Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Через горы и тундру

Лапландия — еще один вал. — Перед наступлением. — Последний удар года. — Взрывы в тылу врага. — Глубокий охват. — Горные егеря отступают. — Позади норвежская граница. — За боевым опытом — на Запад

“Прощайте, скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет!” — слова этой широко известной теперь песни я услышал впервые осенью сорок четвертого в Мурманске. [310] А сами скалистые, ни с чем не сравнимые северные горы запомнились мне еще за пять лет до этого, когда мы проводили рекогносцировку на полуострове Рыбачьем. Скалистые горы окаймляют Кольское побережье невысокой зазубренной стеной, зимой — белые, как и все вокруг, летом — аспидно-черные с белыми морщинами: снег в глубоких расселинах держится круглый год.

Когда-то, в далекие геологические эпохи, здесь спускался с суши в море великий ледник. Он и проделал титаническую работу: прорезал, где мог, гранитные хребты, выровнял между ними почву, разбросав по ней валуны, рассек берег узкими, извилистыми заливами — фьордами и заливами пошире — губами. Заполярная горно-тундровая сторона, занявшая западную часть Кольского полуострова и восточную — Скандинавского, носит историческое название Лапландии.

<

“ — Она полетела, наверно, в Лапландию — ведь там вечный снег и лед. Спроси у северного оленя, что стоит тут на привязи.

— Да, там вечный снег и лед. Чудо как хорошо! — сказал северный олень. — Там прыгаешь себе на воле по огромным блестящим ледяным равнинам”.

Это из “Снежной королевы”, которую я давным-давно читал вслух сыновьям Пете и Боре. Если бы проза жизни была близка к поэзии андерсеновской сказки! Зимой лапландскую тундру действительно сковывает лед и покрывает снег. А в остальные месяцы — это мшистые, кочковатые болота, бесчисленные озера и горные кряжи. И для оленя-то невелико раздолье. А что уж говорить о колесном транспорте! Передвигаться он может только по дорогам. А они тут наперечет.

Именно здесь и именно в предзимье надо было наступать правому крылу Карельского фронта, точнее, его 14-й армии.

Подготовка к наступательной операции на Севере началась еще с весны, когда предполагалось, что главный удар в кампании 1944 года фронт нанесет силами 19-й и 26-й армий на кандалакшском и ухтинском направлениях, в сторону Ботнического залива. Но потом центр тяжести был перенесен в Южную Карелию, а выход Финляндии из войны вынудил гитлеровцев начать отводить с позиций 18-й и 36-й горнострелковые корпуса — именно те объединения, которые в свое время и были остановлены на пути к Ухте и Кандалакше. [311] Обе наши армии находились в готовности к преследованию и незамедлительно начали его. Ставка не разрешила нашим войскам ввязываться в тяжелые бои на уничтожение и полный разгром противника: от нас требовали беречь силы, с тем чтобы использовать их потом на других направлениях.

Отход врага начался 7 сентября. Немцы откатывались на запад, неся жестокие потери от всех видов огня. Особенно крепко досталось их 36-му корпусу — 19-я армия Карельского фронта далеко обошла его с фланга и держала под обстрелом дороги, по которым он отступал. К концу месяца довоенная граница СССР в полосе 19-й и 26-й армий была восстановлена.

Когда враг начал отводить свои войска в центре фронта, у нас возникло предположение, что то же самое произойдет и на Крайнем Севере, где нам противостоял 19-й горноегерский корпус. Для нас такой поворот событий был бы весьма желателен: именно в Заполярье, от самого побережья к югу тянулся очередной немецкий оборонительный вал — Лапландский, который гитлеровцы строили целых три года.

О том, что представляла собой эта укрепленная полоса, сжато, но точно рассказал в своих воспоминаниях К. А. Мерецков:

<

“Перед нами на фронте длиной 90 километров тянулись надолбы и противотанковые рвы, густые минные поля и проволочные заграждения. Они перехватывали все горные перевалы, лощины и дороги, а господствующие над местностью высоты представляли собой настоящие горные крепости. Кроме того, со стороны моря их прикрывала береговая и зенитная артиллерия в полевых капонирах. Меж укреплений лежали бесчисленные озера, речки, цепи отвесных скал, болота и топи”.

