Завершающий аккорд

На востоке страны наша государственная граница, сделав резкий изгиб к северу, описывает причудливый двугорбый выступ и, круто повернув на юг, спускается к океану. Слева от выступа лежит Забайкалье, сверху, с севера, его подпирает Приамурье, а справа, между границей и Тихоокеанским побережьем, протянулось Приморье.

Внутри выступа — часть северо-восточной территории Китая, носившая название Маньчжурия. В 1931 году Япония захватила эту землю и через год создала здесь марионеточное государство Маньчжоу-Го во главе с императором Пу И. На юго-востоке эта “империя” граничила с Кореей, которая еще с 1910 года являлась японским генерал-губернаторством. В состав Маньчжоу-Го входил и Ляодунский полуостров с его юго-западной оконечностью — Квантунской (по-китайски — Гуаньдунской) областью.

Истории было угодно, чтобы квантунский город Порт-Артур занял в ней место рядом с Севастополем. Героическая оборона Порт-Артура в 1904 году навеки прославила беззаветную воинскую доблесть и стойкость русского солдата. А сама Квантунская область дала название злой и жестокой силе — японской оккупационной армии в Северо-Восточном Китае.

Перед нами на Дальнем Востоке стоял давний и очень вероломный враг. Еще в 1904 году, коварно напав на корабли порт-артурской эскадры, Япония положила начало эпохе войн без объявления войны. В такой же традиции государственного цинизма были совершены нападения на нашу страну у озера Хасан и на дружественную нам Монголию у Халхин-Гола. Так Квантунская армия, предназначавшаяся для великих завоеваний “до Урала”, опробовала себя и испытывала нашу силу. Уроки ей были даны отрезвляющие. Но японская военщина восприняла их по-своему; она не отказалась от захватов на западе, а стала более тщательно готовить их. [329]

Уже гремела Великая Отечественная, шла война на Тихом океане. А Квантунская армия выжидала благоприятного момента для удара, чтобы с наименьшими потерями захватить вожделенные земли своего соседа. Поэтому наша страна, ведя беспощадную борьбу с гитлеровской Германией, вынуждена была держать на Дальнем Востоке 40 дивизий в полной боевой готовности. Хотя между Советским Союзом и Японией существовал пакт о нейтралитете, вера в него была слабой: на Тихом океане японский флот задерживал и топил наши суда, а японская пехота много раз нарушала нашу сухопутную границу, производила обстрел советской территории. Именно поэтому Приморская группа войск, Дальневосточный и Забайкальский фронты стояли на страже.

После Сталинграда и Курска японская военщина не торопилась приводить в исполнение свои агрессивные планы против СССР. К тому же Квантунской армии пришлось перебрасывать часть соединений в район Южных морей, чтобы сдержать наступление американцев и их союзников. Зато на советской границе развернулось строительство долговременной обороны по последнему слову военной техники. Да и качественный состав армии менялся. Это были уже не те части, что терпели разгром под Хасаном и Халхин-Голом — почти все они прошли через школу боев в Океании и Индокитае.

Так что же представляла собой Квантунская армия, лишь для пассивной нейтрализации которой нам потребовалось держать на востоке 40 дивизий?

Слово “армия” неоднозначно в нашей лексике. В данном случае оно обозначало крупную региональную часть вооруженных сил страны — стратегическое объединение, в которое к весне сорок пятого входили 1-й и 3-й фронты, 4-я отдельная и 2-я воздушная армии, Сунгарийская речная флотилия. Общая численность войск составляла около 750 тысяч. Кроме того, в Корее находились 17-й фронт и 5-я воздушная армия, которые могли войти (и впоследствии вошли) в состав Квантунской армии. Наконец, в Маньчжоу-Го имелись свои марионеточные войска. Всего же в Маньчжурии, Внутренней Монголии и Корее была развернута группировка численностью свыше миллиона.

Союзное командование хорошо понимало, что, если Квантунская армия переправится в метрополию и будет планомерно защищать Японские острова, вторая мировая [330] война может очень затянуться. А потому в Тегеране и Ялте союзники упорно добивались от Советского правительства согласия на вступление в войну против Японии. Наша страна тоже была заинтересована в скорейшей ликвидации зловещего очага агрессии и непрекращающихся провокаций; помнили у нас и о своем интернациональном долге: о помощи народам Китая и Кореи в их национально-освободительной борьбе.

Таковы были цели предстоящей войны. Таков был противник.

Естественно, что для проведения наступательных операций, ориентированных на быстрый и решительный разгром врага, Верховное Главнокомандование намеревалось пополнить силы Дальнего Востока войсками, закаленными в боях на Западе. Столь же естественным было решение усилить фронтовые командования генералами, которые имели опыт руководства наступательными действиями широкого масштаба. Так, маршал К. А. Мерецков со своим полевым управлением, заслуживший репутацию специалиста по ведению войны в особо сложных природных условиях, должен был возглавить Приморскую группу войск{3}. В командование Забайкальским фронтом вступал маршал Р. Я. Малиновский. Во главе Дальневосточного фронта{4} по-прежнему оставался генерал армии М. А. Пуркаев, назначенный на эту должность в 1943 году (до того он командовал армиями и фронтом на западных театрах военных действий).

