Мастерство растет. Отпор врагу крепнет
В зимнюю стужу
Первая военная зима в Заполярье была снежной и холодной. Колючий ветер завывал в лощинах и сопках. Болота и озера сковало льдом. Местность вокруг, озаряемая северным сиянием, напоминала теперь студеное море с торосами-валунами и айсбергами-сопками.
Сантиметр за сантиметром мы углубляли окопы, ходы сообщения, строили наблюдательные пункты, оборудовали огневые позиции. Много хлопот было с землянками. Сперва мы жили в так называемых «лисьих порах» — простых углублениях в передней стенке окопа, где спасались от осколков снарядов, пуль. В таких норах особенно трудно становилось с наступлением зимы: холодно, сыро, тесно. Не отказываясь от «лисьих нор» — в них отдыхали дежурные подразделения, мы стали строить землянки, более удобные для жилья. Для отопления их ставили железные печки. Они были несовершенны, часто дымили, вызывая у людей кашель, обильные слезы, удушье. Дым терпимо переносил, пожалуй, только я. Не потому ли, что в детстве жил в сакле, где весь чад выходил через отверстия в крыше и стене.
Есть такая пословица: совесть — не дым, глаза не выест. И если дым на меня не действовал, то совесть, выражаясь фигурально, глаза ела. Нельзя было дальше мириться с таким житьем-бытьем. И тогда мы решили строить с большими удобствами землянки, вмещающие отделение, взвод. Позднее даже создавали капитально оборудованные убежища на каждую роту.
Нелегко приходилось с топливом. Местность в Заполярье, как известно, скудна растительностью. Лишь кое-где в лощинах и оврагах встречаются чахлый кустарник, [76] карликовые березы. Вот на них-то мы и надеялись. В верховьях реки Западная Лица, где только было можно, организовали заготовку дров. Пытались сплавлять плоты по незамерзшей реке, но тяжелая карельская береза тонула. Ничего не оставалось, как проложить санный путь и перевозить дрова гужевым транспортом.
Появилась еще одна забота: заявила о себе цинга. Для больных усилили питание. А тех, кто остро был поражен недугом, отправили в медсанбат, в тылы частей, где люди быстро восстанавливали здоровье. В район Кандалакши выехали команды заготавливать хвою, настой которой использовался в качестве профилактического средства. Позже в части стали поступать концентраты, насыщенные нужными витаминами. И цинга отступила. Большая заслуга в этом принадлежала врачам, работникам службы тыла, персоналу нашего медико-санитарного батальона.
Доброе слово хочется сказать о дивизионном враче В. В. Тер-Сагателяне. Ваграм Варгаршакович выступил инициатором широкого применения хвойного настоя.
Настой этот неприятен на вкус, не все соглашались его пить. Бочонки с жидкостью пришлось ставить везде, где было можно: на КП, НП, медпунктах, в землянках. Кто бы ни приходил — будь это связной, посыльный, боец или командир, — ему прежде всего предлагали принять целебный напиток. При этом, разумеется, вели разъяснительную работу. И люди все более уверовали в то, что употребление хвойного настоя уберегает от болезни.
Нас неплохо снабжали продуктами, хотя порой бывали и перебои, особенно в ненастную погоду, когда дороги становились непроезжими. В таких случаях продукты доставляли на оленях. Использовались также заготовленные с осени грибы.
10 февраля 1942 года нашему полку, как и другим частям 10-й гвардейской дивизии, было приказано перейти во второй эшелон армии. Мы начали готовиться к сдаче участка обороны.
Семимесячное пребывание на переднем крае не прошло даром. Оно многому нас научило. Выросло наше боевое мастерство. Мы привыкли к неспокойной, напряженной обстановке, бессонным ночам. Свыклись и с высотой, которую не раз штурмовали, где познали радость победы и горечь неудачи, где потеряли многих боевых товарищей. [77] Я ходил вокруг НП и медлил его покинуть. Чувство привязанности к пятачку земли, который мы защищали, испытывали и мои однополчане.
Ночью мы сдали участок 95-му полку 14-й стрелковой дивизии. И, совершив 20-километровый марш, прибыли на голую, необорудованную местность. На первых порах создали жилища из снега. Чуть обжились, организовали размеренную, рассчитанную до минуты боевую и политическую учебу.
Среди командиров взводов и даже рот оказалось немало вчерашних сержантов и рядовых. Это были мужественные и храбрые воины, прошедшие испытание огнем. Но опыта руководства подразделениями, методических навыков обучения подчиненных они, как правило, не имели. С ними приходилось много и терпеливо работать.
Еще недавно В. А. Сидоренко возглавлял взвод музыкантов, его виртуозную игру в оркестре с наслаждением слушали бойцы. В бою же он отличился как стрелок, действовал уверенно, смело, лично водил людей в атаку. Его выдвинули командиром стрелкового взвода. А вот теперь, на учебном плацу, Сидоренко сам не свой.
— В чем дело? — спрашиваю его.
— Товарищ подполковник, умоляю вас, — отвечал он со слезами на глазах, — отправьте меня на передний край. Не могу больше... Командир роты бранит: то плохо провел занятия, то распорядок дня нарушил... Разве за всеми углядишь?
Поговорил с молодым командиром по душам, пообещал послать его на курсы, посоветовал прислушаться к замечаниям старших. Заодно попросил комбата оказать ему методическую помощь. И надо сказать, Сидоренко преодолел растерянность.
Люди учились упорно, стараясь закрепить опыт войны. В частности, отрабатывали приемы борьбы с низколетящими самолетами противника. Для этого чертили и рисовали силуэты «юнкерсов» и «мессеров», изготовляли их макеты. В каждой роте готовилось по нескольку стрелков, которые могли бы опознавать воздушные цели и вести огонь по ним.
В полку провели сборы по обучению стрелков саперному делу: учили разминировать местность, делать проходы в проволочных заграждениях, закреплять захваченные рубежи. [78]
Много внимания уделялось сколачиванию отделений, расчетов, взводов.
Две-три недели усиленных занятий, и воины подтянулись, приобрели строевую выправку. Наши политработники — комиссар полка В. Ф. Лазарев, агитатор полка Д. М. Максимов, политруки рот Ф. Н. Николаев, Л. С. Гамбург и другие постоянно находились среди людей, разъясняли политику партии и Советского правительства, информировали бойцов о разгроме отборных дивизий гитлеровского вермахта под Москвой, Ростовом-на-Дону, Тихвином, о провалившихся планах «молниеносной войны».
Запомнился приезд в эти дни делегации из Мурманска во главе с лектором горкома партии Антониной Ивановной Зелениной. Наши гости в течение недели находились в подразделениях, рассказывали бойцам о том, как живут и работают трудящиеся города и области по закону военного времени — все для фронта, все для победы над врагом.
Но послушаем сперва впечатление о прифронтовом городе американского журналиста Дейва Марлау — в годы войны, будучи матросом, он приходил в Мурманск на транспорте. В журнале «Херпес мэгэзин» Марлау пишет: «Для меня это был другой мир. Суровый мир жестокого холода, обжигающего лицо, в котором жизнь представляла собой долгую и ожесточенную борьбу с природой... А теперь, при недостатке пищи, тепла и нормального крова, когда линия фронта всего в сорока милях, при нескончаемых ночных налетах и постоянном риске оказаться убитым на улице бомбой, сброшенной с самолета, все это приблизительно походит на мои понятия об аде и земле... Нужно быть русским, чтобы выдержать здесь».
Что ж, мурманчанам действительно пришлось выдержать суровое испытание. Ведь по количеству бомб, сброшенных на каждый квадратный метр площади, Мурманск отнесен к числу городов, подвергшихся самой жесточайшей бомбардировке. Но ничто не сломило духа трудящихся города. Они укрывались в скалах, недоедали и недосыпали, но, как и все советские люди, продолжали трудиться с неиссякаемой энергией. Ремонтировали суда, подводные лодки, разгружали транспорты союзников, производили минометы, боеприпасы, лыжи, шили обмундирование. [79]
В первые же дни войны, как нам сообщила делегация мурманчан, около 3000 коммунистов и 13 000 комсомольцев области влились в ряды защитников советского Севера. В октябре 1941 года на строительстве оборонительных рубежей только на мурманском направлении трудилось около 12 000 человек.
Встречи с делегацией мурманчан повсюду были теплыми, задушевными. Они показали, что фронт и тыл у нас едины. Нас радовало, что, несмотря на бомбежки с воздуха, Мурманск с его незамерзающим портом и железнодорожной магистралью, связывающей Заполярье с центром страны, продолжает трудиться по-фронтовому.
Не давать врагу покоя
10 марта меня назначили командиром 14-й стрелковой дивизии. Получив предписание, я сдал полк старшему лейтенанту Чернецкому, временно исполнявшему должность начальника штаба, и отправился на новое место службы. В свою очередь командир 14-й дивизии полковник Т. В. Томмола, которого я сменял, спешно отбывал на другой участок фронта.
Назначение я принял с удовлетворением. К чему кривить душой: для военного человека продвижение по службе — знак доверия, высокая оценка предыдущей деятельности. Только, так же как и при назначении командиром полка, закрадывалось сомнение: справлюсь ли? Дивизия — все-таки сложное хозяйство. Правда, в ней было лишь два полка.
Командовать 14-й дивизией пришлось, однако, не долго. 10 июля 1942 года командарм распорядился по телефону, чтобы я сдал соединение полковнику Ф. Ф. Короткову и вернулся в 10-ю гвардейскую.
