Непобежденные
Очередной удар был намечен в южном секторе. Назначался он на 2 октября. Но тут произошли события, решительно [133] вторгшиеся в наши планы борьбы за расширение одесского плацдарма.
29 сентября Военный совет Черноморского флота обратился в Ставку с предложением оставить Одессу. Предложение было продиктовано крайне неблагоприятной обстановкой, сложившейся на юге.
Войска недавно сформированной 51-й отдельной армии, перед которой ставилась задача не допустить противника в Крым, с 24 сентября вступили в ожесточенные бои на Перекопском и Чонгарском перешейках. 11-я немецкая армия, против которой они оборонялись, превосходила их не только боевым опытом, но и численностью, а главное, количеством артиллерии и авиации. Как ни мужественно сражались наши бойцы, на пятые сутки, не выдержав напора, они оставили Перекоп и отошли на Ишуньские позиции, за которыми простирались ровные, как стол, лишенные естественных преград просторы степного Крыма. И хотя позиции эти были укреплены слабо, врага, понесшего большие потери во время наступления, удалось остановить.
В таких условиях Одесса утрачивала роль компресса, оттягивавшего силы неприятеля. Закаленные в боях части Приморской армии были куда нужнее под Ишунью, чем под Одессой.
Не менее важным являлось и другое обстоятельство. Осажденная крепость могла оставаться неприступной для врага, пока ее питала своими соками Большая земля. Опасность, грозившая Севастополю, в не меньшей мере грозила и Одессе. Потеря единственной внешней коммуникации была для сил ООР равнозначна гибели — героической, но теперь уже почти бесполезной.
Именно этими здравыми соображениями и обосновало командование флота свое предложение об эвакуации войск из Одессы. Ставка согласилась с такой оценкой обстановки, и на следующий день из Москвы в Севастополь пришла соответствующая директива. Обо всем этом мы узнали в ночь на 1 октября.
Я уже спал, когда в дверь моей крошечной комнатки в подземном КП постучал кто-то из дежурных:
— Товарищ генерал, вас приглашают к командующему. Срочное заседание Военного совета...
Первыми, кого я увидел в кабинете командующего, были заместитель наркома ВМФ вице-адмирал Г. И. Левченко и начальник оперативного отдела штаба Черноморского [134] флота, знакомый мне по Одессе капитан 2 ранга О. С. Жуковский. Тут же находились Г. Д. Шишенин, Г. П. Софронов, И. Д. Кулешов, члены Военного совета Ф. Н. Воронин и И. И. Азаров.
Вскоре подошел А. Г. Колыбанов, и Г. В. Жуков открыл заседание, предоставив слово заместителю наркома. Гордей Иванович Левченко достал из пакета бумагу и глуховатым голосом произнес:
— Товарищи, сейчас я прочитаю директиву Ставки Верховного Главнокомандования:
<“В связи с угрозой потери Крымского полуострова, представляющего главную базу Черноморского флота, и ввиду того, что в настоящее время армия не в состоянии одновременно оборонять Крымский полуостров и Одесский оборонительный район, Ставка Верховного Главнокомандования решила эвакуировать Одесский район и за счет его войск усилить оборону Крымского полуострова. Ставка приказывает... ”
В кабинете воцарилась мертвая тишина. В нее размеренно падали слова:
— <“Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам Одесского оборонительного района, в кратчайший срок эвакуироваться из Одесского района на Крымский полуостров... Командующему ЧФ и командующему ООР составить план вывода войск из боя, их прикрытия и перевозки, при этом особенное внимание обратить на упорное удержание обоих флангов до окончания эвакуации... Командующему ООР все вооружение, имущество и заводы, которые не представляется возможным эвакуировать, а также связь и радиостанции обязательно уничтожить, выделив ответственных для этого лиц... ”
Левченко кончил читать, и тишина будто взорвалась.
— Это невозможно! Тут какое-то недоразумение! — вскричал поднявшийся с места Колыбанов.
— Да как же так? — вторил ему Кулешов. — Мы сейчас сильнее, чем когда-либо!.. Надо доложить в Москву!..
Я видел, с каким трудом сдерживается Жуков.
Выждав, когда снова наступит тишина, Левченко сказал:
— Ваши чувства, товарищи, мне понятны. Но приказы Ставки не обсуждают. Директива эта точно отвечает положению на фронтах. Думайте над тем, как лучше выполнить приказ. Транспорты за первым эшелоном эвакуируемых прибудут завтра ночью. Так что давайте послушаем капитана второго ранга Жуковского и устроим [135] перерыв. А утром соберемся и обсудим конкретные предложения но эвакуации.
Жуковский доложил, сколько судов прибудет завтра ночью. Сообщил он также о предварительных расчетах штаба флота по отправке транспортов в последующие дни, вплоть до 20 октября. После этого мы разошлись.
