Разведка и еще раз разведка!
Весной сорок второго года наш 2-й танковый корпус двигался на запад, на Брянский фронт. Гуляли по степи теплые ветры, вскинулась на косогорах первая зелень трав, в минуты стоянок было слышно, как в отдалении гремят не то артиллерийские залпы, не то грозы весенние. Пока следовали железнодорожными эшелонами, забот особых не было, а когда в прифронтовой полосе пошли своим ходом, испытали всю «прелесть» весенней распутицы — танки натужно ревели двигателями на низших передачах, колесные машины увязали в грязи, и частенько приходилось выталкивать их плечами.
В состав оперативной группы для рекогносцировки района и встречи прибывающих частей вместе с другими штабными командирами был включен и я. Напутствуя нас, [55] генерал-майор А. И. Лизюков поставил задачу, уточнил время встречи частей. После общего инструктажа подозвал меня поближе, вполголоса сказал:
— Когда прибудете на место, ты там вопросами размещения, конечно, занимайся, но главное — изучи разведданные. В полном объеме и со всей глубиной.
— Есть, товарищ генерал.
Вдогонку мне прозвучало:
— Разведчиком тебя сделали только позавчера...
На эти слова, хоть они и задели малость, обижаться было нечего. Верно ведь: в должность начальника разведотдела штаба корпуса я вступил, не имея опыта разведчика. К делу разведки близок, разумеется, каждый командир, а тем более штабной, ценит ее как «глаза и уши», не забывает своевременно организовать наблюдение и поиск. И все же разведчиком по призванию, наверное, надо быть смолоду. Свои сомнения на этот счет я старался развеять пословицей «Не боги горшки обжигают» и вместе с тем схватывал на лету, впитывал все, что касалось работы разведчиков. Среди командиров отдела тоже не все были профессионалами. Несколько выделялись своей подготовкой и знаниями В. Гребенников, В. Тугаринов, остальным же, по-видимому, предстояло постигать дело разведки вместе со мной. Что ж... Война — это не только походы да бои, но еще и школа.
Штаб Брянского фронта стоял в Ельце. Прибыв туда, мы, командиры оперативной группы, представились начальнику штаба фронта, другим должностным лицам. Получили указание: штаб 2-го танкового корпуса разместить в селе Казаки, в 15 километрах западнее Ельца. Туда сразу же потянули связь. Вскоре в сельской избе, ничем особо не отличавшейся от других изб, застучал телеграфный аппарат Морзе. Устроились, провели рекогносцировку района, подготовили помещение для служб. До подхода штаба и частей оставалось еще время, и я употребил его так, как советовал комкор.
В разведуправлении фронта старшие товарищи были готовы поделиться воем, чем они располагали.
— Дадим вам все, майор Ивановский, — сказал один из них, подполковник В. Подушкин, видимо добряк по натуре и любитель пошутить. — Не только разведданные, но и пленного фрица в придачу можем выделить.
Он широким жестом развернул карту на столе, будто скатерть-самобранку.
Многое «знала» та карта. От фланга до фланга все, что [56] находилось перед фронтом, было разведчиками изучено и охарактеризовано — глубоко, реально. Номера, наименования, состав дивизий и полков противника, фамилии их командиров, количество танков, других боевых машин, прибывших в немецкие части, положение в оккупированных Орле, Курске, других городах, коммуникации во вражеском тылу, пригодные для выдвижения войск, места сосредоточения танковых, артиллерийских, пехотных резервов...
Изумление, вызванное обилием и ценностью подобного материала, наверное, было написано у меня на лице. Подполковник, работавший со мной, понимающе взглянул на меня, горделиво заметил:
— Живем, как видите, не бедно.
Просто здорово была поставлена работа в разведуправлении фронта, и многому следовало здесь поучиться, что я и делал без стеснения. Мне рассказывали о большой повседневной деятельности разведчиков, требовавшей предельного напряжения и дерзкой отваги, о хорошо налаженных связях с брянскими партизанами, добывавшими ценнейшие сведения о противнике. Сидит где-то на разъезде стрелочник, делает свое дело, немец-охранник похрапывает в дежурке после стакана самогона, а стрелочник платформы с танками считает. Играют мальчишки неподалеку как раз от того места, где втягивается под шлагбаум колонна машин. Горбится над пишущей машинкой в городской управе пожилая женщина. Из таких источников скрытыми ручейками утекали цифры, даты, адреса, имена, обрывки служебных разговоров — все это суммировалось, анализировалось знающими и верными людьми.
