Севастопольский оборонительный

Этот разговор с вице-адмиралом Г.И. Левченко состоялся у меня уже в Севастополе. Сидя за столом в своем временном служебном кабинете, Гордей Иванович размышлял вслух:

— Положение сложилось критическое. Войска расчленены, управление расстроено. Удержит ли пятьдесят первая Керчь? Должна, но... Здесь у нас Жуков вывел на позиции всех моряков, все, что смог дать город. Чувствуется одесский опыт. Жуков очень достойный адмирал. Хорошо сделали, что назначили его заместителем комфлота по обороне главной базы... — Левченко вдруг умолк и, вздохнув, продолжил: — Манштейн пока атакует наш передовой рубеж малыми силами, с наскоку. Потом он, конечно, поведет осаду всерьез... Скорей бы подходили приморцы. Соберем тогда все силы в кулак, под единым армейским командованием. Одним словом, надо, Аркадий Федорович, создавать крепкие оборонительные районы — Севастопольский и Керченский. По примеру Одессы. А что скажете вы?

— Думаю, Гордей Иванович, что оборонительный район — весьма эффективное боевое объединение. Сейчас я представить себе не могу, как бы мы держались в Одессе при другой организации дела. Но успеете ли вы здесь с этим? Хватит ли времени? И как посмотрит Москва? Объединение — это ведь ее компетенция.

— Успеем, — жестко сказал Левченко. — Обязаны успеть. А Москва, что ж... Она поймет...

Еще сутки назад в Алуште я узнал от Шишенина, что штаб войск Крыма действительно поначалу разместился в Карасубазаре. Но оказалось, что оттуда управлять войсками невозможно. Тогда и решили двинуть на юг и повернуть в сторону Севастополя. Для Левченко, старого моряка, не было вопроса, с какой частью расчлененных войск ему находиться: с отходящей на Керчь или пробивающейся [169] к главной базе флота. Для него само слово “Севастополь” являло собой и сплав необыкновенно прочных традиций, освященных героической историей знаменитой обороны, и представление о грозной морской мощи, лишиться которой было бы нестерпимо больно. В конце концов, именно Севастополь, главная база черноморцев, и был воплощением военного предназначения Крыма...

Я рассказал Гордею Ивановичу, что видел в Ак-Монае, Феодосии и на приморской дороге. Он в свою очередь посвятил меня в ход событий, касавшихся Приморской армии.

С началом отступления армия (я уже упоминал об этом) получила приказ отходить в южном направлении, но конечный пункт отхода ввиду неясности обстановки ей не был указан. После этого связь со штабом Петрова оборвалась. Между тем становилось все очевиднее, что Приморская более всего нужна будет именно в Севастополе, и притом в самое ближайшее время. И когда наконец удалось связаться с командармом, ему тотчас было приказано отводить войска к Севастополю. Но, как выяснилось, Иван Ефимович и сам уже пришел к такому решению (это вполне согласовывалось с недавним пожеланием Октябрьского). Армия двигалась как раз туда. Левченко распорядился, чтобы Петров прибыл к нему вместе со своим полевым управлением. А когда тот появился в Алуште, приказал ему проинструктировать комдивов и сразу отправиться в Севастополь, чтобы включиться в организацию обороны и готовиться к приему войск. Иван Ефимович поспешил в путь. Как раз тогда я и встретил его на развилке алуштинской дороги...

Спустя много лет мне случилось вдруг услышать упреки в адрес Петрова: как, мол, командарм мог не разделить со своими войсками трудного и опасного марша, сопровождавшегося тяжелыми боями, как мог он прибыть в Севастополь без армии? Не буду говорить о том, как сам Петров переживал это обстоятельство. Эмоции тут не в счет. Подчеркну лишь, что Иван Ефимович действовал не по своей воле, а по приказу. Причем по приказу вполне разумному. Ведь частям Приморской пришлось пробиваться через горный Крым порознь. Останься Петров с войсками, он, безусловно, получил бы моральное удовлетворение. Но под его непосредственным началом оказалась бы в лучшем случае дивизия, если не полк. Остальные же части были бы вне сферы его влияния. Да и в [170] Севастополь он прибыл бы поздно и за отсутствием времени не смог бы ни ознакомиться с обстановкой, ни наилучшим образом распорядиться силами армии...

Когда было принято решение направиться к главной базе флота, Приморская находилась в районе Симферополя, накануне оставленного командованием войск Крыма. Кратчайший путь к цели лежал по Севастопольскому шоссе. Но противник перерезал его около Бахчисарая, обогнав отступающие войска.

“А что же путь на Алушту и далее по побережью к Ялте и Байдарским воротам?” — может спросить читатель, знакомый с крымскими курортами и хорошо представляющий себе шоссе, по которому катят троллейбусы, автобусы и такси. В том-то и дело, что в ту пору этого шоссе не было и в помине — на Алушту и Ялту шла узкая, извилистая горная дорога, доступная лишь первоклассным шоферам. Направить по этому пути всю армию значило начисто лишить ее маневренности, сделать беззащитной от ударов с воздуха, смириться с неизбежными заторами и пробками...

Вот почему по южнобережной дороге отправили лишь немногочисленную артиллерию на мехтяге и войсковые тылы с их обозами (для них это был трудный, но единственно возможный путь). В качестве тылового прикрытия были выделены остатки двух кавдивизий (они перешли в состав Приморской из 51-й армии) и стрелковая дивизия. Основные же силы свернули с шоссе южнее Симферополя и углубились в предгорья, рассчитывая обойти немецкие заслоны.

Однако расчет этот не оправдался. Манштейн поставил своим войскам задачу запереть Приморскую армию в горах и разбить ее. В предгорьях приморцы натолкнулись на противника. Завязались ожесточенные бои, в которых обе стороны несли немалые потери. И все же немцы лишились здесь своего главного преимущества: они не могли использовать танки. А дивизии Приморской вынуждены были углубляться в горы по едва заметным тропам, поднимая вверх и (что еще труднее!) спуская вниз орудия, минометы, пулеметы, боеприпасы.

