Врага можно и надо бить

К месту формирования моей части, в бывшие военные лагеря, я добрался только поздним вечером, заниматься мною сразу не нашлось кому, и дежурный в штабе, сделав отметку о прибытии, предложил устраиваться на ночлег — утро вечера мудренее. На дворе похолодало, моросил осенний дождь. Побродив по лагерю, зашел в какое-то строение барачного типа. Там спали вповалку командиры, и я, расстелив шинель, подоткнув соломки под голову, последовал их примеру. Заснуть, однако, долго не мог. То в одном, то в другом углу раздавались бессвязные фразы спросонья, двое или трое храпунов состязались в громкости и долготе звуков. Это меня не беспокоило. За годы курсантской жизни, [24] строевой службы, в период боевых действий давно привычными стали ночевки в помещениях или палатках, набитых битком людьми. Не спалось от другого — от дум.

Вначале вспомнил, как почти по тревоге уезжал из академии, вспомнил с добродушной усмешкой. Получив тогда в отделе кадров предписание, забежал в общежитие, чтобы наскоро собрать чемодан — через полчаса отправлялась попутная машина. Вошел в комнату и увидел на столе ворох моих вещей. А на видном месте была записка с двумя строчками размашистого почерка Газукина: «Прощай, друг! Уехал на фронт. Извини за чемодан. Саша». Вот так, значит... Сосед по койке, лучший друг ограбил средь бела дня — взял мой чемодан, поскольку своего не оказалось, и уехал. Хорошо, что другой сокурсник выручил, ссудил спой чемодан, а то хоть связывай ворох пожитков веревкой да через плечо. Эх, Сашка... Славный парень и танкист лихой, где ты сейчас?

Воспоминания о Сашкиной манере действовать напрямик, о «пожарных» сборах в общежитии отодвинулись, постепенно растаяли — не они гнали сон от меня. Тревожило то главное и кровное, что было у всех советских людей о умах и сердцах — тяжелое положение на фронтах в первые месяцы войны. Вероломные, бандитские удары на зорьке воскресного дня по приграничным районам и западным нашим городам — это, выражаясь по-военному, фактор внезапности. Он мог обусловить на первых порах и неудачные ответные действия, и какую-то неразбериху на отдельных участках, и даже очаговую панику. Ведь трудно сразу драться в полную силу, когда неожиданно наносят удар в спину. Но сама война, навязанная нам гитлеровской Германией, такой уж полной внезапностью, наверное, не была. Вспомнить, как рассуждали на этот счет в военных кругах, у нас в академии. Очевидно же, имели какую-то информацию о назревающей опасности и в самых высоких инстанциях. Если да, то почему не принимались должные меры? А с другой стороны, откуда тебе, новоиспеченному капитану, известно, что не принимались? Возможно, было сделано многое, да но все — сил и средств не хватало. «Почему? — криком кричала душа. — Почему сегодня фронт не на границе, а почти под Москвой?» И хотелось одного, о чем я думал без малейшей бравады, хотелось поскорее на передовую, чтобы встретиться с врагом в бою. Коль придется погибнуть, знать, такова судьба. Но Родину мы, военные люди, должны отстоять. Нас учили и готовили для этого.

Утром в числе первых я доложил о прибытии старшему [25] начальнику, занимавшемуся формированием, пожилому подполковнику.

— Начальником штаба части назначены, товарищ капитан? — вроде бы уточнил он, всматриваясь в мои документы и не поднимая глаз на меня самого. — Ясно. Так и запишем. Хотя формируем теперь уже не бригаду, как предполагалось, и даже не полк, как в вашем предписании указано, а отдельный танковый батальон.

— Почему батальон? — спросил я машинально.

Он затянулся табачным дымом, прежде чем ответить.

— Танков мало, — сказал угрюмо. — Не хватает танков... — Вернул мне документы: — Приступайте к делу, начальник штаба отдельного батальона.

— Есть! — ответил я, не задавая больше вопросов.

И включился в работу, которой у начальника штаба в период формирования части, как говорится, по горло. Тем более что и самого штаба как организующего ядра пока еще тоже но существовало. Надо было принимать личный состав, изучать командирские кадры, заниматься укомплектованием подразделений, организовать службу нарядов, решать множество вопросов, связанных с питанием и обмундированием людей. Сроки по-военному предельно сжатые, а ресурсы, опять же по-военному, крайне урезанные.

Комбат майор В. П. Шипицын, видя и понимая ситуацию, сказал ободряюще и вместе с тем требовательно:

— Думай, действуй, выкручивайся, начальник штаба. Наводи в части военный порядок.

В заботах и трудах (от темна до темна на ногах, по нескольку часов сна-полузабытья) прошла неделя.

В октябре подоспела очередная партия уральских танков — Урал-батюшка ковал и ковал оружие для фронта. Мы приняли свой комплект боевых машин, присоединили платформы с ними к нашему железнодорожному эшелону и после непродолжительной поездки разгрузились на станции Одинцово. Своим ходом перегнали танки в район Кубинки. Большую и сложную работу по обкатке новых машин экипажи проделали без единой поломки и заминки, личный состав трудился не жалея сил, командиры толково распоряжались. Я с удовлетворением подумал, что в батальоне уже чувствуется «военный порядок», не зря мы старались там, в пункте формирования. Но тут же и подавил в себе несколько горделивое чувство: рано делать какие-то выводы, поглядим, как покажут себя танкисты в предстоящих боях.

Комбат послал меня в штаб армии для выяснения обстановки. [26] Я получил указания, нужную информацию и вскоре доложил своему командиру:

— Поступаем в распоряжение 82-й стрелковой дивизии, которой командует генерал-майор Николай Иванович Орлов, начальник штаба полковник Василий Петрович Тоньшин. Дивизия в составе 5-й армии Западного фронта. Командарм — генерал-лейтенант Говоров Леонид Александрович.

— Ясно... — молвил комбат. — А дивизия, между прочим, откуда и какая?

— Только что из Монголии. С боевым опытом.

И мы, хорошенько заправив обмундирование, махнув бархоткой по сапогам, пошли представляться командованию дивизии. Танкисты ведь идут к пехоте, не кто-нибудь — внешний вид должен быть образцовым.

* * *

От Москвы до фронта в те дни было рукой подать. Протолкнул маневровый паровозик наш эшелон с танками, прошли маршем несколько десятков километров — вот мы и в лесу прифронтовом. Батальон сосредоточился в молодом ельнике. Столь же быстро и просто перестроились на боевой лад: вчера были для нас мирные дни — сегодня война. Этой перестройке в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что почти все наши командиры и политработники имели за плечами боевой опыт, умели работать с личным составом в сложной обстановке. Именно такими были командир батальона майор Василий Павлович Шипицын, батальонный комиссар Алексей Фролович Козинский, замкомбат капитан Максим Кириллович Купернюк, командир роты тяжелых танков КВ Герой Советского Союза капитан Петр Фомич Юрченко, другие товарищи. Юрченко тоже участвовал в боях с финнами и удостоился Золотой Звезды за участие в прорыве линии Маннергейма.

