Прорыв

Любой армии, вступившей в войну, приходится если не переучиваться, то доучиваться, пополнять свое боевое “образование”, применяясь к особенностям противника. И успех сопутствует тому, кто умеет быстро извлекать уроки из собственных успехов и неудач, учиться у врага, гибко использовать его опыт. Нет большего заблуждения, чем пренебрегать неприятельским опытом на том лишь основании, что он не наш (так же как и, наоборот, копировать все без разбору, преувеличивать ценность чужой мысли). Сила Красной Армии состояла, в частности, и в том, что мы воспитывались в духе неприятия обеих крайностей. В большом и в малом.

Я уже говорил, что на правом крыле фронта, в 54-й армии, было возведено несколько оборонительных сооружений в виде заборов из двух рядов бревен с засыпкой грунта между ними и что практика эта была чисто местной: такое строительство представлялось излишне трудоемким и неэкономичным. Но, должен признаться, не только эти обстоятельства вызывали скепсис. Слишком уж необычными казались такие заграждения, не предусмотренные ни одним из предвоенных наставлений. Не удивительно, что идея их постройки пришла в голову не кадровым военным, которым в подобных случаях, не будем таить греха, труднее отрешиться от уставных, традиционных представлений, а людям, призванным из запаса, более [251] склонным действовать “не по правилам”. Автором необычного проекта выступил дивинженер 44-й дивизии капитан В. С. Сорокин, выпускник Ленинградского железнодорожного института.

Единственное, что меня смущало, — это отсутствие данных о боевой эффективности деревянных заборов: противник ни разу не пытался наступать на участке, где мы возвели эти заборы. А если бы он попытался? Выдержали бы эти, по существу, средневековые конструкции, удары артиллерии и авиации, натиск танков? Устояли бы против современных боевых средств и методов ведения войны? Не помешали бы в случае загорания огонь и дым?

Ответ на эти вопросы дала Синявинская операция.

Когда наши атаковали противника в районе рощи, носившей на картах название “Круглая”, они натолкнулись на рубеж, оборудованный деревоземляными заборами, очень похожими на те, что имелись у нас. Наступавшее соединение с трудом прорвало укрепление. Но за ним, метрах в двухстах, оказалась вторая линия в виде такого же забора. Прорвать эту линию наша дивизия не сумела.

Узнав об этом, я тотчас выехал в передовые порядки наступавших. Облазил и ощупал первый прорванный рубеж. Внимательно осмотрел в бинокль все находившиеся в поле зрения деревоземляные укрепления: заборы, блиндажи, огневые позиции. Оказалось, мысль у немцев работала в том же направлении, что и у нас. Только они сделали больше. Думаю, не последнюю роль в этом сыграла лучшая оснащенность инженерной техникой. Проблема трудоемкости работ у них и у нас стояла по-разному.

Что ж, перенять и развить опыт противника было не грешно. Тогда-то и появилась мысль: создать по всему фронту, по низким болотистым местам сплошную линию деревоземляных укреплений, подобие засечной черты, которая в XVI веке защищала Русь с юга от татарских нашествий. Задача, что и говорить, была масштабная, сложная, требовавшая больших затрат труда, сил и средств. Приступить к ее решению немедленно мы не имели возможности: на повестке дня стояли более неотложные дела, приковавшие все внимание.

Но и откладывать реализацию идеи в долгий ящик не хотелось. Ведь “засечная черта” открывала возможность высвободить из обороны не одну дивизию, нужную для активных, наступательных действий фронта. Поэтому для [252] начала было решено построить в полосе 54-й армии нечто вроде испытательного полигона — там имелся и некоторый опыт и подходящие люди. Им-то и предложили как следует изучить немецкие укрепления, сопоставить их со своими и создать наиболее эффективные оборонительные сооружения.

Бывший архитектор Л. А. Тимофеев с переднего края и с нейтральной полосы сделал десятки зарисовок неприятельских деревоземляных заборов, огневых точек и наблюдательных пунктов. Другой бывший архитектор, дивинж 177-й дивизии капитан Н. А. Солофненко, внимательно ознакомился с ними и с тем, что уже было сделано в 44-й дивизии его коллегой В. С. Сорокиным. Солофненко принадлежал к числу знатоков русского деревянного зодчества, в том числе и военного. Он прекрасно представлял себе, как выглядели древние крепости, сложенные из бревен, каким образом их возводили, и с удовольствием взялся за разработку собственных проектов.

На участке 177-й дивизии решили возвести показательную оборонительную полосу, оборудованную деревоземляными сооружениями. Проекты Николая Алексеевича Солофненко были рассмотрены, их признали тактически грамотными и инженерно обоснованными. Командир дивизии полковник А. Г. Козиев с пониманием и интересом отнесся к поставленной задаче. Большую помощь Солофненко оказал начальник техотдела штаба инжвойск фронта Н. Н. Рендель (в послевоенные годы — главный архитектор Риги) — он руководил разработкой конструкций основных оборонительных сооружений.

И работы, взятые под личный контроль комдивом, закипели. Ежедневно на них выходили сотни бойцов...

Только лишь завершилась Синявинская операция, как началось планирование нового наступления в целях прорыва ленинградской блокады. Как и в прошлый раз, к операции привлекались оба фронта: Ленинградский и Волховский. Координировать их действия Ставка назначила К. Е. Ворошилова и Г. К. Жукова. Они и прибыли к нам для подробного ознакомления с обстановкой.

В конце октября К. А. Мерецков побывал в Ленинграде у Л. А. Говорова и обсудил с ним порядок взаимодействия. Прорыв намечался все там же, на шлиссельбургско-синявинском выступе. Только на этот раз решили [253] пробиваться еще ближе к ладожскому берегу, там, где было самым узким бутылочное горло. Стрелы встречных ударов на картах протянулись к двум безымянным рабочим поселкам торфоразработчиков, обозначавшимся номерами пять и один (первый поселок располагался в четырех километрах севернее Синявино, второй — в семи).