В общем, путь этот оказался не коротким и не скорым. Лишь к 7 ноября сильно поредевшие полки и батальоны, порознь преодолев лесистые кручи и степную высокогорную яйлу, не раз вырываясь из окружения, измотав противника и измотавшись сами, спустились на южно-бережную [171] дорогу в районе Ливадии и Алупки. Отсюда они и направились в Севастополь. Гитлеровцы не решила своей задачи: уничтожить Приморскую армию им не удалось. Мало того, всю первую неделю ноября почти половина сил Манштейна действовала в горах против Приморской, что существенно сказалось на попытке противника овладеть Севастополем с ходу.

Всю эту довольно цельную картину я представил себе много позже. А тогда, в Алуште, были ясны лишь первые ее штрихи. Левченко проинформировал меня, сказав, что развернет свой штаб в Балаклаве или, если там не будет подходящих для этого условий, в Севастополе. На следующий день мы встретились уже в главной базе.

После разговора с Гордеем Ивановичем я направился на флагманский командный пункт флота, к Октябрьскому. Вокруг города перекатывалась близкая канонада — вели огонь береговые батареи. На улицах попадались лишь редкие прохожие в черных шинелях, с противогазными сумками через плечо.

Филипп Сергеевич только что вернулся из Поти. 28 октября он вышел на эсминце в кавказские порты, куда намечалось перевести большую часть кораблей: в просторных севастопольских бухтах флот не чувствовал себя в безопасности — крымские аэродромы, захваченные немцами, находились рядом. И вот теперь, закончив дела, связанные с перебазированием, он снова был в Севастополе.

Случилось так, что я встретился с командующим флотом раньше, чем Петров. Мне и пришлось рассказать ему и Н. М. Кулакову о том, в каком положении находится Приморская, какие ее части (из тех, что двигались южнобережным путем) приближаются к городу. Попутно высказал соображения, как встретить эти части. Предложил организовать пункты питания у Байдарских ворот. Филипп Сергеевич все это записал в свой блокнот и тотчас сделал необходимые распоряжения...

Через два дня, 4 ноября, Г. И. Левченко ознакомил меня со своим приказом. Мысли, которыми он делился со мной, были теперь оформлены документально. Создавались два оборонительных района: Керченский и Севастопольский. Во главе Керченского назначался генерал-лейтенант П. И. Батов, Севастопольского — генерал-майор И. Е. Петров. Заместителем Петрова был назван контрадмирал Г. В. Жуков. Среди перечисленных в приказе фамилий я увидел и свою; моя должность называлась [172] “заместитель командующего СОР по инженерной обороне — начальник инженерных войск”.

Приказу командующего войсками Крыма все же недоставало полной четкости. Согласно ему получалось, что в состав войск СОРа входят “все части и подразделения Приморской армии, береговая оборона главной базы Черноморского флота, все части морской пехоты и части ВВС ЧФ”. Но не упоминались корабельные соединения, не было даже названо имя командующего флотом. Когда я поинтересовался, какие задачи возлагаются на Октябрьского в связи с обороной, Левченко ответил:

— У него задача одна: командовать флотом. А флот перебазировался на Кавказ. Значит, и его место там.

То, что командующий флотом становился как бы непричастным к обороне своей главной базы, хотя до сих пор он был одним из главных организаторов этой обороны, выглядело странно. Такое впечатление, надо думать, сложилось не только у меня. Ясность была внесена через три дня директивой Ставки от 7 ноября.

Ставка объявляла активную оборону Севастополя и Керченского полуострова главной задачей Черноморского флота и, как когда-то в отношении Одессы, требовала: “Севастополя не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами”. В директиве объявлялось о создании Севастопольского оборонительного района. Командующим его назначался Ф. С. Октябрьский. На И. Е. Петрова возлагались обязанности заместителя командующего по сухопутной обороне. Я оставался заместителем по инженерной обороне. Словом, в чем-то повторялся одесский вариант.

Местом пребывания командующего войсками Крыма, которому подчинялся СОР, была названа Керчь, и Г. И. Левченко на другой день отбыл туда на эсминце.

За эти дни окончательно сложилась организация управления силами. Сохранялись сектора сухопутной обороны, образованные с началом войны, — такая структура полностью оправдала себя в Одессе. Только вместо трех секторов образовали четыре (один, имевший слишком широкий фронт, разделили пополам). Тем временем к городу начали подходить основные силы Приморской армии и занимать позиции на отведенных участках. 10 ноября Ф. С. Октябрьский издал приказ о вступлении в командование Севастопольским оборонительным районом. [173]

До того как в управление обороной вступило командование СОРа, Севастополь не переставал отбивать вражеские атаки. Неудача, которую потерпел авангард Циглера 30 октября при попытке с ходу прорваться в город, не остановила противника. Он подтягивал пока еще не очень многочисленные силы и наращивал удары с разных направлений. Но сокрушить оборону, тоже еще не слишком плотную, не мог.

Кто же держал в те дни севастопольские рубежи?

Первый вклад в беспримерный коллективный подвиг, каким явилась героическая оборона Севастополя, внесли моряки. Когда в последних числах октября враг неожиданно появился под самым городом (для севастопольцев это действительно был психологически неожиданный факт — еще несколько дней назад бои шли на севере Крыма), гарнизон главной базы состоял из местного полка и двух полков морской пехоты неполной численности. Немедленно были приняты меры по наращиванию сил, которые смогли бы сразу отправиться на позиции. Доставили на кораблях бригаду морской пехоты из Новороссийска и батальон моряков с Тендровской косы. А в городе тем временем срочно вооружали ополченцев, краснофлотцев учебного отряда и тыловых подразделений, курсантов училищ (их было два: одно готовило комсостав для кораблей, другое — для береговой обороны), бойцов инженерно-строительных отрядов и рабочих батальонов.

Распоряжавшийся всем этим Г. В. Жуков действовал очень оперативно. С момента, как люди получали оружие, и до того, как занимали места в окопах, порой проходило всего несколько часов. За считанные дни число защитников города достигло 20 тысяч. И хотя этого было совсем недостаточно для создания необходимой плотности обороны, моряки держались до тех пор, пока не подошли приморцы и не начало поступать пополнение с Большой земли.