К этому можно добавить, что на юге укрепления упирались в совершенно непроходимую для войск местность и что природно-климатические условия как бы усиливали и без того мощные защитные свойства обороны противника. Все это не оставляло надежд на добровольный отход 19-го горноегерского корпуса. И мы не питали иллюзий на сей счет. Перехваченный нашей разведкой приказ генерал-лейтенанта Дегена, командовавшего 2-й горноегерской дивизией, в котором тот упоминал о приказе самого фюрера прочно удерживать обороняемые территории в Заполярье, был лишним подтверждением тому, как будут развиваться события дальше. [312]

В те же сентябрьские дни нас о том же проинформировала Ставка: гитлеровское руководство было намерено всеми силами удерживать базы в Северной Норвегии и никелевые разработки в Северной Финляндии. Да, Крайний Север играл в военно-экономической жизни фашистского рейха весьма важную роль. Отсюда на заводы Рура шло ценнейшее стратегическое сырье: металлы, необходимые для легированных сталей и различных сверхпрочных сплавов. В Северной Норвегии находился и завод тяжелой воды, об использовании которой мы тогда не имели представления. Зато значение расположенных там авиабаз и баз военно-морских сил — таких, как Петсамо и Киркенес, где отстаивались подводные лодки и надводные корабли, нападавшие на союзные конвои, было нам понятно. А особенно хорошо мы поняли задачу, выдвинутую перед фронтом в качестве главной на конец сорок четвертого года: освободить Печенгу (Петсамо) и прилегающий к ней район.

За разработку этой операции штаб фронта принялся уже на новом месте, в окрестностях Мурманска, куда мы перебрались еще в последних числах августа (временный пункт управления оставался в Кандалакше). Штаб теперь возглавлял недавний командарм 7 — Алексей Николаевич Крутиков, сменивший Бориса Алексеевича Пигаревича, который изъявил желание перейти на командную должность.

Я начал подготовку по своей линии с того, что объехал все соединения в полосе предстоявшего наступления.

Много интересного, примечательного узнал я от старожилов 14-й армии, которая три года вела боевые действия в этом суровом и диком краю, где почти три месяца в году стоит полярная ночь и столько же времени не заходит солнце.

Меня, разумеется, прежде всего интересовала деятельность инженерных войск, специфика их боевой работы.

Фронт здесь, как уже говорилось, имел открытый фланг, упиравшийся в непроходимую местность. Фронт был не сплошным — он прерывался такими же непроходимыми участками. Зимними ночами через эти участки в тыл противника проникали наши разведывательно-диверсионные группы. Роль их была особенно велика в связи с тем, что для обычного партизанского движения здесь не было решительно никаких условий: сплошное [313] безлюдье, невозможность создать мало-мальски приемлемые базы. Так вот, для разведывательно-диверсионных групп армейские инженеры сделали специальные ножницы, бесшумно резавшие колючую проволоку, и сконструировали миноискатели, с помощью которых можно было обнаруживать мины натяжного действия.

Противник тоже стремился проникать в наш тыл, вел охоту за “языками”. Там, где можно было ожидать незваных гостей, устраивались засады. Вовремя обнаружить их помогали сигнальные мины, созданные в саперном батальоне 10-й гвардейской стрелковой дивизии, которым командовал гвардии майор Новиков.

Зимой сущим бедствием была пурга. Снежные заряды, гонимые ветром, проникали в любую щель. Снегом заносило сектора обстрела и наблюдения перед огневыми точками, наблюдательные пункты, проволочные заграждения, и минные поля, траншеи и ходы сообщения, дороги и подъездные пути к складам боеприпасов и к артпозициям. Расчищать снег приходилось саперам. Они же доставляли хворост для печек, обогревавших землянки.

Чтобы предохранить траншеи и ходы сообщения от сплошных заносов, широко применялось местное изобретение: “снежные сводины”. Они представляли собой передвижную деревянную опалубку, которую мастерили в саперных батальонах корпусов и дивизий и передавали в стрелковые полки. Там опалубкой прикрывали траншеи и окопы. Над ними очень быстро образовывалась “сводина” из толстого слоя снега, становившегося после рекристаллизации настолько твердым, что по нему можно было ходить. “Сводины” защищали траншеи не только от заносов, но также от мин и осколков.

Летом возникали другие проблемы. На местности, лишенной растительного покрова, негде было укрыться, спрятаться от глаз противника, от круглосуточного наблюдения. Поэтому еще весной, пока ночные часы были темным временем суток, саперы ладили придорожные и наддорожные маски. По прикрытым ими дорогам летом шло незаметное для врага движение машин и передвигались люди. Тщательно маскировалось все: и огневые позиции, и наблюдательные пункты.

К тому времени, когда я посетил армию, инженерные приготовления к наступлению достигли большого размаха. В предполагаемых исходных районах инженерные войска проложили около 100 километров автомобильных [314] дорог, построили 80 мостов, установили около 12 километров вертикальных масок. Работы велись в темное время, благо в этот период день и ночь сменялись здесь так же, как в средней полосе. Уже созданная дорожная сеть позволяла осуществлять различные варианты перегруппировки и сосредоточения войск.

Я вернулся на КП фронта, получив достаточный объем информации о возможностях инженерного обеспечения наступательных действий. Появились и кое-какие мысли относительно проведения операции.

