Второй фронт
— По местам стоять к проворачиванию механизмов!» — передавалось по всем отсекам мое приказание. По строго регламентированным правилам такая команда подавалась ежедневно перед началом работ и занятий на всех военных кораблях Советского Союза. И, подняв свой флаг на бывших английских подводных лодках, мы, естественно, завели на них свои, советские Порядки.
Подводники мгновенно заняли "места у своих боевых механизмов, доложили о том в центральный пост и по получении следующего приказания «Провернуть механизмы!» немедленно приступили к работе. На короткое время, обычно на несколько минут, пускались в ход все без исключения механизмы корабля то с помощью электромоторов, то вручную — по очереди. При этом подводники внимательно следили за контрольными приборами и обо всех ненормальностях докладывали в центральный пост. Обнаруженные неисправности немедленно устранялись. Такая ежедневная, систематическая проверка состояния механизмов обеспечивала постоянную высокую боевую готовность корабля.
— Товарищ командир, — вдруг, в самый разгар работ по проворачиванию механизмов, доложили мне с мостика по переговорной трубе в центральный пост, — вас хочет видеть лейтенант с французской подводной лодки, прикажете пропустить?
— Проводите! — вопреки общим правилам, [214] разрешил я. Во время проворачивания механизмов на корабле разрешалось быть только членам экипажа.
Дело в том, что французская подводная лодка «Дельфин» входила в состав Интернациональной флотилии, базировавшейся на порт Данди. Она случайно зашла в Розайт, и матросы с этой лодки установили самые дружеские отношения с нашими подводниками. Мы сразу почувствовали, что французы относятся к нам искренне, и естественно, что мы тоже прониклись к ним уважением.
Лейтенант проворно спустился по трапу и на ломаном английском языке сообщил, что его командир передает мне свои поздравления по случаю открытия второго фронта в Европе и просит принять приглашение на коктейль-партию по случаю этого чрезвычайной важности события.
— Какого второго фронта? — недоуменно переспросил я.
Француз был очень возбужден, говорил неразборчиво, быстро, и мне казалось, что он что-то путает.
— Союзные войска... англо-американские и французские, сегодня утром начали высаживаться в Нормандии. Разве вы не слышали, господин командер? — уже более спокойно говорил лейтенант. — Открыт второй фронт.
— Поздравляю, от всей души поздравляю! — и я стал трясти руку француза. — Поздравляю вас и всех ваших мужественных соотечественников!
Мои поздравления растрогали лейтенанта, и он, как мне показалось, едва сдерживал слезы радости.
После ухода француза из штаба прибыл офицер с официальным письменным посланием английского адмирала, который поздравлял моряков всех союзных флагов, находившихся в военно-морской базе Розайт, с открытием второго фронта.
По моему приказанию в жилом отсеке был собран экипаж «Малютки». Я перевел подводникам текст послания командира базы и поздравил их с новым важным событием второй мировой войны.
— Наконец-то осмелились высадиться, — со вздохом облегчения произнес Терлецкий, сидевший среди матросов, — хорошо хоть так.
Судя по репликам матросов, старшина точно выразил общее настроение экипажа.
Подводники хорошо помнили, что Англия и [215] Соединенные Штаты Америки еще 12 июня 1942 года торжественно заявили о том, что они откроют второй, западный фронт против гитлеровской коалиции еще до конца года. Однако обещание не было выполнено не только в 1942, но и в следующем, 1943 году, хотя Советское правительство настаивало на выполнении этого обещания. Подводники знали также, что Советская Армия нуждалась в военной помощи союзников больше всего именно в 1942 году, когда немецко-фашистские войска, воспользовавшись отсутствием второго фронта в Европе, стянули все свои силы с Западного на Восточный фронт и рвались через Донбасс к Сталинграду и на Кавказ. Однако союзники сделали очень немного, чтобы помочь нашим войскам в самые тяжелые дни войны.
Выйдя на мостик, я видел, как на стоявших рядом с нами английских подводных лодках матросы поздравляли друг друга, целовались. Офицеры же вели себя сдержанно.
Больше всех, кажется, радовались рабочие судостроительной верфи. Они прекратили работу, собрались около мастерских и организовали нечто вроде митинга.