Гордостью Черноморского флота являлась береговая артиллерия главной базы. Девять стационарных батарей, расположенных на возвышенных местах у побережья, держали под прицелом всю водную поверхность в радиусе 24 километров, надежно прикрывая Севастополь от нападения с моря. Свыше тридцати орудий калибра от 130 до 305 миллиметров практически могли уничтожить любой корабль противника, приблизившийся к базе на дистанцию действенного огня орудий. [174] Особенно мощными были 30-я и 35-я четырехорудийные 305-миллиметровые батареи. Пушки там стояли линкоровские, в броневых башнях. Дальность их стрельбы, в зависимости от типа снаряда, составляла от 25 до 42 километров. Вес снаряда достигал полутонны. Все наземное и подземное хозяйство батарей — с помещениями для людей, погребами для боеприпасов, автономной электростанцией — было заключено в толстый железобетон. Словом, в обычном житейском понимании они представляли собой сильные форты. Немцы в своих документах потом так и называли их: “Форт Максим Горький № 1” и “Форт Максим Горький № 2”, хотя у нас они никогда не носила таких наименований.

Что отличает морскую артиллерию от полевой? Большая точность и дальность огня, большая ударная сила снаряда. Но зато износ морской пушки с каждым выстрелом намного выше, а стало быть, и срок ее боевой жизни значительно короче. В быстротечных столкновениях на море это обстоятельство не играет существенной роли. Другое дело — в боях на суше. А севастопольской береговой обороне как раз и пришлось обратить свои пушки в сторону суши — именно оттуда, а не с моря появился враг. И именно береговая артиллерия первой вступила в бой с гитлеровцами, пытавшимися ворваться в Севастополь с марша. Как уже отмечалось, залпы 130-миллиметровой батареи старшего лейтенанта И. И. Заики положили начало непосредственной обороне главной базы.

А вслед за ней заговорили — 10-я капитана М. В. Матушенко (калибр — 203 миллиметра) и 30-я — капитана Г. А. Александера. С большой точностью били береговые артиллеристы по скоплениям неприятельской живой силы и техники. Позже к береговым пушкам присоединили свой голос и корабельные. Стреляли часто и помногу. И думается, если бы не огневая поддержка флотской артиллерии, немногочисленные защитники Севастополя были бы смяты наступающими колоннами фашистов.

Но при всех достоинствах стационарные морские батареи не могут полностью выполнять функции полевых пушек — такие, например, как борьба с танками на поле боя. Для этих целей широко применялись зенитные орудия ПВО флота, выведенные в боевые порядки обороняющихся.

Итак, решающее слово в отражении первого вражеского [175] натиска принадлежало артиллерии, которой располагала главная база.

Однако, сказав так, я должен сразу оговориться: решающее, но не единственно главное. Как не смогли бы устоять на позициях бойцы без артиллерийской поддержки, так одна артиллерия не сумела в остановить врага, если в не беспредельная самоотверженность бойцов — самоотверженность, часто переходившая в самопожертвование.

7 ноября у селения Дуванкой (ныне Верхне-Садовое) четверо морских пехотинцев из батальона курсантов училища береговой обороны — Василий Цибулько, Иван Красносельский, Юрий Паршин, Даниил Одинцов и возглавлявший группу политрук Николай Фильченков вступили в бой с прорвавшимися танками. Несколько боевых машин они подбили, но боеприпасы подходили к концу. И тогда Фильченков, обвязавшись последними гранатами, бросился под танковые гусеницы. Примеру политрука последовали краснофлотцы Одинцов и Паршин. Пали героями в бою и Цибулько с Красносельским. Немецкие танкисты повернули вспять...

В этом беспримерном подвиге была предельно четко выражена решимость защитников Севастополя отстоять город. Именно в те дни героизм в самом прямом значении этого слова становился нормой поведения севастопольцев.

Другим решающим условием неодолимости обороны, сдержавшей вражеское наступление с ходу, было величайшее боевое воодушевление воинов. Всеобщий настрой выражался в те дни словами: “Умереть, но не пропустить врага”. Это был яркий пример того, как моральные категории материализуются порой в реальную боевую силу.

И наконец, нельзя не сказать о третьем решающем условии. Я имею в виду инженерную оборону, которая существовала к моменту, когда противник предпринял свой бросок на Севастополь. Оборону во многом еще несовершенную, недостроенную, но позволившую морским пехотинцам зацепиться за неподатливую, каменистую крымскую землю, не дать уничтожить себя ни первыми броневыми таранами, ни огнем с земли и с воздуха.

Чтобы читатель оценил объективность этого утверждения, поверил, что автором руководит отнюдь не профессиональное пристрастие, мне придется вернуться к рассказу об оборонительных рубежах, о том, что они собой представляли и какими средствами располагали. [176] Если посмотреть на крупномасштабную карту юго-западной оконечности Крыма, то мы увидим, что береговая черта здесь протянулась с севера на юг. Затем под прямым углом она поворачивает влево, на запад, чтобы через полтора десятка километров, у мыса Херсонес, повернуть на юго-восток, а потом и на восток, к Балаклаве, до которой от Херсонеса километров двадцать.

У вершины прямого угла в сушу вдаются знаменитые севастопольские бухты. На их берегах и раскинулся город.

Без этой информации читатель, не имеющий под рукой карты, не смог бы представить себе той географической особенности, которая отличала очертания инженерной обороны Севастополя. Если под Одессой, например, рубежи, построенные от моря до моря, представляли, грубо говоря, полукруг, то здесь — три четверти окружности. То есть направлений, с которых противник мог производить удары по городу, было в полтора раза больше.

Снова оговорюсь, что этот геометрический образ достаточно условен, что приведен он лишь для удобства всех последующих пояснений, которые придется делать без ссылок на карты и схемы, что инженерные и оперативно-тактические расчеты зиждутся не на абстрактной математике, а на особенностях рельефа местности. Так, если, создавая оборону под Одессой, мы учитывали прежде всего степной ландшафт и расположение протянувшихся к морю лиманов, то здесь картину определяли отроги Крымских гор, вздыбившие окружающие город равнинные места.

И еще одна немаловажная деталь. Если в районе Одессы почва была, что называется, не мед, то в Крыму и вовсе приходилось с превеликим трудом вгрызаться в землю. Не случайно в одном из приказов по войскам СОРа давалось указание:

<

“Перед началом работы по отрывке окопов производить разведку грунта... выбирать места, допускающие отрывку окопов шанцевым инструментом”.

Вот с таким грунтом — каменистым либо же скальным — и приходилось иметь дело строителям севастопольских рубежей.

