Испытание огнем

Мы прибыли в танковый полк, которым командовал участник гражданской войны, известный в армейской среде майор Д. Д. Лелюшенко. В день нашего приезда самого Дмитрия Даниловича на месте не оказалось, был где-то в командировке. Принимал нас заместитель командира полка майор И. М. Харчевников. Беседовал с каждым, старался чем-то помочь. Строгая осанка, четкая, по-командирски несколько рубленая речь не могли скрыть большой доброты, которая так и светилась в этом человеке. Узнав, что я еще курсантом успел жениться, оценил это не очень одобрительно, но позаботился, чтобы в общей квартире выделили для молодой семьи девятиметровую комнату. Впоследствии, в ходе службы, занятий по боевой подготовке, Иван Митрофанович Харчевников много работал с нами, молодыми командирами. Мне же довелось с ним участвовать в боях зимой 1939/40 года, в Отечественной войне, встречаться в послевоенные годы.

Несколько дней спустя вернулся в часть майор Лелюшенко. Знакомство наше с ним состоялось так. Узнав о прибытии молодых лейтенантов, он сам пришел к нам в общежитие. Поздоровался и, несмотря на вечернее время, скомандовал:

— Быстро одеться и за мной — шагом марш!

Повел в учебный корпус. Там кратко расспросил, кто откуда и как думает служить, а потом начал экзаменовать по технике и вооружению, «гонять» по уставам. Если кто [7] запинался при ответе, то долго не слушал, сам излагал то или иное положение. Задавал и не относящиеся к военному делу житейские вопросы. Позже мы узнали, что это у него в характере — вот так не давать покоя вопросами. А Лелюшенко ведь не только знания проверял — требовал от подчиненного любого ранга, помогал ему постоянно держать мысли в рабочем состоянии, быть всегда целеустремленным.

Людей Дмитрий Данилович оценивал краткими, меткими характеристиками, скажет — что печать поставит: «капитан такой-то, он же горит-кипит на работе!» или «этот лейтенант не идет в жизни, а сунется...» Вообще-то «сунуться», работать с дремотой он никому не давал.

Забегая вперед, хочу привести еще один пример. Летом 1939 года мы жили в лагерях, в нескольких километрах от гарнизона. Жене понадобилось обратиться к врачу, поехала она в город и там задержалась. Уж третий день пошел, я забеспокоился, попросил разрешения у комбата и отправился в город. Ожидал парома у реки, и тут подъехал на эмке майор Лелюшенко. Заметил меня, пригласил в машину, коротко бросил:

— Со мной доберешься быстрее.

Ехали несколько минут молча, а потом Дмитрий Данилович завел разговор в своей излюбленной форме — вопросов и ответов. Вдруг поинтересовался, как я знаю грамматику: что такое суффикс и что такое флексия? Затем перешел к географии: вот, скажем, довелось плыть из Ленинграда в Лондон — какие проливы, заливы, архипелаги надо пройти? Я напрягал память, старался отвечать правильно, а сам думал: «Лучше бы я переплыл речку на пароме, а дальше ехал на какой-нибудь попутной телеге, чем это воображаемое путешествие по Балтийскому морю».

Майор Лелюшенко часто, чуть ли не ежедневно, бывал на полигоне, танкодроме. Появлялся, как правило, внезапно. Он учил нас, молодых командиров, методике проведения практических занятий по стрельбе и вождению боевых машин, воспитательной работе с подчиненными, не забывал о строевой и физической подготовке. Сам принимал от нас зачеты. Любил спорт во всех его видах, требовал, чтобы лейтенанты тренировались как можно больше, чтобы зимой после утренней зарядки непременно обтирались снегом. Когда я много лет спустя впервые увидел известную картину «Утро танкистов», то сразу вспомнил нашу физзарядку в зимних лагерях. [8]

У Дмитрия Даниловича в кабинете висела большая, во всю стену, ведомость учета боевой и политической подготовки командиров и политработников нашей танковой части. С некоторых пор появились там и наши фамилии. И оценки против каждой. Если по какой-то дисциплине схватил тройку — знай, что будет разговор с командиром полка, при котором не раз покраснеешь.

