Не стареем душой
Друг мой, адмирал
Уволенные в запас и отставку офицеры получили право выбора города, где хотели бы жить. Я перебираю: Рига, Краснодар? А может, вернуться в Пинск? Жена качает головой — будет напоминать о страшных днях эвакуации. Останавливаемся на Львове. Наслышаны о нем, о его красоте и благоустроенности, что богат он историческими памятниками.
Еще во время войны, как только был освобожден Пинск, я послал с фронта письмо в городскую газету с просьбой опубликовать объявление: при эвакуации в сорок первом потерялся мальчик по имени Анатолий, двух с половиной лет. Через какое-то время пришел ответ: мальчик жив. Знавшая меня Мария Борисовна Селезнева писала, что они с мужем воспитывают Милю (так назвали его, не разобрав, как он произнес свое имя). При этом просила оставить его у них, сообщая о своей печали (перед освобождением города немцы убили единственного их сына).
Демобилизовавшись, я отправился в Пинск выразить тысячу благодарностей спасителям Толи и оказался в нелегком положении. Мария Борисовна с мужем были не очень-то рады моему приезду. Я понимал их состояние. Во время оккупации они подвергали себя большому риску: узнай фашисты, что Селезневы воспитывают сына коммуниста, несдобровать бы им. А теперь шестилетний Толя поднял плач, не хотел ехать с «дядей» к «чужой» маме. Вместе с ним плакали и его воспитатели.
Во Львове, едва поселились в гостинице, жене стало плохо. Положили ее в больницу. Новый, 1946 год, встречали без матери, а в январе она умерла. Большое горе пришло в дом. Я остался с двумя несовершеннолетними детьми (дочка Генриетта училась в седьмом классе, а Толя ходил в детсадик). Оба требовали внимания и заботы.
По приезде во Львов мне предложили должность инструктора обкома партии. Согласился. Понимал, конечно, что иду на нелегкий труд. И по возрасту уже не совсем подходящ, но надеялся на прежний опыт. Сердце звало к людям, [263] больно полюбил я общение с ними. Потянуло в деревню. Там встретил трудолюбивых крестьян, аккуратных к земле, с мозолистыми руками.
Мой основной метод — откровенность. В кругу людей заводил разговор об артельном хозяйстве, где возможно применение машин, облегчающих труд. Рассказывал, как восстанавливаются в стране колхозы, разрушенные оккупантами. Слушали меня внимательно и все же, когда заводил речь об организации артели, беседа как-то затихала. Вроде люди были и не против, но что-то сдерживало их.
Причина была не простой. Дело в том, что в лесах орудовали банды ОУН (организация украинских националистов) и они угрожали расправой всем тем, кто вступит в колхоз.
Успешные действия красноармейских частей по очистке лесов незамедлительно сказывались на росте колхозов. Предметнее становились и разговоры на собраниях — крестьяне интересовались правами и обязанностями колхозников, условиями труда.
Но кое-где оуновцам все же удавались разбойничьи набеги. Они создали аварийную обстановку и для грузовой автомашины, в кузове которой я возвращался домой из Олесского района. В бессознательном состоянии меня вытащили из-под перевернутой машины, и я долго пролежал в больнице. Анне Викторовне, ставшей моей женой, я обязан сравнительно скорому выздоровлению. Она стойко несла дежурства в больнице и ухаживала за детьми.
В 1952 году меня избрали председателем Львовского областного комитета профсоюза рабочих и служащих совхозов. С помощью обкома партии и ЦК КП Украины нам удалось в короткий срок оживить профсоюзную работу. Были заключены коллективные договоры с администрацией совхозов, развернуто социалистическое соревнование, созданы пионерские лагеря, решены многие социально-бытовые вопросы.
Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что за работу в профсоюзе я был награжден двумя Почетными грамотами ВЦСПС и почетным нагрудным знаком.
Не менее приятным явилось для меня письмо, поступившее от заместителя министра Морского флота Ивана Степановича Исакова. Короткое, но с него начнется наша 14-летняя дружба. Исаков сообщал, что он приступает к работе над монографией «Ледовый поход Балтийского флота 1918 года», и просил прислать свои воспоминания. Вот как! Значит, не зря сидел я ночами, восстанавливая события на Балтике. [264] Сотни страниц своих рукописей без задержки отправил в Москву.
У нас установилась дружеская переписка. Мы сообщали друг другу о состояний здоровья. У меня оно было неважное, вынужден был уйти с работы, стал пенсионером. Исаков поддерживал меня, хотя сам был не могуч. Тоже давали себя знать раны. В одном письме сообщал: «Корчусь от болей в культе», в другом: «Ложусь в хирургическую клинику». Трогательно было его признание, сделанное в дни болезни: «Самое интересное (для меня) — Ваша автобиография: богатый материал, богатая жизнь...» Узнав о материальной нужде моей семьи, Иван Степанович начал посылать мне денежные переводы. Нужно ли говорить, как это растрогало меня!
Однажды, прочитав очередное письмо, я был приятно удивлен: Исаков приглашал меня в гости. Может, я напросился? Стал припоминать, о чем писал — вроде бы ничего навязчивого в моих письмах не содержалось. Снова перечитал присланное письмо и, ощутив в нем одну лишь искренность, задумался: знаменательный факт. Крупный военачальник, заместитель министра хочет у себя на квартире встретиться с бывшим матросом...