Всей технической стороной работ руководил начальник инженерного отдела флота Виктор Григорьевич Парамонов, отменный морской фортификатор с большим организаторским опытом. Среди находившихся в его распоряжении сил были 178-й отдельный инженерный [177] батальон, насчитывавший 350 бойцов и командиров; местный Севастопольский отдельный саперный батальон береговой обороны в составе 600 человек; Строительство № 1 численностью около тысячи рабочих; еще столько же людей имелось в 95-м отдельном строительном батальоне, сформированном в начале войны. Кроме того, как уже говорилось, на оборонительные работы ежедневно выделялось по две тысячи моряков и по тысяче горожан. Нужды строительства обеспечивали два предприятия: мехстройзавод № 54 и завод бетонных изделий.

Первым, к 15 октября, был закончен тыловой рубеж, имевший наименьшую протяженность по фронту (19 км). Здесь поставили 25 артиллерийских и 23 пулеметных дота, частью из монолитного железобетона, частью — из сборного (конструктивные элементы сборных сооружений разработал военинженер 3 ранга Я. К. Палицкий из инжотдела флота). Кроме того, рубеж включал в себя 51 пулеметный дзот, 5 командных пунктов, противотанковые рвы по всему периметру, стрелковые окопы общей протяженностью 90 километров и 40 километров проволочных заграждений. Достоинства этой оборонительной полосы снижала малая ее глубина — всего от 300 до 600 метров.

На главном рубеже (его фронт достигал 35 километров) работы продолжались до 23 октября. Строители успели соорудить 43 дота, в которых стояли морские пушки калибра от 45 до 100 миллиметров, 57 пулеметных дотов и 6 дзотов, 3 командных пункта (по числу существовавших тогда секторов), 66 окопов. Глубина обороны составляла только 200 — 300 метров.

Передовой рубеж (напомню, что он был удален от Севастополя на 15 — 20 километров и состоял из четырех опорных пунктов) к началу боев достроить не удалось — не хватило времени, Опорные пункты именовались по названиям поселков, близ которых они располагались: Чоргуньский (прикрывавший город с юго-востока, со стороны Ялтинского шоссе), Черкез-Керменский (защищавший город с востока), Дуванкойский (перерезавший на северо-востоке железную дорогу и Симферопольское шоссе) и Аранчийский (контролировавший с севера евпаторийскую дорогу).

В этих оборонительных узлах удалось создать лишь основной костяк противотанковой и противопехотной обороны — в общей сложности 28 артиллерийских дотов, а [178] также 87 пулеметных дотов и дзотов. Но не все успели занять бойцы до подхода противника. Предполье передового рубежа заминировали, выставив около 9000 противотанковых и 900 противопехотных мин, а кроме того, 29 фугасов. Дуванкойский и Аранчийский узлы прикрывались противотанковыми надолбами.

Что касается дальнего рубежа, к выбору которого я имел некоторое касательство, но не участвовал в рекогносцировке, то там только-только начинало создаваться инженерное оборудование и работы опять проводились под руководством Петра Алексеевича Моргунова. В районе Бахчисарая, по возвышенностям у реки Альмы, были отрыты окопы и землянки, заминировано предполье. Некоторое количество окопов удалось сделать и у Байдарских ворот...

Учитывая очень сжатые для такого объема работ сроки, сложность рельефа, тяжесть грунта и отсутствие землеройной техники, труд флотских строителей заслуживал самого высокого уважения. В. Г. Парамонов, И. В. Панов, А. Н. Прокопович, начальник Строительства № 1 И. В. Саенко и его главинж С. И. Кангун показали себя зрелыми инженерами.

Но я бы покривил душой, если бы не сказал о слабых сторонах обороны, о которых уже упоминал вскользь. Дело было не только в малой глубине рубежей, в неразвитом предполье, в незавершенности всех работ (на большее не хватило времени, сил, наконец, средств заграждения), но и в тактических просчетах. Сказывалось недостаточно ясное представление флотских товарищей о природе современного общевойскового боя, отсутствие фронтового опыта. В результате места для постановки многих дотов и дзотов были выбраны неудачно — одни не занимали командных высот, уступая их противнику, другие плохо поддавались маскировке.

Нечеток был оперативный замысел, определявший последовательность и объем работ. Так, тыловой рубеж, хотя ожидать врага на нем следовало в последнюю очередь, построен был раньше, находился в большей готовности, имел, в отличие от главного рубежа, противотанковый ров.

И все же инженерная оборона в том виде, в каком она существовала к началу боев, полностью выполнила свою роль, став одним из трех компонентов неприступности города. О передовой, наименее подготовленный рубеж разбился [179] вал первых неприятельских атак, разбились честолюбивые замыслы Манштейна взять город без подготовки, малой частью сил.

К концу первой недели ноября в руках врага оказалось два из четырех опорных пунктов передового рубежа — Дуванкойский и Черкез-Керменский. Но накал боев уже явственно ослаб — чувствовалось, что противник основательно вымотался. Однако нас это обстоятельство не обольщало. Мы знали, какими силами располагает 11-я немецкая армия, и не сомневались, что Манштейн сумеет сосредоточить под Севастополем достаточно мощную группировку и повести планомерный штурм города. Действительно, с 11 ноября бои разгорелись с новой яростью. Как стало известно потом, в этом наступлении участвовали четыре немецкие дивизии (каждая из них по штатной численности в два с лишним раза превосходила нашу!), не считая румынских частей.

Но к этому времени уже и СОР успел сложиться, стать жизнедеятельным боевым организмом. Общее число войск, державших оборону, достигло пятидесяти тысяч. Состав Приморской армии, объединившей все сухопутные силы, защищавшие Севастополь, значительно отличался от того, каким он был в Одессе. Одни соединения и части отошли к 51-й армии, другие, наоборот, влились в Приморскую, в том числе и те, которые сформировал флот. После прорыва через горы и арьергардных боев некоторые дивизии и полки столь поредели, что отдельные из них пришлось расформировывать и сливать с другими. Но все-таки то, что можно считать основным костяком армии, что служит преемственности, питает традиции, — сохранилось.

Войска распределили по секторам. Комендантами их стали комдивы Приморской. Первый, правофланговый, сектор, прикрывавший город с юга, возглавил генерал-майор П. Г. Новиков, командир 2-й кавдивизии (в Одессе, когда ею командовал еще И. Е. Петров, она значилась 1-й, но затем Генштаб заменил этот номер на 2-й).

