На дальних подступах

Итак, поручение Военного совета ООР, с которым я прибыл в Севастополь, было выполнено в тот же день — 11 октября. Дальнейшее от меня не зависело. Главная задача решалась в Крыму, поэтому надо было оставаться [152] здесь. Никаких заданий у меня больше не было. Предстояло сидеть и ждать приказа о расформировании ООР и нового назначения. Сидеть и ждать... К этому я не привык. Да и не мог позволить себе такого. Вынужденный отдых в той обстановке казался чем-то противоестественным. Но ни обязанностей, ни прав, ни полномочий у меня в Севастополе не было.

Оставалось одно: предложить флотскому командованию свою помощь в подготовке города к обороне. Ведь привлекали же меня для консультаций месяц назад. Я и теперь смогу быть полезным на любой инженерной должности, какую доверят. Во всяком случае, пока не придет приказ о новом назначении, сумею поработать с пользой для дела...

Однако проявлять инициативу не потребовалось. Командующий флотом упредил меня.

Флагманский командный пункт флота и главной базы размещался на западном берегу Южной бухты, недалеко от улицы Ленина, в тесном подземелье узла связи. Там я и провел весь день. Обедал и ужинал в небольшой кают-компании, где столовалось командование. Традиционный флотский распорядок с четырехразовым питанием не нарушался, и к девяти вечера Филипп Сергеевич пригласил меня на вечерний чай. За столом он и начал разговор на волновавшую меня тему.

— Не знаю, Аркадий Федорович, ваших планов, но мне хотелось бы, чтобы наше сотрудничество продолжалось, — прямо сказал Октябрьский.

Я ответил, что лучше всего мне знакомы Западный и Северо-Западный театры военных действий, но что воевать, разумеется, буду там, где прикажут. Из подчинения Южному фронту я уже давно вышел. Куда направит меня Москва, не представляю. А пока не пришло назначение, готов выполнять любое задание флотского командования.

— Вот и прекрасно, — согласился Филипп Сергеевич. — Дел для вас в Севастополе хватит с избытком. Как вы смотрите на то, чтобы возглавить инженерную службу в пятьдесят первой армии? Армия отдельная, на правах фронта подчиняется Москве. Она решает задачу обороны Крыма, что жизненно важно для Севастополя. Кстати, Приморская поступает в ее подчинение.

— Но ведь в пятьдесят первой начинж, я слышал, на месте. Генерал Новиков, очень достойный человек. [153]

— По моим сведениям, командарм отстранил Новикова от должности. Кстати, вы знакомы с командармом Кузнецовым?

— С Федором Исидоровичем знакомство у меня шапочное. Виделись в Москве, потом в Прибалтийском округе.

— Ладно, если не возражаете, переговоры с ним беру на себя. А к вам у меня такая просьба. Еще раз внимательно осмотрите наши сухопутные рубежи, проанализируйте, в чем их сильные и слабые стороны, что еще можно сделать для усиления инженерной обороны Севастополя. Действовать будете от моего имени. Утром получите документ, подтверждающий ваши полномочия...

На том и закончилось наше чаепитие. Я отправился в гостиницу, где мне был приготовлен номер.

С утра начались поездки по оборонительным рубежам. За месяц, прошедший с моего первого посещения Севастополя, сделано здесь было многое. Но можно ли было считать возводимые вокруг города инженерные сооружения надежным щитом на случай обороны?

Мне отчетливо припомнилось, как год назад, 18 ноября, К. А. Мерецков, в ту пору начальник Генштаба, в присутствии Н. А. Вознесенского, К. Е. Ворошилова, Н. П. Кузнецова, А. И, Микояна, О. К. Тимошенко и других товарищей докладывал И. В. Сталину план инженерной подготовки театров военных действий. План этот, разработанный под руководством Генерального штаба, имел немало пробелов, которые сразу подметил Сталин. Прохаживаясь вдоль повешенной на стене карты, он негромко задавал вопросы, нацеленные на слабые места документа. Какие системы и виды оперативных заграждений предусмотрено использовать? Какова степень подготовленности к взрыву важнейших мостов?

— Кстати, с какими предложениями относительно обороны военно-морских баз обращался к вам нарком Военно-Морского Флота Кузнецов? — спросил Сталин у Мерецкова. И тут же добавил: — Надо помнить: там, где оборону вместе организуют и ведут армия и флот, вопросы взаимодействия имеют исключительное значение...