На «Дельфине» нас, командиров советских лодок, встретили очень радушно. Командир корабля «по русскому обычаю» обнимал нас по очереди и целовал.
— Это ваша победа! — сказал он, прикоснувшись к моим орденам. — Ваши войска заставили высадиться американцев и англичан в Нормандии, иначе они бы сами...
— Их обязывал союзнический долг, — ответил я. — Они давно должны были это сделать и вот... высаживаются...
— Очень хорошо, что они все же высаживаются. Это ускорит события на континенте. Но поздно! Очень поздно! Нам с вами ясно, для чего они высаживаются, не правда ли? Они высаживаются, чтобы не опоздать! — восклицал француз. — Если бы они не высадились, ваши войска раньше их пришли бы в Берлин и забрали бы всю Германию. Ведь вы уже разбили Гитлера!
— К сожалению, еще не совсем, — возразил кто-то, — Гитлера надо еще добивать!
— Правильно! Добивать, но не разбивать, так как ваши войска уже сделали это.
Наш хозяин был настроен явно недружелюбно и к англичанам, и к американцам, и нам ничего не оставалось, как повернуть разговор в другую сторону. [216]
— Вот окончится война, и я надеюсь видеть вас в качестве гостя в нашей Москве! С удовольствием пью за это! — Фисанович чокнулся маленьким бокальчиком с хозяином.
— О-о, я вам очень благодарен! Побывать в Москве — моя давнишняя мечта, — засиял француз. — Я думаю, вы тоже не откажетесь посетить наш Париж...
Когда мы садились за сервированный в кают-компании стол, кто-то из наших офицеров спросил, почему в гостях нет ни одного англичанина. Француз, кроме нас, пригласил одного голландского офицера и одного норвежца.
— Мы не приглашаем... их, — ответил француз и, сделав паузу, добавил: — Хотя иногда они и без приглашения приходят на наш корабль... Хозяева!..
— Вы, капитан, настроены явно против англичан, — вставил голландец. — Если бы не было Англии, где бы могли укрыться французские патриоты после оккупации их родины гитлеровцами? До Америки далеко...
— Если бы не англичане... не было бы и Гитлера! — выпалил француз.
— Стоит ли нам, господа, сегодня, в такой радостный день, вспоминать о неприятных вещах? — вмешался Фисанович. — Сегодня началось освобождение от черных сил прекрасной Франции, родины наших хозяев. Поговорим лучше о ней, господа!
— Месье Фисанович, — уже спокойно сказал француз, — вы знаете, что наша подводная лодка из состава Интернациональной флотилии?
— Да, знаю. Говорят, и нас скоро переведут туда, к вам.
— Я и мои коллеги будем счастливы служить в одном соединении с вами. В этой флотилии вначале было одинаковое число как английских лодок, так и лодок других наций. Но сейчас у нас другая картина: английских осталось столько же, сколько и было, а лодок других наций... всего несколько единиц. Почему это, как вы думаете?
— Право не знаю, — пожал плечами Фисанович.
— Потому, что в самые опасные места посылались иностранцы и они чаще гибли, а английские лодки больше отстаивались в базе да несли патрульную службу... Впрочем, вы правы: сегодня не стоит [217] говорить об отвратительных вещах. Выпьем лучше за нашу встречу с вами после войны, в мирной обстановке!..
Поговорив с гостеприимными хозяевами еще полчаса, мы собрались уходить.
— Хорошо было бы поздравить лично каждого их матроса, — шепнул мне Фисанович.
— Чудесная мысль! Давай скажем об этом командиру.
— Впрочем, может быть, неудобно. У них, вероятно, не принято общаться с рядовым составом.
— Мало ли что у них не принято, — возразил я, — зато принято у нас. Давай спросим!
К нашему удивлению, француз пришел в восторг от нашего предложения, немедленно бросился к переговорной трубе и лично объявил по кораблю, что русские офицеры хотят поздравить подводников и сейчас пройдут по отсекам.
Невозможно описать те волнующие сцены, которые происходили в отсеках подводной лодки «Дельфин». Бывалые моряки, закаленные в тяжелых походах, проведшие всю войну на чужбине и истосковавшиеся по родине, принимали наши поздравления со слезами радости на глазах.
