Второе рождение
До Сталинграда мы не доехали. По распоряжению кого-то из начальников наши эшелоны стали разгружать на станции Лог.
Первым, кто мне встретился на разгрузочной площадке, был командир бригады подполковник П. Пискарев, раздосадованный, как и я, тем, что вот такая неразбериха получается. Он следовал в пути с первым эшелоном, я со вторым. Оба теперь стояли на платформе, будто отставшие в пути от поезда пассажиры.
— Кто приказал разгружаться здесь, чем руководствовался — непонятно... — ворчливо говорил Пискарев.
— Надо, пожалуй, с кем-то связаться, выяснить обстановку, — предложил я.
— Вот именно! А то, может, кто-нибудь со злым умыслом решил подвести нас тут под бомбы...
Мы невольно прислушивались к грохоту бомбежки, характерному реву пикирующих самолетов. Фашистские бомбардировщики наносили удар где-то недалеко, возможно по соседнему разъезду. Гляди, и до нас очередь дойдет.
— Давай, Петр Васильевич, — обратился я к Пискареву, — поедем поищем вышестоящий штаб. Должен же быть тут штаб армии. [69]
— А куда ехать, хоть знаешь?
— Найдем! Разведчик должен чутьем обладать.
Он помолчал, колеблясь.
— Не поеду! — возразил решительно. — Ты, Евгений Филиппович, к корпусному начальству относишься, тебе и ехать. А я бригаду бросить не могу.
Ладно, коли так. Я — на «виллис» и вперед. О местонахождении штаба армии я конечно же не знал, но не сомневался, что найду. Из общей обстановки на фронте мне было известно, что 1-я танковая армия под командованием генерал-майора К. С. Москаленко, недавно сформированная, ведет тяжелые оборонительные бои в Донской излучине. У них там сейчас забот хватает, а тут еще я явлюсь с вопросом... Был момент, когда хотел даже вернуться. Но преодолел сомнения, продолжал искать штаб. Пришлось поколесить, пока нашел, ориентируясь по пыльным дорогам.
Начальник штаба 1-й танковой армии, выслушав мой вопрос относительно досрочной разгрузки на станции Лог, бросил коротко:
— Распоряжение Ставки...
Ответ показался мне недостаточно конкретным и, значит, не совсем убедительным. Танковый корпус — не пешка, его нельзя переставлять куда вздумается. Я спросил:
— А как бы связаться с кем-либо из штаба фронта для уточнения задачи и района сосредоточения?
— Подождите. Сейчас мне некогда, — нахмурился он. — Разберусь со своими делами, тогда и попробуем связаться.
— Благодарю. Буду ждать.
Вышел во двор. Прекрасный августовский день стоял: теплынь, бездонное синее небо над головой. На бахчах, подступающих прямо к порогу, лежат большие арбузы, дыни, а там дальше — поле головастых подсолнухов. Места еще не тронуты войной, хотя и невдалеке они от фронта. О, какими станут они в считанные минуты, когда полыхнет здесь огонь войны, как обернется судьба простых, добрых людей, пока что занятых во дворах обычной крестьянской работой... «А может, и не дойдет сюда война? — подумалось. И будто кто-то со стороны закончил мысль: — От нас зависит, от фронтовиков».
Начальник штаба вышел на крыльцо.
— Все уточнено, — сказал он и назвал инстанцию, с которой уже связался. — Будете сосредоточиваться здесь, недалеко от станции Лог. [70]
Повел меня в хату, показал на карте места сосредоточения частей корпуса.
С тем я и отбыл. Приказ есть приказ. Но не давали покоя опасения, что тут что-то недодумано, недоработано. Создается новый фронт, и, похоже, каждый влиятельный штаб тянет такую силу, как танковый корпус, к себе. Возможно...
Сколько сейчас их, частей и соединений, в этих бескрайних степях, где грохочет война... Одни ведут тяжелые бои, другие на марше, третьи только прибыли в пункты назначения, и им пока не определены боевые задачи. Обстановка на фронтах обостряется глубокими прорывами танковых и моторизованных группировок противника то на одном, то на другом направлении.
Вернулся я на станцию Лог, где к тому времени закончилась разгрузка двух эшелонов и куда подходил третий. С ним прибыл командир корпуса генерал-майор А. Г. Кравченко. Я доложил ему, как обстоят дела, и он тоже засомневался. Танковый корпус ведь направлялся в Сталинград, там нас ждут, таково было решение Ставки, и вдруг задержка.
— Что-то не то... — проговорил, раздумывая, генерал и решил: — Вези-ка меня в штаб армии...
По знакомому уже мне маршруту поехали мы с ним в штаб 1-й танковой.
Долго пришлось мне ждать, пока комкор выяснял все у высокого начальства по телефонам. За это время я успел более подробно познакомиться с обстановкой. Штабные командиры рассказали, что, несмотря на неполную готовность к боевым действиям, вновь сформированной 1-й танковой армии пришлось наносить контрудар по противнику, пытавшемуся захватить переправы у Калача. Обстановка требовала наращивания усилий. Наконец комкор вышел от связистов, и уже с другим настроением.
— Решение такое, — сказал он. — Эшелонам, которые еще в пути, продолжать следовать в Сталинград, а тем, которые успели выгрузиться, — или двигаться своим ходом, или вновь погрузиться и туда же, в Сталинград.
— Если будет на что погрузиться... Железнодорожники могли эшелоны уже угнать, — заметил я.
— Посмотрим по обстановке. Поехали!
Фашистские армады, не считаясь с потерями, рвались к Волге. Становился все более очевидным замысел гитлеровского [71] командования — мощным ударом захватить Кавказ с его хлебом и нефтью, расчленить надвое советские войска и тем самым ослабить, подорвать всю нашу оборону. Имелись разведданные о сосредоточении на сталинградском направлении множества пехотных, танковых соединений противника, крупных сил артиллерии и авиации. При взгляде на карту возникали тревожные мысли о намерении врага прорваться с юга к жизненным центрам Советской страны.
Наш корпус был раздроблен поспешной разгрузкой на станции Лог. Маршрут движения усложнился, затянулся по времени. Позже один из эшелонов со 148-й танковой бригадой был перехвачен прорвавшимися танками противника на разъезде Конном, и танкистам пришлось прямо с платформ вступать в бой. Остальные эшелоны этой бригады остались отрезанными от корпуса.
А мы частью сил шли своим ходом на Сталинград.
Меня, как всегда, в составе оперативной группы послали вперед. Едем на машине с начальником оперативного отдела и еще одним командиром из штаба, разговариваем мало, ухитряемся даже поспать по очереди — усталость давала о себе знать.
Въехали в Сталинград со стороны Тракторного завода. Увидели прекрасный южный город, еще не тронутый войной — будто не на «виллисе» сюда приехали, а на какой-то фантастической машине попали в другое время. Город утопает в зелени, особенно много акаций. Люди, занятые своими делами, идут по тротуарам, едут в трамваях. Слышится размеренное дыхание знаменитого СТЗ. Завод-гигант по-прежнему трудится, теперь не тракторы, а танки сходят с его конвейеров, и темпы производства по-военному превысили всякие нормы. Достаточно было нескольких встреч, мимолетных бесед со сталинградцами, чтобы понять: люди всеми силами сохраняют трудовой ритм и порядок.