Эта бесспорная истина не нашла должного отражения в плане. Его вернули на доработку. А я вскоре после этого отправился в Наркомат ВМФ, где был принят адмиралом [154] Н. Г. Кузнецовым. Николай Герасимович пригласил к себе в кабинет нового начальника Главного морского штаба И. С. Исакова и других руководящих штабных работников. Я рассказал об изменениях, которые намечено внести в план инженерной подготовки, учитывая замечания И. В. Сталина и рекомендации привлеченного к этой работе Б. М. Шапошникова. Ответил, на множество вопросов. Потом выслушал предложения Кузнецова, Исакова и других товарищей, касающиеся оборонительного строительства на флотах.

Мы быстро достигли взаимопонимания. Я обещал, что в окончательном варианте плана будут должным образом отражены интересы моряков в области инженерной подготовки. И это было сделано. Переработанный план под самый Новый год докладывал в Кремле Борис Михайлович Шапошников. На этот раз план одобрили быстро, без особых поправок и замечаний.

А Н. Г. Кузнецов еще 16 декабря разослал на флоты приказ, обязывавший военные советы принять срочные меры к укреплению сухопутной и противодесантной обороны военно-морских баз и побережий.

Но приказ приказом, а дело — делом. Важно вспомнить, что стояло и за этим приказом, и за планом инженерной подготовки, из каких представлений о характере надвигающейся войны рождались оба документа. Да, к тому времени уже не оставалось сомнений, что наиболее верные пути обороны государства лежат в сочетании маневренных действий с готовностью к стойкой защите, опирающейся на прочные укрепления и массовые оперативные заграждения. Придерживаясь наступательной концепции, наше высшее руководство в то же время допускало, что агрессору поначалу удастся вклиниться на территорию страны, что кое-где Красной Армии придется отступить, а уж потом вышвырнуть врага за пределы границ и погнать дальше. Поэтому вполне уместно было говорить о заблаговременной подготовке к обороне такой военно-морской базы, как, например, Лиепая, расположенной достаточно близко от границы, или, скажем, о Моонзундских островах. О том же, что войска вермахта смогут достигнуть крымских перешейков, не возникало даже мысли.

Но что же тогда имел в виду нарком ВМФ, издавая свой приказ, касавшийся Севастополя в той же мере, что и Лиепаи? На это можно ответить так. Ход военных [155] действий в Европе свидетельствовал, что немцы успешно применяют в оперативных целях крупные воздушные десанты. И высадка таких десантов в нашем тылу, в том числе и на Крымском полуострове, казалась вполне вероятной. Думаю, что в предвидении этой возможности и предусматривалось создание сухопутной обороны главной базы Черноморского флота.

Флотское командование принялось за выполнение приказа наркома через полтора месяца. Удивляться такой неспешности но приходилось. Для флота тогда первоочередной была забота о готовности к отражению противника с моря. А угроза с суши представлялась весьма гипотетичной и неопределенной. К тому же многие вопросы, связанные с подготовкой сухопутной обороны, находились в компетенции Наркомата обороны, тогда как флот подчинялся Наркомату ВМФ...

Словом, лишь 3 февраля 1941 года приказом командующего флотом была создана рекогносцировочная комиссия для выбора сухопутного оборонительного рубежа. Возглавил ее комендант береговой обороны главной базы генерал-майор П. А. Моргунов. Комиссия приступила к работе, не имея четкого оперативно-тактического задания.

Рубеж наметили в пяти — восьми километрах от городских окраин, исходя из особенностей рельефа местности и с учетом естественных преград. Его близость к городу никого не смущала: артиллерии в составе вражеских десантов не предвиделось. Строительства после рекогносцировки не начали: не было для этого ни средств, ни людей.

С началом войны окружающая город местность была разделена на три сектора сухопутной обороны. За ними закрепили имевшиеся в гарнизоне части и подразделения, во главе каждого сектора поставили коменданта. И уже 3 июля начал строиться главный рубеж. На работы ежедневно выделялось более тысячи моряков и двух тысяч горожан. В те же дни была создана новая рекогносцировочная комиссия. Председателем ее снова стал П. А. Моргунов, а его заместителем — начальник инженерного отдела флота В. Г. Парамонов. 7 июля комиссия представила предложения по строительству второго, тылового рубежа, который назвали рубежом прикрытия эвакуации. Вскоре на нем развернулись работы.

