Глава двенадцатая.

На нашей улице праздник

В полдень 25 октября дверь небольшой казачьей хаты, которую я отвел для ожидаемого нами нового командарма, а пока что обживал сам, широко распахнулась и порог переступил Г. К. Жуков. За ним следовали Л. Ф. Минюк с портфелем и начальник охраны заместителя Верховного майор Н. X. Бедов с чемоданом в руках и неизменной "лейкой" на шее.

— Принимай на постой, товарищ генерал! — весело сказал Жуков.

— Здравия желаю, товарищ генерал армии! Но пока я еще полковник,— растерянно отозвался я.

С напускной строгостью Георгий Константинович произнес:

— Пора привыкнуть, что я слов на ветер не бросаю. Раз назвал генералом, значит, так оно и есть.

Я попытался доложить по-уставному о проделанной нами работе, но заместитель Верховного нетерпеливо прервал меня:

— Видел, что не бездельничаете, побывал в здешней округе. Тем временем Николай Харлампиевич Бедов внес и открыл чемодан и дал нам с Минюком понять, что начальству необходимо привести себя с дороги в порядок. Мы вышли и из окна соседней комнаты видели потом, как на дворе у колодца, раздевшись до пояса, Жуков, несмотря на пронизывающий осенний, ветер, плескался холодной водой, которую ему Бедов поливал прямо из бадьи.

После того как мы с Леонидом Федоровичем Минюком обменялись приветствиями, он, вынув из портфеля гимнастерку со знаками различия генерал-майора на петлицах воротника, передал ее мне со словами:

— Эта моя запасная тебе будет, наверное, чуть тесновата, но на первый случай сойдет.

Тепло поблагодарив своего фронтового соратника за эту дружескую услугу, я вопросительно посмотрел ему в глаза. Поняв мой немой вопрос, он тоже молча показал на дверь комнаты, где расположился Г. К. Жуков. Это означало, что о судьбе нашего штаба и о своей собственной я услышу из уст заместителя Верховного.

Вскоре Георгий Константинович позвал нас к себе и без обиняков сказал мне: [411]

— Твой штаб решено повысить рангом. Это будет штаб нового, Юго-Западного фронта, которому предстоит решить важную наступательную задачу.

Сказав это, Жуков приказал Минюку показать мне "документ" — "слепую" карту с грифом "учебная", на которой был очень тщательно графически изображен план наступательной операции трех крупных группировок. Две из них я без труда узнал: это были Донской и Сталинградский фронты, третья же представляла собой новый фронт, образованный из правофланговых армий Донского фронта, усиленных танковой армией смешанного состава. Хорошо изучив местность, прилегающую к Сталинграду, я сразу понял суть дела. Нам надлежало нанести глубокий удар с серафимовичского плацдарма на Калач, а навстречу ему тоже сильный, но более короткий удар планировался для Сталинградского (бывшего Юго-Восточного) фронта. Третий удар, вспомогательного характера, поручался Донскому фронту, как мне показалось, с прежней целью — сковывать 14-й танковый корпус врага.

Здесь я вынужден буду сделать отступление, чтобы вернуться к некоторым обстоятельствам возникновения и развития замысла контрнаступления под Сталинградом, так как не только в мемуарной, но и в научной литературе, вышедшей под эгидой Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и других уважаемых учреждений, в разные годы приводились версии, заметно отличавшиеся друг от друга.

В 60-х годах были частично опубликованы документы о том, что первоначальный вариант замысла контрнаступления, сформулированный в конце сентября Ставкой, не отличался большим пространственным размахом и определял сравнительно ограниченные задачи, причем речь шла о действиях двух фронтов — Донского и Сталинградского. Так, в 3-м томе "Истории Великой Отечественной войны" было приведено директивное письмо начальника Генерального штаба генерала А. М. Василевского командующему Донским фронтом генералу К. К. Рокоссовскому. Оно, в частности, гласило:

"В целях разгрома войск противника под Сталинградом по указанию Ставки Верховного Главнокомандования командующим Сталинградским фронтом разрабатывается план удара его усиленными левофланговыми 57-й и 51-й армиями в общем направлении озеро Цаца — Тундутово... Одновременно с этой операцией должен быть нанесен встречный удар (подчеркнуто мною.— Авт.) центром Донского фронта в общем направлении Котлубань — Алексеевка... Ваше решение и наметку плана операции прощу представить на утверждение Ставки к 10 октября...{218}"

Ответный документ К. К. Рокоссовского мне в архиве, к сожалению, найти не удалось. В своих воспоминаниях Константин [412] Константинович пишет, что впервые узнал о плане контрнаступления от Г. К. Жукова уже в октябре. Ни о письме, подписанном А. М. Василевским, ни о своем ответе на него он не упоминает. Видимо, для него это был не запавший в память эпизод, поскольку Рокоссовский всего неделю назад принял новый фронт, обстановка на котором была крайне тяжелой и требовала немедленных конкретных мер буквально на всем протяжении передовой линии. Тем не менее в архиве сохранился еще один документ Ставки от 11 октября, подтверждавший получение ответа К. К. Рокоссовского и сообщавший ему, что при дальнейшем планировании операции необходимо удар с севера "сочетать по направлению с ударом Сталинградского фронта, о чем указания будут даны дополнительно"{219}.

Из этого непреложно следует, что, как говорилось выше, первоначальный замысел Ставки был довольно ограничен в пространственном отношении, ибо Алексеевка, куда направлялся удар Донского фронта, находилась всего в 15 километрах от окраины южной части тогдашнего Сталинграда. Станция же Тундутово, куда предлагалось нацелить удар Сталинградского фронта, располагалась юго-западнее Сталинграда, примерно в 30 километрах от его центра. Удары не стыковались между собой, поэтому, видимо, и требовались дальнейшие уточнения. В случае их продолжения по прямой встреча состоялась бы примерно в Елхах, Песчанке или Стародубовке. При этом в кольце оказались бы 15—16 дивизий противника, а продвижение наших войск, ведущих окружение, проходило бы вблизи от скопления прежде всего отборных немецких соединений{220}.

А. М. Василевский в книге "Дело всей жизни" об этих документах и связанных с ними обстоятельствах не упоминает, сообщая лишь, что "в первых числах октября в работу (над планом, сформулированным Ставкой во всех принципиальных аспектах.— Авт.) включились командующие войсками и штабы фронтов; им было приказано подготовить предложения по использованию сил каждого фронта для совместной наступательной операции "Уран"{221}. Тем не менее в своих статьях, опубликованных в "Военно-историческом журнале" и сборнике "Сталинградская эпопея", еще до выхода в свет упомянутой книги Василевский гораздо подробнее сообщает об интересующих нас обстоятельствах. В связи с этим приведу выдержку из данных материалов, тем более что именно [413] на них ссылается Г. К. Жуков как на неоспоримое подтверждение своей точки зрения.

Маршал А. М. Василевский пишет: "Руководство подготовкой командования и войск на местах Ставка возложила по Юго-Западному и Донскому фронтам на Г. К. Жукова, а по Сталинградскому фронту на меня. При этом мне было приказано ознакомить с планом контрнаступления командующего войсками Сталинградского фронта А. И. Еременко, выслушать его мнение, но к практическим работам по подготовке наступления до ноября не привлекать, оставив за ним в качестве основной и единственной на это время задачи оборону Сталинграда"{222}.

Далее А. М. Василевский вспоминает, что после нескольких дней работы в Генеральном штабе он вновь вернулся в Сталинград, где подробно ознакомил А. И. Еременко, Н. С. Хрущева и начальника штаба Сталинградского фронта И. С. Варенникова с основными решениями Ставки по контрнаступлению и просил их к вечеру следующего дня подготовить свои соображения по этому вопросу для доклада Ставке. Утром 6 октября Александр Михайлович вместе с Н. Н. Вороновым и одним из своих заместителей генералом В. Д. Ивановым побывал на НП 51-й армии. Вечером того же дня, вернувшись в Сталинград, он и его спутники опять встретились с Еременко и Хрущевым и еще раз обсудили предложенный Ставкой план предстоящего контрнаступления.

В заключение А. М. Василевский говорит; "...так как никаких принципиальных возражений у командования фронта план не вызывал (подчеркнуто мною.— Авт.), подготовили в ночь на 7 октября на имя Верховного Главнокомандующего соответствующее донесение. 7 октября я от имени Ставки дал указания и командующему Донским фронтом о подготовке аналогичных соображений за свой фронт. Через несколько дней, прибыв в Москву, я доложил Ставке соображения обоих Военных советов"{223}.

Как видит читатель, и здесь Александр Михайлович ничего не говорит о содержании того варианта плана, который он довел до сведения А. И. Еременко и К. К. Рокоссовского. А. М. Василевский утверждает лишь, что у них не было возражений и что в ночь на 7 октября он совместно с А. И. Еременко и Н. С. Хрущевым послал донесение в Ставку. Каков мог быть его текст при тогдашнем режиме строжайшей секретности? Видимо, примерно такой: "С предложенным вариантом плана Ставки Военный совет фронта согласен". Ведь, надо думать, Сталин знал суть плана, и незачем ему было повторять его. Но в действительности А. И. Еременко и Н. С. Хрущев почему-то, не ожидая прибытия А. М. Василевского из 51-й армии, 6-го, а не 7 октября без [414] подписи начальника Генштаба отправили в Ставку следующую телеграмму:

"Решение задачи по уничтожению противника в районе Сталинграда нужно искать в ударе сильными группами с севера в направлении Калач и в ударе с юга, с фронта 57-й и 51-й армий, в направлении Абганерово и далее на северо-запад, последовательно разгромив противника перед фронтом 57-й и 51-й армий, а в дальнейшем и сталинградскую группировку"{224}.

Мало этого, спустя три дня они вновь послали письмо Сталину, в котором совершенно недвусмысленно полемизировали по поводу замысла, о котором А. М. Василевский сообщал К. К. Рокоссовскому. Изложу основные моменты и этого послания сталинградцев, так как оно никогда не публиковалось ранее достаточно полно. В намечаемой операции по разгрому сталинградской группировки врага, писали А. И. Еременко и Н. С. Хрущев, наилучшим для Донского фронта является направление с рубежа Клетская, Сиротинская на Калач. Удар в этом случае приходится по слабым частям противника, выводит на главные его коммуникации и аэродромы, расположенные близ Калача, а также на переправы через Дон у Калача и Вертячего. Одновременно выходом сюда наших войск враг лишается возможности маневра подвижными (танковыми и моторизованными) силами, действующими в районе Сталинграда, а значит, выигрывается шанс уничтожить противника на правом и левом берегах Дона по частям.

Следующее положение привожу буквально: "Нанесение же удара восточное р. Дон из района Котлубань ни к какому успеху не приведет, так как противник имеет возможность все туда бросить из района Сталинграда, и операция захлебнется, в чем мы уже имеем неоднократный опыт" (подчеркнуто мною.— Авт.).

Относительно сил и средств, необходимых для операции, сталинградцы были более чем экономны, отводя решающую роль. 3-му гвардейскому кавалерийскому корпусу и двум-трем механизированным бригадам. Эти силы должны были, по их мнению, за сутки выйти к Калачу, где взорвать все переправы до Вертячего и занять оборону фронтом на восток, чем "закупорить" врага на восточном берегу Дона. Целью операции был разгром сталинградской группировки противника и очищение Сталинграда от гитлеровцев.

Операцию предлагалось начать 20—22 октября, то есть в период полнолуния, чтобы большую часть пространства преодолеть ночью.

Сталинградский фронт по этому замыслу главный удар наносил бы с рубежа озер Сарпа и Барманцак в общем направлении [415] на станцию Тингута, далее на Советский (станция Кривомузгинская, что в 15 километрах восточное Калача) и вдоль реки Червленная. Вспомогательный удар до начала основной операции намечалось осуществить с рубежа Ивановка, Тундутово (населенный пункт, а не железнодорожная станция.— Авт.) на Тингуту, чтобы отвлечь внимание противника и ослабить его группировку в районе главного удара. 4-й кавалерийский корпус с одной мотострелковой бригадой предлагалось использовать для выхода во вражеские тылы, двигаясь с рубежа севернее озера Сарпа (южного) в общем направлении Шебенеры, Обильное, Бажутово с задачей перерезать коммуникации противника. Сильному отряду с саперами-подрывниками предстояло проникнуть на станцию Котельниково в целях вывода ее из строя.

На направлении главного удара должны были действовать две стрелковые дивизии, две стрелковые, две танковые, две моторизованные бригады, два гвардейских минометных полка, два артиллерийских полка армейского подчинения. В резерве находились две стрелковые бригады. Для вспомогательного удара предназначались стрелковая дивизия и танковая бригада. При выходе наступающих на рубеж Карповская, Советский в действия включалась бы 64-я армия с общей задачей выйти на рубеж Садовое, Карповская.

Для успешного проведения операции А. И. Еременко и Н. С. Хрущев просили выделить 15 тысяч обученных бойцов, 100 самолетов-истребителей, 10 танков KB, 48 — Т-34, 40 —Т-70{225}.

Если пока не говорить о содержании приведенного документа, а вернуться ненадолго к тексту воспоминаний А. М. Василевского из "Военно-исторического журнала", то там обращает на себя внимание фраза: "При этом мне было приказано ознакомить с планом контрнаступления командующего войсками Сталинградского фронта А. И. Еременко, выслушать его мнение, но к практическим работам по подготовке наступления до ноября не привлекать..." Однако в директивном письме К. К. Рокоссовскому в противоположность этому утверждается, что "по указанию Ставки ВГК командующим Сталинградским фронтом разрабатывается план удара его усиленными левофланговыми 57-й и 51-й армиями...". Кроме того, в архиве имеется еще один весьма примечательный документ, адресованный лично А. И. Еременко и подтверждающий, что он и его штаб активно работали над планом операции и подготовкой ее осуществления.

"Ставка Верховного Главнокомандования категорически запрещает Вам впредь пересылать шифром какие бы то ни было соображения по плану операции, издавать и рассылать приказы по предстоящим действиям.

Все планы операции по требованию Ставки направлять лишь только написанными от руки с ответственным командиром. [416]

Приказы на предстоящую операцию командующим армиями давать только лично по карте.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин А. Василевский"{226}.

Этой директивой, датированной 19 октября, когда обстановка в Сталинграде была крайне напряженной, отнюдь не запрещается заниматься вопросами планирования и подготовки контрнаступления, а лишь выдвигается требование об ужесточении секретности.

Теперь вернемся к письму сталинградцев в Ставку от 9 октября 1942 года. Этот документ свидетельствует, во-первых, о том, что Военный совет и штаб Сталинградского фронта не были согласны с предложением А. М. Василевского о довольно узкой в пространственном отношении операции, которая оставляла бы вне котла еще добрую половину сталинградской группировки войск вермахта. При этом фактически только со стороны Сталинградского фронта предусматривался прорыв обороны румынских войск, рядом с которыми, однако, тоже стояли немецкие соединения. Все эти обстоятельства таили угрозу сравнительно легкой деблокады окруженных встречными ударами войск Гота и Паулюса, которые находились в непосредственной близости от нашего кольца. Весьма примечательно, что в этом плане была также заложена идея предельно быстрого создания внешнего фронта окружения на особо опасных направлениях.

Наряду с указанными положительными моментами выявляется, что А. И. Еременко и Н. С. Хрущев не знали о решении Ставки сформировать новый, Юго-Западный фронт, и остается неясным, было ли уже в то время принято решение об этом. В самом деле, если бы предусматривался удар нового фронта с северо-запада, стыкующийся с наступлением Сталинградского фронта с юго-востока, то бессмысленно было бы дважды (7 и 11 октября) ставить задачу Донскому фронту на сочетание своего встречного удара с ударом Сталинградского фронта. Ведь в окончательном варианте плана действия этих фронтов (Донского и Сталинградского) вообще не стыкуются, а Донскому фронту отводится задача разгрома врага в малой излучине Дона.

О том, что командование Сталинградского фронта оставалось в неведении относительно появления в районе Серафимовича нового оперативно-стратегического объединения, свидетельствует и его предложение о наступлении на Калач с линии Клетская, Сиротинская. При этом лишь удар от Клетской приходился по румынским войскам. Наступление же от Сиротинской натолкнулось бы на войска сильного 11-го армейского корпуса немцев.

Бросается в глаза и то, что в приведенном документе запрашивается [417] минимум резервов и, видимо, в угоду И. В. Сталину, любившему конницу и продолжавшему верить в ее маневренные возможности, для нее намечаются непомерно большие задачи. Это указывает, кроме всего прочего, и на то, что сталинградцы не догадывались, какую огромную группировку противника они приковали к себе. Их войсковая разведка была не в силах зафиксировать с достаточной точностью непрерывный поток вражеских пополнений, шедших в Сталинград, а центральные разведывательные органы, пресловутые "штирлицы", почему-то тоже не смогли это сделать.

Надо сказать, что я не ограничился изучением архивных материалов и соответствующей литературы, а в свое время беседовал также с моими коллегами — штабными работниками Сталинградского фронта: генералами И. С. Варенниковым и А. М. Досиком, то есть начальником штаба и начальником оперативного управления. Они присутствовали на заседании, созванном А. М. Василевским 6 октября 1942 года на командном пункте Сталинградского фронта, и оба утверждали, что замысел, о котором шла речь выше, действительно возник на Сталинградском фронте до приезда А. М. Василевского. Побудительной причиной к его разработке был разговор А. И. Еременко со Сталиным по ВЧ в середине сентября 1942 года. Александр Михайлович Досик непосредственно участвовал в разработке этого плана. Прибывший 3 октября И. С. Варенников сразу же ознакомился с замыслом и внес в него некоторые коррективы.

На совещании 6 октября между А. И. Еременко и заместителем А. М. Василевского В. Д. Ивановым возникла полемика в связи с наличием двух вариантов плана. Александр Михайлович Василевский в нее фактически не вмешивался, а если и поддерживал В. Д. Иванова, то весьма сдержанно. У А. М. Василевского я пытался выяснить этот вопрос, но он ответил, что изложил свое мнение письменно и ничего добавить не может. Не исключено, что сформулированный тогда начальником Генерального штаба вариант свидетельствовал о том, чего Г. К. Жукову и А. М. Василевскому удалось добиться от И. В. Сталина, ибо Верховный опасался, как бы широкомасштабная операция не привела к последствиям, сходным с итогами Харьковской. Кроме того, Сталин считал, что условием успеха контрнаступления может быть лишь первоначальная ликвидация клина, вбитого врагом между Донским и Сталинградским фронтами. В действительности же сохранение этого клина и непрерывные попытки его срезать приковывали внимание немецкого командования к этому району и отвлекали его от других направлений. Надо также иметь в виду, что до победы под Сталинградом Сталин не отличался широтой оперативного мышления. Имея кое-какой военный опыт, приобретенный в гражданскую войну, он с трудом понимал возможности широкого маневра, которые принесла с собой новая боевая техника, и прежде всего танковая. В этом отношении весьма симптоматичен следующий документ. [418]

"Тов. Жукову.

Мне кажется, что Вам следовало бы главный удар перенести с направления Кузьмичи на район между высотами 130,7 и 128,9 в шести — восьми километрах северо-восточнее Кузьмичи. Это дало бы Вам возможность соединиться со сталинградцами, окружить группу противника на западном берегу Волги и освободить 66-ю армию для активных действий в сторону Сталинграда. Для этого можно было бы усилить правый фланг Малиновского тремя дивизиями, тремя танковыми бригадами за счет 1-й гвардейской и 24-й армий, а в районах действий 24-й и 1-й гвардейской армий перейти на активную оборону. Чтобы оборона на фронте этих армий была прочная, следовало бы взять сюда 2—3 резервные дивизии от 63-й и 21-й армий. Это тем более возможно, что противник с района 63-й и 21-й армий уже снял часть своих войск и перебросил под Сталинград, оставив там ниточку из румынских и итальянских частей, не способных на активные операции. Быстрое соединение северной группы со сталинградскими войсками является условием, без которого вся Ваша операция может стать безуспешной.

Прошу сообщить Ваши соображения.

И. Сталин

№170619 21.9.42 г.{227}"

Этот документ составлен, если иметь в виду свидетельства А. М. Василевского и Г. К. Жукова, в самый разгар разработки замысла контрнаступления. Он поражает тем, что Сталин пытается, будучи в глубоком тылу, поучать Г. К. Жукова, находящегося в войсках, в поистине микроскопических деталях чисто тактического маневра силами и средствами, а ведь перед ним, как Верховным Главнокомандующим, в то время стояла необходимость решать крупные стратегические задачи.

Какой же предварительный вывод до обнаружения соответствующих документов Ставки можно сделать из сказанного? Прежде всего, что идея контрнаступления, что называется, носилась в воздухе. Многие достаточно подготовленные и хорошо знавшие общую обстановку под Сталинградом военачальники видели, что оперативное построение вражеских войск там представляло собой в сентябре—ноябре усеченный клин с мощной вершиной у самого Сталинграда и слабым основанием, прикрытым соединениями союзников. Нет ничего удивительного, что к этой идее независимо друг от друга могли прийти Г. К. Жуков, А. М. Василевский и А. И. Еременко. Вопрос о том, остается ли приоритет выбора удара именно на Калач за Андреем Ивановичем и его штабом, может быть решен после того, как будут обнаружены и опубликованы дополнительные документы. Не исключено, что по соображениям секретности А. М. Василевский [419] не раскрыл перед А. И. Еременко и К. К. Рокоссовским план в полном объеме, а информировал их лишь об одном из первых его вариантов.

Во всяком случае, мой однофамилец и один из тогдашних моих начальников В. Д. Иванов в начале 60-х годов уверял меня, что именно так оно и было, и что Еременко, будучи мастером раскрывать секреты, как-то почти полностью выведал, в чем состоит подлинный замысел. Однако это показалось мне недостаточно убедительным и я не мог отрицать возможности того, что сталинградцы самостоятельно разработали тот вариант плана контрнаступления, который изложен в их письме Сталину от 9 октября 1942 года. Сомнение вызывает другое—будто мысль о контрнаступлении возникла у Андрея Ивановича еще в августе.

Но, очевидно, пора уже возвратиться на КП нашей 1-й гвардейской армии, которая в конце октября 1942 года на короткий срок прекратила свое существование. Мы "отключились" от ее дел после того, как Л. Ф. Минюк по приказу Г. К. Жукова показал мне "слепую" учебную карту с графически изображенным планом наступления трех наших крупных группировок войск.

— Ну как,— спросил Георгий Константинович,— нравится? В какой, по-твоему, срок сумеем уложиться? Ведь вы, штабники, всегда требуете побольше времени на подготовку.

— В данном случае,— ответил я,— на длительный срок претендовать никак нельзя.

— Это почему же? — нарочито удивился Жуков.