Нависшая над Сталинградом угроза еще не воспринималась в страшной своей реальности. Основная масса жителей оставалась в городе.
Шофер притормозил у киоска «Пиво — воды», угадывая наше желание утолить жажду после многочасовой поездки по выжженной суховеями степи. Неужели и эта «точка» продолжает работать, как в добрые мирные времена?
С пожилой киоскершей состоялся такой разговор:
— Что есть попить?
— Пиво, воды.
— У вас в самом деле есть пиво?
— Причем свежее, час назад привезли. [72]
— И можно по кружечке?
— Пожалуйста. А почему бы нет?
...В Сталинграде мы связались с должностными лицами штаба фронта, получили указания по сосредоточению и обеспечению наших бригад, организовали встречу частей корпуса, подходивших и железнодорожными эшелонами, и маршевыми колоннами. Районы сосредоточения непрерывно менялись. Нас направляли то в Бекетовку, то в центр города, то в район станции Воропаново. Сетовали танкисты, «рвали» телефоны командиры, но можно было понять и тех, кто вынужденно менял решение — при такой резко менявшейся обстановке, как тогда в Сталинграде, могли возникнуть разные «нестыковки». Наконец получили распоряжение: двигаться на северо-западную окраину города, где корпусу и будет поставлена боевая задача.
Во второй половине дня 23 августа над Сталинградом появились бесчисленные группы фашистских бомбардировщиков. «Юнкерсы», «хейнкели», «дорнье» прорвались к городу с разных направлений, на средних, больших и малых высотах, бомбили с горизонтального полета и с пикирования, сбрасывая тысячи фугасных и зажигательных бомб. На смену одним прилетали другие, и так, волнами, заполняли они небо Сталинграда, почти беспрерывно, днем и ночью, трое суток.
Гитлеровское командование совершило очередное военное преступление: силами своего 4-го воздушного флота нанесло массированные удары по мирному, трудовому городу с многочисленным населением. Фашистские стервятники особо не утруждали себя поиском военных объектов, бомбили подряд жилые дома, архитектурные ансамбли, музеи, парки, пароходы-госпитали с начертанными на них большими, хорошо видимыми с высоты красными крестами. Немецкие пикировщики гонялись даже за машинами, рыбачьими лодками, за людьми.
Город, с которым мы так радушно накануне познакомились, на наших глазах горел и превращался в развалины. Горели заводы и фабрики, рушились почти враз жилые кварталы, накрывая тяжелой массой обломков сотни, тысячи людей. Несмотря на это, население находило в себе мужество и силы вести с пожарами самоотверженную борьбу. Особенно сильные пожары полыхали в районе нефтехранилищ — их пламя и клубы дыма были видны за десятки километров от города. Вырывавшиеся из огромных емкостей реки нефти, керосина, бензина устремлялись к Волге. Это были огненные потоки, продолжавшие гореть и на поверхности воды. [73]
Всюду множество погибших, раненых, обожженных. Неприкаянно метались дети, потерявшие родителей.
В расчете сровнять Сталинград с землей, вызвать всеобщую панику гитлеровские изверги ошиблись. Защитники города не были сломлены. Свыше 500 орудий зенитной артиллерии вели огонь по вражеским самолетам. Советские истребители, будучи в явном меньшинстве, героически вступали в воздушные бои с крупными группами фашистских стервятников. За один только день 23 августа в небе Сталинграда было уничтожено 90 самолетов противника.
Одновременно гитлеровское командование двинуло на Сталинград полчища сухопутных войск. К вечеру 23 августа части ударной группировки 6-й немецкой армии вышли к Волге в районе Ерзовки севернее Сталинграда. Гитлеровцам удалось вбить клин в нашу оборону. Сталинградский фронт был рассечен надвое. В узкую полосу прорыва (6–8 километров) противник поспешно ввел кроме наступавших в авангарде 16-й танковой и 60-й моторизованной дивизий еще несколько соединений. Сотни самолетов поддерживали этот прорыв с воздуха.
Создалась непосредственная угроза захвата города немецко-фашистскими войсками.
В этой тяжелейшей обстановке защитники Сталинграда сражались героически и самоотверженно. Первый удар прорвавшихся фашистских танков приняли на себя артиллеристы-зенитчики 1077-го зенитно-артиллерийского полка, на окраины города выдвигались части 10-й стрелковой дивизии войск НКВД, навстречу врагу выступили курсанты Сталинградского военно-политического училища и батальон рабочих-ополченцев Тракторного завода. Две танковые и мотострелковая бригады нашего корпуса к 23 августа были сосредоточены в районе южного пригорода Сталинграда — Бекетовки. В соответствии с полученным боевым приказом штаба фронта они должны были выдвинуться в район станция Гумрак, Городище и с утра 24 августа во взаимодействии с частями 23-го танкового корпуса под общим командованием начальника бронетанковых и механизированных войск Сталинградского фронта генерал-лейтенанта А. Д. Штевнева нанести удар в направлении Городище, Ерзовка, чтобы отрезать и окружить вражеские войска, прорвавшиеся к Волге севернее Сталинграда.
...Получив задачу, штаб корпуса принял всё меры, чтобы вывести части в исходные районы, обеспечить командиров картами и довести до них боевые распоряжения. Этой большой, предельно сжатой по времени работой занимались сотрудники [74] оперативного отдела под руководством подполковника Л. Пупко. Мне с группой командиров разведотделения предстояло уточнить положение противника, его силы, средства, разведать направления наступления на местности, изрезанной буераками и балками. Важно было также согласовать действия с бригадами 23-го танкового корпуса и частями 10-й дивизии НКВД, которые вместе с рабочими отрядами ополченцев заводов «Баррикады», Тракторного и «Красный Октябрь» поспешно занимали оборону по рубежу реки Мечетка.
Прямо скажу: толком, где кто находился, мы не знала.
Я поставил задачу командиру разведбата майору М. Жолобу направить дозоры в полосу предстоящих действий. И вскоре начали поступать донесения. Выяснилось и такое: впереди, примерно в двух километрах от исходного района наших частей, в полосе предстоящего наступления находится на огневых позициях зенитная батарея Сталинградского корпуса ПВО.
— Товарищ полковник, — обратился я к начальнику штаба корпуса. — Надо бы выдвинуть наши подразделения, как-то прикрыть ту батарею, а то стоит, как голая, среди поля...
— Надо, — кивнул полковник С. П, Мальцев. — Тем более что в расчетах там одни девчата.
Одна из наших разведгрупп наткнулась на посты боевого охранения противника и была обстреляна гитлеровскими автоматчиками. Разведчикам удалось найти разрывы в боевых порядках противника, и они все же проникли в глубину и обнаружили сосредоточение 23 вражеских танков.
Донесения от разведчиков продолжали поступать. Мы просидели над ними всю ночь, анализируя их, обобщая, делая выводы, и к утру уже могли доложить командованию первые обоснованные данные о противнике.