В сентябре, когда угроза вторжения гитлеровцев в Крым приобрела вполне реальные черты, а командованию [156] стал яснее характер возможных боев за главную базу (одесский опыт научил многому), решено было создать еще один рубеж — передовой.

Прикрывавшие город рубежи обороны я и осматривал в те дни, когда решался вопрос о моем назначении. На тыловом рубеже намеченные работы завершались, на главном уже близились к концу. А на передовом находились в самом разгаре. Мои рекомендации, основанные на одесском опыте, могли касаться лишь частностей — какие участки усилить, где поставить новые доты и дзоты. Но одно соображение принципиального порядка — в дополнение к уже реализуемым замыслам — у меня все же возникло. Оно заключалось в том, чтобы попытаться создать действительно передовую оборонительную полосу, отнесенную от главной базы километров на двадцать пять — тридцать.

На третий день работы, 14 октября, я зашел к Ф. С. Октябрьскому. Высказал свои суждения о том, что уже сделано, и предложил взяться за создание дальнего рубежа.

— Заманчиво, — сказал Филипп Сергеевич, — но не велик ли замах? И силенок для строительства маловато, и войск нет, чтобы такую полосу держать.

— Но ведь сейчас уже можно высвободить силы с тылового рубежа, а отчасти и с главного, — возразил я. — А войска, сдается мне, у вас будут. Если наши оставят Ишунь, то к Севастополю отойдет не одна дивизия.

— Что скажешь, Николай Михайлович? — обратился командующий к присутствовавшему при разговоре члену Военного совета Кулакову. — Доводы резонные.

— Резон, конечно, есть, — отозвался Кулаков. — Только отпустит ли нам немец нужный срок для строительства?

— Скорее всего, не отпустит, — ответил я. — Но ничего другого придумать нельзя. И пока на успех есть хотя бы один шанс из ста, надо действовать. Тем более что мы ничем не рискуем. Не успеем — не доделаем. Успеем — значительно усилим оборону базы.

— Завтра же снарядим рекогносцировочную комиссию, — решил Октябрьский.

— Вот и хорошо, я тоже с ней поеду.

— Нет, Аркадий Федорович, вам ехать уже не придется, — ответил командующий. — Очень жаль, но на этом наша совместная работа окончена. Я не успел [157] сказать: приказ о вашем назначении подписан. Так что спасибо за все.

— И куда же теперь меня?

— Да как и говорили — начинжем к Кузнецову. У него, правда, было встречное предложение: назначить вас комендантом Ак-Монайского укрепрайона — строится сейчас такой по решению Генштаба. Но это предложение не прошло.

Я распрощался с Октябрьским и Кулаковым и поспешил завершить текущие дела — изложить на бумаге некоторые соображения, касающиеся строительства нового рубежа.

Забегая вперед, скажу, что создать его так и не удалось: лишь кое-где строители успели выполнить подготовительные работы.

Рано утром 15 октября я выехал в Симферополь, где находился штаб отдельной 51-й армии. Попетляв по горным серпантинам, машина выскочила на ровную степную дорогу. Восьмидесятикилометровый путь занял немного времени.

Симферополь выглядел вполне мирно. Лишь косые бумажные кресты на окнах да патрули на узких улицах напоминали о войне. От первого же патруля мы узнали, как добраться до штаба.

На месте оказался начальник оперативного отдела полковник Николай Иванович Дубинин, близко знакомый мне по Москве. В его кабинете на втором этаже штабного дома мы проговорили довольно долго в ожидании командарма.

