В осаде
С утра у меня было намечено посещение горкома. Сергей Алексеевич Артамонов подогнал газик на улицу Перекопской Победы, и мы отправились в путь.
Кабинет Н. П. Гуревича напоминал штаб. Да тут, собственно, и размещался штаб, носивший наименование оперативной группы горкома. Он проводил мобилизацию [117] коммунистов, пополнявших ряды Приморской армии (последняя мобилизация, исчерпавшая все резервы, прошла неделю назад), решал вопросы, связанные с направлением горожан на строительство оборонительных сооружений, с обучением народного ополчения, с производством оружия.
— Здравствуйте, Аркадий Федорович! — поднялся мне навстречу Наум Павлович. — Сегодня на оборонительные работы выйдет почти тринадцать тысяч одесситов — рекордная цифра. А какие новости у вас?
— Вчера приняли пополнение — семьсот двадцать краснофлотцев из Севастополя. Пришли на “Червоной Украине”. Это уже шестой отряд добровольцев. Со дня на день ожидаем маршевые батальоны.
— Как с готовностью рубежей?
— Думаю, главный рубеж закончим через неделю... Тем временем начали собираться на ежедневное совещание члены оперативной группы.
Секретарь горкома начал без предисловий:
— О том, что для нас на сегодня самое главное, скажет представитель командования ООР генерал Хренов. Вам слово, Аркадий Федорович!
Я предложил заслушать присутствующих на совещании директоров заводов имени Январского восстания и “Кинап” о ходе выполнения заданий по выпуску одесских танков и противотанковых мин — и то и другое требовалось позарез.
Доклады директоров были обнадеживающими. В заключение оба пригласили меня заехать и убедиться, как идут дела.
Я пообещал заглянуть в течение дня.
Сразу после совещания отправился посмотреть, как движутся работы на внутригородских рубежах обороны. Мы проехали по улицам Ленина и Пушкинской, Степовой и Дальницкой. Укрепления и баррикады обрели уже четкую систему, позволявшую не только держать под перекрестным огнем площади, но и сдерживать продвижение врага на каждой улице, в каждом переулке и подворотне. Все было сделано грамотно и с тактической и с технической точки зрения — чувствовалась направляющая рука военных инженеров 82-го УВПС.
Многие объекты еще не были завершены. Там трудились горожане. И надо сказать, трудились с большей сноровкой и производительностью, чем три недели назад, в [118] день моего приезда. Появились навыки и закалка. Люди втянулись в рабочий ритм, окрепли, а воодушевления им было не занимать. “Если ты устал, помоги товарищу, и тебе станет легче” — эта чисто одесская фраза вошла в обиход строителей.
Переждав в подворотне каменного дома бомбежку, мы с шофером после отбоя воздушной тревоги поехали в район Аркадии, где на пляжах велась заготовка песка. Дела там шли как надо. Оттуда отправились на строительство главного рубежа. Работы здесь велись в высоком темпе, и я подумал, что в срок, названный мною в горкоме, мы уложимся вполне.
В город вернулись засветло. Остановились у здания облисполкома.
— Что-то вы сегодня рано, — удивился Никифор Тимофеевич Кальченко.
Обычно я попадал к нему, когда затемненный город уже погружался в сумерки.
— Да вот собираюсь после визита к вам побывать на “Кинапе” и на “Январке”.
— Хорошая мысль, Аркадий Федорович. Составлю вам компанию.
Поговорили о делах. Я рассказал о бурении новых артезианских скважин, Кальченко остался доволен. Мы вышли на улицу, и газик покатил в район первой Заставы, на Дальницкую. Остановились у проходной “Кинапа”.
Завод выпускал до войны киноаппараты. Теперь из его цехов выходила совсем иная продукция. Да и люди здесь работали другие: старики пенсионеры, вернувшиеся в цеха, чтобы заменить тех, кто ушел на передовую, подростки, мечтавшие найти свое место в борьбе с врагом, и женщины...
К нам подошел главный инженер:
— Вот полюбуйтесь — новая мина. Проста и надежна. А упаковка — обычная коробка от киноленты.
Запал мины, сконструированный и изготовленный на “Кинапе”, удовлетворял всем требованиям, предъявляемым к этому оружию. Дела тут шли хорошо.
С “Кинапа” поехали на “Январку”. У заводских ворот встретили одного из инициаторов создания “одесского танка” Когана.