Своей артиллерии наш корпус не имел, не было ее и в составе танковых бригад. Единственный артдивизион, да и тот неполного состава, — в мотострелковой бригаде. Командовал им уже известный читателю капитан Коськин. Никаких вопросов взаимодействия не могли мы согласовать и с авиацией. Нам было дано лишь одно разъяснение: «Прикрытие частей корпуса от ударов противника с воздуха будет осуществляться зенитной артиллерией и истребительной авиацией по плану фронта».
Тыловые службы бригад со своими скромными возможностями до рассвета едва успели провести заправку танков и накормить личный состав горячей пищей. Танковые подразделения выдвигались в исходные районы. [75]
А генерал-лейтенант А. Д. Штевнев то и дело торопил нас с докладами о готовности к нанесению контрудара.
— Когда наконец будете готовы?! — запрашивал он командира корпуса, и в тоне его звучала строгая нетерпеливость.
В архивных документах сохранился отчет штаба корпуса о боевых действиях 24 августа 1942 года. В нем, в частности, зафиксированы такие события.
После полуночи 24 августа корпус получил приказ командующего танковой группой фронта генерал-лейтенанта танковых войск А. Д. Штевнева нанести на рассвете удар в общем направлении на Городище, Ерзовка и уничтожить прорвавшиеся части противника. Генерал А. Г. Кравченко решил силами 26-й танковой бригады и взаимодействующей с ней 2-й мотострелковой бригады наступать в направлении северной окраины Городища и далее через высоты на восточную окраину Ерзовки. 27-я танковая бригада получила задачу наступать в направлении высот 146,2 (7 километров северо-западнее Городища) и 143,6, западных скатов высоты 147,6. Начало атаки намечалось в 5.00. Приказ командиры бригад получили между 4.00 и 4.30.
Времени, таким, образом, для организации наступления оставалось совсем мало. 2-я мотострелковая бригада выступила из района Таловой в 5.35. 26-я и 27-я танковые бригады вышли к 7.00 в исходное положение и с ходу начали атаку. В 9.30 пошла в атаку 2-я мотострелковая. К этому времени 26-я бригада овладела населенным пунктом Орловка и вышла на юго-западные скаты высоты 135,4, а танкисты 27-й отбили у врага высоту 143,6 и продолжали развивать успех в направлении высоты 145,1.
В 13.00 26-я бригада оседлала гребень высоты 135,4, где была встречена сильным артогнем противника из района молочнотоварной фермы и контратакована мотопехотой и танками. В течение четырех часов там произошло три танковых боя.
27-я бригада преодолела сильное огневое сопротивление противника, особенно его противотанковой обороны, и продолжала медленно продвигаться в направлении высоты 147,6.
Мотострелки вели бои в километре южнее высоты 144,2.
Авиация противника в течение дня бомбила боевые порядки частей корпуса и этим задерживала продвижение, особенно мотострелковых батальонов.
В 17.30 по указанию командующего танковой группой 26-й танковой бригаде была поставлена новая задача — танковыми батальонами ударить в направлении высоты 101,3 и [76] занять Рынок, ее мотострелковым батальонам закрепиться на высоте 135,4. 27-я бригада должна была овладеть высотой 147,6 и закрепиться на ней. Мотострелковая бригада получила приказ взять высоту 144,2 и прочно ее удерживать.
К исходу дня танкисты и мотострелки 2-й и 27-й бригад выполнили свои задачи, а 26-я танковая к 23.00 заняла Рынок и продолжала тяжелые бои в ночное время в районе сада и юго-восточнее высоты 101,3.
Как нам стало известно, с севера, из района станции Котлубань, и восточнее наши войска тоже начали наступление. Они шли нам навстречу, чтобы, соединившись, совместными силами окружить прорвавшиеся к Волге части противника и уничтожить их. Боевые действия велись с большим упорством. Все наши войска несколько продвинулись вперед, но решительного успеха не достигли.
В августовских боях нам особенно досаждала фашистская авиация. От частых массированных налетов врага танковые подразделения несли серьезные потери.
Все складывалось не так, как хотелось бы. В работе штаба, сложной и напряженной, из-за этого порой ощущалась нервозность.
— Где твои разведчики, Ивановский?! — зашумел вдруг комкор. — Почему запаздывают с донесениями? Может, отсиживаются в укромных местах?
Я промолчал, понимая, что этот срыв у выдержанного и тактичного Андрея Григорьевича случаен, что вызван он теми же крайними осложнениями обстановки.
Разведчики наши действовали, непрерывно добывая данные о противнике.
Семикилометровая полоса, по которой фашистские войска выдвинулись к Волге, в первое время не была такой уж накрепко занятой противником. Днем коридор простреливался вдоль и поперек, ночью освещался парашютирующими ракетами, но все-таки разведгруппы нашего Сталинградского фронта по балкам, по перелескам проникали «на ту сторону», а разведчики Донского фронта — навстречу, к нам. В тылу вражеских соединений, действовавших в полосе прорыва, можно было не только вести разведку, по и решать другие боевые задачи.
Лейтенант В. Морозов во главе небольшой разведгруппы находился в полосе, занятой противником, в течение всей ночи. Он воспользовался методом, доступным тем, кто в какой-то мере понимал разговорный немецкий язык, — подключился к телефонному проводу для подслушивания. Затем вырезал кабель большой длины, ожидая, что к поврежденному [77] месту прибудут вражеские связисты и что можно будет взять «языка». Но немцы так и не пришли, почему-то не решились. Лейтенант В. Морозов вернулся к своим с большим мотком немецкого кабеля. Из переговоров, которые ему удалось подслушать, можно было сделать вывод, что гитлеровцы стремятся насытить полосу прорыва как можно плотнее, а следовательно, и расширить ее, непрерывно подводят новые части.
Пытаясь на разных участках вклиниться в нашу оборону, гитлеровцы намечали квадрат и долго бомбили его «с трех этажей» — с больших, средних и малых высот. И когда можно было предположить, что на участке не осталось ничего живого, туда врывались с целью закрепиться немецкие танки и автоматчики. Наши воины зарывали танки в окопы, старались выжить под уничтожающей бомбежкой. С началом атаки противника комбриг направлял туда свое резервное подразделение. Наскоро занимая оборону, оно помогало отразить атаку вражеских танков и пехоты. Подобные бои были ежедневно и по нескольку раз. Но танков у нас, к сожалению, становилось все меньше.
Вот эпизод, который произошел, по данным архива, 6 сентября 1942 года.
Соседняя правофланговая 399-я стрелковая дивизия в 9.00 оставила под натиском противника занимаемый рубеж, чем оголила правый фланг и тыл боевого порядка 2-го танкового корпуса. 112-я стрелковая дивизия, оборонявшая восточную окраину Гумрака, понеся большие потери, тоже отошла. Для ликвидации угрозы правому флангу корпуса и чтобы избежать окружения комкор приказал 12-му отдельному разведбату удерживать противника на участке дорог, идущих от Гумрака на Каменный Буерак, а оставшимися на ходу пятью легкими танками 27-й бригады, своим резервом (три танка Т-34) и семью уцелевшими танками 99-й бригады контратаковать противника на рубеже высот 155,1 и 146,2. Задача этими крайне ограниченными силами была успешно выполнена, и враг перед высотами был задержан.