Прибыл командарм. Я спустился к нему в кабинет — просторный, с плотно закрытыми окнами. Кузнецов был осанист. Высокий, крутой лоб, крупные губы. Расспросив меня об Одессе, о Приморской армии, Федор Исидорович высказал свои взгляды на обстановку в Крыму:

— Против нас действует одиннадцатая армия Манштейна. Реальные силы, которыми он располагает, — это семь пехотных дивизий да еще румынский корпус из двух бригад. У нас восемь... нет, девять стрелковых дивизий, если считать и сто пятьдесят седьмую, прибывшую из Одессы. Три кавдивизии отодвинуты в тыл, для борьбы с воздушными десантами. Четыре дивизии мы держим под Ишунью, одну — под Чонгаром. Остальные прикрывают другие угрожаемые направления. Сил недостаточно. Артиллерии мало, авиации мало, танков практически нет. Инженеры бездельничают... Генерал Новиков слабый специалист и неумелый руководитель. Я его отстранил и направил под Феодосию, строить Ак-Монайский укрепрайон. Но он и там плохо справляется, я сам проверял. Вместо него временно исполнял должность полковник Шурыгин. Сейчас он занимается строительством на Ишуньских позициях. Так что принимать дела вам не у кого. Вступайте в должность, желаю успеха.

На следующий день утром я познакомился со своим штабом. Очень обрадовался встрече с Анатолием Сергеевичем Цигуровым. Здесь он являлся начальником снабжения.

Новые мои сослуживцы рассказали, как создавалась инженерная оборона крымских перешейков.

Напомню читателю, что одно из четырех управлений военно-полевого строительства, созданных в конце июня “Обязательным постановлением” Военного совета Южного фронта, — 1-е УВПС сразу же было направлено на подступы к Крыму. Его силами и начались оборонительные работы на Перекопском и Чонгарском перешейках. Позже (об этом я упоминал лишь вскользь), как раз в тот день, когда я собирался выехать из Николаева в Одессу, было снято с работ 2-е УВПС — возводимый им рубеж оказался под ударом врага. Людей, возглавляемых подполковником Т. А. Золотухиным, сначала отправили под Херсон, а потом в Крым. Тогда и развернулось с полным размахом строительство на перешейках. К участию в нем было привлечено до 30 тысяч местных жителей.

На Перекопском перешейке батальонные районы обороны — командные пункты, долговременные пулеметные и артиллерийские сооружения создавались на севере, у Перекопа, Армянска и по старому Турецкому валу, а также на юге, около Ишуни. Северная позиция рассматривалась как основная. Под Чонгаром объем работ был меньшим. Там и сам перешеек уже, к тому же он не сплошной, а разорванный протокой Сиваша, через которую проложен железнодорожный мост. Помимо этих двух полос обороны — Перекопской и Чонгарской — позже взялись строить третью, восточнее Феодосии, у основания Керченского полуострова, где ширина суши между Черным и Азовским морями едва превышает двадцать километров. Это и был Ак-Монайский укрепрайон. Кроме [159] того, начали сооружать оборонительный обвод вокруг самой Керчи. Никаких промежуточных рубежей обороны, узлов сопротивления и полос заграждения на путях к Симферополю и Севастополю план строительства, разработанный штабом 51-й армии, не предусматривал.

Работы на перешейках велись с огромным напряжением, посменно, круглые сутки. Особенно трудно приходилось Золотухину, на которого легло руководство всем строительством, и подчиненному ему инженерно-техническому составу. Смены у этих людей не было, есть и спать им приходилось лишь урывками. И все же к началу наступления гитлеровцев полностью завершить строительство не успели. Если перекопские позиции находились в относительной готовности, то на Ишуньских предстояло еще многое сделать. Однако с началом боевых действий 2-е УВПС сразу перебросили на Ак-Монайский перешеек.

Как уже говорилось, задержать неприятеля на перекопских позициях удалось ненадолго. Но когда измотанные в ожесточенных боях фашисты остановились под Ишунью и начали перегруппировку, появилась возможность заняться дооборудованном и укреплением позиций. Именно так поступали мы в Одессе, используя каждый подходящий случай для усиления обороны, даже под огнем врага. Все это прекрасно понимал начинж армии генерал Ф. В. Новиков, но в том, что многое здесь было упущено, винить его не приходилось. К тому времени командарм уже отстранил его от должности.

Узнал я и то, что по настоятельному требованию Батова здесь взялись наконец за усиление Ишуньских позиций, куда и был направлен полковник В. П. Шурыгин, временно принявший дела у Ф. В. Новикова. Но много времени уже было потеряно. Удастся ли теперь наверстать его?

Настроение несколько улучшилось лишь после того, как я встретился с гражданскими властями Крыма. С их стороны чувствовались и озабоченность, и стремление оказать военным любую посильную помощь. Тут же я договорился с одним из работников Крымского обкома партии А. С. Александровым поехать завтра утром на Ак-Монайский рубеж, чтобы ознакомиться с ходом работ.

