие капиталисты враги. Ерунда все это! Ты их видел не меньше меня — и рабочих, и торгашей, и буржуев. У всех одна военная форма, одинаковая идеология. Только по-разному ведут себя в плену — кто угодливо, кто нагло, кто трусливо. И немецких рабочих Гитлер не столько одурачил и погнал на войну, сколько поманил дармовым куском, перспективой неподсудных разбоя и грабежа на чужих землях... Все варвары, изверги. Национальный характер это. Не могу я больше работать тут в штабе, буду проситься в строй, в пехоту, чтобы самому уничтожать их.
— Понимаю тебя, Шамиль, и чувства твои разделяю. А с выводами не согласен. Не в национальном характере дело, не в «арийской породе» корень зла. Да, фашизм, преступная клика Гитлера вовлекли массы людей в захватническую войну, но у Гитлера и простого немецкого солдата, который только орудие в руках капитала и нацистской верхушки, неодинаковая вина и ответственность за содеянное.
Шамиль пробурчал что-то невнятное, видно не найдя чем возразить товарищу, долго ворочался, укрываясь своей коротковатой шинелью, сказал решительно напоследок:
— Уйду в строй, на передовую... Кто мне запретит? Акчурин тоже, наверное, считал разговор оконченным.
Но все же, помолчав немного, откликнулся:
— Уйдешь... Если пошлют.
Находясь в обороне, занимаясь строительством инженерных укреплений и заграждений, мы думали о том, как будем наступать.
Корпус вывели в резерв фронта. Наши части расположились в районе Уразова, что южнее Валуек. В течение двух месяцев бригады пополнялись личным составом и боевой техникой, проводились тактические занятия и учебные стрельбы.
Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Р. Я. Малиновский поставил 2-му танковому корпусу задачу быть готовым к нанесению ударов на трех направлениях и иметь в виду четвертое — на левом фланге.
Командиры штаба корпуса, в том числе и я, непрерывно занимались рекогносцировками. Едва возвращались из одной поездки, немедленно направлялись в другую. Каждый день и почти каждую ночь (темное время суток тоже старались использовать) мы работали на местности, намечая участки, удобные для развертывания своих частей, определяя танкоопасные направления со стороны противника, выполняли [118] многочисленные расчеты, наносили необходимые данные на! карты. На каждом направлении будущего танкового удара требовалось отрекогносцировать маршруты выдвижения, рубежи развертывания. Маршруты проходили через тылы и боевые порядки стрелковых дивизий, удерживавших оборону, нередко в узком «перешейке» между минными полями, поэтому многие вопросы приходилось согласовывать на месте с командирами и штабами частей. А передовая даже и во время обороны никогда не была удобным местом для встреч и совещаний. Стоило появиться где-то на высотке или у опушки группкой, как дежурные огневые средства противника в момент начинали окаймлять то место минами и пулеметными очередями. Не дремали и вражеские снайперы.
Все больше проявлялась в этот период организаторская роль нашего нового начальника штаба полковника В. В. Кошелева. Он умел работать с перспективой, всегда замечал чью-нибудь инициативу и всячески ее поддерживал, учил командиров штаба концентрировать усилия на главных направлениях. По моим личным представлениям работа в отделах штаба, в том числе и в разведотделении, усложнилась, но вместе с тем работать стало лучше. В мозговом центре, как порой образно называют штаб, более активно заработала военная мысль — это с удовлетворением было замечено всеми.
Разведуправление фронта провело учебные сборы, на которые были привлечены начальники разведки соединений. Руководители занятий требовали от нас в боевой обстановке дерзких действий и подкрепили это практическим показом различных эффективных приемов разведки. Скажем, налет. Средь бела дня наша артиллерия внезапно начинает обстрел выбранного (по известным данным) участка вражеской обороны. А разведчики, скрытно выдвинувшись заранее почти вплотную к линии разрывов, лежат наготове. Пушки умолкают, они вскакивают, забрасывают гранатами опорный пункт противника, врываются в его расположение, хватают двух-трех «языков» и назад. Артиллерия вновь дает плотный огонь, прикрывая их отход. Дерзкий прием, что и говорить. Но организовать и подготовить его не так-то просто. Одной смелостью да удалью тут не возьмешь, надо по секундам и по метрам рассчитать взаимодействие артиллеристов и разведчиков, предусмотреть быстрое и правильное решение вводных, неожиданно продиктованных обстановкой. Делался, кстати, упор на более эффективное использование радиосредств. Уже вводились [119] в практику нашей работы радиостанции. Разведчики, уходившие в поиск, теперь непременно имели с собой портативную рацию и для прослушивания переговоров врага, и для связи со штабом.