Наш эшелон с полевым управлением и спецподразделениями в первых числах мая добрался до тихого дальневосточного города Ворошилова-Уссурийского (ныне — Уссурийск).

Здесь радостно встретили День Победы. Не спали до утра 10 мая, чтобы услышать по радио праздничный салют, прогремевший в Москве накануне вечером. Отсюда Мерецков вылетал в столицу для участия в параде Победы. Он возглавлял колонну сводного полка Карельского фронта (правофланговому фронту была оказана честь открыть торжественное шествие). [331]

На пригородных станционных путях я встречал войска, начавшие прибывать в мае. А прибывала к нам в Приморскую группу ни много ни мало как 5-я армия, победно завершившая войну в Восточной Пруссии. Скрытно переместить целую армию с Запада на восток страны — задача посложнее, чем передислоцировать полевое управление с приданными ему частями. Но и она была решена превосходно. Эшелоны с людьми и укрытой брезентом техникой мчались по строгому расписанию, большие города проскакивали в темноте, на станциях не останавливались. А мы немедленно рассредоточивали дивизии по заранее подготовленным местам.

Кроме нас таким же образом пополнялся и Забайкальский фронт. Нельзя сказать, что противник ничего не заметил. Но, как стало известно поздней, он так и не разобрался в масштабах наших приготовлений, не разгадал сроков нашего вступления в войну. Стратегическая маскировка достигла своей цели.

Ну а то, что Советский Союз рано или поздно выступит на стороне союзников, для японцев не было секретом. В апреле истек срок действия пакта о нейтралитете между нашей страной и Японией, и Советское правительство отказалось продлить его.

В июне сорок пятого было создано Главное командование советских войск на Дальнем Востоке. Главкомом стал маршал А. М. Василевский, членом Военного совета — генерал-полковник И. В. Шикин, начальником штаба — генерал-полковник С. П. Иванов. В июле, после получения директив Ставки, началась детальная проработка стратегической наступательной операции, получившей наименование Маньчжурской. Перед ней ставилась цель рассечь и разгромить по частям Квантунскую армию, не дав ей возможности отойти в глубь Китая. О том, какими силами располагала эта армия, я уже говорил. С нашей стороны в операции участвовали Забайкальский и Дальневосточный фронты, Приморская группа войск, войска Монгольской народно-революционной армии, Тихоокеанский флот и Амурская военная флотилия. Советским войскам было обеспечено превосходство в людях в 1, 2 раза, в танках и артиллерии — почти пятикратное, в авиации — двойное. [332]

Замысел операции предусматривал нанесение двух главных и нескольких вспомогательных ударов. Первый главный удар с территории МНР на юго-восток наносил Забайкальский фронт, второй, навстречу ему, из Приморья, — мы. Каждый из этих ударов выливался в самостоятельную фронтовую операцию. Та, которую проводила Приморская группа войск, вошла потом в военную историю под названием Харбино-Гиринской.

5 августа пришел приказ Ставки: Приморская группа войск переименовывалась в 1-й Дальневосточный фронт, а Дальневосточный фронт — во 2-й Дальневосточный. Мы восприняли это как сигнал быть наготове. И не ошиблись.

8 августа Советское правительство заявило, что с 9 августа Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией...

А теперь пришла пора рассказать о нашем театре военных действий.

Я впервые попал на Дальний Восток и был просто потрясен невероятным буйством природы. Все здесь поражало своим первозданным размахом: величественная панорама гор, широкие и полноводные реки, могучие леса с деревьями невиданной толщины, перевитыми плетями лиан. Ничего подобного не приходилось мне видеть раньше. Красота, да и только!

Но мы приехали сюда не любоваться красотами природы, а воевать. Это заставляло глядеть на все вокруг глазами военного инженера. А такой взгляд вызывал чувства весьма далекие от восторга. Почти на тысячу километров протянулась госграница в полосе нашего фронта — от станции Губерово на севере до океанского берега на юге. И на этом большом пространстве были собраны воедино все (за исключением разве тундры) естественные преграды, с которыми мне приходилось иметь дело в Крыму и на Волхове, в Карелии и Заполярье. Причем в сильно укрупненном масштабе. Уж если были здесь, например, болота — то такие хляби, что ни пройти, ни гать проложить. А старожилы предрекали к концу лета еще и ливневые паводки, при которых поймы рек на много километров вокруг превращаются в сплошные озера. К счастью, в том году обошлось без сильных паводков.

Японцы, усиленно строившие здесь два последних [333] года долговременную оборону, прекрасно учли особенности местности. На приморском направлении у них имелось шесть мощных укрепрайонов, все немногочисленные дороги, горные перевалы и доступные для продвижения дефиле перекрывались узлами сопротивления и опорными пунктами. Внимание противника к усилению обороны именно этого направления было понятно: отсюда шли кратчайшие пути к жизненно важным центрам Маньчжурии.