Без колебаний отправился в Москву (как раз наступил момент улучшения здоровья).
При встрече в квартире испытал было неловкость, но своим радушием Иван Степанович быстро развеял ее. Горячо здороваясь, спросил, как доехал, пригласил к столу. Потом предложил отдохнуть с дороги. Поскольку я жаждал беседы, он провел меня в кабинет и тепло сказал:
— Ваши воспоминания, Дмитрий Иванович, и меня заставили пошевелить мозгами. Мы ведь вместе бороздили седые воды Балтики.
В смущении я подумал: «Заместитель министра знает всю мою жизнь, а я о нем почти ничего». Признавшись, что стеснялся спросить в письмах о его службе, я попросил сделать это теперь.
Исаков охотно рассказал. Он — сын армянского дорожного техника Исаакяна, который давно русифицировал фамилию, с детских лет увлекся подвигами адмирала Макарова. Увлечение не ослабло и в юности. Во что бы то ни стало решил учиться морскому делу. С этой целью приехал в Петроград, поступил в отдельные гардемаринские классы. Окончил их в 1917-м, получив звание мичмана.
Служил на эсминце «Изяславль». Когда победил Октябрь, [265] матросы назвали Исакова старшим офицером революционного «Изяславля».
— С той поры вот и стараюсь оправдывать звание, присвоенное матросами, — с улыбкой сказал Исаков.
Пока он говорил, я внимательно всматривался в его лицо. Большой смуглый лоб, узкие брови, умные с печалинкой глаза.
Скромный в письмах, скромный и в беседе: не сказал о своей революционной работе на эсминце. Неспроста матросы выдвинули его из своей среды.
Долго проговорили мы в тот апрельский день и вечер. Он предложил заночевать у него.
— Спасибо, Иван Степанович. И так много времени у вас отнял. Поеду в Люберцы, к дочери Анжелике.
Прихрамывая, он подошел к книжной полке, вынул книгу «Русские мореплаватели» и, присев к столу, написал на ней: «Старому большевику и старейшему матросу-балтийцу Д. И. Иванову в память о встрече 16 апреля 1954 года в Москве. Исаков». И протянул мне.
С чувством большой благодарности покидал я квартиру военачальника.
Тем временем происходили события в семье. Радовали дети. После окончания сельскохозяйственного института дочь Генриетта работала агрономом в Винниковской МТС. Когда раздался призыв партии об освоении целинных земель, она в числе первых по комсомольской путевке отправилась в Кустанайскую область, где по своей специальности стала работать в зерносовхозе «Киевский». Вслед за нею еще дальше — на Ангарскую ГЭС — поехал Роберт, после армии работавший во Львове. Прямо по стопам отца идут: добровольцы! Взволнованно провожал их.
— Приедешь в Иркутск, сынок, вспомни: сюда дошел отец-доброволец, сражаясь с Колчаком.
Меня часто приглашали на встречи с комсомольцами. Выступления перед ними доставляли мне большое удовольствие — бодрило внимание юных слушателей. Но И. С. Исаков напоминал, что главное у меня не устные выступления, а подготовка рукописи к изданию. Это он подчеркивал в ряде писем и даже в автографе отразил. Прислал мне свою книгу «Рассказы о флоте» с дарственной надписью: «Глубокоуважаемому и дорогому Дмитрию Ивановичу Иванову — ветерану Балтийского флота. Поздновато мы с Вами писать сели. Материала за 50 лет накопилось много, а времени осталось мало. Но сколько можно — надо пытаться, так как [266] многого о нашем флоте народ не знает. Желаю успеха. Ваш Исаков».
В начале осени 1957 года я получил от Ивана Степановича бандероль — книгу «Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской социалистической революции» с трогательной надписью: «Гангутцу Иванову на память об этих днях в Гельсингфорсе — от изяславца Исакова».
Хороший подарок к 40-летию Октября!
Незабываемые встречи
Я получил приглашение на Октябрьский праздник в Ленинград, на крейсер «Аврора». Собрался по-военному. Пионеры устроили торжественные проводы — вышли на вокзал с цветами.
Приехал в Ленинград полон воспоминаний — ведь с 1921 года не бывал там. Вспомнились война, Волховский фронт, переживания за судьбу города на Неве. Еще глубже ушел в воспоминания на крейсере «Аврора», на который со всех концов страны съехались участники Октябрьского переворота в Петрограде. На палубе — горячие объятия, радостные возгласы.
Перед нами предстает панорама давно знакомых мест. Вот Зимний дворец, в котором когда-то укрывалось Временное правительство. Вот Николаевский мост (ныне мост лейтенанта Шмидта), где утром 25 октября стала на якорь «Аврора», а днем позже к ней присоединились эскадренные миноносцы «Забияка» и «Самсон», прибывшие из Гельсингфорса. А вот Петропавловская крепость, откуда поступил сигнал о начале штурма Зимнего, подхваченный «Авророй»...
На крейсере наше внимание привлекает носовое орудие, из которого матрос Е. П. Огнев произвел исторический выстрел.
— Да, после этого выстрела мы и ринулись на штурм, — говорит И. С. Круглов, старейший авроровец, член партии с 1905 года.