После разговора с секретарем горкома У. Г. Коган и П. К. Романов получили в свое распоряжение три тягача и одели их в панцирь из двух листов корабельной стали с [119] прокладкой между ними. Склепали башни, в которые ставилось два пулемета или одно легкое орудие. Прямо с завода три первые машины были отправлены на решающую проверку — под село Дальник, где в те дни шли жаркие бои.
Диковинный вид и страшный лязг “танков” произвели впечатление на противника. Румынская пехота ретировалась с поля боя, а все три машины остались невредимыми. Эффект превзошел все ожидания. Остроумные одесситы тут же окрестили новое оружие буквами — “НИ”, что означало “На испуг”. А Военный совет ООР принял решение переоборудовать еще семьдесят тракторов в “танки”. Кстати, в войсках Приморской появилось и несколько настоящих танков. Это были подбитые боевые машины, доставленные в Одессу еще до окружения и отремонтированные на заводах имени Октябрьской революции и Январского восстания. Рабочие этих предприятий быстро освоились не только с ремонтом, но и успешно занимались созданием броневой техники. К одному бронепоезду, который действовал в первые дни обороны, прибавились еще четыре.
5 сентября я доложил Военному совету ООР о завершении строительных работ на главном рубеже обороны и почувствовал, будто гора свалилась с плеч. Для осажденной Одессы эта оборонительная полоса являлась примерно тем, чем была для старинной крепости высокая и толстая каменная стена. И вот она построена!
Я уже говорил, какими по первоначальному плану должны были быть оборонительные рубежи на подступах к городу. Теперь надо хотя бы коротко рассказать, что получилось в действительности.
Передний край главного рубежа проходил через ближайшие к городу села и хутора. Его протяженность по фронту составляла 80 километров, глубина — 3, 5. Здесь имелось 32 батальонных района обороны, ротные и взводные опорные пункты, огневые позиции артиллерии и минометов. Всего было построено 256 деревоземляных, кирпичных и железобетонных огневых точек. В батальонные и ротные районы входило до 1500 окопов различного назначения — на отделение и взвод. Они связывались между собой траншеями и ходами сообщения общей длиной в 42 километра. [120]
Противотанковые сооружения как на переднем крае, так и в глубине обороны были сплошными. Они состояли из рвов с эскарпами и контрэскарпами, трех-четырех рядов деревянных надолб, оплетенных толстой гладкой проволокой, ежей из рельсов, мин и фугасов. Глубина рвов достигала 2, 5 — 3 метров, ширина по верху — 6 — 7. Все они простреливались пулеметным и противотанковым огнем.
Для устройства противопехотных заграждений применялись колючая и гладкая проволока, спирали, ежи, рогатки и, конечно, мины. Эти заграждения прокладывались в две-три линии, а на направлениях, где ожидались основные удары, — в четыре-пять. Там же сосредоточивались блокгаузы с зенитными установками для стрельбы по воздушным и наземным целям, позиции для пулеметов, камнеметов, минные поля и шрапнельные фугасы. Кстати, мин было выставлено в общей сложности более 40 тысяч.
Если все оборонительные сооружения главного рубежа вытянуть в одну линию, то длина их составила бы 250 километров. Такой значительный объем работ удалось выполнить за сравнительно короткое время только благодаря тому, что в них приняли участие почти 100 тысяч горожан.
Передовой и тыловой рубежи в инженерном отношении уступали главному. Первый из них обладал значительно большей протяженностью — до 140 километров, и достраивать его приходилось под огнем врага, главным образом по ночам. Стрелково-пулеметные, минометные и орудийные окопы доводились до полного профиля, между собой они соединялись ходами сообщения и траншеями. Однако противотанковые и противопехотные заграждения не были здесь сплошными и столь мощными, как на главном рубеже. Глубина этой полосы достигала 1, 5 — 2, 5 километра.
Передний край тылового рубежа проходил по одесским окраинам. До некоторых из них — Заставы, Люстдорфа — можно было добраться трамваем. По своему назначению этот рубеж не требовал столь же мощного инженерного оборудования, как главная полоса.
На городских улицах кроме многочисленных укреплений и огневых точек было построено 243 баррикады.
Все это, вместе взятое, представляло собой прочную оборонительную систему, позволявшую, по нашим представлениям, [121] при достаточных силах удерживать Одессу столько, сколько понадобится. Исходя из общего положения на фронтах, мы ориентировались на срок в несколько месяцев — полгода, а может быть, и больше.