По прибытии штаба корпуса в село Казаки я был готов доложить генералу А. И. Лизюкову обширный материал по линии разведки.
К моей радости, вскоре прибыл к нам и разведбат, которого при формировании почему-то не было. Поскольку это «мое» подразделение, я немедля занялся им вплотную. После первых встреч, бесед с людьми радость несколько померкла: разведбат не был как следует сколочен, требовалось в этом отношении еще много работать. Похоже, формировали подразделение наспех. Но сетовать не приходилось — в военное время далеко не всегда есть возможности для проведения той или иной работы в полном объеме.
Предварительно задача 2-го танкового корпуса формулировалась так: находясь в резерве фронта, быть в готовности [57] для нанесения контрударов по врагу на трех направлениях.
Мы пока боевых действий не вели. Дни и ночи уходили на рекогносцировку направлений и рубежей, отработку вопросов взаимодействия с армиями и дивизиями, в полосе которых планировались контрудары. Выкроилось время для боевой учебы здесь же, на фронте, и наши командиры, политработники, штабы старались его должным образом использовать. Целыми днями я пребывал в разведбате. Заезжали к нам командиры из разведуправления штаба фронта, помогали отрабатывать с личным составом приемы и способы действий в разведке, в частности налеты на штабы и узлы коммуникаций противника, учили организации поисков, захвату «языков», умению анализировать и обобщать факты.
Жарким, сухим летом 1942 года гитлеровские войска повели наступление с огромным натиском. На нашем фронте враг рвался к Воронежу. 2-й танковый корпус вместе с 7-м танковым корпусом, которым командовал тогда полковник П. А. Ротмистров, и 1-м танковым корпусом генерал-майора танковых войск М. Е. Катукова вели ожесточенные бои в районах Большой Верейки и Землянска, имея задачу нанести контрудар по левому флангу наступавшей на Воронеж группировки противника, разгромить и уничтожить ее. Рассматривая те события с позиций нынешнего дня, можно констатировать: безусловно, мы отвлекали на себя, сковывали действия вражеских войск, 378-ю пехотную дивизию разгромили полностью, нанесли урон другим фашистским соединениям, но значительного оперативного успеха нам в этих боях достигнуть все же не удалось.
Корпус начал боевые действия 7 июля 1942 года и в течение месяца сдерживал натиск вражеских соединений, рвавшихся к Воронежу. Обстановка складывалась тяжелая, а порой обострялась крайне. Гитлеровское командование, опасаясь за свой левый фланг, перегруппировало на это направление дополнительные силы — до трех дивизий; на это же направление была брошена и большая часть авиации. Фашисты, ведя непрерывные атаки, искали наиболее уязвимые места в наших боевых порядках. Ожесточенные бои продолжались непрерывно несколько суток с большими потерями с обеих сторон.
Вечером 9 июля командир корпуса собрал командиров и начальников штабов частей. [58]
— Корпусу ставится задача: овладеть населенным пунктом Большая Верейка, — сказал генерал вроде бы деловым, будничным тоном, а сам незаметно обвел взглядом лица присутствующих, следя за реакцией на его слова.
В небольшом, тесном кругу собравшихся возникло движение, послышался гомон. Проступили улыбки на почерневших лицах.
— Наступательных действий с нашей стороны противник сейчас меньше всего ожидает, ведь мы в обороне, — продолжал генерал. — Отсюда ставка на внезапность.
Замысел наступления на Большую Верейку комкор выработал вместе с комбригами. Отдавая приказ, он всегда прислушивался к мнению подчиненных. Итак, ставка на внезапность, расчет на храбрость и мастерство танкистов.
Эти наступательные действия в период обороны и отхода характерны в тактическом и оперативном решении тем, что очень сложен процесс организации контрудара.
Тщательно изучив вместе с офицерами штаба обстановку, проанализировав данные разведки, командир корпуса решил с наступлением темноты стремительной атакой подразделений 2-й мотострелковой бригады овладеть Большой Верейкой, в ночном бою захватить переправы и обеспечить проход по ним через реку танкам 148-й и 27-й танковых бригад, далее, к исходу следующего дня, овладеть районом Гремячье. 148-й танковой бригаде надлежало обеспечить форсирование реки, 27-й танковой бригаде — захватить переправы в нижнем течении реки и, сковывая силы противника, развивать успех наступления из-за левого фланга боевых порядков частей корпуса.