Его рассказ о штурме Зимнего дополняет энергичный ветеран с волевым лицом. Он называет Анатолия Железнякова, одним из первых прорвавшегося со своим отрядом в Зимний, Ивана Сладкова, отряд которого захватил военный порт и радиостанцию. Но кто же это говорит? По голосу узнаю — Н. А. Ховрин, когда-то член Гельсингфорсского [267] комитета, делегат Апрельской конференции РСДРП (б) и II съезда Советов. Протягиваю ему руку:
— Николай Александрович, рад вас видеть! — Я напоминаю о себе, об общих знакомых, о совместной работе в Гельсингфорсе, и он крепко обнимает меня.
Н. А. Ховрин в канун Октября во главе отряда отправился в Петроград, участвовал в штурме Зимнего, стал членом военно-революционного комитета.
— Наш отряд прибыл в Петроград лишь двадцать шестого октября, опоздал к штурму Зимнего, — говорю я. — Доселе сожалеем.
— Сожалеть не о чем, — замечает Ховрин. — Наведение порядка в городе, защита революции требовали не меньших усилий, чем штурм. Об этом хорошо знает Иван Иванович Вахрамеев, в то время председатель нашего ВМРК. — И он ведет меня к человеку с белыми усами.
Мы по-военному приветствуем Вахрамеева.
— Молодцы! — шутливо произносит он. — Чувствуется, сохранили матросскую революционную дисциплину. — И, пожимая нам руки, говорит: — Да, дорогие товарищи, взятие Зимнего — это победное завершение восстания, но все же только начало великой революции. Вы же помните мятеж юнкеров в городе, наступление Краснова — Керенского. Ленин, как никто другой, видел опасность.
Вахрамеев рассказал, как вождь партии из Смольного перебрался в только что захваченный штаб Петроградского военного округа и взял военное руководство в свои руки. Медлить было нельзя. Краснов, Керенский захватили Гатчину и двинули войска на Петроград. В числе отправленных на борьбу с врагом пошли и моряки Кронштадта и Гельсингфорса. Ленин по прямому проводу вызывал на помощь новые силы.
— Он связывался по прямому проводу и с Гельсингфорсом, с тобой, Николай Федорович, вел разговор насчет присылки кораблей и продовольствия, — обращаясь к Измайлову, говорит Вахрамеев.
— Незабываемый разговор, — отзывается Измайлов. — Заверил я, что через восемнадцать часов корабли будут в Петрограде, и вдруг усомнился: а Ленин ли на проводе? Передаю: «Вы ли говорили? Скажите имя». На ленте выплыло слово: «Ленин».
Вахрамеев объясняет:
— Ленин вызвал нас в штаб округа и вместе с нами принялся разрабатывать диспозицию расстановки кораблей на Неве. Условились: два миноносца выдвинуть к селу Рыбацкое [268] для охраны подступов к железной дороге Петроград — Москва, один корабль (им стал крейсер «Олег») вместе с «Авророй», находясь в районе Николаевского моста, станет охранять подступы к Петрограду.
— По распоряжению Владимира Ильича сводный отряд, комиссаром которого я стал, отправился на помощь революционной Москве, — добавляет Ховрин.
— В борьбе с революцией, — продолжает Вахрамеев, — буржуазия широко использовала подкуп всякого рода уголовных и несознательных элементов, совершавших грабежи, погромы продовольственных и особенно винных складов.
— Верно, верно, — подхватываем мы.
Бывший комиссар 2-го Балтийского флотского экипажа В. Н. Захаров напоминает Вахрамееву:
— Помню, вызвали вы меня в ВМРК и объявили: «Назначаем тебя помощником комиссара Зимнего дворца по охране. В его подвалах огромное количество дорогих вин, на которое слетается всякая мразь. Вот тебе удостоверение». В первую же ночь мы дали отпор вооруженным погромщикам, которые подъехали на автомобиле и пытались проникнуть в подвалы.
— Судя по всему, именно в эту ночь и нас, гангутцев, к вам на помощь направили, — говорю я. — Налетчики бросились бежать...
Беседуя, мы незаметно перенеслись в те далекие дни. Будто и Ленин по-прежнему находится в Смольном — штабе революции. Эту атмосферу создали Вахрамеев, Ховрин, Измайлов, другие товарищи, непосредственно получавшие от вождя указания и осуществлявшие его замыслы. Я волновался, испытывая чувство гордости оттого, что видел тех, на кого опирался Ленин, и с кем мне довелось работать в Гельсингфорсе и Петрограде. Молодые были тогда, двадцати — и тридцатилетние. И теперь душой не постарели, вон какое воодушевление царит на «Авроре».
По давней своей привычке я вел дневниковую запись пребывания на празднике, в том числе и наших откровенных бесед. Прямая речь, конечно, воспроизводится не дословно, поскольку я не обладаю стенографией, но за смысловую точность ручаюсь, тем более что запись тщательно сверил с опубликованными документами.
Ленинградцы проявляли большой интерес к нам. Ведь участников Октябрьских событий осталось в живых очень мало и такой их сбор состоялся второй раз за всю историю. Первый, многолюдный, был давно, еще в период подготовки [269] к 10-летию Октября. Тогда кинорежиссер С. М. Эйзенштейн снимал фильм «Октябрь», в котором играли не артисты, а те, кто штурмовал Зимний.
Мы получили огромное количество приглашений из школ, учебных заведений, с фабрик, заводов, из воинских частей и с кораблей. Приходилось выступать по нескольку раз в день. Выступали и по радио, и по телевидению.