Сообщение Левченко потрясло нас. Чего-чего, а такого поворота событий никто не ожидал. Можно ли было предвидеть их в той обстановке? Конечно, командиры и начальники, причастные к руководству обороной, имели представление о ходе борьбы на юге. Маршал Советского Союза Н. И. Крылов в своих воспоминаниях отмечает, что для него решение Ставки не оказалось неожиданным. Но едва ли то же самое смогли бы сказать о себе все те, кто присутствовал на заседании Военного совета, — я был очевидцем их реакции на выступление Левченко. Сам я испытывал то же, что остальные, хотя в силу случая мое представление об обстановке было, пожалуй, несколько полнее: дело в том, что в сентябре я побывал в Севастополе.
Как упоминалось в предыдущей главе, Одессу посетил командующий Черноморским флотом, чтобы обусловить действия, связанные с намечавшейся высадкой десанта у Григорьевки. После заседания Военного совета, на котором обсуждался этот вопрос, он и предложил мне отправиться с ним в главную базу. До этого, еще в конце августа, у нас впервые побывал О. С. Жуковский. Сравнив возводимые в городе укрепления с теми, что строились в Севастополе, он пришел к заключению, что многое у них делается кустарно, о чем и доложил по возвращении командованию. Тогда-то Ф. С. Октябрьский и попросил, чтобы я ознакомился с оборонительным строительством на месте и помог советом флотским инженерам.
Пробыл я в Севастополе три дня. Осмотрел и баррикады на улицах, и рубежи на подступах к городу. Действительно, многое, очень многое делалось не так, как надо, без учета реальных боевых возможностей противника.
Конечно, среди флотских инженеров были прекрасные фортификаторы — созданные ими стационарные береговые батареи являли собой чудо строительного искусства. Но полевая фортификация требовала не только умения строить, но и четких представлений о тактике сухопутных войск. А в этом моряки, естественно, были не сильны. [136] Их час сражаться на суше еще не пробил, опыта недоставало. Словом, мне было что порекомендовать своим флотским коллегам — и по устройству заграждений, и по взаиморасположению противотанковых рвов и огневых позиций, и по многим другим вопросам. Они быстро схватывали суть дела.
А у меня пребывание на Большой земле оставило тревожное ощущение. Севастополь всерьез готовился к осаде. И то, что я услышал там о 51-й армии, сформированной из малообученных бойцов и не имевших боевого опыта командиров, наводило на мысль об уязвимости Крыма, Севастополя, а стало быть, и Одессы. Но, как всегда бывает в таких случаях, хотелось верить в лучшее...
Да, я тоже не ожидал приказа оставить Одессу. По крайней мере сейчас, когда дела на плацдарме складывались так удачно. Умом принимал такую возможность, но сердцем...
После совещания в комнату за мной проследовал Жуковский. Мы присели за рабочий стол. Помолчали.
— Все думаю, товарищ генерал, — первым нарушил тишину мой гость, — как уходить-то будем?
— Успех дела должна решить оперативная маскировка, — ответил я, — и организованность. О наших намерениях врагу неизвестно. Он ждет контрударов, а прямого наблюдения за городом вести не может. Инициатива на нашей стороне. Мы должны показать ему, что готовимся задержаться здесь на всю зиму.
— Вот я и думал: надо обязательно подбросить ему солидную дезу (так в разговорах именовалась дезинформация).
— Верно. Но это только часть дела. Подготовку к зиме следует развернуть во всем комплексе, чтобы не возникло никакого подозрения...
Так в разговоре постепенно уточнялся и прорисовывался план оперативной маскировки, в претворении которого не последняя роль принадлежала инженерным войскам.
Утром возобновилось заседание Военного совета. Атмосфера на нем была уже иной. С мыслью об оставлении плацдарма свыклись, чувство внутреннего протеста улеглось, и каждый теперь думал о том, как лучше, изобретательнее, [137] с наименьшими потерями выполнить поставленную задачу.
Первыми решили эвакуировать части наиболее свежей и полнокровной 157-й дивизии. Ее прибытие было ценным дополнением для 51-й армии. И хотя отвод этих частей с позиций резко снижал возможности наступления в южном секторе, контрудар, назначенный на 2 октября, не отменили. Правда, цели перед наступающими ставились более скромные.
Г. П. Софронов доложил вариант плана эвакуации Одессы и отхода войск с рубежей, наскоро составленный оперативным отделом штаба армии. С 1 по 7 октября в Севастополь переправлялась 157-я дивизия. Одновременно начинали вывозиться тылы, работники гражданских учреждений и организаций, рабочие городских предприятий и порта. Их эвакуацию намечалось завершить к 15 октября. Следующие трое суток отводились на отправку вспомогательных и обеспечивающих частей района. И наконец, в ночь на 19 и на 20 октября планировался последовательный отход боевых частей ООР двумя эшелонами под прикрытием бомбовых ударов флотской авиации, огня корабельной, береговой и зенитной артиллерии.