Сумерки окутывали Большую Верейку, и вроде бы все предвещало ночное затишье. Лишь изредка постреливали пулеметы да взрывались отдельные мины. Но такое впечатление было только внешним. С наступлением темноты 148-я и 27-я танковые бригады заняли исходное положение, а 2-я мотострелковая бригада перешла в атаку. Быстрым броском вперед ее подразделения ворвались в село, захватив немцев врасплох. Ночной бой для них оказался очень невыгодным, вели они его в большой неразберихе. Наши же мотострелки действовали решительно и целенаправленно. К рассвету они выбили противника из большей части села и захватили мост через реку в центре населенного пункта. Гитлеровцы зацепились только за юго-восточную окраину села и удерживали ее довольно крепко. [59]
С рассветом в бой вступили тяжелые танки 148-й бригады. Они ворвались в боевые порядки противника, давили гусеницами его огневые точки и пехоту. Другие части корпуса, преодолевая сопротивление врага, достигли населенных пунктов Чириков и Скляево. Гитлеровцы предприняли попытку отбросить наступающих сильной контратакой моторизованного полка, поддержанного 30 танками и группой пикирующих бомбардировщиков. В ожесточенном бою, продолжавшемся весь день, они потеряли 13 танков и большое количество живой силы.
Наши части закрепились на так называемых «верейскях высотах», оставив прикрытие на переправах через реку Большая Верейка.
Комкор поставил частям задачу на 11 июля: к исходу дня овладеть рубежом Сомово, Большая Терещевка.
Утром бой разгорелся с новой силой. Танки КВ 148-й бригады начали преодолевать реку вброд. Фашисты открыли шквальный огонь, пытаясь воспрепятствовать форсированию. Прямым попаданием тяжелого снаряда был выведен из строя головной танк. Форсирование временно задержалось. Артиллерия и минометы противника мощным огнем обрушились на боевые порядки наступавших. Наша артиллерия, поддерживая бой мотострелковойи танковых бригад, тоже подавляла батареи противника. Танки били прямой наводкой. Бой длился часа полтора-два. Постепенно огонь противника стал ослабевать. К полудню танкисты и мотострелки наших частей переправились через реку. Гитлеровцы были полностью выбиты из Большой Верейки.
Некоторое время спустя, оправившись, враг попытался вернуть утраченные позиций, двинув на Большую Верейку моторизованные части с танками. С воздуха контратаку поддерживали полтора десятка пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87».
Наши танкисты выдержали этот и последующие удары, хотя еще и не успели прочно закрепиться на занятых рубежах.
Бой длился более четырех часов и завершился нашей победой. Было уничтожено свыше десятка вражеских танков и бронемашин, много живой силы противника.
Командир и комиссар поздравили воинов с боевым крещением, с успехом.
А после такого боя — никакой передышки. Гитлеровцы, видимо, считали наш успех случайным и прилагали все усилия, чтобы восстановить положение — вернуть Большую Верейку и другие населенные пункты. На наши оборонительные [60] позиции волна за волной накатывались вражеские атаки с участием большого количества танков.
Нас непрерывно бомбили с воздуха. Эскадрильи «юнкерсов» приходили и уходили, сменяя друг друга. Отразить эти налеты, к сожалению, было нечем.
Дни проходили в сплошном грохоте и огне. Полыхало кровавое зарево и ночью. На подступах к селу и в нем самом все было искромсано и перемешано с землей. Но стойкость, мужество, самоотверженность наших воинов проявлялись на каждом шагу. У Большой Верейки, недалеко от славного русского города Воронежа, приняли боевое крещение части 2-го танкового корпуса. Здесь были совершены многие ратные подвиги, стали известны имена первых наших героев.
Бой — это не только тяжелое испытание на грани жизни и смерти, бой — это яркая вспышка, высвечивающая в человеке такие черты и качества, которые, может быть, не были видны в нем раньше. Скромница, постоянно державшийся в тени, в страшные минуты боя вдруг проявлял себя героем, а удалец в житейских делах, острослов и, что называется, рубаха-парень перед лицом смертельной опасности порой оказывался трусом. Иные привычки и даже слабости человеческие в бою обретали свое значение, выкристаллизовывались в черты характера.