Скрупулезно проанализировали ошибки и просчеты предшествующей операции. С их учетом разрабатывали артиллерийское сопровождение наступления. Готовились к мощному массированию сил на направлении главного удара. Разведка на этот раз сработала неплохо, и мы с достаточной достоверностью знали, что противостоять нам будут пять полностью укомплектованных дивизий 18-й армии, которые могут быть поддержаны четырьмя дивизиями из оперативного резерва.

Основу нашей ударной группировки составляла 2-я ударная армия под командованием генерал-лейтенанта В. З. Романовского. В ударную группировку Ленинградского фронта входила 67-я армия.

Совместный план командования двух фронтов был представлен на рассмотрение в Ставку, и примерно через месяц его утвердили. В то время крупные операции стали получать кодовые наименования. Прорыв ленинградской блокады был зашифрован под кодом “Искра”. Проведение операции назначили на январь.

К тому времени, когда началась разработка “Искры”, в составе нашего фронтового командования произошли изменения. Был отозван в Москву Г. Д. Стельман (его нашли целесообразным использовать на работе в Академии Генерального штаба). Новым начальником штаба фронта стал генерал-майор М. Н. Шарохин. Члена Военного совета А. И. Запорожца сменил корпусной комиссар, а с декабря — генерал-лейтенант Л. З. Мехлис.

Произошли к тому времени изменения и в моем собственном служебном положении. Я получил звание генерал-лейтенанта инженерных войск. Конечно же не мог я не радоваться этому событию, столь знаменательному для каждого военного человека. К тому же я как бы получал дополнительный ориентир, показывающий, что иду верным путем, что в отведенных мне пределах ответственности действую без серьезных ошибок.

Весь декабрь прошел в подготовке к операции. Как и в прошлый раз, большое значение придавалось оперативной маскировке и дезинформации противника. Мы старались [254] создать у него впечатление, что готовим удар на новгородском направлении. В наших мастерских изготовили макеты 120 танков, 120 орудий, чучела 100 лошадей и 1000 бойцов. К станциям, от которых единственно возможный путь наступления лежал в сторону Новгорода, потянулись эшелоны. На открытых платформах размещалась “боевая техника” и сопровождавший ее “личный состав”. На станциях назначения происходила выгрузка.

Все это фиксировалось вражеской воздушной разведкой. А ночью макеты разбирали, грузили в закрытые вагоны, и поезда трогались в обратный путь. Всего таким необычным образом было использовано 49 эшелонов.

Но главные усилия тратились, конечно, на подготовку людей к боевым действиям. Мы с Мерецковым хорошо помнили, как три года назад, после первой неудачи при штурме линии Маннергейма, войска вынуждены были прервать наступление и приступить к тренировкам на местности. Тогда это во многом предопределило последующий успех. Такой же метод отработки действий каждого подразделения и каждого бойца в условиях, имитирующих реальное поле боя, был использован и здесь.

В основе тактики наступления на укрепленную полосу противника лежали действия в составе штурмовых отрядов. Они состояли из саперов, автоматчиков, пулеметчиков, огнеметчиков; входили в их состав также артиллерия сопровождения и танки. Саперам предстояло идти первыми — разведывать и разграждать от мин и других препятствий путь остальным бойцам, включаться в бой, используя при необходимости подрывное имущество.

Силами инженерных частей были быстро сооружены учебные городки, воспроизводящие те узлы обороны и опорные пункты, которые, по данным аэрофотосъемки, лежали на пути нашего наступления. Городки включали в себя ледяной вал (морозы уже трещали вовсю), макеты дзотов и других боевых сооружений. Тренировку в городках прошли все 83 штурмовых отряда, созданных для участия в операции, а кроме того, 14 отрядов и групп сопровождения танков.

Усиленная учеба проводилась и в инженерных частях, которых порядком прибавилось к началу операции. В числе пополнений, присланных Москвой, прибыла еще одна, третья по счету бригада под командой полковника Г. А. Булахова. Всего же к инженерному обеспечению “Искры” мы смогли привлечь уже 30 инженерных [255] батальонов — и отдельных, и входивших в состав бригад (и это помимо дивизионных санбатов и полковых саперов!).

Из имеющихся сил было создано 32 дорожно-мостовых отряда, которым предстояло следовать вплотную за наступавшими полками, а также резервные отряды разграждения и подвижные отряды заграждений. Им тоже необходимо было отработать свои боевые обязанности, чтобы действовать в полном согласии с пехотой и другими родами войск.

Так закладывался фундамент того взаимодействия, на котором строится все здание инженерного соразмерения операции. Другие, более высокие и сложные его элементы отрабатывались на сборах комсостава и командно-штабных занятиях с участием инженерных начальников и командиров саперных частей.

Конечно, времени на подготовку, как всегда, хотелось бы иметь больше. Но и того, что было отпущено, оказалось не так уж мало. Наблюдая за ходом занятий, мы проникались уверенностью, что все получится хорошо, что в бою и командиры и подчиненные будут знать свое место, не оплошают, не растеряются. Да и с оснащением оружием, со снабжением боеприпасами дело обстояло куда лучше, чем три месяца назад.

Вот когда мне припомнился разговор с Воробьевым об организационных изменениях в войсках, за которыми стояли новые возможности оправлявшегося от тяжких потерь народного хозяйства и набиравшей высокие темпы военной промышленности. Трудовой подвиг тыла приносил щедрые плоды Мы получили многое, хотя главные битвы, решавшие судьбы Родины, гремели не здесь, а в междуречье Волги и Дона, на Северном Кавказе...

В полосе встречного удара суммарные силы обоих фронтов доводились до такой численности, которая создавала превосходство над врагом в людях в 4, 5 раза, в артиллерии — в 6 — 7, в танках — в 10 раз и в самолетах — в 2.

Незаметно подошел новый, 1943 год. А там наступило и 12 января — день, когда в 9 часов 30 минут должна была вспыхнуть “Искра”. И она вспыхнула в громе артиллерийско-авиационной подготовки, которая не смолкала в течение двух часов.