Итак, нашим войскам на Крайнем Севере противостоял 19-й горноегерский корпус. Силы его еще не были до конца известны: корпус продолжал пополняться по морю и воздуху, в него могла влиться часть соединений, теснимых 19-й армией за государственную границу. С нашей стороны к операции привлекались 14-я армия, которую намечалось усилить 131-м стрелковым корпусом 19-й армии (после завершения наступления на кандалакшском направлении), 7-я воздушная армия и Северный флот. В общем, мы могли рассчитывать на почти двойное превосходство в людях, тройное — в артиллерии и танках, а в самолетах — в шесть раз.

Для инженерного обеспечения наступления предполагалось привлечь 20-ю Свирскую моторизованную штурмовую инженерно-саперную бригаду шестибатальонного состава, такого же состава 13-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду, трехбатальонную 1-ю мотоинженерную бригаду, 30-й и 97-й отдельные моторизованные понтонно-мостовые батальоны. Кроме того, у нас имелось и особое подразделение — 6-й гвардейский батальон минеров, личный состав которого использовался для диверсионных действий в тылах противника. Всеми этими силами надо было распорядиться как можно более разумно, с максимальным эффектом.

Едва я прибыл из поездки в армию, как меня вызвал Мерецков. Поинтересовался впечатлениями. Потом спросил:

— Так каким образом, по-твоему, нам лучше прогрызать Лапландский вал? Задачка-то не простая. Ведь в центре он эшелонирован на сорок, а то и на все шестьдесят километров. Как бы нам не выдохнуться, пока пробьемся к петсамской дороге. [315]

— А зачем нам лезть в лоб? — удивился я. — Без глубоких охватов тут не обойтись, это ясно. За счет маневра на флангах — там почти нет укреплений — выйдем немцу в тыл, а потом двинемся хотя бы от Луостари на Петсамо. Дорога там неплохая, оседлать ее мы сумеем.

— О каком маневре ты толкуешь? — удивился в свою очередь Кирилл Афанасьевич. — Да на левом фланге такое бездорожье, что мы всю технику без боя загубим. Там не только артиллерии — людям не пройти. Нет, придется наступать в центре. Уж если пробьемся здесь, то выйдем на прямую дорогу, а не на кружную. Я полк КВ у Москвы запросил. Кое-кому они кажутся архаизмом, а немецкая оборона, между прочим, на тяжелые танки не рассчитана. Но одними танками дела не сделать. Так что думай, Аркадий Федорович, как будем вал штурмовать.

Я не узнавал Кирилла Афанасьевича: весь ход рассуждений был неприсущим ему — излишне прямолинейным, лишенным гибкости.

— Во-первых, — возразил я, — абсолютно непроходимых мест не бывает — степень проходимости зависит от качества инженерного обеспечения. Во-вторых, мы располагаем вашим же детищем — легкими стрелковыми корпусами. В-третьих, у меня есть такое предложение: перед началом операции заслать в тыл гитлеровцам несколько крупных разведывательно-диверсионных отрядов. Они и пути обхода разведают, и панику посеют, и целеуказания авиации дадут...

И тут я вдруг заметил, что в глазах Кирилла Афанасьевича прыгают веселые чертики. Мелькнула догадка: да ведь он разыгрывал меня, вернее, хитрил, проверял мою реакцию на свое решение!

— Убедил, убедил. Согласен, — будто сдавшись перед неотразимыми доводами, сказал командующий фронтом. — А насчет разведотрядов и вовсе хорошо придумано. Готовь инженерное обеспечение. Оперативные подробности узнаешь у Крутикова. Если утвердит Москва, начало операции — в первых числах октября.

Свой замысел обходного маневра Кирилл Афанасьевич “проверил” не только на мне. Он советовался с начальником штаба фронта А. Н. Крутиковым, с командующим артиллерией Г. Е. Дегтяревым, с начальником оперативного управления В. Я, Семеновым. Дело в том, что в полевом управлении фронта не все считали замысел [316] командующего бесспорным. Существовало мнение, что наступать в Заполярье можно лишь вдоль немногочисленных дорог, что пропустить через горы и тундру крупные массы войск и техники невозможно. Потому так основательно и проверял командующий обоснованность своего решения.

То, о чем я пишу, происходило в первой декаде сентября. Времени до начала операции, которую Ставка утвердила без существенных поправок, оставалось немного. А работу, связанную с инженерным соразмерением, требовалось провести очень и очень большую.

В соответствии с уже появившимся планом наступления предстояло окончательно дооборудовать исходные районы, привести в готовность дорожную сеть. Наш инженерный штаб разработал указания, определявшие обеспечение наступления. Исходя из особенностей местности и наличных сил, штурмовые инженерно-саперные части намечалось выдвинуть только на направлении главного удара. А стрелково-пулеметным подразделениям ставилась задача подготовить своими силами группы и отряды разграждения и штурма. На направлении главного удара предполагалось использовать и понтонно-мостовые парки. На остальных направлениях переправы должны были осуществляться на табельных дивизионных и подручных средствах. В обязанности основных инженерных частей усиления входила прокладка колонных путей для боевой техники и автотранспорта.