Для прорыва укрепленных полос и развития наступления на всю предусмотренную планом операции глубину, а также для охраны побережья от возможных десантов 1-й Дальневосточный фронт имел в своем составе достаточные силы: 1-ю Краснознаменную, 5, 25 и 35-ю армии, Чугуевскую оперативную группу, 10-й мехкорпус и 9-ю воздушную армию. Противостояли нам 3-й и 17-й (Корейский) фронты в составе 3, 5, 34, 58 и 5-й воздушной армий. Противник уступал нам в численности войск, в техническом оснащении. Из разведданных мы знали, что в японской армии нет на вооружении автоматов, противотанковых ружей, реактивной артиллерии, мало артиллерии крупных калибров. Но на легкую победу рассчитывать не приходилось. Солдаты в своей основной массе были темными, неграмотными людьми, воспитанными в духе фанатичной преданности императору и лютой ненависти к Советскому Союзу. Они были готовы драться до последнего патрона. В составе Квантунской армии существовала, например, бригада смертников — солдат, специально подготовленных к тому, чтобы бросаться с зарядом взрывчатки под танки...

По все же главным, что тревожило нас, оставались укрепрайоны и естественные преграды. Как преодолеть их, как обойти УРы и оседлать дороги? Над этими вопросами приходилось непрестанно ломать голову. Предстоявшая операция требовала самого широкого инженерного соразмерения, не упускавшего из виду ни одной функции инженерных войск. Сюда входили скрупулезная разведка, прокладка путей в непролазной горной тайге, штурм дотов и дзотов, форсирование широких и бурных рек, постройка мостов, минирование, диверсионные действия в тылу врага, водоснабжение войск, четкая служба регулирования на дорогах... Всего и не перечесть. Единственное, чего не предвиделось, так это особых хлопот по разминированию: нам было известно, что минное [334] оружие не получило массового развития в японской армии.

Итак, сам я еще в апреле занялся объездом границы. На газике, который вели то Абдулаев, то Артамонов, мы со Смаковским забирались в, казалось бы, самые непроезжие места. Я много раз вылезал из машины и проходил пешком по нескольку километров. Хотелось представить, что будет ощущать, пробираясь здесь, боец. В общем, я не только проехал, но и прошагал всю границу в полосе фронта.

Но это была моя личная рекогносцировка, мало имевшая общего с настоящей инженерной разведкой. А нужда в ней была огромная. К моменту нашего прибытия командование Приморской группы мало что знало о закордонной полосе. Все сведения исчерпывались визуальными наблюдениями пограничников. Поэтому к делу сразу был привлечен военно-геологический отряд, стала проводиться аэрофотосъемка и работа по дешифрированию. Главным было: получить данные о характере местности, ее особенностях и о системе обороны — о ее расположении и глубине, типах огневых сооружений и границах УРов.

Работа инженерной и военно-геологической разведок заслуживала самой высокой похвалы. Уже к июлю, детализируя операцию, мы знали достаточно подробно, какие естественные препятствия придется преодолевать войскам на направлении главного удара, а стало быть, знали и как их преодолевать; имели точное представление о расположении узлов сопротивления и опорных пунктов, а значит, могли приступить к отработке действий по их штурму.

Однако разведка разведкой, а другие дела тоже не терпели отлагательства. Я уже не раз писал, как велась подготовка к наступательной операции и какие задачи выполняли в связи с этим инженерные войска. Все то же делали они и здесь. Оборудовали исходные и выжидательные районы, расширяли и совершенствовали дорожную сеть. Специфическая особенность состояла при этом в строгом соблюдении оперативной маскировки. Все, что делали саперы и строители, должно было свидетельствовать о сугубо оборонительных работах. А сделано было немало: через тайгу проложили семь новых дорог общей протяженностью 850 километров, причем две из них — армейского [335] значения; длина отремонтированных дорог составляла более двух тысяч километров.

Велись и другие работы: строились, ремонтировались и усиливались мосты, отрывались убежища и блиндажи, возводились командные и наблюдательные пункты, устанавливались проволочные заграждения. Для боевых машин изготавливались комплекты приспособлений, увеличивавших их проходимость. Одновременно, как всегда, шла упорная боевая учеба. В инженерных частях было проведено переукомплектование, позволившее расставить людей таким образом, чтобы рядом с коренными дальневосточниками находились воины, имевшие опыт боев на Западе. Свой опыт они передавали в процессе занятий и учений необстрелянным товарищам.

А учения проводились сложные, включавшие весь комплекс действий, которые предстояло выполнять в наступлении. Основное внимание уделялось при этом отработке движения войсковых колонн по бездорожью, через горную тайгу. Только таким образом можно было обойти японские укрепрайоны, пробиться к дорогам и оседлать их.

