На запад
Прощай, Север!
Рано утром по радио передавался приказ Верховного Главнокомандующего. «Двадцать седьмую годовщину Октябрьской революции, — торжественно читал диктор, — мы празднуем в обстановке решающих побед Красной Армии над врагами нашей Отчизны. Героическими усилиями Красной Армии и советского народа наша земля очищена от немецко-фашистских захватчиков...
Советская государственная граница, вероломно нарушенная гитлеровскими полчищами 22 июня 1941 года, восстановлена на всем протяжении от Черного до Баренцева моря».
— Так это же про нас! — закричал кто-то из молодых бойцов.
— Про нас, — согласился топограф гвардии майор Ерофеев, уже пожилой офицер, который был в тот день оперативным дежурным, — да не только... Слышишь: от Черного моря. Там другие фронты. А мы тут, на Севере, вместе с флотом и авиацией фашиста разбили. Норвежцам помогли.
Должен, однако, сознаться, что приказ вызвал и чувство, похожее на вину: ведь мы уже не воюем, отсиживаемся на дальнем рубеже, в то время как воины других фронтов насмерть сражаются с врагом.
Весь день на бивуаках только и было разговоров что о приказе. Желание одно: скорее опять в действующую!
Наконец получен приказ... Радости не было конца. Подготовка спорилась. Работники штаба за ночь составили план перевозки по железной дороге людей и техники. В полках также дело спорилось.
Провели митинг. Командующий армией генерал-лейтенант В. И. Щербаков и член Военного совета генерал-майор [200] А. И. Крюков дали бойцам и командирам наказ высоко держать честь воинов-северян.
Началась погрузка в эшелоны. Прощай, Север! Прощайте, боевые друзья! Вечная слава тем, кто погиб в боях за освобождение советского Заполярья!
Проехали Беломорск, свернули на Обозерскую... Железная дорога Беломорск — Обозерская построена за годы войны. Проходит она через леса. Ласкают глаз опушенные снегом сосны, хороводы заиндевелых белоствольных берез. В тундре мы отвыкли от леса. И сейчас глядим не наглядимся.
...Просыпаюсь от толчков. Это Владимир Васильевич Драгунов пытается разбудить меня. «Да не спи же! Вставай скорее! Посмотри!» Он стоит у приоткрытой двери вагона и, не отрываясь, смотрит на лес. Вскакиваю, протираю глаза... Тетерева тихо и царственно сидят на верхушках деревьев. Их не пугает шум поезда. На мгновение кажется, будто не было и нет войны, что все пережитое — лишь сон... Медленный поворот. Гудок паровоза. Станция. У входа в маленький деревянный вокзальчик стоит человек в шинели, на костылях. Нет, война не пригрезилась...
Приближался Рыбинск. И вот по радио послышалась знакомая мелодия. Да ведь это марш нашей родной 10-й гвардейской: музыка композитора М. Блантера на слова поэта Е. Долматовского.
Как потом выяснилось, марш специально передавался по указанию городских властей Рыбинска. Каким-то образом они узнали, что прибывает наша дивизия, которая когда-то формировалась в этих местах. А мы-то и не подозревали, что нас уже ждут.
Первым делом представились председателю горсовета Петру Яковлевичу Козыреву. Встретил он нас радушно. Оказалось, что Козырев некогда служил начальником химической службы в 24-м гвардейском ордена Ленина, Краснознаменном Киркенесском стрелковом полку. Теперь беседа пошла еще сердечнее.
Дивизия расположилась в лесах под Рыбинском. Приводили себя в порядок, получали пополнение и, не теряя времени, настойчиво учились. В основе тактической подготовки боя лежал прорыв обороны противника в условиях [201] лесисто-пересеченной местности. Внимание обращалось на действия пехоты в сопровождении полковой и батальонной артиллерии.
Указание командующего 19-й армией, в которую входила теперь дивизия, на то, что местность, где придется воевать, является лесистой и пересеченной, возбудило наше любопытство. Стали прикидывать, куда нас бросят. Но мало ли таких мест по пути наступления на запад.
Полтора месяца мы находились в тылу. Во всех полках состоялись ротные и батальонные учения с боевой стрельбой, отрабатывались боевые действия в условиях ночи. А на заключительном этапе прошли полковые тактические учения.
Дивизия на Севере не получила практики боя против танков. На это теперь обратили особое внимание. Мы учились организации противотанковой обороны, отражению контратак пехоты противника с танками. Истребительно-противотанковые подразделения стреляли по макетам танков, а стрелки приобрели навыки ведения огня из противотанковых ружей. Во всех артиллерийских частях и подразделениях, в том числе и зенитных, усиленно отрабатывались приемы стрельбы прямой наводкой по движущимся машинам.
Наконец провели «обкатку» пехоты танками. Бойцы привыкали к шуму моторов танков, лязгу гусениц. Они убеждались в том, что в хорошем укрытии пехотинцу танк не страшен.
Драгунов пропадал в частях. Там проходили собрания, на которых коммунисты и комсомольцы обсуждали свою работу в недавних боях, обобщали по крупицам все то, что могло быть применено в новых условиях, самокритично вскрывали недостатки, делали практические выводы на будущее. В полках организовывали вечера боевого содружества, встречи ветеранов дивизии с молодым пополнением, доклады и беседы о боевых традициях соединения, о смелости, мужестве и находчивости в бою.
Тесные связи установились с местным населением. В канун нового, 1945 года партийные и общественные организации пригласили гвардейцев на предприятия, в колхозы и совхозы. Эти встречи были теплыми и желанными.
С радостью узнали мы, что Указом Президиума Верховного Совета СССР учреждена медаль «За оборону Советского [202] Заполярья». Высоко оценила Родина боевые заслуги воинов-северян, признала их стойкость и мужество.
«Правда» от 6 декабря 1944 года переходила из рук в руки и зачитывалась до дыр. В статье «Героическая оборона Советского Заполярья» было сказано: «Советский народ с большим удовлетворением прочтет сегодня Указ Президиума Верховного Совета СССР об учреждении медали «За оборону Советского Заполярья». Это — седьмая медаль в созвездии знаков отличия, учрежденных за выдающиеся подвиги и стойкость, проявленные в обороне...
Героическая защита Заполярья войдет в историю нашего народа как одна из самых ярких, самых запоминающихся страниц. Здесь враг был остановлен осенью 1941 года. Здесь находится участок, где врагу в течение всей войны не удалось перешагнуть линию нашей госудасрственной границы...»
«Правда» оценивала разгром немецко-фашистских захватчиков на Крайнем Севере «как результат глубокого замысла советского командования, высокого искусства наших офицеров и беззаветной отваги рядовых воинов... Здесь, в Заполярье, целые корпуса совершали марши, которым мало равных в истории. Поход через тундру — это сам по себе героический подвиг, который под силу только советскому воину, беспредельно преданному воинскому долгу, своей Родине».
12 января мы узнали, что 19-я армия следует на запад. Об этом сказал на совещании командного состава армии К. А. Мерецков. Он сделал общий анализ обстановки на фронтах, подвел итоги боевых действий на Севере и нашей боевой учебы в тылу. В заключение пожелал нам доброго пути и новых ратных успехов.
— А вы-то куда, товарищ командующий? — спрашивали мы его в перерыве совещания, хотя и знали, что ответа не получим.
— Направление у нас одно — к победе, — ответил Кирилл Афанасьевич, — а пути разные.
Эшелоны уходят на запад
13 января 1945 года дивизия грузилась в эшелоны. Перрон станции запестрел провожающими. Больше всего было девушек. Мы с Владимиром Васильевичем махнули [203] рукой: пусть попрощаются... Кто знает, удастся ли еще когда-нибудь встретиться.
Перед отправкой головного эшелона меня разыскал начальник медслужбы дивизии В. В. Тер-Сагателян. Это был врач с большим стажем, окончивший до войны Краснодарский медицинский институт. В первый, особенно трудный для нас военный год он провел врачебное обследование личного состава дивизии, в результате чего были приняты меры по организации быта людей, профилактике и лечению специфических для Крайнего Севера заболеваний.
Что же теперь заставило вдумчивого и предприимчивого гвардии подполковника медицинской службы приехать на станцию за тридцать с лишним километров от управления дивизии? Выглядел он озабоченным.
— Что-нибудь случилось, доктор?
— Как вам сказать... Случилось.
— Тогда пройдемся по платформе, — предложил я, — расскажите, что вас беспокоит.
— Не знаю, с чего начать, — заговорил Тер-Сагателян. — В рыбинских госпиталях, как вам известно, немало наших больных и раненых бойцов. И вот теперь, когда дивизия уходит на фронт, они правдами и неправдами добиваются, чтобы их срочно выписали. Многим это удалось. Бойцы заявляют, что не отстанут от своей дивизии. Работники госпиталей нервничают, осаждают меня. Прошу вас решить...
— А как вы оцениваете здоровье людей?
— В основном, конечно, это — выздоравливающие. Правда, есть и такие, которым пока нужен постельный режим. Как врач доверительно скажу, что подлечить их мы можем и в медсанбате, и в медпунктах во время передвижения.
Конечно, мы вправе были оставить людей долечиваться в госпиталях. Но это были наши боевые, обстрелянные в боях товарищи, для которых многое значила честь своей гвардейской дивизии. Кто же осмелится в приказном порядке охлаждать их патриотические чувства, стремление быть на линии огня?
— Принимайте-ка, дорогой доктор, этих беглецов в строй, — решил я. — Только позаботьтесь, чтобы в период следования их хорошенько подлечили. [204]
В душе я радовался: бойцы и командиры рвались в бой. Их крепко связывали боевая дружба и войсковое товарищество. Недаром говорят, что на свете нет ничего более святого, чем испытанное в огне боевое братство.
Вспомнился и такой случай. Это было еще в 1942 году на участке обороны 24-го гвардейского полка. Ко мне подошел боец. Сам он был русский, а разговор повел о моем земляке-осетине.
— Товарищ генерал, — несколько смущаясь, заговорил он скороговоркой. — У нас в расчете есть боец Комболов. Вы, наверное, его знаете. Нельзя ли его перевести с передовой? Уж очень он притомился, осунулся, человеку за пятьдесят.
Я знал, что в дивизии служат несколько десятков солдат-осетин. Все они неплохо воевали. Правда, близко встречаться с ними как-то не приходилось.
Зашел в тот самый расчет, где находился ходатай осетина. Пригласили Комболова, и я поговорил с ним. Родом он оказался из Дигории. Лет ему действительно было за пятьдесят. По сравнению с другими Комболов выглядел усталым, даже изможденным. Я спросил бойца, не желает ли он перейти в роту охраны дивизии. Здесь службу несли в основном уже пожилые люди, и перевод его был бы правильно понят.
Мой собеседник наотрез отказался.
— Товарищ генерал! Нас, осетинов, здесь не так много. Если я уйду, что подумают солдаты? Генерал, мол, земляк, вот и перевел Комболова в тихое местечко. Нет, не могу. Мы, осетины, хотим с русскими и другими товарищами идти бок о бок на любые испытания.
И Комболов остался на переднем крае. Я от души поблагодарил его за стремление быть там, где труднее, за верность чести осетинского народа — верного брата русского и других народов страны.
Воинов нашей дивизии — осетина Комболова, казаха Жамбора, армянина Баласяняна, узбека Худовердова, дагестанца Авдадова, украинца Жулеги, белоруса Тихомирова, русского Морозова и многих других породнила на фронте глубокая любовь к Советской Родине и лютая ненависть к заклятому врагу — фашизму.
В Заполярье я познакомился с представителями малого северного народа — саами. Как и все советские люди, [205] они с оружием в руках пошли защищать свою социалистическую страну. Сотни оленьих упряжек, которыми управляли комсомольцы-саами, доставляли на передовую боеприпасы, продовольствие, почту, вывозили раненых, пробирались с разведчиками в глубокий тыл врага. В полярную ночь и в пургу саами хорошо ориентировались на местности, отлично несли службу. Многих из них я знал лично. Вот их имена: Егор Матрехин, бывший заместитель председателя колхоза «Красная тундра», Вячеслав Павлов, Кондратий Галкин, Григорий Дмитриев и другие бойцы-оленеводы. Все они за мужество и отвагу, проявленные в боях на Севере, удостоены высоких правительственных наград. Чувство локтя, духовной монолитности делало ряды советских воинов разных национальностей еще сильнее.
Молодой боец украинец С. А. Березовский при вступлении в комсомол в ноябре 1944 года писал: «Участвую вместе со всеми братьями по оружию в боях по очищению сопок Севера от фашистской нечисти. Только в одном нашем взводе служат молодые воины — русские, украинцы, молдаване, татары, казахи, узбеки, туркмены, чуваши, есть даже саами. Все они состоят в комсомоле, отчаянно сражаются с врагом. Быть в одной с ними организации, жить одними стремлениями и заботами с представителями многих народов — мужественными защитниками Родины — для меня большая честь. Вот почему прошу принять меня в комсомол».
Напрасно Гитлер рассчитывал на крушение дружбы народов нашей страны. Она, как известно, выдержала испытания войны, стала еще более прочной. Как-то мне попалась в руки газета «Дагестанская правда» — ее выписывали защитники Заполярья, призванные из Дагестана. Читаю и диву даюсь. Оказывается, Гитлер выдавал себя за покровителя ислама, он требовал от своих генералов на Северном Кавказе проявлять «особую заботу» о горцах. Не поверили горцы командиру 40-го танкового корпуса фон Макензену, разыгравшему комедию принятия им магометанства. Не убедил их фашистский генерал в уважении к горским обычаям. Не уверил их и спектакль возведения Гитлера в ранг «Великого имама» {14}. [206]
Эшелоны с частями дивизии уходили на запад. Проехали Бологое, Старую Руссу. Вот и Псков. Сжалось сердце, когда увидел я развалины привокзальных зданий. В 1938 году я здесь служил в 25-й кавалерийской дивизии, отлично знал этот старинный город, любил его, с ним было связано много хорошего. Вспомнился бывший командир соединения генерал Николай Алексеевич Дедаев. Слышал, что он погиб тут же, на подступах к Пскову, в самом начале войны. Немало полегло в боях и других моих сослуживцев.
Миновали Вильнюс, Белосток...
Переброска дивизии по железной дороге прошла благополучно. Не было ни происшествий, ни задержки эшелонов, ни отставаний военнослужащих.
Теперь нам предстояло двигаться походными колоннами по маршруту Брок, Торн (Торунь), Бромберг (Быдгощ), Каммин (Камень). Шли преимущественно ночами. Наша дивизия по-прежнему находилась в составе 40-го гвардейского (бывшего 99-го) стрелкового корпуса во главе с генерал-лейтенантом С. П. Микульским. И хотя до фронта все еще было далеко, люди понимали: повоевать удастся и на территории фашистской Германии.
Вот только немало беспокойства доставляли нам амуниция и транспорт. В Польше, где стояла оттепель, наши валенки (а в них были три четверти солдат и офицеров) и сани оказались совсем неподходящими. Мы топали по мокрой жиже и проклинали балтийские теплые ветры.
Правда, от саней постепенно избавились, приспособив трофейные телеги, а с обувью было хуже. Велика была радость, когда в город Торн доставили самолетами сапоги и мы наконец-то переобулись.
Дневки обычно проводили в деревнях и небольших городах. С польским населением сразу же нашли общий язык. Поляки прониклись к нам уважением, видели в советских воинах своих освободителей, много расспрашивали о Стране Советов. Бойцы по-братски делились с жителями хлебом, сахаром, солью.
Время, казалось, замедлило свой бег. Дни шли за днями, а мы все еще не подошли к фронту. После утомительных маршей, жертвуя минутами отдыха, офицеры старались все-таки заскочить в штаб. Операторам задавался один и тот же вопрос: «Ну, как?» Это значило — не на [207] Берлин? Нет, наш путь лежал строго на Север, к Балтике.
За девять ночных переходов дивизия преодолела почти 300 километров и, сосредоточившись в районе Господского Двора Оброво, что юго-восточнее Торна, приводила себя в порядок.
9 февраля к нам прибыл командующий 19-й армией генерал-лейтенант Г. К. Козлов. Мне приходилось встречаться с ним, когда дивизия находилась в Рыбинске. Он показался тогда человеком резковатым, но сейчас командарм был в хорошем расположении духа. Он возвращался из штаба 2-го Белорусского фронта и приказал собрать моих заместителей для беседы.