Этот человек отдавал делу военной службы все силы и энергию, всего себя. На плечах таких командиров, как я теперь хорошо понимаю, держалась наша боеготовность. А проверка ее — огнем и кровью — была уже не за горами.

Во время войны мне довелось встречаться с командармом Д. Д. Лелюшенко, решать под его руководством нелегкие боевые задачи, получать правительственную награду из его рук. Дмитрий Данилович вырос в должности, в звании, но не постарел и привычкам своим не изменил. То были даже не привычки, а сильные и яркие черты командирского характера. Танковая армия Д. Д. Лелюшенко записала на свой боевой счет немало славных побед.

Наши будни в части были до краев наполнены учебой, ратным трудом — проходили они быстро, только успевай календарные листки срывать, но не бесследно. В мой взвод, оснащенный танками Т-26, в марте прибыли люди из запаса — командиры машин, механики-водители, башенные стрелки. Ребята все хорошие, иные уже с житейским опытом, но, чтобы сколотить и обучить настоящее подразделение, с ними надо было много работать.

Весной вышли в лагеря. Майор Лелюшенко позаботился, чтобы там были созданы все условия для эффективной боевой учебы танкистов. С кадрами, правда, были трудности. Опытные командиры, как, например, наш ротный старший лейтенант В. Костров, ушли на повышение, на их места назначалась молодежь. В нашем подразделении сложилось в одно время так: исполняющий обязанности командира роты — я, и. о. политрука — старшина срочной службы Леша Константинов, и. о. зампотеха — младший воентехник Иван Переверзев. Вот такое командование — все «врио». Но работали мы дружно, с огоньком, и дела в подразделении шли неплохо. Мой «комиссар», как я называл Константинова, каким-то образом поспевал бывать на всех важнейших мероприятиях, умел всюду оказать на людей нужное влияние. Этот энергичный, общительный паренек с четырьмя треугольничками на петлицах, по моим тогдашним представлениям, был врожденным политработником. [9]

Замечу, что мне всю службу, всю жизнь на политработников везло. Сколько их было — политруков, комиссаров, замполитов, начпо, — все оказывались на должной высоте, с каждым у нас складывались деловые и товарищеские отношения, хотя в принципиальных вопросах, в требовательности мы никогда не поступались ни на йоту.

Все лето, жаркое, сухое лето 1939 года, провели мы в лагерях, усиленно занимаясь боевой подготовкой. Никого не надо было понукать, ни красноармейцев, ни командиров, — все понимали и чувствовали, что вот-вот понадобится наша выучка в боях. Конкретных установок на сей счет, правда, не было. Проводились учебные тревоги и развертывания, что в армейской жизни в порядке вещей.

И вот оно... В первых числах сентября приказано было погрузиться в эшелоны. Незадолго перед этим наша часть была преобразована, пополнена техникой, вооружением, личным составом и стала называться 39-й отдельной легко-танковой бригадой. Комбриг — тот же, строгий, жестковатый, но уважаемый всеми нами Дмитрий Данилович Лелюшенко. Ночью погрузились мы на станции Рязань-2. Меня назначили дежурным по эшелону. Другие командиры побыли какое-то время с семьями, а мне выпало на прощание всего несколько минут.

Гудок паровоза. Поехали.

— Ты, как полномочный дежурный, разведай, — сказал мне с шутливой доверительностью комбат капитан П. Крупский. — Известно, что следуем пока до Воскресенска, а там куда повернут?

— На восток, наверное, — предположил я. — На Халхин-Голе идут бои.

— Там дело к завершению, — вмешался политрук Н. Лубенников. — Без нас справятся.

Эшелон грохотал на стрелках, шел без остановок на разъездах и станциях.

Сколько-нибудь существенных «разведданных» мне добыть не удалось. После Воскресенска стало ясно одно: едем не на восток, а на запад.