В условиях войны отпадали присущие мирному времени приемо-сдаточные формальности, зато играли очень большую роль всякого рода меры, помогающие новому человеку быстро и прочно врасти в обстановку. Когда прибыл Коротков, мы трое суток пропадали с ним на переднем крае, в частях и подразделениях, побывали в тылу, в медсанбате и в завершение провели короткое совещание командного состава.
— Я у тебя в долгу, — сказал на прощание Федор Федорович. — Помнишь, как ты выручил меня на высоте, бросил на помощь роты Кузоваткина и Прадедова? [80]
— Да ведь и ты меня в свое время выручал, — ответил я. — Значит, мы с тобой, как братья-близнецы, в одной купели крестились.
Мы по-братски обнялись.
Путь до 10-й гвардейской не был длинным. Но в Заполярье с его бездорожьем любая поездка сопряжена с немалой потерей времени. А когда едешь, невольно раздумываешь. Вот и я ворошил в памяти минувшие события, вспоминал друзей, которых оставил, думал о том, что пережито в короткое, но наполненное значительными событиями время. Правда, в апрельско-майском наступлении, которое провела наша армия с целью отбросить немецко-фашистские войска за линию Титовка — озеро Чапр, 14-я дивизия имела второстепенную задачу — сковать противника перед своим фронтом. Но задача есть задача, и с ней дивизия справилась. На всю жизнь запомнилось, как на шестой день этого наступления, 3 мая 1942 года, разразился буран небывалой силы. Он длился, не переставая, трое суток. Ураганный ветер срывал снег с сопок и нес его в лощины. Там примешивался низовой воздушный поток, крутил вихрем и мириадами колючих льдинок обрушивался на все живое.
Тяжелые рогатки, установленные перед передним краем обороны, наполовину вмерзшие в землю, порывом ветра вырвало на участке до двухсот метров и отнесло более чем на километр.
Войска попали в снежный плен. Стихия грозила потерей многих и многих жизней. Но части и подразделения не утратили боеготовности, не пали духом. И все же мы получили распоряжение командарма прекратить наступление и предельно ограничить любые передвижения войск.
Трагическими оказались последствия бурана для сбитых с позиций гитлеровцев. После того как ветер стих и прояснилось, наши бойцы находили в снегу сотни трупов замерзших егерей. Особенно много погибло почтальонов, связных, подносчиков пищи. В задубелых шинелишках, в соломенных чунях, натянутых на уши пилотках, егеря, конечно, не могли противостоять бурану.
Несмотря на то что наступательная операция, как говорил на разборе генерал-майор В. И. Щербаков, не была завершена, она все же имела положительное значение. Противник получил чувствительный удар на широком [81] фронте и был вынужден ввести в действие все свои людские резервы.
Пленный солдат немецкой тыловой службы, казначей, рассказывал: «Когда вы, русские, перешли в наступление, у нас в тылах поднялась паника, все начали свертывать свои пожитки. Явился сам командир корпуса генерал Шернер, прозванный солдатами за его лающий выговор и бешеный характер собакой. Он кричал и шумел, тут же приказал всех тыловиков, сапожников, портных, финансистов вместе с солдатами линейных подразделений по тревоге отправить на передний край».
В ходе боев враг потерял только убитыми около 5000 солдат и офицеров. Все это серьезно ослабило его силы под Мурманском.
Наши позиции на отдельных участках фронта были улучшены, стало более выгодным начертание переднего края обороны, а на левом фланге создавались условия для нанесения удара из района озера Чапр.
Операция многому научила нас. Опыт ее пригодился два года спустя при подготовке и проведении Петсамо-Киркенесской наступательной операции.
...Машина остановилась у КП армии. Первым делом я представился начальнику штаба. Затем поинтересовался, с чем связано мое перемещение. Оказалось, что в 10-й гвардейской за эти четыре месяца, пока я отсутствовал, произошли большие изменения в командном составе. Многие командиры, ветераны соединения, были направлены на учебу или переведены на другие участки фронта. Комдив Д. Е. Красильников назначался на другой пост — заместителем командующего армией. Кадровые мероприятия, как известно, предусматриваются заранее. Выходит, что и мое пребывание в должности командира 14-й дивизии явилось своего рода стажировкой: командование решило проверить мои способности управлять сложным организмом соединения. Проверка завершилась, и вот доверяют гвардейскую дивизию, в которой я получил боевое крещение и где меня знают многие командиры и красноармейцы.
Командарм В. И. Щербаков и член Военного совета А. И. Крюков рассказали мне о задачах дивизии. Они сообщили, что предстоит провести капитальные оборонительные работы — об этом Военный совет армии уже принял специальное решение. Владимир Иванович откинул [82] штору настенной карты и предложил мне подойти поближе.
— Десятая гвардейская дивизия, — сказал он, — обороняется на фронте более двадцати четырех километров. Сократить его нельзя. Вам следует, не откладывая, нарезать батальонные узлы обороны и ротные опорные пункты, а главное — настойчиво продолжать оборудование позиций в инженерном отношении. Оборона должна быть непреодолима для врага. Этого требует обстановка.
Отойдя от карты, генерал продолжал:
— Работу по совершенствованию обороны надо проводить так, чтобы исподволь готовиться к наступательным боям, учить войска маневру, но в то же время непрерывно держать противника в напряжении.
Командарм пристально посмотрел на меня, повторил:
— Держать непрерывно противника в напряжении, не давать ему покоя ни днем ни ночью. Постоянно наносить удары!
Член Военного совета А. И. Крюков обратил мое внимание на необходимость сплочения командного состава, который, по его мнению, должен значительно обновиться.
И действительно, не успел я еще по-настоящему войти в курс дела, как в соединение один за другим стали прибывать новые люди — командиры и политработники.
На должность военкома прибыл полковой комиссар В. В. Драгунов. Человек лет тридцати пяти, невысокий, худощавый, подвижный, с лицом приятным и волевым. Родом Владимир Васильевич был из Белоруссии. Я ознакомил комиссара с задачами, поставленными Военным советом армии. Трудиться договорились дружно, рука об руку.
Начальником штаба дивизии был назначен гвардии подполковник Ф. А. Гребенкин, которого я хорошо знал. До этого Федор Алексеевич возглавлял оперативное отделение штаба и отличался высокой штабной культурой, умением быстро ориентироваться в обстановке, держать постоянную связь с командирами и штабами полков.
24-м гвардейским полком командовал теперь гвардии подполковник С. П. Лысенко. Был он небольшого роста, крепкого сложения. Его грудь дышала здоровьем и силой, а с лица не сходила улыбка. Непоседливый, он всегда [83] заботился об учебе людей, о подготовке их к наступательным боям. Степан Павлович лично укомплектовал разведвзвод, снайперские команды, участвовал в разработке плана инженерного оборудования участка обороны.
При первом знакомстве командир 28-го гвардейского полка гвардии подполковник И. П. Амвросов показался чуть ли не антиподом Лысенко. Он был не в меру серьезен, молчалив, даже, пожалуй, угрюм. Но, напротив, своим усердием, деловой хваткой в работе Иван Прокофьевич словно повторял Лысенко: такой же он был подвижный, предприимчивый. Служба в укрепрайоне не прошла для Амвросова даром: он оказался незаменимым специалистом по организации обороны, системы огня. Потом я не раз принимал дельные предложения Амвросова, разрешал по его докладам перемещения подразделений и огневых средств.
35-й гвардейский полк принял гвардии подполковник П. Г. Носов, занимавший ранее должность заместителя командира полка по тылу. Что я о нем знал? Уже с первого дня он проявил себя не только рачительным хозяйственником, но и незаурядным организатором, умеющим сплотить и повести за собой людей.
В конце июля с участием инженеров армии, возглавляемых инженер-полковником Д. А. Лейчиком, мы провели сборы командиров полков, батальонов и рот. Эти сборы посвящались инженерному оборудованию оборонительных позиций.
Руками гвардейцев создавалась многополосная позиционная оборона с развитой системой траншей. Оборудовались ротные опорные пункты, батальонные узлы обороны, противотанковые районы, готовились маршруты выдвижения резервов и многое другое.
Мы лазали на четвереньках и ползали по-пластунски, определяя более выгодное начертание переднего края первой и последующих позиций, траншей, окопов, ячеек, старались избежать при этом «мертвых» пространств, более удобно расположить пункты управления.
На стыке двух батальонов 24-го полка наша оборона клином врезалась в сторону противника. Следовало решить: удерживать этот участок или оставить его. Вместе с командующим артиллерией М. М. Кузнецовым направились на передний край. Прошли метров двести извилистым оврагом, еще двести ползли и наткнулись на проволочное [84] заграждение противника. По обе стороны заграждения висели артиллерийские гильзы, осветительные ракеты, всякие побрякушки. С трудом заметили лазейку между камнями — по ней, возможно, разведчики уже наведывались к противнику. Начали ползти опять по-пластунски. До конца выступа оставалось метров 10–12, как вдруг егеря открыли сильную стрельбу. Клин превратился в огневой мешок.
Стало ясно, что выступ в обороне дивизии для нас невыгоден. Было решено поступиться им.
Так, шаг за шагом, осуществили рекогносцировку всего переднего края, а затем развернули инженерные работы.