Георгий Константинович подробно рассказал о положении на фронтах, в частности о противнике, который находился в Восточной Померании, где в ближайшее время дивизии предстояло воевать. Мы уже догадывались — об этом вовсю сообщал так называемый солдатский вестник, что идем бить Гиммлера. И командарм сейчас подтвердил: в Восточной Померании сосредоточиваются крупные силы противника — группа армий «Висла», во главе которой стоит один из самых страшных военных преступников глава СС Гиммлер. Восточно-померанская группировка угрожала с севера 1-му Белорусскому фронту, который уже вырвался на Одер, мешала советским войскам овладеть Берлином.
Гитлеровское командование стремилось сосредоточить силы и закрепиться в Померании еще и по другим причинам. К началу февраля 1945 года войска 2-го Белорусского фронта окончательно отсекли восточно-прусскую группировку противника от Германии. Они вышли к побережью Балтийского моря в районе Мариенбурга (Мальборк), Эльбинга. Чтобы восстановить пути в Восточную Пруссию, врагу нужно было прочно обосноваться в Померании. Кроме того, там были важнейшие районы базирования военных кораблей — Данцигская и Померанская бухты. Потеря этих бухт для гитлеровского командования была равносильна потере флота на Балтике.
Г. К. Козлов сообщил, что советское стратегическое руководство приказало 2-му и 1-му Белорусским фронтам разгромить войска противника в Померании. Указывая по карте на обширную область европейской территории, примыкающую к южному берегу Балтийского моря, [208] командарм еще раз подчеркнул, что наступать на Берлин, имея на фланге мощный померанский плацдарм противника, было бы большой ошибкой. В Померании располагалось три армии гитлеровских войск, из них одна танковая{15}. Кроме того, врагу удавалось морем подвозить сюда войска из Курляндии. Местные власти провели тотальную мобилизацию — поставили под ружье всех мужчин, включая стариков и подростков. Так что силы противника не убывали, а возрастали.
Наш 2-й Белорусский фронт повернул свои армии на северо-запад против померанской группировки противника, имея задачей отсечь 2-ю армию от остальных войск вермахта и, взаимодействуя с 1-м Белорусским фронтом, разгромить ее в районе Данцига (Гданьска), Кёзлина и Швец. Эта армия состояла из пяти корпусов: трех армейских, одного танкового, но потерявшего материальную часть, и одного горнострелкового, а также отдельных частей и гарнизонов.
Командарм рассказывал неторопливо, и мы имели возможность ориентироваться по карте. В заключение он коротко сообщил о задаче, которую предстояло решать войскам нашей 19-й армии: она спешила на левый фланг фронта, чтобы с рубежа Шлохау (Глухув), Пройс-Фридланд (Дебжно) наступать совместно с 3-м гвардейским танковым корпусом в общем направлении на Бальденберг (Бялы-Бур), Бублиц (Боболице), Кёзлин (Кошалин) и разрезать померанскую группировку противника, достигнув побережья Балтийского моря на участке озера Ямундерзее, Кольберг (Колобжег).
— Завтра армии Второго Белорусского фронта, кроме нашей, начнут наступление. Нам же надо ускорить движение, чтобы затем встать в общий строй и вырваться к Кёзлину.
Генерал отбыл к себе на КП. А мы долго еще беседовали, раздумывая о предстоящем наступлении, стараясь предугадать, как проложен на оперативных картах штаба фронта наш боевой путь — путь 10-й гвардейской.
Дивизия снова продолжала марш, усилив разведку и охранение. Мы составляли авангард 19-й армии. Далеко [209] впереди было лишь жидкое прикрытие, которое состояло из частей 136-й стрелковой дивизии, разбросанных на широком фронте. В любое время могла произойти стычка с врагом, особенно на флангах: они были открыты.
Ночью мы шли, днем отдыхали в чаще лесов. Непривычно и тревожно было двигаться по безлюдным населенным пунктам — немцы, напуганные геббельсовской пропагандой, сбежали на запад. Островерхие строения из кирпича зловещими громадами выплывали из тьмы. Казалось, за их толстыми стенами затаился враг.
Разведчики докладывали, что села и мелкие городки свободны от противника. Но чем ближе мы подходили к фронту, тем чаще стала беспокоить нас вражеская авиация. Одиночные самолеты появлялись именно в то время, когда мы входили в населенные пункты. Их наводили по радио агенты, оставленные врагом в тылу наших войск. Прочесать бы сейчас поселок, поймать агентов. Увы, нет времени. Мы только докладывали по команде, а сами двигались дальше. 17 февраля, ровно в полночь, в результате бомбардировки противника мы потеряли в Бромберге 4 человека убитыми и 32 человека ранеными.
Остались позади 425 километров, пройденных походным порядком. 20 февраля мы заняли рубеж Фирхау (Вшхов), Буххольд, Буково, Пройс-Фридланд. Это и был левый фланг армии и фронта. Отсюда, как нас ориентировал командарм, предстояло нанести удар в направлении Бишофсвальде, Штегерс (Жеченща), Бальденберг и, прорвав оборону противника, выйти на рубеж Флетенштейн, Нёйштеттин (Шецинек). Подтверждалось, что в последующем нам надлежит развивать наступление на Кёзлин и выйти к побережью Балтийского моря.
Теперь стало известно и кое-что новое: выполнив задачу рассечения померанской группировки противника, мы должны были круто повернуть на восток и наступать на Гдыню.
Срок — трое суток
Времени на подготовку прорыва отводилось трое суток: на 23 февраля была назначена готовность к наступлению, а на утро 24 февраля — атака.
Срок нас, конечно, не совсем устраивал. В Заполярье на подготовку даже частного боя мы затрачивали больше [210] времени. Можно сказать, привыкли к спокойному, неторопливому ритму. Опытом же организации боя в сжатые сроки ни командиры, ни штабы не обладали. Положение осложнялось тем, что 136-я стрелковая дивизия, которую нам предстояло сменить, к обороне перешла всего несколько дней назад и сколько-нибудь полных данных о противнике еще не имела. Их нужно было добыть самим.
КП дивизии развернули в особнячке, оставленном сбежавшим, видимо, именитым хозяином. Разместились с комфортом.
Первым, кого я увидел, был дивизионный инженер Новиков.
— Как устроились? — спросил я его.
— Вполне по-европейски, товарищ генерал.
Я ждал иного ответа и спросил более строго:
— Проверяли здание и пристройки?
— Проверяли на глаз, без саперов.
— Безопасность штаба накануне наступления гарантируете?
— Для гарантии нужен иной досмотр. Разрешите проверить здание более тщательно?
— Не только разрешаю, но и приказываю.
Прибыли саперы. Они обнаружили в подвале штабель противотанковых и противопехотных мин, замаскированный угольными брикетами. Мины были подготовлены для взрыва. Тронь брикеты — и здание взлетело бы на воздух.
Новиков с раскаянием докладывал мне об этом:
— Вы меня знаете, товарищ генерал, уже не первый год. Наверное, не просто в беспечности тут дело. Отвыкли саперы от построек. В сопках было проще: оглядел валун — он весь на виду — и пошел дальше. Здесь наш саперный опыт поправок требует. А мне — урок на будущее.
Мы понимали, что новая обстановка преподнесет нам еще немало уроков. Главное — быстрее научиться извлекать из них нужные выводы.
Чтобы уложиться с подготовкой к наступлению в отпущенное нам время, нужна была новая, соответствующая условиям организация дела сверху донизу. Тут одной интенсивности в работе недостаточно. Об этом и шла речь с офицерами управления. Мы пришли к выводу, что надо организовать работу по единому плану, определить четкие, [211] рассчитанные буквально по часам, задачи на каждый день, обеспечить строгую систему докладов о сделанном, улучшить контроль.
Было решено придать большую целеустремленность и предметность партийно-политической работе. Драгунов направил офицеров политотдела в полки. Они не только разъясняли, что, как и в какой срок надо сделать, но и всемерно развивали творческую активность коммунистов и комсомольцев, всего личного состава, направленную на успешное выполнение задач. Работники политотдела помогли в ротах и батареях провести партийные собрания. Речи на них были короткими, решения немногословными, но дельными.
Особое внимание уделялось рекогносцировке местности. Но и здесь нас, привыкших к северным условиям, ожидали свои трудности. Уже в первом окопе, где мы остановились с группой офицеров, я поймал себя на странном ощущении: как ни стараюсь приспособиться, чтобы получить больший обзор местности, ничего не получается. Равнина непривычно скрадывает расстояние, даже небольшие возвышения и кустарник закрывают горизонт, а лес, начинающийся невдалеке от переднего края, словно завесой, отделяет нас от позиции врага.
Пока мы пытались просмотреть лежащую впереди местность, противник открыл беглый минометный огонь по окопу и после пристрелки начал методический обстрел наших позиций одиночными минами.
— Вот пристал не вовремя, — возмутился командир батальона гвардии капитан Б. Е. Тарасов. — Но ведь что удивительно — через определенные интервалы бьет с новых позиций. Видимо, миномет кочующий.
Командир полка гвардии подполковник Лазарев не выдержал:
— Разрешите, мы его нащупаем, а то ведь он не даст нам ни минуты покоя.
Полковая минометная батарея сделала несколько пристрелочных выстрелов, и огонь противника сразу прекратился. Мы спокойно перешли на другое место.
Невольно опять вспомнился Север. Там полуторакилометровую полосу наступления можно рассмотреть и изучить с одной-двух точек. А здесь приходится обойти весь передний край, облазить всю местность. [212]
У офицера-артиллериста, находившегося на одном из батальонных НП, спрашиваю, какими он располагает данными о противнике. Офицер показывает линию окопов на переднем крае немцев.
— И это все, что вы знаете?
— Пока да... — отвечает он, а потом смущенно добавляет:
— Уж очень трудно вести наблюдение. Все сливается, глубина совершенно не просматривается. Никакие стереотрубы не помогают. Да еще этот грязно-серый снег и проталины...
Но как же разобраться с обороной противника? Советуюсь с Носовым и Лазаревым. Рождается идея: провести ночью разведку боем силами двух рот. Руководить разведкой поручаю своему заместителю Носову — Петр Григорьевич слыл специалистом по организации действий мелких подразделений. Еще на Севере, командуя полком, он приобрел в этом опыт.
Разведку боем намечено осуществить в двух направлениях, перед каждым полком первого эшелона. Условились, каким образом обеспечить ее артиллерийским огнем, как лучше организовать управление боем, наблюдение и засечку целей.
К вечеру путем усиленного наблюдения мы узнали кое-что о противнике. В частности, установили, что сплошных траншей у гитлеровцев не было, их оборона носила очаговый характер. Удалось определить границы опорных пунктов. В основном они привязывались к населенным пунктам, при этом наиболее сильные из них располагались против 24-го полка, находившегося на правом фланге.
Что касается системы огня и заграждений, позиций артиллерии, районов расположения резервов противника, то эти данные легли на наши карты, к сожалению, далеко не полными. Самым неприятным было то, что занимаемый полками рубеж не годился в качестве исходного пункта для наступления — слишком большое расстояние отделяло нас от противника, почти километр. Было решено осуществить нужный маневр.
Как только стемнело, части приблизились к обороне противника на 400–500 метров, окопались, выдвинули орудия для стрельбы прямой наводкой, произвели смену огневых позиций минометов. А под утро началась разведка [213] боем. Роты атаковали врага, вынудили его привести в действие все огневые точки, которые мы тут же засекли. Удалось также разведать систему его заграждений перед опорными пунктами. Особенно хорошо поработали разведчики — артиллеристы и саперы.
Командующий артиллерией Седышев и начальник штаба дивизии гвардии полковник П. Г. Гудзенко познакомили меня с картой, на которой значились новые данные о противнике. Это было весьма кстати: в тот день мне предстояло доложить командиру корпуса свое решение на прорыв обороны противника.
— Поедете не с пустыми руками, — заметил Гудзенко. Да, теперь многое прояснилось.
В полосе предстоящего наступления дивизии шириной в 8 километров оборонялись, как установила наша разведка, 1-й и 2-й батальоны 96-го пехотного полка 32-й дивизии противника, поддерживаемые двумя артиллерийскими дивизионами. С этой дивизией следовало считаться особо. Основа ее — 94-й и 96-й пехотные полки полного состава обладали большим боевым опытом. Дивизия прибыла в Померанию из Прибалтики и считалась надежной силой. Лишь один полк «Ютланд» формировался здесь, в Померании, из числа выздоравливающих, отпускников и местных фольксштурмовцев.
96-й пехотный полк, который оборонялся перед нашей дивизией, был построен в два эшелона. В таком же боевом порядке располагались и другие полки. Следовательно, уже в главной полосе обороны предстояло уничтожать не только наличные силы противника, но и быть готовым к отражению контратак вторых эшелонов.
Но и это не все. По данным разведки, за 32-й пехотной дивизией — в районе города Шлохау — стояла 7-я танковая дивизия врага, с которой мы могли встретиться уже в ближайшей глубине обороны. Наконец, в тылу, в районе Бальденберга и к западу от него, как показали пленные, захваченные во время разведки боем, располагалась еще одна дивизия — «Померания». Правда, сформирована она была недавно, в основном из жителей здешних мест. Полки этой дивизии «Ятцинген» и «Фибрандт» усиленно занимались подготовкой оборонительных позиций.
Населенные пункты, находившиеся на направлении главного удара нашей дивизии, — Буххольц, Кристфельде, [214] Эльзенау, Штегерс враг приспособил к жесткой обороне, а подступы к ним заминировал.
Понятно, что за два-три дня нам не удалось собрать абсолютно точные данные о всех подразделениях противника, их вооружении, техническом оснащении. Но было ясно одно: на легкие победы мы не можем рассчитывать. Упорно сопротивляться немецких солдат вынуждал приказ Гиммлера о расстреле семей тех, кто бросит позиции или перейдет на нашу сторону.
10-й гвардейской до подхода других частей предстояло наступать на левом фланге не только корпуса, но и армии. Левее нас проходила полоса действий войск 1-го Белорусского фронта. Естественно, что фланговая дивизия была значительно усилена. Ей были приданы артиллерийский и минометный полки, минометная бригада, саперный батальон. Поддерживали нас, кроме того, тяжелая гаубичная бригада и два артиллерийских полка. На километр фронта прорыва на участке главного удара предусматривалось 152 орудия и миномета. Около 25 орудий ставились на прямую наводку.
Отсутствие танков непосредственной поддержки пехоты, конечно, было трудно чем-либо компенсировать. Но я решил все легкие орудия пустить вместе с пехотой и иметь, таким образом, сильные противотанковые кулаки в полках.
Боевой порядок соединения в наступлении диктовала сама обстановка: поскольку в глубине обороны противника располагалась значительная масса его войск, то наиболее подходящим было построение дивизии в два эшелона.
Можно было предвидеть, что враг будет решительно контратаковать. Чтобы противодействовать ему, следовало и полки первой линии построить также в два эшелона.
Вечером вместе с командующим артиллерией Седышевым мы прибыли в штаб корпуса, размещавшийся в прекрасном особняке. В обширной прихожей с зеркалами и дубовыми вешалками — огромная кабанья голова с клыками: трофей охотничьих забав сбежавшего хозяина дома. На видном месте в гостиной, где проходило наше совещание, — потемневшие портреты предков в париках, с орденами и лентами. Окна были плотно закрыты тяжелыми шторами. В углу — огромные часы в деревянном [215] футляре с тусклым бронзовым маятником. Старинная люстра над большим столом. Связисты успели провести сюда электрическое освещение от полевого движка, который стучал поблизости от особняка. В комнаты проникал запах солярки.
В зале собрались командиры дивизий, входивших в состав корпуса, начальник штаба, командующий артиллерией корпуса, несколько офицеров-операторов. Через несколько минут вошел С. П. Микульский, а за ним — незнакомый мне генерал-лейтенант артиллерии. Это был В. М. Лихачев, командир 3-го артиллерийского корпуса прорыва РВГК. Возглавляемое им артиллерийское соединение действовало в полосе нашего корпуса.
Часы начали отбивать громкие удары: девять.
— Ну, в добрый час, начнем, — объявил С. П. Микульский. — Заслушаем командиров дивизий, а затем я уточню свое решение.
Первым докладывал я. Мой план не содержал какой-то захватывающей идеи, оригинального замысла. Дивизия с приданными ей частями усиления совершала обычный фронтальный прорыв. Поскольку танков в нашем распоряжении не было и авиация выполняла задачи минимальными силами, приходилось рассчитывать только на свои части и на приданную артиллерию — бригады артиллерийского корпуса прорыва. Я попросил поэтому у командира корпуса дать несколько батарей для действий прямой наводкой.