Все короче становились дни. Как доносила разведка, фашисты не прекращали работ по укреплению Лапландского вала, возводили новые оборонительные сооружения. Они явно ждали, что мы нанесем удар в единственно возможном с их точки зрения направлении: по ближайшей дороге, ведущей на Петсамо. Это означало удар в лоб по мощным опорным пунктам, огнем которых они намеревались нас обескровить.

Мы же готовились действовать совсем иначе. По плану операции главный удар наносился на левом фланге, где Лапландский вал упирался в непролазную тундру. Эту южную окраину вала предстояло штурмовать 99-му и 131-му стрелковым корпусам, дальнейший путь которых изгибался дугой к северу, на Луостари. Одновременно 126-й, а за ним и 127-й легкие стрелковые корпуса выступали еще южнее, где им противостояли не долговременные огневые точки, а гранитные скалы и заболоченная [317] тундра. Их путь пролегал со более пологой и длинной дуге, выводившей войска в район западнее Луостари.

Удар на южном фланге, по расчетам нашего командования, должен был отвлечь силы врага с других участков фронта. И тогда с противоположного фланга, близ устья Большой Западной Лицы, в наступление переходила оперативная группа, которой командовал генерал-лейтенант Б. А. Пигаревич. А с перешейка полуострова Средний, от погранзнака № 1, начинали наступать бригады морской пехоты Северного оборонительного района, подчиненного флоту. В дальнейшем планировались десанты на занятое врагом побережье, призванные ускорить и облегчить взятие Петсамо, намечались удары, нацеленные на приграничные Никель и Тарнет.

Такой в общих чертах представлялась схема этой наступательной операции Карельского фронта и Северного флота, не слишком большой по масштабам привлеченных к ней сил, но тем не менее имевшей стратегическое значение.

Считаю долгом рассказать о тех, для кого боевые действия начались задолго до главных событий, — о саперах разведывательно-диверсионных отрядов, засланных в тыл врага.

После разговора с командующим, одобрившим идею широко использовать саперов-подрывников и разведчиков, я вызвал начальника разведотдела штаба инжвойск подполковника Д. А. Крутских и приказал срочно разработать эту, как тогда говорили, операцию. Времени на подготовку оставалось мало. Но дело облегчалось тем, что у нас имелось достаточно людей, искушенных в выполнении таких заданий, постоянно готовых к ним и морально, и физически. Главное состояло в том, чтобы определить состав отрядов и районы их действия, поставить перед командирами четкие задачи (не ограничивая необходимой им самостоятельности и инициативы), продумать организацию связи и снабдить воинов всем, что требовалось для успешной боевой работы в полном отрыве от своих войск.

Отправить в тыл решили три отряда. Первый и второй формировались на базе 6-го гвардейского батальона [318] минеров фронтового подчинения. Эта спецчасть инженерных войск, как раз и созданная для выполнения подобных заданий, вела внешне неприметную жизнь, находясь на отшибе от других частей. Небольшие группы из ее состава постоянно углублялись за линию фронта и совершали диверсии, выводя из строя различные военные объекты врага.

На этот раз минеры выступали довольно крупными отрядами. В первом насчитывалось 133 человека во главе с комбатом гвардии майором А. Ф. Поповым и его замполитом гвардии капитаном В, И. Кравцовым. Во второй отряд входило 49 минеров под началом заместителя комбата гвардии капитана А. П. Кононенко. Третий отряд в составе 108 саперов-минеров выделяла 20-я Свирская моторизованная штурмовая инженерно-саперная бригада. Этот отряд возглавлял гвардии майор Г. А. Градов,

Экипировали уходящих на задание основательно. В отряде Попова, например, кроме автоматов с запасом патронов и гранат было три ручных пулемета, три снайперские винтовки с 1800 патронами, 130 противотанковых мин и 10 специальных мин замедленного действия, две рации с двумя комплектами питания, продовольствие на 17 суток и медикаменты. На каждого бойца, таким образом, приходилась ноша, весившая в среднем 42 килограмма.

Градовский отряд подразделялся на пять взводов. Здесь тоже каждый сапер имел автомат с патронами и ручные гранаты, а каждый взвод — по ручному пулемету. Кроме того, отряд нес с собой тонну тротила в шашках с принадлежностями для взрывания, 30 противотанковых гранат, три противотанковых ружья, две рации, медикаменты, продукты на 13 суток. И здесь каждому предстояло нести на себе более сорока килограммов. Такая же нагрузка приходилась и на бойцов в отряде Кононенко.