— Вражеская группировка,— сказал я,— пока сохраняет наступательное построение и оперативными резервами не располагает. Не сомневаюсь, что в ближайшее время, убедившись в бесполезности дальнейшего наступления и предвидя наступление зимы, немцы начнут переход к жесткой обороне. Они укрепят свои фланги, подготовят мощную систему огня, выделят подвижные резервы. Тогда наша задача во много раз усложнится.

— Правильно,— согласился Жуков.— Тогда давай, действуй, не ожидая прибытия нового начальства,— ведь ты возглавишь оперативное управление штаба фронта.

Я хотел было узнать, кто будет командовать фронтом, но заместитель Верховного продолжал:

— Два соседних фронта оказались в более выгодном положении: Еременко и Рокоссовский еще в начале октября проинформированы Василевским о сущности данного замысла. Они, конечно, уже развернули подготовку, хотя и очень скрытную. Вашему же фронту, который существует пока лишь на бумаге, времени остается очень мало. Поэтому нельзя терять ни одного часа. С группой из нескольких штабных работников сделай возможно более конкретный расчет сил и средств для первого этапа операции. Выяви наиболее перспективные маршруты движения трех танковых корпусов, которые сейчас на подходе. Особое внимание удели участкам, на которых целесообразнее и легче форсировать Дон. [420] Наше счастье, что есть плацдарм, A то пришлось бы дважды с боем преодолевать реку.

Я спросил Г. К. Жукова, как будут распределены танковые корпуса.

— Все отдадим Романенко, он будет командовать 5-й танковой армией и наступать с серафимовичского плацдарма,— быстро ответил Георгий Константинович. И тут же поправился: — Отставить. Ведь Чистяков взял Клетскую. Если он надежно там закрепится и расширит плацдарм — отдадим корпус Кравченко ему, а Романенко сделает свое дело и с двумя...

Нравится мне этот человек,— добавил после короткой паузы Г. К. Жуков, и лицо его осветилось улыбкой.— Прокофий будет в своей стихии. По своей натуре он как нельзя лучше подходит именно для такого вот стремительного броска. Притом осуществляется его мечта о мощной ударной танковой армии, о ней он с таким энтузиазмом говорил на сборах высшего комсостава еще перед войной, в декабре 1940 года{228}.

Вскоре я познакомился с Прокофием Логвиновичем Романенко и убедился, что он действительно заслуживал восхищения. Сын бедного крестьянина из Сумской области, он в основном самоучкой постиг грамоту. Призванный в царскую армию восемнадцатилетним украинским парубком, Прокофий за год пребывания на фронте заслужил полный бант Георгиевского кавалера (четыре креста), за что был направлен в Киевскую школу прапорщиков. В гражданскую войну сформировал партизанский отряд на Ставропольщине, который был преобразован затем в полк. Командиром кавалерийского полка прошел он в дальнейшем по дорогам гражданской войны под началом Б. М. Думенко и С. М. Буденного, был награжден орденом Красного Знамени, в 1920 году принят в Коммунистическую партию. В последующем упорно учился. Между прочим, на тех же самых кавалерийских курсах в Ленинграде, в то же время и в той же группе, что и будущие маршалы Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, А. И. Еременко, И. X. Баграмян. Окончил он и Военную академию имени М. В. Фрунзе. В 1937 году Прокофий Логвинович в числе добровольцев-интернационалистов мужественно сражался в Испании, за что был награжден орденом Ленина.

Характерно, что ряд участников тех событий по возвращении оказались ярыми противниками массирования танков, так как в Испании при специфике ее театра военных действий танки использовались в основном мелкими подразделениями для поддержки пехоты. Об этом я уже упоминал в начале книги. К чести Романенко, он не поддался этому ошибочному взгляду и всегда был убежденным сторонником идеи массированного применения [421] танков в современной войне. Ее-то он со всей присущей ему страстностью и защищал на декабрьском 1940 года Военном совете. В дальнейшем, когда мы довольно близко познакомились с Романенко, он говорил мне, что И. В. Сталин запомнил это и главным образом потому и поручил ему командование 5-й танковой армией в первой в истории войны операции, когда появилась возможность по-настоящему массированного удара танками при мощной поддержке авиации и артиллерии.

...Часа через два Г. К. Жуков уехал. Генерал же Минюк остался, чтобы помочь в нашей предварительной работе. Тут же мы с ним, а также с Г. А. Любимовым, А. О. Ахмановым, М. Д. Зайчиковым и В. Г. Романовым взялись за дело. Леонид Федорович напомнил, что войска нашего фронта будут действовать в полосе шириной 245 километров от Верхнего Мамона до Клетской. Развернув только что склеенное полотнище большой топографической карты, мы принялись за самое дотошное ее изучение. У штабных работников, как известно, развивается способность трансформировать условности картографии в реальные ландшафты. Поэтому, глядя на карту, все мы, наверное, видели бескрайнюю степь, раскинувшуюся на сотни километров, с выжженными травами, красновато-желтыми балками, довольно многочисленными реками, глинобитными хатами станиц и хуторов. Но был среди нас подлинный мастер образного истолкования карты — подполковник Михаил Дмитриевич Зайчиков. Этому горьковчанину из рабочего поселка Вача, где делали ножи, ножницы, вилки, не уступавшие золингеновским, перевалило за сорок, но воображение у него оставалось юношески непосредственным. И вот уже слышится его глуховатый неторопливый окающий говор:

— Местность в полосе вероятных действий — это открытое, слегка всхолмленное плато, оно понижается к югу. Густо изрезано глубокими балками и руслами рек с крутыми берегами.

— И что же это значит? — спросил Минюк.

— Это ограничит маневр войск по фронту, привяжет танки и мотопехоту к определенным направлениям, но вместе с тем балки и русла рек дадут возможность маскировки. Ведь не только леса здесь нет, но и кустарник редкость.

— Нельзя упустить из виду,— вмешался в разговор полковник Любимов,— что эта местность при наступлении на большие расстояния принесет нам много хлопот в смысле ориентирования.

— Высот здесь, правда, немало,— поддержал его Зайчиков,— но они пологие и крайне однообразны, почти как барханы в пустыне.

— Ориентирование, особенно для танкистов, дело крайне важное,— подтвердил Алексей Осипович Ахманов.— Старики говорят, что зима нынче будет ранняя и довольно снежная. Вот когда под снегом скроются и без того крайне редкие ориентиры, однообразие местности возрастет еще больше. [422]

— Значит, надо серьезно тренировать командиров в умении двигаться по азимуту,— попытался завершить эту часть разговора Леонид Федорович.

— Нет, подождите, надвигающаяся зима принесет нам и другие неприятности,— продолжал Ахманов.— Реки могут стать серьезной преградой. Наступать-то ведь придется ранней зимой, видимо в момент ледостава. Переправлять артиллерию, автомашины и особенно танки по тонкому, только что образовавшемуся льду невозможно. Постоянные-то мостовые переправы враг уничтожит. Саперам понадобится наводить понтонные и паромные переправы в архитрудных условиях ледостава.

Тут нить обсуждения вновь перехватил подполковник Зайчиков:

— Не стоит особенно запугивать саперов. Говоря по-народному, поперек дороги текут только Дон и Чир, а все остальные — параллельно нашему движению. Смотрите сами: Кривая, Пуцкан, Донская Царица, Куртлак, Добрая, Лиска — все текут с севера на юг, имея истоки возле Дона и впадая в Чир. Между ними всюду десяти—тридцатикилометровые водораздельные коридоры. Такое направление рек как раз благоприятствует наступательным действиям в южном направлении.

— Лучше сказать — не очень мешает,— поправил я Зайчикова.— Придется направлять удары по этим межречным коридорам. Взаимодействовать танковым корпусам будет трудно, тем более что станицы и хутора, а они наверняка превращены в опорные пункты, расположены вдоль рек.

— В этом вы совершенно правы, товарищ генерал,— подтвердил Зайчиков.— Рельефно выделяются три цепи населенных пунктов.— Он назвал их.— Расстояние между населенными пунктами в меридиональном направлении 3—6 километров, а в широтном — 10—15.

— Такое расположение населенных пунктов,— подчеркнул генерал Минюк,— конечно же во многом определило организацию вражеской обороны. Поэтому удары придется направлять между хуторами и станицами, обходя их с флангов и тыла. Кроме того, район беден коммуникациями: шоссейных дорог, как видите, нет совсем. А это означает, что при осенней распутице и удалении армейских баз от железной дороги на 100—150 километров вы столкнетесь с немалыми трудностями при сосредоточении войск и их обеспечении в ходе операции. Полегче, разве, станет с наступлением заморозков.

О противнике сведений у нас было явно недостаточно. В связи с этим решили, что подполковник Романов незамедлительно побывает в штабах 63-й и 21-й армий и получит там необходимые данные.

Сейчас же встал вопрос о ширине участка прорыва. Он ограничивался объективными условиями — расстоянием между плацдармами у Серафимовича и Клетской, а также межречными коридорами. Значит, участок прорыва мог достигать не более 25 километров. [423]

Вполне естественно, что такая узкая горловина не позволяла сразу включить в дело основные силы двух армий, наносящих главный удар. Мы ориентировочно приняли, что они развернутся на фронте примерно 90—100 километров, а войска 63-й армии растянутся в остающейся полосе шириной около 150 километров.

Полковника Ахманова, да и всех нас, интересовал состав танковых корпусов, чтобы наметить, хотя бы предварительно, выжидательные и исходные районы. Л. Ф. Минюк смог удовлетворить наше любопытство.

— Ну что же,— сказал он,— возьмем, к примеру, 26-й танковый корпус генерала Родина.

— Извини, Леонид Федорович,— перебил я,— ты оговорился: Родин командует не 26-м, а 28-м танковым корпусом.

Минюк улыбнулся:

— Все правильно, Семен Павлович. Кадровики назначили к вам на Юго-Западный фронт двоих Родиных — Алексея Григорьевича и Георгия Семеновича. Скоро ты с ними встретишься. Георгий Семенович будет начальником Алексея Осиповича Ахманова. Его назначают начальником автобронетанкового управления и командующим БТ и MB вашего фронта. Вы, Алексей Осипович,— сказал Минюк Ахманову,— станете его заместителем. Теперь по поводу Алексея Григорьевича, комкора 26. Он мастак бить врага, особенно в зимних условиях. Вы знаете, как он отличился на Волховском фронте? — вопросительно оглядел нас Леонид Федорович.

Все отрицательно покачали головами. Тогда Минюк рассказал:

— В феврале—марте этого года Родин командовал 124-й тяжелой танковой бригадой в 54-й армии. Перед соединением была поставлена беспрецедентная задача переправить свои танки KB по льду Ладожского озера на расстояние 32 километра. Лед не выдерживал эти громадные машины. Родин и его подчиненные проявили поистине чудеса изобретательности и мастерства, да еще при частых авиабомбежках и обстреле дальнобойной артиллерией. Они размонтировали танки: сняли башни и заднюю броню, уложили их на особые сани, а затем облегченные танки сами же отбуксировали эти сани по льду. Можете представить, какого труда все это стоило под беспрерывным воздействием врага! Сосредоточившись ранее намеченного срока в заданном районе, танкисты Родина во взаимодействии со стрелковыми частями нанесли внезапный удар по сильно укрепленной обороне противника и прорвали ее, уничтожив гитлеровцев в ряде особенно мощных опорных пунктов. После этого ледового рейда Родин получил звание генерала и был назначен командиром корпуса.

— Что ж,— отозвался Ахманов,— у нас тут озер нет, но форсировать Дон, когда на реке ни чистой воды, ни прочного льда не будет, тоже нелегко, мозгами понадобится пораскинуть. [424]

— Теперь о составе танковых корпусов,— продолжал Минюк.— В 26-й корпус Родина, например, входят три танковые и одна мотострелковая бригады, разведбатальон, ряд других подразделений. В соединении 160 танков, из них KB — 24, Т-34-68, Т-70-68. Оно усиливается полками: гвардейских минометов, истребительно-противотанковым, артиллерийским и ПВО. Личного состава до 2 тысяч человек. Короче, все по штату. Примерно в таком же составе корпуса Кравченко и Буткова.

Мы наметили выжидательные районы для корпусов в 15—20 километрах от переднего края.

Наше рабочее совещание затянулось. Была уже глубокая ночь, когда в комнату неожиданно вошел вернувшийся из поездки в авиачасти Г. К. Жуков. Мы все встали. Георгий Константинович внимательным взглядом окинул карту, на которую тут же наносилась обстановка.

— Что же,— сказал Жуков,— начало положено. Вот только противника у вас нет. С кем воевать собираетесь?

— Данные уже собираются,— ответил я.

— Хорошо. Ну а предварительно-то знаете, против кого воевать будете?

— Против румынской 3-й армии.

— Что же, садитесь, поделюсь с вами тем, что знаю о ней. По данным агентурной разведки, в состав этой армии входят четыре армейских корпуса. В резерве — четыре дивизии: 22-я немецкая танковая в районе станицы Чернышевская и три румынские пехотные у Перелазовского, Пронина и Верхнесолоновского.

Мой синий отточенный карандаш забегал по карте.

— Боеспособность румынских войск значительно уступает вермахту. Это обусловлено,— разъяснял Жуков,— прежде всего нежеланием румынских крестьян, ремесленников и рабочих, одетых в солдатские шинели, драться за чуждые им интересы. Кроме того, румыны слабее вооружены. Имеющееся у них небольшое количество танков — это устаревшие трофейные чешские машины. Основное орудие артиллерии — 37-миллиметровая противотанковая пушка. У румын хуже, чем у немцев, снаряжение, хуже они и питаются. Обучены румыны по французским уставам и наставлениям, поэтому тактика их действий отличается от немецкой отнюдь не в лучшую сторону. Но шапкозакидательство мы ни в коем случае допустить не должны, ибо фон Вейхс и Паулюс, когда поймут меру опасности, сделают все, чтобы подкрепить оперативное построение румын своими войсками. Конкретно в первой линии вы столкнетесь с 5, 6, 9, 13 и 14-й пехотными дивизиями румын. По численности они превышают немецкие, по боеспособности же, как я сказал, конечно, уступают. Вот теперь прикиньте, какое количество в процентном отношении по родам войск будете рекомендовать командующему использовать на главном направлении.

После паузы, посовещавшись с присутствующими, я ответил: [425] — Процентов 60 пехоты, процентов 80 танков, всю кавалерию и авиацию, а о нашей артиллерийской группировке сведений пока нет, поэтому сказать что-либо определенное не могу.

Георгий Константинович задумался на минуту, потом сказал:

— Резон в этом есть, но, я думаю, надо смелее массировать ударный кулак. Пехоты будет достаточно 50 процентов, кавалерию, танки и авиацию бросим в наступление на главном направлении полностью. Здесь же надо сосредоточить до 70 процентов артиллерии.

Далее Георгий Константинович спросил: ясно ли нам, какой из двух армий отводится решающая роль?

— Конечно, 5-й танковой,— ответил я.

— Почему так считаешь? Видимо, потому, что она танковая и ей отдали два танковых корпуса?

— Не только. Еще и потому, что она будет действовать на заходящем правом фланге ударной группировки...

— ..и способна,— подхватил эту мысль А. О. Ахманов,— выйти на тылы и коммуникации 6-й армии Паулюса.

— Верно понимаете,— подбодрил нас заместитель Верховного.— Короче говоря, у вас нет сомнений в реальности плана и в возможности в короткий срок выполнить его. А то ведь вы столько времени бились, как рыба об лед, об оборону генерала Хубе. От этого оптимизма, наверное, не прибавлялось. Полагаю, что весь личный состав штаба бывшей 1-й гвардейской не подкачает.

— Неужели кто-то сомневался в нашей уверенности в победе над врагом? — удивился я.

Жуков ничего не ответил, только нахмурился. Потом, уже наедине, он сказал мне:

— Было мнение сформировать новый штаб. Мне стоило немалых трудов убедить некоторых членов Ставки, что ваш штаб, столько натерпевшийся от врага в боях севернее Сталинграда, будет злее, чем любой другой, организовывать разгром зарвавшихся фашистов. И все же на все руководящие должности прибудут новые люди, в основном с других фронтов.

— Может быть, к нам назначат Рокоссовского? — невольно вырвалось у меня.

— Губа не дура! — грубовато бросил Жуков и тут же добавил: — Воюй не там, где хочется, а там, где бог велит. Впрочем, я оговорился: "бог" здесь неуместен, надо сказать — "долг". Вот тебе и современный военный фольклор,— уже добродушно заключил Георгий Константинович.

Перед отъездом в войска заместитель Верховного еще раз предупредил меня о сохранении в строжайшей тайне всего того, что нам стало известно, и посоветовал:

— Продумывай детали, накапливай данные о противнике, изучай свои войска, организуя прием пополнений и сопровождение их в выжидательные районы. Я полностью полагаюсь на твой штаб. Не теряйте ни минуты, времени у нас буквально в обрез. [426]

Прибывшим позднее с разных участков советско-германского фронта руководящим товарищам потребовалось время на ознакомление с обстановкой, войсками, новыми подчиненными и т. д., и то немногое, что нам удалось сделать до их приезда, пришлось весьма кстати.

Долго ломать голову над тем, кто будет командующим нашим фронтом, не пришлось. 28 октября прибыл Н. Ф. Ватутин. Раньше я видел его лишь мельком, но слышал от А. М. Василевского рассказ о том, как он лишился своего заместителя — Н. Ф. Ватутина, одного из лучших генштабистов. В Ставке решался вопрос о назначении командующего на вновь создаваемый Воронежский фронт. Все предлагавшиеся присутствующими кандидаты отводились И. В. Сталиным. Тогда Николай Федорович предложил собственную кандидатуру, и при поддержке А. М. Василевского она была утверждена.

Гораздо позднее, когда мы довольно близко сошлись с командующим, он рассказал мне, какой внутренней борьбы стоил ему тот шаг.

— Штабную работу я люблю и очень высоко ценю,— говорил Николай Федорович,— но давно уже испытывал непреодолимое стремление испробовать себя на командном посту. Находясь длительное время на должности начальника штаба Северо-Западного фронта, я не раз чувствовал, что, будь у меня возможность самому реализовать разработанные штабом под моим руководством планы той или иной операции, я смог бы это сделать не хуже, чем мои тогдашние командующие. Утвердило меня в принятии этого решения то обстоятельство, что, по моему тогдашнему убеждению, положение под Воронежем могло стать столь же критическим, как весной под Харьковом, и там нужен был командующий, способный смело взять на себя ответственность при резком изменении обстановки. Сталина, как мне представлялось, вынуждала отвергать предлагаемые кандидатуры именно излишняя осторожность этих генералов.

— Знаешь, Семен Павлович,— Ватутин вдруг перешел на "ты", что было ему совершенно не свойственно,— этот мой поступок, наверное, напоминает решение сержанта принять командование ротой, когда он видит, что вокруг в данную минуту нет никого более подходящего, и отваживается мгновенно, хотя в мыслях успело пронестись столько противоречивых чувств.

— И тем не менее,— отозвался я,— все это решалось, очевидно, не с ходу? Ведь перед этим вы побывали на еще не разделенном Брянском фронте и досконально изучили там обстановку.

— Да хотя и не досконально, но, думаю, основательно ознакомился с ней. Однако переоценил значение Воронежа. Подумал, что главные летние баталии разыграются там, а оказалось — под Сталинградом.

Неожиданно Ватутин умолк, глубоко задумался, а потом спросил:

— Не догадываешься, зачем я рассказал всю эту историю? [427]

Я пожал плечами.

— Хочу узнать, как другой штабник поступил бы в подобной ситуации.

Наступил мой черед поразмыслить, благо дилемма, стоявшая передо мной, была лишь теоретической.

— Наверное, поступил бы так же,— ответил я,— тем более учитывая, что Верховный Главнокомандующий, видимо, не случайно командировал вас на Брянский фронт перед его разделением: идея этой акции была, как я догадываюсь, ваша?

Николай Федорович утвердительно кивнул головой.

Разговор этот, повторю, состоялся гораздо позднее. А забежал я вперед, чтобы сразу познакомить читателя с новым командующим. Если честно, то при встрече его в тот пасмурный октябрьский день я был, пожалуй, разочарован. Все командующие фронтами, которых я знал до этого, исключая В. Н. Гордова, и внешне были незаурядны. С. К. Тимошенко — с кавалергардским ростом, телосложением и выправкой, А. И. Еременко — богатырь вроде Микулы Селяниновича. Статный и элегантный К. К. Рокоссовский... Иначе смотрелся новый командующий: мал ростом, преждевременно располнел, лицо скуластое, поведение, я бы сказал, какое-то нарочито обыденное. Насторожил вопрос Ватутина:

— Что, разве Стельмах еще не приехал? — с хрипотцой в голосе осведомился он.

Я, признаться, еще не знал, кто такой Стельмах, но догадался, что это начальник штаба фронта. "Вот как,— подумалось мне,— недоволен, что его встречает всего лишь заместитель начальника штаба". Я ответил, что из нового начальства только что прибыл командующий артиллерией М. П. Дмитриев, которого я не успел повидать.

Надо сказать, что Николай Федорович в те дни сильно недомогал и, возможно, поэтому мое первое впечатление о нем было двойственным. Он не спешил приступить к делу, более получаса сидел за столом, пил с наслаждением горячий крепкий чай — отличная заварка оказалась у его расторопного адъютанта Якова Владимировича Сирука.

Разговор командующий вел неторопливо, что находилось в разительном контрасте с темпом нашей жизни и работы в последние дни. Вопросы задавал отвлеченные — о прежней службе, об общих знакомых. Создавалось не очень-то приятное впечатление, будто он беседует со мной как с человеком, встретившимся на перепутье. Видно, посчитал я, Николай Федорович пока не решил для себя вопрос о моей дальнейшей судьбе.

Но вот наконец перешли к делу. Внесли ту самую большую карту, над которой мы начали трудиться еще во время пребывания Г. К. Жукова. За эти двое суток она пополнилась новыми данными, полученными в результате совместной работы с начальниками штабов 63-й и 21-й армий генералами И. П. Крупенниковым и В. А. Пеньковским. И тут командующий как бы сразу сбросил с себя усталость и недомогание, весь собрался и буквально [428] впился глазами в бережно развернутый перед нами на двух сдвинутых походных столах графический документ. И чем дольше Ватутин смотрел на карту, тем больший интерес вызывала она у него.

Пожалуй, целых полчаса прошло в полном молчании. Наконец Николай Федорович взглянул на нас с Любимовым и Романовым и, обращаясь ко мне официальным, но доброжелательным тоном, спросил:

— Что же вы, товарищ генерал, не представляетесь мне по своей новой должности?

— Я еще не назначен.