Операция началась. Волховчане и ленинградцы двинулись навстречу друг другу. Саперы без заминки прокладывали путь пехоте и танкам. Находясь на КП 2-й ударной, [256] я получал доклады, свидетельствующие о том, что инженерные войска выполняют задачи по обеспечению переправ по льду Черной речки и по разграждению препятствий в полном соответствии с намеченным планом.

С самого начала камнем преткновения, как и в прошлый раз, стала роща Круглая. Рощей она оставалась скорее по названию, чем по сути — почти овсе деревья и в ней были срезаны артогнем. Но деревоземляные заборы, восстановленные фашистами, по-прежнему служили серьезной преградой на подступах к Круглой. Однако мы уже отработали способы преодоления таких укреплений.

Гитлеровцы сопротивлялись умело и отчаянно — так, словно обороняемая земля была им чем-то особенно дорога. Их необычное упорство, как оказалось, было связано с приказом командующего 18-й армией генерал-полковника Г. Линдемана.

<

“Для прочности советского строя, — писал он, — владение Ленинградом имеет такое же значение, как оборона Москвы или бои под Сталинградом... Если мы не удержим приволховский плацдарм и Новгород, мы проиграем войну, если мы удержимся на этом рубеже — мы войну выиграем”.

Эсэсовцы, настроенные соответствующим образом своим командующим, дрались за Круглую рощу с фанатизмом смертников.

А вот кто действительно сражался за свою родную землю, кто шел в бой со святой верой в правое дело, кто готов был не щадить жизни во имя избавления ленинградцев от мук — так это наши бойцы. И конечно же нравственная, духовная сила была всецело на их стороне.

Жестокий бой не утихал весь день. Но противник не смог сдержать наступательного порыва волховчан, и к вечеру узел сопротивления был взят.

В сражении за Круглую геройски действовали не только стрелки, артиллеристы, танкисты, но и саперы. Здесь отличились бойцы 136-го отдельного мотоинженерного батальона. На поле боя, неся немалые потери под огнем врага, они вернули в строй 15 танков, затонувших в болоте. На этом же участке саперы вывели в тыл 4 поврежденных тяжелых танка КВ и 27 Т-34, а еще 12 КВ подготовили к эвакуации.

За четыре дня боев саперы этой части обнаружили и обезвредили более 560 противотанковых мин, 86 из которых имели устройство на неизвлекаемость...

В течение 13 и 14 января в сражение вводился второй эшелон наступавшей ударной армии. Наши части достигли [267] Рабочего поселка № 5. К нему же пробивались с запада воины Ленфронта. Их поддерживала авиация и морская артиллерия Краснознаменного Балтфлота.

Немецкое командование перебрасывало в помощь оборонявшимся свежие соединения, пытаясь изменить ход событий в свою пользу. Но тщетно. Боевое искусство советских войск заметно возросло. Они не пытались теперь, как бывало раньше, брать в лоб все узлы сопротивления, а обходили их, оставляя у себя в тылу и прочно блокируя. А отрезанную от своих неприятельскую группировку, прижатую к ладожскому побережью, рассекали на части и уничтожали. В тыл ей к тому же неожиданно ударила лыжно-стрелковая бригада волховчан, совершившая марш-бросок по льду озера.

Все это придавало операции динамику, исключало ее превращение в затяжную, что и было предусмотрено нашим планом. Немцы не поспевали перебросить к местам боев достаточно крупные силы с других участков. А те свежие дивизии из ближнего резерва, которые им удалось ввести в дело, ничего уже решить не могли.

18 января войска Ленинградского фронта прорвались к Рабочему поселку № 5, уже занятому частями Волховского фронта. В тот же день воины обоих фронтов пробились к Рабочему поселку № 1. Свершилось! Вражеская блокада Ленинграда была прорвана! Теперь ленинградский плацдарм соединял с Большой землей двенадцатикилометровый коридор. Ширину он имел небольшую — от 8 до 12 километров. На севере его ограничивала береговая черта Ладожского озера, на юге — линия фронта, проходившая севернее поселка Синявино (железнодорожная станция с тем же названием оказалась в наших руках).

Конечно, нам хотелось, чтобы этот коридор был пошире. Но развить успех к югу не удавалось. Гитлеровцы продолжали доставлять сюда свежие силы и прочно удерживали Синявинские высоты. Мало того, судя по всему, противник не терял надежды восстановить блокаду. Поэтому 67-й армии Ленфронта и нашей 2-й ударной было приказано перейти к жесткой обороне на отвоеванном рубеже.

... Утро 19 января я встретил в Рабочем поселке № 5, вернее, среди руин этого поселка. Перед глазами стояли [258] крепко врезавшиеся в память картины вчерашней встречи ленинградцев и волховчан. Радость была огромной. Многие воины не могли сдержать слез и не стыдились их. И чувство исполненного долга заставляло каждого из нас особенно четко увидеть те большие заботы, которые встали сразу после прорыва во весь свой рост. Предвидя победный исход операции “Искра”, Москва заранее поставила задачу: в минимально короткий срок проложить через пробитый коридор автомобильную и, главное, железную дороги. Сюда, к месту работ, уже начали прибывать части дорожно-эксплуатационных войск центрального подчинения, 2-е управление военно-восстановительных работ, части железнодорожных войск и специальные формирования НКПС.

Все это самым непосредственным образом касалось инженерных войск Волховского фронта. На мою долю выпало принять меры к тщательной разведке и разминированию полосы, по которой должны были пройти обе трассы. Некоторые ее участки пересекали плотные минные поля. Работы саперам здесь хватало. Сделав необходимые распоряжения, я приказал докладывать об их выполнении через каждые два часа. А начальнику разведки инжвойск майору Д. К. Жеребову велел в трехдневный срок изучить укрепления и огневые позиции противника в полосе, примыкающей к коридору. Не вызывало сомнения, что враг попытается помешать артогнем проведению строительных работ, и важно было заранее подготовиться к контрбатарейной борьбе.

Строители сразу принялись за дело. Они шли по пятам саперов. В помощь строителям мы выделяли значительную часть людей из 19-го УОСа. Огневые налеты немцев, пытавшихся сорвать прокладку дорог, немедленно пресекались ударами наших батарей.