Во втором секторе, обращенном к юго-востоку, комендантом стал полковник И. А. Ласкин, командир 172-й дивизии, вошедшей в состав армии уже в Крыму. Генерал-майор Т. К. Коломиец, бывший в Одессе начальником тыла, а потом принявший у И. Е. Петрова 25-ю Чапаевскую [180] дивизию, командовал третьим, восточным, сектором. А в четвертом, северном, — распоряжался генерал-майор В. Ф. Воробьев, командир 95-й дивизии.

Как и в Одессе, между дивизией и сектором не было полной аналогии. В ряде случаев полки одной дивизии находились в разных секторах, кроме того, в состав секторов входили бригады морской пехоты и другие формирования. В дальнейшем, по мере укрепления обороны и изменений обстановки, происходили различные организационные и штатные перестройки. Но четырехсекторная организация сохранялась.

Кроме войск, закрепленных по секторам, имелся и не большой резерв командарма. Его составили остатки 1330-го — в прошлом 1-го морского — полка, отважный командир которого полковник Я. И. Осипов пал в боях и Крыму, а также флотский батальон школы связи и бронепоезд “Железняков”, построенный силами севастопольцев.

Общее руководство обороной осуществлял командующий СОР вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. В состав командования входили член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков и начальник штаба СОРа капитан 1 ранга А. Г. Васильев, в подчинении которого имелась небольшая штабная группа. Входили в этот состав, разумеется, и штатные заместители командующего: по сухопутной обороне — генерал-майор И. Е. Петров, по инженерной обороне — автор этих строк.

Фактически заместителями (хотя так они не назывались) и ближайшими помощниками командующего районом были комендант береговой обороны главной базы генерал-майор П. А. Моргунов, командующий ВВС флота генерал-майор Н. А. Остряков, командир охраны водного района главной базы контр-адмирал В. Г. Фадеев, начальник ПВО флота полковник И. С. Жилин и начальник тыла флота контр-адмирал Н. Ф. Заяц.

Командуя СОРом, Филипп Сергеевич оставался и командующим флотом. Своеобразие его положения в этом качестве состояло в том, что почти весь штаб во главе с контр-адмиралом И. Д. Елисеевым (он же и первый заместитель комфлота) был переведен в Туапсе, ближе к кораблям эскадры, бригадам подводных лодок и торпедных катеров, перебазировавшимся в кавказские порты. Флотскими делами, таким образом, руководили два органа управления: аппарат И. Д. Елисеева, а в части, касавшейся [181] непосредственно обороны Севастополя, — группа А. Г. Васильева. Андрей Григорьевич Васильев оставался и помощником начальника штаба флота.

Вопросами, связанными с сухопутной обороной, группа Васильева не занималась. Да в ней и не было ни одного общевойскового командира — только моряки. Этой главной сферой деятельности СОРа ведал штаб Приморской армии, возглавляемый Н. И. Крыловым.

Несмотря на такую несколько усложненную структуру управления силами оборонительного района, никаких неудобств от этого, насколько мне известно, не возникало. Сложная обстановка и безмерная ответственность, лежавшая на людях, которым было доверено стать во главе обороны, не оставляли места для проявления амбиций или неуживчивого характера. Все вместе и каждый в отдельности целиком отдавали себя одному, ставшему главным в жизни делу: отстоять город. И потому с первого дня образования оборонительного района люди стремились быстрее притереться друг к другу, не противопоставлять взаимную требовательность взаимопониманию, вдумчиво и доброжелательно решать все спорные проблемы.

Флагманский командный пункт флота, расположенный в подземелье телефонной станции на берегу Южной бухты, стал командным пунктом управления СОРа. Здесь жили и работали Октябрьский, Кулаков, Васильев, группа штабных командиров, связисты. Петров же со своим штабом обосновался в другом месте на КП командования береговой обороны главной базы. Командный пункт береговиков находился на возвышенной западной окраине города, недалеко от моря, между Артиллерийской и Карантинной бухтами. Помещением ему служили переоборудованные подземные казематы уже не существующей батареи, которая стояла здесь во времена первой обороны. Маршрут между двумя КП — СОРа и Приморской армии — стал для меня наезженной дорогой.

То, что управления Приморской армии и береговой обороны разместились под одной крышей, пошло, особенно на первых порах, на пользу Петрову и его штабу. Тесное общение с П. А. Моргуновым и его начальником штаба полковником И. Ф. Кабалюком помогло им быстрее врасти в обстановку.

Петр Алексеевич Моргунов был не только севастопольский старожил и прекрасно знал здешние места, он по роду своих обязанностей еще до войны отвечал за сухопутную [182] оборону главной базы. Я уже упоминал его как руководителя всех рекогносцировочные комиссий, определявших контуры оборонительных рубежей, окружавших Севастополь. Но этим отнюдь не исчерпывался его вклад в организацию защиты базы со стороны суши. Моргунов осуществлял общее руководство оборонительным строительством, решал все связанные с ним оперативно-тактические вопросы, занимался общевойсковой подготовкой флотских частей. Пока Г. В. Жуков не был назначен заместителем комфлота по обороне главной базы, Моргунов, по сути дела, выполнял именно эти обязанности. Да и с назначением Жукова он ни в коей мере не отошел от перечисленных дел. К моменту создания СОРа Петр Алексеевич знал на память, где какое подразделение занимает позиции, кто им командует, какова в данный момент обстановка на том или ином участке.

Под стать Моргунову был и Иван Филиппович Кабалюк, старый береговой артиллерист, большая часть службы которого прошла в Севастополе.

Надо ли объяснять, как полезен был командарму и его управлению тесный контакт с этими людьми. Значение такого добрососедства оказывалось особенно ощутимым, когда приходилось обращаться к огневой поддержке - морской артиллерии.

Поначалу СОР подчинялся командованию войск Крыма, но 16 ноября последние войска, защищавшие Керченский полуостров, эвакуировались на Тамань, и командование Крыма было расформировано. С тех пор мы стали подчиняться непосредственно Москве.

Командование оборонительного района уверенно управляло действиями теперь уже не столь малочисленных сил, отражавших возобновившееся наступление неприятеля. Бои не стихали ни днем, ни ночью.