Подполковник Крутских окончательно согласовал со мной задачи, которые ставились отрядам. Им предстояло разведать маршруты движения 126-го и 127-го легких стрелковых корпусов; вести непрерывную разведку; с началом наступления дезорганизовать управление силами и маневр противника, совершая налеты на фашистские гарнизоны, подрывая мосты, линии связи, военные сооружения, минируя дороги и пригодные для движения [319] дефиле, давая целеуказания нашей авиации; разрушить подвесную канатную дорогу от порта Петсамо до линии фронта.

Я утвердил планы боевых действий для каждого отряда.

18 сентября первым выдвинулся к исходному рубежу отряд Попова.

<

“... Убедившись, что на участке все спокойно, мы начали переправу через реку Петсамойоки и переход через тропу в тыл противника. Река здесь была сравнительно небольшой, метров пятьдесят в ширину, глубина доходила до груди. Дно каменистое, и быстрое течение. Вода оказалась очень холодной, после утреннего заморозка по ней плыли льдинки, остро покалывавшие ноги и бедра. Переправа вброд прошла без помех. Бойцы действовали быстро, но спокойно и без шума. Многие из них форсировали эту реку не впервой”.

Так писал в своих воспоминаниях, любезно предоставленных в мое распоряжение, Андрей Филиппович Попов, отважный комбат гвардейских минеров. Думаю, читателю небезынтересно познакомиться и с другими выдержками из этих записок, они достоверно передают характер действий отряда и ту тяжелую обстановку, в которой пришлось выполнять задачу минерам.

<

“Подавляющую часть пути до заданного района мы проделали в ночное время. В связи с этим хочется сказать, что преодоление значительных расстояний с грузом в 40 — 50 килограммов в темноте по труднопроходимой местности мне и сейчас представляется невообразимо трудным. Ведь каждая кочка, каждая яма, каждый камень, которые просто не замечаешь и легко обходишь днем, ночью становятся серьезным препятствием.

На шестые сутки отряд был уже на подходе к дороге Луостари — Никель. Для меня и для всех минеров этот небольшой отрезок пути оказался исключительно трудным... Двигаясь в темноте, мы беспрерывно то натыкались на камни, то увязали в трясине. Все это происходило в каких-нибудь 150 — 200 метрах от противника. Любой звук мог нас выдать. Но каждый боец хорошо подогнал снаряжение. Отряд подошел к дорогу и преодолел ее незамеченным...

Проникнув в тыл врага, мы расположились в заданном районе между дорогами Петсамо — Тарнет и Луостари — Никель. Отсюда можно было за одну ночь достигнуть [320] любой из трех коммуникаций противника, на которых нам предстояло действовать.

На наше донесение командованию фронта о готовности выполнить любое из намеченных заданий был получен ответ: “Ждать указаний, вести наблюдения за действиями врага, держать связь”. Связь со штабом инженерных войск фронта поддерживалась регулярно по расписанию, но короткими сеансами ввиду ограниченности питания для радиоаппаратуры. В донесениях сообщалось только главное.

Томительно тянулось время, пока ждали сигнала о начале активных действий... Погода нас не баловала. Моросящие дожди сменялись снегопадом, обсушиться и обогреться было негде, и это очень изматывало людей. К тому же подходило к концу продовольствие. Нормы питания пришлось сократить вдвое.

Вспоминаю это время с чувством глубокого уважения ко всем бойцам и командирам нашего отряда. Тяготы и лишения они переносили безропотно. Не было даже признаков подавленности, отчаяния или обреченности. А рядовой Шебека своими шутками, каламбурами и веселыми небылицами развлекал своих товарищей не хуже Василия Теркина.

Не прекращали тренировку подчиненных командиры подразделений. Неутомимо работал с людьми замполит капитан В. И. Кравцов.

Сигнал о начале боевых действий по намеченному плану был получен 6 октября, то есть к исходу двенадцатых суток ожидания. Первоочередной задачей отряда было разрушение проводной связи тылов противника с передовыми частями. Делалось все, чтобы вынудить гитлеровцев перейти на радиосвязь. Она в известной степени поддавалась расшифровке, а при перегрузке радиосредств немцы и вовсе переходили на открытый текст. Не менее важной задачей был подрыв мостов на дорогах Петсамо — Тарнет, Луостари — Ахмалахти и Луостари — Никель, возведенных через непроходимые для техники препятствия. С этой целью отряд заранее был разбит на три равные группы (по числу дорог).

Первая группа под командованием начальника штаба батальона капитана Юрия Евгеньевича Бабина получила задание действовать на дороге Петсамо — Тарнет. Вторая, возглавляемая командиром роты капитаном Алексеем Авксентьевичем Васильевым, — на дороге Луостари — Ахмалахти, [321] и третья под началом командира роты капитана Питерима Георгиевича Кузнецова — на дороге Луостари — Никель.