К числу коллективных подвигов, из которых потом сложилось емкое понятие “город-герой”, безусловно, следует отнести и возведение вокруг Одессы “крепостной стены” — трех ее рубежей. Это был трудовой подвиг ста тысяч одесситов, о чем я уже упоминал, многих тысяч красноармейцев-саперов и бойцов фортификационно-строительных отрядов, а также организаторов и непосредственных руководителей этих поистине титанических работ.
С их завершением появилась возможность направить большую часть бойцов-строителей в стрелковые и саперные части Приморской армии. Они продолжали защищать Одессу, но уже не с шанцевым инструментом, а с винтовкой в руках.
388-й и 82-й батальоны вошли в состав 287-го стрелкового полка Чапаевской дивизии, занимавшей позиции в южном секторе. В этом же секторе заняли позиции 105-й отдельный саперный батальон и 47-й отдельный понтонный батальон, приданный 90-му полку. 247-й отдельный саперный батальон и 150-й батальон связи вели бои в восточном секторе. Все эти инженерные и специальные части потеряли в ходе боев до 50 — 70 процентов личного состава.
Так стиралась под Одессой грань между “боевыми” и “вспомогательными” военными профессиями, между теми, кто действовал с оружием в руках на поле боя, и теми, кто должен был обеспечивать эти действия. Впрочем, о стирании граней можно говорить и в более широком плане. При существовавшей плотности войск на сравнительно небольшой территории под воздействием противника оказывались не только фронтовые, но и тыловые части. Да и сам город подвергался непрерывным воздушным налетам, а с 25 августа и артиллерийским обстрелам. Жизнь каждого горожанина могла оборваться в любой момент: дома, по пути на работу, на работе...
И все-таки город-крепость, город-фронт жил, оставаясь верным своему духовному складу. В Одессе, вобравшей и переплавившей многие языки и многие национальные [122] черты, впитавшей традиции большого международного порта, выработались особые человеческие характеры, свой стиль поведения, своя речь. Одессит, по привычным довоенным представлениям, был олицетворением горячего южного темперамента, экстравагантности, ироничности и лукавства, неистребимого веселья и легкого отношения к житейским невзгодам. Литература донесла до нас колоритные образы одесских рыбаков и биндюжников, контрабандистов и поэтов, ремесленников и налетчиков, “пикейных жилетов” и “великого комбинатора”.
Конечно же, Одесса, в которую я попал в августе сорок первого, показалась мне совсем другой. И это было естественно: война. Город стряхнул с себя все легкомысленное, праздничное, наносное. На первый план выступало то, что литература сумела воплотить в менее экзотичных, но не менее правдивых образах — образах рабочих и подпольщиков времен революции и гражданской войны. Чем дольше я находился здесь, чем ближе общался с одесситами, тем очевиднее становилась для меня подлинность, невыдуманность одесского характера, запечатленного в книгах, рассказах и песнях. Но все здесь стало глубже и значительнее. Пылкая влюбленность в свой город больше проявлялась в делах, а не фразах. Веселье и легкость оборачивались оптимистическим настроем, ирония и юмор — сарказмом и сатирой в адрес врага. Южный взрывной темперамент не противоречил способности стойко переносить длительные невзгоды и каждодневную смертельную опасность.
А опасность эта нарастала с каждым днем. Вражеские аэродромы приблизились к городу. Наши посты воздушного наблюдения и оповещения — тоже. Сигналы воздушной тревоги нередко сливались с грохотом зениток и первыми разрывами бомб. Каждый налет вызывал человеческие жертвы и разрешения. И все-таки потери эти благодаря принятым мерам были сравнительно невелики. Еще в августе инженерная служба пришла к выводу, что наспех подготовленные, несовершенные убежища плохо защищают горожан от бомб и снарядов, могут стать порой даже братскими могилами. Добраться же с началом налета до катакомб или иных надежных укрытий могли сравнительно немногие. Тогда и приняли решение широко развернуть строительство щелей. Вероятность прямого попадания бомбы или снаряда в такое укрытие была минимальной, [123] а от осколков и взрывной волны они защищали вполне надежно.
Щели отрывались во дворах, на улицах вдоль тротуаров Их накрывали накатами, превращая в своеобразные блиндажи. Для многих одесситов щели служили местом постоянного ночлега — благо сентябрьские ночи в южном городе были нехолодными. Жертв же среди городского населения стало значительно меньше.