В те дни и ночи наши танкисты прошли через огонь боев, которые потом даже трудно было представить. Дрались на земле, где, по последующим подсчетам, врезалось по пуду осколков и пуль в каждый квадратный метр почвы. Ежечасно совершались подвиги, были большие потери в личном составе и боевой технике. Казалось, испытали люди все, что можно выдержать, но они выполняли приказ Наркома обороны № 227 с жестким, суровым призывом «Ни шагу назад!». Понимание и ощущение происходящего обострилось у защитников [78] Сталинграда еще больше. До каждого, до бывалого воина и молодого новобранца, дошло священное веление: «Родина или смерть!»
Ни шагу назад! Наши воины выполнили этот приказ, отражая в день по десятку яростных атак противника — сражаясь до последнего дыхания, но не оставляя занимаемого рубежа, окопа. За всю войну, ни до этого, ни после, я не видел и не знал таких массированных и непрерывных ударов авиации противника, такого напряжения боя на земле.
Гром стрельбы, вой мин, снарядов и бомб, свист пуль и рев двигателей сделались настолько обычными под Сталинградом в в самом городе, что казалось — иначе и быть не может. Этот адский гром постоянно давил на уши и пригибал тебя к земле. Но ночью, однако, все стихало. Передохнуть требовалось и нам и противнику, подготовиться под покровом темноты к новым, еще более жестоким баталиям. Ночью на нашей и на вражеской стороне кормили личный состав, подвозили боеприпасы, оказывали помощь раненым, по возможности эвакуировали поврежденную технику. Гитлеровцы были совсем рядом, ведь ничейная полоса ничтожно узка. Слышались стоны раненых там и тут. Позвякивали лопаты похоронных команд у них и у нас.
И в обороне танкисты действовали активно. Удерживая нанятые позиции, наши подразделения и отдельные экипажи наносили врагу внезапные удары, порой глубоко и дерзко вклинивались в его боевые порядки.
Младший лейтенант Александр Соколов в пылу боя прорвался на своем танке в тыл противника. Оказавшись в окружении врагов, коммунист Соколов меньше всего думал о том, как выйти к своим и спастись. Он быстро сориентировался, в нескольких словах объяснил обстановку экипажу и указал механику-водителю направление на фашистскую батарею. На большой скорости танк выскочил прямо на вражескую огневую позицию. Огнем и гусеницами стальной машины батарея была уничтожена.
В боевом успехе другого экипажа особенно проявилось мастерство механика-водителя старшего сержанта Н. Куприянова. Он управлял машиной виртуозно. Его тяжелый танк на пересеченной местности будто перелетал рвы и воронки, выполнял резкие повороты, легко брал крутые склоны. Куприянов с полуслова понимал командира, старшего лейтенанта В. Любовца, обеспечивал наивыгоднейшие условия стрельбы наводчику в заряжающему. В танк попал вражеский снаряд, но броня выдержала. Экипаж продолжал действовать активно и отважно, В один день он подбил и [79] поджег несколько вражеских танков, бронетранспортер и машину с боеприпасами. Командир роты старший лейтенант В. Любовец и его механик-водитель, парторг роты старший сержант Куприянов подали достойный пример другим танкистам.
В сложной, порой крайне невыгодной для нас обстановке показали настоящую боевую зрелость многие молодые командиры-танкисты. Беззаветная храбрость и гибкое тактическое мышление обеспечивали им успех в бою с превосходящими силами противника, Отлично решали задачи, инициативно действовали подразделения под командованием старшего лейтенанта В. Ковалевского и лейтенанта Н. Осипова. Их имена не раз упоминались в боевых донесениях и сводках.
После очередного перемещения НП корпуса обосновался на пологой высоте среди бахчей. Неубранные арбузы в обхват величиной только и спасали людей от изнурительной жажды. В то жаркое лето два месяца не было в Поволжье ни одного дождя. Родники замерли, ручьи пересохли, в степи стоял зной.
Едва была отбита одна вражеская атака, как началась новая. Было видно, как фашистские танки выползают на косогор. Под непрерывным огнем вражеской артиллерии и бомбежкой с воздуха нашим артиллеристам трудно было противостоять столь массированной атаке, хотя они и ведут огонь активно. Уже можно рассмотреть в бинокль, что за танками движется фашистская пехота. В 400–500 метрах перед НП корпуса обороняются наши танковая рота в составе четырех боевых машин и 40 автоматчиков. Рубеж для их сил очень уж широк, но они сражаются отважно.
Командиры штаба, сами танкисты в душе и по профессии, вражеской танковой атаки как-то меньше опасались. А вот встреча с фашистскими автоматчиками... Хуже всего, если раненного, оглушенного в плен возьмут. Такое ведь возможно...
Командиру корпуса доложили:
— Товарищ генерал, танки противника с пехотой на удалении всего двести метров.
А. Г. Кравченко хмуро кивнул: вижу, мол.
— Товарищ генерал, КП необходимо оттянуть...
— Нет! — сказал комкор решительно. — Отсюда никуда больше не уйдем.
И всем нам стало ясно и будто даже легче: не ступим ни [80] шагу назад и, если не одолеем врага, погибнем все на этом рубеже.
По бахче маневрировали, вели огонь наши танки, здесь же рвались вражеские снаряды. Вспоротые осколками, кроваво сочились арбузы. В боевых порядках танков продолжал свою работу КП корпуса.
Фашистские танки не прошли.
Когда малость поутихло на земле, стало слышно надрывное завывание моторов в небе. Над нами, чуть в стороне, шел воздушный бой. Выписывали виражи и косые петли наши «яки» и «мессершмитты» (этих легко распознать по обрубленным крыльям), крестили небо огненные трассы.
Задымил один «мессершмитт», круто пошел к земле. Летчик, выпрыгнув, спускался на парашюте. В бинокль видно, как уминается, «дышит» купол парашюта — летчик, подтягивая стропы, пытался скользить, чтобы попасть к своим. Но ветром сносит его к нам. Приземлился парашютист на нейтральной полосе, причем ближе к нашим позициям.
Я вызвал бронетранспортер, взял с собой двух разведчиков, и помчались мы, прямо-таки по-заячьи прыгая на пахоте. Фашистский пилот еще не успел от парашюта освободиться, оглядеться по сторонам, как мы его схватили, связали стропами его же парашюта и — назад. Скачем по полю, а «мессеры» пикируют на нас один за другим. Наверное, видели летчики, что мы их собрата захватили. Занятые боем, они не могут все разом на нас наброситься. Но вот спикировала сразу пара. Водитель «броника» по моей команде резко затормозил, мы бросились под машину и немца с собой затащили — куда ж деться в степи. Трассы всковырнули землю где-то впереди, потом еще раз поближе.