В ночь на 7 октября эти группы приступили к делу...

Первой вернулась с боевого задания группа капитана Бабина. Задание было выполнено полностью: взорван мост, на значительном участке дороги разрушена проводная связь, уничтожена вражеская машина с солдатами. С нашей стороны потерь не оказалось.

Группы капитанов Кузнецова и Васильева вернулись на рассвете почти одновременно. Они также полностью выполнили задание: взорвали намеченные к уничтожению мосты, нарушили проводную связь, установили на дорогах мины (впоследствии мы обнаружили взорвавшиеся на этих минах автомашины).

В эту ночь на всех трех дорогах до утра прекратилось всякое движение. Даже не верилось, что это мы сумели создать такой переполох. У немцев наверняка создалось впечатление, что в их тылу действуют крупные силы. Меня это радовало, хотя в тот момент мы еще не могли полностью оценить значение того, что сделано.

После короткого отдыха мы передали донесение командованию фронта, а затем решили передислоцировать наш лагерь на более удобное, хотя и более открытое место. В нескольких километрах к западу, на берегу небольшого озера стоял вместительный и исправный охотничий домик. Это место мы и избрали для своего лагеря. Было очень важно укрыть людей (хотя бы тех, кто отдыхал) от дождя и снега. Тем более что некоторые бойцы очень ослабли от переутомления, недоедания и холода — им стали не под силу тяжелые ночные переходы. Таких набралось человек сорок. Во главе с капитаном Васильевым их отправили в обратный путь, на соединение с наступающими частями.

Двое последующих суток отряд продолжал действовать на дорогах противника более мелкими группками. Мы продолжали разрушать связь, обстреливать врага из засад, ставить мины, создавая у гитлеровцев впечатление, что в тылу у них находятся большие силы. И ведь подействовало! Противник стал передвигаться по дорогам только днем, причем довольно большими группами и со всевозможными предосторожностями. У взорванных дорог скапливалась тяжелая техника. Мы немедленно сообщали о таких скоплениях в штаб фронта. Наша авиация [322] быстро и с большим эффектом реагировала на такие сообщения.

В ночь на. 12 октября долгожданный самолет сбросил нам на парашютах упаковки с сухарями, консервами, боеприпасами. Эта помощь несказанно обрадовала нас. Кажется, на следующий день было получено сообщение, что ночью по дороге Луостари — Никель в сторону фронта проследуют какие-то важные чины. Нам предлагалось сделать попытку перехватить их.

... Ночь. Долгие часы ожидания в засаде. И наконец — две легковые машины, идущие с разрывом метров в двадцать. Даю ракету. Застрочило около десятка автоматов. Брызжут искры от ударивших в кузова пуль. Резко прибавив скорость, автомобили выходят из зоны обстрела. До слез обидна эта неудача. Несколько минеров огня не открыли — проспали. Сказалось переутомление. А кузова у машин оказались бронированные.

Приказываю засаду не снимать. Ждем без особой надежды на успех. Вдруг слышим шум моторов со стороны поселка Никель. Показались два больших автофургона, крытых брезентом. На этот раз все получилось как надо. Не ушли ни машины, ни находившиеся в них солдаты. Изрешеченные фургоны мы подожгли термитными шашками и оставили на дороге. А сами отошли в лагерь. Опасались внезапного нападения. Но наступивший день прошел спокойно. И ночью мы снова вышли на все три дороги...

Особенно оживленной стала дорога Петсамо — Тарнет. 15 и 16 октября, чувствуя, что операция подходит к концу, я решил сконцентрировать весь отряд на этой дороге, чтобы нанести врагу наиболее ощутимый удар.

С наступлением темноты все минеры вышли к дороге и расположились вдоль нее на участке примерно 150 метров. Местность здесь холмистая, безлесная и сплошь усеяна большими валунами, которые служили хорошей защитой от огня. По дороге почти непрерывно двигались небольшие подразделения солдат, строго соблюдавших свето- и звукомаскировку. Слышались только шаги да какие-то команды, подаваемые полушепотом. Автомашин почти не было.

Но вот появилась более плотная колонна... Ракета. Сплошной автоматный ливень обрушивается на дорогу. Казалось, там уничтожено все живое. Наши бойцы группами приближались к гитлеровцам и били в упор. [323]

Враг, однако, постепенно пришел в себя. В нашу сторону стали бить автоматы и пулеметы. Я дал сигнал на отход. Укрываясь за валунами от шальных пуль, мы начали перебегать в заранее намеченную низину.