Тут вмешался В. М. Лихачев, заметив, что вряд ли есть смысл дробить легкие артиллерийские бригады, не лучше ли их держать в кулаке. В зале стало тихо. Но вот С. П. Микульский объяснил, что в данном случае «кулака» не требуется. Напротив, целесообразнее действовать малыми артиллерийскими силами, рассредоточенно, поскольку рассредоточены и силы врага.
В. М. Лихачев обещал принять все меры, чтобы артиллерия действовала в соответствии с замыслом командира корпуса.
Совещание закончилось в полночь. Мы поспешили на свой КП, где нас ждал Гудзенко: надо было подготовить плановую таблицу, продумать, как лучше организовать взаимодействие частей, решить многие другие вопросы.
Спокойно, неторопливо оценили обстановку по этапам боя. [216]
Наиболее крупным населенным пунктом на участке прорыва 24-го и 28-го гвардейских стрелковых полков являлся городок Буххольц. Здания в нем были кирпичные, с мощными стенами, приспособленными к круговой обороне. Значит, чтобы выкурить противника, нужно привлечь тяжелую гаубичную артиллерию и выставить орудия, в том числе противотанковые, на прямую наводку.
Всесторонне разобрали и возможный ход боя в глубине. Клаусфельде, Кристфельде и Баркенфельде — мощные опорные пункты. Без поддержки танков быстро их не захватить. Но можно обойти. При этом надо сосредоточить сильные противотанковые резервы, способные парировать удары крупных сил врага со стороны Буххольца. Во втором эшелоне, на фланге, обращенном к Буххольцу, было решено оставить 35-й гвардейский стрелковый полк, а также использовать для отражения танковых контратак 14-й отдельный противотанковый дивизион.
Много работы у саперов. Им приказано еще затемно, к 5.00, 24 февраля проделать проходы в проволочных заграждениях и минных полях противника. Позже нельзя. Артиллерийская подготовка начнется в 9.55, атака — в 10.40.
Накануне вечером, когда командиры полков уточнили задачи подразделениям, а офицеры штаба проверили пункты управления и средства связи, я распорядился, чтобы все люди, кроме тех, что находились в боевом охранении, легли спать. Да, на войне приходилось и на сон давать указание. Нет команды — бодрствуй, не смыкай глаз, дали команду — спи. И люди привыкли к такому порядку, продиктованному военными обстоятельствами.
Без отдыха, без сна ты — не боец. Сон, отдых, свежие силы — это тоже слагаемые боеспособности солдата.
...Шла ночь перед боем. Но мне не спалось. Решил размяться, выйти на воздух, заодно понаблюдать, как ведет себя противник.
Густой, плотной мглой окутывал туман окрестности. Стояла настороженная тишина.
Прорыв
Задолго до начала атаки я прибыл на свой НП. Оборудован он был в одной из траншей, занимаемых 24-м полком. К этому времени туман рассеялся, и отсюда хорошо [217] просматривался передний край обороны противника.
На НИ находились также командир полка Лазарев, командующий артиллерией Седышев, командир артполка Дейч. Моих коллег, разных по характеру, опыту, возрасту, так сближала общая забота, что, казалось, делала похожими друг на друга. На лицах у всех одинаковая печать ожидания и волнения, в действиях — собранность, спокойствие, уверенность в собственных силах.
...Настало время артподготовки. Словно первый весенний гром — резко, неожиданно прозвучал над позициями, траншеями и опорными пунктами врага грохот артиллерийской канонады. Длилась она без малого час. Приник я к биноклю: хотелось своими глазами увидеть, самому оценить, хорошо ли потрудились артиллеристы. Что ж, их работа заслуживала высокой оценки. Перед нами как будто поднята целина, перепахана вдоль и поперек. Сровнялись с землей траншеи противника.
Седышев перенацеливает артиллеристов. Огромные султаны земли взметнулись теперь в глубине позиции врага, там, где были его резервы. И Лазарев тут же подал команду комбатам своего полка: «Приготовиться к атаке!» Раздалось мощное «ура». Гвардейцы 24-го поднялись в атаку. Одновременно в атаку поднялся и 28-й гвардейский полк Пасько.
Штурм первой позиции обороны противника прошел успешно. Опорные пункты, подавленные артиллерией, были взяты. Но когда полки вышли на открытые участки местности с населенными пунктами, враг, как мы и предполагали, ввел резервы и оказал упорное сопротивление.
Как назло, резко ухудшилась погода, пошел густой мокрый снег. Артиллерия начала отставать от пехоты. Лишь минометы и 45-мм пушки продвигались вместе со стрелками. Авиация действовать не могла.
Да, условия боя изменились. Сейчас атака одной лишь пехоты без поддержки артиллерии могла бы втянуть подразделения в затяжные бои, привести к непозволительной потере времени, особенно при захвате населенных пунктов, к утрате инициативы. Где же выход? Назрел момент применить тактику обхода опорных пунктов.
Связался по радио с командирами полков, напомнил им: при первой возможности обходить опорные пункты, отсекать эти огненные головы от питающей их обороны. [218]
И теперь уже мы наблюдали другую картину. Как только противник огнем останавливал какую-либо стрелковую роту, командиры батальонов из-за флангов сразу же вводили вторые эшелоны, начинали обтекать очаг сопротивления. Атаками с двух направлений — с фронта и с фланга, а порой и с тыла, — оборона врага подавлялась. По выполнении задачи подразделения вторых эшелонов вновь занимали свое место в боевых порядках.
Враг тоже внимательно следил за развитием боя. В ответ на наши действия он перешел к частым контратакам небольшими силами. Такая тактика противника была рассчитана на то, чтобы не только задержать наше наступление, но и заставить нас отказаться от оправдавшей себя в бою тактики охватов, обходов. Мы это поняли и сообщили командирам частей, а те передали в подразделения — продолжать смело идти вперед, навязывать противнику свой способ борьбы с ним.
Но вот враг бросил из леса, что южнее Клаусфельде, две роты пехоты при поддержке четырех штурмовых орудий. Контратака с этого направления оказалась неожиданной. По моему приказанию командир артполка Дейч направил подходившую к району боя батарею гвардии лейтенанта Н. Ф. Павлова в сторону леса, поставил ее на прямую наводку. Батарея дала огневой налет по контратакующему противнику, в результате которого подбила два штурмовых орудия. Два других орудия вывели из строя связками гранат гвардии сержанты Константинов и Валуев. Фашистская пехота, оставшаяся без огневой поддержки, повернула назад. Первая встреча со штурмовыми орудиями противника закончилась для нас успешно.
Как только подразделения подошли к Баркенфельде, я приказал командиру 24-го полка Лазареву с ходу захватить город, не дав возможности врагу закрепиться на выгодном рубеже — возвышенном месте. Надо отдать должное Василию Федоровичу. Он быстро подтянул артиллерию, тут же поставил задачу комбатам, сам выехал вперед — на главное направление. После стремительной атаки полка, поддержанной артиллерией, гитлеровцы сдали рубеж. 55 солдат были взяты в плен. Батальоны Гули и Тарасова на плечах противника ворвались в Клаусфельде и Кристфельде. В бою за Кристфельде командир взвода гвардии младший лейтенант В. В. Якобсон с группой [219] бойцов зашел в тыл врага, вызвал среди гитлеровцев панику, обратил их в бегство.
При взятии Клаусфельде большая группа гитлеровцев, отрезанная от основных войск, пробиралась к своим, но наткнулась на взвод гвардии лейтенанта С. П. Золотова. Взвод с ходу атаковал фашистов, истребил значительную их часть, а оставшихся в живых — вынудил сдаться в плен. В ходе боя гвардии рядовые Александров и Поваренков незаметно проникли в дом, где засел пулеметный расчет, пытавшийся отсечь наших наступающих бойцов. Расчет они уничтожили, а пулемет захватили.
Подвиг проявил и комсорг 3-го батальона гвардии старший лейтенант М. П. Логинов. Когда в одной из рот выбыл из строя ее командир, Логинов немедля взял на себя командование и обеспечил роте успех в бою.
К концу первого дня наступления дивизия прорвала главную полосу обороны и продвинулась вперед на 10–12 километров. При этом она заняла населенные пункты Буххольц, Моссин, Клаусфельде, Кристфельде, Баркенфельде, уничтожила свыше 250 солдат и офицеров противника и 65 взяла в плен.
Анализируя бой за боем, мы полагали, что наступаем в нормальном темпе. Однако командование корпуса и армии потребовало от нас увеличить скорость продвижения вперед. Требование вполне понятное. Но в данном конкретном случае быстрое продвижение грозило нам отрывом от наступающей справа 102-й гвардейской стрелковой дивизии, которая ввязалась в затяжной бой в районе Шлохау.
Ночью в дивизию прибыл заместитель командующего армией генерал С. Ф. Горохов. После того как я доложил обстановку, он заметил:
— И все же наступаете медленно. Не забывайте, что вы находитесь на главном направлении. А что касается 102-й дивизии, то о ней мы уже сами позаботились. Она не отстанет от вас. Главное — задавайте всем хороший тон и, разумеется, высокий темп наступления.
Слова генерала заставили нас о многом подумать. Конечно, неоценимой была бы поддержка танков, авиации, а также артиллерии, если бы она всегда успевала за нами. Но теперь надо было изыскивать собственные резервы и возможности. Ускорить продвижение — за счет чего? [220]
Может быть, за счет ночных действий, в чем наша пехота сильна? Об этом я и доложил заместителю командарма.
Первые ночные действия принесли успех. Полки продвигались, преодолевая незначительное сопротивление противника. Судя по всему, немецкое командование не ожидало от нас боевой активности в ночных условиях. Именно этим мы объясняем то, что на некоторых участках нашего наступления была даже достигнута внезапность. Так, в районе Эльзенау на рубеже озер Бурхау-зее, Гроссцин-зее 24-й гвардейский атаковал застигнутые врасплох две группы противника по 150–160 человек каждая, занимавшиеся оборонительными работами. Обе группы были почти полностью уничтожены.
На следующий день, 25 февраля, в полосе наступления дивизии был введен в прорыв 3-й гвардейский танковый корпус. Очевидно, С. Ф. Горохов доложил командарму обстановку с полной объективностью. К тому же и условия для ввода танков вполне назрели. Танкисты обогнали наши боевые порядки и за день выдвинулись на 30 километров вперед, что дало возможность ускорить и продвижение частей дивизии.
Враг вводил в бой новые резервы, спешно укреплял свои позиции в инженерном отношении. Поскольку наша пехота отстала от танков, гитлеровцы имели возможность восстанавливать оборону в разгромленных танкистами опорных пунктах. Усилила действия вражеская авиация. Изменилась и тактика пехоты противника: теперь нам приходилось вести бой не с мелкими, разрозненными подразделениями, а с усиленными ротами, батальонами или сводными группами.
Пришлось на ходу перестраиваться и нам. В первую очередь мы усилили разведку, в полках были восстановлены вторые эшелоны, больше стало уделяться внимания взаимодействию частей и подразделений.
В полосе 28-го полка произошла заминка: в районе Баренвальде 2-й батальон неожиданно был встречен сильным огнем противника. Попытка полка овладеть опорным пунктом, расположенным на высоте северо-западнее Баренвальде, и оттуда нанести удар по этому населенному пункту успеха не имела. Наступавший 2-й батальон по-прежнему находился в огневом мешке и нес потери.
По радио спрашиваю командира полка Пасько, почему такой опытный комбат, как Анфиногенов, попал впросак. [221] Анатолий Романович признал, что это не столько Анфиногенова, как его, Пасько, собственная оплошность: не вовремя перенацелил наступление батальона. Тут же Пасько доложил свой план дальнейшего наступления: одним батальоном продолжать фронтальные демонстративные действия, а двумя батальонами обойти опорный пункт. План, несомненно, правильный. Вместе с тем я решаю помочь полку Пасько. Передаю приказание командиру 24-го полка Лазареву: совершив маневр, направить левофланговый 3-й батальон в тыл обороняющемуся противнику.
К вечеру батальоны 28-го полка, закончив обход опорного пункта, развернулись на восток и атаковали врага в Баренвальде. А тем временем 3-й батальон 24-го полка, продвигаясь вдоль железной дороги, стал заходить в тыл противника, создавая угрозу путям его отхода на запад.
Наши стрелковые полки превосходно взаимодействовали. 28-й гвардейский атаковал позиции гитлеровских войск с фронта и фланга. Враг вынужден был отходить в северо-западном направлении. Но тут он попал под удар 24-го гвардейского, бойцы и командиры которого ринулись в рукопашную. Противник был опрокинут. Он оставил на поле боя до 200 убитых, остатки его разбитых подразделений разбежались. 25 немецких солдат сдались в плен. В наши руки попало несколько складов оружия и боеприпасов.
В дальнейшем 28-й полк, наступая за танками, встретил упорное сопротивление пехоты противника, успевшей вновь занять опорные пункты. Создавалась опасная ситуация и для полка, и для танков, которые продвинулись далеко вперед. Пришлось по радио связаться с командиром 18-й танковой бригады. Он три машины возвратил назад. Их неожиданный удар по опорному пункту с тыла опрокинул противника. Гвардии подполковник Пасько сумел своевременно оценить помощь и броском по бездорожью подтянул к танкам передовые подразделения своего полка. Теперь стрелки следовали вместе с танками, настигая и добивая врага.
Наступление дивизии длилось трое суток. С боями было пройдено 40–45 км. Пора подвести некоторые итоги, осмотреться, оценить действия полков, уточнить их задачи. [222] С этой целью в Штегерсе — в небольшом домике, где размещался КП дивизии, собрались офицеры штаба соединения. Надо было прежде всего оценить поведение и намерения противника. Теперь гитлеровцы, оставлявшие без особого сопротивления свои позиции, уже мало чем напоминали горных егерей Севера, которые цеплялись за каждый валун. Правда, мы вносили при этом существенные коррективы: положение нашего соединения было облегчено, а соответственно, положение противостоящих нам сил врага усугублено наличием в полосе наступления дивизии таранного кулака — 3-го танкового корпуса. Но ясно было и другое. Мы сами могли бы еще более повысить темп наступления, если бы чаще использовали стремительный маневр и броски, решительнее обходили отдельные очаги сопротивления противника, не ввязывались в затяжные бои.
Однако мы учитывали и то, что наше положение могло резко ухудшиться. Дело в том, что между 10-й и действующей справа от нас 102-й гвардейскими дивизиями возник разрыв. В итоге наш правый фланг оголился, стал открытым для ударов противника. Как докладывал об обстановке начальник штаба дивизии Гудзенко, 102-я гвардейская дивизия отстала потому, что непрерывно подвергалась сильным контратакам врага. Целесообразно ли дальнейшее продвижение нашей дивизии вперед? Не проникнут ли в образовавшийся между дивизиями разрыв крупные силы противника? Ведь это поставило бы в затруднение и нас, и соседа.
С другой стороны, лучшей помощью соседу явились бы наши ощутимые удары по врагу. Тем более что впереди нас был танковый корпус. Поэтому я потребовал продолжать наступление, а командирам полков по радио приказал усилить разведку и охранение, особенно со стороны открытого фланга, чтобы гарантировать части от всяких неожиданностей. С той же целью второму эшелону дивизии — 35-му гвардейскому полку с противотанковым дивизионом — поставил задачу прикрыть фланг дивизии от возможных танковых контратак противника из района Прехлау, где, по данным разведки, была замечена концентрация его сил.
После совещания я выехал к Бальденбергу. По дороге меня встретил командир 24-го полка Лазарев. Он сообщил, что два его батальона по просьбе командира-танкиста [223] посажены на машины в качестве десанта и продвигаются на Бублиц. Выходит, что в районе Бальденберга оставалась лишь треть полка, и в случае ударов противника с востока он мог стать уязвимым звеном в боевом порядке дивизии.
— Почему вы не доложили о вашем решении? — строго спросил я.
Командир полка стал было оправдываться, но смутился и замолчал.
Выручил Лазарева командир 3-го гвардейского танкового корпуса генерал-лейтенант А. П. Панфилов, подъехавший к нам на машине. Генерал говорил об успешных совместных действиях 24-го полка с одной из бригад танкового корпуса и горячо поддержал просьбу комбрига о десантировании двух батальонов в район Бублица. Он сообщил, что правый фланг корпуса не имеет прикрытия, хотя у противника здесь сильная группировка подвижных войск. Слева положение не лучше. Вырвавшись вперед, танкисты могут подвергнуться фланговым ударам немцев с востока и запада. Вот почему, заключил Панфилов, 10-я гвардейская дивизия составила нужный танковому корпусу заслон с востока. Этот заслон необходим до подхода 313-й стрелковой дивизии, которая придана корпусу, но пока находится сзади.