— С этого момента считайте себя начальником оперативного управления штаба Юго-Западного фронта и первым заместителем его начальника. Второй вопрос,— строже произнес Ватутин,— откуда получили столь точную информацию о замыслах Ставки?

Я доложил о посещении штаба Г. К. Жуковым и его беседах.

— И сколько работали над этим произведением оперативного искусства? — одобрительно улыбнувшись, снова спросил Николай Федорович, указывая на карту.

— Двое суток.

Поблагодарив нас и отпустив моих помощников, командующий с заметным оживлением продолжал разговор:

— Сразу два приятных сюрприза для меня — готовность варианта плана фронтовой операции в первом приближении и упрочение плацдарма у Клетской. Это замечательно. Маловат, правда, плацдарм, но, думаю, сумеем изловчиться и сосредоточить на нем необходимое количество войск. Молодец Чистяков, а ведь необходимость участия его армии в главном ударе подвергалась сначала сомнению. Меня информировали, что попыток создать эту предмостную позицию — тет-де-пон, как говаривали некоторые наши академические профессора, было предостаточно и все безуспешно. Можете доложить, как это удалось ему?

Я, к счастью, ездил на КП 21-й и был в курсе дела, поэтому рассказал Н. Ф. Ватутину, что генерал Чистяков выбрал для этой цели две лучшие дивизии, пополнил их и обеспечил надежной артиллерийской поддержкой.

— Основную роль,— докладывал я,— сыграла 76-я стрелковая дивизия полковника Таварткиладзе. Это очень дельный командир. В соединении очень много его земляков-кавказцев. Николай Тариэлович, имитировав удар в лоб, двумя полками обошел станицу с юго-запада. Тем временем 278-я стрелковая дивизия полковника Монахова овладела высотами северо-западнее Клетской. Сейчас чистяковцы укрепляют плацдарм. Есть радиоперехват: начальник штаба 6-й немецкой армии генерал Шмидт требует немедленного восстановления положения на этом участке, но воины 21-й цепко держат плацдарм.

Слушая, командующий снова стал рассматривать карту.

— Знаете, каков главный недостаток составленного вами документа? — спросил он. [429] — Схематично показано артиллерийское обеспечение,— ответил я.— Наш главный артиллерист отозван Ставкой, а генерал Дмитриев только сегодня прибыл.

— Не надо оправдываться,— сказал Ватутин.— У вас же не было и половины данных о составе артиллерии. Это дело поправимое. Вот приедет Стельмах и вместе с Дмитриевым вплотную займется подготовкой артиллерийского наступления. Ведь при обсуждении его кандидатуры в Генеральном штабе как раз и учитывали близкие взаимоотношения Стельмаха с "богом войны".

Когда я познакомился в дальнейшем с Григорием Давидовичем Стельмахом, то узнал, что действительно большая часть его службы в армии протекала в артиллерии. Он прошел хорошую школу под руководством такого выдающегося артиллериста, как В. Д. Грендаль. Стельмах был его заместителем в начале 30-х годов по должности инспектора артиллерии РККА. Как отличного артиллериста моего нового начальника хорошо знал и А. М. Василевский, с которым они в те же 30-е годы служили в Управлении боевой подготовки Сухопутных войск.

А командующий между тем продолжал:

— Набросав вчерне план фронтовой операции, вы помогли мне выкроить больше времени для ознакомительных поездок в войска и рекогносцировок районов будущих действий. Хотелось бы сразу побывать на клетском плацдарме, но начну, пожалуй, с 63-й армии. Она правофланговая и имеет более солидный задонский плацдарм. А главное, ее командующий генерал Кузнецов — самый осведомленный о местных условиях военачальник, ведь он воюет здесь с начала Сталинградской битвы. Кроме того, мы с ним давние соратники: он длительное время командовал 1-й ударной армией, а она входила в мой родной Северо-Западный фронт.

В конце этой беседы, которая как бы положила начало доверительному отношению ко мне со стороны командующего, Николай Федорович сообщил, что он просил Ставку назначить Василия Ивановича Кузнецова своим заместителем, и добавил:

— Его боевой опыт, здравый смысл и оперативная интуиция очень помогут нам на первых порах, а затем, если пожелает, он вернется на должность командарма.

Вскоре Н. Ф. Ватутин уехал в 63-ю армию вместе с моим давним сослуживцем М. П. Дмитриевым, с которым мы едва успели поздороваться. Лишь только проводил я командующего, как последовала целая серия встреч. Сначала прибыл член Военного совета корпусной комиссар А. С. Желтов. С ним знакомиться нам, конечно, не пришлось — ведь мы, как, видимо, помнит читатель, учились вместе в 1-й пехотной школе имени М. Ю. Ашенбреннера, причем служили в одном взводе и Даже по росту стояли в строю рядом. Затем, правда, боевая судьба надолго нас разлучила, но я следил за его продвижением по служебной лестнице. Начинал А. С. Желтов, как и я, строевым командиром, но в конце 30-х годов перешел на партийно-политическую работу: [430] был перед войной комиссаром стрелковой дивизии, членом Военного совета Приволжского военного округа, членом Военного совета Дальневосточного фронта. В начале Великой Отечественной его назначили членом Военного совета Карельского фронта. После этого Желтов на той же должности служил в 63-й армии и на Донском фронте.

Встретились мы тепло, но на воспоминания о годах военной юности времени не было. Алексей Сергеевич, доложив командующему по телефону о своем прибытии, уехал в 21-ю армию.

Надо сказать, что А. С. Желтов во главе партполитаппарата развернул поистине кипучую деятельность. Подготовке к нашему контрнаступлению сопутствовала подготовка к четвертьвековому юбилею Великого Октября. Уже опубликованные в те дни предпраздничные Призывы Центрального Комитета партии содействовали активизации всей партполитработы. Затем последовал приказ Наркома обороны № 345 от 7 ноября 1942 года, в котором прямо было сказано, что скоро и на нашей улице будет праздник. Все это вызывало у бойцов и командиров огромный душевный подъем. Не могли наши воины не видеть и тот поток пополнений, который шел под Сталинград. От врага мы его утаивали, от своих же, особенно тех, кто сам прибывал с этими пополнениями, скрыть грозное для гитлеровцев сосредоточение войск и техники било просто невозможно. Тот факт, что нам доведется нанести мощный удар по противнику, вселял в наши сердца радость и удовлетворение.

В частях и соединениях, где позволяли условия, состоялись митинги, партийные и комсомольские собрания, на которых разъяснялись материалы, посвященные 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

С 12 по 15 ноября политические отделы дивизий организовали семинары с политическими работниками полков и батальонов на тему об активизации партийно-политической работы вокруг конкретных вопросов, связанных с подготовкой войск к наступлению. В полках первого эшелона командиры и политработники провели с бойцами беседы, которые оказывали большое влияние на повышение политико-морального состояния личного состава, мобилизовывали его на выполнение стоящих задач.

Широкое распространение получил обмен боевым опытом. В частях и подразделениях проходили встречи с воинами, отличившимися в сражениях с гитлеровскими захватчиками. На родину героев боев посылались благодарственные письма.

Я, конечно, далеко заглянул вперед, характеризуя партийно-политическую работу, и к тому же рассказал о ней довольно схематично, но со всей ответственностью свидетельствую, что и сам А. С. Желтов, и второй член Военного совета мой старый сослуживец В, М. Лайок, и начальник политуправления А. И. Ковалевский, и руководящие работники политического управления фронта А. К. Чурсин, С. М. Абалин, Г. С. Гуревич, А. В. Воропаев, Г. И. Питерский и другие почти все время находились в войсках, [431] вместе с партполитаппаратом армий, соединений и частей непосредственно разъясняли воинам их боевые задачи.

...29 октября приехал Г. Д. Стельмах. Знакомясь, он сразу же объяснил, что его иностранная фамилия в переводе означает каретник, а потом, улыбнувшись, сказал:

— С декабря 1941 года все время мерз на Карельском фронте, а ведь я южанин, родом из Николаева. Приехал к вам погреться, а здесь такая же промозглая погода, как и под Новгородом.

Надо заметить, что проявленная им при первой встрече общительность была ему вообще-то не очень свойственна. По складу характера это был человек замкнутый, всецело погруженный в работу. Вызвать его на разговор на какую-либо отвлеченную тему было непросто, и это удавалось разве только авиатору С. А. Красовскому, неиссякаемый юмор которого мог расшевелить кого угодно. Это, возможно, объяснялось тем, что нашему начальнику штаба пришлось немало времени провести в ежовских застенках.

Григорий Давидович был на семь лет старше меня, он воевал в гражданскую войну в должности военкома артиллерийской батареи. В Великой Отечественной за его плечами было активное участие в Любанской и Синявинской операциях, а главное, в контрнаступлении под Тихвином. Именно к периоду подготовки этой операции относится отличная характеристика, которую дал ему К. А. Мерецков в своих мемуарах: "На должность начальника штаба я назначил прибывшего со мной комбрига Г. Д. Стельмаха, поручив ему собрать в Большом Дворе отбившихся от штаба офицеров, а также вернуть всех сотрудников штаба, находившихся в Волховской группе; срочно организовать разведку противника перед всем фронтом армии; установить связь с соединениями и отдельно действующими отрядами; наладить получение информации снизу и от соседей и обеспечить передачу приказов и распоряжений. Я всецело положился на опыт этого уже проверенного раньше командира. Он блестяще справился со своими обязанностями. Это был высокообразованный человек, хорошо знавший военное дело и отличавшийся личной храбростью. Вскоре он был выдвинут на должность начальника штаба фронта"{229}.

Сразу же по прибытии Григорий Давидович осведомился, приехал ли полковник А. С. Рогов на должность начальника разведотдела. Узнав, что Александра Семеновича еще нет, в сердцах произнес:

— Надо было добиться, чтобы его тоже взяли на самолет.

Я вызвал полковника В. Г. Романова. Он сказал, что, обобщив, насколько это возможно, данные разведчиков, 63-й и 21-й армий, пришел к выводу, что враг готовил оборону в течение примерно двух месяцев. Главная ее полоса состоит из нескольких позиций, расположенных в 3—5 километрах друг от друга. Каждая позиция имеет одну общую траншею с целым рядом выдвинутых вперед [432] и соединенных с нею ходами сообщения окопов на отделение — взвод. Такие окопы отрыты с интервалами 60—100 метров. На тех участках первой позиции, которые командование противника считало особо важными, оборудованы вторые и третьи линии окопов.

В большинстве населенных пунктов и на выгодных рубежах между ними созданы узлы сопротивления по принципу круговой обороны. Передний край проходит в основном по господствующим высотам. Перед ним устроены противотанковые и противопехотные минные поля. В промежутках между окопами, близ ходов сообщения, отрыты щели для истребителей танков и автоматчиков.

Имелись у Василия Гавриловича Романова и другие конкретные данные. Так, из донесений командира 203-й стрелковой дивизии 63-й армии полковника Г. С. Здановича было известно, что перед его соединением находится 40-й полк 9-й пехотной дивизии румын с двумя поддерживающими артдивизионами. Его оборона включает две позиции: первая — из трех линий сплошных траншей с дзотами и блиндажами, проволочными заграждениями и минными полями; вторая, еще недооборудованная, расположена на расстоянии 2—3 километров. Линия ее окопов не сплошная, но и здесь есть минные поля и проволочные заграждения. Оборона прикрывается системой фронтального и косоприцельного огня с выносом максимального количества огневых средств, в том числе отдельных противотанковых пушек и ротных минометов, непосредственно в первую линию окопов. Противотанковые орудия, как правило, располагаются в 250—300 метрах от переднего края около перекрестков или у дорог, уходящих в нашу сторону. Позиции батальонных и полковых минометов находятся в 350—400 метрах от переднего края. На километр фронта оборудовано три-четыре дзота.

— Что ж,— резюмировал Григорий Давидович,— противник имеет хорошо организованную систему огня, которая во взаимодействии с противопехотными и противотанковыми заграждениями может стать серьезным препятствием для наступающих войск. Недостаток же неприятельской обороны кроется в ее линейности и малой глубине.

Тогда же Стельмах попросил нас подсчитать необходимую плотность стрелковых соединений, танков, а также прикинуть вероятное соотношение сил в целом по фронту и в полосе главного удара. Такая работа в штабе велась, но данные постоянно менялись, ибо войска фронта все более пополнялись, а с другой стороны, уточнялась и группировка противника. Григорий Давидович сказал, что он получил в Генеральном штабе данные о численности противостоящего врага.

— Их и примите за исходные при расчетах,— распорядился Стельмах, вручая мне сводку. Из нее следовало, что в 8-й итальянской армии, занимавшей оборону от Красно-Орехового до Базковского, насчитывалось чуть более 100 тысяч человек, в 3-й румынской, располагавшейся от Базковского до Клетской,— [433] 130 тысяч и в находившемся во втором эшелоне за итальянцами и румынами 29-м армейском корпусе вермахта — 34 тысячи человек, то есть всего около 265 тысяч солдат и офицеров{230}. Орудий и минометов, по данным, полученным Стельмахом, у врага было 4222, а танков — 320{231}. Это количество боевых машин слагалось из 130 танков 1-й румынской танковой дивизии, из такого же числа машин 22-й танковой дивизии вермахта и 60 танков 8-й итальянской дивизии.

В войска нашего фронта на эту дату входило около 200 тысяч человек, 4200 орудий и минометов, 560 танков{232}.

Я доложил Г. Д. Стельмаху, что в соответствии с имеющимися данными общее соотношение сил и средств составляет: в людях — 1,3:1 в пользу врага; по орудиям и минометам — 1:1; по танкам — 1,7:1 в нашу пользу{233}. Далее предположил, что с помощью решительной перегруппировки мы можем создать на главном направлении перевес в людях и танках примерно в 2 раза, а в артиллерии — в 2,2 раза{234}. В заключение сказал:

— Учитывая, что артиллерия у румын и итальянцев уступает нашей, танки — тоже, а боеспособность советского воина и румынского солдата, вынужденного воевать за чуждые ему интересы, вообще несравнимы, следует считать, что данное соотношение сил дает нам вполне реальный шанс на разгром врага.

— Однако вы оптимист,— ответил Григорий Давидович,— а Ставка считает, что этого мало и продолжает подачу нам резервов.

— Значит, мы не ограничимся первой фазой операции,— сделал я вывод.

В это время из 63-й армии вернулись Н. Ф. Ватутин и М. П. Дмитриев. Стельмах поспешил представиться командующему, а мы наконец получили возможность остаться наедине с Михаилом Петровичем. По-братски обнялись с ним. Ведь мы являлись с Дмитриевым не просто сослуживцами по 16-й дивизии имени В. И. Киквидзе, но и коллегами по роду работы — оба были начальниками полковых школ: я — в Новгороде, в 43-м стрелковом полку имени С. П. Медведовского, а он — на станции Медведь, что близ Новгорода, в артполку нашей же дивизии. Нельзя было в те дни без улыбки слушать, как он с серьезным видом [434] каламбурил, утверждая, что подал рапорт по начальству о передислокации полка имени С. П. Медведовского по принадлежности на станцию Медведь.

— А тебе-то какая польза? — спрашивал я его, бывало. Он отвечал:

— Тогда нас из этого медвежьего угла переведут в Новгород.

Каламбуры каламбурами, но главным при встречах был обмен опытом, который проходил отнюдь не в шутливой форме. Причем мне было чему у него поучиться, он гораздо дольше меня возглавлял полковую школу.

...Работа в дни подготовки контрнаступления просто захлестывала нас. Приведу в этой связи две короткие цитаты. В труде "Великая победа на Волге" указано: "Из замысла и плана наступательной операции "Уран" видно, что большая роль в решении задачи по окружению группировки противника между Доном и Волгой отводилась Юго-Западному фронту. Для достижения цели операции на ее первом этапе из состава Юго-Западного фронта привлекалось гораздо больше сил и средств, особенно подвижных войск, чем из остальных фронтов"{235}. Добавлю от себя — вместе взятых. В мемуарах Г. К. Жукова находим такое свидетельство: "С 1 по 4 ноября были рассмотрены и откорректированы планы Юго-Западного фронта, а затем во всех деталях (подчеркнуто мною.— Авт.) были рассмотрены и увязаны планы действий 21-й армии и 5-й танковой армии"{236}.

Думаю, читателю будет небезынтересно, если я попытаюсь хотя бы частично раскрыть, какая масса работы, проделанной самим Г. К. Жуковым с его малочисленной оперативной группой, а также штабами фронта и армий, кроется за этими лаконичными словами.

Начну с того, что поглощало, пожалуй, наибольшую часть времени. Это — прием и сопровождение в выжидательные районы получаемых резервов. К нам тогда прибывали из Воронежского фронта 8-й кавалерийский корпус генерала М. Д. Борисова, а также одна стрелковая дивизия и пять артиллерийских полков. Одновременно из Донского фронта поступили четыре стрелковые дивизии, один танковый и один кавалерийский корпуса, одиннадцать артиллерийских и пять зенитных полков{237}. Мы получили также ряд соединений непосредственно из резерва Ставки, в том числе пять стрелковых дивизий, два танковых и один кавалерийский корпуса, одну танковую бригаду, три танковых, тринадцать артиллерийских, семь минометных полков и шесть полков гвардейских минометов ("катюш"). Наша 17-я воздушная армия пополнилась 1-м смешанным авиационным корпусом{238}. Кроме того, [435] в дальнейшем мы в своих планах учитывали участие крупных сил авиации дальнего действия и подчиненной нам в оперативном отношении 2-й воздушной армии Воронежского фронта.

Прием войск, прибывавших из резерва Ставки, протекал одновременно с подготовкой плана операции и конечно же очень осложнял нашу работу, так как отрывал немало штабных сотрудников. Особых усилий потребовало принятие и сосредоточение в исходном районе 5-й танковой армии. В целях маскировки ее соединения вначале размещали на северном берегу Дона, в 30—40 километрах от линии фронта. Наибольшие трудности вызвала организация переправ через многочисленные водные преграды. В наших планах указывалось, какие части, когда и где будут перебрасываться. Необходимо было добиться максимальной загруженности переправ. Пришлось все маршруты, ведущие к ним, а также въезды и выезды обозначить вехами и другими условными знаками. Чтобы сохранить в тайне нашу подготовку, передвижения осуществлялись исключительно ночью. К рассвету все перегруппировки прекращались, районы сосредоточения войск тщательно маскировались. Удалось добиться того, что подавляющее большинство передвижений и переправ прошло организованно. Этому способствовала поздняя осень с ее продолжительными ночами. Но все же был случай, когда части сил 1-го танкового корпуса, переправлявшегося через реку около Зимовского, не хватило ночи, и авиация Рихтгофена не замедлила воспользоваться этим.

Много времени и труда уходило на подготовку артиллерийского наступления — правомерно считалось, что лишь его результативность способна обеспечить успех операции в целом. Г. Д. Стельмах и М. П. Дмитриев, привлекая работников оперативного отдела и пока еще не полностью укомплектованного штаба артиллерии во главе с полковником С. Б. Софрониным, вплотную засели за планирование действий артиллерии по возвращении Михаила Петровича из поездки в войска.

К нам приехал начальник артиллерии Красной Армии генерал Н. Н. Воронов с группой своих сотрудников. Он справедливо считался наиболее компетентным артиллеристом в Вооруженных Силах. Внешне это тоже был человек весьма примечательный: очень высокого роста, внушительного телосложения. Сразу же по приезде он сказал, что с дороги ему надо бы прилечь. У меня был довольно большой топчан, и я предложил его Николаю Николаевичу. Он лег, с облегчением вытянулся и тут же рассказал мне, что во время освободительного похода в Западную Белоруссию в 1939 году попал в автоаварию, серьезно повредил три ребра, поэтому после длительных передвижений ему совершенно необходимо полежать хотя бы 20— 30 минут.

Всей простотой личного поведения Николай Николаевич очень расположил меня к себе. [436] Главный артиллерист провел накоротке совещание своих подчиненных совместно с работниками оперативного отдела. Он напомнил, что еще 12 января 1942 года Ставка издала директиву о переходе от артиллерийской подготовки к артиллерийскому наступлению.

— Но за минувшие 10 месяцев,— заметил Николай Николаевич,— применить на практике требования этого важного документа в полной мере не удавалось, прежде всего из-за того, что мы не столько наступали, сколько оборонялись или отходили. Но и в тех случаях, когда мы переходили в наступление, попытки реализовать требования директивы были мало эффективными. Их нередко понимали слишком прямолинейно, в том смысле, например, будто артиллерия способна наступать линейно, то есть продвигаться вперед на колесах чуть ли не со скоростью танковых соединений. Бывали даже попытки придать артиллерии некую самодовлеющую роль и организовывать самостоятельные артиллерийские операции.

Я дал в свое время,— продолжал Николай Николаевич,— задание моему начальнику штаба генералу Самсонову разъяснить сущность методов артиллерийского наступления, и Федор Александрович опубликовал ряд толковых статей в "Артиллерийском журнале". Читали вы их? — обратился он к нам. Оказалось, что статей читали в основном лишь те товарищи, которые побывали в Москве на учебе.

В заключение Н. Н. Воронов сказал:

— Потребовался опыт, и иной раз очень горький, чтобы выкристаллизовался реальный комплекс методов артнаступления. Он складывается из артиллерийской подготовки, поддержки атаки и сопровождения стрелковых частей и танков в глубине вражеской обороны. Причем все эти действия должны составить единый, неразрывный процесс, лишь тогда они будут по-настоящему эффективны. На вашем фронте впервые создается весьма крупная и разнообразная артиллерийская группировка. Это и дает возможность проверить на практике плодотворность идей артнаступления.

Манера выступления Н. Н. Воронова перед аудиторией как-то выделяла его среди других профессиональных военных, она отдавала академизмом и, пожалуй, несколько нарочитой сложностью и пространностью. В товарищеском же общении он преображался, становился непринужденным и остроумным собеседником.

Несмотря на помощь Н. Н. Воронова, подготовка артиллерийского наступления потребовала упорного труда. М. П. Дмитриев по-дружески делился со мной своими заботами, просил совета. Ему и его пока все еще очень малочисленному штабу пришлось немало попотеть, чтобы правильно распределить артиллерию РВГК между армиями, подготовить решения о продолжительности и построении артиллерийского наступления, определить расход боеприпасов в различные его периоды и многое другое. [437] Тем не менее в короткий срок были подготовлены указания командующим артиллерией армий. В них предлагалось при артподготовке в последнем огневом налете сосредоточить огонь на первой и второй траншеях противника, а в момент атаки снять его с первой траншеи, оставив на второй. Огневой налет по вражеским батареям продолжать и после начала атаки еще не менее пяти минут. Эти меры не допускали разрыва между окончанием артиллерийской подготовки и началом артиллерийской поддержки. Смена боевых порядков артиллерийских групп планировалась с таким расчетом, чтобы не менее двух третей их массированным огнем могли отражать контрудары и контратаки противника. В остальных фазах наступления примерно треть артгрупп всегда должна была вести огонь.