Удача, счастье боевое, пути-дороги военные... У каждого они свои. Я знавал солдат, которые на передовой да под огнем всю войну прошли, и командиров, в том числе генеральского звания, которым суждено было погибнуть в первых же боях.

Серым холодным утром, под моросящим дождем, стояли наши танки в ельнике, когда противник предпринял сильный артналет. Немецкие орудия и минометы били по площадям, с этакой рабочей методичностью, с последовательным переносом огня. Во время артналета погиб майор В. П. Шипицын. Командование по долгу службы взял на себя капитан М. К. Купернюк. [27]

Обстановка, внимательно изученная в штабе дивизии, представлялась мне четко. От того, как она будет изменяться, зависит и характер задачи нашего батальона. Оборона Подмосковья проходила, в частности, через рабочий поселок Дорохово. Здесь противник проявлял особый интерес к Минской автостраде и Можайскому шоссе, в которых, по-видимому, немцы видели магистральные пути на Москву. 23 октября враг двинул в бой на этом направлении около 50 танков и крупные силы пехоты. Оборонявшие Дорохово части 50-й стрелковой дивизии вынуждены были оставить поселок. Гитлеровцы сосредоточили ударные силы западнее Кубинки, намереваясь взять и ее, чтобы далее наступать на Москву. В этой тяжелой для 5-й армии обстановке генерал-лейтенант Л. А. Говоров решил ввести в бой свежую 82-ю мотострелковую дивизию и, отказавшись от своего резерва, усилил ее 27-м отдельным танковым батальоном.

Наиболее танкоопасный участок — у деревни Ляхово, где почти сходятся, а затем параллельно идут к Москве Минская автострада и Можайское шоссе. Именно здесь надлежало вступить в боевые действия 27-му отдельному танковому батальону. Поставленную задачу надо выполнять. Но как — требовалось хорошенько подумать, учитывая то, что на этом самом участке у противника танковых сил куда больше.

Капитан Купернюк, батальонный комиссар Козинский и я, советуясь, еще раз уяснили обстановку, изучили по карте. Решили вызвать и командиров рот, послушать их мнение.

Командир роты тяжелых танков КВ капитан Юрченко, склонившись над картой, будто бы вслух рассуждая, говорил:

— Сил у нас, конечно, мало. Во встречном бою на победу рассчитывать трудно — в поле весь твой боевой порядок на виду. А вот если организовать танковую засаду, можно здорово дать фрицам по мозгам...

— По-моему, дело говорит наш Петр Фомич, — заметил комиссар.

Я тоже поддержал предложение ротного.

— Хорошо, — согласился комбат. — Только давайте конкретнее уясним, как и где организовать засаду, какие силы иметь в глубине, после чего я смогу доложить комдиву.

Вновь назначенный командир, понятно, рассчитывал на нашу помощь, видя в нас подготовленных, боевых офицеров. И когда он попросил капитана Юрченко еще раз доложить [28] свои соображения, тот встал, сверкнув Золотой Звездой на груди, сказал:

— Действуя способом засады на танкоопасном направлении, батальон в состоянии противостоять превосходящим силам противника и нанести ему серьезный урон.

— Так... Согласен, — подтвердил комбат.

Я счел необходимым подчеркнуть, на мой взгляд, важное условие:

— Засаду необходимо расположить как можно ближе к магистральному шоссе. Хотя бы вот здесь, товарищ командир, — показал я точку на карте. — Лес тут подступает к автостраде вплотную. Танки надо эшелонировать по глубине и хорошо замаскировать. Жизненно важно соблюдать скрытность засады.

— Жизненно важно! Точно сформулировано, — отозвался батальонный комиссар Козинский.

Командир 82-й мотострелковой дивизии генерал-майор Н. И. Орлов, выслушав доклад капитана Купернюка, одобрил наш план. Утвердил его и тут же распорядился усилить танковую засаду ротой автоматчиков 210-го стрелкового полка, а для поддержки выделить артиллерийскую батарею.

Ночью танки выдвинулись к месту засады. Боевые машины были окопаны и замаскированы в каких-нибудь двухстах метрах от Минской автострады. Артиллеристы устроили НП на ветвях высокой сосны, заняли удобные, скрытые позиции автоматчики.

Затишья на нашем участке не было ни минуты. Противник вел орудийный и минометный обстрел по площадям. Разрывы приближались к месту засады, и вот уж вздыбилась земля между танками. За броней танкисты чувствовали себя надежно, пехотинцам же в окопчиках крепко доставалось. Над нами появилась группа бомбардировщиков «Юнкерс-87». Бесконечно крутили они свою смертоносную карусель: один выходил из атаки, другой заходил, надсадно завывали включенные на пикировании сирены. Грохот, огонь, столбы дыма и пыли. Крики и стоны раненых.

Неужели обнаружили засаду?

Бомбили и обстреливали долго. Потом как-то внезапно наступила тишина. Можно было подумать, что снаряды у немцев кончились. Мы понимали, что это зловещая тишина.

— Внимание! Усилить наблюдение! — последовала команда по радио.

И своевременно. Послышались шум, треск, на Минской автостраде показалась колонна мотоциклистов и бронетранспортеров [29] с пехотой. Явно разведка. И попытка вызвать огонь с нашей стороны, чтобы обнаружить нас.

Капитан Купернюк приказал:

— Пропустить.

Его команду продублировали артиллеристам и автоматчикам.

Мотоциклисты и солдаты мотопехоты проследовали мимо наших наведенных стволов, не подозревая, что почти каждый из них — на прицеле. А у наших огневиков нервы оказались крепкими, ни один ничем себя не обнаружил.

Колонна прошла несколько сот метров по автостраде и вернулась назад.

Над деревней Ляхово описал несколько кругов и ушел на запад разведывательный самолет «Фокке-Вульф-189», прозванный нашими бойцами «рамой».

И опять все затихло.

Двадцать, тридцать, сорок минут тягучей, изнурительной тишины. А потом послышался мощный гул. Большая вражеская колонна, готовая ежеминутно развернуться в боевой порядок, двигалась по автостраде — около 30 танков, десяток грузовиков с автоматчиками.

Капитан Юрченко, прильнув к прицелу, передал по радио политруку роты Бойкову:

— Мой — головной, твой — замыкающий. Голос ротного прозвучал хрипло.

— Понял... — почти шепотом отозвался Бойков.

Еще несколько мгновений выдержки, когда слезятся глаза от напряжения и трудно сохранить недвижимыми пальцы на педали спуска.

Наконец-то:

— Огонь!!!