Я ничего не мог возразить на довод командира корпуса. Положение было действительно сложным. И мы, конечно, танкистам пошли навстречу.
В Бальденберге я оказался свидетелем случая, очень насторожившего меня. Речь идет о благодушии, которое стали проявлять некоторые воины в связи с успешным наступлением наших войск. Так, прибыв в 24-й полк, я обнаружил, что на привале здесь не было охранения, хотя кругом бродили разбитые группы гитлеровцев.
Остановив машину у большого дома с обширным двором и помня, что нужно присмотреть место для штаба дивизии, я послал шофера Фролова осмотреть помещения. Сам остался в машине.
Вскоре вернулся Фролов и доложил, что дом вполне подходящий. Только в зале стоит гроб и в гробу — покойник, покрытый белым саваном.
— Плохой признак, товарищ генерал, — добавил он.
Я отмахнулся в ответ: мало ли покойников там, где [224] идет война. И распорядился, чтобы саперы осмотрели дом и двор.
Шофер сел в машину, мы отъехали с полкилометра, как вдруг с крыши облюбованного нами дома взлетела красная ракета. Тотчас же вокруг нас стали рваться мины и артиллерийские снаряды.
Саперы тем временем достигли дома, а мы, укрываясь от огня, свернули в узкий проезд. Там нас догнал посланный саперами боец и сказал, что покойника в гробу не оказалось. Так провел нас гитлеровец-ракетчик, притворившийся покойником.
Вслед за огневым налетом противник бросил на Бальденберг танковую роту. Танки, ведя огонь на ходу, стремительно приближались к нам.
Произошло некоторое замешательство. Никто не знал, откуда ведется огонь. Во дворах раздались выстрелы из стрелкового оружия, что внесло еще большую неразбериху. Нужно было принять срочные меры. Я наткнулся на командира артполка приданной нам артиллерии. Условились встретить танки противника огнем орудий, поставленных на прямую наводку. В результате умелых действий артиллеристов танки противника были отбиты, а вскоре и подавлены укрытые в лесу батареи вражеской артиллерии и минометов.
Урок из произошедшего случая извлекли все. Я был вынужден отдать на этот счет специальный приказ, обязывавший не допускать и тени благодушия, беспечности, ослабления бдительности.
На северо-западной окраине Бальденберга меня застал вызов по радио командира корпуса С. П. Микульского. Коротко сообщив об обстановке, он приказал отвести дивизию назад — немного немало километров на 20. И это без какого-либо воздействия со стороны противника. Командир корпуса предупредил, что направление наступления корпуса и нашей дивизии изменилось, о чем только что сообщено в штаб 10-й гвардейской.
Что же все-таки произошло? Тут же я вышел на связь по радио с начальником штаба Гудзенко. Он доложил, что поступило приказание — двигаться не на север, а на северо-восток, в сторону Руммельсбурга (Мястко).
— По данным штаба корпуса, — резюмировал свой доклад Гудзенко, — противник сосредоточил в районе Прехлау крупные силы пехоты и танков. В составе вражеской [225] группировки — две дивизии неустановленной нумерации, части 26-й пехотной дивизии, запасной полк «Курлянд» и некоторые другие части. Офицеры штаба корпуса предупреждают, что с рубежа Доммслав, Крумен-зее ожидается удар по правому флангу нашей дивизии.
Итак, обстановка резко изменилась. Теперь мы сами становились объектом активных действий противника. Командование фашистских войск пыталось перехватить инициативу и нанести нам удар во фланг — в самое уязвимое место, причем тогда, когда броневая сила — танкисты Панфилова находятся далеко впереди, а части дивизии растянуты.
В сложившейся обстановке требовалось принять срочные меры по разведке и охранению, перестройке боевого и материального обеспечения, по организации управления. И конечно, принять продуманное тактическое решение. Всем этим я и занялся, как только прибыл в Пенкуль на НП. Было досадно, что штаб дивизии оставался еще в Штегерсе. Со мной же находился один-единственный штабной офицер.
Как я понимал, надо было повернуть полки так, чтобы они встретили удар противника не флангами, а фронтально. В этом случае враг потеряет преимущества своего флангового положения.
Связавшись с командирами частей, я передал им на этот счет приказание. 24-й полк Лазарева теперь развертывался на восток — в сторону Факельхагена, при этом один из его батальонов выделялся для прикрытия северного фланга дивизии. 28-й полк Пасько должен был наступать правее 24-го, в направлении на Рейнфельд — Хамер.
Поворот на северо-восток совершала не только наша 10-я гвардейская, но и 101-я и 102-я гвардейские стрелковые дивизии, входившие в 40-й гвардейский стрелковый корпус. Наш путь лежал на Руммельсбург. Что касается 3-го гвардейского танкового корпуса, с которым мы все эти дни взаимодействовали, то он по-прежнему двигался на Кёзлин, расчленяя восточно-померанскую группировку противника.
С 35-м полком удалось связаться не сразу. К рации подошел не командир полка, а мой заместитель Носов, [226] находившийся там вместе с командующим артиллерией Седышевым. Носов доложил, что в полосе 35-го полка идет ожесточенный бой. В районе Айкфир полк был атакован противником, располагавшим большим количеством танков. Прибыв в полк, Носов и Седышев помогли командиру полка принять экстренные меры. На угрожаемый фланг был выброшен противотанковый дивизион и две батареи. Два головных батальона полка заняли выгодные позиции, приготовились отразить танки и пехоту с места. В результате противник попал под перекрестный огонь и был отбит с большими для него потерями.
В сражение с врагом была введена вся артиллерия полка, в том числе и поддерживающая. Бойцы и командиры проявили большое самообладание. Командир орудия гвардии сержант А. Заяц и наводчик гвардии младший сержант В. Кузьмин с дистанции 500 метров ударили по бронированным машинам врага. Две из них загорелись. Еще два танка уничтожило орудие, из которого стрелял гвардии старший лейтенант А. И. Ефремов.
Батарее 45-мм орудий под командованием гвардии старшего лейтенанта Г. А. Рындалова пришлось вступить в единоборство с несколькими танками. Расчеты несли потери. Машины с крестами на бортах, ведя огонь с ходу, все ближе подбирались к батарее. За орудие встал начальник артиллерии полка гвардии майор А. М. Крылов. Посланные им снаряды подбили два танка. Крылов был ранен, но продолжал управлять боем.
Противотанковый дивизион во главе с гвардии подполковником С. Ф. Алейниковым, человеком весьма спокойным, но в бою горячим, подпустил танки противника на предельно допустимое расстояние и только тогда открыл огонь. Бронебойщики и стрелки воспряли духом, когда увидели, как запылал первый, головной танк. Это была работа наводчика орудия гвардии рядового К. Мусоева, который тут же перенес огонь на вторую машину. От третьего снаряда и она застыла на месте. Четвертым снарядом воин поджег третий танк. В это время, однако, ожил второй: он дал задний ход, а потом устремился снова вперед. Мусоев тщательно прицелился и двумя снарядами окончательно укротил его. Экипаж машины разбежался, но через несколько минут гитлеровцы снова появились у танка, пытаясь занять свое место. Тогда Мусоев ударил по экипажу осколочным снарядом... [227]
Горячая схватка с врагом разыгралась и на другом фланге. Здесь огонь по танкам противника вело орудие гвардии старшины Семена Потапова. Старшина расчетливо подавал команды, а наводчик Леонид Поповский вел стрельбу. Первый снаряд орудия перелетел. Наводчик сделал поправку. Снова выстрел — недолет. Третий снаряд угодил в гусеницу танка. Тот вздрогнул и описал полукруг.
Но подбитая машина может вести огонь с места. Поповский послал в цель еще один снаряд. Танк запылал. Следовавшая за ним другая машина замедлила ход. Этим воспользовался наводчик и в упор расстрелял ее. Еще один танк подбил расчет гвардии старшины Марыничева.
Пока бронебойщики истребляли вражеские машины, минометчики и стрелки вели огонь по гитлеровской пехоте, идущей вслед за танками. Они отсекли ее, вынудили залечь и сами пошли в атаку. Местность сразу ожила. Отовсюду выскакивали бойцы и с криком «ура» бежали вперед.
Первым в цепи атакующих шел взвод гвардии сержанта Ивана Ильина.
— Гвардейцы, шире шаг! — командовал Ильин. — Огонь по фашистской сволочи!
Солдаты противника разбежались, не приняв боя.
Штаб дивизии наконец-то прибыл в Пенкуль на новый КП. Мне стало намного легче управлять боем.
Штаб есть штаб! Именно в напряженные минуты командир лишний раз может в полную меру оценить, как важен для него этот орган управления, как велика его роль в организации боевых действий. Я не мог удержаться от того, чтобы не поблагодарить штабных офицеров за расторопность и организованность, проявленные ими при перемещении штаба.
Как и прежде, наше внимание привлекал 35-й полк, где обстановка продолжала оставаться крайне напряженной. К радиостанции подходили остававшиеся в нем Носов и Седышев. Они советовались, прежде чем принять важное решение. Противник не раз пытался с помощью танков повлиять на исход боя, но так и не достиг цели. А объяснялось это тем, что танки он вводил в бой лишь небольшими группами и через определенные промежутки времени. Наши артиллеристы выводили машины из строя сосредоточенным огнем. [228]
Полковник Седышев доложил, что он лично осмотрел подбитые немецкие танки и установил: снаряды противотанкового дивизиона пробивают броню насквозь.
— Вот что значит вести стрельбу с коротких дистанций! — заключил он свой доклад. — Уразуметь бы это всем артиллеристам!
Ценный опыт, приобретенный в бою, должен тут же стать всеобщим достоянием. Об этом я условился с Гудзенко и Драгуновым. Вскоре офицеры штаба и политотдела, заместители командиров полков и батальонов по политчасти, парторги рассказали артиллеристам всех частей об опыте борьбы 35-го полка с танками. Единоборство с вражескими танками стало еще более эффективным.
Беспокоил нас и северный фланг дивизии. Его прикрывал всего лишь один батальон 24-го полка, возглавляемый гвардии капитаном Тарасовым. В течение ночи батальон шел на сближение с полком, все еще оставаясь на значительном удалении от его основных сил. В целях скрытности перехода была выключена радиосвязь. Населенные пункты батальон обходил стороной. С рассветом он втянулся в межозерное пространство, но, не располагая достаточной разведкой, оказался лицом к лицу с противником. Против батальона Тарасова в атаку перешли два батальона пехоты противника, поддержанные 15 танками и артиллерией.
Бой был ожесточенным. Уже в первые его минуты фашисты потеряли два танка. Наши бойцы с предельно близкого расстояния вели огонь из 45-мм орудий, противотанковых ружей и пулеметов. Атака врага захлебнулась. Его пехота отошла, понеся при этом значительные потери в живой силе и технике. Однако вскоре вражеские подразделения перестроились и вновь пошли в атаку.
Но и наш батальон успел улучшить свою позицию. Расчеты пулеметов и орудий, понесшие потери, пополнились свежими силами. Гвардейцы подпустили гитлеровцев на близкое расстояние и ударили по ним из всех видов оружия. Враг потерял еще два танка и снова отступил.
Личный состав батальона сражался с присущей нашей гвардии отвагой и мастерством. Командир расчета станкового пулемета гвардии сержант Л. Устюжанин потом мне рассказал: [229]
— Фашисты шли в атаку большой группой. Я очень волновался: слишком их было много. Надо, думаю, как можно ближе подпустить врага. И вдруг слышу, что на правом фланге наш пулемет уже открыл огонь. Не выдержал и я, тоже нажал на спуск. Немцы стали падать и, наверное решив, что им до нас не дойти, повернули назад. На поле боя осталось около семидесяти трупов немецких солдат.
В этом бою из строя выбыл один из наших орудийных расчетов, а орудие было повреждено. В живых остался подносчик снарядов гвардии сержант В. Ласточкин. Вскоре замолкло еще одно орудие. Враг продолжал наседать. Ласточкин видел, что положение стало очень тяжелым. Но как быть? Он подбежал ко второму орудию и заметил, что не повреждена как раз та часть, которая необходима для его пушки. Ласточкин снял нужную деталь и бегом возвратился на свою позицию. К ней уже подошла одна из групп противника и была готова торжествовать победу. Неожиданно грохнул выстрел вновь ожившего орудия. Враг обратился в бегство, 15 убитых немецких солдат остались лежать на месте.
Даже раненые не выпускали оружия из рук. Они дрались до последнего дыхания. Артиллерист гвардии рядовой И. Ильин в своем блокноте записал: «Нас, раненых, осталось немного: я, Никифоров, Вахрушев, Борисенко. Мы знали, что наше 45-мм орудие с дальнего расстояния танк не берет. Подпустили танки врага на 30–50 метров, а затем двумя снарядами в упор подбили две машины. При второй атаке гитлеровцев вывели из строя еще два танка».
Эта запись, сделанная в бою, характеризует стойкость и мужество воинов батальона, который в неравных условиях отразил ожесточенные атаки противника, нанес ему большой урон и затем присоединился к своему полку.
Надо сказать, что мужество, стойкость и бесстрашие гвардейцев, не дрогнувших и не растерявшихся перед лицом контратакующего неприятеля, помогли 10-й гвардейской организованно провести поворот на Руммельсбург, своевременно уклониться от сильного удара врага.
Вскоре наш гвардейский корпус, вновь собранный в кулак и отбивший контрудары противника, ускорил движение в общем направлении на Руммельсбург. [230]
Фронт торопит
К исходу 28 февраля наша дивизия, имея в первом эшелоне 24-й и 35-й гвардейские стрелковые полки, вышла к Руммельсбургу (Мястко) — одному из главных опорных пунктов в системе укреплений Померанского вала. На подступах к городу разведчики захватили нескольких солдат из 4-й моторизованной дивизии СС «Полицай». Присутствие эсэсовских частей было верным признаком того, что противник намерен упорно оборонять город. Лесные массивы и озера, развитая сеть дорог в районе Руммельсбурга способствовали обороне. Полевые укрепления были созданы здесь заранее.
Наша разведка установила, что к городу подтянуты также 203-я пехотная дивизия, 549-я дивизия фольксштурма и 4-я танковая группа СС. Было очевидно, что враг намерен не только обороняться, но и нанести контрудар.
После войны Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский в своих мемуарах «Солдатский долг» напишет по этому поводу так: «...Наши разведчики заметили подозрительную суету в районе Руммельсбурга. Оказывается, враг вновь собрал здесь большую группу своих войск. Несколько десятков танков, тысячи солдат под покровом темноты двинулись в путь. Цель их была ясна: ударить по открытому флангу нашей 19-й армии...»{16}
Намерение врага надо было упредить. Именно такое решение, судя по всему, приняло командование 2-го Белорусского фронта.
Теперь наш 40-й гвардейский стрелковый корпус по приказанию командарма генерал-лейтенанта В. З. Романовского, сменившего на этом посту Г. К. Козлова, наступал днем и ночью. 10-я гвардейская получила задачу штурмом овладеть Руммельсбургом. Я выехал в части, чтобы вместе с их командирами всесторонне продумать, как лучше ее выполнить.
Дивизия все эти дни наступала без передышки, но значительного успеха не достигла. Противник, используя опорные пункты и перекрыв все дороги, оказывал упорное сопротивление. Продвижению наших частей к городу [231] мешала и распутица — снегопад, дождь, туманы. Почва вне дорог раскисла и затрудняла переброску артиллерии, которая отстала от пехоты. Единственным средством борьбы с танками врага, по сути дела, оставались 45-мм пушки. Солдаты тянули их на руках.
В течение трех суток мы вели упорные бои на ближних подступах к городу. А на четвертые противник сам перешел в наступление. Особенно сильным был его натиск 2 марта. В тот день я только что вернулся из 35-го полка, как тут же получил от его командира гвардии майора Г. И. Толочко доклад: немецкие пехота и танки устремились к правому флангу полка. Вскоре в результате тяжелого боя один наш батальон был потеснен, а выдвинувшийся на помощь ему 14-й отдельный противотанковый дивизион и батарея 29-го артполка чуть не попали в окружение. Несколько позднее последовал еще один доклад: командир батареи И. П. Предельский со взводом управления и частью орудийных расчетов в рукопашной схватке отбил атаку гитлеровцев, но сам в бою погиб.
Связался по телефону с Толочко. Он заверил, что положение батальона вскоре будет восстановлено. На мой вопрос, откуда такая твердая уверенность, Гурий Иванович ответил, что верит в людей, дерутся они как львы. И тут же кратко рассказал о мужестве, смелости воинов. После боя мне удалось его рассказ пополнить, уточнить. Вот как выглядели подвиги гвардейцев.