Перед активными боевыми действиями в районе сосредоточения, неподалеку от штаба корпуса, располагался артдивизион мотострелковой бригады. Захаживал к нам перемолвиться словом да табачком поделиться его командир капитан В. Коськин. Во всем его облике проглядывала этакая щеголеватость артиллериста, относящего себя к «армейской интеллигенции»: гимнастерка ладно отутюжена, брюки-бриджи с напуском, сапоги наглянцованы, сам чисто выбрит и наодеколонен. И была у него привычка ходить без головного убора. Вышагивает, бывало, играя своей отменной выправкой, а пилотка в руке или за поясом — издали светит пшеничным чубом. Старшие делали ему замечания. Он наденет пилотку, а через минуту по привычке опять смахнет ее с головы. Пшеничная шевелюра Коськина, густая и непокорная, то там, то здесь проглядывала среди пилоток и касок.
В одном из боев под Большой Верейкой капитан В. Коськин и воины его дивизиона проявили себя настоящими героями, напомнив, что не зря именуется их оружие богом войны. Вот-вот должны были пойти в атаку фашистские танки и пехота, находившиеся в предбоевых порядках. [61] С непродолжительными интервалами налетали группы «юнкерсов», бомбили позиции наших войск.
НП корпуса врылся в землю на склоне высоты. Мы, командиры штаба, наблюдали в бинокли за ходом боевых действий. Наша пехота удерживает рубеж, артиллерия прикрывает ее огнем, но фашистские танки с автоматчиками наседают, прощупывают наиболее уязвимые места. Нашли-таки, рванулись вперед, набирая скорость...
На НП народ с крепкими нервами.
— Прорвалось до тридцати танков противника. Идут на нас, — несколько повышенным, но выдержанным тоном доложил один из командиров.
Я их тоже вижу, но, раз уже доложено, чего ж повторять. Три десятка фашистских танков, дистанция метров семьсот, не больше, надвигаются. Уже видны черно-белые кресты на броне, наведенные (кажется, именно на тебя) жерла пушек.
Комкор приказал:
— Выдвинуть к нам все, что есть под рукой. И всем, кто на НП, изготовиться к бою.
Силы наблюдательного пункта были примерно такими: саперный взвод с двумя противотанковыми ружьями, командиры штаба, вооруженные пистолетами и автоматами и имевшие несколько связок противотанковых гранат. Силы, прямо скажем, малоощутимые для вражеской танковой лавины.
Опасность нависала смертельная.
И тут мы видим картину, развивающуюся у нас на глазах с быстротой и яркостью кино. Вблизи от нашего НП развертываются орудия артиллерийского дивизиона — далеко не полного состава, семь-восемь стволов всего. На «виллисе» с отброшенным на капот ветровым стеклом подлетел капитан В. Коськин. На ветру развевается его пшеничный чуб, и командир под огнем противника управляет своими орудийными расчетами.
Видно было, как он рассек ладонью воздух: «Огонь!»
Пушки ударили метко. Два вражеских танка сразу загорелись.
Гитлеровцы, усмотрев немалую для себя опасность, частью сил пошли на огневые позиции артиллеристов, открыв огонь из танковых пушек. Капитан Коськин под огнем появлялся то там, то здесь, руководил действиями расчетов. Когда фашистские танки приблизились метров на двести к нашему НП, отважный командир хитроумно сманеврировал [62] своим неполным артдивизионом, и орудия стали бить танкам в борта.
Капитан Коськин весь этот неравный поединок провел на открытой местности, под огнем противника. Рвались вражеские мины, взметывали землю снаряды, стегали степь пулеметные очереди, падали раненые и убитые батарейцы, а Коськина ничего не брало. Ему, как и другим, много не надо было, хватило бы, как говорят фронтовики, девяти граммов. Но не думал об этом храбрый артиллерийский капитан. Все его мысли и душевные порывы были сосредоточены на одном — бить врага.
Вместе с артиллеристами приготовились и мы, все кто был на НП, драться до последнего патрона и гранаты.
И вдруг фашистские танки сбавили ход, остановились и начали пятиться назад. Орудия артдивизиона под командованием капитана Коськина продолжали вести по ним огонь. К месту боя выдвигалась из нашего второго эшелона рота танков КВ. Перед этой грозной силой гитлеровцы не устояли, откатились.