Вся вторая половина дня ушла на то, чтобы подготовить и отдать распоряжения относительно рекогносцировок и, немедленного начала работ по созданию узла обороны [160] у Джанкоя, промежуточного рубежа севернее Симферополя, пересекающего Крым в широтном направлении — от основания Арабатской стрелки через Сарабуз до Саки, а также системы заграждений на горных дорогах, ведущих от Симферополя на Евпаторию, Севастополь, Старый Крым, Алушту и Ялту. Были намечены меры и по укреплению самого Симферополя, даны указания определить объекты, подлежащие уничтожению в случав его оставления.

Вечером я поделился и командармом впечатлениями дня, рассказал о проделанной работе. Не скрыл опасений, что если противник прорвется в Крым, то, не встретив организованной обороны в северных предгорьях, сумеет без особых помех выйти к южному побережью и создать угрозу Севастополю. Доложил о своем намерении выехать завтра к Ак-Монаю (после войны — Каменское). Против этого генерал Кузнецов не возражал.

17 октября поутру я подъехал к зданию обкома партии. Александров уже поджидал нас, стоя у подъезда.

— А у вас нет желания повидаться с фронтовыми друзьями? — спросил он, садясь в машину. — По нашим сведениям, вчера пришли последние корабли из Одессы в Севастополь.

С нетерпением ждал я этой вести и вот услышал ее: эвакуация Одессы завершилась!

— Поедем сначала в Севастополь?! — взволнованно предложил я.

— Конечно, — согласился Александров.

... В штабе флота собралось все руководство Приморской армии. Трудно передать то счастливое, радостное чувство, с которым я обнимал людей, ставших родными за два месяца осадной жизни. Ф. С. Октябрьский устроил для комсостава Приморской нечто вроде приема — то ли поздний завтрак, то ли ранний обед. И хотя посидела за столом недолго, атмосфера царила очень сердечная. Филипп Сергеевич, помнится, сказал:

— Если случится такое несчастье, что придется отходить от Ишуни, и не будет ясно, в каком направлении следовать, прошу тех, у кого будет возможность, пробиваться к нам, в Севастополь. Будем драться вместе, как в Одессе. Мы Севастополь не бросим. Драться будем очень упорно. У нас есть, чем защищаться, и есть, кому защищать его...

На этом мы и расстались. [161] К ужину я уже был на Ак-Монайском перешейке.

Встретился и обстоятельно поговорил с генералом Ф. В. Новиковым и подполковником Т. А. Золотухиным, осмотрел позиции. Все делалось здесь основательно, в полном соответствии с требованиями военно-инженерного искусства, Ак-Монайский укрепрайон уже существовал, так сказать, вчерне. Его гарнизон составляли 1-я Крымская дивизия и пулеметно-артиллерийский батальон. Но строительные работы еще были в разгаре. Укрепрайон обещал превратиться в серьезную преграду для врага. Только опять вставал проклятый вопрос: успеем ли?

Утром 18 октября ко мне явился командир Крымской дивизии и доложил, что только что разговаривал по телефону с командармом. Противник начал мощное наступление под Ишунью и на левом фланге вклинился в нашу оборону. Мне было приказано немедленно вернуться в штаб армии.

Выехали мы тут же. Еще до обеда были в Симферополе. Я успел на совещание к командарму, на котором присутствовал почти весь руководящий состав. Кузнецов коротко обрисовал обстановку, перечислил меры, предпринятые для предупреждения прорыва, и сообщил, что Москва приказала принять меры к скорейшему повышению боеспособности Приморской армии.

Вечером в Симферополь прибыли вице-адмирал Г. И Левченко, представлявший в Крыму военно-морское командование, начальник Главного политуправления ВМФ армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов и И. Е. Петров. Тогда-то я и узнал, что Военный совет Черноморского флота, поддержанный Левченко и Роговым, доложил Ставке свое мнение: Приморскую армию целесообразно сохранить, быстро доукомплектовать и, в случае прорыва противника в Крым, расположить в предгорьях для упорной обороны. Это и определило решение Москвы.