Когда подтянулись все группы, я приказал проверить, нет ли потерь. Недосчитались только одного человека. И им оказался наш весельчак и балагур, любимец батальона рядовой Шебека... Тут же выяснилось и другое весьма тревожное обстоятельство: были израсходованы почти все боеприпасы. Теперь мы не могли ни вести активные боевые действия, ни защищаться в случае встречи с противником.

После доклада штабу фронта о проведенной операции и о положении с боеприпасами мы получили приказ соединиться со своими войсками.

Так закончились боевые действия отряда минеров в тылу врага... ”

Рассказ комбата А. Ф. Попова не нуждается ни в комментариях, ни в дополнениях.

Мне остается добавить, что столь же эффективно и отважно действовали в тылу врага отряды майора Градова{2}, капитана Кононенко, а также две разведывательно-диверсионные группы — капитана Дармилова и майора Фотокина, направленные в тыл немцев уже после начала наступления.

Конечно, не эти формы борьбы за линией фронта решали успех наступления. Но я считал своим долгом написать о саперах-разведчиках, чтобы полнее показать тот малоизвестный вид деятельности инженерных войск, который требовал особых морально-боевых качеств и позволял наносить врагу большой урон малыми силами.

Хочу также отметить, что гитлеровцы, считавшие себя непревзойденными мастерами диверсионной войны, даже в самые лучшие для себя дни не добивались в Заполярье таких успехов, какие хотя бы отдаленно были сопоставимы с нашими.

А теперь — коротко о ходе самой Петсамо-Киркенесской наступательной операции. Коротко потому, что она [324] достаточно полно описана в военно-исторической и в военно-мемуарной литературе.

Наступление, как уже знает читатель, началось утром 7 октября. Развивалось оно по плану. На левом фланге после мощной артподготовки дивизии 99-го и 131-го корпусов поднялись в атаку. В долгом и тяжелом бою прорвали они неприятельские укрепления. А тем временем легкие стрелковые корпуса совершали глубокий обход врага через скалистые кряжи и тундру. Все тяжелое оружие пехоты было навьючено на лошадей и оленей.

<

“Поход через тундру — это сам по себе героический подвиг, который под силу только советскому воину, беспредельно преданному своему воинскому долгу, своей Родине”,

— писала газета “Правда” в номере от 6 декабря 1944 года.

На четвертые сутки наши два корпуса первыми пробились к Луостари.

9 октября на правом фланге вступила в бой оперативная группа Пигаревича, от перешейка полуострова Средний двинулись вперед моряки.

Погодные условия выдались на редкость тяжелые. Но наступательный порыв войск был исключительно высоким.

Ощутимую помощь 14-й армии оказывал флот. Моряки-североморцы высаживали на вражеское побережье тактические десанты. Самый дерзкий из них 12 октября на торпедных и сторожевых катерах ворвался прямо в Линахамари, являвшийся аванпортом Петсамо. А на суше в это же время наши части овладели Луостари и тоже двинулись на Петсамо.

Умело прорванный Лапландский вал рассыпался! В те дни и я, и оперативная группа штаба инжвойск переселились в утепленные автобусы. Поначалу мы отправились на правый фланг, где возникало больше трудностей с инженерным обеспечением операции. Потом потребовалось переехать на левый фланг, там мы следовали за наступавшими частями, время от времени совершая рейсы на узел связи штаба фронта. Таким образом удавалось гибко руководить инженерными войсками, делавшими свое обычное дело в необычно суровой обстановке.

Петсамо освободили 15 октября. Наш автобус прибыл туда через несколько дней. Две ночи ночевал я в городе, [325] основанном русскими людьми еще в XVI веке и окрещенном Печенгой (это название вскоре было возвращено ему). А потом отправился в глубь материка — части 127-го легкого стрелкового корпуса 22 октября заняли поселок Никель, расположенный близ норвежской границы.

С освобождением района Петсамо, Никель и выходом к норвежской границе первоначальная цель операции была достигнута. Но часть разбитых немецких дивизий, выскользнув из наших клещей, откатилась в Северную Норвегию. Там же, на норвежской земле, оккупированной нашим общим врагом, находился Киркенес — главная военно-морская и воздушная база вермахта в Заполярье.

К. А. Мерецков запросил у Верховного Главнокомандующего разрешение на переход границы. Тот дал согласие. И последовал еще один рывок по расходящимся направлениям: на север к Киркенесу, на северо-запад к городу Нейдену и на юго-запад к городу Наутси. Предстоял рывок через скалы и болота в обход разрушенных, заваленных дорог, через минные поля, через быстрые ледяные реки и глубокие, сжатые отвесными берегами фьорды.

Рывок был столь стремителен, что уже 25 октября пал Киркенес, а через два дня — Нейден и Наутси. Норвежский народ восторженно встречал Красную Армию — армию-освободительницу. 29 октября Петсамо-Киркенесская операция была завершена.