Прогремели выстрелы танкистов и артиллеристов. Почти одновременно запылали передний и замыкающий танки. Артиллеристы били по другим машинам колонны, автоматчики расстреливали спешившихся и бросившихся врассыпную гитлеровцев.

Автострада оказалась закупоренной.

Тяжелые танки КВ роты капитана Юрченко вышли из капониров и, маневрируя, вели огонь с коротких остановок. Цели были настолько близко, что почти каждый снаряд — прямое попадание.

Ни одна вражеская машина не прошла по Минской автостраде. [30]

В своем боевом донесении (оно поныне хранится и архиве) мы с комбатом писали:

«В районе д. Ляхово уничтожено до 20 танков. Все атаки противника отбиты. Три уничтоженных танка на счету политрука роты А. Бойкова.

Командир 27 ОТБ майор М. Купернюк.

Начальник штаба капитан Е. Ивановский».

Налицо был явный успех. Батальон выдержал испытание.

Главный же результат этого скоротечного боя выражался, пожалуй, не столько числом подбитых и уничтоженных вражеских танков, сколько моральным подъемом, который охватил личный состав батальона. Всюду, где собирались танкисты — у подоспевшей полевой кухни, на лесной опушке у машины с боеприпасами, — можно было услышать одну и ту же фразу: «Оказывается, можно их бить!»

Наш комиссар Козинский, беседуя с танкистами после бон, сказал:

— Отступать больше нельзя. Надо бить врага!

Да, выход из трудного, может быть самого опасного, положения войны, был один-единственный: бить врага, вырывать у него инициативу. И такой перелом в морально-боевом состоянии воинского коллектива наверняка происходил повсюду, где гремели подмосковные схватки с врагом. Танковый бой под Ляхово явился эпизодом большого поворота событий в войне, который назревал под Москвой поздней осенью 1941 года. Слова политрука В. Клочкова, прозвучавшие на позициях Волоколамского шоссе: «Отступать дальше некуда — позади Москва», выражали настрой и решимость тысяч воинов.

* * *

Батальон выдвигался на новый рубеж ночью. Стальные громадины КВ проходили небольшой маршрут по одному, чтобы не демаскировать себя, легкие танки — короткими, в несколько машин, колоннами. Экипажи наблюдали на холме скопище печных труб, сизое облако над ними. Еще каких-нибудь час-полтора назад здесь глядела на мир ясными окнами подмосковная деревня Крутицы. Фашистские бомбардировщики и пушки разрушили ее до основания. Совершенно без нужды — в деревеньке-то не было ни одного советского солдата. Вот что такое воинствующий фашизм! Его человеконенавистнические устремления не нуждались [31] в словесных характеристиках. Наши бойцы все видели своими глазами, все доходило до их сознания и сердец. И рождались чувства, сопутствующие бойцу-патриоту на войне: светлая, как солнышко, любовь к родной земле и ее добрым людям, пахарям и рабочим, оправданная, лютая ненависть к врагам, варварам и душегубам.

На рубеже новой засады все — и красноармейцы, и командиры — взялись за лопаты: требовалось в короткое время выполнить большую, сверх всяких норм, работу землекопов. К полуночи танки стояли в капонирах.

Прикрываясь полами курток, танкисты покуривали. На ладонях у нас взбухли кроваво-водянистые мозоли.

Пронесся слух, что в частях сейчас командующий 5-й армией генерал-лейтенант Л. А. Говоров.

— Может, и к нам заглянет, — сказал Козинский.

Подумалось: а почему бы и нет — воюем вроде не хуже других.

Не знали, конечно, что наше донесение об уничтоженных из засады двух десятках фашистских танков ему доложили лично, что он вначале не поверил, а потом пожелал непременно встретиться с такими боевыми танкистами.

25 октября в частях, оборонявших рубежи Подмосковья, проходили патриотические митинги. Обсуждалось открытое письмо рабочих Выборгского района Ленинграда и ответ на него москвичей.

«От победы у стен Москвы зависит жизнь Ленинграда и ленинградцев...» — говорилось в письме рабочих.

Чеканились, будто продиктованные массами бойцов, слова ответного письма:

«За нами, за нашими боевыми позициями — родная Москва, город Ленина и вся необъятная Советская страна. Мы клянемся до последнего дыхания защищать нашу родную землю, наши Москву и Ленинград, бороться до полной победы над врагами».

Бойцы и командиры сжимали оружие, слушая эти слова. Выступали на митингах немногие. Говорили очень кратко, без какой-либо подготовки, но как горячо воспринимались их немногословные речи. Наша единодушная поддержка письма выражалась боевыми делами: мы стойко обороняли священные рубежи.

26 октября утром генерал-лейтенант Л. А. Говоров прибыл в 82-ю мотострелковую дивизию. Выслушал доклад командира дивизии генерала Н. И. Орлова, изучил вместе с командирами штаба положение передовых частей. [32]

Как начальник штаба батальона, я находился на КП и поэтому докладывал генерал-лейтенанту о действиях наших танкистов. Они не только уничтожили фашистские танки, но и захватили вчера двух вражеских разведчиков, которые на допросе сообщили о больших потерях их танковых сил под Ляхово. Командарм, слушая, смотрел на меня доброжелательно, и я решился высказать мнение, что в данной обстановке действовать методом засад лучше, вернее.

— Действуете вы правильно, товарищ Ивановский, — заметил генерал-лейтенант. — Танками надо уничтожать вражеские танки.

Командующий объявил нам благодарность. Он побывал в батальоне, беседовал с танкистами. Мы отвечали на его вопросы, внимали его советам, видели его устало-серое лицо и думали, что у него сейчас на плечах тяжесть неимоверная, а ответственность еще большая.

5-я армия находилась на очень важном участке обороны Москвы. Обстановка здесь с каждым днем все более обострялась.

Командир 82-й мотострелковой дивизии вместе со своим штабом старался создать сильные противотанковые узлы обороны. Уделялось внимание укреплению стыков между соединениями. Правым нашим соседом была 50-я стрелковая дивизия, левым — 32-я стрелковая дивизия (ставшая впоследствии 29-й гвардейской и вписавшая в свою боевую историю немало славных страниц).

В ночь на 3 ноября бойцы-пехотинцы рыли окопы, ставили мины. Наши танкисты сооружали капониры, прикрывая боевые машины от осколков снарядов и бомб.

210-й стрелковый полк и наш 27-й отдельный танковый батальон удерживали рубеж западнее Кубинки, проходивший через села Полушкино, Крутицы, Ляхово.

С рассветом 3 ноября противник возобновил наступательные действия. Мощный артналет с переносом огня, частые штурмовки с воздуха, беспрерывные атаки танковых и пехотных подразделений.

На нас двигались более 15 танков, за ними — цепи эсэсовцев. С каждой минутой они приближались: 700 метров, 500, 400... Почему нет команды на отражение атаки? Нельзя же допустить гитлеровцев на бросок гранаты!