Я рассказал Ивану Ефимовичу о своем намерении создать промежуточный рубеж между Джанкоем и Симферополем, на широте Саки, и поставить заграждения на горных дорогах. Петров с одобрением отнесся к этому плану, который уже начал выполняться теми немногими инженерными силами 51-й армии, которые не были заняты работами на Ак-Монае и северных перешейках. Иван Ефимович еще раз подтвердил, что все, чем богат Кедринский, будет в моем распоряжении. [162]

Гавриил Павлович Кедринский не заставил себя долго ждать. Он появился в штабе уже на следующее утро. Мы засели за работу в отведенном мне кабинете. Перво-наперво он доложил мне о силах, которыми располагал. Изменений по сравнению с тем, что имелось в Одессе (и что я, естественно, хорошо знал), произошло немного. Свелись они в основном к тому, что людей стало еще меньше. И мы с Гавриилом Павловичем подготовили решение Военного совета армии: расформировать три обескровленных батальона, пополнив за их счет два других армейских, а также отдельный саперный батальон 421-й дивизии.

Затем определили задания саперным частям по устройству заграждений на дорогах и по работам на промежуточном рубеже. Кедринский тут же отправился в части.

Вся последующая неделя была до предела заполнена событиями острыми и драматичными. В день начала наступления немцев Приморская армия получила приказ Кузнецова выдвинуться на север, на левый фланг Ишуньских позиций. Теперь уж было не до того, чтобы дооснаститъся: дивизии, как были, стали готовиться к посадке в эшелоны. Им предстояло высадиться за Симферополем, в степи, и далее следовать к фронту пешим порядком. Конная артиллерия — а она преобладала в армии — выступить вместе с ними не могла: не было лошадей.

Первые части Приморской вступили в бой лишь 22 октября — вступили с ходу, без подготовки. К тому времени положение на фронте было уже очень тяжелым: 20 октября гитлеровцы овладели Ишунью. Немалые в общем-то силы 51-й армии, разбросанные по Крымскому полуострову, не были собраны в кулак для решительного отпора. И на левом фланге наших обороняющихся войск противник начал просачиваться в степную часть Крыма...

Все эти дни я проводил на колесах. Выезжал с Петровым на рекогносцировку в сторону передовой. Гонял по степным дорогам незнакомого мне Крыма. Осваивался с местностью, где, казалось, можно будет задержать продвижение гитлеровцев. Помогал саперным командирам выбирать места для заграждений на дорогах и способы их устройства.

22 октября, встретившись с Петровым под Бахчисараем, я узнал о радиограмме, полученной из Одессы от Бадаева. Тогда и был произведен дистанционный взрыв в [163] доме на Марзлиевской, о чем уже знает читатель из предыдущей главы.

А на следующий день произошло событие, которое наложило определенный отпечаток на дальнейшее развитие борьбы за Крым и Севастополь. В Симферополь поступила директива Ставки о создании командования войск Крыма. Оно объединяло 51-ю, Приморскую армии и Черноморский флот. Приморская армия, хотя теперь уже и не отдельная, каковой она была определена при создании, сохранялась как вполне самостоятельный боевой орган.

Командующим войсками Крыма был назначен вице-адмирал Г. И. Левченко. Его заместителем по сухопутным войскам и командармом 51 — генерал-лейтенант П. И. Батов. Генерал-полковник Ф. И. Кузнецов отзывался в Москву.

По приказу Г. И. Левченко начальником штаба командования вскоре стал генерал-майор Г. Д. Шишенин (после расформирования ООР он снова возглавлял штаб Приморской армии, а теперь на его место опять был назначен полковник Н. И. Крылов). Не миновало новое назначение и меня: я получил должность заместителя командующего войск Крыма — начальника инженерных войск.

Приказ войскам 51-й и Приморской армий перейти в наступление и вернуть оставленные позиции был отдан командующим 24 октября. Приморцы, действовавшие на левом фланге, ценой немалых потерь добились частного успеха, продвинувшись на некоторых участках вперед, но уже 26 октября противник возобновил контратаки. Большего наши войска, не обеспеченные артиллерией и боеприпасами, не имевшие устойчивого управления, сделать не могли. Но и те несколько дней, на которые был задержан неприятель, сыграли свою роль, как стало ясно поздней. Ведь за спиной у нас был Севастополь, и каждый выигранный нами день помогал ему лучше подготовиться к обороне. А в том, что Севастополь занимал видное место в планах немцев и что они считали его беззащитным с суши, сомневаться не приходилось. В те дни в руках у нашей разведки оказался приказ Манштейна, ставивший задачи войскам 11-й немецкой армии.