Всего через 17 суток после начала работ по железнодорожной колее прошел первый эшелон. И это сразу внесло изменения в жизнь исстрадавшегося Ленинграда. В городе увеличили пайки. Значение этого события для ленинградцев трудно переоценить. Но еще большую роль сыграла открывшаяся перспектива: от жителей осажденного города отступила мрачная тень смертельно голодной зимы. Заработала устойчивая магистраль на суше! А еще раньше, до ледостава, по дну Ладожского озера удалось проложить высоковольтный кабель и трубопровод. Благодаря этому электроэнергия и жидкое топливо [259] с Большой земли согревали город теплом, увеличивали производственную мощность его предприятий.

Трудный ладожский путь снабжения ленинградцы называли Дорогой жизни, а новую коммуникацию — Дорогой победы. “Не просто выжить, а непременно победить!” — таков был символический смысл этого названия...

Тяжело далась нам эта новая дорога. Но каких усилий и подлинного героизма требовала ее эксплуатация от железнодорожников! Составы приходилось водить под бомбежкой и артогнем. Осколки настигали и машинистов, и кочегаров, и кондукторов. Ремонт путей зачастую делался подручными средствами, на живую нитку. А сама колея, проложенная по торфяным болотам! С наступлением лета составы, вопреки всем существующим правилам и представлениям, двигались по ступицу в воде. И все-таки они шли, дорога работала, спасая людей, приближая час победы!..

С прорывом блокады очень популярным стало у нас выражение: “Осаждающий осажден, окружающий окружен”. Не помню уже, кто первый произнес такие слова, да в общем-то это и не важно. Важно иное. Сложная конфигурация линии фронта действительно выглядела теперь так, что именно 18-ю армию, составлявшую левое крыло группы армий “Север”, в полном смысле можно было считать и осажденной и окруженной — в той же мере, что и ленинградский плацдарм. Это был случай, когда ответ на вопрос, кто кого окружает, давало не взаиморасположение противоборствующих войск, а осознание ими своего положения, их настроенность на оборону или на наступление. И не случайно, что тогда активность в ведении боевых действий под Ленинградом была присуща именно советским войскам.

Поворот к этому перелому происходил постепенно, шаг за шагом. Неудачная Любанская операция. Частично удачная Синявинская, явившаяся шагом вперед в боевом оснащении войск, в управлении ими. И вот — победная “Искра”, в которой мы достигли и равенства с противником в смысле качества дивизий, и превосходства над ним в военном искусстве.

То, что произошло в гигантском масштабе под Сталинградом, свершилось и здесь, но в более скромных рамках, отвечавших имевшимся силам и поставленным перед ними [260] реальным задачам. Неписаные законы Великой Отечественной войны начали работать в нашу пользу!

Читатель уже знает, что на правом, восточном, берегу Волхова гитлеровцы удерживали два плацдарма — под Киришами и в районе села Грузино. Удерживали с огромным упорством, очевидно рассматривая их как форпосты будущего наступления, мысль о котором еще не покинула их. У нас тогда мало кто знал об этих двух клочках захваченной врагом земли, за исключением, может быть, самих волховчан. Зато в фашистской Германии, особенно в Восточной Пруссии, о них было хорошо известно, так как многие немецкие дивизии, формировавшиеся в Кенигсберге, получали боевое крещение именно на волховских плацдармах. Солдатам и офицерам, побывавшим в Грузино или Киришах, воздавались в Кенигсберге особые почести. Об этом написал в своей книге “Коричнево-зеленый фронт на Волхове” обер-лейтенант Гюнтер Хейбинг.

<

“Для нас же оба эти плацдарма были как бельмо на глазу. Особенно Кириши. На этой прибрежной полоске земли шириной в пять и глубиной в два километра имелось слегка возвышенное место, покрытое рощей, которую называли Высокой. Возвышенность господствовала над местностью и закрывала от наших глаз неприятельские переправы через Волхов. Тот, кто владел этим пятачком, имел немало тактических и оперативных выгод.

Для ударов по Киришам и Грузино мы не скупились на боеприпасы даже тогда, когда испытывали большую нужду в них. Только с 4 по 15 июня 1942 года по одному лишь киришскому пятачку было выпущено более сорока тысяч снарядов и мин. Мы уничтожили 18 артиллерийских и минометных батарей, вывели из строя около 850 солдат и офицеров, но атаки нашей пехоты противник отбил”.

В июле — августе была сделана еще одна попытка овладеть Киришами. Но и она не привела к успеху. Вот тогда-то начальник отдела заграждений штаба инжвойск фронта С. П. Назаров (о нем я еще расскажу подробней) и предложил совершить, как это было принято давным-давно, минный подкоп под Высокую рощу.

Принять предложение Назарова не торопились, но в конце концов одобрили его. В ноябре развернулись сложные [261] и очень трудоемкие работы. Возглавил их один из инициаторов деревоземляного строительства начинж 44-й дивизии В. С. Сорокин, ставший к тому времени майором.

В наиболее близком от Высокой рощи месте мы соорудили ночью просторный и глубокий блиндаж, связанный ходом сообщения с первой траншеей. Из блиндажа по азимуту определили общее направление подкопа. После этого начали проходку подземной галереи. Сечение ее было невелико — всего 1, 5 на 1, 2 метра. Работы велись вручную: лопата, топор, пила, лом да кирка — вот и весь инструмент, которым располагали саперы. Затея с подкопом могла увенчаться успехом лишь при соблюдении полнейшей скрытности. Поэтому работать надо было только бесшумно и совершенно незаметно. Именно поэтому грунт выносили в мешках, рассыпали по ближайшим воронкам и маскировали снегом.

Вскоре в галерее появились грунтовые воды. Стало не хватать кислорода. Тускло светили в забое лампочки, питавшиеся от автомобильных аккумуляторов.

Саперами 61-го батальона 44-й дивизии, отрывавшими галерею, руководили командиры рот старшие лейтенанты Смирягин и Рогожкин, лейтенант Груздев и начальник штаба батальона капитан Кудинов. Под их началом было две команды из двенадцати человек, которые менялись через три дня.