Строили и не раз переделывали построенное, пока не научились скрытно для врага врезать в скалы одноамбразурные и многоамбразурные бутобетонные огневые точки, оборудовать опорные пункты с траншеями и ходами сообщения, подбрустверными блиндажами. Полным ходом шло строительство инженерных заграждений в батальонных узлах сопротивления и на стыках. Дооборудовали землянки.
В августе 1942 года штаб дивизии проверил, как выполняются в 1-м батальоне 28-го полка указания Военного совета армии о проведении оборонительных работ. Батальон располагался на высоте Шляпа, занимавшей ключевые позиции в системе обороны дивизии.
Ознакомление с батальоном нас обрадовало. Теперь он представлял собой огромную строительную площадку, к тому же тщательно скрытую от противника. Уже завершались работы по созданию ротных опорных пунктов и батальонного узла сопротивления. Проволочные заграждения и минные поля, созданные в промежутках опорных пунктов, огневые точки, траншеи, ходы сообщения удачно вписывались в горный рельеф, хорошо маскировались. Обеспечивалась плотная и гибкая система огня. При всем этом велось непрерывное наблюдение за противником, бойцы и командиры бдительно несли службу боевого охранения.
Всего здесь строилось 45 огневых сооружений с применением железобетона, дерева, камня и цемента. 9 огневых позиций оборудовались для полковой и батальонной артиллерии, 9 площадок — для противотанковых ружей. Строилось 7 наблюдательных пунктов. На танкодоступном [85] направлении перед долиной у возвышенности Орлиное Гнездо был отрыт эскарп длиной почти в 150 метров. Были также оборудованы землянки на каждое отделение (расчет), причем с перекрытием, способным выдерживать прямые попадания 105-мм снарядов.
Словом, перед нами предстала система обороны батальона, творчески разработанная применительно к условиям Крайнего Севера, с учетом опыта боевых действий на других фронтах.
Конечно, трудностей имелось немало. Не хватало цемента. Нелегко было добывать и доставлять камень и другие материалы. Но все, что только можно было сделать, здесь делалось интенсивно и добротно. И в этом сказалась организующая роль командира батальона С. А. Кузоваткина. Сергей Алексеевич слыл инициативным и неутомимым тружеником. Под стать ему был и комиссар И. Н. Комаренко, беспокойный, горячий, он умел увлечь бойцов не только словом, но и личным примером.
Среди командиров и комиссаров батальонов Кузоваткин и Комаренко были самыми молодыми: каждому из них едва перевалило за двадцать. Так что их успеху приходилось радоваться вдвойне.
Следует сказать, что вначале у них не все было гладко. Вернулся как-то старший политрук Комаренко с переднего края:
— Настроение у людей хорошее, да вот...
— Что вот? — насторожился Кузоваткин.
— Многие считают, что в условиях каменистого грунта затея с капитальными сооружениями не сулит успеха.
Как доказать несостоятельность такого мнения? Об этом много думали командир и комиссар. И пришли к выводу: доказать можно лишь делом, живым примером. А на следующий день комиссара можно было видеть не только в роли агитатора, но и в качестве организатора строительства наблюдательного пункта. Он выполнял обязанности и каменщика, и плотника. Когда НП был готов, комиссар, показывая бойцам сооружения, говорил:
— А вам, стрелкам, пулеметчикам, минометчикам, удобно ли вести бой в необорудованных, разобщенных между собой ячейках? — И добавил: — Ни боеприпасы поднести, ни маневр осуществить, ни оказать помощь раненому, ни отдохнуть...
Слово и пример командиров и политработников, коммунистов [86] и комсомольцев делали свое дело: бойцы брались за лопату, кайло, лом, работали напряженно.
Опыт батальона Кузоваткина был поучительным. И мы пригласили на высоту Шляпа командиров других батальонов и рот, ознакомили их с оборонительными сооружениями. Я попросил собравшихся высказать свое мнение. Все находили, что оборудование позиций отвечает требованиям боя и особенностям местности. Было решено широко использовать опыт передового батальона.
Я возвратился на КП, а комиссар Драгунов остался у Кузоваткина: в те дни шла подготовка к собранию партийного актива дивизии, и он, готовя материал к докладу, решил вместе с работниками штаба и политотдела обобщить опыт партийно-политической работы, накопленный в этом батальоне.
Через пять дней на запасном командном пункте состоялось собрание партийного актива дивизии. Оно было посвящено важнейшей для того времени теме — задачам партийных организаций, вытекающим из приказа Наркома обороны №227 от 28 июня 1942 года. Этот приказ в войсках называли «Ни шагу назад!».
— Чтобы выполнить требование приказа на нашем участке фронта, — говорил Драгунов, — надо укрепить оборонительные позиции, непрерывно изматывать врага, перемалывать его живую силу и технику.
Понятно, что и докладчик и выступавшие говорили о необходимости сурово карать тех, кто в бою с врагом проявит малодушие, нарушит клятву, данную Родине и народу. Вместе с тем участники собрания подчеркивали главный принцип воспитания масс, сформулированный В. И. Лениным: «Прежде всего мы должны убедить, а потом принудить», указывали, что в борьбе за утверждение воинской дисциплины на первом месте должна быть воспитательная работа, личный пример командиров и политработников, их повседневная требовательность. В этой связи в пример ставились комбат Кузоваткин, старший политрук Комаренко, коммунисты их батальона.
Партийный актив, о котором идет речь, явился большим событием в жизни партийных организаций дивизии. Его решение заканчивалось словами: «Ни шагу назад! Отстоим советское Заполярье от немецко-фашистских захватчиков! Тот из гитлеровцев, кто погибнет на Севере, не будет драться под Москвой, Ленинградом, Сталинградом [87] и другими особо важными центрами нашей Родины».
С еще большим рвением коммунисты, все бойцы и командиры трудились, создавая полосу мощной линии обороны.
День ото дня все шире развертывалось снайперское движение. Личный боевой счет вели многие бойцы. Например, красноармеец Жамбора уничтожил 125 гитлеровцев, Морозов — 117, Миронов — 110, Мидов — 104, Мутчаев — 83, Лосев — 81, Хаститулин — 75. Были снайперы, которые в любой обстановке находили способы истреблять солдат и офицеров противника. Они хорошо знали повадки врага, распорядок его жизни, подмечали новшества в его обороне.
Я был наслышан о мужестве гвардии сержанта Саида Алиева, снайпера 35-го полка. Его действия отличались мужеством, умением обхитрить противника. Саид был родом с Кавказа, аварец по национальности. Вся его жизнь была связана с горами. Здесь стал зорким его глаз и твердой — рука. В майских боях он вступил в неравную схватку с егерями, ни на шаг не отступил и вышел победителем. Разъяренные фашисты лезли на высоту Орлиное Гнездо. Но здесь среди скал и камней залег Алиев. Никто из солдат противника не мог найти, где замаскировался советский воин. А он преградил им путь, спокойно ловил одного за другим в перекрестие прицела. Пятьдесят четыре раза стрелял Саид, и тридцать семь его пуль точно достигли цели.
Этот день был вдвойне памятен для Алиева — после боя его приняли в партию. Как отличному стрелку командир вручил ему новую винтовку с оптическим прицелом. Вскоре Саид стал грозой для егерей. По нескольку часов в день следил он за передним краем противника, выслеживая гитлеровцев, как выслеживал диких коз в ущельях Дагестана, и бил их без промаха.
В одном из боев Алиев потерял своего друга Василия Кислова. На похоронах Саид Давидович поклялся жестоко отомстить врагу за смерть боевого товарища, «набить кучу егерей». И боевой счет Алиева стал расти. Через десять дней в «куче» уже насчитывалось 45 гитлеровцев. Так сражался снайпер Герой Советского Союза Алиев.
Важно было поддержать почин, придать снайперскому движению новый размах. В этих целях мы провели слет снайперов. На слет прибыли известные всей дивизии мастера [88] огня Алиев, Жамбора, Морозов, Миронов, Мидов, Лисенков, Гочияев, Мутчаев, Лосев, Печков, Хаститулин и другие. Участников слета от имени Военного совета приветствовал начальник политотдела 14-й армии полковник Ф. Н. Григорович.
Снайперы вели профессиональный разговор о том, как зорко наблюдать и искусно маскироваться, действовать одинаково активно в любую погоду, каким образом бороться с огневыми точками врага, о преимуществах «охоты» за гитлеровцами вдвоем и о многом другом.
Особенно интересно выступил Ш. Жамбора — гигант, с лицом, будто высеченным из коричневого гранита. В прошлом охотник из Сибири, он говорил мало, а делал много и за боевые подвиги имел два ордена Красного Знамени. Жамбора рассказал, как четверо стрелков во главе с гвардии старшим сержантом Морозовым, пользуясь предрассветной мглой, зашли в тыл землянок противника. Метким выстрелом Морозов уничтожил часового. Среди гитлеровцев поднялся переполох, они стали выбегать из укрытий, но тут же падали от пуль наших бойцов. В то утро группа Морозова уничтожила 26 солдат противника. Действия снайперов прикрывал Жамбора. На вопрос, сколько вражеских солдат уничтожил он лично, Жамбора ответил, что это делали Морозов, Коротаев и Виноградов, а он только их охранял и «мало-мало стрелял» по егерям.
И на слете, и при встречах с бойцами снайперы щедро делились опытом.