Взвилась красная ракета: сигнал открытия огня.

Лес, в котором затаились наши боевые машины с усилением, загрохотал. Огонь вели танки, артиллерийские расчеты, пулеметы, автоматчики. Командовавший подразделением легких танков младший лейтенант В. Суздалев вывел [33] свои машины на самую близкую дистанцию, почти в упор бил по противнику.

Четыре танка с крестами были охвачены черным дымом, остальные стали энергично маневрировать на поле, пытаясь уклониться от огня. Три фашистские машины круто взяли вправо, преодолели насыпь и вывалились на автомагистраль. Но здесь они напоролись на фугасы наших минеров. Не прошли.

Бой понемногу терял силу, динамику. Рубеж, на котором он полыхал несколько часов, оставался пока что неизменным, не сдвинулся ни на восток, ни на запад.

Общая картина боя, которую я очерчивал по памяти в по документам, содержала в себе много различных эпизодов. Не все они мне известны доподлинно, но некоторые запечатлелись накрепко, зримо.

Коротко хочу рассказать о боевых делах экипажа танка КВ, которым командовал Виктор Ермолин, потомственный челябинский рабочий. Кстати, весь его экипаж состоял из тракторозаводцев Челябинска: наводчик Владимир Ласауц, механик-водитель Николай Чунихин, радист-стрелок Степан Мельников.

Выдвинувшись по мелколесью на своей 50-тонной крепости вперед, Ермолин обнаружил на окраине деревни Хомяки немецкую противотанковую батарею. Увидел ее и Ласауц.

Коротко перемолвились, понимая друг друга с полуслова:

— Готовятся к бою...

— Хотят наших встретить огнем.

Связаться по радио с командиром роты не удалось, и Ермолин самостоятельно принял решение:

— Рванем наискосок по полю, навалимся на их позиции с фланга.

— Понял, командир, — бодро откликнулся механик-водитель Чунихин, включая скорость.

Двинулась, пошла, набирая ход, машина. Немцы развернули два орудия, открыли огонь, но поздно. КВ ворочался, топтался на огневой позиции гитлеровских артиллеристов, давил гусеницами орудия и прислугу — ну, право же, как мамонт (немцы так его и называли — мамонт).

Ермолин открыл путь всему батальону. Из засады танки рванулись в атаку. В считанные минуты были разгромлены силы гитлеровцев, сосредоточенные в Хомяках.

В бою КВ Ермолина был поврежден. Всю ночь он маячил [34] на ничейной земле. Экипаж сумел устранить неисправность. Ермолин доложил по радио:

— «Вылечились». Идем к своим.

Ротный ответил:

— Не торопитесь. Встретимся с вами там же.

Но контратака подразделения, которую имел в виду ротный, несколько задержалась. Танк Ермолина еще одну ночь находился перед позициями гитлеровцев. Те, возможно, думали, что в груде металла больше нет жизни.

Утром я подъехал на легком танке к нашему КВ, постучал гаечным ключом по броне:

— Живые кто есть?

— Есть, есть! — послышалось в ответ. — Все живы.

— А чего же торчите здесь, на виду у немцев?

— Да горючего почти нет.

— До леса сможете дотянуться?

— Так точно.

— Давайте. В лесу, вон у той дороги — заправщики.

Танк громыхнул двигателем и двинулся к опушке леса. Первая половина дня прошла относительно спокойно, если не считать артиллерийской перестрелки.

Потом на большой высоте появилась зудящая, ненавистная всем нам «рама». Знали мы, что вслед за ней пойдут бомбардировщики. И точно: прогудели над передовой две группы «юнкерсов», сбросили бомбы в некотором отдалении. Пришли и «лаптежники» — так называли вражеских пикировщиков с неубирающимся шасси — Ю-87. Но что это? Сбрасывали они на сей раз не бомбы, а пустые железные бочки. Падая, набирая скорость, бочки издавали воющий звук — как стая шакалов.

— Психической бомбежкой хочет взять немец, — проговорил находившийся со мной рядом радист. — Не возьмешь!

«Взыграла» вражеская артиллерия. Не жалея снарядов, били и били гитлеровцы по площадям.

Все признаки затеваемой атаки налицо. Но ее не последовало. Вместо того увидели мы в стереотрубы и бинокли, как со стороны Хомяков по автостраде движется большая толпа людей — человек двести. Во, придумали, изверги! Впереди гонят деревенских жителей — женщин, детей, стариков, а за ними идут эсэсовские подразделения.

Я поставил задачу Суздалеву, Ермолину, командирам других машин, которые оказались поблизости: скрытно выйти лесом к автостраде, отсечь от толпы советских людей фашистские подразделения и огнем, гусеницами уничтожить их, раздавить! [35]

Ермолин скомандовал механику-водителю:

— Вперед, Коля, газуй!

В несколько секунд танк Ермолина очутился на шоссе, отгораживая своей массой наших людей от гитлеровцев. Заскрежетал гусеницами, разворачиваясь на асфальте, застучал пулеметными очередями. Гитлеровские артиллеристы открыли огонь по танку, не особенно осторожничая со своими солдатами, находившимися там же. Разрывы вскинулись впереди и сзади — вилка. Снарядом разбило левую гусеницу, и КВ, круто развернувшись, замер.

Несколько часов стоял у дороги закопченный в бою танк. С виду безлюдный. Экипаж, однако, был жив и принимал все меры к спасению боевой машины. Когда стало темнеть и бой затих, хлопцы намотали портянки на кувалду (и сообразили же!), почти бесшумно подтянули, состыковали гусеницу. С рассветом своим ходом направились в лес. Но не дошли. Остановил их командир стрелкового батальона, выдвигавшегося к населенному пункту.

— Видите, левее Хомяков — отдельный дом? В нем пулеметное гнездо, — прохрипел капитан с перебинтованной головой. — Не дают проходу, сволочи. Ударьте по нему, танкисты!

— Мы бы с удовольствием, да снарядов нет, — вздохнул Ермолин.

— Тогда, может, броней стукнете домик-то? В глазах капитана было столько надежды!

— Сейчас, — бросил Ермолин, скрываясь в башне.

Он скомандовал: «Вперед! Направление отдельно стоящий дом — таранить!» И устремился КВ, набирая скорость, вперед.

Деревенский дом рухнул под ударом брони тяжелого танка. Обвалившаяся кровля похоронила пулеметное гнездо фашистов.

Гитлеровцы сразу же после этого открыли огонь по танку из многих орудий. Танк был сильно поврежден. Погибли все члены экипажа, чудом остался в живых только командир машины Виктор Ермолин.

Стрелковый батальон, на пути которого не стало вражеского пулеметного гнезда, успешно продвигался.