Тут же были определены сферы ответственности каждого. Я, например, должен был отвечать за организацию и материально-техническое обеспечение минирования, устройства заграждений и разрушений, уничтожение имущества заводов, всех средств связи, подвижного состава железной дороги, порта и других имеющих военное значение объектов, а также за подготовку отрядов заграждения для прикрытия выхода из боя и отвода войск с оборонительных рубежей,
Г. В. Жуков предложил создать комиссию для технического руководства эвакуацией. Включить в нее решили представителей штабов ООР и армии, тыла армии и тыла базы, управления порта и военного коменданта порта, областных и городских организаций. Комиссия должна была ежедневно, получив извещение штаба флота о прибытии транспортов, составлять план подачи судов и размещения на них эвакуируемых людей и грузов.
Заседание близилось к концу, когда вошел дежурный по связи и доложил Левченко о поступлении двух телеграмм из Москвы. Одна была от наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова, другая — от начальника Главного политического [138] управления ВМФ армейского комиссара 2 ранга И. В. Рогова. Адресовались они Военным советам Черноморского флота и Одесского оборонительного района.
Вице-адмирал огласил текст. Содержание телеграмм было сходным. Они требовали не повторить при эвакуации войск из Одессы ошибок, допущенных во время эвакуации Таллина, обеспечив прежде всего скрытность всех действий. Для этого рекомендовалось перед уходом последнего эшелона нанести противнику сильный удар, создав видимость наступления и тем самым заставив его заняться приведением себя в порядок. Все военные объекты предлагалось заранее подготовить к взрыву и поджогу,
В заключение Гордей Иванович Левченко напомнил, что о директиве Ставки и предстоящей эвакуации, по крайней мере сейчас, на первом этапе, должен знать лишь самый узкий круг лиц руководящего состава и исполнителей; в этот круг не входили даже командиры соединений. Объяснение всему происходящему рекомендовалось давать такое: полученное нами подкрепление сыграло свою роль, теперь оно потребовалось на другом участке фронта. Всю подготовку к оставлению плацдарма войсками было приказано проводить с использованием мер оперативной маскировки и учетом соображений, высказанных на сей счет Жуковским и Хреновым.
Быстро разошлись мы по своим рабочим местам — дел у каждого было по горло.
В ночь на 2 октября первый из уходящих полков 157-й дивизии погрузился на транспорта. А утром в 9. 40 в южном секторе раздался артиллерийский гром, предшествующий наступлению. В артподготовке принимал участие дивизион гвардейских минометов, прибывший на плацдарм 23 сентября и успевший показать себя во время наступления в восточном секторе. Новое оружие (слово “катюша” тогда еще не заняло прочного места в военном лексиконе) давало чрезвычайно мощный боевой эффект.
В 10. 00 поднялись в атаку полки Чапаевской дивизии и один из оставшихся еще полков 157-й. Рванулся вперед танковый батальон, состоявший почти целиком из боевых машин марки “НИ”... Наступавшие достигли намеченных рубежей, но задача удержать их теперь уже не ставилась. Через день наступавшие были вынуждены отойти. [139] Однако цель удара — та новая цель, которая вытекала из задачи скрыть начавшуюся эвакуацию, была достигнута. Враг воспринял наши намерения всерьез и пополнил силы, противостоявшие войскам южного сектора, свежей дивизией.
В руководстве наступательными действиями в южном секторе не принимал участия Георгий Павлович Софронов. Накануне ночью его свалил тяжелый приступ грудной жабы, как говорили тогда, или инфаркт миокарда, как сказали бы сейчас. Командарм полностью и надолго выбыл из строя. Полноценную замену ему в тех условиях можно было найти только среди своих, находившихся на плацдарме генералов, знавших все и вся. И Военный совет ООР остановил свой выбор на генерал-майоре И. Е. Петрове, командовавшем Чапаевской дивизией и возглавившем войска южного сектора. 5 октября он принял Приморскую армию, а Г. П. Софронова пришлось отправив на Большую землю.
Иван Ефимович Петров был первым из генералов Приморской армии, с которым я встретился на пути из Николаева в Одессу. Тогда он командовал кавдивизией. До этого мы виделись несколько раз в штабе Южною фронта. Внешность у него была запоминающаяся. Рослый, подтянутый, худощавое лицо со щеточкой усов и неизменное пенсне, уже тогда выглядевшее архаичным. В его облике сочетались черты военного служаки и старого интеллигента. И это было не только внешнее впечатление.
Студент архитектурного класса Строгановского училища, Иван Петров попал в юнкера по призыву в 1916 году. Революцию встретил подпоручиком. И сразу решил, что ему, сыну сапожника, с ней по пути. Пошел в Красную Армию, вступил в партию большевиков. Во время гражданской войны командовал бригадой в 11-й кавдивизии. Война затянулась для него до тридцатых годов — дивизия была направлена в Среднюю Азию, где вела борьбу с басмачами. С этими местами еще долго была связана служба Петрова — в Ташкенте он несколько лет возглавлял пехотное училище. И все эти годы упорно занимался самообразованием. Превосходно знал историю военною искусства, артиллерию, инженерное дело.