Обойдя корабль, мы возвратились в центральный пост, где по просьбе командира подводной лодки капитан третьего ранга Панков сделал поздравительную запись в вахтенном журнале.
На пирсе нас встретили два знакомых нам с первого дня пребывания в Розайте огромных полицейских. Они улыбались нам, как старым знакомым, и поздравили с открытием второго фронта.
— Мы знали, что вы гостите на французской лодке, и пришли сюда, чтобы поздравить вас.
— Вы молодцы! — похвалил Панков. — Вы всегда знаете, где мы находимся. Это иногда даже помогает в работе командованию.
— О-о! Благодарю вас, — приняв всерьез нашу похвалу, ответил один из полисменов. — А были случаи, когда мы помогли?
— А как же, были!
Панков имел в виду такой случай. Как-то мы с Фисановичем выехали на несколько дней в Глазго для ознакомления с техникой в школе радиолокации. В гостинице для нас были заказаны номера, о чем было известно [218] командиру дивизиона. Но когда мы прибыли в Глазго, нам эти номера не понравились, и мы ушли в другую гостиницу. А чтобы проверить, действительно ли интересуется нами полиция, мы назвались вымышленными фамилиями: Иванов и Петров. Буквально через несколько минут после нашего прибытия в новую гостиницу раздался телефонный звонок. Звонил Трипольский из Розайта. А вскоре выяснилось, как ему удалось найти нас. Оказывается, когда комдиву вдруг понадобилось переговорить с нами, он позвонил в ту гостиницу, где мы должны были остановиться. Но телефонистка с коммутатора ответила, что, как ей известно от полиции, мы живем в другой гостинице и почему-то переменили фамилии.
— О-о, мы очень рады похвале, — ответил один из полицейских, — значит, мы не даром едим королевский хлеб. Помогать союзникам — наш первый долг.
Времени было уже много, и, простившись с полицейскими, мы направились в сторону «Чейсера», чтобы пообедать в кают-компании. Однако нам не скоро удалось попасть на авианосец. Напротив мастерских нас окружили наши матросы, которые, восполняя жестами скудный запас английских слов, о чем-то изъяснялись с рабочими судоверфи.
— Товарищ командир! — подошел ко мне Свиридов. — Рабочие... англичане, конечно, хотят с вами говорить, но... говорят, им неудобно обращаться к офицеру и...
Мы свернули с дороги, подошли к рабочим и поздравили их с радостным событием — открытием второго фронта.
— Мы, рабочие, мы... понимаем, — начал пожилой, невысокого роста англичанин со шрамом на лбу, — что второй фронт можно было открыть только потому, что ваша армия уничтожила лучшие армии Гитлера.
— Почему вы так думаете? — попробовал я взять под защиту англичан и американцев. — Силы фашистов уничтожаются союзническими усилиями как с востока, так и с запада...
— Нет, сэр, я не то хотел сказать. Мы хотим вас спросить.. Мы все хорошо помним, — он окинул быстрым взглядом своих товарищей, — дюнкеркскую катастрофу. Там погибли наши дети и друзья. Тогда мы были на континенте, но нас разбили и выгнали. Теперь гитлеровские войска на востоке, воюют с вашей армией, и мы смогли [219] высадиться во Франции, но... если Гитлер получит возможность снова перебросить на запад свои войска... тогда, — старик снова оглянулся на своих товарищей, — может... повториться тот же Дюнкерк...
— Я понял ваш вопрос, — перебил Фисанович, — можете быть уверены, что Гитлер не сможет снять ни одного солдата с Восточного фронта. Советская Армия будет громить фашистов до полного их уничтожения.
— По-моему, Гитлер уже настолько ослаблен, что не сможет больше организовать никакого «Дюнкерка», — вставил я.
— Мы очень благодарим вас, — обрадовался старик, — мы вам верим, ваше мнение для нас очень ценно... Значит, конец войны действительно показался...
Прежде чем осмелиться высадиться на континенте и открыть второй фронт против гитлеровской коалиции в Европе, англичане и американцы создали такое превосходство в силах над своим ослабленным противником, что смешно было сомневаться в полном успехе. Однако об опасениях английских рабочих мне пришлось вспомнить через полгода, то есть в декабре того же 1944 года, когда немцы в Арденнах перешли в контрнаступление против превосходящих сил англо-американцев и начали быстро теснить их. Опять появилась опасность поражения союзных войск, на западе. И только энергичные наступательные действия Советской Армии на всем Восточном фронте спасли американцев и англичан от повторения печального опыта Дюнкерка.