А с утра следующего дня за окошком вагона потянулась уже белорусская земля: приземистые, серые деревни, болотистые поля, вспыхнувшие огнем желтеющей листвы березняки.

Миновали Полоцк. Разгрузились на станции Боровуха. Готовили к маршу и возможным действиям технику, вооружение. [10]

В составе советских войск вступили в Западную Белоруссию. Никаких боев, хотя все мы, разумеется, были начеку — просто освободительный поход. Радушные встречи с населением на каждом привале глубоко волновали нас.

* * *

К началу декабря 1939 года нашу 39-ю отдельную легкотанковую бригаду перебросили на Карельский перешеек. Уже шли ожесточенные бои, и было ясно, что здесь-то нам, танкистам, придется понюхать пороху.

Быстрым маршем бригада вышла в назначенный район. Предстояло действовать на кексгольмском направлении. Путь бригады лежал от неудачного декабрьского наступления в низовьях Вуоксинской водной системы к февральскому прорыву линии Маннергейма.

Мороз. Свинцовое небо над головами. Гул близкой артиллерийской стрельбы.

По приказанию командира бригады, теперь уже полковника Д. Д. Лелюшенко меня отправили к старшему начальнику с донесением о сосредоточении и готовности соединения к боевым действиям.

Не без трудностей разыскал я штаб стрелкового корпуса. После неоднократной проверки документов и полномочий наконец провели меня на КП. В просторной землянке стояли столы с картами на них и телефонными аппаратами. Было здесь многолюдно и довольно шумно: штабные командиры передавали по телефону распоряжения, принимали доклады, стучали пишущие машинки и телеграфный аппарат Бодо. Докладывал я невысокому, подтянутому командиру с двумя ромбами в петлицах. Это был комдив П. И. Батов.

Меня ознакомили с обстановкой. Оказывается, еще до прибытия нашей танковой бригады стрелковые части форсировали реку Тайполен-Йоки и захватили небольшой плацдарм. Нам предстояло с него наступать.

В бригаду я возвращался не один. Вместе со мной был направлен один из командиров штаба корпуса, как тогда он именовался, «делегат связи», с боевым приказом и картой с нанесенной обстановкой.

Первый бой не показался мне каким-то необыкновенным Рубиконом. Морально я был к нему готов, как, наверное, всякий военный человек, да и забот командирских хватало — я по-прежнему исполнял обязанности ротного. С рассвета наша артиллерия вела непрерывный плотный огонь по позициям противника. Огневая подготовка продолжалась [11] около трех часов. В бинокль было видно, что на лесной опушке уже не деревья, а голые столбы — ветви отсечены осколками. Но огонь этот не очень-то донимал финнов, засевших в глубоких бетонированных дотах. Взлетели в серое небо ракеты — сигнал к атаке.

— Вперед! — передаю команду.

Танки двинулись, прошли через позиции нашей пехоты. Бойцы сразу же выскочили из окопов и побежали за ними, прикрываясь машинами. Снег был глубокий. Танки с трудом преодолевали белое крошево на низшей передаче. Прошли так метров триста — четыреста. Пехота, державшаяся сначала за танками, отстала. И тут финны открыли губительный огонь из противотанковых орудий. Наши экипажи ответили дружной стрельбой из своих 45-миллиметровых пушек. А пехота залегла в снегу позади нас, ее могли с минуты на минуту накрыть шрапнелью. Пришлось танкам вернуться к пехоте. Так повторялось несколько раз: назад — вперед. Несколько машин было повреждено огнем противника, одна загорелась. Но бой продолжался. Наши танкисты, видать, уже втянулись в тяжкую боевую работу и меньше всего думали о том, что смерть витает над заснеженным, вспаханным гусеницами полем. И даже столбы черного дыма над горящим танком их не страшили. Мы воюем. Подходим все ближе к дотам, стремимся бить по амбразурам. Отважно действует лейтенант Иван Морозов со своим взводом — можно подумать, что это не молодой командир, а бывалый фронтовик. Между тем наши усилия не очень эффективны: огонь атакующих танков почти не причиняет вреда противнику, укрывшемуся в дотах, дзотах, в окопах. Противник усиливает огонь. Горят еще два наших танка. Появились первые потери. Узнаю, что ранен командир соседней роты лейтенант Иван Мельников, мой товарищ по училищу.