<

“Севастополь — крепость слабая, она защищена всего несколькими батареями береговой обороны и десятком пулеметных блиндажей. Взять Севастополь с марша, коротким ударом... ”

— говорилось, в частности, в этом приказе. [164]

Под Ишунью были сделаны первые шаги к тому, чтобы не осуществился расчет врага на захват Севастополя с ходу...

Итак, за неделю, прошедшую после нашей встречи с Кедринским в Симферополе, фронтовая обстановка изменилась коренным образом. Враг прорвал Ишуньские позиции. Военный совет войск Крыма издал директиву перейти к сдерживающим боям, начав постепенный отход на промежуточные рубежи. 51-й армии предписывалось отходить в юго-восточном направлении, на Феодосию, Керчь; Приморской — в южном.

Мы готовились оставить Симферополь. 29 и 30 октября я проверял, где и как установлены мины замедленного действия, что сделано для того, чтобы вывести из строя телеграф, телефонную станцию, электростанцию, железнодорожное хозяйство, нефтебазу. Убедился, что все намеченные к взрыву мосты могут быть уничтожены сразу после выхода из города последних частей. Командование войск Крыма уже выехало из столицы республики.

На следующий день я направился в сторону Феодосии, к Ак-Монайскому укрепрайону. Там, в управлении 2-го военно-полевого строительства, встретился с генералом Ф. В. Новиковым и подполковником Т. А. Золотухиным.

Федор Васильевич рассказал, что части 51-й армии отступали к Керчи. На месте я решил судьбу 2-го УВПС (принципиальные соображения на сей счет обговорил еще раньше с Левченко): четырем стройбатам отправиться в Севастополь, а остальным подразделениям и инженерно-командному составу управления — в Керчь и далее на Кавказское побережье, в район Темрюка. Подходила пора разворачивать оборонительное строительство и там...

Когда начало смеркаться, я добрался до Феодосии. В притихшем, настороженном городе в нескольких местах зловеще разгорались пожары. Ткнувшись наугад в какой-то дом, по всем признакам занятый военными, я вдруг обнаружил там А. С. Цигурова и начальника 82-го УВПС с подчиненными ему командирами и инженерами. Приятно было увидеть знакомые лица. Но сообщить что-либо о том, где находится штаб Левченко, никто не смог. Люди с надеждой смотрели на меня, полагая, что я лучше знаю обстановку. [165]

— Отправляйтесь немедленно в Керчь, — приказал я строителям, — Здесь вам делать нечего, а там рано или поздно встретите командование пятьдесят первой армии и получите дальнейшие указания. И вы, Анатолий Сергеевич, — обратился я к Цигурову, — тоже следуйте с ними. Прощайте, сам я, скорее всего, попаду в Севастополь...

В те часы я не знал, куда и какими путями отходит Приморская (приказ отходить в южном направлении еще не означал, что конечным ее пунктом будет главная база флота; обстановка могла продиктовать любое решение), но меня почему-то не покидала уверенность, что в конечном счете она окажется именно в Севастополе. Запали в память слова Октябрьского, призывавшего приморцев объединить свои силы с флотом; невольно напрашивалась аналогия с обстановкой, сложившейся под Одессой в начале августа.

Разузнав, где находится горисполком, мы с Фришманом поехали туда. Но желаемой ясности это не принесло. Из Карасубазара и Старого Крыма только что сообщили, что слышат перестрелку, — по-видимому, противник пробился уже и туда.

И тогда я предпринял последнюю, отчаянную попытку разыскать командование войск. Проехал на почту, вошел в телеграфный зал и попросил дежурную телеграфистку запросить подряд все города Южного Крыма: нет ли там адмирала Левченко? Девушка с сомнением посмотрела на меня и принялась выбивать ключом точки и тире. Не очень я верил в эту свою затею и был приятно удивлен, когда после нескольких “нет” вдруг отозвалась Алушта: “Адмирал Левченко сейчас выйдет на связь”.