Горький опыт Харьковской операции учил нас предусматривать обеспечение флангов и стыков армий и соединений, а также обязательное наличие артиллерийских противотанковых резервов в армиях и стрелковых дивизиях.

Во всей массе артиллерии выделялись группы: армейская группа дальнего действия (ДД) — для ведения контрбатарейной борьбы, подавления вражеских командных пунктов и массирования огня на решающих направлениях; группы поддержки пехоты (ПП) — для подавления живой силы и огневых средств противника в полосах наступления стрелковых дивизий, полков—и, наконец, группы артиллерии разрушения (АР). Все они получили конкретные задачи.

Собственные артиллерийские группы, способные сломить огнем сопротивление врага на пути движения пехоты и танков, создавались в каждом стрелковом и мотострелковом полку. Командир группы поддержки пехоты имел свои средства управления. Объединяя несколько дивизионов, он обязан был в бою всегда находиться рядом с командиром стрелкового полка и по его требованию сосредоточивать огонь по целям, оказывающим сопротивление подразделениям. Командирам дивизионов и батарей предписывалось находиться с командирами батальонов, рот и выполнять их заявки.

Продолжительность артподготовки мы определили в 1 час 20 минут. При этом предлагалось сначала провести пятиминутный артналет, затем 1 час 5 минут отводились на подавление и разрушение целей, и, наконец, следовал второй огневой налет, — рассчитанный на 10 минут. В огневых налетах предстояло участвовать всей артиллерии и минометам, в том числе гвардейским и огневым средствам стрелковых войск{239}. В ходе артподготовки 45-миллиметровые батальонные и 76-миллиметровые полковые орудия предназначались: до атаки пехоты — для стрельбы прямой наводкой, а с началом атаки — в качестве орудий сопровождения пехоты и танков. [438]

В 5-й танковой армии М. П. Дмитриев предложил создать артиллерийские группы в каждом стрелковом полку первого эшелона, а также армейскую артгруппу дальнего действия и армейскую группу реактивных установок. В армии И. М. Чистякова в армейскую артиллерийскую группу предложили включить три пушечных артполка РВГК, а всю остальную артиллерию распределить между стрелковыми дивизиями. Иметь в стрелковых полках этой армии группы поддержки пехоты мы посчитали необязательным.

Много внимания потребовала организация обеспечения пехоты и особенно танков при сопровождении их в глубине расположения врага. После оживленного обсуждения пришли к выводу о необходимости осуществлять его методом последовательного сосредоточения огня по конкретным рубежам. Ввод в прорыв подвижных соединений предлагалось обеспечить огнем армейских артгрупп дальнего действия и части артиллерии стрелковых дивизий. Кроме того, для сопровождения огнем и колесами танков и кавалерии рекомендовалось придать каждому корпусу по два артполка. Многие детальные вопросы артобес-печения, конечно, были оставлены в компетенции армейского командования.

Подготовка танковых войск к сталинградскому контрнаступлению началась под счастливой звездой или, скорее, да простит мне читатель этот невольный каламбур, под счастливым созвездием. В ней наряду с Г. К. Жуковым, А. М. Василевским и Н. Ф. Ватутиным приняли участие едва ли не самые талантливые и опытные танкисты того времени: Я. Н. Федоренко, П. Л. Романенко, Г. С. Родин, а также А. Г. Родин, В. В. Бутков, А. Г. Кравченко. Встречать их, обеспечивать оперативными данными и помогать в работе довелось мне, так как Григорий Давидович неотрывно занимался с Н.Н. Вороновым и фронтовыми артиллеристами.

С особым удовлетворением воспринял я встречу с Г. С. Родиным, прибывшим на свою новую должность как раз в этот день. Он вошел изменившимся почти до неузнаваемости — бодрым, широко улыбающимся. Оказалось, что Георгий Семенович около трех недель провел в госпитале, где основательно подлечил свои старые раны. Но, конечно, не только лечение, отдых и генеральская форма так преобразили его. Родина воодушевляли приближавшиеся большие боевые дела. После того как мы крепко обнялись, поздравив таким образом друг друга с присвоением генеральского звания, он сказал тоном завзятого шахматиста:

— Что ж, сыграем с Паулюсом финальный матч. В прошлый раз мы загнали его в глухой цейтнот, закончившийся ничьей, а сейчас поставим мат в три хода.

Я спросил:

— Как обстоят дела у наших соратников по 28-му танковому корпусу?

— Мой бывший штаб и управление во главе с Александром Адамовичем Пошкусом и Артемом Филипповичем Андреевым были [439] обращены на формирование 4-го механизированного корпуса, которым командует генерал Вольский,— ответил Родин.— В этом корпусе будут драться оставшиеся в живых танкисты 158-й и 55-й танковых бригад, которые, правда, переформированы в полки. Лебеденко, попавшего, как и я, в госпиталь, сменил Ази Агадович Асланов. Корпус Вольского передан генералу Еременко и будет наступать нам навстречу в составе 51-й армии. Так что мы встретимся со своими друзьями,— вновь широко улыбнувшись, заключил Родин.

Да и у всех остальных настроение было приподнятое: сколько раз на наших оперативных картах мы изображали стрелы с ромбиками танков, протягивавшиеся от основания до излета всего-то на каких-нибудь 30—40 километров, а сейчас это были мощные стрелы, дерзко углублявшиеся в расположение врага почти на 200 километров.

Первый раз Я. Н. Федоренко, П. Л. Романенко, Г. С. Родин и А. О. Ахманов собрались примерно в полдень. Время было обеденное, к тому же нашим тыловикам удалось наконец отрегулировать питание личного состава штаба и фронтовых управлений, поэтому, прежде чем засесть за дело, решили перекусить.

За обедом завязалась беседа. Тон в ней задал Яков Николаевич Федоренко. Он обратил испытующий взор своих внимательных серых глаз на меня, как на единственного нетанкиста, и шутливо спросил:

— А знаете ли вы, милейший Семен Павлович, в какую знаменательную для танковых войск пору мы собрались? — Выдержав паузу, он уже готов был сам ответить на свой каверзный вопрос, когда я после недолгого размышления заговорил:

— Если хотите, то достойных упоминания дат две: одна круглая — ровно 10 лет назад, осенью 1932 года, был сформирован первый в истории нашей, да и, пожалуй, всех армий, танковый корпус. Он имел почти 500 боевых машин, причем в основу его создания была положена идея решения массой танков оперативных задач.

— Однако,— сказал Федоренко,— ты, я вижу, эрудит по танкам. А еще какую дату имеешь в виду?

— Она не совсем круглая. Чуть больше четверти века назад, в сентябре 1916 года, 32 английских танка двинулись в свою первую атаку на укрепление немцев на реке Сомма.

— Да ты, я смотрю, замаскировавшийся танкист! — одобрительно хохотнув, хлопнул меня по плечу Яков Николаевич.

— Скорее неудавшийся,— не без грустинки в голосе ответил я.— Послужил в танковых войсках летом этого года две недели и был отчислен.

— Что так?

— Габариты у меня не танкистские,— попробовал отшутиться я.

— Но у нас есть еще более габаритные товарищи. Вот посмотри на Прокофия Логвиновича! А Кравченко, которого ты [440] хорошо знаешь, а Богданов? А есть еще один — это просто живой KB — комбриг 91 Якубовский!

— Мечта стать танкистом у меня была и остается,— признался я.— На днях даже хотел по этому поводу обратиться к Георгию Константиновичу Жукову, а он, словно читая мои мысли, сказал, правда по другому поводу: "Воюй не там, где хочется, а там, где долг велит".

— Вот оно что,— заключил Федоренко.— Но ты нам все равно здорово поможешь, потому что по танкам наверняка знаешь не только юбилейные даты.

Засиживаться за обеденным столом времени не было, и мы тут же приступили к делу.

— Главной даты,— как бы продолжая прежний шутливый разговор и потребовав у порученца свой портфель, сказал Яков Николаевич,— вы все же не знаете. Это 16 октября 1942 года. В этот день товарищ Сталин подписал приказ ГКО № 325. Над его проектом мой штаб во главе с генералом Марковым поработал напряженно, да и я сам тоже к этому руку приложил. Были учтены письма в Ставку многих танкистов, в том числе и Прокофия Логвиновича. А главное — в этот документ мы постарались вложить все ценное, что выявилось в области тактического и оперативного применения бронетанковых войск, начиная с трудов незабвенного Константина Брониславовича Калиновского{240} , которого можно по праву считать основоположником советской теории применения бронетанковых войск. Судьба отпустила ему всего 34 года жизни, но сколько он успел сделать!

— Да, он дал импульс всей работе по созданию теории и практики вождения танковых войск в бою,— откликнулся П. Л. Романенко (говорить о заслугах в этой области военного дела М. Н. Тухачевского было тогда нельзя, имя его находилось под запретом).

Тем временем Я. Н. Федоренко достал из своего портфеля несколько оттисков приказа ГКО № 325 и роздал их всем присутствующим. Мы тут же бегло ознакомились с документом и убедились, что в нем не только был глубоко обобщен предшествующий [441] боевой опыт, но и даны четкие принципиальные установки по боевому применению частей, соединений и объединений бронетанковых и механизированных войск. Так, отдельные танковые бригады и полки предназначались для непосредственной поддержки пехоты, а танковые корпуса и армии — для использования на главных направлениях в качестве эшелонов развития успеха в целях разобщения и окружения крупных группировок врага. Шла здесь речь и о необходимости тщательной подготовки танковых ударов, о конкретных мерах по обеспечению ввода танков в прорыв, мощной и непрерывной авиационной и артиллерийской поддержке. Это вызвало у всех нас воодушевление.

Нельзя не подчеркнуть, что этот приказ сыграл важную роль во всем дальнейшем развитии теории и практики боевого применения танковых войск в минувшей войне. Более того, он до ее завершения был единственным основополагающим документом по боевому использованию оперативных соединений и объединений танковых войск, ибо вышедший в феврале 1944 года Боевой устав бронетанковых и механизированных войск определял применение танковых подразделений, частей и соединений лишь до бригады включительно.

...После ознакомления с приказом начался было разговор о становлении и развитии танковых войск, но Яков Николаевич прервал его:

— Теория, други мои, сера, но вечно зелено древо жизни. Примемся сейчас за дело, время не терпит, а на досуге тем, кто интересуется, я расскажу сам об истории танков, так как выстрадал ее, что называется, на собственной шкуре.

Выдержав паузу, главный танкист сказал:

— Первое, что нам следует обсудить,— это использование 5-й танковой армии — нашей основной силы. Ведь в нее войдут 6 стрелковых дивизий: 14-я и 47-я гвардейские, 119, 124, 159 и 346-я, 2 танковых корпуса (1-й и 26-й), 8-й кавалерийский корпус, а также 8-й отдельный мотоциклетный полк, 25 артиллерийских и минометных полков и другие средства усиления, ей же будет придан 1-й смешанный авиакорпус.

В этот момент в комнату вошел Н. Ф. Ватутин и с ходу спросил:

— Какие же задачи, по вашему танкистскому мнению, способна выполнить эта махина?

— Прежде всего,— ответил Я. Н. Федоренко,— ей, конечно, предстоит замкнуть кольцо окружения вокруг сталинградской группировки врага во взаимодействии с войсками генерал-полковника Еременко.

— А что еще?

— Совместно с армией Чистякова частью сил может создать внутренний фронт окружения и расправиться с 3-й румынской армией, а остальными силами образовать внешний фронт окружения [442] примерно по восточному берегу реки Чир,—добавил Г. С. Родин.

— Не много ли вы от нас требуете? — усомнился Прокофий Логвинович.

— Вы правы,— согласился Н. Ф. Ватутин.— Решение задач всего фронта мы не можем взвалить на плечи одной армии, как бы ни была она сильна и многочисленна.— И, обращаясь ко мне, сказал: — Семен Павлович, доложите, какую поддержку конкретно будет иметь 5-я танковая армия.

— Во-первых, в ударную группировку фронта,— сообщил я,— наряду с 5-й танковой войдет 21-я армия, также довольно сильная и имеющая в своем составе танковый корпус. Во-вторых, совместные действия этих армий поддержат с запада вспомогательным ударом три стрелковые дивизии 63-й армии с линии Рубежинский, Ягодный в общем направлении на Боковскую, а с востока — 65-я (бывшая 4-я танковая) армия Донского фронта с рубежа Клетская, Мело-Меловский в общем направлении на Вертячий.

— Это очень отрадно,— оценил Прокофий Логвинович.

— Тем не менее я бы рекомендовал двухэшелонное построение танковых корпусов,— включился в разговор Г. С. Родин.— Опыт действий 28-го танкового корпуса в составе 1-й танковой армии показал, что лишь при этом условии обеспечивается возможность наращивать силу удара с целью развить обозначившийся успех, так же как и решать непредвиденные задачи, которые обязательно возникнут в оперативной глубине вражеской обороны.

— Это разумное предложение. Полагаю, никто оспаривать не станет,— как бы подвел черту Н. Ф. Ватутин.

Затем были рассмотрены и некоторые другие принципиальные вопросы действий танков. Так, если с глубиной их удара, обусловленной объективными обстоятельствами и составлявшей примерно 130—160 километров, все были согласны, то предписываемый планом темп продвижения танковых корпусов вызвал полемику. В первый день они должны были преодолеть 35—40 километров. Это было реально при массированном содействии артиллерии и авиации. Но вот на второй день темп должен был возрасти почти втрое и достигнуть 100 километров. А. О. Ахманов, Г. С. Родин, П. Л. Романенко и я высказали сомнение. Генерал же Федоренко считал, что танки, выйдя на оперативный простор и не встречая особых естественных препятствий, способны преодолеть такое расстояние. Затяжка в их продвижении даст время противнику выдвинуть резервы. Мы возражали, напомнив о сравнительно глубоком эшелонировании вражеской обороны. Полковник Ахманов считал, что даже по чисто техническим причинам такой темп едва ли реален. Я напомнил о необходимости в тот же день форсировать Дон, что тоже потребует времени. На это Н. Ф. Ватутин сказал, что все мы находимся в плену прежнего тяжелого опыта действий танков в условиях подавляющего превосходства противника. [443]

— Теперь же,— продолжал он,— ситуация коренным образом меняется. Подавляющее превосходство в танках, артиллерии и авиации будет на нашей стороне.

Таков хорошо сохранившийся в моей памяти образчик нашей работы над планом фронтовой операции. Кстати сказать, общий план контрнаступления трех фронтов, созданный в центре, ярко свидетельствовал о том, что Ставка и Генеральный штаб являлись подлинным мозгом нашей армии в условиях войны. Этот документ, относящийся всецело к области военной стратегии, охватывал все принципиальные аспекты того комплекса операций, который вошел затем в историю под названием сталинградского контрнаступления. От нас же требовалось интерпретировать данный основополагающий документ в оперативном масштабе. Это выдвигало тоже уйму проблем, конечно, в рамках одного фронта, тем не менее без их грамотного решения во времени и пространстве основной план остался бы лишь неосуществленной выдающейся военно-теоретической разработкой.

Сейчас, по прошествии стольких лет, трудно определить вклад того или иного должностного лица в разработку нашего фронтового плана, но вклад Н. Ф. Ватутина, бесспорно, был решающим. При этом метод его руководства был весьма своеобычен. Он не вмешивался непосредственно в процесс нашей работы, предоставляя широкую самостоятельность штабу. Надо отдать должное и Г. Д. Стельмаху, который отличался острым аналитическим умом, прекрасной памятью и, я бы сказал, талантом графика. Думаю, что в довоенное время он занимался на досуге рисованием, ибо подготовленные им оперативные карты-схемы отличались особым изяществом.

Н. Ф. Ватутин, внешне целиком доверившись штабу и руководителям армейских служб, исподволь и сам продумывал буквально каждый сколько-нибудь принципиальный вопрос будущего плана. На сравнительно небольшой карте он четко прорисовывал направления ударов, фиксировал особенности оперативного построения вражеских войск, систему их обороны. На обороте карты своим бисерным почерком Николай Федорович ухитрялся вписать на площади обычного листа основные параграфы плана и сделать соответствующие расчеты. Когда мы с Григорием Давидовичем докладывали подготовленные штабом документы, Ватутин сравнивал наши наметки со своими. Если они совпадали, он как-то по-детски радовался. Если обнаруживал расхождения — озадаченно замолкал и нередко подолгу проигрывал варианты в уме. Наконец спокойно либо признавал наш вариант лучшим, либо, что бывало чаще, обоснованно и корректно объяснял, в чем состояла наша ошибка.

Однако необходимо вернуться к планированию действий танковой армии П. Л. Романенко, чтобы полнее показать, как нам пришлось всесторонне учитывать ее специфику. Так, мы определили маршруты выхода танков на рубеж их ввода в прорыв, особенности походного и боевого порядков, спланировали авиационное [444] и артиллерийское обеспечением ввода танковых частей в сражение, определили точное направление ударов по всей глубине наступления, отработали вопросы взаимодействия с соседними общевойсковыми армиями, а также управления и связи с учетом своеобразия глубокого танкового удара. С такой же тщательностью отрабатывались обеспечение флангов, разведка и т. д. Поэтому-то больно было мне и моим оставшимся в живых соратникам прочитать много позже такие вот строки: "Попытки объединить отдельные танковые корпуса делались и раньше. Так, созданная еще в 1942 г. 5-я танковая армия принимала участие в битве под Сталинградом. Но эта армия, включавшая помимо двух танковых корпусов кавалерийские и стрелковые дивизии, артиллерию различного калибра, специальные части и подразделения, ничем, по существу, не отличалась от общевойсковой, имевшей сильный эшелон развития успеха. В связи с этим она, естественно, и не могла решать в полной мере возлагаемые на нее задачи: при наступлении, особенно в оперативной глубине...{241}" Подобная же трактовка имеет место и в книге А. И. Радзиевского "Танковый удар".

Известно, что 5-я танковая армия первого формирования блестяще решила свои задачи в Сталинградской битве, а если при этом и были допущены недостатки, то они имелись и в действиях танковых армий однородного состава. Так, 5-я гвардейская танковая армия не избежала крупных издержек даже в 1944 году в операции "Багратион". Тот же факт, что планирование и руководство действиями 5-й танковой было специфично, я готов отстаивать со всей ответственностью. Надо сказать, что опыт 5-й танковой и помог затем разработать принципы боевых действий и структуру танковых армий. В этом отношении необходимо приветствовать верное и глубокое освещение подготовки и проведения действий 5-й танковой армии в Сталинградской наступательной операции доктором исторических наук профессором Р. М. Португальским в его статье в "Военно-историческом журнале". Особенно ценен его доказательный вывод о том, что подобным же образом шла работа в армейском звене в Орловской, Белгородско-Харьковской и других операциях 1943 года{242}. Добавлю: не только в танковых, но и в общевойсковых армиях.

Хочется еще напомнить, что штаб 5-й танковой армии возглавил такой опытный и талантливый военачальник, каким, несомненно, был А. И. Данилов, а также то, что большинство личного состава штаба и управления армии приобрели нелегкий опыт боев в начале июля 1942 года в районе Воронежа и еще раньше. В частности, во всем был под стать своим командармам А. И. Лизюкову и П. Л. Романенко член Военного совета корпусной комиссар Г. Л. Туманян. Вместе с Лизюковым он воевал еще [445] в составе 2-го гвардейского стрелкового и 2-го танкового корпусов с января 1942 года. Гайк Лазаревич был участником боев в Испании, в Великую Отечественную — с первых дней на фронте. Это был очень энергичный, всегда находившийся в движении человек, однако совершенно чуждый торопливости и суете. Он умел вести откровенную и задушевную беседу с командиром и бойцом.

Весьма опытным был и мой коллега, начальник оперативного отдела штаба армии полковник П. И. Другов, являвшийся в период сражения под Воронежем начальником штаба армии.

Не случайно мы спешили с подготовкой плана действий армии П. Л. Романенко, ибо уже 3 ноября на нашем КП под руководством Г. К. Жукова и при живейшем участии А. М. Василевского, Н. Н. Воронова, А. А. Новикова и Я. Н. Федоренко состоялось совещание руководящего состава 5-й танковой и 63-й армий. Присутствовали командармы, начальники их штабов, а также командиры корпусов и ряда дивизий.

Совещание открыл кратким вступительным словом Г. К. Жуков. Он сказал: оценив общую обстановку к осени 1942 года, Ставка пришла к выводу, что наиболее благоприятные стратегические и оперативные условия для нанесения поражения одной из главных и активных группировок противника сложились на южном крыле. При этом учитывалось, что командование вермахта не могло быстро перебросить сюда крупные стратегические резервы из Германии и с других театров войны, так как они были в основном исчерпаны, а для формирования новых требовалось время. Маловероятной представлялась и переброска на юг крупных вражеских сил с западного и северо-западного направлений — для этого также нужно было время. К тому же немецкие группы армий "Центр" и "Север" предполагалось сковать активными действиями противостоявших им наших войск. Это, конечно, не значило, что сами Паулюс и Гот не смогли бы сманеврировать и высвободить силы, чтобы попытаться локализовать наш прорыв.

— Ставка уверена, что разгром врага на южном крыле фронта,— продолжал Г. К. Жуков,— предотвратит выступление Турции на стороне фашистской Германии, позволит возвратить богатые хлебные районы Дона и Кубани и создаст условия для освобождения Донбасса. Важное значение имеет и то, что под удар на юге подпадают войска сателлитов нацистской Германии — Италии, Венгрии и Румынии, поражение которых приведет к усилению противоречий внутри фашистского блока. Разгром противника на Волге является важнейшей составной частью общего плана зимней кампании 1942/43 года, стратегическая цель которой заключается, по меньшей мере, в нарушении оперативной устойчивости всего южного крыла немецко-фашистских войск, захвате стратегической инициативы и создании перелома в ходе войны в пользу Советского Союза. [446] Краткие сообщения сделали А. М. Василевский, Н. Н. Воронов и Я. Н. Федоренко. Лейтмотивом их выступлений было конкретное подтверждение обеспеченности предстоящей операции всем необходимым.

Особую роль в успехе этого да и других совещаний сыграло следующее пожелание Александра Михайловича:

— На такого рода совещаниях их участники должны думать прежде всего не о субординации, а о пользе дела. Так что высказывайте свои мысли смело и прямо, невзирая на то, расходятся ли они с мнением старшего начальника или нет. Корректности же вас, думаю, учить нет надобности. Не стоит, очевидно, и напоминать о том, что как только выкристаллизовавшиеся в ходе нашего совещания решения обретут форму приказа, выполнять их необходимо не за страх, а за совесть независимо от вашего первоначального мнения.