О боевых действиях снайперов, их мужестве и сноровке проводились беседы в подразделениях. Командиры и политработники, агитаторы развивали у бойцов боевую активность, стремление отличиться. Да и сами бойцы ломали голову над тем, как больше истребить гитлеровцев.
Беседы с людьми о их житье-бытье, о боевых действиях всегда приносили нам удовлетворение. Ведь разговоры шли по душам, о самом сокровенном. Однажды меня спросили: «Как там на фронте?» Говорил я, говорили и бойцы. Молчал только воин в годах с медалью на груди. Я поинтересовался, почему он не участвует в беседе. Тогда боец вышел из угла землянки на середину, разгладил усы, покашлял в кулак, представился:
— Красноармеец Коновалов.
Заговорил он неторопливо, как бы собираясь с мыслями: [89]
— Вот вы говорите, что вся страна до предела напряжена, изо всей мочи бьется с врагом. Знаем: это так! До недавнего времени не давали ему спуску и мы. Здорово побили фрица. А вот сейчас вроде бы передышку взяли. Хорошо еще, что снайперы фашиста отправляют на тот свет. Но ведь снайперов-то немного, и тут опять-таки нужно с умом рассудить: за меня-то никто не убьет оккупанта, если я сам его не пристрелю. Как тут быть?
Слово попросил еще один боец, с сединой на висках. Он сказал, сурово сдвинув густые, нависшие брови:
— Деревню мою в Подмосковье спалили гитлеровцы. Родную дочь угнали в Германию. Жена пишет: «Убей фашиста!» Да и сам я только и думаю об этом. У меня суровый счет к врагу. Но сам-то убийца не придет с повинной. Значит, нельзя дремать, надо его выслеживать, вершить над ним суд!
Признаюсь, разговор этот долго не выходил из головы. Он как-то по-своему осветил смысл указаний Военного совета армии: «Не давать покоя врагу...» Настроение бойцов в какой-то мере было подогрето успешными действиями снайперов. В то же время оно свидетельствовало о том, что истребление солдат и офицеров противника должно стать всеобщей задачей.
Теперь в штабе все чаще думали о проведении разведки боем, разгроме отдельных опорных пунктов противника. Разрабатывались планы боевых действий силами взвода, роты. На сборе командного состава, посвященном движению снайперов, была поставлена задача — добиваться, чтобы целые подразделения были снайперскими.
Уже первые бои с ограниченными целями, а также поиски разведывательных групп показали, что в условиях Заполярья и впрямь можно бить врага без передышки. Приобретался опыт ведения боя мелкими подразделениями. Заметно повысилась инициатива командиров, совершенствовались их навыки управления.
12 августа по телефону позвонил командарм. Он сказал, что боевые действия отдельных подразделений одобряет, но считает, что вести их надо более активно. Приказал набросать соответствующий план и прибыть к нему.
Через пять минут у меня собрались комиссар, начальник штаба, заместители командира дивизии, начальники служб. Развернули карту. Перебрали множество вариантов. Пришли к выводу, что и впредь следует шире применять [90] поиски разведчиков, развивать работу снайперов. Был, однако, и новый вариант. Дело в том, что левый фланг нашей дивизии по-прежнему оставался открытым. Мы его постоянно держали в поле зрения. И вот родился замысел: перебить гитлеровцев, осевших в этом районе на высоте 308,0.
В штабных документах высота обозначалась знаком «У», потому мы и назвали ее Уткой. Сначала она была в нейтральной полосе. Время от времени егеря выбрасывали на нее свои посты наблюдения, а потом создали опорный пункт обороны. Теперь мы как бы прозрели: высота действительно дает большой тактический выигрыш противнику. Надо было вынудить гитлеровцев покинуть Утку, отбить у них охоту занимать ее.
На эффективную поддержку артиллерии мы рассчитывать не могли: высота находилась за пределами досягаемости ее огня. Поэтому план наших действий был таков: атаковать противника силами батальона ночью, внезапно, в короткой схватке уничтожить живую силу врага, разрушить его огневые точки и затем, по команде, отойти в исходное положение. Выполнение этой задачи возлагалось на 1-й батальон 35-го полка (командир батальона майор М. И. Смилык, комиссар Н. В. Гончаров).
...В землянке В. И. Щербакова кроме него были член Военного совета армии А. И. Крюков, начальник штаб» К. Ф. Скоробогаткин, командующий артиллерией Д. Ф. Паниткин. Пока командарм разбирался в плане боя по моей карте, я оглядел помещение. Землянка была просторной, очень скромно обставленной. Стол, устланный картами, несколько стульев, сейф. В стене, обращенной в сторону противника, было два амбразурного вида окошка. За перегородкой — железная кровать. Как рассказывали, один из пленных немецких летчиков, опрошенных в этой землянке, неохотно давал показания, все еще не веря, что находится у самого командующего: так привык он к аристократическому быту высших гитлеровских военачальников, натаскавших в свои землянки зеркала, ковры, роскошную мебель со всей Норвегии.
Я ответил на вопросы командарма: почему намеченную высоту мы решили прежде всего атаковать, с каких позиций будут вести огонь два артиллерийских дивизиона и минометная группа, велика ли партийно-комсомольская прослойка в стрелковых ротах. После короткой беседы [91] со мной план в целом был признан обоснованным, приемлемым. Сообщив, что в случае необходимости в действие будут введены «катюши», командарм предложил план уточнить и представить в штаб.
Двое суток мы скрупулезно изучали местность, обдумывая возможные варианты боевых действий; Наконец определились две точки зрения. Первая: выход батальона в исходное положение для атаки произвести самым коротким путем — через позиции левофлангового батальона 28-го полка. Вторая: ночью совершить обходный марш в 8–10 километров и следующий день провести скрытно у подножия скатов высоты. А как только стемнеет — с разных направлений атаковать сопку. Одновременно две небольшие разведгруппы, которые заранее выбрасывались в тыл врага, откроют огонь, чтобы отвлечь на себя внимание противника. Второй вариант, как мне казалось, имел преимущества: батальону пришлось бы действовать в основном в темную часть суток. К тому же обход противника всегда легче, чем атака с фронта. Однако командир 35-го полка Соловьев (он заменил П. Г. Носова, назначенного заместителем командира дивизии), работавший до этого в штабе армии, предпочтение отдавал скоротечному бою.
— Зачем, — горячо говорил он, — ждать двое суток, пока батальон займет исходные позиции? Пропустим его через свои боевые порядки. На это потребуется всего одна ночь.
Право на последнее слово оставалось за командиром дивизии. Но мне хотелось, чтобы борьба мнений завершилась выработкой единого взгляда, чтобы творцом решения считал себя и командир полка, на которого была возложена ответственность за подготовку батальона к бою. Ведь при этом условии Соловьев с еще большим упорством станет претворять план в жизнь. Отвожу в сторонку командира полка и говорю:
— В чем-то вы, Владимир Николаевич, несомненно правы, но согласитесь: нельзя не считаться с тем, что нам нужна полная гарантия в успехе. Второй вариант плана, предусматривающий обход противника и удар по его позициям с флангов, как раз дает такую гарантию. А вот о первом варианте, рассчитанном на атаки в лоб, вряд ли это скажешь. Что касается времени, то нас никто не подгоняет, не требует спешки и обстановка. [92]
Соловьев нашел эти доводы убедительными.
К бою проводилась всесторонняя подготовка. Днем и ночью личный состав тренировался на одной из сопок в тылу нашей обороны, не раз «штурмовал» ее. Все проходило, как в бою: воины бесшумно подползали к «противнику», стреляли боевыми патронами, бросали гранаты. Саперы учились обезвреживать мины, снимать проволочные заграждения. Соловьев буквально не покидал района учений, следил, чтобы не допускалось никаких упрощений, а все проходило бы, как в реальном бою.
Политотдел организовал выступление ветеранов дивизии перед воинами батальона. Они делились опытом штурма высот, дали много советов, добрых напутствий. Политруки рот провели митинги личного состава. Во взводах вышли боевые листки с призывом: «Гвардеец! В бою веди себя смело и бесстрашно!» В листках рассказывалось о бойцах, умело действовавших на занятиях по штурму высоты. Агитаторы проводили беседы о героических подвигах воинов на фронтах Великой Отечественной войны, о взаимной выручке в бою, о бдительности, сохранении военной тайны.
Перед боем от воинов усилился приток заявлений в партийные организации с просьбой принять их в партию. Многие заявления заканчивались ставшими уже традиционными словами: «Если погибну, считайте коммунистом». Я обратил внимание на одно из таких заявлений, которое было подписано гвардии рядовым Коноваловым. Это не тот ли Коновалов, который в беседе со мной сетовал на «тихую» жизнь в обороне? Прочел письмо, и сомнений не осталось — он! «Рад, что иду на боевое задание, — писал Коновалов. — Откровенно говоря, отсиживаться в окопе в такое горячее и опасное для страны время больше не могу. Об одном прошу: если погибну, считайте коммунистом».
Ночи, предшествовавшие выполнению задания, были использованы для усиленной разведки. Проводил ее взвод гвардии лейтенанта Г. В. Шипицина.
За день до наступления работники штаба и политотдела тщательно проверили готовность батальона. Настроение у людей было приподнятое, боевое, каждый боец был обучен активным и решительным действиям.