Боевое товарищество и взаимовыручка проявляются подчас вот так вроде бы неожиданно и чуть ли не случайно. Мог бы Виктор Ермолин и отмахнуться, не внять просьбе пехотного командира — ведь танк не имел боезапаса и топлива, шел на заправку, экипаж с честью выполнил поставленную ему задачу и, что называется, выдохся в предыдущем [36] бою. Да, могли развести руками танкисты и пояснить: нет силенок, безоружные мы. И никто бы не попрекнул их за это. Но сделали они иначе. Поступили не по установкам, а по зову сердца. По отрывистым словам, по запекшимся губам и яростному взгляду пехотного командира с перевязанной головой понял Ермолин, что не могут они, танкисты, просто не могут остаться в стороне, что по совести должны ввязаться в бой, бить врага броней. И двинули своим танком вперед. И пошли на подвиг и на смерть.

Ермолин, один оставшийся в живых, но весь израненный, долго потом отлеживался в госпиталях и в каждой медсестре «узнавал» женщину, которая шла в толпе гонимых по автостраде жителей подмосковного села Хомяки. И еще по ночам не спал он, бредил, повторяя имена своих боевых товарищей, членов экипажа, выкрикивая в серую больничную темноту: «Капитан, мы раздавили пулеметное гнездо, ты слышишь, капитан?!»

* * *

Резко похолодало. В первые ноябрьские дни, раньше обычного, выпал снег. Зима обещала быть суровой.

По радио и в газетах сообщили: 6 ноября в Москве состоялось торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. С докладом выступил И. В. Сталин. А на другой день стало известно, что 7 ноября, как всегда, на Красной площади в Москве состоялся парад войск.

Огромное моральное значение имели эти вести из Москвы. Политорганы, кстати, сделали все, чтобы сообщения о торжественном собрании и праздничном параде своевременно дошли в окопы, на огневые позиции, в районы сосредоточения резервных войск. Всюду, где только можно, были установлены радиоприемники и репродукторы, экстренными выпусками вышли армейская газета и дивизионные многотиражки, несли правдивое слово в красноармейские массы тысячи агитаторов.

А вскоре на передний край стали прибывать подразделения, принимавшие участие в параде. Пройдя по Красной площади, отсалютовав ленинскому Мавзолею, они совершили марш прямо на фронт. Какое в этом высокое мужество советских воинов-патриотов! Какое величие исторического момента!

У нас, фронтовиков, крепла уверенность, что Москву отстоим, что найдутся у нас силы превозмочь врага. [37]

По-своему были восприняты эти события противником. Получив, очевидно, крайне категорические установки, командование фашистских войск предприняло еще одну попытку крупного наступления. 16 ноября, перегруппировав силы, немцы повели новое наступление на Москву с флангов.

Две недели почти беспрерывно шли бои. Защитники Москвы стойко, мужественно, самоотверженно сдерживали бешеный натиск гитлеровских ударных соединений. Великое множество ратных подвигов было совершено красноармейцами, командирами и политработниками, московскими ополченцами. На подмосковных полях сражений проявился массовый героизм советских патриотов.

Разведка донесла, что фашистское командование выдвигает резервы на усиление мотопехотных дивизий СС, наступающих в направлении Кубинки. Командир 82-й мотострелковой дивизии вызвал майора Купернюка, батальонного комиссара Козинского и меня для постановки задачи. Прежде всего он выслушал нас, посоветовался. Потом приказал уничтожить выдвигающиеся вражеские резервы, заняв вместе с пехотой оборонительные рубежи.

Я попросил разрешения опять-таки устроить засаду.

— Где? — спросил генерал.

— В тылу противника, — ответил я.

— Вы все продумали, капитан?

— Так точно.

— Тогда доложите свой план.

Я подошел к развернутой на дощатом столе карте, показал точку, где глухой лесной массив вплотную подходил к автостраде.

— Опять Ляхово! Полюбилась она вам, эта деревушка, — шутливо пробормотал генерал.

Я постарался обосновать свою мысль: именно там, близ Ляхово, наша танковая засада может стать гибельной для выдвигающихся резервов врага. По тем коммуникациям фашистские колонны будут идти довольно беспечно. Разумеется, вся сложность в том, чтобы скрытно проникнуть в тыл противника, ничем не обнаружить себя до подхода вражеских колонн.

— Разумное решение, — сказал генерал. — Ну что же, командир батальона, разрешим ему использовать для этого три-четыре танка.

Утверждая план действий, генерал крепко пожал нам руки, ничего больше не сказав.

В те тяжелые и страшные дни, когда решались судьбы Москвы, Родины, всех советских людей и завоеваний народной [38] власти, в отношениях старших и младших командиров укоренилось, что ли, такое вот крепкое, бессловное рукопожатие — в нем и пожелание успеха, и чувство беспредельного доверия, и... на всякий случай братское прощание.

Выдалась безветренная погода, пушистый снег и тишина залегли в лесу. Когда падала засохшая шишка, мы нагибали головы — срабатывала фронтовая привычка. А потом побежали вдоль опушки игривые снежные вихри, явно к перемене погоды. И действительно, к вечеру разыгралась вьюга. Мы готовились к рейду во вражеский тыл. Зампотех батальона старший воентехник Григорий Морозовский, будучи не только «технократом», но и тактиком, придумал способ маскировки на ходу.

— Механикам-водителям надо подвязать к танкам хвощи сосен, метров по пять. Понятно для чего? — спросил он, собрав механиков.

— Ясно! — откликнулись те.

— Чтобы следы на снегу заметать, — добавил все же Морозовский.

Механики, стрелки-радисты, заряжающие побежали в лес валить сосны и ели. И вскоре у каждого танка было прикреплено сзади такое «помело».

Шли в тыл врага кружным путем. Вьюга не утихала. Сыпал снег. Позади колонны оставалась гладкая полоса. Если бы на нее кто наткнулся, то и не понял бы, что за полоса, к тому же снежок быстро все прикрывал пушистым слоем.

Колонну из трех танков вел командир роты КВ Герой Советского Союза капитан П. Юрченко. В намеченные места засады вышли скрытно. Танкисты замаскировали машины в сосняке, наметили ориентиры для стрельбы прямой наводкой.

Метель все разгуливала по полю, на дороге вырастали сугробы с дымящимися гребнями. Пойдут ли немцы в такую погоду, не устрашатся ли снежных заносов?

Отдаленный гул танка подтвердил, что фашисты все-таки пойдут, видно, очень нужен был их резерв наступающим частям.

Один-единственный танк, урча двигателем, двигался по шоссе. Подворачивал вправо-влево, щупал дорогу...

Юрченко предупредил по радио:

— Не стрелять.

Вслед за одиночным танком на некотором расстоянии пошли бронетранспортеры, грузовики с пехотой — несколько десятков. [39]

— По ведущему и замыкающему... — негромко скомандовал Юрченко, — огонь!