Словом, атаки наши успеха не имеют. Большие потери несет пехота.

— Кончай утюжить! — закричал по радио комбат Крупский. — Командиров рот — ко мне...

Бой сник, затих. Бывает, что без всяких указаний сверху вот так выдохнутся обе стороны, и все, конец единоборству.

Атакующим пришлось вернуться на исходные позиции.

Тяжелый был бой и... безрезультатный. Около танков месили снег, переминаясь с ноги на ногу, командиры. Покуривали, помалкивали — не хотелось и говорить о боевом крещении, раз не добились успеха. [12]

Капитан П. Крупский, ни к кому не обращаясь, рассуждал вслух:

— Были и до нас тут такие же бесплодные попытки взять нахрапом. Решили повторить — ни черта не вышло. Разведка нужна! Изучить противника надо досконально, а потом уж бросаться в атаку.

Он с ожесточением швырнул окурок, приказал нам заправить машины, пополнить боезапас, разведать, как можно эвакуировать с поля боя подбитые танки, а сам направился на КП. Наверное, пошел доказывать начальству, что необходима глубокая разведка сил и средств противника. И, видимо, доказал. По распоряжению штаба бригады в ту же ночь разведгруппы отправились в поиск. Их задача — установить огневые точки противника, вскрыть его систему огня, определить сильные и слабые стороны вражеской обороны.

Мне и моим танкистам с наступлением темноты тоже выпала нелегкая и небезопасная работа. Надо было эвакуировать с ничейной полосы поврежденные танки, да раньше еще подумать — как. Заместитель командира бригады майор И. Харчевников и инженер бригады военинженер 2 ранга Н. Банштедт предложили вытаскивать танки на длинных тросах тракторами «Коминтерн». Мысль дельная, но опять-таки осуществить ее не просто. Несколько бойцов тянули длинный и тяжелый стальной трос по заснеженному полю ничейной полосы. Близ переднего края противника, под молниями трассирующих пуль, пробирались они ползком к подбитому танку, цепляли трос за буксирный крюк. Порой приходилось соединять два-три троса. Работать надо было без шума, при сильном морозе, когда пальцы к металлу липнут. И вот мощный трактор «Коминтерн» начинал тянуть трос. Оживший вдруг танк уползал с ничейной земли. Финны открывали сильный огонь из пулеметов и минометов, стремясь накрыть наших смельчаков. Иногда удавалось эвакуировать подбитую боевую машину другим исправным танком. Это безопаснее — пулеметный и минометный огонь за броней не страшен. Но не всегда возможно. Недостаточно мощные двигатели танка Т-26 не выдерживали двойной нагрузки в глубоком снегу.

Подготовка к новой атаке проводилась тщательная. Разумеется, она заняла немало времени. Были организованы разведка и постоянное наблюдение за противником — изучались его оборона, система дотов, минных полей, заграждений. Направление атаки, подход к доту отрабатывались для каждого танка. В тылу были организованы занятия [13] танкистов с пехотой, особое внимание уделялось слаженности штурмовых групп. Взаимодействие подразделений согласовывалось по времени, по рубежам. Установили добрый десяток различных сигналов и команд — свистками, ракетами, флажками и голосом. Радиосвязь тогда в стрелковых подразделениях еще не была внедрена.

В нашем батальоне появились инженеры, представители танкового завода. Вместе с танкистами они осматривали, ощупывали пробоины в броне. Снаряды шведских противотанковых пушек, имевшихся у финнов на вооружении, представляли серьезную опасность. Надо было что-то предпринять, не дожидаясь новых модификаций машины. Возникла мысль, воплотившаяся в довольно оригинальное инженерное решение. Танки поочередно отправлялись в ближайший тыл на завод, и там устанавливалась на них дополнительная броня из какого-то вязкого сплава. Оснащенные такой броней машины у нас прозвали «экранированными». На них мы смело маневрировали на поле боя под огнем шведских пушек и чувствовали себя уверенно.