В начале января 1943 года я побывал на КП 1-го батальона 305-го полка, в полосе которого велся подкоп. Видел Сорокина. Майор принадлежал к числу начальников, которые не любят руководить делом издали (этим качеством он отличался и после войны, являясь главным инженером Ленинградского метрополитена). Виктор Семенович только что вернулся из забоя. Его брюки, сапоги, ватник были покрыты густым слоем смерзшейся грязи. Он подробно доложил мне о ходе работ...

После проходки 180 метров в конце галереи устроили взрывную камеру. Саперы уложили в ней более 30 тонн взрывчатки. Затем предстояло выполнить наиболее опасную часть работы. Удалив всех людей, Сорокин вдвоем со Смирягиным смонтировал взрывные сети, ведущие от заряда к подрывной машинке.

Взрыв назначили на праздничное утро 23 февраля 1943 года — в День Красной Армии. Предварить его должны были два отвлекающих взрыва — на железной дороге [262] и у деревни Плавницы. В двухстах метрах от нашей передовой траншеи саперы оборудовали исходную позицию — траншею для сосредоточения автоматчиков, которым поручалось захватить Высокую рощу после того, как сработает заложенная мина.

Около семи утра я в последний раз связался по телефону с Сорокиным.

— Все готово, товарищ генерал! — доложил он.

— Ну, ни пуха ни пера. Действуйте! В небо рядом с КП, на котором я находился, взмыли две красные ракеты. Справа, под Плавницей, — две зеленые. Прогремели отвлекающие взрывы. В 7. 00 наш КП, от которого до Высокой рощи был добрый километр, содрогнулся как при землетрясении. Тяжелый гром прокатился над землей. Мы выскочили из блиндажа. Над рощей, а точнее, над тем, что от нее осталось, оседал громадный черный гриб взрыва.

Штурмовой батальон автоматчиков 44-й дивизии и сопровождавшие их саперы броском достигли немецкого опорного пункта, располагавшегося в Высокой роще. Взрыв начисто разрушил его, уничтожив весь гарнизон. Нашим бойцам пришлось ползком пробираться по вздыбленному грунту. Потерь они не понесли — тех, кто мог оказать сопротивление, не осталось в живых. Батальон закрепился на новой позиции. Киришский плацдарм врага уменьшился в размерах. А главное, его переправы были теперь видны как на ладони. Артиллеристы поспешили оборудовать на отвоеванной земле НП, чтобы открыть прицельный огонь по переправам.

Гитлеровцы опомнились только через час и начали из-за Волхова артобстрел бывшей рощи. Завязалась артиллерийская дуэль. Потом после сильных воздушных налетов противник дважды бросался в яростные атаки на нашу новую позицию. Но обе атаки удалось отразить с большим уроном для неприятеля. После этого он был вынужден примириться с потерей важной позиции.

Воронка, появившаяся на месте взрыва, оказалась диаметром 80 и глубиной 20 метров. Весной ее заполнили талые воды, и на этом месте образовалось небольшое озерцо удивительно правильной круглой формы.

О киришском подкопе стало известно и в гитлеровском рейхе. Одна из фашистских газет брюзжала: “Русские на Киришском рубеже предприняли варварские способы ведения войны — подкопы и взрывы времен осады крепостей”. [263] Сетования гитлеровского писаки на “варварство” выглядели смехотворно. Что же касается воскрешенного из прошлого века способа минной борьбы, оказавшегося сопоставимым по эффекту с радиотелефугасом, то сам этот факт лишний раз подтверждал, что новым может стать и хорошо забытое старое.

Разумеется, экзотические боевые приемы использовались на войне не часто. А вот заимствовать для боевых надобностей опыт из других сфер жизни приходилось. В армии имелись подразделения служебных собак, предназначенные не только для охраны войскового имущества. У нас на Волховском фронте существовал батальон специально обученных служебных собак — искателей мин. Это были животные, обладавшие замечательным обонянием. Они прекрасно справлялись с делом в тех случаях, когда оказывался бессильным индукционный миноискатель, не реагирующий на фугас или мину в деревянном корпусе, и безошибочно улавливали запах взрывчатки. Такие дрессированные псы являлись верными помощниками минеров до конца войны.

В составе фронта имелось еще одно не совсем обычное формирование, само название которого указывало на его связь с одной из сугубо мирных наук. Речь идет о приносившем большую пользу военно-геологическом отряде. Специалисты этого отряда вели геологическую разведку для боевых нужд фронта: участвовали в полетах над занятой врагом территорией и в дешифрировании аэрофотоснимков, сопоставляли данные съемок с собственными наблюдениями. Благодаря их работе на картах появлялись обозначения участков, на которых могла быть проложена надежная дорога, или пометки, указывающие на слабый грунт, по которому не следует пускать тяжелую технику. Они же представляли обоснования, необходимые для размещения гидротехнических сооружений, аэродромов, мостов.

До сих пор не могу понять, почему специалисты отряда и его начальник не считались военнослужащими — им не присваивали воинских званий, на них не распространялись права и льготы, предусмотренные для военнослужащих...

Оба эти нестандартные формирования входили в состав инженерных войск. И сам этот факт лишний раз свидетельствует о том, сколь широк был диапазон задач, которые приходилось решать инженерным начальникам [264] фронта и их штабу. И хотя количество наших основных традиционных частей продолжало расти, хотя управлять ими становилось все сложнее, штаб вполне успешно справлялся о нелегкой нагрузкой. В нем подобрались прекрасные люди — знающие, изобретательные, энергичные. Я уже называл начальника отдела заграждений майора С. П. Назарова, которому принадлежала идея киришского подкопа. Наша первая встреча с Сергеем Павловичем на Волховском фронте была неожиданной и трогательной.

Когда, вступив в должность, я объезжал все участки фронта и знакомился на местах с инженерными частями, путь мой не миновал и 109-го отдельного моторизованного инжбата, которым командовал майор Назаров. Около КП батальона, едва я вылез из машины, с докладом ко мне шагнул немолодой подтянутый командир в аккуратно подогнанном обмундировании.