Исключительно простой и естественный в поведении, Иван Ефимович был храбр, как бывает храбр человек, чуждый бравады. Он принадлежал к числу командиров-непосед, которые не засиживаются в штабе, стремятся [140] быть в войсках, все видеть своими глазами, оперативно вмешиваться в ход событий. Случалось, его журили за то, что без нужды лезет под огонь. Но он только пожимал плечами: по-другому, мол, командовать не умею, уж как получается... А получалось у него хорошо.
Таким был командующий, который встал во главе Приморской. Он сразу взял управление в свои руки. И мы ощутили, что замена Софронову найдена вполне достойная.
... О. С. Жуковский позаботился, чтобы флотская разведка “помогла” противнику раздобыть наши “секретные” документы. Из них явствовало, что в Одессу начинают прибывать свежие части, чтобы помочь Приморской армии держать оборону до весны. И враг не замедлил отреагировать: его авиация интересовалась только транспортами, шедшими к нам, а на уходящие в Севастополь внимания не обращалось. Впрочем, они снимались со швартовов ночью и к рассвету успевали достичь Каркинитского залива, где попадали уже в зону прикрытия истребительной авиации флота.
По нашему заказу на палубы судов, следовавших в Одессу, грузились крупные тюки и металлические печурки, используемые для обогрева временного жилья. Все это было заметно, очень хорошо заметно даже издали. Разгружались транспорты днем, так что от вражеских лазутчиков (а они, по нашим предположениям, имелись в городе) не могло укрыться, какого характера груз прибыл в Одессу.
В войсках распространялись памятки по подготовке к зиме. Велась усиленная заготовка овощей. Бойцам выдавалось зимнее обмундирование. Саперы приступили к строительству утепленных землянок по всему фронту. Это был их непосредственный вклад в работу по дезинформации противника. Но главная задача инженерных войск в эту пору состояла в другом. И выполнялась она в глубокой тайне: мы готовились осуществлять взрывы.
При помощи взрывов предстояло в первую очередь уничтожить военно-промышленные объекты: портовые сооружения, электростанции, не поддающееся транспортировке заводское оборудование — словом, все, что мог бы с пользой употребить для собственных хозяйственных нужд противник. Готовились также взрывы чисто военных объектов — командных пунктов, блокгаузов, капониров, радиостанций, береговых батарей. По утвержденному [141] мною плану в дополнение к уже имевшимся ставились взрывные заграждения на оборонительных рубежах и фронтовых дорогах, а также на подходах к городу и в самом городе. Назначение этих заграждений было тактическим — прикрыть отход наших частей с передовой, С гой же тактической целью готовилась к взрыву дамба Хаджибейского лимана, вода из которого, затопив часть Пересыпи, создавала бы препятствие на пути в город с северо-востока. И наконец, совершенно секретно велась подготовка к диверсионным взрывам. Об этом стоит рассказать особо.
В первые дни октября нам стало известно об очередной фальшивке противника, видимо болезненно переживавшего неудачи под Одессой, которые не могли не отразиться на престиже его армии среди населения. В передаче из Бухареста, перехваченной нашими радистами, сообщалось (и уже не впервой!), что Одесса пала. На этот раз в радиостудии был разыгран целый спектакль. Диктор рассказывал о подробностях “взятия” города, о том, как гостеприимно встречают одесситы “доблестных воинов генерала Иона Антонеску”. Называют улицы и площади, на которых победителям подносили хлеб-соль и цветы.
Передача вызвала не только смех. Она навела нас на мысль, что сценарий этого фарса, по-видимому, основан на заранее разработанном плане вступления вражеских войск в город и размещения в Одессе штабов и административных органов. Из неумной пропагандистской акции противника мы старались почерпнуть полезную информацию. Тогда, пожалуй, и возникла мысль подготовить фашистам минные “сюрпризы” с прицельной точностью. А коли мысль работала в определенном направлении, то не прошел мимо нее и другой факт этого же плана.
Дня через два или три после радиопередачи в плен был захвачен румынский офицер, у которого имелось при себе инструктивное письмо командования армии. В письме указывалось, по каким улицам будут проходить войска после взятия Одессы, где и как они разместятся. В частности, там отмечалось, что в здании управления НКВД по Марзлиевской улице (ныне улица Энгельса) расположится румынское командование и его штаб.
Мы взяли на заметку эти факты, и адрес главного “сюрприза” определился окончательно. [142] В Одесском округе был отдельный радиотехнический взвод 82-ю инженерного батальона, на вооружении которого состояла техника, предназначенная для взрывов на расстоянии. Этот батальон, которым командовал капитан Е. М. Пирус, влился в Приморскую армию и принимай участие в боях. Понятно, что радиотехнический взвод до сих пор не использовался по назначению. И вот теперь пришло время предоставить слово радиотелефугасу — объект для него появился вполне подходящий.