Занятия проходили одно за другим. Очень важно было добиться, чтобы воины не только знали что и как делать, но и умели действовать, задавая необходимый темп,

Не знал в ту пору отдыха и штаб инжвойск фронта. Не разгибаясь трудились и “загражденец трех фронтов” С. П. Назаров, и начальник техотделения Н. П. Белов, и разведчик Д. А. Крутских, и наш бессменный снабженец С. Н. Кукушкин. На этот раз сил у нас было, как никогда, много. Каждая армия имела в своем составе по инженерно-саперной бригаде. А во фронтовом подчинении находились пять инженерно-саперных бригад (в том числе 20-я Свирская штурмовая), одна понтонно-мостовая, тяжелый понтонно-мостовой полк, несколько отдельных понтонно-мостовых батальонов, три парка инженерных машин и ряд других подразделений.

Чтобы все эти силы применялись с максимальным эффектом, мы после основательных раздумий и прикидок пришли к выводу: все соединения и части использовать массированно, на направлениях ударов, наносимых армиями, а в резерве фронта держать лишь одну бригаду и парк инженерных машин. Объем и характер задач, стоявших перед каждой армией, были известны, в дело [336] им предстояло вступать сразу, поэтому расчет делался на четкую расстановку сил, а не на маневр резервами. Это-то и требовало от штаба очень тщательной предварительной работы.

Особое внимание, конечно, уделялось войскам, выводимым на направление главного удара. Так, 1-ю Краснознаменную армию было решено усилить 12-й инженерно-саперной бригадой, двумя понтонно-мостовыми батальонами, двумя парками инженерных машин, ротой полевого водоснабжения и гидротехнической ротой; 5-ю армию — 20-й Свирской штурмовой, 23-й и 46-й моторизованной инженерно-саперными бригадами и двумя понтонно-мостовыми батальонами. В общей сложности на долю 5-й армии приходилось 90 саперных рот, а другим армиям выделялось по 60 — 70...

Сказав, что офицеры штаба трудились не разгибаясь, я допустил явную оговорку. Они весьма часто разъезжали по бригадам и батальонам, проверяя, как занимаются понтонеры, как тренируются загражденцы, как идет подготовка отрядов и групп штурма. Подполковник Д. А. Крутских{5}, например, активно участвовал в подготовке двух отрядов к захвату железнодорожных туннелей, которую вел новый командир 20-й штурмовой бригады полковник А. И. Ефанов.

Речь шла о трех туннелях КВЖД, которые находились на расстоянии от одного до трех километров от нашей границы. Вдоль этой дороги протянулась одна из операционных линий нашего наступления. И миновать туннели она никак не могла — обходного пути не существовало. Но туннели — это мы знали точно — были заминированы. Противник мог в любой момент обрушить их взрывом. Вот и потребовалось разработать операцию, которая позволит предотвратить это нежелательное событие.

Отряды захвата туннелей мы не случайно решили взять из состава 20-й бригады. Она потому и называлась штурмовой, что предназначалась для штурма укрепрайонов и сильно укрепленных полос обороны. Бойцы бригады не были саперами в обычном смысле этого слова — их готовили к ведению всех видов боя в самой тяжелой [337] и необычной обстановке, а также к уничтожению сложных инженерных сооружений на фронте и в тылу врага. Каждый отряд состоял из штурмового инженерно-саперного батальона, роты ранцевых огнеметов, двух взводов автоматчиков и группы артиллерийского наблюдения. Во время операции их должны были поддержать бронепоезд и два дивизиона артбригады РГК. Одним отрядом командовал майор В. И. Турин, другим — майор Ю. Я. Янкевич. Готовясь к выполнению задания, оба офицера до пота тренировали своих штурмовиков на местности, где находились наши туннели, похожие на те, что предстояло захватить и уберечь от разрушения.

К концу июля подготовка войск нашего фронта к операции была в основном завершена.

Операционные направления 1-го Дальневосточного протянулись на картах на Харбин, Гирин и вдоль океанского побережья Северной Кореи — на Вонсан (Гензан) и Пхеньян. В центре фронта располагались 1-я Краснознаменная и 5-я армии, составлявшие ударную группировку. 1-й Краснознаменной армией командовал генерал-полковник А. П. Белобородов, 5-й — генерал-полковник Н. И. Крылов (вот где привелось мне встретиться с Николаем Ивановичем после Севастополя и Одессы, где он возглавлял штаб Приморской!). Этим армиям предстояло пробиваться червз горную тайгу и брать два укрепрайона: одной — Мишаньский, другой — Пограничненский.

На правом крыле, к северу от озера Ханко, находилась 35-я армия генерал-лейтенанта Н. Д. Захватаева. Перед ней была полноводная Уссури, а за рекой лежали заболоченные леса и Хутоусский УР. На левом крыле стояла 25-я армия генерал-полковника И. М. Чистякова. Путь ей преграждали горные леса и четыре УРа: Дуннинский, Дунсинженевский, Хуньчуньский и Кэнхынский.

8 августа радио разнесло весть об объявлении войны Японии. Армии замерли в напряженном ожидании. Артиллеристы, как говорится, держались за шнуры.