Не стали непоправимым бедствием для города и пожары. При помощи насосных установок военные инженеры наладили подачу морской воды в противопожарные бассейны. Пожарная охрана города, которой руководил товарищ Виноградов, была мобильна, действовала решительно и отважно. Ей неизменно помогали горожане.
И все же жить в тех частях города, которые находились под артобстрелом, было нестерпимо тяжело. Поэтому горком партии и горисполком обратились в Военный совет ООР с предложением переселить всех граждан, проживающих в Водно-транспортном районе, в границах Приморского бульвара, в начале улиц Толстого, Короленко, Пушкинской, Ленина, Карла Маркса. Им обещали предоставить пустующие дачи в Приморском районе и вблизи парка Аркадия. Тех же, чье жилье было разрушено, городские власти считали возможным разместить в квартирах эвакуированных. Военный совет эти предложения принял, и переселение состоялось. Одновременно часть горожан перешла на постоянное жительство в катакомбы.
Массовое перемещение населения из центра на окраины и в дачные места потребовало внести изменения в структуру снабжения. В Ильичевском и Приморском районах открылись продовольственные ларьки. Туда доставлялись в бочках вода и керосин.
Следует сказать, что на гражданских и военных складах имелся достаточный запас продуктов. В пригородных хозяйствах был собран неплохой урожай. Конечно, потребовалось все же ввести карточную систему, но нормы в общем-то обеспечивали довольно сытный рацион.
Сказать, что в Одессе не было случаев спекуляции, — значило бы явно приукрасить действительность. Но благодаря решительным мерам эти случаи были пресечены.
Быт осажденной крепости был суров, но не мрачен. В нем причудливо переплетались аскетизм и жизнерадостность, военные невзгоды и какие-то детали былой [124] мирной жизни. Под бомбежками, артиллерийскими обстрелами непрерывно работали фабрики и заводы, производившие вооружение и боеприпасы, снаряжение и обмундирование для защитников города. Почти все медицинские учреждения были преобразованы в госпитали. Трудился практически каждый одессит.
15 сентября в Одессе начался учебный год. Заблаговременно были подготовлены программы, школы укомплектованы учителями. Занятия с учениками 7 — 10-х классов было решено проводить в уцелевших школьных зданиях, с младшеклассниками — в специально оборудованных квартирах. Возле помещений, где занимались школьники, были построены бомбоубежища. Все дети школьного возраста бесплатно получали учебники, тетради, горячее питание.
Ни грохот снарядов, ни воздушные тревоги не приостанавливали работы в цехах. Город воевал, трудился до кровавых мозолей, тушил пожары, читал выходившие ежедневно газеты, провожал детей в школу...
Заблокированный с суши гарнизон поддерживал связь с Большой землей (эти два слова уже прочно вошли в обиход) только по морю. И хотя противник не имел сколько-нибудь значительного боевого флота и не мог предпринять морской блокады, связь эта была не слишком надежной. На переходах к Одессе корабли и транспорты подвергались атакам с воздуха, и далеко не всем удавалось достигнуть места назначения. Даже суда, добравшиеся до одесских причалов, в любой момент могли пострадать от воздушных налетов или артобстрела, а выгрузка и погрузка сплошь и рядом шла под вражеским огнем.
И, несмотря на все это, сражающаяся Одесса ощущала свою нерушимую слитность со всей страной, чувствовала, что о ней заботятся, помнят, всячески стараются помочь...
Отряд кораблей Одесской базы усиливался крейсерами и эсминцами, приходившими из Севастополя. Они высаживали на берег корпосты и били из 130-миллиметровых пушек по вражеским позициям, рассеивали скопления пехоты, приводили к молчанию батареи, в том числе и те, что обстреливали город. Регулярно поддерживали нас флотские бомбардировщики, прилетавшие из Крыма. [125]
Севастополь делился с Одессой оружием, боеприпасами и людьми — шесть отрядов моряков, добровольцев с кораблей, прибыли к нам в течение месяца. А с 31 августа на одесские причалы начали высаживаться маршевые батальоны.
Правда, этих пополнений едва хватало на то, чтобы залатывать прорехи на самых ответственных участках. Для усиления обороны, повышения ее стойкости требовались более существенные подкрепления. Докладывая в Ставку о тяжелом положении на подступах к городу, Военный совет ООР просил прислать стрелковую дивизию, танковый батальон и истребительный авиаполк. Нам отказывали, и мы понимали, что это вызвано большими трудностями, которые испытывала страна. Стиснув зубы, мы упорно держались на главном рубеже.