В октябре сорок четвертого трижды салютовала Москва войскам Карельского фронта — при освобождении Петсамо, при переходе государственной границы и при освобождении Киркенеса. Трижды в приказах Верховного Главнокомандующего отмечались и инженерные войска, доблестно выполнившие свой нелегкий боевой долг. Для награждения всех, кто участвовал в боях на Крайнем Севере, правительство учредило медаль “За оборону советского Заполярья”.

Высоко были оценены полководческие заслуги командующего фронтом генерала армии Кирилла Афанасьевича Мерецкова, особенно ярко проявившиеся в этой операции. 27 октября ему присвоили звание Маршала Советского Союза. Были повышены в званиях многие генералы нашего фронта. Я тоже оказался в их числе. На [326] моих погонах появились звезды генерал-полковника инженерных войск.

Близился новый, 1945 год — последний год войны. В том, что он станет последним, никаких сомнений не оставалось. И мне, и моим коллегам не терпелось скорее оказаться там, где гремели битвы, которым суждено было привести нашу Родину к окончательной победе.

Карельский фронт перестал существовать. Его войска после отдыха и переформировки вливались в состав действующих фронтов. 14-ю армию вывезли на отдых и пополнение в тыл, 7-я, преобразованная в 9-ю гвардейскую, держала путь в Венгрию, 19-ю вывели в резерв, а затем направили в состав 2-го Белорусского фронта. Руководящий состав полевого управления тоже ждал новых назначений.

Кирилл Афанасьевич добился у Москвы разрешения отправить несколько генералов на фронт — для изучения опыта и ознакомления с обстановкой. Было учтено и мое желание принять участие в такой поездке.

В конце января мы отправились в столицу. Припорошенный пушистым, мягким снегом, город выглядел так, словно и не было войны. Исчезло затемнение и другие внешние приметы недавнего грозного времени. Особую прелесть придавали столице часто гремевшие победные салюты.

Принимал меня, как и летом сорок второго, Михаил Петрович Воробьев, теперь уже маршал инженерных войск. Как всегда, разговор с Михаилом Петровичем был для меня интересен и приятен. Узнал я много нового для себя об общем ходе дел на фронтах, о положении с вооружением и оснащением армии, и в первую очередь — инженерных войск. Одного не мог сказать Воробьев: как будет использовано наше полевое управление.

Михаил Петрович очень подробно проинструктировал меня, снабдил необходимыми документами. Мне выделили три легковые автомашины — ведь со мной следовала группа инженеров. Был в ее составе, конечно, Юрий Смаковский, а еще — лейтенант Петр Хренов. Да, к тому времени мой старший сын окончил инженерное училище, прибыл к нам на фронт, и я определил его взводным в 20-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду, подальше от отцовской опеки. Мне хотелось, чтобы юноша в полной [327] мере познал фронтовую жизнь и саперную службу. Но, будучи в Москве, я решил сделать исключение из правил и захватил его с собой — бригада находилась в резерве, в Ярославле, а поездка в действующую армию могла принести пользу молодому лейтенанту.

2 февраля наши машины покинули Москву, и через несколько дней мы прибыли в штаб К. К. Рокоссовского под Торунью. Маршал, которого я немного знал по довоенной службе, встретил нас приветливо. Он охотно рассказывал об особенностях управления войсками в таких условиях, когда характер наступления, в отличие от Севера, никак не зависел от наличия нескольких проходимых дорог. Сам Константин Константинович проявил живой интерес к специфике боевых действий в Заполярье, расспрашивал о трудностях, которые нам пришлось преодолевать. Много поучительного узнал я из бесед с инженерными начальниками. Потом отправился в армии. С удовольствием встретился со старыми знакомыми — командармами П. И. Батовым и И. И. Федюнинским. Побывал в разрушенной Варшаве и в нескольких старых русских крепостях.

В последних числах февраля был получен вызов в Москву.

На обратном пути мы осмотрели руины Минска, встретились с командованием возрожденного Белорусского военного округа (в ту пору он назывался Белорусско-Литовским). Самое ценное, с чем я познакомился тогда, была организация дорожной службы. На Волховском и Карельском фронтах, где все дороги наперечет и заблудиться на них было трудно, этой службе особого значения не придавалось. Здесь, в средней полосе, — совсем иное дело. Управление транспортными потоками по дорогам осуществлялось с помощью радиосвязи и имело развитую диспетчерскую систему. Зато с маскировкой, отметил я про себя, дело у нас обстояло намного лучше...

В Москве я встретился с Кириллом Афанасьевичем Мерецковым и от него узнал совершенно неожиданную новость. Полевому управлению нашего фронта, оказывается, не суждено было принять участие в боях, завершавших разгром фашистской Германии. В интересах быстрейшего окончания второй мировой войны наша страна, верная союзническому долгу, готовилась выступить против Японии. [328]

Дальше