Броневичок наш небольшой, всем нам и места под ним не хватало. У меня только голова и плечи были укрыты под днищем машины. Еще несколько заходов, и стервятники оставили нас в покое.
— В машину! — скомандовал я. — Вперед!
Водитель погнал бронетранспортер еще быстрее. Пленный вдруг вздумал показать свой арийский характер — натянул шеей парашютную стропу, пытаясь удавиться. Пришлось одному из разведчиков успокоить его тумаком.
— Погоди душиться, гад! — прикрикнул он. — Сначала доставим тебя, куда следует, в живом виде.
...Зной стоял нестерпимый. Мучила жажда. Может быть, повторяюсь, говоря об этом, но до сих пор помнится, как [81] страдали люди без воды. Накаленные дневным солнцем-арбузы не утоляли жажды, только ранним утром, охлажденные за ночь, еще как-то облегчали состояние. Песок, пыль, вьющийся над полем жгучий ветер. Подолгу люди не только не были в бане (об этом и мечтать нечего было), но даже не умывались. Невероятно тяжело приходилось раненым и тем, кто по долгу службы ухаживал за ними. Ни перевязать раны, ни промыть. А когда боец, мучимый ранами, просил запекшимися губами: «Пить... Пить...» — теряли выдержку даже санитары, повидавшие столько человеческих страданий.
Крайне затруднена была эвакуация раненых через Волгу днем. На элеваторе у гитлеровцев был всевидящий НП, по его целеуказаниям вражеские минометчики сразу же накрывали лодку или плот. Уничтожить этот НП не удавалось — стены из толстого железобетона, снарядом не взять. Каждый квадратный метр речной поверхности у них с немецкой пунктуальностью пристрелян.
Но какая бы ни была опасность, а если надо так надо. Наши танкисты находили способы и воды добыть, и тяжелораненых эвакуировать.
С какого-то времени на меня, начальника разведки, другие командиры штаба стали смотреть, как на черта, приносящего дурные вести.
— Товарищ генерал!.. — докладываю командиру корпуса. — Немцы повели атаку южнее балки Сухой. Могут прорваться.
Генерал Кравченко, начштаба полковник Мальцев, начопер подполковник Пупко, тесня плечами друг друга, сгрудились над картой.
— Как они там оказались, твои немцы?! — уставился на меня исподлобья Пупко.
— Да не мои они... — сказал я с досадой.
— Точно установлено? — спросил Мальцев.
— Уж куда точнее, товарищ полковник: идут в атаку — пехота с танками.
Кто-то ругнулся в сторону: «А будь ты неладен с твоими разведданными!» И тут же стали приниматься меры. С КП передавались распоряжения в части, занимавшие оборону у балки Сухая.
Такую вот внезапную атаку противника, как говорится, не дай бог было прозевать. Гитлеровцы подолгу и настойчиво искали в нашей обороне слабые места, подтягивали туда силы и стремились прорваться. А прорыв даже на небольшую глубину мог обернуться в условиях сталинградского [82] противостояния настоящей бедой — в малейшую трещину немцы постараются вбить железный клин.
И разведчики делали свое дело, понимая, какая большая ответственность возлагалась на них. Высокой боевой активностью отличались воины нашего корпусного разведбата иод командованием майора М. Жолоба.
В тогдашней обстановке нечего было рассчитывать на глубинную разведку — войска противника стояли перед нами и жали на нас сплошной массой. Обычно к вечеру мы получали из вышестоящего штаба данные о силах в ближайшей к переднему краю полосе. Сами же какие имели возможности... Выставляли посты наблюдения и подслушивания, ночью организовывали поиск и захват пленных, изучали документы убитых солдат и офицеров противника. Кое-что удавалось установить по лязгу вражеских танков. Сопоставляя все эта данные, анализируя факты, к утру мы могли уже доложить комкору о вероятном направлении очередной атаки противника. И ошибались редко. Никакого права на ошибку не имели.
А с рассветом начиналось обычное для тех жарких в прямом и переносном смысле сталинградских дней. Инициатива пока что находилась у врага, и он начинал боевые действия по своему плану.
Перед атакой гитлеровцы наносили мощные бомбовые удары с воздуха. Их пехотные части поддерживались танками и сильным артиллерийским и минометным огнем. Ко всему этому мы были готовы. Таранный удар противника ослабевал, натолкнувшись на нашу стойкую оборону. Завязывался бой, который длился часа три-четыре. Если немцам удавалось захватить новый рубеж, то мы прилагали все усилия, чтобы отбить его. Потери были с обеих сторон большие.
Знали мы, что во второй половине дня последует такая же, а то и посильнее, атака противника на этом же самом направлении.
К вечеру затихнет.
Кому повезло остаться сегодня в живых, тот может рассчитывать еще и на завтрашний день, а там — видно будет.
Когда называют сталинградские бои тяжелыми, ожесточенными, кровопролитными, то это, наверное, еще не все. Дело и в том, что большие контингенты войск сошлись в единоборстве в районе города и в самом городе, и условия боевых действий складывались порой весьма своеобразно. Бои [83] с применением танков и авиации развертывались на малых площадях.
Сократились расстояния, и будто замедлилось время. Позиции частей и штабы рядом. Горючего хватало, потому что маневр танков ограничен, боеприпасов же требовалось больше обычного, а подвоз их был чрезвычайно труден: все коммуникации под огнем противника.
В период самых активных боев в конце августа вражескими бомбами и снарядами была уничтожена и повреждена значительная часть техники нашего разведбата. Осталось всего пять броневичков с пулевой бронезащитой. Решено было и их определить в резерв штаба корпуса.
С командиром разведбата майором М. Жолобом состоялся по этому поводу нелегкий разговор.
— Это грабеж средь бела дня! — сетовал Михаил. — Мало того, что немцы бьют, так и свои начальники обижают.
— Успокойся... — говорю ему дружески. — Разведчики твои все равно разучились ездить на броневичках, все пешком действуют.
— Пешком черта с два пройдешь! Под таким огнем, как тут, только ползком надо.
— И то верно.
Когда в переднем крае противника не то что разрыва, а даже щели нет, как это было в Сталинграде, разведку вести особенно трудно.
Героически отстаивая каждую пядь родной земли (буквально каждую пядь), советские воины не только точно выполняли боевые приказы, но всюду, где позволяла обстановка, проявляли инициативу и самоотверженность.
В один из дней фашистского наступления в начале сентября противник силами двух батальонов мотопехоты попытался ворваться на железнодорожный разъезд, вблизи которого находился штаб корпуса. Гитлеровцам удалось прорвать оборону на одном из участков. Вражеские автоматчики по глубокому оврагу потоком устремились вперед. В двухстах метрах от нашего КП они вынырнули как из-под земли и застрочили из автоматов. Начальник штаба корпуса полковник Мальцев быстро рассредоточил боевые группы, созданные им заблаговременно на случай вот такой необходимости обороняться. В эти группы были включены все командиры управления корпуса, личный состав комендантского и саперного подразделений. Подход к штабу с правого фланга обороняла группа, возглавляемая младшим политруком П. Капустиным, помощником начальника политотдела по комсомолу. В центре действовали боевые группы под [84] командованием лейтенанта В. Чернова из особого отдела корпуса и инструктора политотдела политрука С. Савельева.