...Ночь на 23 августа 1942 года. Подразделения двинулись по намеченным в светлое время ориентирам, хорошо [93] выделявшимся на фоне неба. Соблюдали и меры строжайшей маскировки, поскольку полной темноты в это время года в Заполярье не наступает. Рота старшего лейтенанта Хасан Хафизова занимала исходные позиции против правого фланга противника, рота старшего лейтенанта А. Ф. Кочетова — против левого. Взвод разведчиков Г. В. Шипицина с группой автоматчиков пошел в тыл врага.
По радио штаб дивизии поддерживал устойчивую связь с батальоном. Так что я в любое время знал, как развертываются события. Противник, видимо, не замечал обходного движения вашего батальона. И все же мы волновались, пока наконец не поступили условные сигналы: подразделения достигли исходной позиции.
Раньше других противник обнаружил роту Хасан Хафизова. Послышалась резкая дробь немецкого пулемета. Но до вражеской огневой точки, как потом рассказывал Хафизов, было уже рукой подать. Боец Владимир Квитковский подполз к вражескому пулемету, уничтожил гитлеровца, и комбат Смилык тут же дал сигнал атаки. Роты с криком «ура» устремились вперед. В окопах и ходах сообщения завязалась ожесточенная рукопашная схватка.
Красноармеец Иван Кижов броском достиг немецкой траншеи. Установив ручной пулемет на бруствер, он взял на прицел ход сообщения и короткими очередями почти в упор расстреливал выбегавших оттуда егерей. Владимир Квитковский, очутившись между двух землянок, открыл по ним автоматный огонь. Никто из землянок живым не ушел. У их входов остались лежать десять трупов противника. Четверо гитлеровцев, выбежавших из блиндажа, напоролись на огонь красноармейцев Федора Месанова и Павла Кипаева. Из другого блиндажа выскочило шесть егерей, но и их постигла та же участь.
Вместе с воинами всюду поспевал комиссар Гончаров. Его слово и личный пример увлекали бойцов и командиров, придавали им новые силы.
Бойцы роты Кочетова по дымку, тянувшемуся из труб, обнаружили землянки, обитатели которых накрепко закрыли двери. Григорий Захаров в дымоход одной из землянок бросил противотанковую гранату, а сам кубарем скатился в овражек. Раздался взрыв. Таким же способом он уничтожил и другие землянки. Бойцы Худобердиев, Боровников и Краснов, заметив отступавших гитлеровцев, [94] перерезали им дорогу, а затем уничтожили. До десятка егерей истребили гвардии старший сержант Попрыга, бойцы Быков и Соколов.
В разгар боя в тылу противника раздались выстрелы и взрывы ручных гранат. Это действовал взвод Шипицина. Гитлеровцы, видимо, приняли взвод разведчиков за крупные силы и открыли огонь по ним. В ходе перестрелки взвод часто менял свои позиции, временами вел залповый огонь. К проволочным заграждениям, на которых висели консервные банки и другие побрякушки, разведчики подвязали тросы: побрякушки гремели то тут, то там, а враг переносил огонь с одного угрожаемого участка на другой.
Противник, застигнутый на высоте врасплох, не смог оказать организованного сопротивления. Наши бойцы большую часть егерей перебили, и только немногим из них под покровом ночи удалось бежать. Были подорваны все огневые точки, землянки, другие сооружения. В плен сдались двое немецких солдат и офицер. Трофеи составили десять пулеметов, тридцать автоматов, много военного имущества.
Боевой успех на этот раз был достигнут без единого артиллерийского выстрела. Все решила внезапность удара.
Разгромив опорный пункт на высоте Утка, наши подразделения организованно отошли. За успешные боевые действия многие воины были награждены орденами и медалями.
Штаб обобщил опыт подготовки и проведения ночных боевых действий. Политотдел в свою очередь по крупицам собрал все лучшее, ценное, что было в работе партийных и комсомольских организаций, как накануне, так и в ходе боя. На состоявшихся вскоре семинарах парторгов и комсоргов частей, батальонов и рот опыт партийно-политической работы 1-го батальона 35-го полка стал предметом глубокого разбора. Перед участниками семинаров выступали герои сражения, командир и комиссар батальона.
...Прошло почти два месяца после памятного боя на высоте 308,0 (Утка). И вот разведка докладывает, что гитлеровцы вновь накапливают здесь свои силы, возводят оборонительные укрепления. [95]
Внимательно присматривали за высотой и мы, особенно после того, как в штабе армии мне намекнули, что именно отсюда, из района озера Чапр, может быть нанесен главный удар по противнику.
Вскоре командарм поставил перед нами задачу вновь овладеть высотой. В ночь на 14 октября 1942 года сводный отряд, в который входили 2-й батальон 28-го полка, рота автоматчиков, взвод разведчиков и отделение саперов, атаковал на высоте опорный пункт врага. Возглавил отряд гвардии майор В. М. Алексеев.
Кто из командиров не знает, как мучительно тяжело ожидать на НП первые результаты развернувшегося боя. В который раз, вглядываясь в ожившую панораму действий, ты мысленно проверяешь: все ли продумал, верно ли оценил обстановку, не выпало ли что-то важное из поля зрения? Соответствует ли организация боя тому, что ты так долго вынашивал в уме?
Еще тяжелее в ночном бою. Тут все должно быть заранее согласовано, задачи до предела ясны. Ты и твои подчиненные обречены до определенного момента на радиомолчание. И если возникает необходимость в переговорах, значит, произошло что-то важное, заранее непредвиденное...
Вот и теперь нервы напряжены до предела. К тому же на мой НП прибыли командарм В. И. Щербаков и член Военного совета армии А. И. Крюков. Внешне они спокойны. Всматриваемся с помощью биноклей в даль, надеясь по вспышкам автоматного огня, по взрывам гранат определить ход боя. Мы знаем, что ночь обманчива, верить ей не всегда можно. Темнота изменяет чувство места и расстояния, искажает контуры предметов...
По плану боя именно сейчас роты должны достигнуть рубежа развертывания... Мысленно представляю, как саперы под прикрытием разведчиков бесшумно пробираются к проволочным заграждениям противника, проделывают в них проходы. Металлические части оружия и шанцевый инструмент обернуты тряпками, чтобы не лязгали, не звякали...
Оглядываюсь на радиста и телефонистов. Они молчат, вслушиваясь в наушники. Значит, все идет по плану.
Но вот враг еще до нашей атаки осветил местность серией зеленых ракет. Надо же такому случиться: ведь подобный сигнал запланирован и нами. Командарм спрашивает, [96] почему траектория ракет протянулась в нашу сторону? Я высказал догадку, что, вероятно, противник обнаружил наши подразделения, а цвет ракет — случайное совпадение.
С НП стали видны частые вспышки выстрелов. Это открыли огонь гитлеровцы. Теперь уже нет смысла соблюдать радиомолчание. Немедленно связываюсь с комбатом Алексеевым, приказываю ускорить выдвижение рот и атаку. Комбат ответил коротким «Есть!».
Через несколько минут замечаем вспышки нашего огня. Роты развернулись и бросились на вражеские позиции.
По всплескам выстрелов определяем, что рота гвардии старшего лейтенанта И. В. Касьянова уже атаковала егерей на своем направлении. В траншеях завязалась рукопашная схватка. Потом мы узнаем, что вместе с бойцами этой роты самоотверженно сражался с врагом заместитель командира батальона старший политрук Ф. Н. Николаев. Узнаем и о том, что Федора Николаевича спас от гибели командир роты. В азарте боя замполит не заметил, как на него набросился с ножом гитлеровец. Выручил Касьянов, сразивший гитлеровца выстрелом из автомата.
Вижу, как сноп яркого огня, направленного в нашу сторону, вспыхивает там, где должна наступать рота гвардии старшего лейтенанта А. Р. Скрипко. Дело плохо. Радист протягивает мне радиотрубку. Значит, уже докладывают...
— Я — десятый, я — десятый, — слышу позывные Алексеева. — Перед Скрипко ожила огневая точка. Она преградила путь. Решил взорвать ее, а егерей взять живыми.
Я одобряю решение, но предупреждаю, что скоро рассвет, надо торопиться и не слишком усложнять план боя.
Прошло 10–15 томительных минут... На месте вражеской огневой точки поднялся столб огня. Это сержант Колесников и боец Луконичев, как потом мне доложили, сумели подползти к ее амбразуре и бросить связку противотанковых гранат. Рота Скрипко продолжала продвигаться вперед.
Спустя два часа после начала атаки Алексеев доложил, что гарнизон противника — 13-я рота 137-го горно-егерского [97] полка полностью уничтожена, убито около 150 фашистов, разрушено десять дзотов.
Я приказал командиру сводного отряда закрепиться на занятых позициях, послал к нему артиллериста для решения вопросов взаимодействия. В целях поддержки отряда выделялось два артдивизиона.
Во второй половине дня послышался гул немецкого самолета-разведчика. Он кружил над высотой. А когда скрылся за горизонтом, в небе появилось 9 «юнкерсов», которые подвергли высоту ожесточенной бомбардировке. К сожалению, наш зенитный дивизион не мог оказать настоящего противодействия «юнкерсам», бомбившим с больших высот.
Тем временем, собрав в тылу до батальона пехоты, немецкое командование двинуло ее на высоту. Шли егеря цепью, неотступно следуя за разрывами снарядов своей артиллерии. Им недоставало только барабанов. Как потом выяснилось, гитлеровцы изрядно хлебнули шнапса.