Очень активизировалась немецкая авиация. Вой сирен, частые хлопки зениток, оглушительный грохот взрывавшихся бомб, как бывало и в Одессе, становились привычным элементом повседневного быта. Но Севастополь занимал куда меньшую площадь, чем Одесса, поэтому даже при одинаковом количестве самолетов, участвовавших в налетах, бомбы здесь падали гуще.

В пределах плацдарма осталось лишь два аэродрома, на которых в начале ноября находилось 40 истребителей и 10 штурмовиков флотской авиации (бомбардировщики и торпедоносцы уже переправились на Кавказ). Самолеты [183] в большинстве своем были устаревших типов. Может быть, и поэтому, несмотря на блестящее мастерство и отвагу флотских асов, которые не раз совершали воздушные тараны, отражать налеты врага не удавалось. Не справлялась с этим и зенитная артиллерия, который располагали защитники Севастополя.

Противник бил по городу, по кораблям, заходившим в севастопольские бухты для артиллерийской поддержки войск. 12 ноября ему удалось повредить эсминцы “Беспощадный” и “Совершенный”. Крейсер “Червона Украина” после попаданий тяжелых бомб затонул у причала, к которому был ошвартован. Почти все 130-миллиметровые орудия, составлявшие главный калибр, удалось снять и использовать для создания новых береговых батарей.

В ответ на воздушные налеты наша авиация, в том числе и прилетавшая с Кавказа, наносила удары по фашистским аэродромам в Сарабузе, Симферополе, Саки. После каждого такого удара активность воздушного противника заметно снижалась.

С 9 ноября немцы начали артиллерийский обстрел города из дальнобойных орудий. Повторилось то, что происходило в Одессе, только здесь это случилось несколько быстрее.

Враг атаковал по всему фронту, но особенно настойчиво и сильно в первом и втором секторах — на подступах к Балаклаве и со стороны Ялтинского шоссе. Однако возрастал и наш отпор. Выведенные на позиции части сорганизовались, те, кому до этого не приходилось воевать на суше, прошли боевое крещение. Моряки получили опытных общевойсковых командиров, полевая и тактическая выучка моряков крепла день ото дня, и они становились сильны не одной лишь отвагой. А о старых приморцах и говорить нечего — это были бойцы, закаленные именно в оборонительных сражениях.

Некоторые высоты и селения не раз переходили из рук в руки. Дело доходило до рукопашной. И все-таки врагу ценой весьма крупных потерь удалось потеснить наш правый фланг — линия фронта на юге и юго-востоке прогнулась на три-четыре километра в сторону плацдарма. На отдельных северных и северо-восточных участках мы отступили на километр-полтора. Большего немцы не достигли. 21 ноября, предприняв последние отчаянные попытки добиться решительного успеха, они прекратили наступление. [184] Первый штурм — так стали называть его потом — окончился.

Манштейн, надо думать, старался не вспоминать своих слов “Севастополь — крепость слабая…”, которые были зафиксированы в октябрьском приказе. Его войска не смогли взять эту крепость ни с ходу, ни планомерным наступлением.

Теперь следовало ждать, что противник более основательно подготовится, подтянет свежие силы, произведет перегруппировку и повторит штурм. Ждать и готовиться к отражению новых атак...

В моем рассказе о событиях, из которых складывалась общая картина первого этапа борьбы за Севастополь, не нашлось места для дел, занимавших инженерное руководство района. И не потому, что эти дела были второстепенны, незначительны. Они велись параллельно с боевой деятельностью, влияли на нее, но главная отдача ожидалась впереди, не сию минуту — мы ведь готовились к длительной обороне.

Три месяца назад, на пути в Одессу, мне не давала покоя мысль: как превратить большой мирный город в неприступную крепость. Такая же проблема возникала и сейчас. С той лишь разницей, что, в отличие от Одессы, Севастополь никогда не был “штатским” городом. Его и строить начали в 1783 году как главную базу военного флота на Черном море. Таким он развивался, таким оставался на протяжении всего своего существования. Одиннадцатимесячная Севастопольская оборона во время Крымской войны в 1854 — 1855 годах сделала само имя города нарицательным — это был синоним стойкости и воинской доблести русского человека. Памятники, возвеличивавшие те славные подвиги, и сейчас возвышающе действовали на душу защитников города.

В отличие от Одессы здесь проживало в пять-шесть раз меньше народу. Здесь не было такой, как в Одессе, гражданской промышленности, таких культурных и научных учреждений. Зато имелось все то, что в первую очередь нужно флоту: морской завод, различные мастерские, удовлетворявшие нужды моряков, склады, арсеналы, госпиталь.

Всего этого было достаточно, чтобы обеспечить боевую мощь, делавшую базу неприступной с моря. Но [185] вот парадокс — этих чисто военных резервов в военном городе явно недоставало для того, чтобы сделать его таким же неприступным и с суши. Сказывалась жесткая заданность специализации. А все прочие городские ресурсы, пригодные для обороны, в том числе и людские резервы, были весьма ограниченны. К тому же в июле — августе из Севастополя начали вывозить имущество, представлявшее особую ценность или считавшееся непригодным для военных целей, а также семьи военнослужащих, высококвалифицированных гражданских специалистов, всех тех, кто, как тогда казалось, не мог быть особенно полезен в случае вражеской осады. К концу октября — началу ноября этот поток эвакуируемых намного возрос. И если в Одессе даже половина прежнего населения могла давать весомое пополнение армии и удовлетворять ее тыловые нужды, то здесь уменьшение числа горожан ощущалось очень явственно. Нагрузка, ложившаяся на каждого оставшегося жителя, была в Севастополе намного выше.

Таковы были объективные условия, с которыми приходилось считаться партийной организации города, горсовету. И они умело готовили Севастополь к военным испытаниям. Во всех трех городских районах были созданы подразделения МПВО. Что такое воздушный налет, севастопольцы знали с первого дня (вернее, с первой ночи) войны — их город оказался в числе первых наших городов, над которыми появились немецкие самолеты. Сразу были сформированы истребительные отряды на случай борьбы с парашютными десантами, мужчин, не имевших военной подготовки, начали обучать обращению с оружием, для женщин создали кружки сандружинниц.