Первых вражеских автоматчиков, бросившихся в атаку с близкого расстояния, удалось почти всех уничтожить. Я выдвинул на этот участок два бронетранспортера, которые находились на НП корпуса как мой резерв средств разведки. Таким образом, овраг, по которому проникали в наше расположение гитлеровцы, мы заблокировали. Но немцы продолжали атаки. Бой затянулся, в него втягивались все новые силы, по обороняющимся вели огонь минометы.
Несколько часов держали оборону, отбрасывая наседавшего противника, наши боевые группы. Полковник Мальцев взял на себя командование подразделениями, составленными из штабных командиров и личного состава саперного и комендантского взводов, и показал, что умеет воевать не только на картах.
Боевая группа под командованием лейтенанта В. Чернова оказалась в особенно трудном положении. На ее участке гитлеровцы вновь предприняли атаку. Горстка храбрецов сражалась с исключительным мужеством. Немецких автоматчиков подпускали на предельно короткие дистанции и потом расстреливали почти в упор и забрасывали гранатами.
Все вражеские атаки были отбиты.
В тяжелой, быстро и резко менявшейся обстановке Сталинградского сражения приходилось подчас маневрировать не частями и соединениями, а порядком их подчиненности. Снять полк с рубежа, перевести на другой участок рискованно — в ослабленном месте могли тотчас же прорваться гитлеровцы, а переподчинить часть в оперативных целях — легче и проще. Подобным образом в начале сентября наша 2-я мотострелковая бригада была переподчинена 23-му танковому корпусу, а в составе нашего корпуса появилась 99-я танковая бригада. Она была сформирована из 21-го и 28-го учебных танковых батальонов, которые, кстати, с 23 августа первыми вступили в бой с противником севернее Сталинграда.
После разговора по телефону с командармом генерал А. Г. Кравченко сказал нам:
— 99-я танковая бригада занимает оборону на северовосточной окраине города... Теперь она наша. — Он показал место на карте, и мы сделали пометки на своих планшетах. — Мы ее, правда, не видели и не знаем. Так мало того... Во время сегодняшней сильной бомбардировки потеряно несколько танков, погиб командир бригады. — Андрей Григорьевич помолчал угрюмо, потом объявил такое решение: [85] — Надо, чтобы часть не оставалась обезглавленной, чтобы личный состав не почувствовал такого. Временно примет бригаду майор Ивановский.
Через три дня на 99-ю танковую бригаду был назначен штатный командир подполковник М. И. Городецкий, и я возвратился к исполнению своих служебных обязанностей.
Назначенный 4 июля комиссаром корпуса Иван Григорьевич Деревянкин быстро стал «своим», будто все время с нами был. В самых критических ситуациях не терял спокойствия, не расставался со своей жизнерадостной, заразительной улыбкой, когда говорил с людьми. В горячие минуты боя был вездесущим. Попался ему где-то томик Пушкина. Ночью при коптилке из снарядной гильзы читал нам, декламировал стихи наизусть и все повторял восхищенно: «Вот писал! Другого такого поэта не знаю».
В тяжелейших условиях беспрерывных боев в Сталинграде, когда люди, пополнявшие обескровленные подразделения, тут же и выбывали ранеными или убитыми, не успев даже имена друг друга запомнить, полковой комиссар И. Г. Деревянкин умело организовывал партийно-политическую работу. И в том, что, несмотря на опасность обстановки, на большие потери, в частях и подразделениях корпуса поддерживался боевой дух, была его немалая заслуга. Иван Григорьевич работал в хорошем контакте с командиром корпуса генералом А. Г. Кравченко. Они давно знали друг друга. Комкор по натуре и стилю работы и сам несколько походил на комиссара. После войны Иван Григорьевич был на ответственной политической работе, стал генералом.
Штаб армии потребовал подробного доклада обстановки, состояния частей и положения на пашем участке. Решено было послать меня. И пока готовилась рабочая карта и данные о боевом и численном составе, я пытался сосредоточиться на важнейших событиях последнего времени.
По распоряжению штаба фронта 26-ю танковую бригаду перебросили на южную окраину города, в район балки Купоросная, где оборонялся 23-й танковый корпус. Нам же одновременно подчинили 99-ю танковую бригаду. И та и другая часть были крайне измотаны предыдущими боями. 2-я мотострелковая бригада была переподчинена 23-му танковому корпусу.
Танков у нас уже почти не было, в строю оставались лишь экипажи да подразделение связи. Боевые действия [86] продолжали вести, вооружившись снятыми с поврежденных машин танковыми пулеметами.
Не лучше положение было и в 23-м танковом корпусе.
К нам на КП прибыл молодой подполковник, офицер Генерального штаба.
— Кошелев, — представился он кратко.
Есть люди в армейской среде, которые в самой тяжелой боевой ситуации не теряют бодрого настроения и жизнерадостности. Таков был и этот. Поглядывал на нас светлыми глазами, улыбался.
Комкор и начальник штаба в беседе с Кошелевым выразили мысль о необходимости усиления корпуса боевой техникой и личным составом.
— Тем более что забрали от нас 26-ю бригаду... — заметил полковник Мальцев.
— Но дали же взамен 99-ю, — нашелся подполковник Кошелев.
— Что это за бригада... почти без танков.
— Да и ваша 26-я такая же.
Вместе с тем офицер обещал доложить в штабе фронта о тяжелом положении и нашего, и соседнего 23-го танкового корпуса. Он даже сделал вывод, что нецелесообразно здесь держать штабы двух корпусов без танков и личного состава.
Не думалось, не гадалось, конечно, что Василий Васильевич Кошелев 8 недалеком будущем станет начальником штаба нашего корпуса.
И вот теперь я, получив карту с нанесенной обстановкой, должен был отправиться на КП армии.
Глядя куда-то в сторону, С. П. Мальцев напутствовал:
— Ты там толково докладывай... О том, что нам воевать уже почти нечем, не стоит распространяться. Но поддержки все же надо попросить, особенно артиллерийской.
— Понял, товарищ полковник.
Начштаба крепко пожал мне руку на прощание и добавил вслед:
— Говори правду, но, понимаешь... не акцентируй. Пусть не думают, что мы тут совсем подавлены.
— Есть.
КП 62-й армии находился меньше чем в километре от передовой, пространство вокруг него простреливалось, и добраться туда было не так просто.
Командарм В. И. Чуйков выслушал мой доклад, ни разу не перебив. Он сутуло склонился над картой, лицо его было хмурым и жестким, а глаза посматривали на меня [87] пристально, но отнюдь не сурово. Я понял, что его стиль работы, отношения с подчиненными идут, пожалуй, не от характера, а от той огромной ответственности за судьбу Сталинграда, которая на него возложена. Вопросы задавал в основном начальник штаба армии генерал Н. И. Крылов. То, что положение корпуса крайне тяжелое, они прекрасно поняли, хоть я и не «акцентировал», а о том, что особо большой помощи нам не могли оказать, я тоже догадывался.