Первая их цепь метров за 250 до наших позиций перешла с ускоренного шага на бег. Но теперь два дивизиона нашего 29-го гвардейского артполка и минометная группа открыли беглый огонь. Снаряды и мины ложились в местах скопления вражеских солдат. Казалось, что все это происходит на учениях с имитацией огня, который заранее был предусмотрен там, где ожидалась концентрация живой силы и техники противника. Но нет, шел не учебный, а настоящий бой, стоивший немцам сотен человеческих жизней.
Настало время использовать дивизион «катюш», выделенный командармом в мое распоряжение. Я дал сигнал открыть огонь, и вскоре реактивные снаряды накрыли егерей.
Так закончилась эта «психическая» атака гитлеровцев. Только в одной из землянок все еще отстреливалась группа фашистских офицеров. Саперам пришлось подорвать их последнее убежище. В результате шесть офицеров были убиты, а один сдался в плен.
Открытый фланг
Стык мурманского и Кандалакшского операционных направлений... Представлял он собой необъятные пространства девственной лесотундры, прикрыть которые [98] практически было невозможно. Фланги обеих воюющих сторон оставались здесь постоянно открытыми.
Как уже говорилось, левый фланг доставлял нам немало хлопот. Его обеспечение, а также ведение в этом районе разведки осуществлялось штабом 10-й гвардейской дивизии. С этой целью вместо прежнего разведывательного батальона, громоздкого, неприспособленного к условиям Севера, был создан отдельный лыжный батальон — компактное, но в то же время подвижное подразделение. Зимой его бойцы и командиры были на лыжах, а летом в легкой экипировке.
Отдельный лыжный батальон не только прикрывал левый фланг нашей дивизии, но и вел разведку вражеской обороны на значительную глубину. Его действия, судя по всему, страшно досаждали немецко-фашистскому командованию: разведка противника явно уступала нашей как в активности, так и в искусстве поиска, смелости и находчивости.
Конечно, и нашим разведчикам приходилось нелегко. Попадали и они в критические положения, а так как действовали на большом удалении от основных сил и не могли своевременно получить помощь, нередко несли потери.
Вспоминается рейд лыжного батальона, начавшийся 29 марта 1943 года. Батальон вышел в тыл врага в составе трех рот. Ему было приказано действовать, сообразуясь с обстановкой.
Достигнув заданного района, командир батальона гвардии майор В. И. Ладанов распорядился двумя ротами вести разведку с места, а роте А. И. Алексеенко — выдвинуться, прочесать межвысотные лощины и установить наблюдение за противником.
Рота залегла в одной из лощин. Убедившись, что врага в непосредственной близости нет, гвардии старший лейтенант Алексеенко с двумя бойцами направился осмотреть небольшую высотку. Но тут разведчики столкнулись со сторожевым постом, состоявшим из двух гитлеровцев. Завязалась рукопашная схватка. Алексеенко поскользнулся, потерял лыжу и упал. Егерь ударил его автоматом по голове и навалился сверху. На помощь командиру подоспел боец К. Соколов: он сразил гитлеровца выстрелом в упор. Другой немец был пленен.
Тем временем из-за высоты появилась группа противника человек в двенадцать. Уходить было некуда. Наши [99] разведчики укрылись за валунами, выставив впереди себя пленного с поднятыми вверх крест-накрест лыжными палками — это положение у егерей означало «свой». Одному из наших бойцов удалось от валуна к валуну проскочить через высотку, вызвать на помощь роту, которая с ходу атаковала и уничтожила егерей. Алексеенко слыл находчивым разведчиком. Он не раз попадал в сложные ситуации, часто рисковал жизнью, но без «языка» никогда не возвращался. Вот и теперь его бойцы пленили немца.
Однако в своих последующих действиях Алексеенко допустил оплошность: не выставил охранение, не организовал наблюдение. К чему это привело? Неожиданно противник тремя группами общей численностью до 250 человек окружил роту. Завязался неравный бой.
Алексеенко запросил помощь у командира батальона. Но оказать ее комбат не мог: две другие роты к тому времени тоже ввязались в бой. Выход роты из окружения в светлое время был исключен. К тому же кончались боеприпасы, росло число раненых. Противник, чувствуя, что темп стрельбы советских воинов слабеет, усилил активность.
Участник этого боя сержант Г. А. Боровой, которого я хорошо знал еще по разведбату, рассказывал впоследствии:
— К вечеру у каждого из нас осталось не более десяти патронов. Мы понимали, что до ночи оторваться от противника не удастся. Единственное наше преимущество перед егерями состояло в том, что мы занимали высоту, а они находились у подножия. Сверху был виден каждый вражеский солдат, мы попусту не тратили патроны, вели прицельный огонь. Но вот с наступлением сумерек гитлеровцы, как саранча, поползли на гору. Мы отбивались всем, чем только было можно, вплоть до булыжников, которые откапывали из-под снега. Расстояние между нами и егерями все сокращалось и сокращалось. Наши бойцы приготовились к рукопашной схватке. В это время по цепи передали приказание командира роты: в каждом отделении приготовить по одной гранате. Вот уже егеря стали карабкаться на вершину. Мы по сигналу одновременно бросили гранаты. Гитлеровцы залегли. Таким способом мы не раз отбивались от противника. Но силы были [100] неравными. Не многим из нас удалось выйти живыми из этой тяжелой схватки.
Утром следующего дня мы обнаружили на месте боя тела наших погибших бойцов, изуродованные фашистскими извергами: у одних были отрезаны уши, выколоты глаза, у других на коже вырезаны звезды. Минутой молчания разведчики почтили память боевых товарищей. Поклялись отомстить гитлеровцам за все их злодеяния.
Вскоре отличилась рота гвардии старшего лейтенанта О. Ф. Чебунькова. Она совершила 20-километровый рейд и, углубившись в тыл противника, устроила засаду. Ждать пришлось долго, пока не показалась наконец большая группа егерей. Разведчики подпустили их на предельно близкое расстояние. Одного удалось захватить в плен, остальные гитлеровцы были уничтожены. В бою отважно действовали гвардии сержант Лаврентьев, бойцы Строков, Дмитриев. Рота благополучно вернулась в расположение своего батальона.
Это лишь отдельные эпизоды, каких было много. В смелых рейдах, в коротких схватках с егерями бойцы и командиры лыжного батальона приобретали боевую зрелость. Благодаря батальону мы держали под неослабным контролем левый фланг дивизии и армии.
Глаза и уши дивизии
Командир и его штаб слепы и глухи без разведки. Это непогрешимая истина, в которой не я один убеждался в процессе боевых действий.
Мы стремились вести разведку непрерывно. Понятно, что при проведении поисков и засад учитывались особенности Севера, его рельеф, погодные условия. Как-то разведгруппу одного из наших полков противник обнаружил по шуму вспорхнувшей стаи птиц. Пришлось штабу поднять карты и особым цветом обозначить на них болота — места массовых гнездовий пернатых. Но были у разведчиков и союзники: это полярные ночи, снежные заряды, скалы и валуны.
Условия Заполярья диктовали свои требования к подготовке разведчиков. Мы учили их искусству наблюдения и маскировки, умению изучать повадки врага, засекать время доставки солдатам пищи к переднему краю, определять, на каких огневых точках в обед и ужин оставалось [101] по одному человеку. И конечно же, обучали отлично стрелять, владеть ножом и другим холодным оружием, переправляться через водные преграды с помощью плащ-палаток, развивали такие качества, как отвага, самообладание, взаимная выручка, готовность любой ценой выполнить боевое задание.
Тренировки, изучение удачных и неудачных поисков, готовность извлечь из них необходимые уроки — все это принесло желаемые результаты. В боевом формуляре дивизии значится немало примеров дерзких, умелых поисков разведчиков.
Запомнилась вылазка в стан врага гвардии сержантов 35-го полка В. Тихомирова и Г. Жулеги. В маскхалатах они незаметно подползли к траншее и залегли. На ловца, как говорят, и зверь бежит. Вскоре из траншеи вылез и прилег недалеко от бруствера егерь. Он что-то начал писать. Тут его и сцапали разведчики. Когда егеря спросили, как он оказался в плену, тот развел руками: «Катцен гешихте» (кошачья история). Это значит, разведчики подобрались тихо, подобно кошке.
Жулега и Тихомиров — опытные разведчики, не раз выполнявшие трудные задания командования. Их мужество, храбрость и находчивость по достоинству оценены Родиной. Жулега стал полным кавалером ордена Славы, а Тихомиров награжден орденами Красной Звезды и Славы II и III степени.
Много внимания подготовке разведчиков уделял начальник штаба 35-го полка гвардии майор М. Ф. Шубаков. Он настойчиво учил их в совершенстве владеть оружием, умению маскироваться, терпеливо лежать в засаде.
...Моросил дождь. Разведчики, соблюдая меры предосторожности, продвигались по знакомым тропинкам. Они изучили передний край противника, установили время смены его постов.
Бойцы группы захвата под командой заместителя политрука Смирнова и гвардии младшего сержанта Хромова скрытно подползли к огневой точке врага. Комсомольцы Александр Рассохин и Кирилл Митрофанов прыгнули в ход сообщения. Здесь разведчики натолкнулись на гитлеровцев. «Хенде хох!» — скомандовал Рассохин, направив в лицо егеря дуло автомата. Тот остолбенел от страха. Рассохин и Митрофанов скрутили немца, сунули [102] в рот кляп, выволокли из траншеи. Разведчики благополучно доставили «языка» в штаб.