Прибывший комиссар корпуса не стал собирать, строить людей, чтобы объявить благодарность капитану Коськину — не та обстановка после только что утихшего орудийного грома, — полковой комиссар обнял и расцеловал храброго противотанкиста. Обступили его и наши танкисты, пожимали ему руку, тискали его в объятиях. Всё смотрели, как на признанного героя, на капитана с пшеничным чубом. Волнующие минуты! И как они много значат, как дороги фронтовику! Пожалуй, не меньше награды, которая после соответствующего представления лишь со временем придет к нему.
Капитан Коськин со своим артиллерийским дивизионом впоследствии еще не раз сражался бок о бок с нашими танкистами, прошел вместе с нами через огонь Сталинградской битвы. В одном из последующих боев он погиб. К таким, как он, больше всего относятся слова, которыми говорят обо всех погибших воинах: «Пал смертью храбрых».
Брянский фронт в те летние жаркие дни «колыхался», как образно и довольно-таки метко характеризовали создавшееся положение штабные командиры. Если сравнить, скажем, вчерашнюю и сегодняшнюю обстановку, нанесенную на карту, то видно, что линия фронта и впрямь «колышется» — перемещается то на восток, то на запад. [63]
В результате напористых действий, эффективных атак, предпринятых одна за другой, две наши бригады вырвались далеко вперед по направлению к Землянску. Их соседи по фронту — слева танковая, справа мотострелковая бригады — продвинуться не смогли. Гитлеровцы этим не замедлили воспользоваться и усилиями с обоих флангов стали «затягивать» широкий разрыв, образовавшийся между флангами соединений. Обходными путями и прямыми бросками сюда проникали фашистские подразделения, наскоро закреплялись. Наши машины и пешие группы пока что ходили по проходу туда и обратно, без стычек с противником, но было ясно, что гитлеровцы попытаются закрыть проход накрепко, а это уж будет для двух наших бригад не чем иным, как окружением. Не столь плотным и опасным, правда, разорвать его таранным ударом можно в любую минуту, но все же...
Генерал А. И. Лизюков, комиссар корпуса полковой комиссар Л. И. Ассоров склонились над картой. То, что происходило сейчас на направлении Землянска, предвещало дальнейшее развитие обстановки не в нашу пользу. Высшие командные инстанции тоже сосредоточили внимание на этом участке — то и дело звонил телефон прямой связи со штабом фронта.
На НП царила напряженная атмосфера. Все ждали решающего слова генерала А. И. Лизюкова, пристально вглядывавшегося в карту. Александр Ильич только недавно вернулся к своей должности комкора. Несколько раньше он был назначен командующим вновь сформированной 5-й танковой армией. Она находилась некоторое время на орловском направлении, затем ее передислоцировали на Воронежский фронт. Надо заметить, своей роли наспех сформированное объединение не сыграло. Недостаточно сколоченный штаб не сумел решить сложные оперативные вопросы. По решению Ставки армия была реорганизована. Лизюков вновь стал командовать нашим корпусом.
То, что случилось с Александром Ильичом под Землянском, произошло на моих глазах, именно в тот период, когда генерал вновь принял командование 2-м танковым корпусом.
Зазвонил телефон прямой связи.
— Товарищ генерал, — доложил связист, — на проводе командующий.
Лизюков подошел к аппарату, взял трубку — все это неторопливо и спокойно.
Штабники, находившиеся здесь же, разом притихли, [64] кое-кто даже дыхание затаил. Нам было известно, что фронтом с недавнего времени командует генерал-полковник К. К. Рокоссовский, в то время уже видный советский военачальник.
По всему тому, что говорил А. И. Лизюков, то с официальной четкостью, то с доверительной теплотой, можно было представить и содержание диалога и догадаться, что оба его участника — давние товарищи, возможно, близкие друзья.
— Докладываю о положении вырвавшихся вперед бригад, товарищ командующий... — говорил вначале Лизюков.
После нескольких вопросов и ответов уже так: — Все от меня зависящее сделаю, Константин Константинович. Я же понимаю. Спасибо за совет. А перед тем, как положить трубку, опять:
— Товарищ командующий фронтом, все будет выполнено!
После разговора А. И. Лизюков присел в сторонке, задумался. Встал с выражением решимости на лице, приказал связать его по радио с командиром 26-й бригады. Слушая доклад, комкор все больше мрачнел.