Когда гитлеровцы подошли к крымским перешейкам, местную промышленность стали переводить на военные рельсы. Морзавод построил два бронепоезда — один из них ушел под Ишунь, другой, “Железняков”, оставался и действовал под Севастополем. Железнодорожные мастерские, другие мастерские и фабрички, работавшие на бытовые нужды населения, начали осваивать изготовление гранат, мин, минометов. Не говорю уж о мехстройзаводе № 54, предприятии, подчиненном инженерному отделу флота. Здесь делали и броневые щиты к открытым орудиям, и оголовки (то есть бронированные купола) к дотам и дзотам.

Обо всем этом мне рассказал Борис Алексеевич Борисов, [186] председатель городского комитета обороны. Явился я к нему 4 ноября, сразу после назначения на должность заместителя командующего СОРа по инженерной обороне.

Рослый, худощавый, в синем полувоенном кителе, он выглядел моложаво, хотя и не производил впечатление крепкого здоровьем человека. Позже я узнал, что, еще подростком, Борисов добровольцем пошел в Красную Армию, в боях с антоновцами был тяжело ранен, после выздоровления многие годы отдал комсомольской и партийной работе. Последнее время работал в Крыму, передвойной был избран первым секретарем Севастопольского горкома партии.

26 октября, за три дня до того, как Военный совет флота объявил Севастополь на осадном положении, начал свое существование городской комитет обороны. Председателем его стал Борисов, в число членов вошли председатель горсовета Василий Петрович Ефремов и второй секретарь горкома Антонина Алексеевна Сарина. Главными задачами комитета стали мобилизация всех внутренних резервов в помощь фронту и обеспечение жизненных нужд горожан.

— Все, кто может держать в руках оружие, и в первую очередь партийный актив, вступили в ополчение, — говорил Борисов. — Трудоспособное население при деле — работает для фронта, для поддержания нормальной жизни. Для оборонительного строительства тоже изыщем силы. Бомбоубежища, щели, баррикады — всем этим мы занимались и раньше. Но теперь и здесь надо наращивать усилия...

— Но эвакуация из города продолжается, рабочих рук становится меньше, — заметил я.

— Это верно. Но в Севастополь уже начали прибывать беженцы из Крыма. И наверное, число их увеличится. Всех прибывших берем на учет.

— А как укрыть от бомбежек промышленность, людей? Есть ли соображения на сей счет? Ведь убежища и щели — это еще не выход из положения.

— Вопрос сложный. До сих пор налеты не были сильными, ПВО отбивала их. А за последние дни они стали намного мощнее. Бомбы падают на город. Но пока что с завалами, с ремонтом городских сетей справляется МПВО. А дальше...

— Дальше, Борис Алексеевич, бомбежки могут усилиться, поверьте опыту. К этому идет дело. Глядишь, и [187] зачастят артобстрелы. В Одессе мы убрали жителей из особо опасных районов в катакомбах. Здесь, наверное, потребуется спрятать под землю не только людей, но и все основное производство. В городе, насколько я знаю, есть подземные выработки.

— Есть. Погреба шампанских вин в Инкермане, у моряков складские помещения в штольнях, в Троицкой балке... Этот вопрос нам надо продумать совместно.

— Обязательно продумаем...

Уточнил я у Бориса Алексеевича, какие виды боеприпасов и вооружения выпускаются местными предприятиями, в каком количестве, имеются ли перспективы расширить производство. Отвечал он уверенно, называл точные цифры. Договорившись, что военные инженеры окажут производственникам техническую помощь, мы распрощались с тем, чтобы вскоре увидеться вновь. И в дальнейшем поддерживали повседневную связь. Так же, как это было в Одессе, где я почти каждый день находил время, чтобы встречаться с руководителями партийных и советских организаций.

“Так, как это было в Одессе” — эти слова я повторял уже не раз. Придется повторять их и впредь, ибо многие организационные дела и практические мероприятия, связанные с обороной, мы осуществляли (учитывая, конечно, местную специфику) по уже испытанным в ООРе образцам. Именно это позволяет мне не описывать в ряде случаев ситуации, сходные с теми, что уже знакомы читателю по предыдущим главам.

То, что я начал свою деятельность на новом посту с установления контактов с городским комитетом обороны, ни в коей мере не означало, что меня не волновали ближайшие инженерно-оперативные задачи. Наоборот. Но в первые дни существования СОРа я, можно сказать, оказался генералом без войска. Точнее, почти без войска, В моем подчинении находились лишь те сравнительно небольшие контингенты инженерно-строительных частей главной базы, которые остались после того, как на позиции отправили всех, без кого можно было обойтись в данный момент.

Главную же свою задачу я видел во всемерном укреплении оборонительных рубежей — именно в основательном, планомерном укреплении, а не в залатывании отдельных прорех. Ведь сам факт создания СОРа говорил о том, [188] что предстоит упорная и длительная борьба за Севастополь, и поэтому столь важно было принять меры к инженерному обеспечению боевой деятельности войск, к регулярному поддержанию живучести имевшихся аэродромов, к надежной защите пунктов управления войсками.

Но планировать всю эту работу можно было, лишь точно зная, какими силами располагаешь. А этого-то до окончательного прорыва Приморской армии в Севастополь я как раз и не знал. И пока не наступило полной ясности, оставалось лишь взять под контроль то, что уже делалось инженерными частями флота и находившимися на позициях саперными подразделениями. Они же продолжали строить новые дзоты, командные и наблюдательные пункты, отрывать окопы и ходы сообщения, выставлять мины и ставить проволочные заграждения — одним словом, заполняли средствами полевой фортификации промежутки между опорными пунктами и усиливали слабые участки главного рубежа. Причем делалось все это в обстановке, когда бои с каждым днем разгорались по всему фронту...

Только 11 ноября, после того как в основном вся Приморская армия пробилась в главную базу и включилась в борьбу, мы с Г. П. Кедринским смогли заняться подсчетами, дающими реальное представление о составе инженерных войск оборонительного района. Затем я собрал короткое узкое совещание, пригласив на него начальника инженерно-аэродромной службы полковника В. В. Казанского и И. В. Панова, возглавившего небольшую оперативную группу инженерного отдела флота, оставленную в Севастополе (сам отдел во главе с В. Г. Парамоновым был эвакуирован в Туапсе).

Картина вырисовывалась такая. Кроме тех флотских инженерных и строительных частей, о которых уже приходилось говорить выше, мы имели три армейских управления военно-полевого строительства — 3, 5 и 82-е. Под началом этих управлений находилось всего семь стройбатов, носивших номера с 824-го по 830-й, численность которых не достигала и двух с половиной тысяч. Правда, имелась надежда на их быстрое пополнение за счет горожан.