На взвод стрелков, которым командовал гвардии старший сержант К. Герасимов, двинулась в атаку рота гитлеровцев, поддерживаемая танками. Противник, видимо, полагал, что успех ему обеспечен, так как взвод наш он застиг на марше.
— Залечь в кюветах дороги, изготовиться к бою, — скомандовал Герасимов.
Взвод в считанные секунды занял оборону, не потеряв ни одного человека. На фланги Герасимов выставил ручные пулеметы комсомольцев Жданова и Крашенникова.
Фашисты почти вплотную подошли к нашим бойцам. Только полотно шоссейной дороги отделяло их от советских стрелков.
— Огонь! — скомандовал гвардии старший сержант. [232]
Первые же очереди Крашенникова и Жданова, дружный огонь автоматов, точные выстрелы снайперов скосили не один десяток гитлеровцев. Цепи их заметно поредели. А тут подоспела еще батарея во главе с гвардии капитаном А. П. Скуловым. Артиллеристы быстро заняли позицию и взяли под прицел вражеские танки. Шесть из них подожгли. При виде факелов пехота противника дрогнула, остановилась.
Вечером, пользуясь темнотой, гитлеровцы один за другим стали ползти от дороги в тыл. Заметив это, Герасимов поднял взвод и с возгласом «Не дадим фрицам уползти в норы, добьем ползучих гадов!» повел воинов в бой. В короткой схватке гвардейцы истребили всех гитлеровцев.
Слово свое Толочко сдержал. Батальон, который после гибели командира возглавил его заместитель по политической части гвардии майор И. П. Быков, вернул утраченные позиции.
После разговора с Толочко позвонили из штаба армии. Меня предупредили: противник готовит новый контрудар, теперь уже из самого Руммельсбурга. Дали совет: повысить бдительность, быть готовыми к любым неожиданностям.
Вместе с заместителями и начальником штаба стали думать, какие принять меры, чтобы если не сорвать замысел врага, то хотя бы ослабить силу его удара. Рассуждали так. Контрудар — дело сложное, требующее немалой подготовки. Противник едва ли решится провести его ночью, когда почти невозможны ни артиллерийская, ни авиационная поддержка. Следовательно, у нас есть время до утра. За ночь хорошо бы овладеть выдвинутым в нашу сторону опорным пунктом Клайн-Фольц. В этом случае мы лишим врага удобного рубежа для наступления и вместе с тем создадим себе выгодные условия для перехода к штурму Руммельсбурга с двух сторон.
С замыслом ознакомили штабных работников. Все они отозвались о нем одобрительно. Кстати оказался и телефонный звонок заместителя командующего фронтом генерал-полковника К. П. Трубникова, потребовавшего сообщить о положении дел в полосе дивизии. Я доложил, что полки хотя и медленно, но методически продвигаются вперед. Подтягиваем отставшие тылы, артиллерию, чтобы повысить темп наступления. [233]
К. П. Трубников напомнил важное значение Руммельсбурга, подходивших к нему со всех сторон магистральных автострад. Этот город представлял собой крупный узел сосредоточения и развертывания сил противника.
— Имейте в виду, — еще раз подчеркнул генерал-полковник, — что овладение Руммельсбургом — это нечто большее, чем тактический успех. Враг угрожает всем нашим войскам на левом крыле фронта. У нас есть данные, что он готовится нанести контрудар в полосе вашей дивизии. Надо помешать немецкому командованию собрать ударный кулак, упредить подход его сил и овладеть городом. Со своей стороны и мы примем надлежащие меры.
Забегая вперед, скажу: чуть позже мне стали известны и эти меры. Учитывая угрозу контрудара гитлеровцев, командование фронта приостановило продвижение 3-го гвардейского танкового корпуса, взявшего Поллнов (Полянув), и поставило ему задачу: быть готовым к наступлению на Руммельсбург.
В завершение разговора Трубников спросил:
— Что вы думаете предпринять немедленно?
— Частям дивизии, — ответил я, — ставлю задачи на ночные действия с тем, чтобы уже завтра город взять... Положение с боеприпасами выправилось — прибыла колонна студебеккеров с фронта.
— Уверены в успехе?
— Уверен.
Офицеры штаба поддакивают: возьмем!
— Будем ждать результата к 12 часам дня, — голос в трубке зазвучал мягче. — Желаю успеха!
Мнение у всех было одно: если командование фронта торопит, значит, есть к тому серьезные основания. Надо действовать!
Вместе с начальником тыла дивизии на КП появился начальник фронтовой автоколонны, той, что доставила боеприпасы для дивизии. Это был мой бывший сослуживец по 66-му кавалерийскому полку, сын известного командарма гражданской войны Н. Л. Клюев. Он, оказывается, узнал от начальника тыла обо мне и решил хоть накоротке повидаться.
В более благоприятной обстановке, наверное, мы отдались бы воспоминаниям о совместной службе: «А помнишь ли?..» Но тут было не до разговоров. Потискали [234] друг друга в объятиях, справились о том, как живется, воюется. На том, довольные встречей, и распрощались.
Для атаки Клайн-Фольца мы имели все необходимые данные. Но вот Руммельсбург...
Впрочем, штабные офицеры не сидели без дела. Гвардии капитан А. П. Малюков доложил, что оборона Руммельсбурга, подступы к нему уже разведаны. При этом он обратил внимание на такую деталь: от завода, расположенного на юго-восточной окраине города, проложен в поле глубокий водосточный канал, который затем превращается в овраг. По оврагу и каналу можно незаметно подобраться к городу.
Идею Малюкова решили положить в основу плана боевых действий в ночь на 3 марта.
Предусматривалось два этапа боя. На первом этапе отдельная разведывательная рота должна была пробраться в тыл опорного пункта в Клайн-Фольце. В то же время к атаке предстояло подготовиться и 35-му полку. По общему сигналу разведрота с тыла и подразделения полка с фронта и фланга атакуют Клайн-Фольц и уничтожают гарнизон противника. Тем самым обеспечивают благоприятные условия для удара по Руммельсбургу.
Второй этап боя состоял в разгроме фашистского гарнизона в самом городе. Не ожидая, когда штаб подготовит на этот счет соответствующие документы, я решил связаться по телефону с командирами полков и поставить им боевые задачи.
Наши средства связи, возглавляемые гвардии подполковником А. Е. Клейносовым, его офицерами И. Г. Барсуком и А. М. Радневским, как правило, действовали безотказно. Не помню случая, чтобы связисты когда-нибудь нас подвели. Где бы мы ни находились, связисты всегда обеспечивали возможность переговорить с командирами частей и подразделений. Вот и сейчас прошло совсем немного времени, а Клейносов уже доложил, что связь с командирами полков налажена.
Переговорил с командиром 28-го Пасько. Анатолий Романович и раньше отличался находчивостью, умением неожиданно, как снег на голову, обрушиться на врага. И на этот раз ему поручена сложная задача: до рассвета скрытно сосредоточить полк у юго-восточной окраины Руммельсбурга, перед оврагом. В период артподготовки батальону гвардии майора Анфиногенова предстояло выйти [235] по водосточному каналу к заводу, а затем внезапным броском ворваться в город.
24-му полку Лазарева, находившемуся во втором эшелоне, приказал обойти город ночью справа, создать угрозу его окружения. Командиру 35-го полка Толочко, как уже сказано, предстояло атаковать пригород и опорный пункт Руммельсбурга — Клайн-Фольц. С рассветом его полк должен быть готовым к атаке города во взаимодействии с 28-м полком.
В течение ночи, несмотря на ненастную погоду, в частях шла активная подготовка к штурму города. Подтягивались артиллерия, гвардейские минометы, орудия прямой наводки. Офицеры штаба и политотдела выехали в части, помогли командирам и политработникам предусмотреть к наступлению все до мелочей.
Успех штурма города во многом зависел от смелых, решительных действий бойцов разведывательной роты. Ее командира я пригласил на КП. Свою задачу гвардии старший лейтенант П. А. Дмитриев уяснил хорошо. Мы уточнили по карте маршрут движения роты, возможные детали боя в той или иной ситуации. Рассчитали, что разведчики будут готовы к атаке в полночь. Сигнал готовности — красные ракеты в сторону противника. Роте выделялась дополнительная радиостанция с радистами из батальона связи. Если не удастся выйти в тыл, то разведчики должны были завязать бой на фланге и отвлечь на себя часть вражеских сил.
В 20 часов 2 марта рота в полном составе начала выдвижение. Я стоял на дороге и наблюдал. Разведчики шагали бодро, были хорошо экипированы. Как тени, они исчезли в темноте ночи.
Двигалась рота взводными колоннами, организовав разведку и охранение. Этот несколько необычный походный порядок основывался на определенном замысле — опытные разведчики учитывали разные ситуации, в которых могли бы оказаться. И, сообразуясь с конкретными условиями, они готовы были на совместный бросок или, напротив, быстро развернуться в цепь.
Впереди головного взвода находилось отделение коммуниста гвардии сержанта М. Кулакова. В середине, с ядром подразделения, шел помкомвзвода гвардии старший [236] сержант П. В. Гребнев, человек исключительного самообладания и мужества, награжденный двумя орденами Славы. Замыкало взвод отделение смелого, находчивого гвардии сержанта К. Пурхина. Здесь же не случайно находился и командир взвода гвардии лейтенант И. Бондаренко: если придется вести бой с тыла — он уже на месте. Не надо будет перестраиваться.
Компактно шел в ротной колонне 2-й взвод гвардии лейтенанта Гусева, а 3-й взвод гвардии сержанта Г. А. Борового, не раз отличавшегося в боях, был замыкающим. На нем лежала охрана роты с тыла.
Перед Клайн-Фольцем путь колонне преградило озеро. Обход его затянулся. Весенние воды залили отлогий берег. Место оказалось топким, и бойцы проваливались в трясину по колено. Осторожно, без шума миновали они и этот трудный участок пути. До цели оставалось 1–2 километра. Противник изредка открывал огонь, освещал местность ракетами.
Требовалась большая осторожность. Разведчики делали остановки, то и дело проверяли правильность маршрута. Дозорные осматривали местность. Ночь была темная, ориентиров никаких. Наконец наткнулись на дорогу, но возникло сомнение: та ли это, что ведет к Руммельсбургу? Прощупали в темноте дорожное покрытие, осмотрели посадки на обочинах и кюветы, сверили по компасу направление. Нет, не та дорога. Та должна быть шире, до нее еще час пути. Пошли дальше. Вот и широкое полотно асфальтированной дороги, — несомненно, к Руммельсбургу. Впереди, на фоне ночного неба, вырисовывались очертания строений — это Клайн-Фольц. Бойцы привели себя в порядок, проверили, не отстал ли кто. Развернули радиостанцию...
На НП дивизии мы пока ничего об этом не знали и терялись в тревожных догадках. Я смотрел в угол траншеи, где, накрывшись плащ-накидкой, устроился радист, — нет ли донесения? Вглядывался в сторону Клайн-Фольца — не вспыхнут ли красные ракеты, не донесутся ли звуки наших автоматов?
И вот наконец принято донесение Дмитриева: «Вышел в указанное место, все в порядке, начинаю движение». Даю команду, и операторы, находящиеся рядом, сообщают 35-му полку и артиллерии: «Приготовиться!»
Яркая трасса ракеты прорезала темень. Это дали о [237] себе знать разведчики Дмитриева. Послышался треск автоматов, взрывы гранат. Заговорили орудия и «катюши». Вслед за огневым налетом в атаку перешел 35-й полк.
Противник не ожидал ночного нападения, тем более с тыла. На какой-то миг его огневые точки ожили, но тут же одна за другой замолкли. Гитлеровцы явно растерялись, как потом оказалось, они в панике оставили позиции. Опорный пункт врага сопротивлялся недолго. С падением Клайн-Фольца гитлеровцы потеряли около 200 солдат, захваченных в плен, 10 пушек, 7 танков и штурмовых орудий, много различного военного имущества.
Действия роты в тылу противника сыграли, несомненно, решающую роль в овладении Клайн-Фольцем. Это лишний раз, пусть в маленьком масштабе, подтвердило известную истину, что воюют не числом, а умением. Разведчики не потеряли ни одного человека. Успех решили смелость и опыт, умение командира управлять ночным боем, энергичные действия всего подразделения. Особенно мужественно дрались с врагом комсомольцы — младшие командиры Гребнев и Боровой. Своей дерзостью и бесстрашием они воодушевляли молодых воинов, показывали им пример мастерского владения автоматом и гранатой.
Утром гвардии майор Анфиногенов доложил: его батальон, пробравшись по извилистому оврагу и водосточному каналу, сосредоточился у самого завода и готов к атаке.
— Штурм Руммельсбурга начинаем! — вырвалось у меня.
Седышев перенес артиллерийский огонь в глубь городских кварталов, а бойцы Анфиногенова устремились вперед. А через полчаса от него поступил доклад: заводской двор занят.
Одновременно с батальоном Анфиногенова в атаку перешел и другой батальон 28-го полка, возглавляемый гвардии майором В. Ф. Ципурко. С НП было хорошо видно, как оба эти подразделения начали растекаться по улицам города, сея переполох в стане врага.
С юга в Руммельсбург ворвались батальоны 35-го полка. Они также завязали уличные бои. Увлекаемые опытными офицерами, коммунистами гвардии майорами И. П. Быковым, И. М. Коношенко, А. М. Крыловым, гвардейцы [238] огнем и штыком вышибали гитлеровцев из домов, построек, переулков и тупиков.
Я вместе с группой штабных офицеров направился в Руммельсбург. По шуму и грохоту боя можно было понять, что в северной и северо-восточной части города враг еще не сломлен и продолжает сопротивляться.
Подъехали к старинной высокой кирхе. Забрались под самый купол — теперь город был как на ладони. С его северной окраины противник вел интенсивный огонь. Внизу, подле кирхи, весьма кстати оказалась батарея 120-мм минометов 35-го полка. И я тут же приказал ее командиру гвардии капитану П. П. Никитенко дать налет по огневым точкам противника. Интенсивность стрельбы врага резко уменьшилась.
Тем временем на восточной окраине города гитлеровцы силою до батальона при поддержке штурмовых орудий контратаковали правый фланг 24-го полка. Связался с Седышевым.
— Нанести удар всей артиллерией дивизионной группы...
Мощный огонь артиллеристов отрезвил врага. Его контратака захлебнулась.
К исходу 3 марта 1945 года город Руммельсбург был полностью очищен от немецко-фашистских войск. Части дивизии в 3–4 километрах к северу от него заняли господствующие высоты. Остатки разбитых сборных боевых групп противника с боем отходили на север. В этот день вместе с нашей дивизией далеко вперед продвинулись и другие соединения 40-го гвардейского стрелкового корпуса.
Таким образом, попытка фашистского командования создать прочный заслон на правом фланге полосы наступления 19-й армии потерпела крах. Разгром группировки врага в районе Руммельсбурга намного улучшил положение наших войск. Он снял, как нам потом стало известно, угрозу удара со стороны противника в тыл 3-го гвардейского танкового корпуса. Теперь танкисты могли возобновить наступление в северном направлении на Кёзлин, чтобы рассечь группировку немецко-фашистских войск в Померании. Нужно сказать, что к этому времени развернули широкие наступательные действия и войска соседнего нам 1-го Белорусского фронта. Армии его правого крыла повернули на север и устремились вперед. [239]
3 марта танкисты 3-го гвардейского танкового корпуса вырвались на берег Балтийского моря и на следующий день овладели Кёзлином.
Воинам, участвовавшим в освобождении Руммельсбурга и других населенных пунктов, приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность. Москва в их честь салютовала 12 артиллерийскими залпами из 124 орудий.
Мы говорили себе, что это и в честь 10-й гвардейской салютует столица. Когда-то наша дивизия была у арктической кромки континента. Теперь она находится, выражаясь фигурально, у балтийской кромки Центральной Европы и вместе с другими соединениями Красной Армии, с 1-й армией Войска Польского освобождает польское Поморье.
Офицеры штаба все эти дни порядком измотались. В Руммельсбурге решено было заночевать. Разместились в комфортабельном отеле в центре города. Увы, отдыхать не пришлось. Поступил приказ: незамедлительно, в течение ночи, сдать полосу наступления частям 101-й гвардейской дивизии, войти в новую полосу, что северо-западнее Руммельсбурга, сосредоточиться в районах Клайн-Фольц и Гросс-Фольц в готовности наступать в направлении города Штольп (Слупск).