— Что ты петляешь, Бурдов! — зашумел он, раздраженный чем-то. — Я догадываюсь... Я знаю, что у вас там происходит. Вот приеду сейчас, сам посмотрю и разберусь... Ивановский, остаетесь здесь, — приказал генерал мне. — Следите за обстановкой и держите связь. Скоро на НП прибудет начальник штаба.
— Есть, товарищ генерал.
А. И. Лизюков сел в танк, и машина на большой скорости пошла вперед.
Решил побывать на месте и комиссар корпуса полковой комиссар Л. И. Ассоров, тоже на танке КВ.
Смотрел я вслед двум удалявшимся мощным машинам и почему-то ощущал на душе необъяснимую тревогу.
Наши разведчики видели, как оба танка, двигавшиеся рассредоточение, вошли в разрыв, теперь уже контролируемый противником.
С танком генерала периодически поддерживалась радиосвязь. Но вдруг она пропала. На долгие и настойчивые запросы наших радистов — ни слова.
Заволновались мы на НП. Наступил вечер. Начштаба доложил по телефону о случившемся лично генерал-полковнику К. К. Рокоссовскому. Я предложил немедленно организовать поиск и, получив «добро», быстро снарядил [65] на задание две группы пеших разведчиков. Они ушли в ночь.
Нашим бригадам, действовавшим под Землянском в окружении, было приказано с рассветом нанести удар с тыла по подразделениям противника, закрепившимся в создавшемся разрыве. Танки предприняли энергичный маневр, с ходу прорвали наспех сооруженную вражескую оборону уже в обратном направлении. Вместе с танковой бригадой вернулась одна разведгруппа, которая еще ночью вышла в ее расположение. Танка генерала и вообще каких-либо следов разведчики не обнаружили. Вторая разведгруппа не подавала о себе никаких известий в течение суток. Наконец вернулась. Разведчики принесли планшетку с картой и вещевую книжку А. И. Лизюкова. Доложили, что обшарили местность метр за метром — потому и были в поиске так долго, — ничего больше, что могло бы хоть как-то прояснить случившееся, не обнаружили. А танк видели: подбитый, обгоревший, но следов экипажа никаких. Планшетка и вещкнижка, кстати, были найдены далеко от того места, где стоял сожженный танк.
Выводы по этим сведениям делать было трудно.
Одна за другой вели поиск еще две группы наших разведчиков. Искали долго, настойчиво, но больше никаких следов не обнаружили. Разведчики возвращались в подавленном настроении, у нас оно было не лучше. В гибели генерала мы больше не сомневались.
Много лет спустя было документально подтверждено, что именно вблизи деревни Медвежье погиб Герой Советского Союза генерал-майор Александр Ильич Лизюков. Нашелся и свидетель, помогший расшифровать этот трагический случай войны. Когда КВ был поврежден, генерал А. И. Лизюков вместе с экипажем покинул танк и был убит осколком разорвавшегося вблизи снаряда. Одетого в комбинезон без погон, в солдатских сапогах, с обезображенным лицом, его не опознали и похоронили вместе с другими найденными на поле боя солдатами в братской могиле.
В Гомеле есть улица имени Братьев Лизюковых. В трудовой, патриотической семье, жившей в этом белорусском городе, были воспитаны три отважных воина. Генерал-майор Александр Ильич Лизюков стал Героем Советского Союза в начале войны. Этого высокого звания был удостоен и полковник Петр Ильич Лизюков, командир истребительной противотанковой бригады, тоже павший смертью храбрых. Отдал жизнь за Родину и третий брат — Евгений [66] Ильич Лизюков, командовавший отрядом Минского партизанского соединения. Люди свято чтят их имена.
В ходе июльских боев, затяжных, изнурительных и не всегда результативных, требовалось искать пути и способы разгрома противника, анализировать, принимать меры, чтобы улучшить организацию боевых действий.
Одним из выводов старших начальников был тот, что перед наступлением мы слабо подавляем огневые точки противника. В частях танкового корпуса тех времен и средств особых не было для такого надежного подавления, но на это скидки не делалось. Не принималось во внимание и то, что времени на подготовку к наступательным действиям нам отводили крайне мало. Очень слабой была поддержка боевых действий бригад нашей авиацией и их прикрытие от ударов авиации противника.