После этого были заслушаны командармы и командиры танковых и кавалерийских корпусов. Они доложили о подготовке своих войск к наступлению и высказали просьбы и претензии к фронтовым и армейским службам.

Затем был объявлен небольшой перерыв. Во время этого "антракта" произошла трогательная встреча генералов А. И. Данилова и недавно прибывшего к нам на должность заместителя Г. Д. Стельмаха по ВПУ В. В. Панюхова. Они крепко обнялись и оба прослезились, чего вроде бы никак нельзя было ожидать от очень сдержанного и сурового Алексея Ильича. Оказалось, что они вместе выходили из окружения в районе Шумейкова после гибели командующего Юго-Западным фронтом М. П. Кирпоноса. Прибегнув к дерзкой штыковой атаке, которой руководил начальник штаба фронта генерал В. И. Тупиков, они чудом вырвались из вражеского кольца. Большинство их соратников при этом, в том числе и генерал Тупиков, как известно, погибли. Такое не забывается. Все молча стояли подле побратимов. Ведь каждый из нас пережил в начале войны такие же минуты, как эти двое прекрасных штабников и отчаянных храбрецов.

Тогда же произошла и моя встреча с Г. А. Ворожейкиным, прибывшим на совещание вместе с А. А. Новиковым и С. А. Красовским. Он, конечно, изменился, но по-прежнему был подвижен и строен. Мне очень хотелось подойти к нему, но я решил испытать, узнает ли мой бывший комдив того безусого лейтенанта, каким я представился ему 10 лет назад, по прибытии в дивизию имени В. И. Киквидзе. Оказалось, узнал. Подошел ко мне и сказал:

— Ну, брат, ты по комплекции уже далеко превзошел своего щупленького комдива. Значит, изменил командному делу, стал штабником?

— Не по своей воле это,— неожиданно вырвалось у меня.

— Не волнуйся, я и сам недавно был штабистом{243}. Это нелегкая [447] миссия. Если, операция удается — хвалят командующего, а о штабе — молчок. Если же провалилась — тогда по большей части винят штаб во главе с его начальником.

После перерыва слово было предоставлено Н. Ф. Ватутину. Он доложил, что главный удар решил нанести силами 5-й танковой и 21-й армий с плацдарма юго-западнее Серафимовича в общем направлении на Калач. Ударной группировке фронта поставлена задача прорвать оборону 3-й румынской армии на двух участках общим протяжением 22 километра, после чего подвижными соединениями развить наступление в юго-восточном направлении, разгромить оперативные резервы врага, выйти во фланг и тыл его главной группировки, действовавшей в районе Сталинграда. На третий день операции предусмотрено соединение танковых корпусов ударной группировки в районе Калач, Советский с войсками Сталинградского фронта и завершение окружения противника. Далее Николай Федорович сказал:

— Надеюсь, что генерал Рокоссовский надежно обеспечит действиями своих войск наш левый фланг. Лишь при этом условии мы сможем создать внешний фронт окружения и позаботиться о безопасности своего правого фланга быстрым созданием здесь надежной обороны.

На это Г. К. Жуков заметил:

— О левом фланге договоритесь с Константином Константиновичем, он будет завтра на совещании в штабе Чистякова. Я в этом деле помогу, так что считайте — слева вам ничего не грозит. А вот справа нельзя спешить с переходом к обороне. Вам необходимо здесь во что бы то ни стало достигнуть подвижными силами рубежа рек Кривая и Чир. Этим вы упредите противника в его вполне вероятных попытках сохранить данный рубеж за собой, чтобы пользоваться важнейшей коммуникацией Лихая — Сталинград.

— Да,— подтвердил Ватутин,— мы так с генералом Романенко и мыслим свою задачу: 1-й танковый корпус генерала Буткова нанесет удар в низовье Чира.

Оживленный обмен мнениями вызвал вопрос о концентрации сил на направлении главного удара и создании танкового резерва. А. М. Василевский считал целесообразным иметь в резерве фронта несколько танковых бригад и кавалерийских полков. Такого же мнения был и Н. Ф. Ватутин. Однако Г. К. Жуков придерживался своего первоначального вывода о необходимости максимальной концентрации сил на направлении главного удара.

— Сто процентов танков и самолетов,— сказал он,— семьдесят процентов артиллерии и половину стрелковых соединений задействуем мы на направлении главного удара. Залог успеха в существующей ситуации — это максимальная пробивная мощь и стремительность первого натиска. Мы должны замкнуть кольцо до того, как Паулюс и Гот опомнятся и бросят нам навстречу крупные подвижные силы, сняв их с неатакованных участков. [448]

Далее речь шла конкретно о действиях 5-й танковой армии. После короткого обсуждения пришли к выводу, что ей целесообразно нанести главный удар на участке шириной 10 километров в общем направлении на Калач, Советский. Прорыв обороны должны были обеспечить стрелковые соединения.

П. Л. Романенко считал целесообразным двухэшелонное построение не только в дивизиях, но в отдельных случаях и в полках. Против этого выступили Н. Н. Воронов и А. А. Новиков, казалось бы не имевшие прямого отношения к действиям пехоты, но аргумент их был, как говорится, железным. Они сослались на то, что совсем недавно издан приказ НКО № 306 об одноэшелонном боевом порядке во всех тактических звеньях. Николай Николаевич весьма дотошно, как это ему было свойственно, объяснил, что стрелковая дивизия, построенная в два эшелона для атаки переднего края обороны противника, имела в первом всего 8 стрелковых рот из 27. Остальные 19 рот, располагаясь за первым эшелоном на глубину до двух километров, полностью лишались возможности использовать свои огневые средства.

На это Прокофий Логвинович возразил, что необязательно строить в два эшелона боевые порядки батальонов, ведь лишь при этом получается та порочная картина, которую нарисовал начальник артиллерии Красной Армии. Командарма 5-й танковой поддержал А. С. Желтов.

Однако ни Г. К. Жуков, ни А. М. Василевский в эту дискуссию не вступили, а генерал Н. Ф. Ватутин сказал, что, поскольку прорыв обороны стрелковыми соединениями предусматривается всего на фронте 8—12 километров, они сумеют выполнить задачу и в одноэшелонном построении. Как выяснилось потом, правы оказались А. С. Желтов и П. Л. Романенко: наша пехота именно из-за одноэшелонного построения не справилась со своей задачей и танкам пришлось "допрорывать" оборону противника, что вызвало лишние потери.

Затем был заслушан генерал В. И. Кузнецов. Когда он поднимался, Г. К. Жуков подошел к нему, крепко пожал руку и сказал:

— От души поздравляю тебя, Василий Иванович. Состоялось решение о преобразовании 63-й армии в 1-ю гвардейскую. Завтра приказ Наркома будет объявлен. Твои орлы заслужили мастерством и кровью это почетное звание.

Все встали и зааплодировали.

После этого генерал Кузнецов доложил, что задачу уяснил. Армии предстояло силами трех стрелковых дивизий (203, 278 и 197-й) полковников Г. С. Здановича, Д. П. Монахова и М. И. Запорожченко со средствами усиления (три полка артиллерии РВГК) наступать в 10-километровой полосе Ягодный, ферма № 4 в общем направлении на Горбатовский и Боковскую. К исходу второго дня выйти на рубеж реки Кривая, восточнее Белгородки, Вислогубова, Боковской, где прочно закрепиться и подготовиться к отражению вражеских контратак с запада во фланг и тыл [449] ударной группировки фронта. На остальном 165-километровом участке оборонять донской рубеж, сковывая противника действиями отдельных отрядов.

Доложив об этом, Василий Иванович сказал:

— У меня, однако же, есть поправка.

— Что еще за поправка? — неодобрительно спросил Г. К. Жуков.

— Я выполню задачу силами дивизий Здановича и Монахова, в крайнем случае возьму один полк у Запорожченко,— ответил командарм.

— Такая поправка пойдет,— улыбнулся Георгий Константинович, вопросительно взглянув на Ватутина, который утвердительно кивнул.— Но если не справишься,— вновь посуровел Жуков,— пеняй на себя.

День давно уже клонился к вечеру, а нерешенными оставались вопросы артиллерийского, авиационного и тылового обеспечения. А. М. Василевский предложил перенести их обсуждение на завтрашнее совещание, которое планировалось провести на КП И. М. Чистякова совместно с руководством Донского фронта. Г. К. Жуков согласился, но сказал, что необходимо сегодня заняться вопросами тылового обеспечения, ибо на Юго-Западном фронте они особенно остры.

— Товарищ Шебунин,— как обычно, властно распорядился Георгий Константинович,— докладывайте!

Генерал А. И. Шебунин, смущенно поглаживая свои лихие усы, уточнил, что является лишь заместителем начальника тыла.

— Это еще почему заместителем? — с удивлением и неудовольствием осведомился Жуков.

Н. Ф. Ватутин доложил, что по согласованию с И. В. Сталиным начальником тыла фронта назначен генерал Н. А. Кузнецов, бывший начальник тыла Воронежского фронта.

Докладывать все же пришлось Александру Ивановичу Шебунину, так как недавно прибывший Н. А. Кузнецов не успел войти в курс дела. Замначтыла фронта сообщил, что подвоз боеприпасов, горючего, зимнего обмундирования и т. д. связан с немалыми трудностями. Дело в том, что железнодорожные коммуникации ограничены всего тремя одноколейными дорогами, которые всякий раз при летной погоде подвергаются ударам вражеской авиации. Прикрытие эшелонов пока слабое.

— Вы знаете, товарищи,— продолжал А. И. Шебунин,— что крайне много создают нам трудностей начавшаяся распутица и необходимость переправы грузов через Волгу и Дон. Остро ощущается недостаток автотранспорта для подвоза материалов от фронтовых баз в войска. А если есть машины, то нередко нет бензина.

— И вы что же, умываете руки? — не без иронии спросил Жуков.

— Нет, докладываем центру и принимаем на месте возможные [450] меры. Стремимся пропускать поезда к линии фронта только в ночное время, днем задерживаем их на разъездах и тщательно маскируем. Строжайше запретили скапливать эшелоны на крупных станциях и использовать узловые станции для сортировок. Стоянки на этих станциях сводим до минимума.

— Все это самооправдание,— сказал заместитель Верховного.— Доложите конкретно: сколько и каких грузов завезено на вчерашний день и сколько еще остается завезти.

Такая постановка вопроса отнюдь не обескуражила А. И. Шебунина. Он четко доложил требуемые цифры, из которых явствовало, что сделать предстояло еще немало.

— Вот с этого и следовало начинать,— заключил Георгий Константинович.— Так я и думал, что в установленные Ставкой сроки вы не укладываетесь. Мы с начальником Генерального штаба примем все меры, чтобы убыстрить дело, но вам,— обращаясь к Н. А. Кузнецову, закончил Георгий Константинович,— необходимо действовать еще более напористо, чем до сих пор.

На следующий день на рассвете Н. Ф Ватутин, оставив за себя Г. Д. Стельмаха, вместе с Г. С. Родиным, Л. 3. Котляром, М. П. Дмитриевым и мной выехал в поселок Орликовский на КП генерала И. М. Чистякова, где по приказанию Г. К. Жукова собирался руководящий состав Юго-Западного и Донского фронтов, а также 21-й и 65-й армий.

Мы прибыли раньше К. К. Рокоссовского и его спутников, но Георгий Константинович был уже на месте и преподнес Н. Ф. Ватутину сюрприз:

— Николай Федорович, я решил сегодня послушать со стороны. Так что совещание будешь проводить ты.

Наш командующий возразил, что это может обидеть Рокоссовского.

— Костя не обидчивый,— улыбнувшись какой-то своей мысли, сказал Георгий Константинович и озорно взглянул на присутствующих.— Мы с Рокоссовским по службе бывали в разных взаимоотношениях, и я ходил под его началом, а вот с двадцать пятого года, с ленинградских курсов, никак не отвыкну: нет-нет да и назову его совершенно не по-уставному.

Этот эпизод по-новому высветил нам личность сурового Жукова. Мы поняли также, что он не просто ценил Константина Константиновича как полководца, но и по-братски любил его.

В этот момент вошел, что называется, легок на помине, Рокоссовский. Он привычно наклонился, чтобы не задеть за дверную притолоку. За ним следовал командарм 65 генерал П. И. Батов, едва достававший Рокоссовскому до плеча. Контраст между ними, однако, был чисто внешним. Все в их взаимоотношениях, как мы убедились позже, свидетельствовало о крепкой сработанности.

Николай Федорович Ватучин кратко, но исчерпывающе сообщил [451] собравшимся сущность замысла Ставки и сказал, что целью совещания будет отработка вопросов взаимодействия, выявление степени готовности войск, анализ и обобщение имеющихся разведданных.

Первым выступил Н. Н. Воронов. Он изложил те соображения по артиллерийскому наступлению, которые были сформулированы ранее. Был заслушан также командующий артиллерией Донского фронта генерал В. И. Казаков. Его доклад очень наглядно иллюстрировал таблицами и схемами начальник штаба артиллерии фронта полковник Г. С. Надысев. Очень дельным был и доклад командующего артиллерией 21-й армии генерала Д. И. Турбина. Это был опытный специалист. В советско-финляндскую войну он отлично командовал противотанковым полком, проявил большое мужество, самоотверженность, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Запомнились его внешняя молодцеватость, я бы сказал даже элегантность в одежде. Д. И. Турбин погиб в боях за столицу Украины в ноябре 1943 года.

Когда слово было предоставлено командующему ВВС Красной Армии генералу А. А. Новикову, К. К. Рокоссовский предварил:

— Многие пехотные и танковые командиры молят бога о плохой погоде в дни наступления, чтобы выключилась из дела вражеская авиация. И их можно понять — ведь во всех предшествующих операциях немцы имели подавляющее превосходство в самолетах и нередко их авиация прямо-таки на корню срывала наши наступательные замыслы.

— А вот сейчас Александр Александрович с фактами в руках и расскажет нам, каково положение в авиации, будет ли она готова к началу контрнаступления,— сказал Г. К. Жуков.

А. А. Новиков не торопясь, с большим достоинством поднялся и, показывая всем своим видом, что речь пойдет о весьма серьезных вещах, начал с прямого ответа К. К. Рокоссовскому:

— Наши пехотинцы и танкисты опираются на свой горький, но вполне реальный опыт шестнадцати месяцев войны. О нем хорошо знают все, включая Верховного Главнокомандующего. Всего месяц назад товарищ Сталин в своем послании американскому президенту отмечал...— Докладчик вынул из бокового кармана объемистую записную книжку и, полистав ее, прочитал:

"...положение на юге, особенно в районе Сталинграда, ухудшилось из-за недостатка у нас самолетов, главным образом истребителей... Немцы имеют на юге минимум двойное превосходство в воздухе, что лишает нас возможности прикрыть свои войска. Практика войны показала, что самые храбрые войска становятся беспомощными, если они не защищены от ударов с воздуха"{244}.

Г. К. Жуков нетерпеливо спросил главного авиатора: [452]

— Что же, выходит, вы не гарантируете прикрытие пехоты и танков с воздуха?

— Я еще не закончил свою мысль,— невозмутимо продолжал А. А. Новиков, аккуратно укладывая в карман свой блокнот.— Сейчас доложу факты, которые красноречиво говорят о том, что партия и правительство, не уповая на помощь наших неторопливых союзников, делают все, чтобы в ближайшее время добиться на решающих направлениях оперативного превосходства над германскими ВВС. К концу текущего года каждый фронт будет иметь воздушную армию. На сталинградском направлении все три фронта уже получили по воздушной армии. В настоящее время, как вы знаете, они доукомплектовываются. Одновременно с этим с нарастающим ускорением идет формирование истребительных, бомбардировочных, штурмовых и смешанных авиационных корпусов. Сейчас мы имеем десять авиационных корпусов РВГК. Такой резерв вскоре позволит Ставке по-настоящему массировать авиацию на избранных направлениях и более целенаправленно добиваться господства в воздухе. Совершенствуется организационная структура авиачастей и соединений.

Новиков подчеркнул также, что наши летчики накопили немалый боевой опыт, а наши самолеты не уступают сейчас немецким, а во многом и превосходят их. Поступающие на вооружение новые скоростные истребители Ла-5, Як-7Б и Як-9 дают возможность вести успешные воздушные бои с новыми немецкими самолетами типа Ме-109 и ФВ-190.

— Это — теория,— вставил Я. Н. Федоренко,— а надо бы конкретно по действиям авиации на Юго-Западном и Донском фронтах.

— При подготовке авиационного обеспечения наступления этих фронтов,— по-прежнему невозмутимо говорил А. А. Новиков,— трудностей у нас еще очень много, особенно по Юго-Западному. У меня нет никаких оснований упрекать командующего 17-й воздушной армией генерала Степана Акимовича Красовского и начальника ее штаба полковника Константина Ивановича Тельнова. Они сами и их подчиненные делают все, что в человеческих силах и сверх этого, но нельзя забывать, что начинать им пришлось с нуля. Армия еще не закончила формирование, строит аэродромы, летчики осваивают новую технику, не вся матчасть еще поступила. Мы с Ворожейкиным и Руденко{245} почти неотлучно работаем в этой армии.

— В общем, делается много, но все же дай бог нелетную погоду,— шутливо заметил со своего председательского места Н. Ф. Ватутин.

А. А. Новиков не принял шутки:

— В случае необходимости я попрошу товарища Сталина перенести срок начала операции.

— Нет уж, извините,— раздраженно отрезал Жуков.— Вы [453] доложите конкретно, что необходимо сделать, чтобы довести готовность авиации до максимально возможного предела. Мы вместе подсчитаем, сколько для этого потребуется времени, и тогда я сам, а не вы поставлю перед Верховным вопрос о необходимости переноса начала операции.

Чтобы не возвращаться к этому же, напомню, что первоначально сроки контрнаступления были назначены на 9 ноября для нашего и Донского фронтов и на 10-е — для Сталинградского, но уже на описываемых совещаниях выяснилось, что они не реальны. Об этом, как видно, Г. К. Жуков сразу же, но весьма лаконично доложил И. В. Сталину. Более полно он проинформировал Верховного 11 ноября, после совещания на Сталинградском фронте, особо выделив довод о неготовности авиации.

Для наращивания ВВС под Сталинградом были приняты все меры. В частности, 2-я воздушная армия генерала К. Н. Смирнова, входившая в состав Воронежского фронта, была подчинена в оперативном отношении Н. Ф. Ватутину. Активно подключилась к решению задач контрнаступления в районе Сталинграда авиация дальнего действия, возглавляемая генералом А. Е. Головановым. Ей было разрешено не проводить бомбардировок на других направлениях. Сталинградцы получили 1100 зенитных орудий для прикрытия войск и важнейших тыловых объектов. Тем не менее превосходство над врагом было достигнуто минимальное: у Рихтгофена— 1216 боевых самолетов, у нас— 1350 (соотношение 1:1,1).

...А на совещании 4 ноября 1942 года слово после А. А. Новикова получили С. А. Красовский и С. И. Руденко. Они посвятили свои выступления выполнению личным составом армий приказа Наркома обороны № 325 и особенно подготовке к надежному взаимодействию авиации с танковыми и механизированными соединениями.

Краткой, но содержательной была информация начальников инженерных войск полковника А. И. Прошлякова (Донской фронт) и генерала Л. 3. Котляра, приехавшего вместе с Н. Ф. Ватутиным с Воронежского фронта и удивительно быстро вошедшего в курс всех фронтовых дел. Он сообщил, что во фронт прибыли и продолжают прибывать многочисленные и, за редким исключением, хорошо укомплектованные соединения и части.

Генерал Л. 3. Котляр сообщил, что для сосредоточения ударной группировки фронта через Дон будет наведено 17 мостовых и 18 паромных переправ{246}; в исходном районе для контрнаступления прокладывается свыше 800 километров различных дорог. В целях скрытия перегруппировки войск на пунктах переправ осуществляются маскировочные мероприятия.

Г. К. Жуков смотрел на Л. 3. Котляра с нескрываемым одобрением и прервал его словами: [454]

— Сам ездил и видел: и мосты, и паромы, и гати — все в надлежащем порядке. Саперы работают сноровисто и споро.

По предложению Н. Ф. Ватутина сообщение фронтового инженера дополнил начальник инженерной службы армии мой недавний соратник по 38-й и 1-й танковой армиям полковник Е. И. Кулинич. Емельян Иванович, отличавшийся весьма массивным телосложением и неожиданной при этом подвижностью, очень толково рассказал о разнообразных мерах маскировки войск, которым предстояло сосредоточиться на задонском плацдарме. Очень конкретным был и доклад главного инженера Донского фронта полковника А. И. Прошлякова.

Затем Н. Ф. Ватутин перешел к постановке задач 21-й армии. Он сказал, что этой армии в составе шести стрелковых дивизий (63, 76, 96, 277, 293 и 333-й), 4-го танкового и 3-го гвардейского кавалерийского корпусов, двадцати пяти артиллерийских и минометных полков РВГК предстоит прорвать оборону врага на 12-километровом участке (высота с отметкой 163,0, Клетская). Затем, развивая главный удар в направлении Малоосиновка, Манойлин, выйти в тыл противника и во взаимодействии с 5-й танковой армией окружить и уничтожить основные силы 3-й румынской армии. На направлении главного удара армии развертывалось 5 стрелковых дивизий из б, танковый и кавалерийский корпуса, 3 танковых полка, 11 артиллерийских, 3 минометных и 3 полка реактивной артиллерии{247}.

— Товарищ Чистяков, задача вам ясна? — спросил Г. К. Жуков.— Как и когда сосредоточите такую массу войск на пятачке вашего задонского плацдарма? Идеальным было бы сделать это за одни сутки, непосредственно перед началом контрнаступления.

— Мы уже скрупулезно взвешивали с генералом Пеньковским наши возможности в этом отношении и пришли к твердому выводу, что менее трех суток на это никак не уйдет. Пока мы весьма осторожно перебрасываем на плацдарм зенитную дивизию, в лесу по берегу старого русла Дона закапываем танки. По моей просьбе Степан Акимович Красовский ежедневно выделяет самолеты-разведчики, которые производят тщательную аэрофотосъемку местности, засекают малейшие признаки демаскировки, и мы тотчас же устраняем их.

Г. К. Жуков на это сказал:

— Вы взяли Клетскую. Это значительно облегчает выполнение крупномасштабного замысла Ставки. Честь вам за это и хвала. Еще больше чести будет, если выполните только что поставленную вам боевую задачу. Обещаю, что ваша армия станет гвардейской. Но если вы затяжной перегруппировкой демаскируете свои войска и тем выдадите врагу наш замысел, то с вас спросим по всей строгости закона.