Артиллеристы, как оказалось, зря держались за шнуры: в полосе 1-й Краснознаменной, начинавшей операцию, артподготовка не состоялась. А задумана она была [338] красиво: с подсветкой мощными прожекторами, как при атаке на берлинский плацдарм. Но перед полуночью на нас обрушился такой страшный ливень, что и о прожекторах, и об артподготовке пришлось забыть. В час ночи 9 августа передовые части молча поднялись в атаку и двинулись вперед по разведанным направлениям.

В полосе 5-й армии вступили в дело отряды захвата туннелей. В полночь они перешли границу. По сигналу одновременно начали бой. Штурмовые группы Янкевича и Турина бросились к туннелям с разных сторон. Одновременно были атакованы казармы охранного гарнизона. Группы подрывников, выдвинувшись на 100 — 150 метров за туннели, заминировали железную дорогу на случай подхода бронепоездов со стороны маньчжурской станции Пограничной.

После успешного скоротечного боя туннели были разминированы и взяты под охрану, а тем временем часть штурмовых групп очистила Пограничную и закрепилась в ней. Отряды разрушили 10 дзотов, две казармы, уничтожили 14 японских солдат, захватили в плен несколько офицеров. У нас оказалось 15 раненых.

Путь войскам 5-й армии по КВЖД был расчищен.

Уже в первые сутки заданный темп наступления на всех направлениях был выдержан или даже превышен. И хотя всю ночь хлестал дождь, “дорожные конвейеры” работали в основном исправно — войска пробивались за танками, валившими деревья, со скоростью полкилометра в час. Однако не все и не везде получалось гладко. На некоторых направлениях, и в первую очередь в полосе наступления 1-й Краснознаменной и 5-й армий, приходилось на ходу вносить кое-какие организационные усовершенствования в наши планы. Смысл поправок сводился в основном к еще большей централизации сил инженерных войск. Необходимые меры принимались весьма оперативно, так как представители нашего штаба находились среди наступавших:

Но прокладка колонных путей через девственные дебри, которые враг считал абсолютно непроходимыми для оснащенных тяжелой техникой войск, являлась лишь прелюдией к боям за укрепрайоны и узлы сопротивления. Маневр через горы, тайгу и болота лишь облегчал, но отнюдь не исключал штурма оборонительных полос и огневых сооружений. А противник, как я уже говорил, был фанатично жесток и стоек. Случалось, что выбитые [339] из опорного пункта японцы снова занимали доты и дзоты, как только последние оказывались в тылу у наших наступавших войск.

Наиболее сложные и ответственные задачи при прорыве укрепрайонов, блокировании и уничтожении отдельных оборонительных сооружений были призваны решать штурмовые подразделения. Состав их не был одинаковым для всех армий. Так, в 1-й Краснознаменной и 5-й в полках первых эшелонов дивизий создавались штурмовые группы. В них входили взвод саперов-штурмовиков, два расчета огнеметчиков, два-три стрелковых отделения, два пулеметных отделения, отделение противотанковых ружей, два 45-миллиметровых орудия, отделение 82-миллиметровых минометов и две самоходки — САУ-152. В 25-й и 35-й армиях порядок был иной. Там штурмовых групп не создавалось, а были организованы штурмовые отряды — каждый в составе усиленной стрелковой роты.

Такие различия объяснялись неодинаковыми условиями, в которых предстояло действовать штурмовым подразделениям, а также особенностями укрепрайонов, лежавших на пути наступавших. Например, армия Н, И. Крылова наносила удар по Пограничненскому УРу, где требовалось овладеть опорными пунктами Сяо-Тян-Май и горой Верблюд, имевшими круговую оборону. Подобраться к ним незаметно не было никакой возможности. Этим и диктовался характер действий. Штурмовые группы бросались вперед после артподготовки, под прикрытием огня пушек и минометов. Как только им удавалось захватить или блокировать все доты, поднималась пехота и, овладев рубежом, закреплялась на нем. После этого подрывные команды спокойно приступали к планомерному уничтожению оборонительных сооружений.

В полосе наступления армий И. М. Чистякова и Н. Д. Захватаева УРы располагались так, что к большинству долговременных огневых точек можно было подойти скрытно, используя неприятельские траншеи. Это обстоятельство учитывалось при формировании и подготовке штурмовых отрядов, определяло тактику их действий. Подгруппы атаки и блокирования пробирались к вооружениям и закрывали их амбразуры мешками с землей. Доты становились “слепыми” и “немыми”. Затем бойцы разрушали решетки, прикрывающие вентиляционные трубы, а потом забрасывали внутрь ручные и противотанковые гранаты. [340] Гарнизон дота после блокирования обычно укрывался в подземных убежищах. Чтобы выкурить его, использовались огнеметы, заряды взрывчатки, керосин и бензин.

Наконец, в ряде случаев расчет строился на внезапности атаки. Отряд должен был ночью без шума проникнуть в опорный пункт, снять холодным оружием часовых, подойти к уязвимым местам сооружения, ворваться внутрь, забрасывая противника гранатами, поливая его огнем автоматов и пулеметов, и только после этого подорвать само сооружение.