Теперь уже никто не думал о том, сколь важна Одесса как плацдарм для большого контрнаступления на юге, — не та была обстановка. Оборона города наполнялась для его защитников другим, весьма значительным смыслом. После того как 9 сентября войска противника нанесли удар из-под Каховки в сторону Крыма, стало ясно, что наша борьба становится составной частью борьбы за Крымский полуостров, за главную базу Черноморского флота.
18 вражеских дивизий приковала к себе Одесса! Это было в пять раз больше, чем имели мы сами. Одесский оборонительный район выполнял роль своего рода компресса, оттягивавшего ощутимую часть неприятельских сил, не дававшего использовать их на крымском направлении. И первыми уяснили это моряки, неустанно заботившиеся о неприкосновенности своих баз. Не случайно именно им принадлежала ставшая крылатой фраза: “Сражаясь в Одессе, мы защищаем Севастополь!”
12 сентября удалось отразить крупное наступление на город. Но положение продолжало оставаться критическим. Военный совет вновь доложил Ставке, что без сильного подкрепления прочность обороны может быть нарушена. Ответ, пришедший 15 сентября, был неожиданным и несущим необычайный мобилизующий заряд:
<“Передайте просьбу Ставки Верховного Командования бойцам и командирам, защищающим Одессу, продержаться 6 — 7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения. И. Сталин”.
Ставка не приказывала — просила! И такая просьба, обращенная к чувству [126] долга и совести каждого, исполненная надежды и доверия, стоила любого приказа. К тому же назывался вполне определенный и достаточно близкий срок, до которого нам следовало продержаться, рассчитывая лишь на собственные силы...
Вскоре после того как были созданы оборонительные рубежи и большая часть строителей влилась в боевые порядки, в Аркадии вступил в строй запасной командный пункт, мало уступавший по оборудованию основному КП. Он находился под крутым берегом, служившим надежной защитой от снарядов и бомб, и был оснащен автономным электропитанием и водоснабжением. Наличие такого КП в Аркадии являлось как бы последним штрихом, которого не хватало, чтобы превратить мирный город в приморскую крепость. Но в один из дней (вскоре после 10 сентября) я был приглашен на Военный совет.
— Придется вашим инженерам, Аркадий Федорович, срочно браться за важное дело, — сказал Жуков. — Противник, как вы знаете, может улучшить свои позиции, и порт окажется под интенсивным прицельным огнем. Нынешние обстрелы покажутся тогда цветочками. А мы не можем допустить, чтобы коммуникация с Большой землей подвергалась таким испытаниям. Нужно строить запасные причалы. Место для них определяет оперативная обстановка: Золотой берег и Аркадия. Знаю, мелко там, неудобно. Одно слово — пляжи для купальщиков. Но другого выхода нет.
Место действительно было мелким, что не позволяло судам подходить близко к берегу. На выполнение дноуглубительных работ времени не оставалось. Это означало, что придется строить очень длинные пирсы. Работа предстояла большая, трудоемкая.
Сам же факт такого строительства говорил о том, что командование допускает реальность ухудшения положения, но о сдаче города не может быть речи.
К руководству этими работами решили привлечь инженеров военно-морской базы. Коль дело касалось пирсов, им, как говорится, и карты в руки. Но не только они подключились к решению задачи, которая очень осложнялась сжатыми сроками и скудным оборудованием.
Тут мне придется сделать небольшое отступление. В предвоенной Одессе широко и разнообразно была представлена [127] техническая интеллигенция. В ее среде сложились добрые профессиональные традиции. И хотя в начале войны многие специалисты были эвакуированы на восток (в них нуждалась оборонная промышленность страны), в городе осталось немало инженеров-механиков, строителей, архитекторов. Почти все они надели военную форму — так же, как это сделал Анатолий Сергеевич Цигуров. Но в отличие от него, в прошлом кадрового военного, это были в большинстве сугубо штатские люди, что, однако, не помешало им принять самое деятельное участие во всех инженерных работах, связанных с превращением их родного города в крепость. Отрядом глубокого бурения, например, участвовавшим в добыче воды для гарнизона, руководил талантливый специалист Ю. Г. Эрвье, ныне Герой Социалистического Труда, известный как первооткрыватель тюменской нефти.
Не имею возможности назвать всех, кто влился в семью военных инженеров, — составление поименных списков не входит в задачу мемуариста. Одно могу сказать твердо: не будь среди нас этих людей, мы выполнили бы поставленные задачи и медленнее, и хуже.