Бывали и периоды невезения. В марте 1943 года, например, ни в одном полку дивизии, несмотря на регулярные ночные поиски, не могли захватить «языка». На это, помню, обратил внимание штаб армии. Пришлось поговорить с разведчиками: «Или сметка у вас уже не та, или поистощились вы мужеством?» Эти слова задели бывалых «языкоискателей» за живое.
Начальник разведки 24-го гвардейского полка гвардии капитан Н. А. Кошкарев решил сам возглавить поиск, пойти, как он выразился, «порыбачить». Николай Алексеевич разработал оригинальный план, рассчитанный на то, чтобы выманить егерей из убежища и захватить их.
Для поиска выбрали холодную, пасмурную ночь. На сопках завыла, разгулялась метель. 15 бойцов во главе с Кошкаревым, одетые в маскировочные халаты, выдвинулись к высоте, занятой противником.
Когда до вражеского проволочного заграждения осталось 70–80 метров, Кошкарев разделил разведчиков на две группы: семеро развернулись фронтом вправо и семеро — влево. Между группами оставался промежуток около сотни метров, в котором занял место один-единственный разведчик. Он-то и должен был сыграть на этой «рыбалке» роль приманки. Разведчик снял маскировочный халат, спрятался в укрытии и кинул противотанковую гранату. Затем он выполз на почерневшее от взрыва место и закричал что есть мочи, взывая о помощи.
Кошкарев рассчитывал, что фашисты, услышав крик человека перед заграждениями, подумают, что тот подорвался на мине, и не замедлят с попыткой захватить его живым.
«Раненый» продолжал кричать, стонать, звать на помощь. Но фашисты ждали: не всякая даже хищная рыба торопится схватить приманку. Они осветили местность ракетами. Луч света выхватил из темноты человека, отчетливо выделявшегося без маскхалата на белом снегу. И тут клюнуло! Соблазн захватить «языка» без усилий и видимого риска был очень велик. Открыв проходы в заграждениях, две группы противника по 5–6 человек каждая направились к нашему бойцу, а разведчики Кошкарева того и ждали.
Подпустив гитлеровцев на близкое расстояние, они [103] открыли огонь из автоматов. Трех егерей взяли в плен, а тех, что бросились назад, уничтожили. По сигналу смельчаков наши минометы обстреляли позиции противника. Под прикрытием их огня разведчики без потерь возвратились с «уловом».
Бывали и «визиты» егерей. Они также предпринимали, хотя и значительно реже, попытки захвата наших бойцов.
Так, 13 мая 1943 года враг мощным артиллерийским огнем накрыл НП 28-го полка и ротные опорные пункты на высотах Шляпа, Боб, Каменистая и Яблоко. Одновременно он поставил заградительный огонь на путях подхода наших резервов к участку обороны взвода Войтанникова, находившегося на сопке Капкан — на отшибе от боевых порядков полка. Кстати замечу, что из-за этого весьма невыгодного положения сопку и стали называть Капканом: для взвода таилась опасность оказаться в ловушке. К тому же немецкая оборона находилась на господствующей по отношению к сопке местности. Но тем не менее район Капкана мы продолжали удерживать: отход с занимаемых позиций категорически запрещался.
Противник выпустил до 700 снарядов, в том числе много дымовых. Вскоре весь район 28-го полка затянуло плотным облаком дыма. Под его прикрытием группа егерей броском достигла высоты.
В подобных случаях моим неизменным правилом было: самому побывать на месте боя, повлиять на его исход. Так произошло и на этот раз. Переговорив по телефону с комбатом Кузоваткиным, я верхом выехал к нему.
Оказалось, что немцы, используя свое выгодное положение, пытались внезапной атакой захватить пленных в районе Капкана. Расстояние между нами и противником здесь составляло 150–200 м. Следовательно, бросок егерей сверху вниз мог занять всего 3–5 минут.
К моему приезду бой, правда, уже кончился. Но подробности его я выяснил тут же. Командир взвода лейтенант М. А. Вайтанников сумел вовремя обнаружить движение егерей. При этом он совершил оригинальный маневр. Его взвод, не ожидая, когда враг приблизится вплотную, оставил траншеи и спустился к подножию сопки. На этот случай там были заранее отрыты окопы. Но противник не ожидал столкновения у подножия сопки и [104] не был к нему готов. Собственно, на это и рассчитывал Вайтанников.
Взвод по команде лейтенанта открыл залповый огонь. Цепь противника смешалась. Семь егерей были убиты. Остальные повернули вспять, волоча за собой раненых. Двигались они в гору, причем дымовая завеса уже рассеялась, и наши бойцы могли теперь вести прицельный огонь. В нейтральной полосе осталось лежать еще с десяток трупов. У нас потерь не было, и взвод Вайтанникова вернулся на прежнюю позицию.
Теперь мы решили захватить «языка». И эта задача была поставлена перед разведчиками.
Утром на седьмые сутки после боя на Капкане начальник разведки дивизии гвардии подполковник Н. В. Казьмин, находившийся в расположении 5-й роты 28-го полка, доложил, что разведчики захватили в плен двух егерей, но один из них при попытке к бегству был убит.
Я поблагодарил Николая Васильевича и разведчиков за службу, а сам после бессонной ночи лег отдохнуть. Но тут зазвенел телефон. Командир 5-й роты А. Г. Григорянц сообщил, что у переднего края обороны мечется какой-то человек и кричит как сумасшедший.
— Что делать? — озабоченно спрашивал Артур Гаваркович.
Я ответил не сразу. Подумав, приказал человека захватить, но принять все меры безопасности.
Через два часа командир медсанбата доложил: доставлен раненый немец. Оказалось, разведчики не убили, как они докладывали, а лишь ранили бежавшего от них егеря. На какое-то время тот потерял сознание, а к рассвету пришел в чувство и начал взывать о помощи.
Разведчики от души посмеялись над своей ошибкой: на их боевой счет заносился еще один «язык».
Один из 150
150 — это количество боев местного значения, которые провела наша дивизия во время обороны. Из этого числа мне особенно запомнился бой 1 августа 1943 года по разгрому опорного пункта противника на высоте 309,0 (Сарай).
Высота занимала господствующее положение. С нее просматривалась почти вся первая позиция участка обороны [105] 24-го гвардейского стрелкового полка, и, пользуясь этим, противник причинял нашим подразделениям немало беспокойства.
Гитлеровцы прочно обосновались на Сарае. Они создали углубленные окопы и ходы сообщения, прочные сооружения для пулеметов, прикрылись инженерными заграждениями. В системе обороны 141-го горноегерского полка этот опорный пункт являлся одним из наиболее важных и сильных. На высоте располагались артиллерия и ее наблюдательные пункты. Отсюда подавались сигналы огневого взаимодействия соседям. Немцы подвели на высоту подвесную канатную дорогу, по которой в любую погоду подавались продукты и боезапас.
Мысль о разгроме опорного пункта на высоте Сарай возникла у нас еще в начале лета, когда противник приступил к интенсивным оборонительным работам. Но в то время этого сделать было нельзя: белые ночи лишали нас внезапности. Во второй половине июля с Баренцева моря стал проникать туман. Он часами держался над сопками. Вот его-то мы и решили использовать как союзника.
Замыслом боя предусматривалось под покровом тумана вывести атакующее подразделение к переднему краю обороны противника, а после того как туман рассеется, внезапно, без артиллерийской подготовки атаковать опорный пункт, уничтожить его гарнизон, взорвать огневые точки, разрушить землянки, захватить пленных.
В выборе рубежа атаки затруднений не было. Первая траншея обороны противника проходила по топографическому гребню. В этом, конечно, имелись свои преимущества: достигалась предельная дальность наблюдения. Но под высотой образовывалось мертвое пространство, где могла скрытно развернуться усиленная стрелковая рота.
Для проведения боя мы выделили 5-ю стрелковую роту 24-го полка. Ею командовал гвардии капитан В. И. Копырин, смелый и энергичный офицер. Роте придавался саперный взвод во главе с гвардии лейтенантом А. А. Михайловым, опытным подрывником и разведчиком. В случае надобности роту могли поддержать артиллеристы.
Разработкой плана боя и мероприятий по управлению им непосредственно занимался штаб дивизии. Подготовка роты к бою была возложена на командира полка Лысенко. [106]
За высотой несколько суток тщательно наблюдали. Мы уточнили расположение огневых точек, окопов, проволочных заграждений противника, выявили систему его огня на соседних вершинах.
В тылу дивизии была подобрана местность, схожая с высотой Сарай. Здесь стрелки и саперы тренировались в броске, учились преодолевать проходы в заграждениях, вести бой в окопах и ходах сообщения, блокировать и захватывать огневые точки. Тренировки завершились тактическим учением с боевой стрельбой.
Утром 1 августа клубящаяся мгла тумана заволокла окружающую местность. И хотя мой НП располагался на возвышенности, позволяющей наблюдать действия обеих сторон, туман скрывал буквально все.
Наши бойцы чуть ли не на ощупь достигли рубежа атаки. Саперы под прикрытием автоматчиков сделали два прохода в минных полях, разрезали проволоку, не снимая ее с рогаток. В 7 часов Копырин доложил о готовности к атаке. В ответ мы передали: ждать сигнала!
Прошел час, другой... Но просветления не предвиделось.
На НП прибыл начальник штаба армии генерал-майор К. Ф. Скоробогаткин. Посоветовались, как быть. Было решено ждать улучшения погоды.