Вместе с И. С. Кругловым мы были гостями ряда воинских частей и средней школы № 80. Он рассказывал, как, еще не совсем оправившись от раны, полученной в Моонзундском сражении, вел группу матросов на штурм Зимнего. «Вдоль Невы шли цепью, — свидетельствовал Круглов, — у Исаакиевского собора слились с другими группами. На Дворцовой площади и моряки, и красногвардейцы, и рабочие ждали сигнала. А когда грохнул выстрел «Авроры», лавиной бросились вперед, по мраморной лестнице влетели во дворец, погруженный в темноту. После штурма моряки остались на охране двора, освещенного прожектором крейсера. Через большие окна этот свет освещал залы».
Несколько раз я выступал перед солдатами и рабочими вместе с В. Н. Захаровым. Его рассказы об охране Зимнего и Эрмитажа вызывали огромный интерес у слушателей. Беспокоясь о сохранности произведений искусства, к ним часто приезжал А. В. Луначарский. Захаров сопровождал его по залам. Анатолий Васильевич хвалил матросов за то, что бдительно стерегли все подходы и дворцу, не прикасались к винам, за которые, по его словам, шведское посольство предлагало нам 700 тысяч рублей золотом.
Захаров приводил случай с вином, происшедший во время проверки постов. Матрос, стоявший на посту, видимо, не устоял перед соблазном, прихватил бутылку и, увидев помощника комиссара, предложил: «Может, попробуете?» Захаров взял бутылку, тут же разбил ее об стену и сказал:
— Пить нам, морякам, — преступление перед революцией.
Ветераны выступали перед экскурсантами в Центральном военно-морском музее. На одном из стендов были экспонаты, отражающие гангутское восстание. Мне довелось рассказывать посетителям о мужестве и отваге матросов нашего линкора.
С волнением я задержался у материалов, показывающих боевые дела К. И. Пронского. Под стеклом экспонировался орден Красного Знамени, которым он был награжден за умелое руководство боевыми действиями Северодвинской флотилии. Документы свидетельствовали о том, как флотилия [270] во взаимодействии с бригадой И. П. Уборевича наносила ощутимые удары по англо-американским интервентам.
Мы приняли участие в открытии Музея Великой Октябрьской социалистической революции в бывшем дворце Кшесинской, в праздничной демонстрации на Дворцовой площади. Вечером 7 ноября в салоне крейсера нас поздравил с праздником адмирал И. И. Байков и вручил Почетные грамоты участника Великого Октября. Областной совет депутатов трудящихся наградил нас медалями «В память 250-летия Ленинграда».
Перед отъездом мы обратились с письмом к командованию, в котором выразили сердечную благодарность за внимание, за теплые чувства, проявленные к нам, и заявили: «Эта встреча воодушевила нас, дала возможность вспомнить и восстановить в памяти дни незабываемого 1917 года».
Разъезжались мы довольные и радостные, хотя и чувствовали, что это — последняя наша встреча...
Снова в бескозырке
Богаты событиями были для меня шестидесятые годы. Началось с полного комплекта матросской формы, присланной из Москвы. Получая ее, вспомнил Эрнста Тельмана. В двадцатых годах вождь немецкого пролетариата побывал на «Гангуте», ему было присвоено звание почетного краснофлотца линкора и выдана морская форма, которую он, как стало известно, бережно хранил.
Матросской формой я дорожил. Тут же переставил на нее ордена и медали. Вскоре пришло приглашение на съемки фильма о 30-й стрелковой дивизии. Решаю ехать в матросской форме, ведь в ней уходил добровольцем на Восточный фронт.
В военном городке царило необыкновенное возбуждение. Собрались ветераны дивизии всех поколений — участники гражданской и Великой Отечественной войн. Из тех, кто сражался с Колчаком и Врангелем, осталось в живых совсем мало. Постаревшие, мы не сразу узнавали друг друга. Одного меня окликали: вспомнили матроса, пришедшего в дивизию на Восточном. Удивлялись, откуда у меня форма, шутили:
— Неужто сохранял ту?..
Фильм «В пламени и славе» снимала Центральная Краснознаменная студия документальных фильмов. Сценарист Микола Садкович и режиссер В. Бойков задались благородной [271] целью — создать «биографию» нашей 30-й. Привлек их внимание и я, седоволосый, в тельняшке и бескозырке с надписью «Гангут». Кстати, захватил я свою фотографию 1915 года: она стала кадром фильма.
Создатели картины основательно помучили нас, но не напрасно. Неплохой, по моему мнению, фильм вышел на экраны. Показана преемственность боевых традиций. С первых кадров зритель почувствует это — с того момента, когда перед строем молодых воинов дивизии появляемся мы, старики, и раздается команда:
— Для встречи ветеранов гражданской и Великой Отечественной войны — смирно!
Потом личный состав дивизии всех поколений шагает с песней Михаила Светлова «В пламени и славе».
Мощно звучит припев:
От голубых уральских водФильм отразил героический путь дивизии, окончившей Великую Отечественную войну в Берлине и Праге. Наряду с боевой показана и трудовая слава дивизии — ее личный состав участвовал в прокладке новых дорог, в сооружении заводов, строил Днепрогэс. Недаром на красном полотнище Боевого Знамени дивизии рядом с боевыми орденами красуются и награды за трудовую доблесть.