Мне показалось, что весть об открытии второго фронта не может не волновать морских офицеров, но в кают-компании к нашему приходу все уже забыли об этом и спокойно ели свой обед.
После обеда нас, командиров подводных лодок, вызвал к себе в каюту Трипольский и сообщил, что командованием принято решение перебазировать наш дивизион в порт Данди. Лодки нужно было подготовить к переходу к новому месту базирования завтра же.
— Идите на корабли, — напутствовал Трипольский, — и немедленно готовьтесь к переходу. На вечернее время не рассчитывайте. Вечером нас приглашают в гости батарейцы, придется ехать к ним.
— Успеем ли мы подготовиться до вечера... Может быть, не ходить в гости... — заколебались мы. [220]
— Так поступить нельзя. Это не обычное гостеприимство... У них ведь праздник... открытие второго фронта. Если мы не пойдем в такой день, это может быть неверно истолковано... В общем, идите! Вы должны поспеть и на корабле, и на берегу. На то вы и командиры.
— А что за батарейцы нас приглашают? — спросил Фисанович. — Что-то я не слышал о них.
— Приглашает нас командование батареи береговой обороны. Батарея расположена где-то за городом. Командир батареи — мой старый знакомый, — отвечал комдив, — он был в Советском Союзе и к нам относится очень тепло.
Так как мы не предполагали так быстро перебазироваться, часть механизмов на лодках была разобрана для ремонта, в отсеках шли работы и занятия. Теперь нужно было переключить усилия экипажа на подготовку к переходу к новому месту базирования, а это требовало времени и труда.
Изложив экипажу задачу, я отпустил людей готовиться к выходу в море, а сам закрылся в каюте и занялся приведением в порядок документов, чтобы рассчитаться с командованием базы. Но тут же пришел рассыльный от флагмана и доложил, что в базу возвращается с победой английская подводная лодка и всем офицерам рекомендуется встретить ее на пирсе.
Принесенная рассыльным весть меня обрадовала, хотя и отвлекла от спешной работы. Я вообще любил встречать победителей, а тут еще дело касалось союзных коллег-подводников. Мне было крайне интересно узнать подробности этого похода, а также мнение английских офицеров о немецких моряках вообще.
«Успею. В крайнем случае сделаю ночью», — успокоил я себя и, взглянув на разложенные на столе бумаги, выскочил из каюты.
На пирсе для встречи победителей собралось множество офицеров. Кроме командиров наших подводных лодок и комдива с его штабом, здесь были все старшие офицеры кораблей, находившихся в тот день в базе, и береговых учреждений военного порта.
Подводная лодка-победительница медленно втягивалась в базу, и, прежде чем она ошвартовалась, нас довольно основательно промочил дождь. Над нами нависали черные облака, из которых выделялись почти [221] невидимые капли, пронизывающие одежду, как говорят, «насквозь».
Сойдя на пирс, командир лодки обратился с официальным рапортом к своему начальнику и обменялся с ним несколькими словами. Затем он принял поздравления от многочисленных встречавших его офицеров и, наконец, дошел до нас, советских подводников.
— Я счастлив пожать ваши руки! — воскликнул англичанин, приняв наши поздравления. — Благодарю вас, дорогие коллеги. Моя победа — ничто по сравнению с вашими гигантскими победами. Благодаря вам стал возможен и второй фронт. Победители — это вы! А мы только помогаем, — улыбка не сходила с чисто выбритого лица англичанина.
— Из маленьких побед, какие обычно одерживаем с вами мы, подводники, складываются большие дела. Без них не может быть общей победы, — возразил Трипольский.
— О-о, я знаю ваши принципы, — снова парировал англичанин, — мне говорил о них командир флотилии, — он указал на своего начальника капитана второго ранга. — Моя победа у вас вообще не считается победой. Я ведь утопил только одну немецкую подводную лодку. А перед тем моя лодка имела четыре встречи с нацистскими конвоями и не смогла утопить ни одного транспорта...