Знакомясь с обстановкой по карте, можно было без труда понять всю сложность положения противника, в котором он оказался в эти дни. Рассеченной померанской группировке угрожало быть разбитой по частям. Немецко-фашистское командование стремилось во что бы то ни стало избежать изоляции 2-й армии от основных своих сил, расположенных в Восточной Померании. Не добившись успеха на рубеже Руммельсбурга, враг собирал силы для нанесения удара по тылам 3-го гвардейского танкового корпуса, находившегося в районе Кёзлина. Вот почему нас торопили, не давали передышки.
Штаб дивизии во главе с Гудзенко быстро подготовил карту — решение на марш. Предусматривалось два маршрута: по одному выдвигались 24-й и 28-й стрелковые полки с приданными им 14-м противотанковым дивизионом и дивизионом 29-го артполка, по другому — 35-й стрелковый полк и 29-й артиллерийский. Группировка сил на марше [240] предопределяла и боевой порядок дивизии с началом наступления.
Мы уже собрались в путь, как вдруг на КП прибыл офицер, предъявивший предписание Военного совета 19-й армии. Он потребовал сдать город ему, как вновь назначенному коменданту. Настроение перед трудным маршем у меня было не очень приподнятое, а тут еще этот новоявленный «хозяин» пристал как банный лист. Я ответил ему не особенно деликатно:
— Руммельсбург мы ни от кого не принимали и сдавать его по акту не собираемся. Садитесь и работайте, а нас ждут новые бои.
На том и распрощались.
Война научила офицеров штаба хорошо считать километры и часы, организовывать работу в частях, с полуслова понимать замыслы командира, помогать ему в управлении войсками. Вот и на этот раз офицеры вовремя справились с поставленной задачей. Рано утром 5 марта наши полки организованно начали движение.
На какое-то время напряжение спало. Следуя в машине в голове колонны штаба, я не выдержал и задремал. Вслед за мной, видимо, стал клевать носом и водитель машины. На одном из поворотов она угодила в кювет. Благо, что отделались легким испугом.
Сделали привал. Начальник штаба запросил по рации полки о прохождении контрольных рубежей. Получили подтверждение: все идет по плану.
Марш подходил к концу. Я решил ничего не менять в боевом порядке дивизии: 35-й полк занимает место слева, 24-й — справа, а 28-й будет двигаться вторым эшелоном. С командующим артиллерией и с группой офицеров штаба мы поспешили к рубежу развертывания.
К 10 часам полки уже перешли в наступление. Им встретились заградительные части «Самсон», «Фибрандт» и «Яцынган». Не ввязываясь в затяжные бои, эти части старались отойти на север. Наши подразделения захватили около двадцати населенных пунктов, вышли к реке Виппер (Вепш) на рубеже Пустово, Биствиц, Жуково.
Запросили полки об обстановке. Из докладов Лазарева и Толочко стало ясно: с ходу форсировать реку не удалось. Мосты были взорваны, траншеи вдоль реки на ее противоположном берегу заняты противником, а подступы [241] к ней находятся под непрерывным обстрелом артиллерии и минометов.
Командиры полков, однако, не сидели сложа руки. Первым делом они обследовали реку. Ширина ее составляла 80–90, глубина — около 3 метров, склоны с нашей стороны пологие, русло извилистое. Был и лесок неподалеку, а следовательно, и подручные средства. Люди приступили к изготовлению плотов на каждое отделение и 45-мм орудие.
Посоветовавшись с офицерами, я принял решение форсировать рубеж на широком фронте, о чем известил командиров полков по радио. Спуск плавсредств к воде было решено начать в 15 часов.
В помощь обоим полкам выделялось по саперной роте, а инженерное подразделение приступило к восстановлению двух мостов, которые потребовались бы для переправы техники.
— Чтобы к двадцати ноль-ноль мосты были готовы, — предупредил я дивизионного инженера Новикова.
Были поставлены задачи и перед артиллеристами. Седышев, не теряя времени, выдвинул всю полковую и частично дивизионную артиллерию к реке на прямую наводку, чтобы более надежно подавить огневые средства врага на противоположном берегу.
Меня позвали к радиостанции.
— С вами будет говорить 05, — сказал радист из штаба корпуса.
«05» — это позывные начальника штаба 40-го корпуса гвардии полковника А. Т. Летягина.
— Третий гвардейский танковый корпус, — сказал Афанасий Трофимович, — задерживается в районе Кёзлина. Между танковым корпусом и вашей дивизией сохраняется большой разрыв. На случай резкого изменения обстановки в полосе разрыва командир корпуса приказал вывести в его резерв два батальона 35-го гвардейского полка.
Понимаю: это на случай контратак противника с северо-запада. Забота о создании заслона обоснованна. Конечно, 35-й полк находится на левом фланге дивизии, и ему, на первый взгляд, сподручнее всего выйти в резерв. Но ведь батальоны 35-го уже нацелены на форсирование реки Виппер. Их теперь никак нельзя останавливать. Однако и приказ надо выполнять без промедления. А не [242] лучше ли 28-й полк, находящийся во втором эшелоне, вывести на рубеж Полянув, Нове Жуково? Ведь тем самым он прикроет все дороги, ведущие из Кёзлина на восток.
Кроме того, на угрожаемом направлении можно организовать усиленную разведку. Эти меры вполне обеспечат решение задачи.
Я вызвал по радио командира полка Пасько, объяснил ему обстановку, отдал приказание. А пока я разговаривал, Гудзенко связался со штабом корпуса. Вскоре командир корпуса согласился: батальоны 35-го полка оставались в строю наступающих войск.
От души отлегло.
Теперь важно ускорить форсирование реки. Посоветовавшись, мы пришли к выводу, что в 35-й полк надо послать опытного штабного работника, способного помочь командиру выполнить поставленную перед ним задачу. Выбор пал на начальника оперативного отделения гвардии подполковника А. Н. Каширского.
А я направился в 24-й полк. Здесь стрелки, автоматчики, артиллеристы старательно готовили переправу, подтаскивали бревна, а саперы помогали пехоте — обезвреживали минные поля, оставленные врагом, очищали подъездные пути, связывали плоты.
Бойцы трудились с большим подъемом. Среди них находился заместитель командира полка по политчасти Н. А. Ширяев. Никанор Андрианович накоротке беседовал с людьми, завязывал разговор с теми, кому не раз приходилось форсировать водные рубежи, организовывал в перерывах обмен опытом, следил за тем, чтобы коммунисты и комсомольцы показывали всем достойный пример.
Начальник штаба полка гвардии майор Ненахов доложил о готовности части к форсированию, а за пять минут до спуска плотов артиллерия стала обрабатывать траншеи противника на той стороне реки.
В 15 часов первые эшелоны, возглавляемые комбатами, отчалили от берега и, ведя огонь на плаву, подошли к позициям врага. Под прикрытием артиллерии они высадились и атаковали первую траншею немцев. Наступающих поддержали вторые и третьи эшелоны.
Противник был отброшен, но один из его батальонов с пятью штурмовыми орудиями, выкатившимися из-за рощи, пошел в контратаку на стыке наших подразделений. [243]
Командир полка Лазарев направил в обход контратакующей пехоте врага две роты во главе с комбатом гвардии майором Ж. X. Карачаевым. Заметив этот маневр, противник несколько замедлил движение, чем и воспользовалась наша артиллерия: 29-й артполк беглым огнем рассеял вражеские цепи.
Бойцы Карачаева дружно атаковали позиции врага. Тот стал поспешно отходить. В этом бою гвардии старший сержант Баранов — комсорг роты и гвардии сержант Бедягин подбили из 45-мм орудия три немецких штурмовых орудия. Наступление развивалось...
7 и 8 марта наши полки продолжали вести боевые действия в полосе, расположенной между реками Виппер и Штольпе, ломая сопротивление противника. Враг понимал, что река Штольпе является одной из последних серьезных водных преград на пути нашего продвижения к Гдыне.
Разведчики левофлангового 35-го полка обнаружили, что мост на реке у станции Дольны-Скаршув охраняется взводом вражеских солдат и, видимо, подготовлен к взрыву.
Решили захватить мост целым и невредимым. Эта задача была возложена на группу, состоящую из отделения саперов и взвода стрелков. Как только стемнело, саперы под командой гвардии старшины К. Финогенова вышли на выполнение задания. В ста метрах от моста их обстрелял немецкий часовой.
Это не остановило советских воинов. Финогенов и гвардии рядовые Рудницких и Гребенков, маскируясь, продвинулись ближе к мосту. Взвод стрелков тем временем развернулся и занял оборону. Гвардии старшина одиночным выстрелом снял часового. Саперы рывком бросились к мосту, за ними — и весь взвод. Охрана тотчас была уничтожена, а мост разминирован.
Разведчикам удалось проникнуть на станцию Дольны-Скаршув. Они донесли, что на путях стоят два эшелона, готовые к отправке на северо-запад. Когда я прибыл в 35-й, командир полка Толочко, научившийся упреждать действия противника, уже выбросил к станции роту автоматчиков с задачей захватить эшелоны.
Под покровом ночи автоматчики подошли к станции с южной стороны. На перроне стояла суета: гитлеровские офицеры торопили эшелоны к отправке. Командир роты [244] быстро оценил обстановку. Одному взводу он приказал выйти к головной части эшелонов и в 500 метрах от них разрушить железнодорожное полотно. Бойцы действовали быстро, изобретательно и в считанные минуты связкой противотанковых гранат взорвали рельсы.
В момент взрыва один из эшелонов уже подходил к месту разрушенного пути и был вынужден остановиться. Сюда же прибыл взвод фашистских солдат. Гвардейцы, открыв автоматный огонь, рассеяли их. После короткого боя два состава с ценными военными грузами перешли в наши руки. Были захвачены 22 грузовые и легковые автомашины, 15 вагонов с лошадьми, 15 вагонов с продовольствием, 2 паровоза, истреблено до 100 и более 100 солдат взяты в плен.
Мы уже знали, что 3-й гвардейский танковый корпус еще 6 марта, очистив от противника Кёзлин, повернул на восток. Его передовые части 8 марта завязали бои на западных подступах к городу Штольп. Немецко-фашистское командование стало перед совершившимся фактом: группа армий «Висла» была рассечена на две части.
2-я немецкая армия, прикрывавшая дальние подступы к Данцигу и Гдыне, лишенная пространства для маневра на суше, оказалась прижатой к морю. Отходя к побережью, фашистские войска разрушали дороги, взрывали мосты на многочисленных реках, создавали завалы в узких местах, как могли, препятствовали нашему продвижению.
С рассветом 9 марта части дивизии продолжали наступление, двигаясь в направлении Варблево, Нова и далее на северо-восток. Я решил окольным путем подъехать к городу Штольп в то время, когда к нему подойдут наши части. О поездке, в которой участвовали также начальник штаба и начальник политотдела дивизии, были предупреждены командиры полков. Поехали на трех машинах. Миновав половину пути, повернули на запад. На дороге — ни души. Дали водителю отдых, остановились, покурили. А дальше пришлось двигаться, соблюдая на всякий случай изрядные интервалы между машинами.
Минут через двадцать в 2,5–3 километрах впереди нас показались три танка. Они шли на полной скорости, но из-за большого расстояния мы не могли определить их [245] принадлежность: наши или немецкие? Не успели опомниться, как головной танк открыл огонь. Дело принимало серьезный оборот. Свернуть нам было некуда — мешали кюветы и лес. Шофер включил задний ход. Но тут поблизости разорвался еще один снаряд. Ударной волной резко тряхнуло машину.
Отъехав метров 200, наш виллис сполз в кювет. Все трое — я, адъютант и шофер — схватили автоматы (карту с обстановкой я сунул под рубашку), залегли за бугор, приготовились к стрельбе.
Танки подошли к нашей машине, и мы отчетливо рассмотрели на бортах красные звезды. Наши, 3-го танкового корпуса, ведь он идет на соединение с нами!
Встреча с танкистами в конечном счете обернулась радостью. Правда, за меткость стрельбы я не мог их похвалить. На это командир танка, того самого, который стрелял, сказал: «Скажите спасибо шоферу, что не стал разворачиваться, а то бы второй снаряд наверняка угодил в машину». Мы тут же обменялись данными об обстановке. Оказалось, что танкисты стремительной атакой овладели Штольпом и развивали широкое наступление на восток. Наученные горьким опытом, мы теперь уже установили сигналы взаимодействия, сообщили, что 10-я гвардейская пойдет слева от них.
Так в итоге благополучно завершился этот нелепый случай.
В полосе наступления нам предстояло преодолеть реки Лувоплис (Лупова) и Леба с обширной торфяной поймой и каналом Брекенхоф. Этим же маршрутом проходили части танкового корпуса.
Мы с начальником штаба задумались над тем, как лучше преодолеть канал. Выручил предусмотрительный топограф гвардии майор Ерофеев. Немногословный, но деловой, практичный, он умел смотреть вперед. Вот и сейчас Ерофеев подготовил карту с обозначенными на ней маршрутами частей. Все было рассчитано, размечено. Мы обрадовались, и вскоре офицеры штаба выехали в полки, имея полную ясность о путях движения и характере маршрутов.
Наша дивизия уже в течение месяца находилась в постоянном движении, вела ожесточенные бои, совершала обходные маневры, форсировала реки... Ее батальоны, возглавляемые опытными, закаленными командирами Анфиногеновым, [246] Алексеенко, Карачаевым, Горобцом, Ципурко, Гулей, Протасовым, отбрасывали разрозненные фашистские группы все дальше и дальше к северу. Атаки частей и подразделений подчас не лишены были определенного риска. Но риск этот оправдывался тем, что противник был уже не в состоянии в короткий срок создать позиционную оборону и не выдерживал наших стремительных ударов.
Чем неожиданнее осуществлялся наш натиск, тем менее враг был готов к организованному отпору. Порой нам удавалось ломать сопротивление противника на большую глубину и преследовать его, не развертываясь в боевые порядки. Иначе говоря, двигаться в походных колоннах. Конечно, само построение этих колонн соответствовало выработанному нами методу преследования. Когда разведка доносила о противнике, мы предпринимали атаку на врага с нескольких направлений, почти всегда с обходом его фланга и выходом в тыл.
Такая форма наступления обычно приводила к тому, что гитлеровские войска либо с ходу нами отбрасывались, либо сами оставляли позиции и рубежи. Нам активно помогали летчики и танкисты, не говоря уже об артиллеристах, саперах и других специалистах, которые всегда были в одних боевых порядках с пехотой.
Случались и казусы. На войне без них не бывает. Как-то один из батальонов 35-го полка поздно ночью занял населенный пункт. Занял без боя. Люди легли отдохнуть. И только во время утреннего сбора обнаружилось: во многих домах спали и наши бойцы и фашистские солдаты. Разыгрался бой во дворах. Правда, превосходство в силах было на нашей стороне. Не многим гитлеровцам удалось тогда скрыться в подворотнях и уйти в лес. Но и нам пришлось намотать на ус: впредь быть осмотрительнее.
На войне командиры любых рангов испытывали острую необходимость знать обстановку на более широком фронте, чем действовали их части, подразделения. И, конечно, стремились быть в курсе важнейших событий, а также замыслов как противника, так и нашего командования. Достоверным источником такого рода информации является, как известно, вышестоящий штаб. Штабные офицеры поддерживали с нами, командирами соединений, [247] регулярную деловую связь. Обычно они требовали доклада обстановки в полосе соединения или уточняли ее детали, а затем в части, разумеется, нас касающейся, сообщали то, что нужно было знать командиру дивизии, давали общее представление об операции. Замыслы командования, однако, они, по понятным причинам, держали в секрете.
Но чего уж ни от кого не скроешь, так это продвижение наших войск вперед. И мы, разумеется, всегда были в курсе наступления армий фронта. Теперь на правом фланге 2-го Белорусского фронта действовала 2-я ударная армия генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского и 65-я армия генерал-полковника П. И. Батова. Обе армии рвались к Данцигу с юга. Враг оказывал отчаянное сопротивление, и все же за день боевых действий армии продвинулись вперед на 25–30 километров. Немецко-фашистское командование надеялось задержать советские войска и выиграть время для организованного отхода на новые позиции — позиции мощных укрепленных районов на подступах к Данцигу и Гдыне.
В центре фронта на Данциг и Гдыню наступали с таким же успехом 49-я армия генерал-полковника И. Т. Гришина и 70-я — генерал-полковника В. С. Попова. Они грозили расколоть надвое группировку 2-й армии противника.