Как с работы, возвращались мы со съемок. А в часы отдыха много говорили о былом. Конечно же, добрым словом вспоминали своих военачальников — В. К. Блюхера, получившего орден Красного Знамени за № 1, Н. Д. Каширина, И. К. Грязнова, С. Н. Кожевникова. Не без гордости отмечали, что из нашей среды выросли генералы К. Ф. Телегин, Н, В. Ляпин, А. П. Сухановский, Ф. Ф. Расторгуев.
Съемки скрепили наши связи. Вскоре я побывал у многих однополчан. Тепло встретился с С. Ф. Беляевым, проживающим в Ленинграде. Гражданскую войну он закончил политруком, а в 41-м вступил в народное ополчение, героически защищал город на Неве. После войны Сергей Федорович стал кандидатом исторических наук, доцентом института, написал книгу о народном ополчении, создал до пятидесяти научных трудов.
Интересная встреча состоялась в Москве с Н. С. Худяковым, тем самым Колей Худяковым, разведчиком малышевского полка, который в боях потерял руку. Он долгое [272] время был на комсомольской работе, возглавлял Вологодский губком РКСМ. Николай Степанович избирался делегатом трех съездов комсомола. Ему довелось слушать историческую речь В. И. Ленина «О задачах союзов молодежи». Много лет Худяков работал в научно-исследовательских институтах и центральном государственном аппарате.
Ветераны с пониманием отнеслись к замыслу подготовки воспоминаний о былых сражениях. С глубоким уважением мы говорили о героях, павших в боях. Тогда же было послано письмо в Армизонский райисполком Тюменской области по поводу ухода за братской могилой, в которой захоронены многие красноармейцы и командиры, погибшие в 1919 году. Заместитель председателя райисполкома прислал обстоятельный ответ. Он сообщил, что на могиле насыпан холм (10X15 метров), на котором воздвигнут памятник-обелиск и около которого ежегодно в День Победы проводятся митинги, пионеры принимают торжественное обещание. Здесь возлагаются венки, совершаются факельные шествия молодежи.
Что ж, низкий поклон вам, дорогие товарищи-сибиряки, за почести героям, павшим в ожесточенных боях междуречья!
Как сложились судьбы гангутцев? Где и как они сражались за Советскую власть? Жив ли кто из них? Все это по-прежнему волновало меня. Более того, теперь, когда одел бескозырку с дорогой мне надписью «Гангут», я почувствовал особую ответственность за память о товарищах по совместной борьбе. Начались поиски. В этом огромную помощь оказали телепередачи о «Гангуте».
Много лет мы переписываемся с поэтом Николаем Флёровым. Трогают его теплые письма. Он десятилетия на два позже меня нес службу на том же линкоре, носившем теперь другое имя — «Октябрьская революция». Как-то от него и поэта Виктора Урина, руководившего в то время самодеятельным театром при МГУ, получил приглашение приехать в Москву и принять участие в зрелищном мероприятии, посвященном 50-летию восстания на «Гангуте».
Урин радушно поселил меня в своей квартире, повел в Союз писателей, познакомил с Борисом Полевым, Леонидом Соболевым... Начались репетиции.
3 ноября зрительный зал был переполнен. Артисты самодеятельного театра воссоздали картины предреволюционных событий, в их исполнении со сцены звучали пламенные [273] слова Владимира Ильича Ленина. Студенты декламировали стихи Н. А. Некрасова. Поэты комментировали исторические документы. Речевой ансамбль и группа пантомимы исполнили «Балладу о гвоздях» Николая Тихонова.
После этого в форме гангутца на сцену вышел я с Николаем Флёровым. Ведущий представил нас как однофлотчан. Я сказал о смелости восставшего экипажа в 1915 году, о Красном знамени, поднятом над кораблем в марте 1917-го, о мужестве личного состава в октябрьские дни.
Затем выступал Флёров, прочитавший свое стихотворение «Матросы революции». Запомнились строки о большой любви к морю и флоту, любви, которая повелевает!
...Честь отдать матросам изИнсценировка эта транслировалась по телевидению. И это помогло розыску гангутцев.
И вот первая радость: нашелся И. П. Андрианов, бывший гальванерный унтер-офицер, мой прямой наставник по подполью. Из писем работников краеведческого музея Коми АССР, а потом в от самого Ивана Павловича узнаю о его жизни после Октября.
Посланный в Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар), он в мае 1918 года стал одним из основателей там партийной организации и руководил ею, боролся за установление Советской власти. Был начальником уездной милиции и ЧК. Организовал красноармейский отряд и повел его в бой с белогвардейцами на Печоре. После ранения лежал в госпитале, потом долечивался на родине, в селе Коробово Алексеевского района (тогда Воронежская, ныне Белгородская область).
Едва поднялся на ноги, как село заняли деникинцы. Андрианова схватили, в составе группы советских активистов вывели на расстрел. Раздалась команда: «Залпом, пли!»
Очнулся Андрианов на госпитальной койке. Оказывается, в тот момент, когда деникинцы начала добивать упавших, подоспел 113-й красноармейский московский полк, атаковавший беляков. Его бойцы среди трупов обнаружили одного с признаками жизни. Это был он, Иван Павлович. [274]
По моему совету И. П. Андрианов принялся писать воспоминания. Я помогал ему восстановить в памяти имена людей, так как во время фашистской оккупации все его документы и материалы погибли. Смерть прервала его труд.