— Товарищ генерал!.. — начал он, а я так и ахнул: неужели это был тот самый Сережа Назаров? Конечно, сомнений не оставалось!

С Сергеем я познакомился в 1920 году на Западном фронте. Служба свела нас во 2-м инженерном батальоне, потом — в 5-м понтонном. Благодаря взаимной симпатии и близости интересов наши товарищеские отношения переросли в настоящую дружбу.

Сергей был любознателен, пытлив, стремился пополнить образование. Он, несомненно, далеко продвинулся бы по службе. Но судьба распорядилась по-иному: Назаров стал штатским человеком, уволился в запас. Однако наши отношения не оборвались. Мы продолжали встречаться в Ленинграде, а затем последовал мой перевод в Москву, началась война... Естественно, мы потеряли друг друга из виду. Сергей Павлович вступил в дивизию народного ополчения, а затем был назначен командиром инженерного батальона. И вот — встреча в волховских лесах...

Не дослушав рапорта, я шагнул к Сергею и крепко обнял его.

Вскоре, когда потребовался знающий и опытный человек на место начальника отдела заграждений, Назаров получил эту должность. И лучшую кандидатуру трудно было сыскать. Прошло немного времени, а о делах его уже говорили с большим уважением. Кирилл Афанасьевич Мерецков называл Назарова не иначе как “главным загражденцем [265] фронта” (через два года этот титул сменился другим — “загражденец трех фронтов”).

Впрочем, Сергей Павлович был не только прекрасным загражденцем, он оказался не менее блестящим специалистом по разминированию. Его способности проявились в полной мере, когда потребовалось очистить от мин Новгород, Петрозаводск, всю огромную территорию Карелии. Там он был непосредственным руководителем работ. Затем щедро поделился своим опытом, написав инструкцию по разминированию. Человек высокой военной культуры, он стал затем автором инструкций по разведке, устройству и преодолению заграждений.

Помощником начальника отдела заграждений являлся Владимир Юрчук — молодой лейтенант, еще комсомолец, окончивший перед войной московское Военно-инженерное училище. Благодаря недюжинным способностям и большому трудолюбию Юрчук быстро продвинулся по службе, получил назначение в штаб и стал хорошим помощником многоопытного начальника.

Разведку штаба инжвойск возглавлял Донат Жеребов, имя которого уже встречалось в книге. По образованию Жеребов был инженером. Окончил Высшее военно-морское инженерно-строительное училище РККФ, призванное готовить флотских фортификаторов. После выпуска вместо флота попал в армию. Но и здесь с большой пользой для дела применял свои знания.

В день моего прибытия на фронт Жеребов докладывал мне как начальник разведки. Но до этого он уже успел побывать в должностях начальника штаба саперного батальона, бригады, а потом и инжвойск 54-й армии (в этот период он и выступил как один из авторов проекта первых деревоземляных заборов). Донат Константинович Жеребов стал большим мастером инженерной разведки, успешно решавшим самые сложные задачи.

Еще одним представителем молодого поколения военных инженеров был в нашем штабе помощник начальника оперативного отделения майор И. Н. Забелин. В сорок первом он окончил академию имени В. В. Куйбышева, после чего прошел хорошую школу в войсках. Я приметил его, когда он возглавлял оперативное отделение в штабе 3-й инженерно-саперной бригады. На меня он произвел впечатление человека деятельного, очень пунктуального. Наша совместная служба показала, что в оценке я не ошибся. [268]

Моими непосредственными штатными помощниками, ведавшими материально-техническим обеспечением всех решаемых нами задач, были подполковники В. Я. Фокин и С. Н. Кукушкин. Это по их инициативе еще до моего прибытия на фронт создавался парк инженерных машин с тремя филиалами-летучками. В своем стремлении экспериментировать, искать новые пути использования боевой техники и Фокин и Кукушкин были просто неутомимы. Именно они выступили зачинщиками опытов по переправе на лодках и понтонах реактивных установок — “катюш”, а также по использованию этого оружия для пробивания брешей в деревоземляных заборах, для разрушения дзотов и других укреплений. Им мы были обязаны тесными связями с местной промышленностью, благодаря которым удавалось обеспечивать войска элементами сборных оборонительных сооружений и мостов, переправочными средствами, малозаметными препятствиями, окопными печами.

Фокин и Кукушкин тесно сотрудничали с начальником техотдела майором Н. Н. Генделем, взятым в штаб с должности дивинженера. Касалось ли дело конструирования оборонительных сооружений или выбора места для создания минного поля — этот молодой по возрасту офицер был всюду на высоте.

Не могу не сказать несколько слов о своем адъютанте, На этой должности с первого дня войны находился дипломированный архитектор старший лейтенант Исаак Исаакович Фришман. Мы вполне сработались и привыкли друг к другу. Но Фришман засиделся на своей должности. Нужно было подумать и о его будущем. И к зиме 1943 года я твердо решил отправить Фришмана служить в войска. Вопрос упирался лишь в замену. Найти хорошего адъютанта, обладающего необходимыми для этой работы задатками, совсем не просто. Но тут помог случай.

В один из морозных дней я обнаружил у себя в землянке юного лейтенанта. Одна рука у него была на перевязи, другой он растапливал печку.

— Как зовут вас, молодой человек?

— Юра... То есть лейтенант Юрий Смаковский, — ответил он, покраснев.

— А как вы попали сюда?

В ответ услышал довольно обычную историю. После школы — ускоренный курс военного училища, фронт, тяжелое [267] ранение. Из госпиталя, не долечившись, попытался добраться до своей части, но был задержан в тылу фронта — рука совсем не действовала. Учитывая это, ему пока и поручили отапливать наши землянки.

Не день и не два присматривался я к лейтенанту, при случае разговаривал с ним и однажды предложил:

— Довольно вам, молодой человек, пустяками заниматься, идите-ка ко мне в адъютанты!

— С великим удовольствием, товарищ генерал! — тут же согласился Юрий.

Так и решился вопрос с заменой Фришмана.