— Он, пожалуй, прав, черт побери! — толкнул меня в бок Фисанович. — У нас бы за такой поход его строго наказали...
— Не всегда же одерживать блестящие победы, иногда приходится довольствоваться и скромными, — Трипольский, видимо, сочувствовал командиру лодки.
— Я о вас много слышал, сэр коммодор, польщен, что вы нашли возможным поздравить меня, — англичанин скользнул глазами по звездочке Героя на груди Трипольского.
Затянувшуюся беседу прервал командир флотилии. Он любезно пригласил нас на плавбазу подводных лодок на коктейль-партию по случаю благополучного возвращения лодки-победительницы. Однако мы, сославшись на спешные работы по подготовке кораблей к перебазированию, извинились, что не можем принять приглашения, и [222] ушли к себе на лодки. Трипольский был вынужден отправиться на коктейль-партию на плавбазу.
Вечером, по окончании работ и занятий на подводных лодках, мы поехали в гости к батарейцам. Как нас ни уверяли, что батарея расположена не так далеко, ехать нам пришлось довольно долго.
Несмотря на сравнительно спокойный характер, который носила в то время война на западе (на Британские острова немцы уже не совершали воздушных налетов), затемнение здесь все же соблюдалось и скорость движения легковых автомобилей была ограничена. Мы ехали по лесу, буквально кишевшему дичью. Особенно много было в лесу зайцев и кроликов. Они прямо лезли под колеса машины, и вскоре мы задавили двух кроликов и зайца. Кроликов в Англии очень много, и с ними ведется борьба, так как она приносят вред фермерскому хозяйству.
На батарее нас приняли очень радушно. Командир батареи, пожилой, но довольно энергичный полковник с седоватыми волосами, любезно представил нас своим многочисленным гостям.
— Леди и джентльмены! Я рад познакомить с вами необычных для нас гостей: мой старый друг коммодор Трипольский и его коллеги, офицеры русских подводных лодок! Эти почетные гости сегодня представляют армию и флот, которые дали возможность западным союзникам открыть второй фронт против фашистов в Европе...
Полковнику не дали договорить. Присутствующие потянулись к нам. Каждый старался подойти первым и обменяться с нами рукопожатием. Нас растащили по разным уголкам салона и без конца поздравляли с открытием второго фронта, словно это мы, подводники, вторглись в Нормандию и нам лично принадлежит окончательная победа.
— Что вам нравится, сэр? — передо мной стояла девушка с подносом, уставленным рюмками с различными напитками.
— Благодарю вас, — я взял рюмочку с портвейном.
— Как так? — мои собеседники удивленно посмотрели на меня. — Русские, насколько нам известно, обычно пьют больше.
— Недавно я встретил одного русского офицера. Он напился — и вот, — заговорил долговязый старший [223] лейтенант, показывая на свой довольно заметный рубец на переносице, — оставил мне память о своей работе...
— Где же это было?
— В Бангкоке...
— Русские там не живут, — оказал я.
— Жили, — ответил он, — лет десять тому назад там жило еще много эмигрантов. Мы с ними часто встречались в ресторане...
— Значит, это был изменник Родины, а не советский офицер. А за изменников мы не отвечаем.
Игравший фокстрот джаз неожиданно умолк.
— Наши дорогие гости!.. Коммодор Трипольский просит исполнить шотландскую музыку, — объявил полковник. — С удовольствием удовлетворяем его желание...
Шотландские народные песни всем нам очень нравились, и мы всегда охотно слушали полюбившуюся нам музыку.
Из коридора донеслись звуки волынки, которая исполняла бравурную мелодию коллективного шотландского танца. Наши собеседники один за другим поставили на столики свои бокалы и стали включаться в общий танец. Скоро почти все, кто был в зале, в том числе и наши офицеры, пели, танцевали и веселились.
— Мистер Иосселиани, вы не находите, что шотландские танцы хороши? Они даже интереснее, чем фокстроты, — обратилась ко мне девушка в форме майора.
— По-моему, эти чудесные национальные танцы нельзя даже сравнивать с надоевшими всем фокстротами, — согласился я, — и название «фокстрот» (лисий шаг) уже давно не соответствует нынешним фокстротам. Они столь грубы, что я бы назвал их скорее «скаундрел-трот» (бандитский шаг)...