На самом левом фланге фронта продвигалась наша 19-я армия. В. З. Романовский быстро ориентировался в обстановке, и мы стали значительно полнее ощущать целеустремленную волю командарма. В полосе действий армии к тому времени произошли серьезные изменения. Как уже говорилось, 3-й гвардейский танковый корпус генерала А. П. Панфилова овладел важным опорным пунктом противника и вторым по величине городом в Восточной Померании — Штольпом. Это обстоятельство существенно ослабило угрозу контрдействий противника по северному флангу нашей дивизии.
Я связался по радио с А. П. Панфиловым. Поскольку враг бежал, то разговор велся почти в открытую. На мой вопрос, куда будут направлены «утюги» (так мы условно называли танки), он ответил: «Лауенбург, Гдыня». Это было как раз наше направление. А. П. Панфилов добавил: «Ждите «утюги» крупнее». Мы терялись в догадках относительно крупных «утюгов», пока С. П. Микульский не сообщил, что в полосе дивизии будут действовать части [248] 1-й гвардейской танковой армии генерала М. Е. Катукова. Как оказалось, эта армия 8 марта временно вошла в состав нашего фронта. Она наносила удар в полосе 19-й армии на Данциг.
А 10 марта ко мне в домик на окраине небольшого населенного пункта, где расположился КП дивизии, вбежал начальник штаба Гудзенко и с порога рявкнул:
— Катуковцы идут!
Я бросился к окну. По улице, лязгая гусеницами, шли танки гвардейской армии. Вскоре командир подразделения танкистов прибыл ко мне.
Ввод в дело большого количества танков резко повысил темпы наступления. Танки шли впереди, отсекая противника своим мощным клином от путей отхода на восток, сбивая его к Данцигскому заливу. Наша пехота едва успевала за ними. Мы собирали весь наличный транспорт, в том числе и гужевой, сажали на него стрелков и двигались вперед. Пестрым и непривычным было это зрелище, когда наряду с автомашинами по дорогам важно шагали тяжеловесы — трофейные битюги. Как-то наша машина чуть не столкнулась с повозкой, в которую была запряжена пара лошадей. Кони притомились, не слушались повозочного, а тот бегал вокруг них, бранился и в сердцах хлестал вожжами.
— Не понимают они по-русски, товарищ генерал, — чуть не плача, пояснил боец. — Всю душу из меня вымотали. Не идут, проклятые, хоть бы какого переводчика дали.
Пришлось объяснить, как следует обращаться с лошадьми. Повозочный оказался смекалистым, нашел местного жителя, на пальцах объяснил что к чему. Немец произнес слова для понукания, и кони послушно зашагали.
Отступая, немецко-фашистские войска предпочитали действовать скрытно, замаскированно: вели огонь из рощ и строений, минировали дороги, устраивали завалы, разбрасывали всякого рода взрывные «сюрпризы», отрывали волчьи ямы.
Вспоминается такой случай. На опушке леса я догнал санитарные машины и невольно оказался очевидцем одной трагедии. Дело было так. Шофер А. Сизов посадил в кабину машины родную сестру, лаборантку, с которой вместе служил в медсанбате. При съезде с дороги машина [249] подорвалась на фашистской мине. Получив тяжелые раны, сестра водителя вскоре скончалась. Страшно было смотреть на Сизова. Он побледнел и дрожал как в лихорадке, не мог оторвать глаз от потухшего взора сестры. Руки его сжимались в кулаки, ненависть к фашистам подступала к сердцу.
В ходе наступления 35-й полк освободил военнопленных, находившихся в лагере Штутхоф. Среди узников были русские, белорусы, латыши, чехи, венгры, поляки. По официальным данным, лагерь был построен еще в 1939 году и предназначался для немецких уголовников и политически неблагонадежных лиц. В 1945 году в нем содержалось около 75 000 военнопленных, которые использовались на каторжных работах. Многие погибли голодной смертью.
Мы вошли в один из бараков. Здесь находилось десятка два теперь уже бывших военнопленных. Непомерно истощенные, с деформированными суставами, в одежде из грязной мешковины, они лежали на нарах и не могли встать. Это была трагическая картина страдания людей. Мы оказали посильную помощь освобожденным узникам Штутхофа, но до сих пор у меня перед глазами встают образы измученных фашистами людей.
Наши части продолжали преследование врага. Особенно решительно наступали 28-й и 24-й полки, которые возглавляли прошедшие суровую школу войны гвардии подполковники Пасько и Лазарев. Враг не выдерживал их ударов и без остановок откатывался в стороиу Гдыни.
К полудню 11 марта части дивизии подошли к железнодорожному полотну Путциг — Реда, овладели населенными пунктами Реково, Полхау, Жихотцин, Казимеж.
Мы с командиром 24-го полка Лазаревым вошли в кабинет начальника станции Реда. Кабинет был пуст. Стучали какие-то аппараты. На столе зазвенел телефон. Я поднял трубку. И хотя не очень-то понимал по-немецки, все же догадался: говорил начальник станции Гдыня. Это настроило нас на веселый лад. Мы, как могли, убеждали немецкого железнодорожника, что станция, куда он звонит, взята советскими войсками.
Для гитлеровцев наш выход к железной дороге явился полной неожиданностью. [250]
На Гдыню
Гдыня — последний крупный порт, откуда гитлеровское командование могло эвакуировать морским путем остатки воинских частей, боевую технику и гражданское население на территорию Германии. Естественно, обороне Гдыни уделялось особое внимание. Здесь был мощный укрепленный район, который, как свидетельствует в своих воспоминаниях Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, обороняли в общей сложности почти два десятка вражеских дивизий{17}.
Сильнопересеченная местность с лесными массивами, искусно вписанные в нее опорные пункты с долговременными и полевыми инженерными сооружениями, с развитой системой траншей, густая сеть асфальтированных дорог и линий связи — все это давало противнику большие преимущества. В связи с сокращением линии фронта, произошедшим в результате отступления врага, его оборона оказалась плотно насыщенной войсками и боевой техникой. В интересах сухопутных войск использовалась также береговая и корабельная артиллерия. Среди военных кораблей, поддерживающих наземные части, были крейсеры «Лютцов», «Принц Евгений», «Лейпциг» и 6 миноносцев. Кроме того, в районе Гдыни находилось много стационарных зенитных батарей, которые теперь использовались в основном против наземных целей.
В район Гдыни стекались не только части 2-й армии, но и запуганное угрозами гражданское население. Теперь в городе насчитывалось до 400 тысяч человек. И всех, кто только мог держать оружие, направляли на позиции.
Фашистское командование надеялось эвакуировать отсюда морским путем войска и основную массу гражданского населения, снаряжение и технику. Поэтому оно старалось обеспечить себе выигрыш во времени. На подступах к Гдыне гитлеровцы сражались с ожесточенностью обреченных. Многочисленные пленные, взятые нами за трое суток до овладения Гдыней, на мой вопрос, почему они, находясь в безвыходном положении, все-таки продолжают сопротивляться, отвечали, что боялись расстрела. Тайно они хранили листовки с призывом Рокоссовского о сдаче в плен. Но удобный случай не выпадал. А перейти [251] на сторону Красной Армии в открытую не решались: в спину перебежчиков стреляли без предупреждения.
Гарнизону Гдыни был объявлен приказ Гитлера о том, что город должен обороняться до последнего солдата, пока не будет закончена эвакуация.
Враг применял драконовские меры. К груди офицера, казненного на городской площади, была прикреплена надпись: «Повешен за трусость». Остатки разбитых в боях частей объединялись в группы смертников. Они «охранялись» эсэсовскими заградительными подразделениями. Командующий армией генерал-полковник Вейс безрассудно бросал в бой последние резервы.
Нашей дивизии предстояло переместиться на правый фланг армии юго-западнее Маршау, чтобы быть готовой к наступлению в направлении Пустковиц (Пустки). День 23 марта 1945 года, назначенный для этого маневра, как нарочно, оказался ненастным. С раннего утра пошел дождь, который лил, не переставая ни на минуту, как из ведра. Будто назло, на маршруте оказалась полевая дорога — редкость для этих мест. Она раскисла и превратилась в вязкое месиво. Артиллерия отстала. Пехота, взвалив на плечи все, что только было возможно взвалить, вплоть до тяжелого стрелкового вооружения, двинулась вперед, проходя 2–3 километра в час.
В первом эшелоне двигались 28-й и левее его 24-й полки. Во втором эшелоне — 35-й. Я рассчитывал, что расстояние в 15–20 километров они преодолеют к вечеру. Но когда проехал по маршруту на виллисе, то убедился: по такой непролазной грязи передвижение затянется. В район сосредоточения раньше 20.00 не прибудут. Между тем утром предстояло наступать в направлении на Маршау.
Не допуская мысли о близости противника, мы (я, шофер, адъютант, два радиста) вышли из машины и тут же попали под артиллерийский и минометный огонь. Быстро развернув радиостанцию, я стал вызывать командира 24-го полка, находившегося, по моим расчетам, где-то в 10–12 километрах отсюда. Меня прервал полковник (он, как оказалось, был из штаба 19-й армии), появившийся со стороны дороги: [252]
— Противник на стыке корпусов вклинился на значительную глубину в наше расположение. Сил и средств для отражения контратаки поблизости нет.
По карте полковник показал район удара противника и объявил:
— Командарм приказал вам не допустить дальнейшего распространения противника любыми средствами.
Убедившись, что я понял, чего от меня хотят, офицер, не мешкая, сел в подошедшую машину и уехал.
Так наша дивизия получила новую боевую задачу.
Я сел на подсеченное артиллерийским снарядом дерево, собрался с мыслями... На моей карте была обозначена только линия войск первого эшелона. Теперь и эта линия, вероятно, изменилась. Приходилось решать задачу со многими неизвестными: какие части противника прорвались, какова их численность? Но надо было действовать. Прикинул вероятные пути движения гитлеровских войск, наметил рубежи развертывания сил дивизии. По радио поставил боевые задачи частям пока в самом общем виде. Распорядился ускорить движение, хотя и понимал, что по бездорожью быстрого броска не сделаешь.
Уже совсем стемнело, когда подошел 28-й полк. Теперь он должен был как можно быстрее пробиться к Пустковицам. В темноте нельзя было провести рекогносцировки. Гвардии подполковник Пасько на минуту собрал комбатов, объяснил обстановку, и вскоре полк пошел в заданном направлении. С ходу он отбросил небольшие группы врага, но как только углубился в лес, был отрезан противником от тылов. В течение ночи полк успешно отбил многократные атаки гитлеровцев. На помощь подоспела посланная нами учебная рота, и угроза окружения полка была ликвидирована. 24-й полк развернулся левее 28-го, вступил в ночной бой и продвинулся на полкилометра.
Всю эту ночь мы воевали как бы с завязанными глазами. Лес и темнота скрывали и наши войска, и противника. О прицельном огне или маневрировании не могло идти и речи. К тому же карта за давностью лет ее издания не точно отражала местность: появились новые дороги, просеки, изменились очертания населенных пунктов. Нам приходилось соблюдать большую осторожность.
С облегчением вздохнули мы, когда настал рассвет. Выслав усиленную разведку и охранение, полки начали [253] увереннее двигаться вперед. Но и теперь то и дело приходилось развертываться, отражать контратаки противника.
В течение дня 24 марта все три полка дивизии вышли к рубежу Демптау (Демптов), Пустковицы. Таким образом, задачу задержать противника, прорвавшегося в глубину расположения армии, мы выполнили.
Перед фронтом дивизии теперь находились подразделения 7-й танковой, 215-й пехотной дивизий, 94-го и 96-го пехотных полков противника, которые делали отчаянные попытки задержать наше наступление. Сильный опорный пункт врага находился в Демптау. Разведка доложила, что гитлеровцы приспособили все строения к обороне. Чтобы уточнить свое решение на разгром противника в этом районе, я выехал на место.
На Демптау был нацелен батальон гвардии майора Д. Ж. Карачаева, умевшего быстро ориентироваться в сложной обстановке, решительного и мужественного человека. Комбата мы застали в окопе вместе с комсоргом полка гвардии старшим лейтенантом М. П. Логиновым. Дружба связывала этих людей со времени боев в Заполярье, где они служили в одном батальоне, плечом к плечу ходили в атаки. Сейчас комбат готовился к бою, и комсорг полка поспешил к нему на помощь: он инструктировал комсомольский актив, беседовал с молодыми воинами.
На моих глазах Карачаев и Логинов возглавили атаку батальона. В боевом порыве, воодушевленные примером комбата и комсорга, бойцы опрокинули прикрытие противника и ворвались на улицы предместья Демптау. Командир полка Лазарев воспользовался успехом батальона и ввел в бой главные силы части. Оборона противника в Демптау была сильно расстроена. Нам удалось занять ряд важных районов, откуда в последующем развивалось наступление дивизии. Однако прилегающие к Демптау населенные пункты, превращенные в крепости, большая насыщенность боевых порядков противника артиллерией, танками, широкое применение им инженерных заграждений сделали нашу задачу исключительно сложной. Пришлось решать ее постепенно, методично подавляя огонь врага, продвигаясь от одного опорного пункта к другому, от дома к дому.
В течение 26 и 27 марта дивизия наконец овладела [254] населенными пунктами Демптау, Пустковицы. Теперь оставался Киллау — последний, наиболее важный и сильно укрепленный пригород Гдыни. Ему гитлеровцы придавали особое значение, поскольку он служил пунктом эвакуации войск и ценных грузов морским путем. Все дома и подвалы Киллау были приспособлены к обороне, по обочинам дорог созданы укрытия для пулеметов, вырыты щели для противотанковых истребителей, применяющих фаустпатроны.
Полки дивизии после ночного боя, преодолев проволочные заграждения и минные поля, к утру 28 марта овладели Киллау, а затем вместе с другими соединениями ворвались на улицы Гдыни.
К нашим командирам и бойцам подходили радостные поляки, от всего сердца они благодарили нас: «Дзенкуем!» Около моей машины остановилось несколько пожилых людей.
В 1939 году, рассказали они, когда фашисты захватили Польшу, на их пути рядом с легендарным гарнизоном интендантских складов Вестерплятте стеной встали и защитники Гдыни. Небольшой польский гарнизон сдерживал гитлеровцев на подступах к городу, используя окружающие леса и болота, выгодные для обороны. Когда враг овладел Гдыней, туда явился фюрер. «Нет больше Гдыни, — объявил он, выступая на главной улице города, — отныне этот город будет называться Готтенхафен». Так стали именовать оккупанты Гдыню. Изменив название, они надеялись уничтожить память о том, что город является старейшим польским портом. Но гитлеровцы просчитались. Справедливость восторжествовала.
После того как была освобождена Гдыня, наша дивизия получила приказ закрепиться и быть готовой к новым боям. А пока воины отдыхали, мирно дымились походные кухни. Но продолжалось это недолго. Очередная боевая задача не заставила себя ждать. Поставлена она перед нами была вот по какому случаю.
Остатки разгромленных гитлеровцев сосредоточились на полуострове, образуемом заливом Путцигер-Вик (севернее Гдыни) и рекой Реда с ее болотистой поймой. Теперь наш путь лежал туда. Район, о котором идет речь, представлял собой возвышенную гряду местности, окруженную с востока и отчасти с юга морским заливом, а с [255] северо-запада и юго-запада — болотистой низменностью реки, изрезанной густой сетью канав. Это место с обрывистыми скатами высот являлось естественной крепостью.
Как показали перебежчики, на полуострове скопилось почти 25 тысяч солдат и офицеров противника, много танков, артиллерии и другой техники. Глубина плацдарма достигала здесь 12 километров. На один километр фронта обороны приходилось 700–800 солдат, 25–30 пулеметов, 10 минометов, 8–10 орудий. На сравнительно небольшом клочке земли было оборудовано много опорных пунктов, траншей, противотанковый ров, 6 четырехэтажных железобетонных убежищ с толщиной верхнего перекрытия 2 метра. Дороги под холмами проходили через несколько туннелей, длиной полкилометра каждый, где расположились штабы и лазареты.
Вместе с 40-м гвардейским стрелковым корпусом участие в ликвидации противника на полуострове приняли польские воины — танкисты 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте. Это имя бригаде присвоено в честь упомянутых выше богатырей Вестерплятте, принявших на себя первый удар гитлеровских захватчиков на польской земле в районе Гданьского порта. 1 сентября 1939 года немецкий линкор «Шлезвиг Гольштейн» открыл по полуострову Вестерплятте огонь из всех орудий. Затем начались атаки с суши. Гарнизон поляков в 182 человека вступил в неравную борьбу с врагом. Целую неделю польские патриоты сдерживали натиск гитлеровских войск. Большая часть защитников Вестерплятте погибла, а те, кто остался в живых, стали узниками фашистских концлагерей. Сейчас, спустя пять с половиной лет, поляки-танкисты мстили гитлеровцам за своих погибших братьев, за страшные годы оккупации Польши.