Пообещали усилить нас артполком.
По возвращений меня «допросили» на нашем КП. Я передал все в тех же выражениях, которые сам слышал, пожалуй, и в такой же тональности. Вскоре обещанное усиление было сделано. Правда, артполк нам не подчинили, но поставили ему задачу вести боевые действия в поддержку корпуса.
Вскоре, 13 сентября, я вновь докладывал обстановку в штабе 62-й армии. Начальник штаба Н. И. Крылов вручил мне распоряжение, согласно которому штабы корпуса и 99-й танковой бригады предстояло вывести на левый берег Волги и организовать оборону на островах Голодный и Зайцевский. 26-я танковая бригада пока оставалась в районе Купоросного.
А на следующий день развернулись такие события, которые потребовали от защитников Сталинграда предельных усилий, бессчетных жертв и еще чего-то большего. На город двинулись несколько фашистских дивизий, сотни танков и самолетов, огонь вели более тысячи орудий. Враг поставил целью расчленить советскую оборону и разгромить наши войска по частям. И во второй половине дня гитлеровские полчища прорвались к Сталинграду одновременно в нескольких местах, стремясь сбросить защитников города в Волгу. В этот же день противник смял нашу оборону на стыке 62-й и 64-й армий. Борьба теперь уже велась на улицах и площадях центральных районов самого города.
Защитники Сталинграда дрались с беспримерным героизмом. Их поддерживали с левого берега фронтовая артиллерийская группа, состоявшая из шести полков орудий и минометов, зенитная артиллерия ПВО, Волжская военная флотилия.
Вместе с другими частями к месту прорыва гитлеровцев на стыке двух армий была выдвинута наша 26-я танковая бригада. В районе Купоросного она сражалась до последнего танка.
Прибывшая на усиление 62-й армии 13-я гвардейская [88] стрелковая дивизия генерала А. И. Родимцева в ночь на 15 сентября под огнем противника переправлялась через Волгу. В Сталинграде гвардейцы сразу же приступили к активным боевым действиям. Они отбросили противника от района центральной переправы.
В штаб корпуса поступила выписка из приказа Наркома обороны СССР о присвоении мне звания подполковника.
Прикрепил я по три шпалы в петлицы, глянул на себя в осколок зеркала и оторопел: очень уж молодой подполковник смотрел на меня, двадцатичетырехлетний парень. И в каком-то смятении снял новые прямоугольники, оставил в петлицах по два, как и было.
На другой день генерал А. Г. Кравченко, увидев меня, сразу же обратил на это внимание. В присутствии других штабных командиров он обратился ко мне суховато:
— Товарищ Ивановский, вы почему форму одежды нарушаете?
Ответить было нечего, кроме как «виноват».
— А виноватых бьют... — сказал кто-то. Комкор пресек шутку строгим взглядом.
— Времени вам десять минут... — перевел он взгляд на меня. — Привести форму в соответствие вашему воинскому званию.
— Есть, товарищ генерал.
В тот же день оказались мы с ним один на один в ходе нашей боевой работы на НП.
— Ну вот, теперь видно, кто таков! — воскликнул генерал совсем другим тоном.
За подчиненных он и переживал, и радовался всей душой. Теперь вот шутил по-доброму:
— Учил я тебя, учил, Женя, гонял не жалеючи, зато ты в люди вышел, подполковником стал.
Андрей Григорьевич вспомнил время, когда он в Саратовском танковом училище был преподавателем тактики. Ничего он нас не «гонял», как теперь говорит, а обучал грамотно действовать в боевой обстановке да побеждать.
— Спасибо за науку... — проговорил я с волнением.
— Желаю успехов и боевой удачи, подполковник Ивановский.
...Августовские и сентябрьские дни Сталинграда... Поверженные, превращенные в груды развалин кварталы, взорванные переправы через Волгу, бесчисленные пожары вокруг... В этих неимоверно жестоких условиях вели боевые [89] действия войска. Но могли ли где-то находиться и что-то делать в подобных условиях гражданские люди? Сохранилась ли среди пылающих развалин хоть одна живая душа?
Сталинградские жители не только выдержали тягчайшие испытания, но и помогали войскам, участвовали в обороне родного города.
В заводских цехах, сохранившихся отдельными сооружениями там и тут, делали снаряды и мины, ремонтировали танки и пушки, а когда прорывались вражеские подразделения, рабочие занимали оборону с оружием в руках.
В числе других подразделений народного ополчения на Тракторном заводе была сформирована танковая бригада, командиром которой стал инженер-технолог Н. Л. Вычугов, комиссаром — бывший заведующий военным отделом РК ВКП(б) А. В. Степанов. Из рабочих были укомплектованы экипажи боевых машин.
Местные партийные и советские организации обеспечивали работу транспортных средств, снабжение войск боеприпасами, горючим, продовольствием, эвакуацию раненых. По Волге, кипевшей взрывами, сновали катера и баржи. Буксир «Ласточка», на котором механик Василий Дмитриевич Григорьев работал с сыном и дочерью, совершил за сутки около двух десятков рейсов. Отважные волгари эвакуировали больше сотни раненых из нашей 26-й танковой бригады и доставили несколько тысяч снарядов. Секретарь комитета комсомола Тракторного завода Лида Плотникова и двадцать ее подруг-комсомолок пришли в воинские части, чтобы помочь в уходе за ранеными, при их эвакуации. Они работали наравне с медсанбатовцами, смело действовали в боевой обстановке. Две девушки — Зина Ивлева и Валя Сидорова — попросили зачислить их на военную службу в одну из наших частей, дошли с нами до Берлина, удостоились боевых наград.
Сталинградцы трудились, воевали, как солдаты.
В середине сентября управление корпуса и оставшийся личный состав 99-й танковой бригады и 12-го отдельного разведбатальона сосредоточились в районе Средней Ахтубы. По приказу штаба фронта в состав корпуса временно вошло несколько частей, имевших в строю считанных людей, — 135, 155, 187 и 254-я танковые бригады, 140-й минометный полк. Предстояло занять оборону на островах Спорный, Зайцевский, Голодный, не допустить переправы и захвата противником островов, подчинить все, что находилось на островах, обороне. Фронт обороны, по сути, только что собранного соединения растянулся до 100 километров. [90]
На километр фронта имелось: личного состава — 54 человека, пулеметов — 0,5, противотанковых ружей — 0,25, танков и орудий не было вовсе... Столь мизерные цифры, с десятыми и сотыми, могут дать представление о сложившейся обстановке. О сплошной обороне нечего было и помышлять. Решено было соорудить опорные пункты на направлениях возможных переправ противника.
Комкор послал меня с двумя командирами в 26-ю танковую бригаду с задачей еще раз «подчистить» все тыловые службы, поставить в боевой строй кого только возможно — и ремонтников, и писарей.
— Важно не допустить сюда, на острова, не только мелкие группы противника, но даже его разведку, — сказал генерал, разъясняя суть своего категорического требовании. — Ибо, если немцы разнюхают, какие тут силенки, нам не удержаться.