Люди несведущие порой представляют себе, что адъютант — это нечто среднее между секретаршей мужского рода и денщиком. Ни то, ни другое не имеет ничего общего с истиной. На деле это человек, состоящий при начальнике для выполнения различных поручений, связанных с его основными служебными обязанностями. Он должен хорошо ориентироваться в вопросах, которыми занят начальник, вести черновую работу, помогающую в принятии решений.

Юрий оказался человеком гибкого, цепкого ума, энергичным, храбрым, исполнительным. Он быстро разобрался в организации инженерных войск, уяснил их задачи и нужды.

Обычно часов за десять до выезда в соединение или часть я посылал туда Смаковского. К моему приезду он успевал обстоятельно разобраться в обстановке, выяснить, в какой именно помощи начальника инжвойск нуждаются на месте. Его доклады содержали всегда самую достоверную информацию, толковые обобщения и предложения.

Как-то раз при посещении 128-й стрелковой дивизии Смаковскому пришлось докладывать мне о состоянии ее инженерного обеспечения в присутствии К. А. Мерецкова. Я опасался, что при командующем фронтом мой адъютант смутится, начнет мямлить, спотыкаться. Но ничего подобного не произошло: лейтенант, как всегда, был лаконичен, точен, объективен. Когда он закончил, Кирилл Афанасьевич, внимательно выслушавший доклад, подозвал Смаковского и пожал ему руку:

— Молодец, лейтенант! Быть вам крупным военачальником.

Надо сказать, что пророчество Мерецкова сбылось. После войны Ю. Б. Смаковский окончил Военно-инженерную академию и Академию Генштаба, занимал высокие [268] командные и штабные должности, стал генерал-лейтенантом инженерных войск.

Ну а в ту далекую пору служба свела нас вместе на целых два года.

После завершения операции “Искра” у нас появилась возможность более основательно заняться повседневными, будничными делами. Дела эти, естественно, имели сугубо боевую направленность. Речь прежде всего шла о совершенствовании обороны, о создании сплошной “волховской засеки”.

Я оборвал свой рассказ о подготовке к этому мероприятию на том, как в полосе 177-й дивизии 54-й армии приступили к созданию показательного комплекса деревоземляных сооружений. Дело там пошло еще успешнее, когда в марте должность армейского начинжа занял подполковник Василий Спиридонович Зайцев, опытнейший офицер — это слово начинало тогда утверждаться в нашем военном лексиконе, — представлявший старшее поколение инженерных начальников. По старой саперной привычке он обошел, а кое-где и облазил весь передний край обороны. Познакомился с войсками, обстоятельно побеседовал с комдивами и дивизионными инженерами. Идея деревоземляных заборов и других подобных укреплений пришлась ему по душе. Он внес немало предложений, способствовавших основательному улучшению показательной оборонительной полосы.

При помощи Зайцева дела у дивинжа 177 Н. А. Солофненко пошли еще лучше, и к началу лета показательная полоса была готова. И я, и другие инженерные специалисты, проводившие проверку с большой взыскательностью, признали ее лучшей на Волховском фронте. Довольным остался и маршал С. К. Тимошенко, побывавший в 177-й дивизии. По его указанию Николай Алексеевич Солофненко, ставший уже майором, был представлен к первой (из десяти) боевой награде — ордену Красной Звезды. (После войны Николай Алексеевич столь же преуспел и в своей мирной профессии градостроителя, с которой не расставался до последних дней жизни — он стал доктором архитектуры, работал в проектных институтах Ленинграда и Москвы).

Командующий фронтом издал специальный приказ, которым обязал всех командиров дивизий ознакомиться с [269] показательной оборонительной полосой и использовать опыт ее создателей при оборудовании своих позиций. Соответствующий приказ мы издали и по инженерным войскам. Началось создание “засечной черты” по Волхову.

Не скажу, что все командиры и инженерные начальники сразу оценили достоинства новой системы укреплений. Уж очень большим трудом давалась она. Двухстенный забор высотой до двух метров зачастую приходилось возводить под огнем противника. Велик был расход материалов. На один километр укрепления требовалось от двух до четырех тысяч кубометров бревен, поскольку на наиболее ответственных участках заборы ставились и в две и в три линии. Много мучений доставляла засыпка грунта между бревнами. Иногда подолгу ничего не получалось: жидкий болотистый грунт не держался, протекал сквозь щели.

На командиров и инженеров, не спешивших развернуть работы, пришлось не только оказать нажим, но и помочь им. Каждую дивизию снабдили альбомом со схемами и чертежами укреплений, выполненными нашими замечательными чертежниками и рисовальщиками Л. Тимофеевым и В. Швачко и размноженными во фронтовой типографии. Работники штаба инжвойск постоянно находились в дивизиях, давая на местах практические советы, показывая, как лучше организовать тот или иной цикл.

К концу сорок третьего возведение “волховской засеки” в основном закончили. Почти по всей линии фронта протянулись деревоземляные заборы с оборудованными в них гнездами для орудий, минометов, пулеметов и стрелков, с убежищами для бойцов, складами боеприпасов, медпунктами. Местность перед заборами была покрыта минными и проволочными заграждениями. Передний край нашей обороны стал надежной крепостью, способной надолго задержать продвижение врага.

Оправдана ли была столь большая затрата сил и трудов на возведение укреплений, которые противник так и не попытался штурмовать? Не явилась ли эта титаническая работа напрасной перестраховкой, вызванной недостаточной способностью предвидеть ход событий? Отвечу сейчас, как и тогда: нет! Даже возводя крупное гражданское сооружение, его рассчитывают на такие стихийные перегрузки, которые могут возникнуть один раз в тысячу лет, и чаще всего сооружение таких перегрузок не испытывает до конца своего существования. На войне соблюдение [270] этого принципа еще более необходимо. Да, мы знали, что инициатива из рук врага перешла в наши руки. Но он еще был силен, очень силен, и обстановка в целом могла обернуться так, что гитлеровцы, знай они о слабости нашей обороны, сконцентрировали бы силы на одном из участков и перешли к активным действиям. “Волховская засека” не давала им шансов на успех. Мы же, имея такое инженерное прикрытие, смогли в конце года вывести из обороны значительную часть сил, повысив этим наступательные возможности фронта.