Поступило письмо из Ленинграда. Вскрываю конверт и вскрикиваю от радости: на газетной вырезке вижу фотографию Григория Ваганова, того самого, который, как в Франц Янцевич, был приговорен к расстрелу. Жив! Некто А. А. Свистунова (скорей всего, видела меня по телевидению) разыскала мой адрес, чтобы послать газетную вырезку: вдруг я ищу Ваганова?
Тысячу благодарностей ленинградке! Разглядываю фотографию, с жадностью читаю корреспонденцию. Оказывается, ленинградская студия документальных фильмов ведет съемки картины о бывшем кочегарном унтер-офицере. Григорий Степанович рассказывал:
— После ареста и суда в 1915 году я был отправлен в петроградскую пересыльную тюрьму, где более года находился в одиночной камере. Осужденный пожизненно, я, однако, был уверен, что меня освободит революция.
Так и вышло. До 1933 года он служил на Балтике, участвовал в первых заграничных походах советских кораблей. Потом уволился в запас, поселился в поселке Гастелло Калининградской области.
Я сразу же написал письмо в партийную организацию поселка с просьбой помочь связаться с другом. Две недели ожидания показались безмерно долгими, между тем письмо от парткома, а затем и от жены Ваганова Агриппины Павловны вызвали чувство глубокой скорби. Не поспело мое письмо, скончался Ваганов. Его с почестями похоронили моряки, поставили памятник.
Агриппина Павловна сообщила биографические данные Ваганова. Григорий Степанович родился в деревне Поздеиха Няндомского района Архангельской области. До призыва на флот работал на Путиловском и Обуховском заводах, участвовал в подпольной борьбе, несколько раз слушал Ленина.
Прощай, славный герой «Гангута»!
Завидна судьба нашего секретаря судового комитета С. И. Плеханова. После гражданской войны (сражался о Юденичем) он окончил Высшее военно-морское гидрографическое училище, участвовал в северных экспедициях, В 1925 году в Северном Ледовитом океане Плеханов открыл [275] неизвестный остров, который потом был назван его именем.
Селиверст Иванович располагал большими материалами о революционной работе на «Гангуте», но, к сожалению, все утратил. Во время пожара в селе Наволок Селецкой волости Архангельской губернии сгорел его дом и все документы. «Матросское обмундирование в голодное время променял на продукты, а бескозырку износил сынишка Петя», — писал он мне.
Много десятилетий я ничего не знал о В. Г. Куликове, председателе судового комитета «Гангута». И вдруг выясняется: он работает в Кадиевке. Переписка наша с самого начала приняла деловой характер. Мы уточняли события периода Февральской и Октябрьской революций, происшедшие на линкоре.
Газета «Кадиевский рабочий» составила из этой переписки эпистолярный рассказ, напечатав его с продолжением в нескольких номерах. Во введении было сказано, что «содержащиеся в письмах описание фактов, оценка событий тех лет далеко выходят за пределы личных переживаний авторов и представляют общественный интерес».
Еще одна приятная весточка: в Краматорске нашелся сослуживец, участник восстания на линкоре Ф. И. Талалаев. Пятьдесят лет не виделись мы друг с другом. До ухода на пенсию он работал заместителем начальника цеха по ремонту металлургических печей, отмечен за труд орденом Ленина. По-видимому, Фрол Иванович рассказал о нашей переписке в парткоме, и там заинтересовались. Решили организовать встречу, меня пригласили на завод.
Как родные встретились с Талалаевым. Тут же пригласила нас в гости средняя школа № 22. Мы поведали ребятам о революционных подвигах балтийцев. Я подарил им свою книгу, а нам вручили памятные подарки и приняли обоих в почетные пионеры.
На следующий день мы встретились с металлургами завода имени В. В. Куйбышева. Рабочие окружили нас вниманием, слушали с заметным интересом. Тридцать три года проработал у них Фрол Иванович, а никто и не знал, что он участник революционного движения. Когда я рассказал об этом с трибуны, на него смотрели как на героя. Он в смущении выступил вслед за мной.
В ответном слове работник завода Носанев сказал:
— Коллектив нашего завода свято хранит и умножает революционные, боевые и трудовые традиции советского народа. Вам, представителям старшего поколения, мы сегодня [276] докладываем: металлурги с честью выполняют свои социалистические обязательства.
Многотиражная газета «Краматорский металлург» напечатала воспоминания Ф. И. Талалаева «Балтийская легенда».
В письмах, которые я получил, говорилось о Г. М. Тимофееве, А. О. Черномысове, М. П. Посканном и многих других гангутцах, достойно выполнивших свой революционный и воинский долг.
И еще. В первых главах говорилось о лейтенанте П. А. Подобеде, служившем на «Гангуте». Выяснилось: Порфирий Артемьевич проживает в Москве. Я встретился с ним. Говорили о многом, вспомнили совместную поездку в Петроград, мой испуг, когда он, лейтенант, обнаружил вдруг запретную литературу, которую я получил от рабочих большевиков и принес в дом его родителей. Только теперь от меня узнал он, как были благодарны ему Полухин, Андрианов я Санников за либеральное отношение к подполью на корабле. Добавлю: П. А. Подобед остался верен своему народу, в последующем командовал кораблем. Он ушел из жизни осенью 1967 года.