Верным своим приемом открыли огонь танкисты, закупоривая спереди и сзади колонну на шоссе. Ведущий немецкий бронетранспортер наполовину развернулся к обочине, запылал. Загорелся и замыкающий грузовик с пехотой.

Двадцатиминутный яростный, меткий огонь танкистов сокрушил вражескую колонну. Лишь несколько машин, тычась из стороны в сторону, пытались уйти, остальные грудились на шоссе и обочинах дымящимися обломками. Немногим гитлеровцам удалось спастись, всюду их настигали пулеметные очереди.

Еще один победный бой нашего отдельного танкового... Боевых успехов добивались и другие части, оборонявшие столицу, но в общем положение оставалось чрезвычайно сложным и опасным. Обстановка на том или ином участке часто и резко изменялась.

4 декабря в стык между 5-й армией и соседом слева прорвалась большая группа фашистских танков. Им удалось выйти в такой район области, где можно было воспользоваться широкими, наезженными трассами. Решительными действиями 82-й стрелковой дивизии и нашего 27-го отдельного танкового батальона, других частей удалось быстро закрыть прорванную вражескими танками брешь. Часть фашистских танков мы уничтожили, а остатки их группы развернулись и по тем же маршрутам, через позиции пехоты все-таки проскочили к своим.

5 декабря положение в полосе действий 5-й армии осложнилось крайне. Обескровленные подразделения и части, удерживавшие оборону, казалось, дрались из последних сил. По решению генерал-лейтенанта Л. А. Говорова в армии из числа добровольцев были сформированы штурмовые группы. Людям при этом говорилось открыто, что предстоит опасное боевое задание, с которого вернутся не все, но добровольцев находилось много. Ночью бойцы штурмовых групп в белых маскхалатах пробирались по-пластунски к вражеским окопам и забрасывали их гранатами. Встревоженные немцы выскакивали из блиндажей и землянок, заполняли окопы, мерзли час-другой, наконец, не выдержав больше, уползали назад, оставив в окопах лишь охранение. А тут опять незаметно, как призраки, появлялись наши храбрецы, и вновь гремели взрывы гранат. Так всю ночь.

Штурмовые группы наносили врагу немалый урон. Во-первых, изматывали силы его личного состава, а во-вторых, в фашистских войсках, как показывали взятые разведчиками [40] «языки», резко возросло количество обмороженных. Плохо были одеты немцы по русской зиме: в жиденьких шинеленках, в отвернутых на уши пилотках, в тонких сапогах... Не выдерживали ваших морозов.

Зимой, оно всем не сладко в поле, в окопах. Но мы-то были одеты куда лучше! Красноармейцы — в ватных телогрейках и штанах, в валенках, командиры — в овчинных полушубках, мы, танкисты, — в теплых зимних комбинезонах, в меховых танкошлемах.

А сколько посылок приходило на фронт с теплыми вещами — шерстяными варежками, носками, свитерами. Принимая все это, с волнением и горячей благодарностью думали бойцы о русских женщинах, добрых матерях и милых девушках, трудившихся по 10–12 часов на швейных производствах, коротавших ночи за вязанием. Примерит какой-нибудь крепыш парень шерстяные варежки, потом снимет и ткнется в них лицом, будто руки девичьи целует. А иной дядька постарше фуфайку вязаную сложит, спрячет за пазухой да и вытрет рукавом слезу, набежавшую... может, с мороза. Порой приходилось наблюдать исподволь такие мимолетные вспышки больших человеческих чувств. Советский тыл времен войны, особенно ее первого, неимоверно тяжелого периода, давал фронту не только оружие, боевую технику, продовольствие, но и такую вот человеческую щедрость дарил. Резервами да ресурсами крепок был тыл, а в первую голову — людьми нашими, советскими.

Последняя попытка гитлеровцев организовать большое наступление на Москву натолкнулась на самоотверженную нашу оборону. Битва под Москвой с каждым днем, с каждым часом приближала поражение фашистских захватчиков. Советские войска, усилившие боевую активность, наращивали удары по врагу. И настало время, когда наше контрнаступление под Москвой обрело широкий фронт.

Продвинулись вперед на своем правом фланге части и соединения 5-й армии.

Наш 27-й отдельный танковый батальон вел бои на весьма трудных участках. Не знаю, правда, был ли тогда, при обороне Москвы, хотя бы один километр фронта не трудным. Стремительные атаки, встречные бои, засады... Не обошлось без потерь. Погиб, как уже упоминалось, комбат майор В. П. Шипицын. Принявший командование майор М. К. Купернюк в одном из боев был ранен в глаз, и батальоном было приказано командовать мне. За время осенне-зимних боев в строю батальона не стало многих танкистов. Они пали смертью храбрых. [41]

Как командиру, мне отныне надо было решать многие вопросы вместе с комиссаром Козинским. Знал я его, конечно, и раньше — ведь в одном батальоне, — но, когда пришлось действовать рука об руку во главе воинского коллектива, мне открылось в этом человеке много нового. Он был постарше меня званием, годами, жизненным опытом и, хотя держался в рамках своих комиссарских обязанностей, мог кое-чему поучить, кое в чем помочь, что и старался делать доброжелательно и тактично.

Вечерами, когда устраивались по-полевому на ночлег, как-то «случайно» вдруг оказывался Алексей Фролович рядом. Заговорит о чем-нибудь интересном и важном, постарается отвлечь от тяжких дум — знал, что мои родные остались на территории, захваченной гитлеровцами, что никаких известий об их судьбе я не имею. И становилось легче, когда поговорит с тобой добрый, умный товарищ.

Занимаясь постоянно партполитработой в батальоне, он всегда был готов взять на себя что-нибудь еще. Осталось после боя на поле два подбитых танка. «Я подумаю, как их вытащить, — сказал Алексей Фролович. — У тебя, командир, других дел хватает». Пошел к артиллеристам, чтобы выпросить тягач. Пушкари поговорили, посочувствовали, но тягача не дали, опасаясь, видимо, как бы и тягач не остался там, где танки.

— Ну а лошадь хотя бы найдется? — спросил Алексей Фролович.

— Лошадка-то есть, — ответили артиллеристы. И стали подшучивать: — Неужто сосед задумал впрячь гнедую в танк?

— Дайте лошадь.

— Берите, товарищ батальонный комиссар.

Привел Козинский в наше расположение лошадь, запряженную в сани-розвальни, чем и у танкистов вначале вызвал шутки да смех. Он же знал, что делал. Собрал группу лучших механиков, поставил задачу. Зампотех Г. Морозовский тут же подключился к делу. Ночью на санях подвезли запчасти (а уже знали, что на каком танке повреждено). Вплотную к машинам на лошади подъехать не удалось — подтащили тяжелые детали на волокушах. На ощупь, старясь не шуметь, механики выполнили нужные технические операции. Под утро, когда немцы еще спали, забившись в землянки, взревели двигатели оживших танков. Поднялась стрельба, взвились ракеты, да поздно — машины своим ходом ушли с нейтральной полосы.