Такая всесторонняя подготовка к наступлению заняла, повторяю, не одну неделю.

Была произведена перегруппировка войск. Наша бригада перешла на новое направление, в полосу 23-го стрелкового корпуса. Штабы частей тщательно отработали все вопросы взаимодействия пехоты, танков, артиллерии.

И вот, кажется, все готово к атаке. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки танкисты и пехота устремились вперед. Танковые атаки на этот раз имели успех. Пехота, следуя за нашими боевыми порядками, значительно продвинулась. Методично и последовательно «прогрызалась» оборона противника. Наступавшие блокировали и уничтожали доты, штурмом овладевали высотами, опорными узлами. Продвижение шло медленно, но неустанно. Шаг за шагом мы теснили врага.

В смысле тактики действий противник, надо сказать, был горазд на коварные выдумки. Я уж не говорю о снайперах-кукушках, сидевших на деревьях и метко стрелявших оттуда, — это известно. Противник изыскивал самые изощренные способы нанести нам урон: применял мины-ловушки, мины-сюрпризы, минировал все, что только можно.

Вспоминаю, как в ходе боевых действий в центральной части Карельского перешейка мы долго не могли овладеть высотой под названием Кирха Муола. Скаты ее пологие, но все же она заметно поднималась над окружающей местностью. Вот танки батальона вышли на высоту и даже [14] перевалили через нее. Сейчас погоним противника дальше. Но тут пехота, идущая за нами, вдруг залегает, отрывается от нас. И не понять, откуда такой сильный огонь по пехоте, ведь до атаки была проведена мощная артиллерийская подготовка. Я решил продвинуться своим танком дальше вперед, приказав экипажам внимательно наблюдать за местностью, искать огневые точки. Ничего не обнаруживалось на заснеженном поле. Помогла случайность. Один танк, маневрируя, завалился вдруг на правую гусеницу, едва не лег на борт. В какую же западню он попал? Оказалось, вражеские саперы загодя подготовили крытые ходы сообщения и блиндажи, изрыли всю местность ими, как норами. Все следы этой их работы были укрыты выпавшим снегом. Во время нашей артподготовки финны оттягивались в тыловые укрытия, а перед самой нашей атакой вновь выдвигались по своим «норам». Танки пропускали, а по наступающей пехоте открывали из многих щелей огонь я упор. Вскрыть эту систему было не так просто. И когда мы в ней наконец разобрались, сразу стали искать противодействие. На кратком совещании в блиндаже были высказаны разные предложения. Мы сидели рядом, на одном снарядном ящике, с лейтенантом Евгением Лысенко, командиром огнеметного взвода. Слушали комбрига, других старших начальников, потом зашептались, тесня друг друга плечом:

— А что, если нам повзаимодействовать, танкистам и огнеметчикам?

— А что, может получиться...

— К примеру, я их выкуриваю огнеметами из щелей...

— А я пулеметным огнем расстреливаю и гусеницами проутюживаю.

— Здорово!

— Дай пять.

Д. Д. Лелюшенко, проводивший командирское совещание, призвал нас, двух разговорившихся лейтенантов, к порядку, но все же обратил внимание на наши отрывочные фразы, пожелал выслушать. Когда мы доложили метод взаимодействия танкистов и огнеметчиков, он одобрил затею.

Выходя из землянки, застегивая наглухо полушубки, зная, что сейчас окунешься в лютый мороз, мы с Женькой крепко пожали друг другу руки, сказав почти одновременно: «Расчистим путь пехоте!»

Следующий фронтовой день начался как по распорядку: артподготовка, рывок танков, атака пехоты. Но атаку эту [15] финны, как прежде, отразить огнем «из-под земли» уже не смогли. Как только танки двинулись вперед, огнеметчики лейтенанта Е. Лысенко, шедшие с нами в боевых порядках, начинали «выкуривать» из-под перекрытия траншей вражеских автоматчиков, те выскакивали на снег, где их настигали пулеметные очереди танкистов.