— В этом случае, товарищ генерал армии, Рихтгофен опрокинет [455] на нас всю мощь своего воздушного флота и мы поплатимся первыми. Заверяю Ставку, что будет сделано все возможное, чтобы избежать этого.

— Нет, сделайте невозможное, а возможное каждый сделает,— отрезал Г. К. Жуков.— Главное, самое решающее — маскировка. Прежде всего строжайший режим в использовании средств радиосвязи и связи в целом. Рации всех вновь прибывших частей должны онеметь. Никаких привлекающих внимание телефонных переговоров штаба армии с соединениями, частями и внутри самих соединений и частей. Строжайший режим передвижения по переправам днем, а ночью — режим света. Максимум осторожности при переброске через Дон танков и автотранспорта. Предупреждаю еще раз: хотя вы и молодой командарм — скидки не будет. Доверие вам оказано большое, оправдайте его.— И почти без паузы, но другим тоном Георгий Константинович сказал: — Давайте послушаем сообщение начальника оперотдела вашего штаба. Он, по-моему, дока в разведке.

Поднялся полковник Э. С. Рыбко и, подойдя к карте, показал точное расположение 5, б, 13 и 15-й пехотных дивизий 4-го и 5-го румынских армейских корпусов. Мало того, он выделил участки всех пехотных полков противника, действовавших на 40-километровом фронте перед 21-й армией, а также огневые позиции и секторы обстрела наиболее опасных артиллерийско-минометных группировок, насчитывавших до 500 единиц разных калибров.

Он обратил также внимание на оборону 3-й румынской армии по линии Базковская, Распопинская, Мело-Клетская, опирающуюся на систему опорных пунктов и узлов сопротивления на господствующих высотах и в населенных пунктах.

— Первая полоса обороны противника состоит из двух позиций глубиной до 8 километров,— сообщил Э. С. Рыбко.— Здесь сосредоточены его основные силы и огневые средства. На первой и второй позициях оборудованы дзоты, отрыты окопы полного профиля, соединенные ходами сообщения. Подступы к переднему краю, рокадные дороги, ведущие к Распопинской и Клетской, прикрыты минновзрывными и проволочными заграждениями. Вторая полоса обороны проходит по рубежу Перелазовский, Евстратовский, Платонов, но в инженерном отношении она не подготовлена.

Сделав паузу, Эварист Сергеевич очертил район Перелазовского. В этот момент Г. К. Жуков спросил его:

— Каково ваше мнение о возможностях врага сорвать наше контрнаступление?

На широком лице полковника заиграла свойственная ему подкупающая улыбка, которую он, однако, тут же согнал и продолжал доклад четко, с полной серьезностью:

— Как раз об этом я намеревался сейчас доложить. Полагаю, что при скрупулезном соблюдении мер маскировки непосредственно противостоящий нам враг не разгадает нашего замысла. [456] Из попавших нам в руки штабных документов явствует, что разведка оперативного масштаба изъята из компетенции румын. Командование вермахта на всех уровнях считает их паникерами и фактически запрещает им серьезно заниматься разведкой. Нет у них для этого и современных технических средств. Другое дело — штаб Паулюса и особенно штаб фон Вейхса. Они, видимо, признают этот участок своей обороны небезопасным. Здесь,— обвел Эварист Сергеевич район Перелазовского, Большой Донщинки и Петровки,— сосредоточены недавно сформированная 1-я танковая румынская дивизия и переброшенная из района расположения 8-й итальянской армии 22-я немецкая танковая дивизия. Несколько дней назад в Перелазовском, этом важнейшем в оперативном отношении пункте — узле шоссейных и грунтовых дорог, кроме ранее обнаруженного нами штаба 5-го армейского корпуса румын появился еще один корпусной штаб, возглавляет который генерал-лейтенант Фердинанд Гейм.

— Гейм — это важная птица,— прервал полковника Г. К. Жуков.— Он был начальником штаба 6-й армии у Рейхенау и Паулюса, затем его сменил Артур Шмидт. Не знаю, правда, что он делал потом.

— Командовал 48-м танковым корпусом, который наносил удар по Сталинграду с юга в составе 4-й танковой армии генерала Гота,— уточнил я.

— Вполне возможно,— отозвался полковник Э. С. Рыбко.— Но теперь его штаб объединяет две вновь появившиеся в этом районе танковые дивизии. Какое наименование будет носить этот смешанный немецко-румынский танковый корпус, нам установить не удалось. Зато мы выяснили, что Гейм имеет прямую связь с фон Вейхсом, минуя Паулюса. Логично предположить, что вновь сформированный корпус находится в резерве группы армий "Б".

— И что же,— вновь обратился Г. К Жуков к Эваристу Сергеевичу,— вы считаете его опасным?

— Сейчас не особенно,— ответил главный армейский оператор,— поскольку обе дивизии насчитывают примерно сто шестьдесят танков. Причем в румынской дивизии — до ста трофейных чешских машин, в 22-й же — немецкие, но преимущественно легкие. У румын это единственное танковое соединение. Личный состав в нем, безусловно, отборный, но сколоченности и боевого опыта наверняка недостает.

— Следите пристально за пополнением корпуса Гейма,— обратился заместитель Верховного к Н. Ф. Ватутину.— В любом случае фон Вейхс нанесет его силами контрудар по 21-й армии, но в теперешнем его составе это обернется для него, вернее всего, плохо, а вот при полной укомплектованности может стоить нам немалых жертв.

— В связи с этим, Георгий Константинович,— ответил Н. Ф. Ватутин,— я особо ориентирую Романенко и Родина на необходимость в предельно возможный срок прорваться в район [457] Перелазовского и разгромить танкистов Гейма, прежде чем они сообразят, в чем дело.

— Правильная мысль, но срок надо назначить точный: не позднее второго дня операции,— сказал Г. К. Жуков.

После этого речь пошла об организации взаимодействия между армиями И. М. Чистякова и П. И. Батова. Был заслушан Павел Иванович. Меня удивило, что Г. К. Жуков отнесся к нему с каким-то предубеждением, хотя доклад его был очень толковым, а сведения о противнике представляли несомненную ценность. Позднее Л. Ф. Минюк рассказал, что это объясняется неудовольствием Георгия Константиновича по поводу смены командующих в бывшей 4-й танковой, а теперь 65-й армии. В. Д. Крюченкина Г. К. Жуков давно знал и высоко ценил.

Конкретно вопросами организации взаимодействия двух армий занялись генералы М. С. Малинин, В. А. Пеньковский и полковник И. С. Глебов. Мы с Г. С. Родиным в это время помогали решать проблемы моим старым знакомым — А. Г. Кравченко и И. А. Плиеву. В этом участвовал и полковник Э. С. Рыбко. Кстати, я поинтересовался у него, каким образом удалось добыть столь ценные сведения о корпусе Гейма, ведь Перелазовский находился довольно далеко в тылу врага.

— Нам повезло,— ответил собеседник.— Наши разведчики из 293-й стрелковой дивизии генерала Лагутина вели поиск в полосе 15-й румынской пехотной дивизии и приволокли двух крепко подвыпивших братьев — рядового и офицера-связиста. Вот этот-то второй и оказался подлинным кладезем информации. Он дал массу косвенных, так сказать, наводящих сведений, благодаря которым мы смогли целенаправленно организовать разведку района Перелазовского, в частности, наладили прослушивание вражеских телефонных переговоров. Так выявились штабы 22-й немецкой танковой дивизии и самого Гейма.

Из Орликовского мы вместе с генералом Л. 3. Котляром выехали в Серафимович, куда было намечено перебазировать КП фронта. Туда уже должны были прибыть 32-я и 33-я отдельные маскировочные роты под командованием старшего лейтенанта Н. Г. Николаева и лейтенанта Я. А. Жарова. По дороге Леонтий Захарович с восхищением отозвался о работе инженерных войск 21-й армии. Так, в 76-й стрелковой дивизии полковника Н. Т. Таварткиладзе при появлении немецкой "рамы" — самолета "Фокке-Вульф-189" саперы имитировали стрельбу ложной батареи вспышками зарядов дымного пороха. Это имело успех. Артиллерия врага, используя данные самолета-корректировщика, неоднократно обстреливала эту "батарею". В полосе той же дивизии около Клетской ложный паром с макетом орудия не раз подвергался групповым (5—7 самолетов) налетам авиации. Ложные переправы и районы сосредоточения войск бомбардировались значительно чаще, чем действительные.

Чтобы с наступлением темноты не заблудиться, все дороги к переправам были обозначены и обеспечены проводниками, [458] регулировщиками. Представители переправляемых войск под руководством корпусных и дивизионных инженеров предварительно знакомились с местностью, тщательно разведывали переправы и подходы к ним, выбирая наиболее скрытые пути.

Всего инженерные войска фронта построили 22 моста, из них 5 ложных. Подъезды и подходы к мостам скрывались от наземного наблюдения вертикальными масками. Вражеские самолеты-разведчики, не раз появлявшиеся над Доном, приняли ложный мост у станицы Еланская за действительный. Немецкая авиация сбросила на него более 200 бомб, но ни одна не попала в цель. А действующий мост, расположенный ниже ложного, ударам с воздуха вовсе не подвергался.

Умело был замаскирован 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко. Прижавшись в балках и кустарниках к отвесному правому берегу Дона, он, несмотря на действия авиации противника, не был обнаружен. Танки маскировались под местность: забрасывались ветками, обсыпались песком, а в районе меловых холмов — кусками мела.

Но вот мы переехали бревенчатый мост через реку Медведица, миновали дубовую рощу и вскоре увидели серо-голубую полосу Дона с многочисленными островками и отмелями. На другом его берегу как на ладони виднелся Серафимович с массивной церковью, разбегавшимися по холмистой местности белеными хатами с синими и коричневыми прямоугольниками ставен и более редкими зданиями из темно-бордового кирпича.

Проехав мост через Дон, повернули на центральную улицу города, замощенную крупным булыжником. По бокам ее тянулись деревянные тротуары, правда сильно изношенные. От такой "роскоши" за последние месяцы мы отвыкли и оглядывали все это с удовлетворением и радостью.

По приезде на место мы застали маскировщиков за работой. Они камуфлировали несколько капитальных кирпичных зданий, резко выделявшихся на фоне многочисленных беленых построек. В них и было решено разместить штаб и основные службы.

Отыскивая дом для Военного совета и штаба фронта, мы, как сговорившись, остановили свой выбор на здании школы дореволюционной постройки.

Само собой пришло решение разместить оперативный отдел в актовом зале, оборудовать в просторной учительской кабинет командующего, а в квартире директора — жилые комнаты для руководства. Н. Ф. Ватутин особо просил подыскать большой стол, на котором помещалась бы, не свешиваясь, любая оперативная карта. После настойчивых поисков остановили свой выбор на бильярдном столе из местного клуба. Подчиненные Котляра ловко, не повредив ничего, отсоединили от него все, что мешало делу. Этот командный пункт, куда мы перебрались 15 ноября, сослужил фронту хорошую службу, отсюда удобно было управлять войсками в ходе развернувшегося грандиозного контрнаступления. [459] ...Когда мы вернулись в Филоново, то обратили внимание, что обстановка в штабе, фронтовых управлениях и службах стала спокойней. Работа, не потеряв своей напряженности, шла ритмичней и планомерней. Причина этого заключалась в том, что высокое московское начальство уехало на Сталинградский фронт, где на 10 ноября было запланировано совещание, подобное тем двум, что состоялись у нас. Представители центра конечно же оказали нам огромную помощь, но теперь следовало в нормальном рабочем ритме воплотить в жизнь все полученные нами полезные советы и указания.

В те дни произошло преобразование 63-й армии в 1-ю гвардейскую. Этот акт достойно венчал стойкость в обороне и дерзкий наступательный порыв ее воинов. Ведь они не только устояли под мощными ударами превосходящих сил врага, но и захватили плацдарм в районе Серафимовича, который вскоре послужил прекрасным трамплином для нашего контрнаступления.

Сменилось и командование армии. 14 ноября ее принял Герой Советского Союза генерал-лейтенант Д. Д. Лелюшенко. Прибыв на наш КП в Филонове накануне переезда в Серафимович, он не застал там Н. Ф. Вагутина. В общий курс боевых дел в масштабе фронта ввел его Г. Д. Стельмах, а я рассказал ему о конкретных задачах 1-й гвардейской. Д. Д. Лелюшенко схватывал обстановку с полуслова. Опыт у него был обширный. В начале Великой Отечественной он возглавил 21-й механизированный корпус, задержавший продвижение немцев из Прибалтики к Ленинграду. Затем Дмитрий Данилович принял командование 1-м гвардейским стрелковым корпусом, который не допустил прорыва врага через Мценск в направлении на Москву. Внешне он являл собой сгусток энергии и весь был в порыве — с pезкими движениями и отрывистой речью.

В тот же день в наше фронтовое управление вошел генерал-лейтенант В. И. Кузнецов. Ему было тогда 48 лет. Небольшого роста, с седеющими усиками щеточкой, неторопливый в движениях и речи — внешне полная противоположность Дмитрию Даниловичу. Однако его уравновешенность и спокойная уверенность также очень импонировали мне. У этого опытнейшего военачальника я многому научился, перенимая его стиль неспешной основательности, осмотрительности до принятия решения и кипучей энергии, напористости при его осуществлении. От него никто не слышал ни преувеличенных похвал, ни грозных разносов.

Хотя представители Ставки временно покинули нас, мы со дня на день ждали их возвращения. Правда, не без некоторого волнения, опасаясь, что вдруг сделанные в их отсутствие наши наметки не получат одобрения и нам в считанные часы придется переигрывать свои разработки, наскоро оповещать об этом командующих и командиров. Велико же было наше удивление, когда оказалось, что посланцы центра вызваны на какое-то новое важное совещание и смогут вернуться к нам скорее всего лишь к самому началу контрнаступления. Эта неожиданная весть вызвала далеко [460] не однозначную реакцию. Авиаторы, например, предлагали даже просить Ставку перенести наступление до возвращения начальства. Военный совет был, однако, един во мнении начинать операцию в установленный срок. На это было дано "добро". К слову сказать, А. М. Василевский, Н. Н. Воронов и А. А. Новиков вернулись к нам во второй половине дня 19 ноября, когда контрнаступление было уже в полном разгаре, а Г. К. Жуков вообще больше совсем не приезжал.

И вот наступил долгожданный день 19 ноября. Командующий накануне ночью уехал в 5-ю танковую армию, поручив генералу Стельмаху в 7 часов 20 минут утра подать по телефону сигнал "Сирена". Это означало, что артиллеристы и минометчики, сосредоточенные на трех узких участках общим протяжением 28 километров, должны закончить все приготовления к открытию огня. Так и было. А в 7. 30 разнеслась команда: "Огонь!"

Артподготовка представляла собой очень эффектное зрелище. Вслед за залпом гвардейских минометных частей началась артиллерийская обработка оборонительных позиций противника. 3500 орудий и минометов громили неприятельскую оборону. Один час велся огонь на разрушение и двадцать минут — на подавление. Мощная канонада нанесла врагу немалый урон и произвела на него сильное моральное воздействие. Однако из-за плохой видимости далеко не везде оборона была сокрушена, особенно на фланговых участках прорыва.

В 8 часов 48 минут отзвучало эхо последнего огневого налета. В 8 часов 50 минут мы подали сигнал на атаку стрелковым частям и танкам непосредственной поддержки пехоты. В первом эшелоне 5-й танковой армии действовали 47-я гвардейская, 119-я и 124-я стрелковые дивизии. Во втором эшелоне армии П. Л. Романенко находилась 159-я стрелковая дивизия, в эшелоне развития успеха — 1-й и 26-й танковые корпуса, 8-й кавалерийский корпус и 8-й мотоциклетный полк, в сковывающей группе — 14-я гвардейская стрелковая дивизия и 1166-й стрелковый полк 346-й стрелковой дивизии. В резерве оставались два полка 346-й стрелковой дивизии{248}. Части первого эшелона под прикрытием артогня подошли на 200—300 метров к переднему краю вражеской обороны. Как только артиллеристы перенесли огонь в глубину расположения противника, пехотинцы и поддерживающие их танкисты устремились вперед. Им пришлось в ряде случаев преодолевать не нарушенные артиллерией участки обороны — минные поля, проволочные заграждения, а местами и глубокие рвы.

21-я армия, наступавшая с клетского плацдарма, главный удар наносила на 14-километровом участке от Клетской до высоты 163,3, что восточнее Распопинской. В первом ее эшелоне [461] действовали 96, 63, 293 и 76-я стрелковые дивизии. Противник упорно сопротивлялся, но это не обескуражило наших воинов. Особо впечатляющей была атака 76-й стрелковой дивизии полковника Н. Т. Таварткиладзе. Здесь сводный духовой оркестр сразу после окончания артподготовки мощно грянул мелодию песни "Смело, товарищи, в ногу", и это вдохновило наступающих. Не случайно в полосе 21-й армии дивизия имела наибольший успех.

Я потом спрашивал Николая Тариэловича, кто подсказал ему эту идею? Он, не задумываясь, с характерным грузинским акцентом ответил:

— Как "кто"? Ясно — мой земляк, товарищ Маяковский. Это он сказал:

Все совдепы не двинут армий,

Если марш не дадут музыканты!

Но от того знаменательного дня 19 ноября память сохранила не только радостные, но и весьма драматические события. Начать с того, что наш расчет на быстрое преодоление всей глубины вражеской обороны силами стрелковых частей не оправдывался. Несмотря на героизм и. самоотверженность воинов, они смогли овладеть лишь первой позицией и продвинуться на 4—5 километров. Встал вопрос, что делать дальше: продолжить медленно вгрызаться в румынские укрепления или возложить "допрорыв" обороны на танкистов и конников? Оба эти варианта имели свои плюсы и минусы. Нашу задержку на второй и третьей позициях фон Вейхс и Паулюс могли использовать для переброски к месту обозначившегося прорыва своих оперативных резервов. Кроме того, преждевременное введение танков чревато было значительными потерями боевых машин, что затруднило бы в дальнейшем выполнение основной задачи — в предельно короткий срок замкнуть кольцо окружения.

Быстрой выработке правильного решения помогло единство мнений наших танкистов, прежде всего П. Л. Романенко, Г. С. Родина и В. И. Кузнецова в том, что танки успешно справятся с тем делом, которое оказалось не под силу пехоте. Они считали, что этому будут содействовать не только специфические боевые качества своего рода войск, но и весьма благоприятные условия местности. Однако последнее слово было, конечно, за командующим фронтом. Он смело взял на себя ответственность, отдал приказ, и командиры танковых корпусов начали вводить в сражения свои бригады.

Все корпуса вводились в двухэшелонном построении по нескольким маршрутам: 1-й и 26-й танковые — по четырем, а 4-й танковый — по двум, что позволяло наращивать силу их удара и справляться с внезапно возникавшими задачами. Решение двигаться двум корпусам по четырем маршрутам объяснялось, как, видимо, помнит читатель, условиями местности — наличием [462] рек и глубоких оврагов. Организованным действиям корпусов , способствовало то, что перед наступлением мы много занимались подготовкой выжидательных районов и рубежей ввода (исходный район удалось подготовить только для 26-го танкового корпуса). Удаление выжидательных районов от переднего края для корпусов В. В. Буткова и А. Г. Родина составляло 15—20 километров, а для корпуса А. Г. Кравченко — 1,5-3 километра. Последнее обстоятельство объяснялось малой площадью клетского плацдарма, но мы гордились тем, что нам удалось на столь ограниченной территории надежно скрыть танковые соединения от вражеской разведки.

Вот, думалось мне, когда-нибудь в военных академиях будут приводить этот факт в качестве примера нешаблонного подхода к делу. Каково же было мое удивление, когда, будучи начальником Военной академии Генерального штаба и присутствуя на одном из занятий, я из уст преподавателя оперативного цикла услышал следующую тираду:

— Очень близкое удаление выжидательного района 4-го танкового корпуса от переднего края нельзя признать нормальным, так как в данном случае усложнялись условия подготовки корпуса к операции и не сохранялась внезапность действий. Рациональным следовало признать ввод танковых корпусов по двум. маршрутам, так как это позволило бы в наибольшей степени сохранить управление, маневр и силу удара, а движение по четырем маршрутам требовало больше средств связи (а их как раз недоставало) и значительно усложняло управление.

Я, конечно, на занятиях ничего не сказал уважаемому преподавателю, но на другой день, найдя фронтовую карту, пригласил его к себе, попросил внимательно изучить обстановку и подумать, прав ли был он, критикуя "ошибки" штаба Юго-Западного фронта. К чести моего коллеги, он признал, что составил лекцию, имея, как он выразился, лишь текстуальные данные и схему, на которой не было ни рельефа местности, ни точной оперативной обстановки. На следующем занятии преподаватель объяснил слушателям свою оплошность.

Принеся извинение читателю за частые отступления, продолжу последовательный рассказ. Как только было отдано распоряжение о вводе танковых корпусов, командующий приказал выехать: мне — в 1-й танковый корпус, Г. С. Родину — к своему однофамильцу, а полковнику А. О. Ахманову — к А. Г. Кравченко. Причем мне было сказано, что у В. В. Буткова что-то не ладится.

Прибыл я на КП корпуса примерно в 13 часов и застал там начальника штаба полковника И. М. Харчевникова. От него узнал, что корпус выходил к рубежу ввода в сражение (как и другие соединения) в колоннах по заранее подготовленным маршрутам. Однако разведдозоры, высланные к боевым порядкам стрелковых частей, не смогли в густом тумане быстро сориентироваться на ровной, заснеженной местности и установить местонахождение пехоты. Из-за этого танковые бригады, вышедшие к 10 часам на [463] южную и юго-восточную окраины хутора Калмыковский, вынуждены были основательно подзадержаться здесь.

Тем временем выяснилось, что враг готовится к отходу в полосе 119-й стрелковой дивизии полковника М. М. Данилова. В связи с этим П. Л. Романенко приказал вводить 159-ю танковую бригаду несколько восточное ранее намеченного маршрута. Командовавший бригадой подполковник С. П. Хайдуков в спешке не выслал разведки и не назначил отряда обеспечения движения. Шедшие впереди два танка непосредственного охранения наскочили на минное поле и подорвались. При попытке головного батальона на большой скорости преодолеть этот участок было повреждено еще 5 танков. Следовавшие позади батальоны пошли в обход минного поля, но у них также вышли из строя 5 танков. С разрешения командира корпуса В. В. Буткова бригада вынуждена была вернуться, чтобы возобновить выдвижение по первоначально намеченному маршруту.