Комиссар А. Ф. Козинский умел говорить с людьми. Мне [42] сначала казалось, что он никогда не готовился к выступлениям, а просто так — шел к бойцам, начинал с какой-нибудь шутки-прибаутки, а потом речь его, складная да толковая, сама по себе лилась. (В действительности он серьезно готовился к беседам.) К нему обращались с любыми вопросами, его словам верили, его меткие выражения передавались потом из уст в уста. Он говорил, к примеру, что наши войска готовятся к решающим ударам и скоро погонят врага по всему фронту, хотя оборона наша тогда удерживалась в глубине страны. Он твердил, что мы завоюем победу, хотя тогда, в сорок первом, до победы было очень далеко. Его убежденность, его вера в наше правое дело передавались людям.

Работая душа в душу с Алексеем Козинским, однополчанином и фронтовым другом, я частенько подумывал, что вот как мне повезло на комиссара.

5 декабря войска Западного фронта после авиационных ударов и артподготовки перешли в контрнаступление.

Именно так, лаконично и строго, трактуется это на оперативном языке: после продолжительной обороны перешли в контрнаступление. А как этот перелом в военных действиях, этот новый, по сути, этап жизни войск отражается, происходит в массах людей?

Накануне наступления, слухи и чаяния о котором давно уже владели душами людей, в 27-м отдельном танковом батальоне состоялись общие партийное и комсомольское собрания.

— Наши танкисты на могучих КВ, — говорил, выступая, младший политрук Бойков, — будут гнать врага, наносить ему сокрушительные удары.

Коммунист З. Юсупов заявил, что его танковый экипаж будет идти в наступление в числе первых и своим примером покажет, как надо бить фашистскую нечисть.

Краткими, несколько схожими были речи других коммунистов и комсомольцев. Сейчас кое-кому может показаться: не собрание, а митинг — сплошные призывы. Но в боевой обстановке, перед наступлением, это были самые деловые выступления фронтовиков. Каждое слово, произнесенное на собрании взволнованно, с пафосом, воплощалось потом в боевой подвиг. В партийной и комсомольской работе не было тогда вопроса важнее, чем повышение боевой активности.

Вечером комиссар Козинский ходил по землянкам танкистов, беседовал с людьми, улавливал их настроение и очень умело влиял на всех. [43]

Во время такой беседы в землянке танкистов тяжелых машин КВ младший политрук А. Бойков предложил присвоить лучшему экипажу имя русского былинного богатыря — «Илья Муромец». Танкисты дружно подхватили эту мысль и единодушно заявили, что почетного наименования в первую очередь заслуживает экипаж танка, который возглавляет теперь младший политрук Александр Бойков.

Саша смутился — не о себе же он думал, когда выступал с предложением. Но должен был в конце концов согласиться: товарищи были искренни и справедливы в своем мнении.

Решением командира лучшему КВ было присвоено почетное наименование «Илья Муромец». В темноте, при свете переноски, батальонный красноармеец-художник начертал на броне боевой машины имя русского богатыря.

Утром в атаке танк младшего политрука А. Бой нова первым ворвался на позиции гитлеровцев. Заметив правее вражеские противотанковые орудия, он дал команду механику-водителю С. Потапову, и КВ раздавил пушки вместе с прислугой.

Танкисты в боевом порыве вышли далеко вперед. Пехота поотстала.

Младший политрук Бойков высунулся по грудь из люка, воскликнул призывно:

— Вперед, товарищи, вперед!

С этими словами политрук роты, командир экипажа рухнул в свой танк бездыханным: с чердака дома полоснула по нему очередь фашистского пулемета.

В этот же самый день, как стало известно из запоздалого письма, в Челябинске, откуда добровольцем ушел на фронт Александр Бойков, его жена Надежда родила сына. Его назвали Вячеславом.

Танк КВ с надписью на борту «Илья Муромец», командиром экипажа которого стал коммунист младший лейтенант Закир Юсупов, прошел впоследствии большой и славный боевой путь. В 1942 году, находясь уже в другой части, я прочел в «Комсомольской правде» заметку о юбилее танка. На боевом счету его экипажа числилось к тому времени много уничтоженных танков, орудий и живой силы врага.

Где труднее, опаснее — там в первых рядах коммунисты. К этому у нас привыкли, и это было действительно так. Защищая Москву, люди хотели идти в бой коммунистами, зная, что от них потребуется все. Возможно, и сама жизнь.

...День 20 декабря 1941 года стал большим, памятным для меня — я был принят в члены партии. Помню, накануне [44] состоялась беседа с батальонным комиссаром Козинским.

— Кандидатский стаж свой ты оправдал и прошел по-боевому, — говорил Алексей Фролович. — Пора бы вступать в члены партии.

— Думаю об этом все время, — сказал я.

— Вот и хорошо, если мысли у нас совпадают.

Боевые характеристики, рекомендации на передовой оформлялись быстро, немногословные, но веские.

И вот мне вручают партбилет.

В подвале полуразрушенного здания бывшего военного городка, где помещался тогда политотдел 82-й стрелковой дивизии, собралось несколько командиров и политработников. Дощатый стол, накрытый отрезом красной ткани, заветная книжечка на нем.

— Поздравляю вас, товарищ Ивановский! — сказал, крепко пожимая мне руку, начальник политотдела дивизии батальонный комиссар В. Антоненко.

С партбилетом в левом нагрудном кармане, с книжечкой, в которую будто отдаются учащенные удары сердца, иду я в батальон. Нашему 27-му отдельному танковому батальону, уже проявившему себя в боях, предстоят новые схватки с врагом. Танкисты вместе с другими воинами встали на защиту Москвы — броней и грудью.

* * *

Как ни трудно после громадных потерь и долгих верст отхода на восток мобилизоваться, ударить по врагу, приказ о наступлении был воспринят в войсках с воодушевлением. Изумительна сила духа советских воинов! Те самые люди, которые сдерживали натиск вражеских армад, которые вынесли величайшие тяготы, столько пролили крови, те самые красноармейцы, командиры и политработники поднялись из окопов обороны и пошли в наступление. Разумеется, в сражение были введены резервы, выдвинутые из глубины страны, войска усилены потоком новой боевой техники. Но стойкость и мужество тех, кто после отступления начал сокрушать вражескую силу, неизмеримы и незабываемы.

На полях Подмосковья развернулось одно из крупнейших сражений Великой Отечественной войны, в котором с обеих сторон участвовало почти три миллиона человек, было применено около 2 тысяч танков, более 1600 самолетов, 20 с лишним тысяч орудий и минометов. Битва охватила огромное пространство — 750 километров по фронту и 400 километров в глубину. [45]

Самое главное, что надо было нам сделать в этой битве, на этом этапе войны, — вырвать у врага боевую инициативу. Ведь до сих пор гитлеровцы хоть и с большими потерями, но наступали. Отныне должны были перейти к активным боевым действиям мы и отбросить врага назад.