Наступление наших войск и 1-й польской танковой бригады началось 31 марта в полосе Загорш, восточная окраина Яново, Дембогорш. Враг отчаянно сопротивлялся. Бои приняли ожесточенный характер, не стихали ни днем ни ночью. Немало неприятностей доставляла нам корабельная артиллерия противника. Она вела интенсивный огонь по скоплениям наших войск и командным пунктам. Уже при первом огневом налете бронебойный снаряд угодил в каменный дом, где разместился НП нашей дивизии. Нам пришлось покинуть это место. [256]
Вскоре враг ощутил на себе всю силу ударов советской артиллерии, мощных наземных атак и бомбардировок с воздуха. Пять дней шла непрерывная, интенсивная обработка его обороны. Гитлеровцев приходилось вышибать из каждого каземата, из траншей, туннелей и укрытий. Вынужденные отступать, войска немецко-фашистской группировки оказались вплотную прижатыми к морю.
Утром 5 апреля командир 28-го полка Пасько по телефону доложил о результатах ночной разведки. В осторожной форме он высказал предположение, что противник отходит. Я задал несколько вопросов: где находятся разведчики и что конкретно наблюдают? Пасько, опять-таки осторожно, ответил, что разведчики еще не вернулись, но по радио донесли, будто дошли до первой траншеи, где вечером был противник, а сейчас его там уже не оказалось.
Взвесив обстановку, я приказал немедленно перейти к преследованию: нельзя позволить врагу уйти безнаказанно. В это время и командир 35-го полка Толочко сообщил, что полк преодолел искусственный вал и теснит спешно отходящего противника.
Через каких-то полчаса вновь позвонил Пасько. Он доложил, что первая траншея обороны противника занята. Я в свою очередь доложил командиру корпуса генерал-майору Сергею Федоровичу Горохову (С. П. Микульского назначили комендантом Гданьска) о своем решении наступать. Он одобрил это решение и приказал действовать энергично и напористо. Тут же пообещал двинуть вперед 102-ю гвардейскую дивизию, соседа слева.
Я вызвал к телефону командира 24-го полка Лазарева, спросил, как ведет себя противник, что донесли разведчики? Лазарев подтвердил, что враг отходит, полк перешел к его преследованию.
Во второй половине дня 5 апреля дивизия с боями вышла к побережью залива Путцигер-Вик на участке Ной-Облуш, Бабидул. Враг был сброшен в море, он оставил на поле боя большое количество техники. На этом наши боевые действия на побережье Балтийского моря в районе Гдыни завершились. От гитлеровцев был очищен последний участок исконно польского Поморья.
В те дни мы по праву гордились тем, что и нам довелось участвовать в великом освободительном походе Красной Армии, выполнять ее интернациональную миссию. [257] За успешное выполнение заданий командования в боях в Восточной Померании и на подступах к Гдыне Президиум Верховного Совета СССР наградил нашу 10-ю гвардейскую стрелковую дивизию вторым орденом Красного Знамени и орденом Александра Невского. 28-й гвардейский стрелковый полк удостоился ордена Суворова III степени, 14-й гвардейский отдельный противотанковый дивизион — ордена Богдана Хмельницкого III степени.
28 марта Родина салютовала в честь войск, разгромивших противника в Гдыне. Два полка нашей дивизии — 35-й гвардейский стрелковый и 29-й гвардейский артиллерийский, принимавшие участие в боях за Гдыню, получили почетное наименование Гдыньских.
7 апреля наша дивизия выступила по маршруту Нейштадт (Вихерево), Лаунберг (Лемборк), Штольп, Кёзлин, Керлин и, совершив 250-километровый марш, к исходу 14 апреля сосредоточилась в лесах северо-восточнее города Трептова. Здесь мы сменили части 32-й кавалерийской дивизии, прикрывавшей побережье Балтийского моря в полосе Кольберг (Колобжег) — Вальддивенов. С противником мы соприкасались лишь на самом левом фланге в районе Берга.
Кавалеристов проводили. Нам же помимо обороны кромки побережья пришлось заниматься прочесыванием лесных массивов и ликвидацией разрозненных отрядов врага, отколовшихся от войск группы армий «Висла», остатки которой были отброшены на запад.
Многие бродячие отряды противника без сопротивления сдавались в плен. Однако некоторые из них пытались уйти в море на всякого рода подручных средствах. Были и фанатики, которые кончали жизнь самоубийством.
В один из весенних дней мы с Драгуновым объезжали полосу дивизии и оказались на морском побережье западнее Кольберга около впадающей в Балтику речушки. Безбрежная даль моря, светлое, чистое небо и тишина располагали к отдыху. Расстегнув воротники, мы с наслаждением вдыхали свежий морской воздух. Но тут водитель машины вскрикнул и рукой показал на пляж: на мокром песке мы увидели множество трупов немецких юношей и девушек. Перед гибелью люди были крепко связаны веревками и, видимо, столкнуты в море. На трупах болтались разбухшие бирки из толстого картона, на [258] которых от руки было написано о добровольном принятии смерти.
То были жертвы, отравленные ядом нацизма, жертвы фашистской пропаганды. Ведь именно Геббельсу принадлежат слова: «В газовой камере можно отравить одновременно несколько сот человек. А хорошо сработанной ложью — миллионы!»
Последняя штаб-квартира
3 мая дивизия получила приказание сняться с места и в течение одних суток сосредоточиться в лесу восточнее Воллина. Задача была не из легких: протяженность перехода составляла 120–150 километров. Было решено весь транспорт, а также артиллерийские тягачи использовать для перевозки личного состава с тем, чтобы люди сразу же по прибытии смогли приступить к активным боевым действиям.
Боевой задачей мы не столько были озабочены, сколько обрадованы. Желание гвардейцев дать последний бой фашистскому отребью было очень велико. Хотелось равняться на полки и дивизии, которые заставили капитулировать Берлин, достигли рубежа Шверин, Висмар, вышли на Эльбу и спешили к Праге.
Нам предстояло довершить разгром противника на берегах Померанской бухты, где еще сохранялась база гитлеровского военно-морского флота. Сюда, главным образом в район Свинемюнде (Свинейустье), были отброшены остатки разгромленных соединений группы армий «Висла». Враг сопротивлялся ожесточенно, рассчитывая перебраться на уцелевших кораблях в расположение английских войск. Уже было известно, что новоявленные руководители третьего рейха, надеясь на ссору союзников по антигитлеровской коалиции, старались сберечь силы для новой войны.
4 мая дивизия прибыла в район сосредоточения, сменила 310-ю стрелковую дивизию, а на следующий день рано утром перешла в наступление в общем направлении на город Миздров.
После короткого боя полки овладели населенным пунктом Топит, городом Гросс-Мокрац. Теперь сопротивление оказывали преимущественно мелкие группы гитлеровцев, поддерживаемые орудиями и минометами. Овладев населенными [259] пунктами Котрам, Реберг, Ной-Котрам, дивизия вступила в лесной массив, где сопротивление противника заметно возросло. Дороги были заминированы. Нам удавалось, однако, сосредоточить против вражеских опорных пунктов значительные силы артиллерии и авиации. Поэтому наши части в относительно короткий срок окружали противника, уничтожали его силы.
На подступах к Миздрову дивизия столкнулась с более организованным сопротивлением противника на заранее подготовленных рубежах с отлаженной системой огня. Но и на этот раз с подходом артиллерии мы произвели мощный огневой удар по скоплениям фашистских войск и согласованными действиями полков сломили их оборону. К исходу первого дня наступления Миздров был полностью очищен от фанатически настроенных фашистов, пытавшихся оттянуть час расплаты.
Суточный марш, непрерывные бои стоили нам многих сил. И как только дивизия овладела Миздровом, кое-кто из командиров предложил дать воинам часок-другой отдохнуть. Но бойцы, превозмогая усталость, рвались в бой. Вперед, и только вперед — таков был девиз гвардейцев.
В последнее время в нашу дивизию влились молодые парни, ранее угнанные в Германию. Эти люди с большой радостью шли в свою родную армию, горели желанием отомстить врагу за муки, пытки и издевательства, которые они испытали в фашистской неволе.
Впереди за узким проливом уже угадывался Свинемюнде — крупный порт и военно-морская база гитлеровского флота на Балтийском море. Над портом стоял гул от наших самолетов, наносивших мощные бомбовые удары по войскам врага, пытавшимся уйти морем. Слышались глухие взрывы. Содрогалась земля, в море поднимались столбы воды от взрывавшихся бомб и мин, а враг все еще тешил себя надеждой уйти от возмездия.
Развивая наступление на Свинемюнде, я ввел в бой второй эшелон дивизии — 35-й полк. Местность от Миздрова до Свинемюнде, вдоль побережья, была песчаной с болотистыми участками. Противник и здесь отчаянно цеплялся за каждый куст, за каждую кочку. Отход его прикрывался корабельной артиллерией. Чтобы избежать больших потерь, я приказал командиру 35-го полка Толочко стремительным броском выйти к восточному берегу [260] залива Свине, форсировать его и завязать бой за Свинемюнде. Усилили натиск по врагу и другие полки.
Бой уже затихал, когда радист замахал рукой, давая знать, что меня вызывают на связь. В трубке послышался знакомый голос гвардии старшего лейтенанта Б. Н. Новгородова — командира роты дивизионной разведки. Он со своими подчиненными был выброшен вперед с задачей захватить мост и переправочные средства через залив, отделяющий нас от города и гавани Свинемюнде.
— Два немецких эсминца, идущих вдоль берега, — докладывал Новгородов, — ведут огонь по нашей пехоте. Под прикрытием их огня мелкие группы высаживаются на сушу и сдерживают наше продвижение. На южном берегу залива Свине наблюдаем вспышки выстрелов: корабль стреляет по левому флангу дивизии.
Разведчикам мы полностью доверяли. Это были молодые по возрасту, но умудренные фронтовым опытом люди. Они всякий раз выручали, выполняя трудные задачи, требующие отваги, быстрой сообразительности, готовности идти на самопожертвование.
— Вас понял, — ответил я. — Выполняйте прежнюю задачу.
Положил трубку, а в голове одна мысль — как обезвредить досаждавшие нам корабли. Крикнул гвардии полковнику Седышеву:
— Отогнать эсминцы противника подальше от берега!
— Есть отогнать! — И он отдал соответствующую команду артиллеристам.
На глаза попался командир батальона гвардии капитан Н. С. Протасов. В свое время Николай Степанович работал в оперативном отделении штаба дивизии — храбрый, умный человек, отличный организатор боя. Его батальон лучше всего подойдет для выполнения неотложной боевой задачи. Подозвал его к себе:
— Надо очистить от противника залив Свине, закрыть немецким кораблям вход в него и выход в море. С подходом стрелковых полков прикрыть огнем форсирование залива и завязку боя за Свинемюнде. Времени даю час-полтора.
— Вас понял, — ответил Протасов. Он четко повторил задачу и ускоренным шагом направился в батальон. Вместе с ним отправился офицер-артиллерист для корректировки огня. [261]
...Через час меня вновь подозвали к радиостанции. Докладывал Протасов. Взволнованным, радостным голосом он сообщил, что находится на берегу залива, огнем артиллерии отогнал корабли, мелкие группы противника уничтожил с ходу.
Он просил дать артиллерийский огонь по кораблю, находившемуся в заливе. Офицер-корректировщик назвал координаты цели. Через несколько секунд раздались залпы наших орудий. Цель оказалась накрытой.
Хорошо выполнил задачу и Б. Н. Новгородов со своими разведчиками. Они захватили много лодок, металлических понтонов и других плавучих средств, которые были использованы при форсировании дивизией залива.
Ночью огонь противника резко ослаб. Под покровом темноты немногим оставшимся фашистским частям удалось на кораблях уйти в море. Над волнами вскоре повисли осветительные бомбы. Это действовали наши летчики. Они довершали разгром гитлеровцев на плаву.
К рассвету 5 мая 1945 года наше соединение во взаимодействии с 313-й стрелковой дивизией, которой командовал полковник В. А. Асафьев, овладело Свинемюнде. Противника перед фронтом наших войск больше не было. Не свистели снаряды и мины, не прочерчивали небо ракеты.
За образцовое выполнение заданий командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками при овладении городом и военно-морской базой Свинемюнде Указом Президиума Верховного Совета СССР наша дивизия была награждена орденом Красной Звезды.
Утром 5 мая в предрассветной тишине мы переправлялись через залив в Свинемюнде. В лодке были два командира дивизий и командующий 19-й армией генерал-лейтенант В. З. Романовский. Гребцы-саперы четко выполняли команды молодцеватого офицера: «Навались!», а у причала — «Табань!» (тормози). Нас встретила пристань, уже чуждая боевым тревогам и волнениям.
А через несколько дней, застыв в ровных шеренгах, стояли мы на лужайке, залитой светом весеннего солнца, и с трепетом ждали церемонии, посвященной окончанию войны и Дню Победы.
Здесь, под Свинемюнде, в местечке Узедом была наша последняя штаб-квартира. [262]
Со времени событий, о которых здесь рассказано, прошел уже не один десяток лет. Срок немалый. Сменилось с тех пор поколение защитников нашей Родины, приняв эстафету мужества от отцов.
Не так давно я словно заново пережил бурные и тревожные дни военных лет — мы, однополчане, встретились на Севере, прошли по местам былых сражений. Здесь я увиделся с командующим нашей армией генерал-лейтенантом Владимиром Ивановичем Щербаковым, членом Военного совета генерал-майором Александром Ивановичем Крюковым, командиром батальона 28-го гвардейского стрелкового полка, ныне генерал-майором Сергеем Алексеевичем Кузоваткиным, командиром роты этого полка старшим лейтенантом запаса Михаилом Александровичем Вайтанниковым, секретарем дивизионной партийной комиссии майором запаса Сергеем Ивановичем Кулешовым.
С волнением вглядывались мы в сопки и лощины, где с оружием в руках защищали Родину. В широкую автомагистраль превратилась бывшая узкая, избитая воронками снарядов и авиабомб фронтовая дорога, идущая на Западную Лицу. Там, где она пересекает стремительный поток реки, уходя дальше — на Печенгу, высоко взметнулись у моста гигантские железобетонные стелы. Своими наклонными плоскостями они напоминают гвардейские минометы «катюши». С этого рубежа, гласят надписи на стелах, в октябре 1944 года началось мощное наступление советских войск, завершившееся полным разгромом немецко-фашистских захватчиков на Крайнем Севере.
Здесь мы выполнили и свой интернациональный долг — освободили северные районы Норвегии от врага.
Спокойно течет Западная Лица. Сюда приходят комсомольцы, пионеры, молодые воины. Здесь они дают клятву во всем следовать примеру героев-фронтовиков.
Пришла на память и другая дата: 24 февраля 1945 года. С этого времени наша дивизия вступила в боевые действия на территории Польши, помогая братскому польскому народу в освобождении от немецко-фашистских захватчиков.
Вспомнили и о друзьях-гвардейцах. Плодотворно трудятся они на различных участках коммунистического [263] строительства: Анатолий Романович Пасько — в Батуми, Николай Кириллович Солдатов — в Уфе, Виктор Иванович Копырин — кандидат технических наук, Федор Федорович Макаров — главный редактор общественно-политической литературы Госкомиздата РСФСР, Александр Алексеевич Михайлов — литературный критик, Яков Павлович Куликов — министр черной металлургии Украины.
Нет-нет да и пришлют весточку, напомнят о себе фронтовики-гвардейцы Александр Иванович Алексеенко — из Грозного, Сергей Васильевич Ненахов — из Белгорода, Виктор Андреевич Анфиногенов — из Новороссийска, Михаил Петрович Логинов — из Новокузнецка.
С чувством особого уважения и преклонения вспоминаем мы о тех, кто сам уже о себе никогда не напомнит. Скупы, но многозначительны строки об их подвигах на постаментах и обелисках, велика дань признательности им Советской Родины: гвардейцы пали за ее честь и независимость! Они продолжают жить в наших сердцах.
Мы, ветераны войны, гордимся тем, что дело, за которое боролись, ныне находится в надежных руках нового поколения защитников Родины, воспитанного в духе беззаветной преданности Коммунистической партии, Родине, народу.
Советские воины — преемники и продолжатели славы ветеранов — настойчиво совершенствуют боевое мастерство, в любой момент готовы достойно выполнить свой долг по защите социалистической Отчизны.