Шесть часов бойцы терпеливо переносили холод и сырость, ничем не выдавая противнику своего присутствия вблизи его позиций. Наконец туман начал рассеиваться. Сигнал был подан в 13 часов 15 минут. Саперы моментально растащили в стороны рогатки с разрезанными звеньями колючей проволоки, и стрелки по проходам устремились к окопам врага.
Не очень-то легко вот так, средь бела дня, находясь под дулами пулеметов противника, в каких-нибудь 40–50 метрах от него, подняться в атаку. Тут всегда есть риск. Но на этот раз роте сопутствовала удача. Нам было видно, как 1-й и 2-й взводы развернулись в цепь и достигли окопов, а 3-й взвод, имевший задачу не допустить вражеских контратак с тыла, не развертываясь, бегом обходил вершину высоты справа.
Дежурные пулеметчики и наблюдатели противника от неожиданности растерялись, замешкались с открытием огня и были уничтожены. Еще не понимая, что происходит, егеря покидали землянки и по ходам сообщения выдвигались на позиции. [107]
Надо было сорвать маневр врага. Копырин через посыльных распорядился: взводам захватить пулеметные точки, а частью сил овладеть ходами сообщения и по ним выйти на обратные скаты высоты. И вот уже два отделения левофлангового взвода подавляют огневые точки, а отделение гвардии сержанта Хилова седлает ход сообщения в центре.
У первого же изгиба хода сообщения гвардии ефрейтор Новинка уложил из автомата гитлеровца, второго поймал на прицел кто-то из бойцов, пробиравшихся по брустверу. Новинка действовал, как на учении: каждое колено сначала прочесывал огнем из автомата, потом на изгиб бросал гранату и тут же делал стремительный бросок. Эта тактика себя оправдала: ефрейтор уничтожил еще двух егерей.
Гвардии лейтенант А. А. Борисов твердо и гибко управлял взводом. Когда стало известно, что навстречу отделению Хилова продвигается еще одна группа егерей, лейтенант выдвинул вперед снайпера Толкушкина. Тот, продвинувшись метров на тридцать, взял под обстрел изгиб хода сообщения и за несколько минут уничтожил девять гитлеровцев. Отделение Хилова первым вышло на обратные скаты высоты.
К тому времени два других отделения взвода овладели пулеметными точками. Теперь одно из них — отделение гвардии сержанта Васина шло на помощь Хилову. Бойцы уже перевалили за гребень высоты, когда показалась беспорядочно отходящая в тыл группа противника численностью до 15 человек.
Наши наблюдатели вовремя подали сигнал опасности. Борисов и комсорг роты гвардии младший сержант Пацуков почти вплотную подпустили егерей и огнем из автоматов уничтожили их.
Отделения Хилова и Васина подошли к землянкам. Чтобы выкурить укрывшихся в них гитлеровцев, применялся испытанный ранее прием: в дымоход бросалась противотанковая граната, дверь блокировалась огнем. Затем землянка подрывалась связкой гранат. Так бойцы уничтожили три землянки.
Иначе сложилась обстановка у взвода гвардии лейтенанта А. В. Каледина, который должен был овладеть двумя пулеметными точками. На одну из них лейтенант нацелил отделение гвардии сержанта Загороднова, на другую, [108] более отдаленную, — отделения гвардии сержантов Якушева и Беляева.
Гитлеровцы, перешедшие из землянок в оба дзота, так и не смогли открыть огонь из пулеметов: помешали наши отделения, которые вели по амбразурам дзотов непрерывную стрельбу. И все же действия наших отделений были несколько замедленными, пока бойцы не зашли к дзотам с тыла и не забросали амбразуры гранатами. Противник успел выдвинуть в ход сообщения группу автоматчиков. Но тут Каледин принял смелое решение — отрезать автоматчиков с тыла и уничтожить их перекрестным огнем. Этот замысел блестяще осуществили бойцы гвардии сержантов Родина, Шагарова и Загороднова.
3-й взвод, обеспечивавший действия основных сил роты, обошел вершину высоты и, убедившись, что на подходе нет каких-либо резервов противника, забросал гранатами две его землянки, в которых укрывались гитлеровцы. Трех егерей удалось захватить в плен.
Отличились и саперы. Они продвигались четырьмя группами — по две группы за 1-м и 2-м взводами, завершая подрыв сооружений противника. Командир саперного взвода Михайлов, находившийся вместе с командиром роты, не раз мне докладывал в ходе боя о взорванных объектах. Эти сведения, как потом я узнал, ему доставляли связные Архипов и Ющенко, которые хорошо ориентировались на местности. Кстати замечу, что они и сами были первоклассными саперами-подрывниками, обладавшими редким даром действовать хладнокровно и расчетливо.
Когда бой уже кончался, гвардии сержант Смирнов обнаружил за скалой целый склад взрывчатки. Часть ее Михайлов и Смирнов перенесли в окопы и ходы сообщения и подорвали их. Остальная взрывчатка была уничтожена на месте.
Я приказал начать отход роты с высоты, а артиллерии поставил задачу на прикрытие.
Внезапная атака усиленной роты подействовала на оборону противника ошеломляюще. Его артиллерия во время боя безмолвствовала. У немецкого командования, очевидно, были опасения, что удар по высоте Сарай представляет собой лишь часть широко задуманных действий с нашей стороны. И вот теперь появился разведывательный самолет ФВ-189. Он тщательно обследовал наши позиции и ближайшие тылы. [109]
Убедившись, что успех в районе Сарая мы не собираемся развивать, противник приободрился. Зашевелилась его оборона по обе стороны от высоты, был открыт артиллерийский огонь по позициям 24-го полка. Но время уже было потеряно.
Хорошо подготовленный бой, достижение внезапности атаки дали свои результаты. За 30–40 минут рота уничтожила до 120 гитлеровцев, разрушила семь огневых сооружений, два наблюдательных пункта, пять землянок.
В показаниях пленных было кое-что существенное: в обороне 141-го горноегерского полка появилось новое оружие — 230-мм метательные аппараты и неизвестные по маркировке боеприпасы к ним. Пленные рассказали также об ускоренном строительстве сооружений на позициях с применением железобетона и цемента.
Впрочем, участники боя и сами видели инженерные сооружения, созданные противником в скальном грунте: доты, усиленные с боков тесаным камнем, положенным на цемент, амбразуры огневых точек с металлическими плитами. Были обнаружены компрессорные станции...
Ночь после боя мы с генералом К. Ф. Скоробогаткиным провели в моей землянке, пытаясь осмыслить, что все это значит. Генерал заметил, что подобные сооружения противник имеет уже на ряде других направлений. Выходит, он намерен упорно сопротивляться.
Мысленно еще и еще раз оценивая позиции врага, я не находил в них слабых мест. Но на левом фланге... Да, на левом фланге было по-другому: там немцы строили дорогу от Луостари к озеру Чапр, сплошных укреплений не имели.
— Константин Федорович, — обратился я к Скоробогаткину, — а по этой дороге не легче будет прорваться в глубину их обороны?
К. Ф. Скоробогаткин с обычной для него хитроватой улыбкой заметил:
— Разговор с командармом об этой дороге вы, как видно, не забыли. Подумаем, подсчитаем... Результаты боя дают богатый материал для размышлений, в том числе и о выборе направления главного удара на будущее.
Рано утром начальник штаба армии отбыл к себе на КП.
В сводке Совинформбюро от 4 августа 1943 года указывалось: «...подразделение капитана В. И. Копырина [110] атаковало опорный пункт противника. Бойцы ворвались во вражеские траншеи и в рукопашной схватке истребили до роты гитлеровцев...» Это сообщение явилось для нас лучшей оценкой боевой деятельности.
Бои местного значения, действия разведывательных групп, снайперское движение — все это позволяло нам владеть инициативой, держать противника в напряжении.
Его пыл начал остывать. Вспоминается такой факт. Еще перед штурмом высоты Сарай в мою землянку привели двух егерей-перебежчиков. Раньше мы брали немцев в плен только в бою, а теперь появились и перебежчики. Сопровождающий их конвоир, рослый рязанец, попросил разрешения покурить и, оставляя немцев на попечение взвода разведки, подмигнув, сказал: «Смекай, командир! Не тот нынче фриц. Хоть и упрям, но не тот, летошний-то покрепче был, а этот с червоточинкой, а там, гляди, червь безнадежности его совсем сожрет...»
И верно, не тот.
Нам стало известно, что генерал Шернер издал специальный приказ о поднятии боевого духа у солдат 19-го горного корпуса. Он требовал предохранять войска от «подавленного настроения».
У гитлеровского генерала были причины для беспокойства: надежды егерей на победоносное окончание войны рушились. Вот что писал один из них домой: «Истекая кровью, мы проклинаем тот час, когда наша нога ступила на эту землю. Прощай, родина обманутых сыновей, которых ожидает гибель каждый час и каждую минуту. Все ли это? Нет, страх и гибель ждут многих».
Попала к нам и «Песня о тундре», которую распевали в землянках горные стрелки. В этой песне слышались не только жалобы на то, что «солнце не светит», «бледнеют солдатские лица», «похищены зубы цингой», но и заунывный, повторяющийся в каждом куплете ропот: «Когда же, когда же домой?»
При всем том противник оставался еще сильным и коварным. С ним нам предстояло свести счеты. И защитники Заполярья готовились к решающей схватке. [111]