Минирование дома на Марзлиевской я поручил организовать Г. П. Кедринскому. Задание было совершенно; секретным, и знать о нем могли лишь исполнители. Для начала решил вместе с Гавриилом Павловичем осмотрев подвал, где предстояло заложить заряд.
Когда мы вылезли из газика у дома НКВД, нас встретили два вахтера и комендант.
— По решению командования района, — сказал я, в этом здании будет размещено управление военно-полевого строительства. А в подвалах — мастерские по ремонту передвижных электростанций. Вот разрешение на осмотр, — и я предъявил документ.
Чтобы все выглядело естественно, мы поднялись на чердак, затем прошлись по верхним этажам, Оттуда спустились вниз. В подвальном помещении стояла старая, покрытая пылью мебель. Углы затягивала паутина. Но не это интересовало нас. Мы установили, что пол выложен цементными плитами, что высота до потолка — два с половиной метра. От коменданта узнали, что на первом этаже над нами находится его кабинет, а также кабинет дежурного по управлению, приемная и радиоузел. На втором и третьем этажах — кабинет начальника управления, зал заседаний, служебные комнаты сотрудников,
— Здание хорошее, недавно ремонт делали, — говорил комендант после осмотра. — Только в подвалах грязновато. Вы уж извините, товарищ генерал, руки не доходят.
— Дом нам подойдет, — отвечал я, — А за подвалы не беспокойтесь, сейчас не до уборок. Война.
Кедринский разработал детальный план минирования! С ним мы ознакомили капитана Пируса.
— Взрыв произойдет, если наши войска в случае необходимости оставят город, — сказал я ему, — Операция совершенно секретная. Кого рекомендуете привлечь к работе? [143]
— Младших лейтенантов Павлова и Шепеля, — уверенно ответил он. — Люди серьезные и знающие, в этом году окончили училище.
Для непосредственной работы в подвале была скомплектована команда из шести человек. Саперы И. Антонов, В. Иванов, К. Маралов, А. Салов, М. Сотов и М. Чеканов приступили к работе. Каждое утро к дому на Марзлиевской подъезжал грузовик, за рулем которого сидел разбитной сержант Ремизов,
— Братцы! — кричал он, — Принимай материал, оборудование,
А потом дотошно расспрашивал саперов, которые появлялись из подвала, о том, как ждут дела, и неизменно укорял их:
— Нехорошо, братцы! Ремонтик пустяковый, а вы возитесь уже два дня.
Бойцы выгружали из кузова тяжелые мешки, а веселый сержант подбадривал:
— Принимай цемент — высший сорт, растворчик выйдет жирный, как домашний борщ!
В мешках саперы таскали взрывчатку.
В подвале выкопали котлован. Землю вывозили ночью в тех же мешках, в которых привозили тол. Взрывчатка была заложена в котлован, в ниши, выбранные по двум углам здания выше цокольной части, в вентиляционные каналы, проходившие в стенах. Всего уложили около трех тонн тола. Запальную шашку тщательно залили стеарином, чтобы предохранить от сырости капсюль-детонатор. Конец детонатора прикрепили к клемме специального радиоприбора, дублирующий комплект которого, настроенный на такую же волну, оставался у нас. Для надежности к радиоприбору подключили две стокилограммовые бомбы (их удалось завести под колонны в вестибюле). Вместе с радиоаппаратурой установили мины на неизвлекаемостъ — на случай, если вражеские саперы вздумают поднять в подвале плиты пола.
С особой тщательностью соблюдали маскировку — не тронули даже паутины по углам. Штукатуры и плотники устранили следы работ, И наконец, последний штрих наложил Кедринский, приказавший красноармейцу Окорочкову, который не знал о грозной начинке подвала, поставить там обычные мины. На них должны были наткнуться неприятельские минеры, которым прикажут обследовать подвал... [144]
Оставили мы также “сюрпризы” с часовыми механизмами в порту, на аэродроме и на некоторых других объектах.
Эффект взрыва на Марзлиевской всецело зависел от удачно выбранного момента. Ведь важно было не просто разрушить фашистский штаб, а нанести наиболее чувствительный урон командной верхушке неприятеля. Для этого в оккупированном городе необходим был верный глаз. Человек, способный узнать, когда в штабе состоится какое-либо крупное сборище, и своевременно сообщить об этом на Большую землю, уже находился в Одессе...
Дня через три или четыре после вступления Петрова в должность командарма меня разыскали в порту и передали, что Иван Ефимович хочет незамедлительно повидаться со мной. Я тут же поехал на КП.
— Хорошо, что вас быстро нашли, Аркадий Федорович, — дружелюбно встретил меня командующий. — Есть очень важное дело. Сейчас поедем в Нерубайское. — Заметив мое удивление, он добавил: — Подробности — в машине.