Моя шутка рассмешила англичанку, и она немедленно сообщила о ней своим приятелям.
Волынка долго играла шотландские песни и танцы. Меня заинтересовало, почему музыкант играет в коридоре, а не в зале, где находятся гости.
— На волынке играет один старшина, — стыдливо пояснил мне майор, — он не офицер, и... ему нельзя появляться в салоне... Таковы старинные... обычаи королевства... [224]
— Неужели не настало время изменить эти традиции? — мне стало как-то не по себе. Майор пожал плечами и ничего не ответил.
Чтобы посмотреть на музыканта, я, стараясь не привлекать к себе внимания, вышел из салона. В конце длинного коридора в форме шотландского старшины сидел убеленный сединами человек с волынкой через плечо.
Я подошел к нему и увидел, что он играет очень старательно и добросовестно, но в нем не было той искорки оживления, которая так характерна для музыкантов. Наоборот, в его глазах я прочел глубокую печаль, которая, однако, не отражалась на исполнении.
— Рад с вами познакомиться, мистер чийф, — обратился я к музыканту, как только он сделал паузу в игре. — Я большой поклонник вашей музыки.
— О-о, сэр! — как ужаленный вскочил с места старшина. — Я... я счастлив, что доставил вам удовольствие...
— Мне показалось, что вы чем-то опечалены, это правда?
— Да, сэр, у меня несчастье, мой сын очень болен...
— Так вам надо идти домой!
— Нет, сэр, я все равно ничем не могу помочь больному. А здесь надо играть для гостей. Вы, вероятно, знаете, у нас в гостях русские офицеры. Они просили сыграть на волынке...
Мне стало ясно, что старшина принял меня не за советского офицера. Но за кого? Вряд ли кто еще в тот вечер мог говорить с ним на таком ломаном английском языке, как говорил я.
— Вы знакомитесь с музыкантом? Не правда ли, он очень мило играет? — к нам незаметно подошла девушка в форме майора.
— Он играет восхитительно...
— У вас в России нет таких волынок? — не дала мне договорить она.
— Ему надо домой, у него дома больной сын.
— Сэр! — растерянно произнес старшина. — Вы меня извините, извините, я прошу... я вас принял за греческого офицера... Мне не надо домой, нет, сын выздоровеет!..
Я протянул ему руку, и мы обменялись дружеским рукопожатием.
— Для меня это большое счастье! — глаза чийфа светились радостью. — Я расскажу о вас моему сыну... [225]
В другом конце коридора вдруг поднялся какой-то шум. Слышалось множество голосов, но разобрать что-либо было невозможно.
— Американцы пришли! — крикнул кто-то у двери салона, и тут же большинство английских офицеров бросилось навстречу гостям.
— Румбу! Почему нет музыки? — раздались хриплые голоса новых гостей.
— Они пришли не только с опозданием, но и... пьяные, — как бы про себя вздохнул старшина. — Что мне делать? — он вопросительно посмотрел на девушку-майора.
— Нет, вы можете идти домой, — рассеянно ответила она, — ваша волынка их не устроит. Им будет играть джаз.
И действительно, с последними словами девушки раздались звуки румбы. Казалось, джаз подражал голосам сразу всех зверей далеких индийских джунглей.
— Откуда здесь американцы? — обратился я к девушке.
— Это летчики с соседних аэродромов, — ответила она и отошла.
В салоне столики моментально были сдвинуты в угол, и национальные песни и танцы сменились крикливым джазом и энергичным шарканьем подошв.
Мы недолго оставались на вечере и, откланявшись, уехали.
При расставании с батарейцами мы еще раз услышали слова благодарности героическому советскому народу и его Вооруженным Силам за ту роль, которую они сыграли в спасении мировой цивилизации от фашистского рабства.
Английский народ хорошо разбирался, кто его враг и кто друг. И можно только удивляться тому, что сразу же после войны в Англии появилось множество мемуаров, в которых всячески принижается роль Советских Вооруженных Сил в разгроме гитлеровской коалиции и сильно преувеличивается значение второстепенных фронтов на западе Европы. [216]