И действительно, личный состав стройбатов удалось потом довести до трех с лишним тысяч человек. Однако и для такого количества людей трех управлений было слишком много. Решено было оставить лишь одно из них, [189] 5-е УВПС, возглавляемое майором Кулагиным (позже его сменил подполковник Шелест), а два других вывезли на Большую землю.

Сильно поредел и личный состав известных уже читателю 82-го и 138-го отдельных саперных батальонов Приморской. Поэтому в армию влили местный Севастопольский саперный батальон.

Располагали мы и еще двумя очень важными в осадных условиях частями: 20-м отдельным железнодорожным восстановительным и 29-м дорожно-эксплуатационным батальонами.

На этом, собственно, исчерпывался состав инженерных войск Севастопольского района. К тому же и с техникой было не густо. Если в Одессе мы сетовали на то, что строительство рубежей обслуживает всего сто автомашин, то здесь УВПС располагало вчетверо меньшим количеством. На все остальные нужды имелось 28 грузовиков, числившихся за Севастопольским саперным батальоном.

Словом, сил, учитывая масштаб предстоящих инженерных работ, было мало. Но, посовещавшись, мы пришли к выводу, что при их разумном использовании все важнейшие задачи обороны удастся решить. Теперь предстояло продумать план укрепления оборонительных полос, их развития в глубину. Но для этого требовалось дождаться хотя бы временной стабилизации линии фронта — ведь именно она должна была определить контур передового рубежа.

А пока ответственность за текущее инженерное до-оборудование рубежей возлагалась на комендантов секторов, располагавших дивизионными саперными подразделениями, и на дивизионных инженеров: в первом секторе — подполковника Я. С. Молоткина, во втором — майора В. И. Барсуковского, в третьем — майора М. П. Бочарова, в четвертом — майора Я. К. Чуракова.

Таким образом, совещание прояснило, каковы наши людские и материальные возможности. Но прежде чем удалось взяться за разработку плана оборонительного строительства, пришлось заняться другими совершенно неотложными делами. В первую очередь предстояло обезопасить наши самолеты, находившиеся на аэродромах, от ударов с воздуха. Аэродромов, как уже говорилось, осталось всего два: один — и югу от города, на мысе [190] Херсонес, другой — в пригороде, который назывался Куликовым полем.

Здесь мы полностью использовали одесский опыт. Проекты капониров для самолетов и укрытий для летного состава и обслуживающего персонала, над которыми мы с Кедринским потрудились в свое время, сохранились. На работы были направлены 95-й стройбат и часть людей из состава Строительства № 1. Им на помощь пришли аэродромные части. Капониры и укрытия построили е считанные дни, причем на Куликовом поле еще и расширили взлетно-посадочную полосу.

Вместе с Филиппом Сергеевичем Октябрьским и Николаем Михайловичем Кулаковым мы обсудили возможность укрыть под землю предприятия, производившие вооружение и занимавшиеся пошивом одежды для бойцов. Те соображения, которыми мы обменялись при первом знакомстве с Б. А. Борисовым, получили организационное обоснование. Вся городская промышленность объединилась в два спецкомбината: № 1 и 2. Первый выпускал уже освоенную в Севастополе продукцию — мины, гранаты, 50- и 82-миллиметровые минометы. Второй шил и ремонтировал обмундирование и обувь. Теперь шло переселение обоих предприятий.

Спецкомбинат № 1 обосновывался в штольнях Троицкой балки — туда доставлялись станки и оборудование из демонтированных цехов, двухъярусные койки из кубриков учебного отряда — там же, в штольнях, создавали и общежития для рабочих (женщин, подростков, мужчин непризывного возраста). Военные инженеры сооружали в штольнях вентиляцию — воздух там был на редкость тяжелый.

Городской комитет обороны сумел организовать это переселение так, что выпуск оружия не прекращался. 17 ноября на фронт была отправлена первая партия продукции подземного предприятия — сделанные севастопольцами ручные гранаты.

Спецкомбинат” № 2 разместился в Инкермане, в хранилище шампанских вин, укрытом в основании горы. Здесь кроме подземного общежития создали еще и ясли с детским садом.

Трудности со снабжением войск требовали постоянной импровизации и находчивости в использовании всего, что имелось под рукой. Перелистывая сейчас “Отчет штаба [191] инженерных, войск Приморской армии по инженерному обеспечению обороны Севастополя за период с 1 ноября 1941 г. по 1 февраля 1942 г. ”, я нашел в нем такие строки:

<

“Оторванность Севастополя от основных баз снабжения инженерным имуществом, невозможность своевременной доставки минного и подрывного имущества и чрезвычайно ограниченные запасы взрывчатых веществ ставили инженерные части и всю армию в крайне затруднительное положение с обеспечением оборонительных рубежей активными средствами заграждений. Мы решили использовать запасы морских мин, глубинных бомб, старых артснарядов и авиационных бомб, хранящихся на артиллерийских складах ЧФ.

Это дало возможность создать систему фугасных заграждений (управляемых, нажимных, натяжных) и организовать получение ВВ в результате разрядки авиабомб и морских мин. Таким способом удалось получить до 80 тонн ВВ.

Применение для фугасных заграждений морских мин и глубинных бомб потребовало разработки способов их установки. Такой способ был найден саперами Севастопольского батальона...

Условия ведения борьбы в горной местности натолкнули нас на идею применения морских мин для устройства так называемых “катучих мин”, которые скатывали о возвышенностей на находившегося внизу противника. По заданию инженерного отдела армии 138-му отдельному саперному батальону удалось решить эту проблему...

Отсутствие мин и взрывателей к ним заставило серьезно заняться организацией производства этих видов инженерного имущества из подручных материалов на предприятиях Севастополя. Недостаточная техническая оснащенность предприятий вынудила изготовлять мины и взрыватели с применением пистолетных и винтовочных патронов. Это позволило создать даже некоторые резервные запасы взрывателей на армейском инженерном складе”.

22 ноября, с наступлением затишья, я при помощи Кедринского и его подчиненных взялся за подготовку плана инженерного оборудования оборонительных рубежей. 30 ноября доложил его Военному совету СОРа. План был принят. Началось его осуществление. [192]