В тот момент, когда я прибыл на КП корпуса, Бутков приказал своему начальнику штаба доложить обстановку командарму. Посоветовавшись, мы попросили Прокофия Логвиновича разрешить готовить к вводу в сражение второй эшелон корпуса, так как бригаде Хайдукова, потерявшей 12 танков, требовалось время, чтобы привести себя в порядок. Этот горький опыт научил нас многому. В дальнейшем при вынужденном отклонении танковых частей от проверенных маршрутов мы старались всеми средствами избегать подобных казусов.

Так или иначе, к 14 часам 117-я и 89-я танковые бригады подполковников Д. М. Федорова и А. В. Жукова, обогнав пехоту, продвинулись на 4 километра и вышли в район хутора Клиновый и фермы № 2. Здесь находились огневые позиции двух артиллерийских полков и до батальона пехоты противника. Было решено уничтожить их ударом танкистов Федорова с северо-запада, а с фронта сковать врага силами 159-й танковой бригады. Нам повезло в том смысле, что к началу атаки к восточной и северо-восточной окраинам фермы № 2 подошла еще 157-я танковая бригада подполковника А. С. Шевцова из 26-го танкового корпуса. Организовав взаимодействие, все четыре танковые бригады энергично атаковали противника с различных направлений. При этом настолько стремительно, что румынские артиллеристы не успели сделать ни одного выстрела. Почти все они сдались в плен, как и взаимодействовавшие с ними пехотинцы. Я получил возможность допросить командира пехотного батальона и одного из командиров батарей. Этот последний был достаточно осведомлен, и на мой вопрос, где мы можем встретить оперативные резервы, в частности немецкие соединения, он, не колеблясь, показал на рубеж Перелазовский, Большая Донщинка, Петровка и пояснил:

— Ранее этого рубежа вы едва ли встретите кого-либо, но здесь вы можете столкнуться с двумя танковыми дивизиями — 22-й немецкой и нашей 1-й румынской. [464]

Показания пленного не вызывали сомнений — говорил он уверенно и отнюдь не стремился создать впечатление, будто знает больше, чем в действительности. К тому же его данные совпадали с теми, что ранее добыли разведчики полковника Рыбко. И в самом деле: далее продвижение шло беспрепятственно, организованного сопротивления бригады не встретили. Это означало, что в данном направлении прорыв главной полосы обороны противника был завершен.

Когда я доложил об этом Н. Ф. Ватутину, он сказал, что можно вернуться в Серафимович. Я, однако, попросил разрешения остаться в корпусе до выхода его передовых частей к центральной усадьбе совхоза "Усть-Медведицкий", где вполне мог быть вражеский тыловой опорный пункт обороны. Николай Федорович согласился.

Мы послали вперед 8-й мотоциклетный полк полковника П. А. Велика. Он пытался дерзкой ночной атакой ворваться в совхозный поселок, но заблаговременно изготовившиеся к бою немецкие танки отбросили мотоциклистов обратно. В результате выяснилось, что в районе совхоза располагается 22-я танковая дивизия, а в самом поселке — штаб 48-го танкового корпуса, который усиленно, пренебрегая элементарной маскировкой, разыскивает по радио 1-ю танковую дивизию румын. Она, как следовало из многочисленных радиоперехватов, тоже покинула Перелазовский и была на марше, но, видимо, в тумане сбилась с маршрута. Хорошо разбираться в радиопереговорах нам помогло то, что в танковых корпусах находились наши немецкие товарищи, антифашисты, которые быстро понимали суть дела.

Здесь же части Буткова вновь встретились со 157-й танковой бригадой корпуса А. Г. Родина, которая также сбилась с маршрута. Мотоциклисты вывели ее на правильный путь в сторону высоты 204,6, куда ей надлежало двигаться.

Обо всем этом я подробно проинформировал Г. Д. Стельмаха, а он, в свою очередь, Н. Ф. Ватутина. Немедленно были приняты самые решительные меры для ускорения движения корпуса А. Г. Родина на Перелазовский, где оставался теперь лишь штаб 5-го армейского корпуса румын. Появилась возможность с ходу пленить его и окончательно нарушить управление вражескими войсками в этом районе. Одновременно В. В. Бутков получил приказание сковать 22-ю танковую дивизию немцев непрерывными атаками до подхода 8-го кавалерийского корпуса. Меня отозвали на КП фронта в Серафимович, где я узнал, как развивались действия двух других наших танковых корпусов.

...26-й танковый корпус атаковал противника двигавшимися в первом эшелоне 157-й и 19-й танковыми бригадами подполковника А. С. Шевцова и полковника Н. М. Филиппенко. 157-я танковая бригада на этом этапе действовала успешно. Она быстро завершила прорыв вражеской обороны, затем вышла к хутору Клиновый, где, как говорилось выше, оказала содействие танкистам В. В. Буткова в овладении этим хутором и фермой № 2. [465]

К исходу дня бригада, продвинувшись на 22 километра, выполнила свою ближайшую задачу. Однако за день ожесточенных боев и непрерывного маневрирования танкисты 157-й сильно устали. Если к тому же учесть, что часть командиров не имела опыта управления войсками при действиях ночью в глубине обороны противника, то нет ничего удивительного, что бригада сбилась с маршрута и отклонилась от своего направления на 8 километров.

157-я танковая бригада подполковника А. С. Шевцова в 2.00 20 ноября вышла на свой маршрут и, сбивая небольшие заслоны отходивших румынских войск, стала стремительно развивать наступление в южном направлении.

Командир корпуса, узнав об отсутствии у врага танков, решил овладеть Перелазовским с ходу. Эту задачу он возложил на 157-ю танковую и 14-ю мотострелковую бригады. Танки 157-й на большой скорости подошли к северной окраине Перелазовского и открыли огонь, отвлекая внимание обороняющихся на себя. В это же время 14-я мотострелковая, совершив бросок на машинах, приблизилась к населенному пункту на дистанцию ружейно-пулеметного огня. Пехота спешилась и начала обходить Перелазовский с запада и востока. Удар наших войск был настолько внезапным и стремительным, что противник не смог оказать серьезного сопротивления и стал большими группами сдаваться в плен. В этом районе корпус разгромил тыловые части 1-й танковой дивизии и штаб 5-го армейского корпуса румын. Вслед за Перелазовским 157-я танковая бригада в 18.00 20 ноября овладела Ефремовским.

Таков был официальный доклад Г. С. Родина, вернувшегося от своего однофамильца. Генерал А. С. Рогов побывал в Перелазовском и убедился лично, насколько внезапно был атакован и захвачен этот важный в оперативном отношении пункт. В помещении штаба румынского корпуса на столах лежали раскрытые папки с секретными документами. Ящики столов были выдвинуты, сейфы раскрыты, и ключи торчали в дверцах. На ходу были узел связи, типография и другие службы. Александр Семенович привез с собой несколько мешков документации, из которой, кстати, выяснилось, что у румынского командования не было сколько-нибудь достоверных данных о подготовке нашего контрнаступления.

День 20 ноября танкистам А. Г. Родина пришлось потратить на очищение от разрозненных подразделений противника района Перелазовского и Зотовского, ведение боев с частями 1-й румынской танковой дивизии, пытавшимися соединиться с 22-й немецкой танковой дивизией, а также на уничтожение отходивших тыловых формирований 4-го и 5-го румынских армейских корпусов. Всем этим танкисты содействовали войскам И. М. Чистякова в блокировании и последующей ликвидации распопинской группировки врага. Одновременно совершенствовалась связь, упорядочивалось управление войсками корпуса, поскольку он оказался рассредоточенным на площади около 100 квадратных километров. [466] Свое дальнейшее продвижение корпус сумел возобновить в 13.00 21 ноября. Не встречая организованного сопротивления, он к исходу дня преодолел 60—70 километров, захватил крупные опорные пункты в Плесистовском и Острове, куда в спешном порядке выдвигалась 3-я моторизованная дивизия противника, получившая задачу во что бы то ни стало задержать выход наших войск к Дону. У реки Лиска завязались встречные бои. На этот раз роли переменились по сравнению с тем, что происходило тут в последних числах июля. Под ударами танкистов А. Г. Родина 3-я моторизованная дивизия вынуждена была отходить к Дону.

Порадовал всех нас и корпус А. Г. Кравченко. Это соединение, стремительно завершив прорыв главной полосы вражеской обороны, вышло к сильно укрепленным опорным пунктам противника в Евстратовском, Захарове, Власове примерно в 10—12 километрах от переднего края. Двигавшаяся по левому маршруту 102-я танковая бригада полковника Н. В. Кошелева вместе с мотострелками 4-й бригады подполковника А. М. Щекала блокировала эти тыловые опорные пункты румын, а 69-я и 45-я танковые бригады полковника В. С. Агафонова и полковника П. К. Жидкова обошли Евстратовский справа и с ходу овладели Манойлином. Вскоре была взята и ферма № 1 совхоза "Первомайский". Таким образом, танкисты А. Г. Кравченко за первый день наступления продвинулись с боями на 30—35 километров.

На следующий день, 20 ноября, танкистам Кравченко пришлось действовать в условиях ожесточенного сопротивления врага. 102-я танковая и 4-я мотострелковая бригады вели тяжелые бои за овладение противотанковыми узлами обороны южнее хутора Власова. Особенно отличились танкисты Н. В. Кошелева.

Ночь тоже прошла в сильных боях, а в 7.00 21 ноября корпус продолжил свое стремительное продвижение. В районе Майоровского он уничтожил 18 вражеских танков и к исходу дня вышел к Дону юго-восточнее хутора Липологовский и севернее хутора Рубежный. В результате пути отхода противника из излучины реки на юг оказались отрезанными.

Поздно ночью 21 ноября мы подвели предварительные итоги действий танковых корпусов фронта. Констатировали, что соединения вводились не в чистый прорыв. Танкисты вынуждены были совместно со стрелковыми частями "допрорывать" вражескую оборону, что поначалу лишило их возможности широкого маневра, однако на третий день корпуса достигли весьма обнадеживающих успехов. Штаб фронта, командующие родами войск и их подчиненные, все наши службы своевременно реагировали на запросы танкистов, помогали советом и делом. Командование уверенно держало нити управления в своих руках. Мы смогли перевести дух и сказать, что операция развивается успешно. Но самокритично, думаю, следует признать, что фронтовое управление в какой-то мере подменяло командование 5-й танковой армии. В порядке объяснения, а не оправдания можно отметить, что [467] так происходило потому, что слишком многое зависело тогда от успешных действий этой армии.

Бесспорна решающая роль в незабываемых боях тех дней дорогих моему сердцу танковых войск. Но нельзя умолчать и о подвиге пехотинцев, кавалеристов. Их действия, правда, не были столь эффективны, но без черновой работы пехоты и кавалерии по ликвидации многочисленных опорных пунктов врага, остававшихся в тылу наступающих, не был бы закреплен и упрочен успех танкистов. В. И. Кузнецов неоднократно выезжал в 3-й гвардейский кавалерийский корпус, в полосе которого обстановка складывалась особенно напряженно. Он с восхищением рассказывал о подвигах конников и взаимодействовавших с ними пехотинцев. Об этом же слышал я и от комкора генерала Иссы Александровича Плиева, с которым мы неоднократно встречались и подолгу беседовали. Высокого роста, поистине классического телосложения, с чуть насмешливым взглядом миндалевидных темно-синих глаз, он сразу привлекал всеобщее внимание. Это был замечательный человек и военачальник. Осетин по национальности, рабочий по социальному положению, он прошел суровую жизненную школу. Его хорошо знали по Московской битве как соратника легендарного Доватора. Это был прирожденный кавалерист, в седле он как бы сливался с конем.

В прорыв корпус начал входить на участке 76-й стрелковой дивизии. Головные части миновали хутор Громки рядом с атакующей пехотой. Командир 18-го кавполка 5-й гвардейской кавдивизии И. Ф. Наконечный, получив от Н. Т. Таварткиладзе данные об обстановке, повел свои эскадроны на хутор Платонов. Конники ворвались на его северную окраину и захватили первых пленных. В это время показалась артиллерийская колонна противника. На нее устремился 1-й эскадрон лейтенанта Богоутдинова. Атака была внезапной, и вражеские артиллеристы, бросив свои орудия, пустились наутек. 2-й эскадрон капитана Леонтьева прорвался на противоположную окраину хутора, пленил там несколько десятков румын и взял богатые трофеи.

20-й кавполк подполковника В. И. Буйвицкого завязал бой с пехотой противника западнее Цимловского у высоты 187,5. А еще один полк замешкался. Кавалеристы этой части посчитали, что их задача — входить только в чистый прорыв.

— Я не успел, что называется, глазом моргнуть,— рассказывал Василий Иванович Кузнецов,— как генерал Плиев лично повел этот полк вперед и быстро добился прорыва второй линии вражеской обороны.

Уже эти первые действия кавкорпуса создали угрозу окружения 15-й румынской пехотной дивизии, которая находилась между конниками и ударной группировкой 65-й армии. Подразделениям этой дивизии совместно с другими группами противника, оказавшимися в нашем тылу, удалось вновь захватить хутор Громки незадолго до того, как к нему стала выходить следовавшая во втором эшелоне 32-я кавалерийская дивизия полковника [468] А. П. Москаленко. По приказу комкора ее головной полк развернулся и лавиной ринулся на Громки. Занимавшие оборону подразделения 15-й румынской пехотной дивизии, увидев стремительно мчавшихся на них всадников, попрятались в окопах и никакого сопротивления не оказали. Хутор был взят, кавалеристы двинулись дальше, а примерно через полчаса к Громкам подошла 293-я стрелковая дивизия. К этому времени вражеский опорный пункт вновь обрел боеспособность, ибо сюда стеклись многочисленные разрозненные группы румын и немцев. Поэтому командиру 293-й дивизии генералу П. Ф. Лагутину пришлось в третий раз штурмовать Громки, соблюдая все требования тактики. 1034-й полк стремительно ударил с фронта, а два других (1036-й и 1032-й) обошли узел сопротивления с флангов. Слаженным натиском с трех сторон противник опять был выбит из Громков, и на этот раз окончательно.

Из сказанного видно, что в полосе наступления 21-й армии сложилась крайне тяжелая, противоречивая ситуация, какую в нашем военном обиходе называют "слоеным пирогом". К исходу дня 102-я танковая и 4-я мотострелковая бригады корпуса А. Г. Кравченко подошли к Майоровскому{249}. Завязав бой с контратакующим противником, они одновременно вынуждены были отбиваться от вражеских частей, которых теснил 3-й гвардейский кавкорпус. Конникам же в свою очередь приходилось отбиваться от румынских частей, сбитых с позиций у Громков полками 293-й и 76-й стрелковых дивизий.

В этих условиях управление сверху порой ослабевало, и тогда в полную силу проявлялось самостоятельное боевое творчество командиров соединений и частей. Надо, однако, отметить, что благодаря изобретательности В. А. Пеньковского командарм 21, как правило, всякий раз довольно быстро восстанавливал управление.

Очень существенную роль в упорядочении управления сыграло и то, что В. И. Кузнецов почти постоянно находился в полосе действий армии И. М. Чистякова. Василий Иванович был неразлучен с радиостанцией, смонтированной на "виллисе", поэтому, несмотря на всю запутанность оперативной обстановки, командующий фронтом через наш штаб был всегда в курсе наиболее значительных событий и с присущей ему энергией влиял на их развитие.

Ночью бои продолжались: 5-я кавдивизия выкуривала врага из Селиванова и Власова. К 18 часам 20 ноября противник покинул эти опорные пункты. Тем временем 20-й кавполк Буйницкого вышел к Майоровскому, который блокировался одним танковым батальоном из корпуса Кравченко. Схватка здесь была жестокая, враг бросался в яростные контратаки. Отбивая одну из них, конники Буйницкого в лихой сабельной атаке овладели этим районом. [469]

Дивизии Чепуркина, понесшей потери и сильно утомленной в первые сутки, Исса Александрович Плиев дал возможность отдохнуть и привести себя в порядок в просторной балке Чечерова. Отсюда она к утру 21 ноября выдвинулась к Нижней Бузиновке, где подверглась удару с воздуха, к счастью довольно слабому. В 8 часов 20-й гвардейский кавполк стремительной атакой при поддержке нескольких танков выбил из станицы до двух рот пехоты и ворвался в нее, захватив 7 танков, 17 автомашин, склады продовольствия и десятки повозок с награбленным у советских людей имуществом. В 11.30 враг предпринял попытку вернуть Нижнюю Бузиновку атакой нескольких пехотных батальонов с легкими танками с высоты 184,8 и из Сухановского. Отбив этот наскок, конники Чепуркина на плечах отступающих ворвались в Сухановский и после упорного боя в 18.00 овладели им.

Эти успехи, казалось, должны были облегчить нашу борьбу за основной тыловой рубеж обороны врага, пролегавший между Нижней и Верхней Бузиновками. Но он был слишком важен в оперативном отношении, и Паулюс делал все, чтобы сохранить его в своих руках. По свидетельству Адама, Паулюс считал, что с потерей Верхней Бузиновки будут отрезаны пути отхода на юг 11-му армейскому корпусу генерала Штреккера, что могло привести к его изоляции от главных сил 6-й армии. Выход советских войск к Верхней Бузиновке, по мнению немецкого командования, создавал угрозу и для важного отрезка железной дороги Морозовская — Чир.

В связи с этим к Верхней Бузиновке на подмогу румынам перебрасывались немецкие войска, в том числе 14-я танковая дивизия генерала Беснера. Бои там затягивались. Николай Федорович Ватутин позвонил И. М. Чистякову и сказал, что необходимо прочно блокировать этот узел сопротивления и развить удар на Осиновский. Иван Михайлович ответил, что он сейчас вместе с Н. Н. Вороновым организует достаточно мощный артиллерийский кулак и врагу не поздоровится. Вскоре 5-я истребительно-противотанковая артиллерийская бригада полковника П. И. Зубкова нанесла свои чувствительные удары противнику. Так, только 1250 иптап майора В. А. Котеловского вывел из строя более 30 танков и 40 автомашин с мотопехотой{250}.

Одновременно с этим 86-й и 121-й полки 32-й кавалерийской дивизии обошли Верхнюю Бузиновку с севера и выдвинулись к Осиновскому. Однако командир 14-й немецкой танковой дивизии генерал Беснер довольно искусно сманеврировал, и с высоты 164,6, что восточное Верхней Бузиновки, а также с других выгодных позиций его артиллерия и танки открыли огонь. Но к этому моменту наши конники тоже подтянули сюда свою артиллерию и 4-й тяжелый танковый полк. Корпусная артиллерия под командованием полковника П. Ф. Нефедова уничтожила батареи врага. За этот и другие успешные бои П. Ф. Нефедов [470] в числе немногих артиллеристов по представлению Н. Н. Воронова был удостоен ордена Суворова II степени.

Сразу же после мощного и меткого артналета последовала внезапная и стремительная атака 4-го тяжелого танкового полка. Это вынудило противника отойти на северо-восток. Осиновский был обойден с обоих флангов, и его гарнизон по большей части сдался в плен. Под совместными ударами кавалеристов и подошедших стрелков 76-й дивизии пал опорный пункт и в Верхней Бузиновке, откуда поспешно ушли остатки дивизии Беснера. Наши конники увидели на обочинах дорог нечто с первого взгляда непонятное — лес рук и ряды длинных овчинных папах. Оказалось, что это румынские солдаты, покинутые своими немецкими союзниками, стояли на коленях с поднятыми вверх руками. Они просили пощады, отказавшись повиноваться ставленникам Гитлера.

— В этих и последующих ожесточенных боях под Голубинским, Большенабатовским, Евлампиевским, Песковаткой,— говорил мне потом Исса Александрович Плиев,— мы понесли тяжелые потери. Особенно невосполнимой утратой была гибель командира 18-го гвардейского кавполка подполковника И. Ф. Наконечного и замполита 24-го гвардейского кавполка И. В. Шеремета.

Заключая разговор о действиях нашей пехоты и кавалерии, напомню: основную задачу по окружению сталинградской группировки противника решали танковые корпуса, в частности соединение А. Г. Родина. Главным в достижении этой цели теперь становилось быстрое и внезапное овладение Калачом. Дело осложнялось тем, что он находился на противоположном берегу Дона. Мы с Г. С. Родиным из опыта июльских боев 1-й танковой армии хорошо знали, как важно захватить врага врасплох при форсировании реки. Идеальным было бы овладение мостом непосредственно против Калача. Именно по нему в конце июля проходил 28-й танковый корпус Г. С. Родина. По имевшимся у нас данным, мост пока действовал. Но гитлеровцы в любой момент могли его взорвать. Кроме этой были еще две переправы: одна — севернее города, в районе хутора Березовский; другая — нестационарная, на понтонах — южнее, близ хутора Черкасов.

Узнав от А. М. Василевского, что мы с Георгием Семеновичем Родиным являемся ветеранами июльских боев под Калачом, Н. Ф. Ватутин приказал нам совместно с А. Г. Родиным и его начальником штаба полковником А. М. Павловым продумать до мелочей план и подготовить все необходимое для захвата переправы. Прежде всего предстояло подобрать командиров и подразделения, способных успешно выполнить эту нелегкую задачу. После короткого, но острого обсуждения пришли к выводу, что более всего подходят мотострелки, танкисты и разведчики. Выбор был остановлен на двух ротах 14-й мотострелковой бригады, пяти лучших экипажах Т-34 из 157-й танковой бригады и взводе разведчиков 15-го отдельного разведбатальона, посаженных на бронемашины. [471] Относительно того, кому возглавить отряд, колебались недолго. Это — подполковник Георгий Николаевич Филиппов, так как основную массу воинов в отряде составляли мотострелки, которых он отлично знал. Естественно, учли его личные качества и боевой опыт по характеристике А. Г. Родина.

Свой боевой путь Г. Н. Филиппов начал еще с двадцатых годов, как чекист, сражаясь с бандитами в Закавказье. Тогда же окончил пехотную школу в Тбилиси, а в 1933 году — Военную академию имени М. В. Фрунзе. Потом успешно командовал стрелковым полком на Дальнем Востоке, с ним и прибыл на фронт с началом Великой Отечественной. 14-ю мотострелковую бригаду возглавлял с момента ее формирования в первые месяцы 1942 года. Под его руководством она стала 1-й гвардейской мотострелковой бригадой, и командовал ею Георгий Николаевич до сентября 1944 года. За это время она неоднократно отмечалась в сводках Совинформбюро, в приказах Верховного Главнокомандующего. Затем Г. Н. Филиппов был заместителем командира 4-го механизированного и 1-го танкового корпусов. После войны генерал-лейтенант Г. Н. Филиппов стал заместителем командующего войсками Ленинградского военного округа по боевой подготовке. В 1959 году он вышел в отставку. Скончался этот прославленный герой Сталинграда в 1978 году. Мне навсегда запомнилось его простое русское лицо и особенно — умные, чуть грустноватые, все понимающие глаза.