Помимо возведения “засеки” много сил отдавали и дорожному строительству. И дело не только в том, что дорожную сеть требовалось непрерывно развивать. Даже существующие дороги приходилось постоянно возобновлять и восстанавливать. Проложенные через болота деревянные настилы и колеи постепенно оседали под грузом машин и боевой техники, покрывались болотистой жижей. Через месяц-другой мы были вынуждены иногда класть по старому настилу новый. Некоторые дороги приходилось перестилать таким образом пять — семь раз.

Этими работами занимались и саперы и красноармейцы всех боевых профессий. Но, пожалуй, больше других потрудились здесь стройбаты 19-го УОС. Эту мощную строительную организацию возглавлял мой давний знакомый Анатолий Сергеевич Цигуров, попавший на Волховский фронт по моему ходатайству. Когда он появился у нас — собранный и энергичный, несмотря на свой далеко уже не молодой возраст — я почувствовал, что могу быть спокоен за строительные дела, на Анатолия Сергеевича можно было положиться как на самого себя.

Среди многих обыденных дел, которыми изо дня в день занимались саперы, было и такое не совсем обычное, как извлечение из болота провалившихся танков.

В жидкой болотистой почве разрыв снаряда даже небольшого калибра оставлял громадную воронку. Через несколько дней она заполнялась бурой водой, которую зимой задергивала ледяная корка, Заметить такую западню удавалось далеко не всегда, и танки, случалось, проваливались так, что над поверхностью не оставалось даже башни. Танков у нас было не так много, чтобы мы могли мириться с этими потерями. И за дело взялись саперы.

Долго и терпеливо рыли они пологую траншею — от поверхности до танковых гусениц, потом настилали деревянную аппарель. Машину откапывали со всех сторон и [271] очищали ее боевые помещения. После этого за дело брались танкисты — производили заправку горючим, проворачивали двигатель и, наконец, запустив его, своим ходом выводили танк на поверхность.

Саперы так наловчились выполнять эту работу, что справлялись с ней даже под огнем врага. Мало того, таким же образом они откапывали потом и немецкие танки: и те, что проваливались в воронки, и те, что были специально зарыты в землю по башню — в качестве дотов. Правда, в этих случаях танкистам приходилось прибегать к буксировке.

Поскольку наш опыт в таких работах мог пригодиться не только в масштабах фронта, он был подробно описан, описания снабдили схемами и чертежами и направили в штаб инженерных войск РККА. Москва признала опыт волховчан полезным и заслуживающим распространения.

“Инициатива на фронте перешла в наши руки... ” Уже не первый раз повторяю я эти слова. И не случайно. Их смысл определял тогда не только наше настроение, но и весь ритм жизни.

Но если во фронтовом тылу царило спокойствие, то на переднем крае тишины не было и в помине. Владение инициативой отнюдь не предполагает бездействия. В мае началось двухмесячное артиллерийско-авиационное наступление наших войск. Суть этой операции состояла в том, что на одном из участков фронта имитировалась подготовка к атаке: начиналась обработка передовых позиций противника артиллерией, наносились удары с воздуха. Гитлеровцы подбрасывали на этот участок подкрепления, готовясь отразить ожидавшееся наступление. Тогда артиллерийский огонь и авиационные удары переносились в глубину их обороны, по подоспевшим подкреплениям. Затем огневой вал откатывался к переднему краю, потом снова катился в глубину. Огонь здесь, наконец, затихал, чтобы начаться на другом участке. Подкрепления врага перебрасывались туда, и все начиналось сначала.

Использовались и другие приемы, рассчитанные на наибольший эффект массированных артиллерийско-авиационных ударов. Цель была одна: перемолоть как можно больше неприятельской живой силы и техники. Потому во фронтовом обиходе эта операция и была прозвана “мельницей”. [272]

К началу июля, понеся достаточно большие потери, фашисты поняли наконец наш замысел и научились довольно искусно выводить свои войска из-под огневых налетов. А мы в ответ прекратили операцию, посчитав, что она уже сыграла свою роль.

Противник между тем еще не отказался от подготовки к активным действиям. Разведка установила, что группа армий “Север” намеревается возобновить попытку вновь блокировать Ленинград. И мы опередили намерения врага. 22 июля началась Мгинская наступательная операция, в которой приняли участие наша 8-я армия и 67-я армия Ленфронта. Острия сходящегося удара нацелились на станцию Мга, что в десяти километрах южнее Синявино. Наша армия наступала к Мге с востока на запад, ленинградская — из коридора, соединявшего фронты, с севера на юг.

Это была весьма нелегкая задача. Гитлеровская оборона, скажем прямо, ничуть не уступала нашей и имела достаточно большую глубину. Прогрызать такую оборону оказалось невероятно трудно. И хотя на этот раз мы добились весьма солидного преимущества в воздухе — в помощь нашей 14-й воздушной армии Ставка направила часть дальней авиации, — наступление не увенчалось взятием Мги. Но главная цель операции состояла не в этом, а в том, чтобы еще раз перемолоть как можно больше неприятельских дивизий, окончательно сорвать планы врага вновь заблокировать Ленинград, сковать как можно больше его войск, не дав возможности перебросить их на юг, где полыхала Курская битва, предвещавшая начало заката гитлеровского рейха. И закончившаяся ровно через месяц — 22 августа — Мгинская операция этой цели достигла. Мы напомнили врагу, что “осаждающий осажден, окружающий окружен”!

18-я армия немцев понесла серьезный урон и была основательно ослаблена. В октябре противник решил даже расстаться с киришским плацдармом, который фанатично удерживал целых два года!

Нашу 2-ю ударную передали Ленинградскому фронту и через Финский залив перебросили на ораниенбаумский плацдарм — маленький клочок земли, отрезанный и от Ленинграда, и от всей остальной страны. Границы этого пятачка определяла дальнобойность сконцентрированных там флотских береговых батарей. А это, вне всяких сомнений, означало, что оттуда скоро будет нанесен удар! [273] Близился час полного освобождения Ленинграда и разгрома основных сил врага на северо-западном направлении.