Наша пехота с боями продвигалась вперед.

Иногда мы, видя, как яростно, коварно, как-то по-бандитски дерутся против нас финны, задумывались: кто они такие? Мало походили их отряды на подразделения регулярной армии. По методам борьбы — ни дать ни взять живодеры. Допросы пленных подтверждали наши сомнения, против частей нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии сражались наймиты финской буржуазии, возглавляемые отъявленными душегубами, сынками капиталистов и помещиков. Их «одержимость» вызрела, разумеется, в определенных условиях. Финляндия была охвачена тогда националистским, антисоветским угаром, к чему немало усилий приложил мировой империализм, усматривающий в этой стране один из форпостов борьбы против Советского государства.

В период подготовки к решающему наступлению меня и воентехника 1 ранга В. Завидонова направили в город, где на заводе устанавливалась дополнительная броня на наших танках. Мы должны были принять машины и получить десяток танковых двигателей.

Город, в который мы вскоре прибыли, был затемнен. На предприятиях работа строго регламентировалась Нас, фронтовиков, было просто отличить в уличной толпе по полушубкам и ватникам, перетянутым снаряжением, и ленинградцы при встречах заводили с нами беседы, расспрашивали о войне. Мы пробовали отшучиваться. Рассказывали не о боях, а о том, как при таких страшенных морозах фронтовую баньку устраиваем: прорубаем лед на озере, сверху брезент натягиваем, двигателями под ним воздух нагреем — вот и мыться можно. Другие случаи фронтового быта вспоминали. Наши собеседники, мастеровые, рабочие, шутливого тона не принимали. Послушают, поулыбаются из вежливости, а все ж потребуют: «Вы нам о войне, о войне расскажите, сынки». Ответы были короткими и честными: воюем, выполняем приказ.

* * *

Боевые действия на Карельском перешейке явились для нас, красноармейцев, командиров и политработников, серьезным [16] испытанием. Мы его выдержали. В тяжелых условиях, в жестоких боях советские воины проявили мужество, стойкость, героизм. Наша 39-я отдельная легкотанковая бригада за боевые заслуги была награждена орденом Ленина. Комбриг Д. Д. Лелюшенко удостоился звания Героя Советского Союза, высокими наградами отметила Родина подвиги многих красноармейцев, командиров и политработников.

* * *

В те годы, когда советским воинам пришлось участвовать в сражениях против мирового империализма и реакции, против фашизма в Испании, на Халхин-Голе, в Финляндии, наша страна переживала сложный и напряженный период своего развития. Темпы социалистического строительства достигли высокого уровня, требовавшего большой трудовой активности народных масс, крупных капиталовложений в промышленность, транспорт, сельское хозяйство.

Все более обострявшаяся международная обстановка вынуждала Страну Советов проявлять первостепенную заботу об укреплении своей оборонной мощи. Коммунистическая партия и Советское правительство неуклонно и твердо проводили миролюбивую внешнюю политику и вместе с тем делали все для того, чтобы защитить мирный, созидательный труд народа, государственные интересы социалистической Родины.

Империалисты не упускали малейших возможностей для разного рода политических и военных провокаций против СССР. В плане общей подготовки реакционных сил к большой войне проводилась, так сказать, разведка боем то на западных, то на восточных наших рубежах.

Тучи военной грозы в конце тридцатых годов сгущались. Неизбежность нападения на нашу страну становилась все более очевидной. Мы, военные, чьей профессией стала защита Родины, готовили себя к бою в любой день и час.

Боевые действия на Карельском перешейке к весне 1940 года прекратились. Как известно, 12 марта был подписан мирный договор.

Там, в районе боевых действий, вручили мне телеграмму, которая дошла лишь на пятые сутки. Жена сообщала: «Поздравляю с сыном. Телеграфируй имя». По моему желанию, по советам товарищей решено было назвать первенца Виктором. [17]