...Ясно было, что вслед за передовым отрядом надлежало идти соединению, способному самоотверженно и умело закрепить и развить его успех или, при неблагоприятных обстоятельствах, выручить из беды. Таким соединением мы посчитали 19-ю танковую бригаду во главе с ее командиром полковником Н. М. Филиппенко.

Отряду Г. Н. Филиппова предстояло пройти около 20 километров по маршруту Остров — Калач. Сделать это можно было только ночью, в надежде, что в тылах врага после прорыва нами фронта нет уже прежнего порядка. В этих условиях, полагали мы, только дерзкие, рискованные действия сулят быстрый успех, в противном случае операция может затянуться.

В 3 часа ночи 22 ноября, сразу взяв предельно возможную скорость, с включенными фарами бронемашин и грузовиков, отряд Г. Н. Филиппова устремился из Острова на Калач. Наш расчет оказался правильным: уверенно двигавшаяся мотоколонна была принята немцами и румынами за свою. Она преодолела наиболее опасные первые километры без единого выстрела. Примерно на полдороге отряд встретил повозку. Ее возчик, назвавшись местным жителем Гусевым, сообщил, что основная переправа напротив Калача недавно взорвана, но хороший, надежно, с немецкой скрупулезностью укрепленный мост у хутора Березовский остался в сохранности и обороняется сравнительно небольшими силами. Гусев брался провести отряд к Березовскому по хорошей [472] дороге. В пути он рассказал Филиппову о примерном расположении немецкой охраны моста.

В 6 часов утра, по-прежнему в темноте, отряд беспрепятственно подошел к переправе. Три танка, две бронемашины и три грузовика с мотопехотой проскочили через мост на левый берег, не вызвав у охраны ни малейшей тревоги. Тогда оставшаяся на правом берегу часть отряда по сигналу Филиппова в скоротечном ожесточенном бою расправилась со столь "бдительно" охранявшим мост подразделением гитлеровцев. После этого она быстро разминировала мост и сама заняла оборону, использовав хорошо подготовленные позиции противника. Головная же часть отряда сделала попытку с ходу ворваться в Калач. Это ей первоначально удалось, но затем она была выбита оттуда превосходящими силами гитлеровцев. Г. Н. Филиппову пришлось организовать круговою оборону переправы по обе стороны Дона.

Трудно передать словами то нетерпеливое чувство, с каким мы на КП фронта ждали известий о рейде отряда. Наконец поступила радиограмма, что мост захвачен. Теперь начались волнения по поводу того, удастся ли его удержать до подхода 19-й танковой бригады Н. М. Филиппенко. Ждать пришлось до 17.00 22 ноября, когда танкисты вышли к Дону. Они соединились с передовым отрядом и к 20 часам сосредоточились в лесу северо-западнее Калача. Утром 23 ноября этого района достигли и остальные силы 14-й мотострелковой бригады, а 157-я танковая бригада вышла к реке непосредственно против западной окраины Калача.

Здесь я позволю себе небольшое "лирическое отступление". Надо сказать, что в успехе этой операции, в которой первоначально участвовало всего-то каких-нибудь 300 штыков, как выражались раньше, и которая равнялась по значению действиям целого корпуса, громадную роль сыграло довольно редкое сочетание в характере ее главного героя смелости, доходившей порой до бесшабашности, с дотошностью при исполнении всех деталей уставных положений. Это сказалось, в частности, в создании им за кратчайший срок неприступной для врага круговой обороны. Можно было лишь поражаться, как удалось ему предусмотреть все мелочи в организации огня и маневра крайне малочисленными средствами и удерживать переправу минимальными силами в течение 12 часов против многократно превосходящего во всех отношениях противника.

Необычайную смелость и я сказал бы подлинный профессионализм проявил и полковник Н. М. Филиппенко, сумевший провести свою бригаду с жестокими боями, но почти без потерь. Ведь вражеское командование, прошляпив рейд Г. Н. Филиппова, всполошилось не на шутку и делало все, чтобы не допустить выхода дополнительных сил к единственной переправе через Дон в данном районе.

В этой связи хочу сказать, что пестовать, поощрять и прославлять надобно не только тех, кто вершит большие дела, занимая [473] высокие посты, но и в не меньшей мере тех, кто на скромной должности трудится профессионально, с инициативой, самозабвенно, самоотверженно. Ведь два этих офицера почти с одинаковыми фамилиями — русский и украинец — своими действиями сохранили жизни сотен, а может быть и тысяч, своих соратников, которым пришлось бы пожертвовать собой, если бы овладение переправой вылилось в затяжное сражение. На мой взгляд, эти два побратима заслуживают памятников в Калаче или Волгограде. Филиппов и Филиппенко долго затем командовали бригадами (Филиппенко так до конца службы и остался на подобной же должности), но пользы армии и Отечеству они принесли несравненно больше, чем некоторые скороспелые выдвиженцы, заваливавшие дело на крутых служебных высотах.

...22 ноября танковые бригады корпуса А. Г. Кравченко и передовые кавалерийские части корпуса И. А. Плиева вышли к Дону около Голубинского, где был расположен штаб Паулюса. В этот момент даже небольшая, но дерзко действующая группа танков или кавалерии могла бы серьезно нарушить управление войсками в стане противника. Но этого не произошло, и отнюдь не по вине отважных танкистов и конников. Все их внимание, естественно, было сосредоточено на поисках удобной переправы через Дон. Ошиблись армейские и фронтовые разведчики. Возглавивший эту службу перед началом операции генерал А. С. Рогов, большой знаток Китая, как-то неторопливо входил в курс придонских событий. В то же время полковник В. Г. Романов оказался оттесненным на задний план, что не позволяло этому прекрасному разведчику в полную силу проявлять свою завидную инициативность. А. С. Рогов увлекся допросами румынских военнопленных, которых было в изобилии. Он составил подробный документ, глубоко анализирующий тогдашнее состояние 3-й румынской армии, но так как в дальнейшем против румын приходилось действовать лишь эпизодически, то этот материал смог иметь только военно-историческое значение, а другого в достатке не собрали.

Возвращаясь к выходу наших войск к Голубинскому и прорыву к Калачу, подчеркну, что эти события вызвали растерянность у такого умевшего сохранять самообладание немецкого военачальника, каким, несомненно, был Паулюс. Хотя окружения еще не было, тем не менее он доносил фон Вейхсу в 18 часов 22 ноября:

"Армия окружена. Вся долина р. Донская Царица, железная дорога от Советского до Калача, мост через Дон в этом районе, высоты на западном берегу реки до Голубинского, Оськинского и Крайнего, несмотря на героическое сопротивление, перешли в руки русских. Другие их силы продвигаются с юго-востока через Бузиновку на север и особенно крупные силы — на запад:

Обстановка в районе Суровикино и на р. Чир неизвестна. В Сталинграде и на северном участке фронта отмечается усиленная деятельность разведывательных подразделений... Южный участок фронта восточное Дона после прорыва еще не восстановлен. Стоит ли [474] за счет значительного ослабления северного участка организовать оборону на узкой полосе на рубеже Карповка, Мариновка, Голубинский — сомнительно... Запасы горючего скоро кончатся, танки и тяжелое оружие в этом случае будут неподвижны. Положение с боеприпасами критическое. Продовольствия хватит на 6 дней. Командование армии предполагает удерживать оставшееся в его распоряжении пространство от Сталинграда до Дона и уже принимает необходимые меры... Прошу предоставить свободу действий на случай, если не удастся создать круговую оборону. Обстановка может заставить тогда оставить Сталинград и северный участок фронта, чтобы обрушить удары на противника всеми силами на южном участке фронта между Доном и Волгой и соединиться здесь с 4-й танковой армией. Наступление в западном направлении не обещает успеха в связи со сложными условиями местности и наличием здесь крупных сил противника"{251}.

Однако читатель может поставить вопрос: почему ни танкисты А. Г. Кравченко, ни кавалеристы И. А, Плиева хотя бы ненароком не натолкнулись на штаб Паулюса? Дело в том, что все их внимание было сосредоточено на поисках наиболее удобного створа для переправы, а также ее подготовкой, ибо штатные инженерные переправочные средства не могли не отстать при таком темпе продвижения. Главное же — Дон был покрыт тонкой ледовой коркой, что до крайности затрудняло переправу танков и артиллерии. Находившийся в 4-м танковом корпусе полковник А. О. Ахманов сообщил Н. Ф. Ватутину о создавшейся ситуации. Потребовав к телефону самого Кравченко, командующий фронтом приказал ему:

— Поставьте в голову колонны лучшую из танковых бригад и, повернув на юг, переправляйтесь через реку по мосту, захваченному орлами Родина. И пока они расправляются с гарнизоном Калача, двигайтесь на восток к Советскому и Кривомузгинской. Там установите связь с 4-м мехкорпусом Вольского из 51-й армии Сталинградского фронта.

На это Андрей Григорьевич вместо ожидаемого "Есть!" вдруг попросил:

— Товарищ командующий! Разрешите нашему корпусу разделаться с гитлеровцами в Калаче, а Родин пусть идет на соединение с Вольским.

— Это еще почему?—удивился Ватутин.

— Не хочу чужую славу присваивать. Ведь вся страна узнает о тех, кто замкнул кольцо окружения.

Не сумев сдержать одобрения в голосе и перейдя с "вы" на "ты", Николай Федорович сказал:

— Уж больно ты щепетилен, Андрей Григорьевич, но в твоих словах есть резон. Я сегодня же представлю Родина, Филиппова и Филиппенко к присвоению звания Героя Советского Союза, [475] а всех отличившихся при захвате переправы награжу орденами, включая и колхозника, который показал дорогу. Но терять время на вывод из боя за Калач 26-го корпуса не имею права, ибо мы можем упустить драгоценный шанс. Так что — действуй! Скажи только, кто пойдет во главе корпуса.

А. Г. Кравченко назвал командира 45-й бригады полковника П. К. Жидкова.

Немного спустя Ватутину позвонил Прокофий Логвинович. Разговор был не из легких. Командующий 5-й танковой был обижен тем, что фронт, по существу, отобрал у него руководство танковыми корпусами. Он считал также, что кольцо окружения по праву должны замкнуть танкисты Филиппенко и мотострелки Филиппова.

Н. Ф. Ватутин при молчаливой поддержке А. М. Василевского ответил неожиданно для нас в самых резких тонах. Он обвинил командарма в том, что его нельзя застать на армейском КП, что он непрерывно "прыгает" из соединения в соединение, поэтому его штаб предоставлен сам себе. Прокофию Логвиновичу был высказан также упрек в потере управления 1-м танковым и 3-м кавалерийским корпусами. На это обычно молчаливый Г. Д. Стельмах заметил, что армия в целом неплохо выполняет свою трудную задачу, а огрехи в управлении войсками при столь маневренных действиях неизбежны. Николай Федорович, однако, судя по его хмурому виду, остался при своем мнении.

Так отношения командующего фронтом, да и представителя Ставки, с генералом П. Л. Романенко обострились до предела, хотя и до этого между ними довольно часто возникали трения. А вскоре произошел полный разрыв, и Прокофий Логвинович убыл от нас. Это случилось 25 ноября, когда Н. Ф. Ватутин передал 26-й танковый корпус в армию И. М. Чистякова.

А тем временем боевые события продолжали развиваться стремительно. Г. С. Родин, по-прежнему находившийся в корпусе своего однофамильца, сообщил, что с утра 23 ноября началось планомерное наступление на Калач. В 7 часов с севера по городу нанесла удар бригада Филиппенко. Враг оказывал сильное огневое сопротивление, и продвижение шло медленно. Тогда из-за левого фланга 19-й танковой, действуя с северо-востока, в атаку пошли мотострелки Филиппова. После ожесточенного боя бригада ворвалась на северную окраину Калача. Здесь в уличных схватках темп их наступления снизился.

Видя это, А. Г. Родин решил бросить на помощь атакующим 157-ю бригаду, которая до этого имела задачу очистить от гитлеровцев правый берег Дона против Калача и оседлать дорогу, ведущую к переправе, и в основном ее выполнила. Подполковник А. С. Шевцов вывел танки на выгодный для стрельбы рубеж и приказал открыть прицельный огонь из орудий с правого берега реки по отчаянно сопротивлявшемуся гарнизону Калача. Под этим огневым прикрытием мотострелковый батальон бригады Шевцова с помощью разведывательного и саперного взводов форсировал [476] Дон по довольно тонкому льду, внезапно для врага ворвался на железнодорожную станцию на юго-западной окраине города и после скоротечного боя овладел ею. Противник, не ожидавший появления наших войск с этой стороны, в панике начал метаться по улицам Калача. Мотострелки Филиппова не преминули использовать замешательство гитлеровцев и дружно атаковали их. В 14.00 город был полностью в наших руках. Пути отхода на запад для армии Паулюса были перекрыты. Танкисты Родина продолжали движение на северо-запад.

Говоря обо всех этих эффектных и эффективных действиях, нельзя забывать, что они стали возможны благодаря тому, что 1-я гвардейская армия Д. Д. Лелюшенко, прочно удерживая 180-километровый участок нашего фронта, к исходу 23 ноября прорвала тактическую оборону противника, нанесла ему значительные потери и продвинулась на запад до 30 километров.

Прежде чем поведать о том, как замкнулось большое кольцо окружения вокруг армии Паулюса и части сил армии Гота, необходимо рассказать о малом котле, в котором находились 4-й и 5-й армейские корпуса 3-й румынской армии. Напомню, что, когда 19 ноября наши 26-й и 4-й танковые корпуса устремились на юг, румынские войска в районе Распопинская, Головский и Базковский оказались в оперативном мешке. Однако они оборонялась на тактически выгодных и хорошо укрепленных позициях. Завершение их окружения было возложено на 63-ю и 96-ю дивизии 21-й армии, которыми командовали полковники Н. Д. Козин и Г. П. Исаков. Действия первой из них были успешны, хотя поначалу враг сильным огнем остановил атакующих. В тот момент Нестор Дмитриевич Козин приказал своим 226-му и 346-му полкам обойти противника. Они отлично выполнили этот маневр, вышли в тыл оборонявшимся и отсекли им пути отхода на юг. Дивизия же Г. П. Исакова, наступавшая в направлении Головского и Базковского, не смогла сломить сопротивление захватчиков. Тогда Н. Ф. Ватутин приказал ввести в дело 333-ю дивизию полковника М. И. Матвеева из армии И. М. Чистякова, а также 119-ю и 124-ю дивизии полковников М. М. Данилова и А. И. Белова из армии П. Л. Романенко. Этим соединениям в ночном бою удалось отрезать пути отступления румынским частям, находившимся в Головском и Базковском.

Таким образом, к утру 22 ноября было завершено полное окружение 4-го и 5-го румынских армейских корпусов. Вскоре эта вражеская группировка была расколота на две части, а затем в плен сдалось свыше шести тысяч солдат и офицеров во главе с командирами 5-й и 6-й румынских дивизий генералами Мазарини и Ласкаром.

Стоит добавить, что в плену Ласкар многое понял. Спустя два с половиной года, в первые послевоенные недели, мне пришлось много заниматься вопросами размещения нашей группы войск в Румынии. Там я неоднократно встречался с министром национальной [477] обороны, которым стал генерал Михаил Ласкар. Он оказался очень деловым и доброжелательным деятелем. Все вопросы решал быстро и к взаимному удовлетворению. В одной из встреч мы заговорили о Сталинграде. Ласкар сказал:

— Как я благодарен судьбе за то, что она привела меня тогда к единственно правильному решению — сдаться в плен. Это спасло не только мою жизнь, но и жизни тысячам румынских солдат. Вместе с тем забавно, что Гитлер сделал меня "героем рейха", якобы павшим в рукопашном бою.

...Труднее оказалось покончить с группировкой, окруженной непосредственно в районе станицы Распопинская, так как она состояла из трех полнокровных дивизий (13, 14 и 15-й пехотных) общей численностью не менее 30 тысяч человек. Возглавлял ее командир 14-й пехотной дивизии Стэнеску. Решено было встречными ударами 96-й дивизии с севера, 333-й — с юга, 63-й — с востока (все три соединения — из армии И. М. Чистякова) и 119-й дивизии из армии П. Л. Романенко — с запада расчленить и уничтожить эту группировку. Особая роль отводилась 63-й дивизии полковника Н. Д. Козина, так как она действовала ближе всех к Распопинской, где располагался Стэнеску со своим штабом. Иван Михайлович Чистяков обратился к Н. Ф. Ватутину с просьбой придать Козину танковую бригаду и несколько батарей "катюш", но Николай Федорович разъяснил, что фронт израсходовал все резервы.

— Изыскивайте силы и средства за счет внутреннего маневра,— посоветовал он.

Через некоторое время И. М. Чистяков позвонил командующему фронтом опять. На сей раз он просил уже не танки, а тракторы. Тракторы у нас были, и мы тут же отправили их Козину.

Как рассказывал потом Иван Михайлович, начальник штаба инженерных войск армии подполковник В. А. Любимов предложил двинуть к Распопинской пару танков и колонну автомашин, чтобы создать у врага впечатление, будто готовится удар крупными механизированными силами. Эта мысль командарму 21 понравилась. Несколько часов полковник Пеньковский и его штаб затратили на разработку ложной операции. С наступлением темноты в сторону переднего края обороны противника потянулись десятки парных светящихся точек, вокруг разнесся мощный гул двигателей танков — его имитировали в основном тракторы. К линии фронта машины вели с зажженными фарами, а потом выключали их и поворачивали назад. Поскольку машин было все-таки недостаточно, то к каждой из них прицеплялось по нескольку саней с фонарями. Движение вкруговую продолжалось до рассвета. Одновременно кочующие батареи, меняя позиции, лишали покоя противника короткими огневыми налетами. По радио и телефону отдавались ложные приказы и распоряжения. Активизировали действия дивизии Г. П. Исакова, М. И. Матвеева, М. М. Данилова. [478] И противник клюнул на эту хитрость. Генерал Стэнеску поверил, что мы подтянули крупные механизированные войска, Вскоре полковник Козин доложил И. М. Чистякову, что к нему прибыли четыре румынских офицера-парламентера. 23 ноября в 23 часа по московскому времени акт о капитуляции распопинской группировки был подписан. В небо взвились ракеты, возвестившие о сдаче в плен окруженного врага. На этом участке наступила непривычная тишина. С утра 24 ноября по дороге к Клетской потянулся непрерывный поток пленных. Всего было взято свыше 27 тысяч вражеских солдат и офицеров, захвачено много вооружения и военного имущества{252}.

А тем временем замкнулось и главное кольцо, захлестнувшее по меньшей мере еще в десять раз большее число оккупантов. Это было, несомненно, кульминационное событие Сталинградской битвы.

Надо, видимо, напомнить, что сближение двух танковых клиньев не протекало, да и не могло протекать, синхронно. Войскам нашего фронта предстояло пройти 140—160 километров и форсировать Дон, войскам же Сталинградского — 90, причем крупных водных преград на их пути не было, и подвижные силы А. И. Еременко выступили на сутки позже. И вот мы услышали по радио голос Андрея Ивановича, сообщившего, что 4-й механизированный корпус В. Т. Вольского в 12 часов 20 минут 22 ноября освободил поселок Советский и станцию Кривомузгинская.

— Мы рассчитывали,— довольно раздраженно продолжал он,— что нас сейчас же подопрет своим широким плечом Романенко, а в действительности столкнулись с двумя танковыми дивизиями врага, которые бешено контратакуют и вот-вот выбьют Вольского с занятых им позиций.

После этого разговора Н. Ф. Ватутин резко нажал на А. Г. Кравченко, который доложил, что корпус форсированным маршем продвигается двумя колоннами. Правая в составе всех трех танковых бригад, переправившись через Дон, проследовала на Камыши и далее пойдет на Советский и станцию Кривомузгинская, а левая (4-я мотострелковая бригада в пешем строю) движется в направлении Голубинского, Илларионовского. Около Камышей противник организовал мощную контратаку, которую удалось сломить ценой больших усилий и немалых жертв.

В 16 часов первые танки 45-й и 69-й танковых бригад 4-го танкового корпуса появились на северо-западной окраине Советского. И здесь произошло досадное недоразумение. Они были обстреляны танкистами Вольского, которые в предвечерних сумерках приняли их за врага. Но вот взвилась, хотя и с некоторым опозданием, серия ракет — условный сигнал. Инцидент был исчерпан, танкисты двух фронтов открыли люки машин и бросились в дружеские объятия долгожданных соратников. [479]

Так завершился первый этап грандиозной операции, задуманной и осуществленной советским командованием. В окружении оказалось, как выяснилось позднее, 330 тысяч солдат, офицеров и генералов противника. В большинстве источников указывается, что они входили в 22 дивизии: 17 дивизий 6-й полевой и 5 дивизий 4-й танковой армий. При этом почти никогда не оговаривается причина несообразности этих цифр. Ведь если даже исходить из максимальной штатной численности немецких дивизий (12 тысяч человек), то в 22 дивизиях могло быть немногим более 260 тысяч человек. В действительности же после длительных боев дивизии врага под Сталинградом имели в среднем 7—10 тысяч человек. Отсюда следует, что, по самым оптимальным подсчетам, в окружение попало бы 200 тысяч человек, включая корпусные и армейские части и нормальное усиление за счет резерва верховного командования. Но как раз усиление в данном случае оказалось выше всех мыслимых норм. Гитлер фактически бросил под Сталинград спецчасти большинства корпусов и армий всего вермахта. В целом это означало, что в окружение попала группировка, совершенно уникальная по профессиональным, боевым и моральным качествам личного состава.

Одновременно разгрому подверглась 3-я румынская армия. Пять ее полнокровных дивизий были взяты в плен нашим Юго-Западным фронтом. Невосполнимые потери понесла под ударами Сталинградского фронта 4-я румынская армия. Перестал существовать 48-й танковый корпус, составлявший оперативный резерв фон Вейхса. В обороне возглавляемой им группы армий "Б" зияла теперь почти ничем не прикрытая брешь в 300 километров — от станицы Боковская до озера Сарпа.

Хотя окруженная группировка гитлеровцев была еще вполне боеспособна и у немецкого командования пока сохранялась возможность организации деблокирующего удара извне, все же фашистская военная машина уже тогда лишилась одного из своих надежнейших маховиков. Так что широкая наступательная стратегия вермахта была в корне поколеблена, ему предстояло теперь в лучшем случае организовывать ограниченные по масштабам контрнаступательные действия, а в худшем — обороняться и отступать. Начиналась пора все нараставших побед нашей армии. Скромный труженик войны, ее основной герой — советский солдат, перенесший неслыханные тяготы первого периода войны, смело и уверенно мог смотреть в будущее. На нашей улице воистину наступил праздник. Но времени для ликования у нас не было. Предстояло безотлагательно приступать к новым сражениям.