Отличный эффект приносили и действия иного плана. Один из отрядов 25-й армии, например, в ночь на 9 августа, совершив переход через горную тайгу, окружил опорный пункт на сопке Офицерской. Штурмовые группы ползком двинулись к дотам, тогда как рота автоматчиков ударила по казарме и разгромила ее, уничтожив половину гарнизона. Оставшиеся в живых японские солдаты войти в доты уже не смогли: они были блокированы штурмовыми группами.

Но война против сильного и злобного противника никогда не бывает сплошным триумфом. Не все укрепрайоны удалось прорывать в полном соответствии с намеченным планом. Малейшая недооценка врага, попытка действовать упрощенно, без должной подготовки, влекли за собой неудачи.

Наш фронтовой КП расположился в сопках в окрестностях Гродеково. Но большую часть времени я находился в войсках. Утром 9 августа был в армии Белобородова, наблюдал, как работает “дорожный конвейер”. Там на моих глазах проложили полтора километра пути. Подметил отдельные недостатки в организации дела. Сделал необходимые распоряжения, чтобы их устранить.

Через день выехал в район Муданьцзяна. Наступление нашей ударной группировки здесь замедлилось, и командующий послал меня разобраться в причинах. Разобрался, доложил о них К. А. Мерецкову. Он принял решение повернуть основные силы 5-й армии в обход Муданьцзяна на Гирин, а на 1-ю Краснознаменную возложить захват города с последующим продвижением в сторону Харбина. Тогда же на Гирин был двинут и 10-й мехкорпус, которым усилили 25-ю армию. На левом крыле фронта, где она [341] действовала, события развивались динамично. 11-го моряки-тихоокеанцы высадили десант разведчиков в корейском порту Юки (Унги). На другой день туда были переброшены основные силы десанта. Тогда же началась высадка в Расине (Наджине), а сутки спустя — и в Сейсине (Чхонджине). На помощь десантам, пополнение для которых шло морем, устремились вдоль побережья соединения 25-й армии. Путь Квантунской к отступлению в метрополию был отрезан.

Весть о десантах невольно вызвала в памяти давние, но незабываемые события. Как наяву, увидел я Феодосию, корабли, дерзко входящие в занятый врагом порт и высаживающие батальоны прямо на причалы... На этом цепочка ассоциаций не оборвалась. Мысли настойчиво кружили вокруг Харбина и Гирина — главных объектов нашего наступления. У меня появилась идея, с которой и пошел к Мерецкову:

— Есть предложение, Кирилл Афанасьевич, по скорейшему захвату Харбина и Гирина.

— Интересно! Докладывай, что там тебя осенило.

— Надо срочно готовить и высаживать там воздушные десанты.

— А ты разве не знаешь, что у нас нет парашютных полков?

— В том-то и суть, что парашютисты не потребуются. У нас достаточно транспортной авиации. Десанты можно высадить прямо на аэродромы, после посадки самолетов. Сыграем на полной внезапности.

— Ну что ты, что ты, — быстро, в присущей ему манере произнес Мерецков. — И не говори! Это авантюра чистой воды.

— Почему авантюра? Я кое-что рассчитал...

— Нет, нет, — заключил командующий. — Не будем об этом...

Однако идея о высадке воздушных десантов не была похоронена.

Через два дня, когда главная группировка продвинулась вперед уже на полторы сотни километров, меня вызвал Мерецков.

— Ну, Аркадий Федорович, — спросил он, — готовы твои десанты?

— -Готовятся, товарищ командующий, под непосредственным руководством подполковников Забелина и Крутских, — ответил я. [342]

— Вот и хорошо. На днях они могут пригодиться. Если японцы взорвут в Харбине и Гирине мосты через Сунгари, нашим войскам придется там долго топтаться. Стало быть, задача десантов: захватить мосты и не допустить их разрушения. Готовь людей и жди команды...

С этого часа подготовка десантников приобрела вполне конкретный характер. Предстоящую операцию мы окрестили между собой операцией “Мост”.

Десанты конечно же формировались в 20-й штурмовой бригаде. В каждый из отрядов входило сто пятьдесят человек. Это были отборные, испытанные саперы-штурмовики, в основном из тех, кто участвовал в захвате туннелей. На вооружении у них имелись автоматы, пулеметы, огнеметы, гранаты, заряды взрывчатки. Оснащались отряды и радиостанциями “Север”.

Все бойцы получили планы города с обозначенными путями от аэродромов к мостам и другим важным объектам. Офицеры разведуправления фронта и переводчики проводили с будущими десантниками занятия. Предусматривались все возможные варианты действий. Скрупулезно отрабатывалась радиосвязь.

16 августа Муданьцзян наконец пал, и 1-я Краснознаменная двинулась на Харбин. Еще двумя днями раньше японское правительство приняло решение о капитуляции, но приказ о прекращении военных действий в войска не поступил. Квантунская армия продолжала сражаться. Ее штаб обратился к советскому командованию с просьбой прекратить наступление, но свое обещание сложить оружие ничем не подкрепил.