Волнующие командировки
Неожиданно получаю из Москвы письмо-предписание: по приказанию главкома ВМФ меня командируют на флоты. Предстоит встретиться с матросами... Охотно отправляюсь в путь.
Несколько дней провел я у балтийцев. Выступал на кораблях, в частях, подразделениях. И всегда кают-компании, кубрики, ленинские комнаты были до отказа заполнены людьми. С затаенным дыханием слушали офицеры, старшины, матросы рассказ о службе на Линейном корабле «Гангут», об участии моряков в Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войне.
Я показывал слушателям небольшой альбом, в котором были фотоснимки крейсера «Аврора», линкора «Гангут», портреты П. Е. Дыбенко, П. Д. Малькова, И. И. Вахрамеева, В. Ф. Полухина, Н. А. Ховрина, И. П. Андрианова и других балтийцев, репродукции документов, газетные вырезки, копии приказов.
На примерах и фактах люди воочию ощущали принципиальное отличие советского флота от царского, сознательной дисциплины от палочной, высокое назначение воинской [277] службы в интересах защиты социалистического Отечества.
В Кронштадте я побывал в казарме, где когда-то начинал службу. Внешне она не изменилась — тот же красный кирпич. Но подошел к ней с содроганием сердца: как тут издевались над нашим братом матросом. В. И. Ленин писал:
«Казарма в России была сплошь да рядом хуже всякой тюрьмы; нигде так не давили и не угнетали личности, как в казарме; нигде не процветали в такой степени истязания, побои, надругательство над человеком. И эта казарма становится очагом революции»{77}.
Да, наша казарма может служить подтверждением этих слов вождя. Из нее вышло немало революционеров, таких как А. Г. Железняков, о котором и поныне поется в песне, И. Д. Сладков, Н. Г. Маркин, В. Ф. Полухин, М. М. Мартынов, Т. И. Ульянцев. В свое время организатором подпольного кружка здесь был баталер 1-й статьи Алексей Новиков-Прибой, будущий писатель, автор «Цусимы».
Принципиально иная жизнь бьется ныне в казарме. Это можно ощутить уже при входе, где установлены бюсты прославленных героев Октября. С высоким художественным вкусом оформлена комната боевой славы. Тут портреты героев всех поколений, а рядом с ними фотографии отличников боевой и политической подготовки.
И все это сделано руками матросов. Ходил я по казарме, вспоминал жуткое время, как травили тут Двойнишникова, издевались надо мной и моими товарищами.
Завидовал я нынешним матросам, радовался за них. Для нас казарма вроде тюрьмы была, а для них — второй дом. Об этом я и сказал морякам, поклонился стенам — свидетелям моей далекой молодости, рассказал молодым матросам о революционных событиях, участником которых был, подарил им свою книгу. Хозяева, в свою очередь, подарили мне тельняшку и боцманскую дудку.
Пребывание в Таллине также вызвало рой воспоминаний. Живо представилось собрание в лесу в 1913 году, когда отмечали очередную годовщину восстания азовцев. Тепло встретили меня в Музее флота, среди экспонатов которого есть моя книга и фотография.
С волнением осмотрел обелиск-монумент, сооруженный в 1959 году в честь подвига балтийских моряков и таллинских рабочих во время Ледового похода. Авторы памятника [278] архитектор Март Порт и скульптор Лембит Толли. 35-метровый четырехгранный обелиск, покрытый светлым доломитом, воздвигнут на берегу моря у перекрестка дорог. Подножие монумента украшено четырьмя бронзовыми барельефами. На одном из них изображена карта Финского залива, на которой указан маршрут Ледового похода: Таллин — Хельсинки — Кронштадт — Петроград. На втором и третьем барельефах — моряки и рабочие-красногвардейцы за подготовкой кораблей к походу, на четвертом — пояснительные тексты и эмблемы.
Обелиск далеко виден отовсюду — со стороны моря, из Кадриорга, с Тоомпеа, с полуострова Копли. С чувством гордости стоял я у подножия монумента и мысленно благодарил жителей Таллина за увековечение памяти легендарного похода.
До глубины души я был растроган вниманием родной Балтики: мне присвоено звание почетного матроса дважды Краснознаменного Балтийского флота.
А зимой состоялась поездка в Заполярье, где повсюду встречали меня не менее тепло и радушно. В кубрике эскадренного миноносца собрались все свободные от вахты матросы и старшины. Рассказав о революционном «Гангуте», я призвал североморцев хорошими, добрыми делами умножать славные революционные традиции партии в народа, боевые традиции Советских Вооруженных Сил.
К столу подошел матрос Юрий Георгиев и от имени комсомольцев корабля заверил, что эстафету, принятую от дедов и отцов, моряки достойно понесут вперед.
Командир корабля вручил мне грамоту и предложил избрать меня почетным матросом корабля, затем вручил подарок — бескозырку с ленточкой Краснознаменного Северного флота.
Растроганный, я поблагодарил командира и весь экипаж и преподнес им на память свои фотографии, сделанные в 1913 и 1915 годах, а также снимок линкора «Гангут».
Еще долго в кубрике продолжалась непринужденная беседа, в ходе которой я отвечал на вопросы моряков, а они — на мои. Хорошо это, когда матросы и старшины знают боевую историю флота. Они называли мне имена героев, рассказывали об их подвигах.