Я считал, как ни горько в этом было признаться, что огневые средства противника мы, во-первых, не полностью разведывали, а во-вторых, недостаточно их подавляли. Слушал нелицеприятные речи начальников по телефону и при личных встречах, думал, как улучшить дело. Обстоятельно поговорил на этот счет с командирами разведотдела майорами И. Печкаревым и С. Болдыревым, более четко определил их задачи, еще больше уделил внимания разведбату, начальникам разведки в бригадах, добивался нужной постановки разведки по всем направлениям. А суть ее не в отдельных, пусть даже блестяще проведенных поисках, не в подвигах разведчиков, а в надежной, всеобъемлющей системе работы по изучению противника, его сильных и слабых сторон. Профессиональные качества разведчиков требовалось привить всем командирам, штабам, политработникам, красноармейцам.
— Разведка и еще раз разведка!.. — повторял я слова, крепко засевшие в голове.
Мой товарищ начоперотдела корпуса подполковник Л. Пупко, подслушав у меня эту фразу, видимо, не впервые, спросил:
— Ты что все лозунги провозглашаешь?
— Это не лозунг, — ответил я. — Это формула.
Вскоре после гибели А. И. Лизюкова командование корпусом временно принял человек, которого никто из наших фронтовиков не знал. Стиль его работы с командирами [67] штаба показался тоже каким-то непривычным. В первой беседе со мной он несколько раз повторил, что надо будет на направлении предстоящих действий лучше и глубже разведать огневые средства противника. Каких-либо конкретных указаний не дал, советов не высказал.
Перед вечером выехали мы на рекогносцировку местности. Командир долго разглядывал передний край в свой большой трофейный бинокль и вдруг ставит мне такую задачу:
— Мы будем вести наблюдение вон оттуда... — Он кивнул на высокую скирду соломы. — А вы, Ивановский, возьмите «виллис» и поезжайте по полю. Противник откроет по вас огонь, мы и засечем кое-что.
«Ничего себе задание... — подумал я изумленно. — Что-то вроде движущейся мишени для немецких огневиков». Мрачновато бросил положенное «есть» и сел в приземистую, юркую машину.
Комкор с помощниками взобрался на скирду. Я повел «виллис» вдоль переднего края, прикрываясь кустами лишь кое-где, — ехал почти на виду у гитлеровцев. Те сейчас жо заметили, открыли огонь из разных видов оружия, но почему-то не по мне, а по... скирде. Около нее ложились мины, ее секли пулеметные очереди. Как ориентировались немцы, не знаю. Может быть, обнаружили большое начальство на скирде по сверканию в лучах солнца нарядного бинокля. Вижу, скатываются все со скирды кубарем один за другим, машут и кричат мне:
— Давай скорее машину сюда, эвакуироваться надо!
— Лучше вы ко мне... — показываю им жестами. — Здесь хоть ничего не рвется.
Вскоре командиром 2-го танкового корпуса был назначен А. Г. Кравченко. Звание генерала ему было присвоено недавно. Генеральскую форму шить было негде и некогда. Снял он свои шпалы и на те же петлицы прикрепил звезды. В боевой обстановке, да еще не весьма благоприятной, как-то не замечалось такое несоответствие. Главное — с первых шагов и решений нового командира все увидели в нем человека разумного и боевого.
Можно понять и мои чувства, когда в новоназначенном командире корпуса я узнал бывшего преподавателя тактики Саратовского танкового училища, нашего уважаемого Андрея Григорьевича. Его имя в танковых войсках было широко известно. Он участвовал в боях гражданской войны, сражался на Халхин-Голе, на Карельском перешейке. Знаток военного дела, эрудит, добряк душой, с непреклонным [68] характером — таким запомнился он нам, курсантам, в училище. Здесь, на фронте, А. Г. Кравченко проявил себя грамотным и мужественным командиром соединения, строгим и заботливым начальником, главой воинского коллектива.
Положение на Брянском фронте, в частности на нашем направлении, несколько стабилизировалось. 2-му танковому корпусу было приказано сдать занимаемые позиции стрелковым дивизиям и выйти в резерв фронта. Пехота тут же начала обустраиваться, по-хозяйски зарываться в землю, понимая, что держаться здесь придется долго, может, и зимовать. Нас же, танкистов, видимо, собрались перебросить на другое направление. Куда — никто не знал. Ждали приказа. И вот просочилось по «солдатскому телеграфу»: Сталинград.
Бригады одна за другой грузились в эшелоны и направлялись на юго-восток, к волжскому городу, сражению за который предстояло сыграть величайшую роль в истории Отечественной войны.