Мы тут же двинулись в путь, к старому селу, раскинувшемуся в степи, в двенадцати километрах от города. По преданию, здесь когда-то селились старики запорожцы, которым тяжела стала сабля и не под силу было рубать врагов. Отсюда и название — Нерубайское.
— Предстоит нам встреча с одним человеком, — сказал Иван Ефимович, едва мы отъехали от КП. — Фамилия его Бадаев. Она вам что-нибудь говорит?
— Достаточно много. Он знакомил меня с катакомбами.
— Ну и прекрасно. Обсудим с ним ряд вопросов...
Еще в августе я доложил в Москву, что в Одессе нет планов катакомб и что местные руководители не могут найти человека, который свободно ориентировался бы в этом большом подземном городе. А мне для инженерного обеспечения обороны нужны были позарез данные о катакомбах. На доклад отреагировали быстро. Через несколько дней ко мне зашел молодой человек в гражданской одежде и отрекомендовался Владимиром Александровичем Бадаевым, капитаном госбезопасности (позже, когда был опубликован Указ о посмертном присвоении ему звания Героя Советского Союза, я узнал, что его настоящая фамилия — Молодцов). Бадаев прибыл из Москвы в качестве [145] уполномоченного НКВД. С ним прилетели два бывших одессита, знавшие подземный город как свои пять пальцев.
Вчетвером мы вдоль и поперек излазили катакомбы, после чего я вычертил их подробный план. На прощание Бадаев намекнул, что если возникнут вопросы, связанные с использованием имеющегося в моем распоряжении диверсионного оружия, то я должен буду связаться с ним. Из этого нетрудно было заключить, что в случае нашего ухода из Одессы он останется здесь для подпольной работы.
Петров, вступив в командование армией, получил, как я представляю себе, документы, из которых явствовало, что к делам будущего подполья и технического обеспечения диверсий во вражеском тылу имеют отношение Бадаев и Хренов. Видимо, потому он пригласил меня на эту встречу, опередив мое намерение связаться с уполномоченным НКВД...
Вскоре мы подъехали к селу. Смеркалось. Небо обжигало зарево пожаров. Петров приказал шоферу остановить машину.
— Ну что, прогуляемся, Аркадий Федорович? Вечер-то какой!
Не прошли мы и полусотни метров, как из темноты возникла человеческая фигура. Я сразу узнал Бадаева. Одет он был в гимнастерку, ладно облегавшую широкую грудь, шаровары, заправленные в сапоги. Мы обменялись крепкими рукопожатиями и тут же приступили к разговору. Петров передал капитану код, договорились, как будет налажена радиосвязь. Я рассказал, где будут производиться взрывы в целях прикрытия отхода наших войск. Посоветовал, как лучше снабдить подпольщиков минами.
— И что самое важное для нас, — сказал я капитану, — это узнать день и час, когда в штабе на Марзлиевской состоится какое-нибудь большое совещание с участием генералитета. Сообщение об этом нам надо получить хотя бы за полдня до его начала.
Разговор наш занял не более получаса. Бадаев исчез так же внезапно, как и появился, — будто растворился во мраке,
Первоначальный план эвакуации после доработки и детализации был утвержден Военным советом ООР 4 октября. [146] Каждый день в него вносились диктуемые обстановкой коррективы. И с каждым днем приближался мучительно-тревожный финал: вывод двумя эшелонами войск с занимаемых ими позиций. Как сделать эго, избежав прорыва противника через оборонительные рубежи и преследования по пятам, никто до конца не представлял.
А обстановка меж тем осложнялась. У нас уже не было 157-й дивизии, гаубичного полка и 69-го авиаполка, перелетевшего в Крым. Враг же, как установила разведка, пополнил свои войска одной танковой и тремя пехотными дивизиями. Удерживать позиции становилось все труднее. Тем более что нам приходилось беречь силы: они нужны были в Крыму.
8 октября Г. Д. Шишенин по поручению командующего ООР созвал совещание руководящего состава. Присутствовали на нем контр-адмирал И. Д. Кулешов, полковник Н. И. Крылов, исполнявший обязанности начальника штаба армии, полковник А. М. Аганичев, представлявший оперативную группу штаба ООР, и я. Возможно, среди участников были и другие лица — не помню, записи же ” тех лет сохранили лишь эти фамилии.
Вопрос обсуждался все тот же: о завершении эвакуации. Сообщение сделал Николай Иванович Крылов. Он не скрывал предстоящих трудностей. Все мы тоже высказали опасение, что отвод с позиций двух дивизий первого эшелона позволит противнику разгадать наши намерения. Последствия этого нетрудно было предвидеть: враг, очевидно, выйдет на Пересыпь и в район Большого Фонтана, и тогда места посадки войск на транспорты окажутся под огнем не только артиллерии, но и минометов. Все это в лучшем случае приведет к большим потерям в людях, технике и судах, в худшем — еще и к полному разгрому частей второго эшелона.