Не меньший интерес к истории флота проявляли подводники, авиаторы, строители Северного флота. Когда я покидал гостеприимных хозяев, на дворе уже поднималась пурга, но мне не было холодно, будто передавалось тепло молодых сердец. [279]
Много радости принесла поездка на Краснознаменный Черноморский флот и Краснознаменную Каспийскую флотилию. В Симферополе меня ожидала волнующая встреча со старым другом гангутцем Степаном Васильевичем Пинчуком. Вместе отправились в Севастополь, обсуждая по дороге план ваших выступлений.
Встречи с матросами проходили горячо. В президиум собраний сажали нас, ветеранов, — Лычева Ивана Акимовича, участника восстания на броненосце «Потемкин» (с ним я был в переписке до его кончины), Пинчука и меня.
Много впечатлений вынес я из поездок, и самое сильное это — высокий моральный дух воинов, их любознательность.
На вахте памяти
А годы, словно морские волны, набегают чередой. Чем старше становишься, тем быстрее бежит время. И каждый год уносит с собой близких, дорогих товарищей. Не стало Вахрамеева, Круглова, Измайлова, Захарова, Ховрина...
Особенно тяжело перенес я смерть адмирала Исакова. Флотоводец, ученый, писатель, человек большого отзывчивого сердца, он был для меня умным советчиком, опорой в жизни. Завещанием стал его автограф на титульном листе книги.
Но голову вешать нельзя. При встрече на «Авроре» возникал разговор и на печальную тему (возраст-то у всех уже преклонный), однако вывод делали всегда один: остающиеся в строю продолжают великое дело до конца дней своих, как подобает солдатам революции.
Приятным сюрпризом явился для меня приезд работников телестудии «Юность» из города Приозерска Карагандинской области. Шутка ли — несколько тысяч верст отделяют эту область от Львова! Телекорреспонденты объяснили: по книге «Это было на Балтике» в Караганде знают меня. Учитывая мои обширнейшие связи с пионерами, они решили назвать телефильм «Пионерский дедушка». Приняв во внимание мою просьбу, в текст фильма внесли такие слова:
«Дмитрий Иванович просил рассказать о нем не как о герое, а просто как о человеке интересной судьбы, прошедшем долгую жизнь не зря, о человеке, каких немало в нашей стране».
У меня появилось много друзей. Это очень поддержало меня в период тяжелой утраты — смерти Анны Викторовны. [280] В теплых письмах незнакомых людей находил я моральную поддержку.
Помогают мне прежде всего дети. Сын Анатолий (он тоже поработал на целине), архитектор, его жена Таисия, их дочки Люба, Лара и Лена, вместе с которыми я живу, облегчают мой быт. Не оставляет без внимания в второй сын Роберт, работающий в Липецке наладчиком автоматических линий. У него две дочки, Жанна и Оля. Вместе в ними он регулярно навещает меня. Приезжают из подмосковных Люберец дочь Анжелика, ее дети: Нина, архитектор, и Сергей, преподаватель института иностранных языков имени М. Тореза. Не забывает и дочь Генриетта, проживающая с семьей в Днепропетровске. Ее сын Виктор водил тепловозы, потом стал инженером железнодорожного транспорта, дочь Люба — преподаватель профтехучилища, а дочь Таня — работник почты.
По давней традиции в мой день рождения, как правило, все дети в внуки приезжают во Львов. Смотрю на них и не нарадуюсь. Они прибавляют мне силы.
За делами незаметно подошло 90-летие. Я испытал огромную радость, когда узнал, что Указом Президиума Верховного Совета СССР меня наградили орденом Октябрьской Революции.
Растроганный Указом и теплыми словами поздравлений, я даже забыл о своем возрасте. Выражая чувства благодарности, сказал:
— Быть всегда в строю — жизненный принцип ветерана партии. И я буду верен ему до конца.
Только за последнее время сотни раз выступал на призывных пунктах перед ребятами, уходящими служить в армию и на флот. Состою членом различных военно-морских клубов, молодежных клубов искателей и следопытов, отмечен Почетным знаком ДОСААФ. К 40-летию победы над фашистской Германией награжден орденом Отечественной войны I степени.
Меня увлекает военно-патриотическая работа в Музее истории войск Краснознаменного Прикарпатского военного округа. Майор И. В. Терещенко, другие сотрудники музея проявляют немало инициативы. Здесь систематически проводятся утренника и вечера допризывной молодежи. Только за последнее время состоялись вечера на темы: «Торжественное принятие военной присяги», «Героизм, рожденный Октябрем», «О боях, о подвигах, о службе», «Это было в семнадцатом»... Вместе с Героями Советского Союза Н. В. Исаевым и М. Л. Шевченко выступаю и я. [281]
Запомнилось факельное шествие на Холм Славы комсомольцев и молодежи, организованное Львовским обкомом ЛКСМУ. На Холме Славы, где покоится прах воинов, павших в боях за Советскую Родину, были возложены венки из живых цветов. Мне выпала большая честь вместе с почетными людьми города зажечь здесь вечный огонь.
Я счастлив, что сквозь житейские бури и штормы, через войны достойно пронес высокое звание члена ленинской партии. Всю жизнь гордился и горжусь, что я матрос «Гангута»!
Волею судьбы ныне остался один из гангутцев, стою как на вахте, и книга эта — мой рапорт 70-летию Великого Октября, рассказ о моих друзьях-товарищах, гвардейцах революции, стойких, непоколебимых защитниках нашего социалистического Отечества. [282]