17 августа главком А. М. Василевский ответил командующему японской Квантунской армией О. Ямадо:

<

“Предлагаю... с 12 часов 20 августа прекратить всякие боевые действия против советских войск на всем фронте, сложить оружие и сдаться в плен... Как только японские войска начнут сдавать оружие, советские войска прекратят боевые действия”.

Но враг не сдавался.

18 августа штаб фронта решил начать операцию “Мост”. Отряды погрузились на самолеты. Первый отряд возглавил И. Н. Забелин. С ним следовал представитель фронта генерал-майор Г. А. Шелахов. уполномоченный вести переговоры о капитуляции с японским командованием. Вторым отрядом командовал Д. А. Крутских. [343] Военный совет здесь представлял гвардии полковник В. И. Лебедев.

Во второй половине дня транспортные машины взмыли в воздух. Их прикрывали истребители и сопровождали бомбардировщики. Первый отряд взял курс на Харбин, второй — на Гирин. Около семи часов вечера оба отряда благополучно приземлились в назначенных местах. Их появление было столь неожиданным, что противник не оказал никакого сопротивления. Аэродромная охрана разбежалась. Наши десантники овладели аэродромами со всеми их объектами и службами.

<

“Вскоре после приземления, — вспоминал потом командир первого отряда десанта, действовавшего в Харбине, Иван Николаевич Забелин, — оказался в плену начальник штаба Квантунской армии генерал-лейтенант Хата с группой генералов и офицеров. Он был доставлен в советское консульство, где генерал-майор Шелахов вручил ему ультиматум о капитуляции. Генералу Хата было также заявлено, что в случае отказа будут подвергнуты уничтожающей бомбардировке аэродром и места расположения японских войск.

К началу переговоров десантники уже успели захватить мосты, а к 23. 00, заняв железнодорожный узел, телеграф, полицейское управление, почтовые учреждения и другие объекты, полностью овладели городом. Действовали отряды решительно и стремительно. Особенно отличились старший лейтенант И. Кулак, капитан А. Строганов, старшие сержанты Н. Романов, Г. Малыгин, В. Прокофьев, Г. Гангусов, рядовой А. Юмашев. Большую помощь десантникам оказали жители Харбина. Они вылавливали японских солдат и офицеров, указывали нашим воинам узлы связи, штабы, военно-промышленные объекты, не давали оккупантам эвакуировать или уничтожать материальные ценности”.

Примерно таким же образом развивались события и в Гирине. Противник был деморализован и не способен к организованному сопротивлению. Японцы начали сдаваться. Не везде, не одновременно, но капитуляция, по сути дела, началась. Дело шло к концу...

На следующий день я вылетел в Муданьцзян. Осмотрел город. Оттуда самолетом же отправился в Харбин. Там меня встретили Иван Николаевич Забелин и самый дорогой мне из всех армейских лейтенантов — лейтенант Петр Хренов. Он тоже был в числе десантников. [344] Вот тогда-то, в Харбине, обняв сына, я, кажется, впервые почувствовал, что это уже мир, что позади остались и Великая Отечественная и вторая мировая войны. И счастье, небывалое счастье захлестнуло меня...

Еще подрывали себя оголтелые смертники, еще огрызались огнем гарнизоны, до которых не дошел приказ о капитуляции, а мы уже думали о том, что, где и как придется поднимать из руин, восстанавливать, заново строить. И начинали подводить итоги.

Люди моей военной профессии с чувством исполненного долга могли сказать, что инженерные войска достойно выдержали все боевые испытания, созидая прочную оборону, прокладывая мосты к победе пехотинцам, артиллеристам, танкистам. Инженерная мысль, опираясь на достижения передовой советской военной науки, внесла весомый вклад в теорию и практику вооруженной борьбы, обогатила стратегию, оперативное искусство, тактику. Нам было чем гордиться, но это не давало права расслабляться. Сквозь охватившее народы ликование мы слышали эхо атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки. А вскоре прочитали и печально знаменитую речь Черчилля в Фултоне.

Тогда и были сделаны первые шаги к новому рубежу: к созданию мобильных, высокомеханизированных, оснащенных передовой техникой инженерных войск, к повышению инженерной культуры во всех видах Вооруженных Сил. Прошли годы. Под руководством родной Коммунистической партии был блистательно взят и этот новый рубеж.

Мои мемуары об увиденном и пережитом не претендуют на полноту освещения всех событий. Прежде всего мне хотелось рассказать об инженерных войсках, с которыми судьба свела меня, как говорится, “с младых ногтей”, показать, чем занимались они в мирное время и в годы боевых испытаний, какую сыграли роль в вооруженной защите Родины, поведать читателям о тяжкой и опасной работе скромных тружеников войны — саперов, об их солдатском вкладе в великую нашу победу [345] над врагом... И конечно, хотелось поделиться тем, что более всего волновало меня просто как человека, многое повидавшего на своем веку, тем, что в силу разных причин оставило глубокий след в памяти.