На заключительном занятии сборов перед нами выступил командующий фронтом генерал-полковник Р. Я. Малиновский. Мне он показался человеком необыкновенным. Герой революционных событий в Испании, известный в интернациональных бригадах «полковник Малино», он говорил с нами спокойно, знающе, умно. Мужественные и вместе с тем добрые черты лица, гладко зачесанные назад волосы, проницательные глаза, голос ровный, негромкий, а каждая фраза западает в душу — таким запомнился мне Родион Яковлевич в ту встречу в штабе Юго-Западного фронта. Он охарактеризовал оперативную обстановку, разъяснил наши задачи, а потом завел с нами обстоятельную и поучительную беседу, в которой много внимания уделил солдатской психологии. И тогда на фронте, и в послевоенные годы, уже будучи Министром обороны СССР, Родион Яковлевич всегда умом и сердцем своим обращался к солдату — к человеку, который при своем звании рядового исполняет главную роль на войне.
Все, что мы получили на сборах, чему научились, надо передать своим разведчикам — так я считал. Попросил у генерала А. Ф. Попова разрешения провести у нас в -корпусе ряд практических занятий. Он одобрил.
Готовились мы тщательно. Мой заместитель подполковник М. Наумов, командиры разведотделения майор В. Гребенников, капитаны Н. Московец, В. Тугаринов предусмотрели, казалось, все, чтобы запланированные учебно-показательные действия послужили хорошей школой, способствовали повышению профессионального мастерства разведчиков.
За время пребывания в резерве фронта наш корпус просто-таки преобразился — окреп и вырос. Танковые бригады имели теперь по 65 машин каждая, полный комплект экипажей. Пополнилась до штата мотострелковая бригада. В состав корпуса входили новые части — гаубичный и зенитно-артиллерийский полки, минометный полк, саперный батальон. На особом счету, окруженный всяческим вниманием, находился включенный в наш штат дивизион «катюш».
Как-то под вечер в свободную минуту заглянули ко мне двое командиров из оперативного отдела. [120]
— Пойдем с нами, — предложил один из них. — На свидание с девчатами. Огонь — девчата! И всех одинаково зовут...
— Пойдем, — согласился я, сразу поняв, о чем идет речь, каких девчат они имеют в виду.
И не одни мы пришли в реактивный дивизион. Народу там собралось порядочно. Несколько раньше туда были собраны штабные командиры. Танкисты осматривали установки, интересовались их тактико-техническими данными, а минометчики не без гордости рассказывали о своем мощном оружии.
Стройную систему обрели наши тылы и ремонтные органы. Они теперь были способны обеспечить действия боевых частей в самой сложной обстановке. В корпусе появился свой медико-санитарный батальон.
Его начальник майор медслужбы Ю. С. Шкода прошел весь боевой путь с 26-й танковой бригадой, проявил себя отличным врачом-хирургом и умелым организатором лечебной работы в полевых условиях. Мы подружились с ним, и эта фронтовая дружба продолжалась потом многие годы, когда Юрий Саввич был начальником медслужбы Уральского военного округа, Харьковского военного госпиталя. Встречались с ним и совсем недавно. Годы, конечно, наложили свой отпечаток, но в характере Юрий Саввич не изменился — такой же деятельный, обязательный, жизнерадостный. В боевых условиях именно эти качества помогали ему в нелегкой службе начмеда корпуса. Он занимался множеством вопросов, связанных с эвакуацией и лечением раненых, организацией санитарного режима в частях, обучением медицинского персонала. Мы всегда его видели озабоченным делами и вместе с тем готового откликнуться на любую просьбу. Общительный и доброжелательный, он никому не показывал своих переживаний, а ведь его жена с сынишкой находились в оккупированном фашистами Днепропетровске. К счастью, они оказались живы, когда город освободили советские войска. Мы порадовались этому вместе с Юрием Саввичем, нашим боевым другом. Его жена Ирина, кстати, стала военным врачом и работала в медсанбате до конца войны.
Под стать Юрию Саввичу был начальник снабжения медсанбата капитан медслужбы Ф. Мусоров, толковый, запасливый хозяйственник. При развертывании госпиталя все у него нашлось в нужном количестве — палатки, постели, медикаменты. Человек веселого нрава, любитель остроумных одесских шуток-прибауток, он на разные события [121] нашей фронтовой жизни непременно откликался песенкой собственного сочинения.
Так же, как наш корпус, и другие соединения, находившиеся временно в резерве, пополнились личным составом, вооружились новой техникой, выросли в штатах. Из госпиталей возвращались после излечения солдаты, сержанты, средние командиры, каждый из которых стремился в свою часть, в свое подразделение. Боевая техника прибывала эшелон за эшелоном.
— И где только, откуда все берется!.. — изумлялись фронтовики, знавшие по письмам, каково сейчас в городах и селах страны.
— В тылу работают по две-три смены подряд, сутками, — заметил начальник политотдела И. Г. Деревянкин. — Живут не сыто. Для фронта же, как мы знаем, как видим, дается все.
Осознание фронтовиками всенародного трудового подвига рождало у них боевой порыв. Единство фронта и тыла превратило страну в несокрушимый боевой лагерь.
Пребывание в резерве затягивалось. То и дело слышалось среди танкистов: «Когда же опять в бой, в атаку?»
И вот оно... В первых числах июля корпус подняли по тревоге. Приказом, поступившим ночью в штаб, нам предписывалось передислоцироваться с Юго-Западного на Воронежский фронт.