И такой крутой поворот, перелом, мощный взрыв в событиях пришел.

Переход от обороны к наступлению был не только в стратегических решениях и оперативных планах — он вызвал перелом и в психологии людей. В массах воинов созрела великая моральная сила, окрепло убеждение: врага можно и надо бить. Примером тому — решительные и результативные бои и нашего 27-го отдельного танкового батальона под Дорохово, а таких эпизодов в Московской битве было множество.

Взятие рубежей на священном Бородинском поле выпало на долю многих частей и соединений. Прошли по этому полю русской боевой славы и наши танкисты. И все помнили, что вот на этой самой земле, где и холмы, и леса, и речки, и огромные валуны остались теми же, двигались, развертываясь в боевой порядок, русские полки, смело вступив в великое сражение Отечественной войны 1812 года. Теперь предстояло свершить великое ратное дело их наследникам.

...5-я армия наступала в центре Западного фронта. Ее соединениям и частям ставилась задача на прорыв обороны противника на разных участках. В сложной обстановке, при сильных морозах предстояло взломать инженерные заграждения, подавить как можно больше огневых средств противника, уничтожить его живую силу. Пробить брешь во вражеской обороне можно было лишь в тесном взаимодействии всех родов войск, и, как всегда, первый удар поручался танкистам, после чего в прорыв должны были войти другие части армии.

В героическом сражении под Москвой советские воины разгромили отборные фашистские полчища, нанесли врагу первое крупное поражение, развеяли миф о непобедимости гитлеровской армии. Эта первая в Великой Отечественной войне наша крупная наступательная операция получила всестороннее отражение в исторических трудах, в военно-мемуарной литературе. Сделаны научно обоснованные выводы, даны объективные оценки. В этом отношении мне вряд ли что-то удастся здесь дополнить. Коснулся я лишь тех событий, в которых так или иначе сыграла какую-то роль наша танковая часть. [46]

В ходе наступления 27-й отдельный танковый батальон участвовал в освобождении Можайска. Фашистская оборона была здесь сильной, хорошо подготовленной: минные поля, проволочные заграждения в два-три кола, противотанковые рвы, пристрелянные рубежи. Ничто, однако, не могло остановить наших танкистов, которые утром 20 января 1942 года первыми начали атаку. Метко сказано в военном просторечии, что такую оборону надо «грызть». Танкисты и впрямь грызли ее, метр за метром сокрушая броней, гусеницами, пушечно-пулеметным огнем.

Накануне овладев Дороховом, атакующие экипажи нашего батальона прошли мимо танка КВ лейтенанта Константина Корбута, подорвавшегося здесь на минах в октябрьских боях. Прозвучали по радио слава: «Отомстим врагу за братьев по оружию!» Обгоревший, накренившийся танк, ставший братской могилой и стальным обелиском героям, звал вперед атакующих.

20 января наши танки ворвались на окраинные улицы Можайска, завязали бой в городе. Другие наступавшие части тем временем охватывали Можайск с севера. Фашистское командование не могло не понимать, что в городе его силам уже не удержаться. Тем не менее гитлеровцы ожесточенно сопротивлялись, не считаясь с потерями. И уже в самом городе от наступавших потребовались немалые усилия, чтобы закрепить успех.

Освобожденный Можайск предстал перед нами в дымящихся развалинах. Взорванные дома, вырубленные деревья на улицах, кучка местных жителей на площади, изможденных, обобранных врагом до нитки. Чужие матери обнимали чужих сыновей, немногие хозяева уцелевших домов зазывали воинов-освободителей в гости. Потчевали, правда, не они нас, а мы их из своих вещмешков. Выставит солдат банку консервов на стол, положит краюху хлеба, малышам протянет кусочек сахару... А сколько радости и радушия было в таких встречах!

В первые же минуты свободы на высокой крыше сохранившегося здания заполыхал на ветру красный флаг — самый бесценный дар воинов-освободителей советским людям.

Можайск. Город, расположенный от Москвы в западном направлении на сто первом километре. С гордостью думали и говорили об этом наши танкисты, хотя сознавали, что впереди еще не одна сотня километров боевого пути, видать, и не одна тысяча. Но в то, что путь наш только вперед, только на запад, все верили твердо. [47]

За период наступления советских войск под Москвой потерпели поражение 38 немецко-фашистских дивизий, уничтожено более полумиллиона солдат и офицеров, 1300 танков, 2500 орудий, более 15 тысяч автомашин, много другой боевой техники. Советские воины освободили 11 тысяч населенных пунктов, 60 городов, таких, как Калинин, Калуга, Клин, Волоколамск, Можайск. Гитлеровские войска были отброшены от Москвы на запад на 150–350 километров. Контрнаступление проходило в сложных зимних условиях, писал впоследствии Г. К. Жуков, и, что самое главное, без численного превосходства над противником.

Разгром гитлеровских войск под Москвой имел огромное военно-политическое значение. Московская битва навсегда развеяла миф о непобедимости германской армии. Это вынуждены были признать известные лидеры капиталистического мира и даже гитлеровские генералы. Генерал Вестфаль, например, писал, что «немецкая армия, ранее считавшаяся непобедимой, оказалась на грани уничтожения».

Исключительно важным по значению был разгром советскими войсками главной ударной вражеской силы — группы армий «Центр». Провалилась тщательно продуманная и спланированная немецкими штабами операция «Тайфун». Рухнула гитлеровская идея молниеносной войны против Советского Союза. Развеялись, как дым, упования вражеского командования на блицкриг — перед фашистской Германией возникла перспектива ведения затяжной войны.

Победа в битве под Москвой продемонстрировала всему миру мощь и жизнеспособность Советского государства, морально-политическое единство нашего народа и его армии, преимущества советского строя.

Руководителем, организатором и вдохновителем великой победы под Москвой была Коммунистическая партия. Успех обеспечила огромная военно-организаторская и идеологическая работа Центрального Комитета ВКП(б), Государственного Комитета Обороны, Совнаркома СССР.

Боевыми действиями войск в величайшем сражении под Москвой руководили верные сыны Коммунистической партии, выдающиеся полководцы и военачальники Г. К. Жуков, И. С. Конев, В. Д. Соколовский, К. К. Рокоссовский, А. И. Еременко, Л. А. Говоров, Д. Д. Лелюшенко и другие.

Беспримерные мужество и стойкость, массовый героизм проявили в боях за столицу бойцы, командиры и политработники, московские ополченцы. Они самоотверженно выдержали тяжкие испытания. Они храбро сражались, не жалея крови и самой жизни, и победили. [48]