С гордостью и волнением вспоминаю я и по сей день рядовых и офицеров, вместе с которыми прошел войну. Да и как не гордиться людьми, в чей адрес я постоянно слышал на фронте от танкистов, артиллеристов, летчиков, моряков, разведчиков, партизан одну и ту же фразу, полную признательности и уважения: “Если бы не саперы!.. ”

Вот почему я очень сожалею, что далеко не о всех моих боевых товарищах, сослуживцах, начальниках и подчиненных, целиком отдававших себя нашему общему делу, рассказано в этой книге, и прошу у них за это прощения...

Итак, мои мемуары подходят к концу. Завершен многолетний труд, в который было вложено столько сил, столько души, что книга стала будто частицей меня самого. И не удивительно. Работая над ней, я как бы снова прожил все, о чем пишу, зримо увидел ныне здравствующих и погибших дорогих мне людей. Увидел и самого себя молодым, полным сил и энергии краскомом. Увидел своих первых учителей, которые пробудили во мне интерес к саперному делу, внушили веру в свои скромные в то время силы, преподали блестящий урок того, каким должен быть человек, избравший на всю жизнь благородную и весьма нужную профессию военного инженера.

Работа над воспоминаниями заставила меня многое передумать, проанализировать, взвесить, дать объективные оценки не только происходившему и окружавшим меня товарищам, но и своей собственной деятельности на различных постах, которые доверяло мне командование, особенно в период Великой Отечественной войны. Выводы, к которым я пришел, не дают оснований быть полностью довольным собой. Но и упрекать себя тоже особенно не в чем. К делу всегда относился честно, работал не жалея сил. А коли не все порой получалось, как было задумано, то тут уж ничего не попишешь: жизнь вносила иногда самые неожиданные коррективы и в задумки, и в планы, а силы человеческие, как известно, не беспредельны, хотя и очень велики, всего мы порой просто недооцениваем. В этом я не раз убеждался на фронте, когда речь шла о выполнении таких задач, которые на первый взгляд могли показаться даже нереальными. И с которыми, тем [346] не менее, успешно справлялись славные советские воины. Особенно яркие примеры встают передо мной, когда думаю о героических защитниках Одессы и Севастополя. То, чему я был там свидетелем, и по сей день не может не вызывать восхищения силой духа, мужеством, священной верой воинов в правоту нашего дела, их готовностью безропотно отдать жизнь за торжество коммунистических идей, за победу над ненавистным врагом человечества — германским фашизмом.

Страшной и жестокой была навязанная нам война. Всех ее участников опалил ее огненный вихрь. Но наши советские воины вышли из этого испытания, не растеряв своих прекрасных человеческих качеств. Более того, пережитое на фронте, невзгоды, с которыми они вплотную соприкоснулись, сделали людей еще человечнее, добрее, чище. Это похоже на чудо, но такое чудо свершилось. Я — свидетель тому, и до конца своих дней не перестану с благоговением удивляться величию и душевной красоте советского человека...

Но вернусь к последним строкам моего повествования. В сентябре 1945 года 1-й Дальневосточный фронт был преобразован в Приморский военный округ. Вооруженные силы страны и здесь переводились на мирные рельсы. В июне 1947 года в командование Приморским военным округом вступил генерал-полковник С. С. Бирюзов. Маршал Советского Союза К. А. Мерецков убыл в Москву в качестве командующего МВО. Т. Ф. Штыкова оставили в Корее на дипломатической работе — послом СССР. А. П. Белобородов, А. Н. Крутиков, Н. Д. Захватаев были отозваны в Генштаб. Н. И. Крылов получил назначение на должность командующего Дальневосточным округом. Я же продолжал оставаться в прежней должности — начальника инженерных войск Приморского военного округа.

В 1949 году меня направили на Высшие академические курсы при Академии Генштаба. Окончив их, я служил в должности генерал-инспектора инженерных войск Главной инспекции Министерства обороны СССР. В 1961 году, когда дали о себе знать возраст и здоровье, вышел в отставку. Но выйти из темпа, заданного смолоду военным шагом, мне так и не удалось, и отставка не стала для меня временем тихого отдыха. До сих пор состою членом Советского комитета ветеранов войны, председателем Совета комитетов содействия Московского городского [347] военкомата, членом научно-методического совета по пропаганде военных знаний Всесоюзного общества “Знание”. Продолжаю заниматься военно-научной, военно-исторической и военно-журналистской деятельностью.

Зато в военном строю находится старший мой сын Петр, генерал-майор инженерных войск, заместитель начальника кафедры Академии Генштаба. Младший сын Борис — человек гражданский. Он кандидат физико-математических наук.

На долю моего поколения выпало большое счастье — под испытанным руководством Коммунистической партии добиваться беспримерных военных и трудовых побед, благодаря которым стало возможно построение зрелого, развитого социализма. Радостно видеть на склоне лет эти прекрасные плоды, радостно сознавать, что и мои сверстники причастны ко многим добрым делам, возвеличившим нашу любимую Отчизну.