В 26-й танковой бригаде мне удалось отобрать некоторое количество боеспособных людей для нашей островной обороны. Ночью переправили их отдельными группами через реку.
А самим нам пришлось возвращаться уже в светлое время. Знали, конечно, что у немцев все побережье и рукава реки пристреляны, что рискуем попасть под огонь, но ждать темноты не могли.
Втроем подобрались к лодке. Отчалили, достигли середины протоки, дальше гребем... Зашуршала мина в полете, бултых почти рядом с лодкой по правому борту, по левому — еще одна. Мы бросились в воду, поплыли к близкому уже противоположному берегу. И вовремя! Третьей миной лодку разнесло в щепки. До берега всем троим удалось доплыть, хотя минометный огонь не прекращался. Но еще же бежать под огнем по песку метров триста надо до прибрежного лозняка. Добежали, укрылись. Вражеский огонь стих. Теперь можно и переобуться, портянки выжать.
Война подчас, как гроза: то надвинется, все сокрушая на своем пути, то вдруг уйдет стороной, оставив после себя какую-то подавленную, неживую тишину. Что-то подобное наблюдали, испытывали мы, занимаясь, по сути, комендантской службой на волжских островах.
Прошло несколько суток, и мы привыкли к новой обстановке. Работы и тут, на островах, хватало, спать по-прежнему приходилось урывками.
Прилег начальник штаба на несколько часов. Что-то потревожило [91] его. Вскочил, механически расправляя складки под ремнем.
— Товарищ Ивановский, — вскинул он глаза на меня. — Вы не в курсе, что там? Как будто бы я слышал пулеметную очередь?
Мне тоже она вроде бы послышалась, да я не придал этому никакого значения.
— Все спокойно, товарищ полковник, — ответил я. — Отдыхайте.
Сам же подумал: «Вот времена как изменились... Начштаба, умевший спать при канонаде, вдруг среагировал на такой пустяк, как пулеметная очередь».
...Последовал приказ об отправке нашего корпуса на переформирование в Саратов. Пришлось расстаться с генералом А. Г. Кравченко, нашим командиром и воспитателем, с кем было связано и становление, и боевые дела, — Андрей Григорьевич получил новое назначение, тоже комкором, на Донской фронт.
2-й танковый корпус, от которого осталось, образно говоря, одно название да горстка командиров, но который с честью выполнил свою боевую задачу, защищая Сталинград, должен был обрести в Саратове новую жизнь.
Под Боевое Знамя 2-го танкового корпуса становились новые бойцы — красноармейцы, командиры и политработники. Были среди них и фронтовики, но в большинстве — молодое пополнение.
Командиром корпуса был назначен генерал-майор танковых войск Алексей Федорович Попов, который затем прошел с нами в этой должности весь боевой путь, до конца войны. Участник гражданской войны, взводный командир Конармии С. М. Буденного, член партии с 1919 года, А. Ф. Попов всего себя отдавал службе в Красной Армии, вырос в ней от рядового до генерала. В командование корпусом он вступил подготовленным, зрелым военным специалистом танкового дела, признанным руководителем больших воинских коллективов. Умение глубоко анализировать боевую обстановку, решительность, требовательность, мужество, неистребимый казачий юмор — эти черты его характера всем нам бросились в глаза в первые же дни совместной боевой работы.
Начала прибывать в наш адрес боевая техника. Воодушевление и боевой порыв личного состава вызвали белые надписи на новых танках Т-34 — «Тамбовский колхозник». Разговоры об этом в группах танкистов, работавших на разгрузке боевых машин, сами по себе превращались в короткие [92] митинги. Они вспыхивали, светились патриотическими чувствами людей, как костры.
В день, когда прибыла делегация тамбовских колхозников во главе с секретарем обкома партии Н. И. Волковым, был проведен митинг, состоялась торжественная передача боевой техники танкистам.
Секретарь обкома зачитал текст обращения, принятого во всех колхозах области. В нем говорилось, что на строительство танковой колонны «Тамбовский колхозник» сельские труженики внесли из своих личных сбережений 40 миллионов рублей. Пламенно и сурово прозвучал призыв тамбовских колхозников: вести грозные танки вперед, уничтожать врагов, отомстить гитлеровским извергам за кровь и страдания людей, за их поруганную честь, за слезы детей.
По команде экипажи заняли места у машин. Подошли и члены делегации колхозников. Тепло, сердечно беседовали сельские труженики и танкисты. Пожилой колхозник сельхозартели «Красный пахарь» П. Е. Помыкалов обнял и троекратно поцеловал двадцатилетнего командира танка сержанта А. Ильченко, наказывая ему:
— Воюй, сынок, храбро, бей фашистских гадов, и пусть надежно прикрывает тебя броня этой машины.
— Спасибо, отец. Наказ выполню! — взволнованно ответил молодой танкист.
И выполнил с честью: впоследствии за свои ратные подвиги А. Ильченко удостоился нескольких наград.
После митинга был проведен учебный бой, и наблюдавшие за ним сельские труженики увидели, на что способны в умелых руках замечательные советские танки.
Вместе с командирами штаба я тоже следил за действиями экипажей. События того дня — митинг, передача боевой техники, встречи у танков колхозников и воинов — произвели глубокое впечатление. Патриотический подвиг тамбовских колхозников ведь не единственный, думалось мне, подобных дел в стране множество, и какая же это сила неодолимая, какая мощная опора фронту. Великое единение армии и народа мы как бы увидели сегодня воочию.
Рядом находилось Саратовское танковое училище, ускоренными курсами готовившее молодых командиров для фронта. Я побывал в родном училище, встретился с преподавателями, которые в свое время меня учили, с курсантами-выпускниками. О делах на фронте рассказывал без бравады и прикрас, полагая, что эти ребята в свои девятнадцать-двадцать лет, как и мы некогда, должны прямо и смело глядеть в свое боевое будущее. [93]
— Вы служите в штабе соединения, организуете боевые действия... — обратился ко мне один из курсантов. — А скажите, хоть иногда вы садитесь в танк?
Я ответил так, как есть: в башне танка занимаю место не часто, больше с картами дело имею.
И взгрустнулось мне. К этой мысли, взбудораженной сероглазым пареньком, возвращался потом не раз. Нынешней службой в штабе корпуса я, безусловно, дорожил, сознавал, насколько важно дело разведки в боевой деятельности танковых частей. По танку же, по боевому месту в строю невольно тосковал. Нет-нет да и возникало, как теперь вот, смутное предчувствие, что еще повоюем мы, слитые воедино с боевым другом танком, еще полыхнем по врагу из пушки в яростной атаке.
Пошел на площадку, где готовились, проверялись наши танки, — вроде бы так, взглянуть на работу экипажей, помочь советом. А раз пришел, то можно ведь и осмотреть одну из боевых машин... Поднялся к башне, вскочил одним движением в люк, занял командирское место. Хороша тридцатьчетверка, надежна в бою. Истый танкист относится к своей бронированной машине, будто к живому существу. Долго сидел я в танке. Думалось о грядущих боях, о ратных делах, которые свершат воины на новых танках.