— Пишите, — попросил я телеграфистку и продиктовал: — “Нахожусь Феодосии зпт жду указаний тчк Хренов”,

Из аппарата поползла лента. Девушка вслух прочитала:

— “Выезжайте приморской дорогой Алушту, если сумеете проскочить Судак. Левченко”.

Слова “если сумеете проскочить Судак” не обещали ничего хорошего, но на душе сразу полегчало. Теперь я знал, где командование, где надлежит находиться мне.

В чернильной тьме, едва пробиваемой синим светом затененных фар, наш газик мчался по узкой дороге, ведущей на Судак. Через город действительно пришлось [166] проскакивать. Когда мы приблизились, до слуха донеслись звуки стрельбы. Газик остановился в тени нависшей над дорогой скалы. Вылезли из машины, прислушались, где стреляли, понять было трудно. Во всяком случае — не впереди, а где-то в стороне, показалось мне.

И мы на полном ходу рванулись вперед. Город был пуст. По машине никто не стрелял.

За Судаком нагнали большое количество шагавших по дороге бойцов. Двигались они в том же направлении, что и мы. Когда поравнялись с головой колонны, я спросил у командира: что за часть? Оказалось, что шли приморцы.

Наше продвижение вперед сильно замедлилось. Теперь приходилось обгонять одну колонну за другой, а на узком дорожном серпантине, где с одной стороны нависали горы, а с другой обрывались крутые скалистые откосы, это было не просто. Порой приходилось ехать со скоростью пешехода, Лишь когда из-за горных круч пробились первые солнечные лучи, возвестив, что утро 1 ноября вступило в свои права, мы оказались на алуштинском перекрестке. И тут, словно по уговору, справа на дорогу выехал кортеж из эмок и газиков. Они остановились рядом с нашей машиной. В головном автомобиле я увидел Петрова и Крылова...

В тот момент я еще не знал многого. Не знал, что только накануне в поселке Экибаш, что километрах в сорока севернее Симферополя, И. Е. Петров после совещания с командирами дивизий и полков принял окончательное решение: прорываться через горы на Севастополь (некоторые командиры считали, что отходить лучше на Керчь). Не знал я тогда и того, какую помощь отходившим войскам оказали подготовленные нами заграждения, как действовали саперы, которым было приказано помешать продвижению противника на горных дорогах. Об этом пришлось потом выслушать немало докладов, прочитать отчеты.

В одном из отчетов содержалась такая обобщенная информация: “Несмотря на то, что предусмотренные планом работы по созданию заграждений на путях отхода [167] не были выполнены подлостью, даже те работы, которые были осуществлены, в значительной степени помогли войскам Приморской и 51-й армий завершить в достаточной степени организованный отход.

Заградительные работы, выполненные инженерными частями на путях отхода, обеспечили войскам Приморской армии возможность выиграть некоторое время на закрепление вновь занятого передового рубежа обороны у Севастополя.

В некоторых случаях саперы не только самостоятельно обеспечивали работы, но и несли оборону заграждений, прикрывая отход частей, например, 82-й ОСБ оборонял заграждения в районе Байдары на протяжении четырех дней.

Таким образом, мероприятия... по прикрытию отхода войск заграждениями оправдали себя полностью.

Инженерные части армии в трудных условиях, без поддержки и без прикрытия пехотой с честью выполнили поставленную перед ними задачу”.

Нам и здесь не удалось завершить начатое. И все же не зря мы принимались создавать рубежи и устраивать заграждения даже при остром дефиците времени, когда не было реальной надежды довести дело до конца. Но как же мы бывали счастливы, когда узнавали, что наши усилия не пропали даром!..

30 октября произошло событие (я узнал о нем значительно позже), которое, несмотря на кажущуюся неприметность, вошло одной из вех в историю войны. В этот день из захваченной Евпатории сводная мотобригада генерала Циглера — головное соединение армии Манштейна — начала бросок к Севастополю, намереваясь ворваться в город с марша. Но путь немецких танков, броневиков и автомашин с пехотой был недолог. В 16 часов 36 минут на них с большой точностью обрушились артиллерийские снаряды. Это открыла огонь 54-я береговая батарея Черноморского флота, расположенная у села Николаевка, на побережье, в сорока километрах к северу от Севастополя. Командовал ею старший лейтенант Иван Заика.

Именно этот момент принято считать началом Севастопольской обороны. [168]