Тогда и были произнесены слова:
— А что, если отойти всем сразу?
Они и определили характер дальнейшего обсуждения. Было решено отвести войска и посадить их на транспорты одновременно, для чего накануне имитировать повышенную боевую активность и по возможности сократить срок завершения эвакуации.
Закрывая совещание, Гавриил Данилович Шишенин сказал, что штаб учтет все замечания и предложения и доложит их Военному совету. [147] События заставляли торопиться с принятием нового варианта плана эвакуации. 9 октября противник начал наступление по всему фронту, отразить которое удалось с немалым трудом. На некоторых участках он сумел потеснить наши части. Военный совет решил отводить войска одним эшелоном, причем не 19 и не 20, а 16 октября. Но вопрос этот, конечно, требовалось согласовать с командованием Черноморского флота. Примет ли оно наш план? Сумеет ли сосредоточить в Одессе необходимое для перевозки всех войск количество судов?
В ответ на нашу радиограмму Севастополь выразил сомнение в реальности задуманного. Однако штаб не прекращал дальнейшей разработки и детализации нового варианта.
Рано утром 10 октября Фришман передал мне просьбу Жукова срочно зайти к нему.
С Жуковым в последнее время мы виделись по нескольку раз в день — много было дел, которые требовали совместного решения. Он выглядел очень усталым, осунулся, кожа на лице потемнела, под глазами набухли мешки. Гавриил Васильевич производил впечатление человека, который провел бессонную ночь.
— Присаживайтесь, Аркадий Федорович, — предложил он. — Хочу поговорить с вами о нашей главной задаче. В чем она состоит на сегодня? Убедить Севастополь в реальности нового плана эвакуации. По радио договориться трудно, нужно кому-то идти туда. Военный совет решил поручить эту миссию вам.
Я быстро прикинул, в каком состоянии находились подведомственные мне дела и не помешает ли мое отсутствие их благополучному завершению. Подробный план инженерного обеспечения отхода и эвакуации войск, разработанный под моим руководством Кедринским, был уже утвержден и начал осуществляться. В том, что Кедринский, оставшись за меня, обеспечит его пунктуальное исполнение, сомневаться не приходилось.
— Когда нужно выезжать?
— Сегодня ночью. Документы получите через час. “Детали обговорим после обеда...
В сумерках газик подвез нас с Фришманом в порт.
— До встречи в Севастополе, Сережа! — простились мы с водителем Артамоновым.
Поднялись на борт малого охотника. Через минуту взревели моторы... [148]
На рассвете впереди по курсу открылся вход в Севастопольскую бухту. Справа вдали белели дома, слева виднелась серая приземистая стена Константиновского равелина. На крохотной мачте катера взвились позывные, и буксир незамедлительно развел боны, пропуская нас на внутренний рейд.
Командир Севастопольского ОВРа (охраны водного района) контр-адмирал В. Г. Фадеев, следуя традициям флотского гостеприимства, не согласился отпустить меня, пока не накормил завтраком. После этого меня доставили на флагманский командный пункт к вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому.
Филипп Сергеевич внимательно выслушал мои доводы в пользу пересмотра плана эвакуации. Но с принятием решения не торопился. Слишком ответственным было дело, слишком дорогой ценой пришлось бы расплачиваться за ошибку. Да и перестроить все графики движения транспортов к Одессе и их авиационного прикрытия, надо думать, было непросто.
— Обсудите ваше предложение с Иваном Дмитриевичем, — сказал он в заключение, — Я должен знать мнение своего штаба.
Я тут же направился к начальнику штаба И. Д. Елисееву. В нашем разговоре участвовали член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков и О. С. Жуковский, на рукавах которого уже появились широкие нашивки капитана 1 ранга. Надо сказать, в штабе я встретил больше сочувствия. Вопрос, связанный с сосредоточением в Одессе необходимого количества судов и авиационным прикрытием перехода, товарищи считали возможным урегулировать. Беспокоило их лишь организационное обеспечение одновременного отвода войск. Не обернется ли это критическими потерями в людях и кораблях?
Я привел необходимые выкладки. Они произвели впечатление, и мы вместе направились к командующему.
— Вот что, — выслушав нас, сказал Октябрьский. — Пускай-ка завтра Николай Михайлович, — он кивнул в сторону Кулакова, — отправится в Одессу, ознакомится с обстановкой на месте и доложит Военному совету, какова готовность к эвакуации. Тогда и примем окончательное решение. А штаб пусть, не откладывая, принимается за проработку нового варианта.
На следующий день Кулаков с группой артиллеристов, [149] на которых возлагалось составление плана огневого обеспечения эвакуации корабельной артиллерией, вышел в направлении Одессы. В ночь на 13 октября он был на месте. Накануне Военный совет ООР уже утвердил все документы, определяющие порядок одновременного отвода войск с позиций и погрузки на суда. В тот же день от Кулакова на имя Октябрьского пришла радиограмма, в которой сообщалось, что командование и штабы ООР, Приморской армии и Одесской военно-морской базы проделали большую организационную работу и предусмотрели все меры по обеспечению эвакуации войск.
Командующий флотом утвердил решение: отвод войск и посадку их на суда произвести одним эшелоном в ночь на 16 октября.
Не буду рассказывать о том, свидетелем чему я не был: как саперы под руководством Г. П. Кедринского прикрывали отход войск, как в последний момент была взорвана дамба Хаджибейского лимана и многие другие сооружения, как сталкивали в море железнодорожные вагоны и паровозы, как А. Т. Павлов руководил разрушением береговых батарей — мощных фортов с железобетонными стенами двухметровой толщины...
На мою долю выпало встретить прибывших из Одессы товарищей. В том последнем эшелоне в Севастополь пришло около 120 судов. Потерь на переходе не было, если не считать транспорта “Большевик”, шедшего порожняком, который потопили самолеты-торпедоносцы (команду судна подобрал сторожевой катер). На Крымскую землю ступило 35 тысяч бойцов и командиров с вооружением и техникой.
Итак, эвакуация Одесского оборонительного района была завершена. Всего на Большую землю было вывезено 86 тысяч бойцов и командиров, 16 тысяч горожан, 462 орудия, 24 танка, 1158 автомашин, 163 трактора, большое количество боезапаса, продовольствия и других грузов. Оборонявшие Крым войска получили ощутимое подкрепление. В их состав влились закаленные, накопившие богатый боевой опыт части. Подобная операция, увенчавшаяся полным успехом, не знала прецедентов в военной истории.
Мы ушли из Одессы непобежденными. Наше боевое искусство обогатилось, моральный дух был высок, окрепла [150] вера в свои силы. Весь 73-дневный опыт обороны говорил, что при умело организованных действиях мы можем стойко сдерживать превосходящие силы врага, можем бить его, наносить ему чувствительный урон. За это время противник потерял убитыми, ранеными и пленными около 160 тысяч солдат и офицеров!
Оставление нами одесского плацдарма — повторю еще раз — было результатом неблагоприятного стратегического положения на юге страны, но отнюдь не победных действий 4-й румынской армии и усиливавших ее немецких соединений. О том, насколько враг не чувствовал себя победителем, говорит такая примечательная деталь.
Утром 16 октября, обнаружив перед собой опустевший передний край обороны, командование неприятеля долго не предпринимало никаких действий, очевидно полагая, что его ожидает какая-то изощренная хитрость русских. Как и накануне, начался артобстрел города, бомбардировка с воздуха.
Лишь во второй половине дня противник наконец осознал, что город оставлен войсками. Но на пути к Одессе его ожидали минные поля и всевозможные “мины-сюрпризы”. Преодоление этих заграждений отняло немало времени. Лишь вечером на городских улицах появились румынские и немецкие солдаты.
А дальше началось то, что уже испытали на себе другие временно оккупированные города: убийства, насилия, разбой. Вспыхнула волна арестов. На третий день более 25 тысяч арестованных были заживо сожжены в помещении бывших пороховых складов.
Прежде чем приступить к использованию городского аэродрома, фашисты согнали туда толпу горожан и заставили их ногами утрамбовывать поле. Зверский способ разминирования результатов не дал. Оккупанты успокоились. Но преждевременно. Через два дня поле аэродрома заходило ходуном от мощного взрыва. Реле срочности в заложенном там фугасе сработало безотказно. Так же безотказно сработали часовые механизмы мин, установленных в порту, на узловых перекрестках дорог...
Утром 22 октября меня разыскал под Бахчисараем Иван Ефимович [151] Петров:
— В ваш адрес, Аркадий Федорович, радио от Бадаева.
Я принял из его рук бланк с расшифрованным текстом примерно такого содержания: “Концерт на Марзлиевской начнется 22-го в 17. 30”.
К пяти часам вечера я уже был в расположении 82-го инженерного батальона и приказал майору Е. М. Пирусу изготовить к действию специальную станцию радиотехнического взвода. Около шести часов (нельзя было ни торопиться, ни опоздать) мы вошли в автофургон, где размещалась ТОС. Сержанту, сидевшему за аппаратурой (фамилии его, к сожалению, не помню), приказали установить дублирующий прибор, точно настроенный на заданную волну. Потом я скомандовал:
— Сигнал!
В эфир вырвалась команда, которую ожидало одно-единственное приемное устройство. В Одессу понеслись позывные мести...
Очевидцы рассказывали, что эффект от взрыва был подобен небольшому землетрясению. Партизаны позднее донесли, что под обломками здания на Марзлиевской погибли генерал-майор Лугожану, префект одесской полиции Теодор Давилу, а всего — около пятидесяти генералов и офицеров оккупационных войск.
Насколько мне известно, это был если не первый, то один из первых взрывов радиотелефугасов, произведенных нашими инженерными войсками в годы войны.