Вот и сейчас, когда нужно было строить причалы, мы включили в состав производителей работ вчерашних инженеров-гидротехников высокой квалификации. Их изобретательность и опыт в какой-то мере позволили компенсировать нехватку нужных механизмов, а также неумение бойцов инженерных -подразделений выполнять монтажные, плотницкие и другие специальные работы.
Строительством пирсов в Аркадии руководил Анатолий Сергеевич Цигуров, помогал ему военинженер И. М. Рабинович. Работы велись в основном вручную. Правда, время от времени приходил паровой копёр, использовавшийся для забивки свай. Но погода в те дни стояла штормовая, и копёр в основном простаивал без дела. Сваи все больше забивались при помощи так называемого “аэроплана” — приспособления, приводимого в действие вручную. Сил для этого требовалось ой как много!
На Золотом берегу под началом военинженеров А. Т. Павлова и Р. Б. Каменецкого работал батальон необученных бойцов. Лишь в одном взводе (им командовал старший сержант Верхолаз) имелись хорошие плотники. Павлов, Каменецкий и помогавшие им инженеры приложили много сил, чтобы сплотить молодых красноармейцев, [128] научить их в ходе работ строительному делу, приобщить их к опыту бойцов из взвода Верхолаза.
И в Аркадии и на Золотом берегу пирсы и подъездные пути к ним были построены меньше чем за две недели, что значительно перекрывало нормы мирного времени, рассчитанные на обученных людей, располагающих вбей необходимой техникой и занимающихся своим делом в мирной обстановке.
За успешное выполнение задания командования по строительству причалов полковник А. С. Цигуров и военинженер 2 ранга А. Т. Павлов были награждены орденами Красной Звезды. На третьем месяце войны этой награды удостаивали немногих...
В середине сентября, когда еще вовсю кипела работа в Аркадии и на Золотом берегу, я был вызван к Жукову вместе с комбригом В. П. Катровым — заместителем командующего ООР по военно-воздушным силам. В кабинете контр-адмирала уже находился Г. Д. Шишенин. “Видимо, речь пойдет об авиационном базировании”, — мелькнула мысль. И я не ошибся.
— Вот что, товарищи, — начал Гавриил Васильевич без предисловий, — нужно решать вопрос с аэродромом. У летчиков участились потери на земле, это никуда не годится. И мы будем виноваты, если не сумеем перенести аэродром в более безопасное место.
Действительно, за последние дни осложнилась обстановка в южном секторе, наши части вынуждены были отойти вдоль берега за Сухой лиман. Теперь враг начал обстреливать город и с юга. Снаряды залетали уже в район строящихся пирсов. Но еще больше доставалось нашему единственному 69-му истребительному авиаполку, базировавшемуся на пригородный аэродром. Куда ж его теперь переводить?
— Вроде есть на примете одно местечко, — с некоторым сомнением произнес Катров. — Не знаю, как с точки зрения инженеров...
— Где? — спросил Шишенин.
— У четвертой станции Большого Фонтана, Жуков прикрыл глаза, видимо стараясь представить себе ту площадку: окрестности города он знал превосходно.
— М-да, — протянул он после паузы. — Ну что ж, отправляйтесь-ка сейчас с Аркадием Федоровичем на рекогносцировку, [129] а после обеда доложите. Я тут людей соберу, посоветуемся.
Газик повез нас по улицам, наименее подверженным артобстрелам, к Большефонтанской дороге. Думая о цели нашей поездки, я невольно вспоминал недавнюю строительную операцию, проведенную в районе нынешнего базирования самолетов, в результате которой удалось раньше установленного срока построить на аэродроме капониры, о том, как трудно далось нам это.
И вот теперь даже капониры не обеспечивали более или менее нормальной боевой деятельности авиаторов. Для нового аэродрома надо было найти такой участок, какой противник долго не смог бы обнаружить. А много ли сыщется таких мест почти в самом городе?..
Во всяком случае, ту площадку, к которой подвез меня Катров, я тут же забраковал. Но время, проведенное в Одессе, не прошло для меня даром. Я и сам уже неплохо знал город и его окраины,
— Проедем подальше, — предложил я комбригу, — там в районе военных лагерей может найтись что-нибудь подходящее.
Около 6-й станции Большого Фонтана мы свернули с дороги вправо и остановили машину. Здесь раскинулся небольшой пустырь, окруженный обезлюдевшими дачными домиками, густым кустарником и узловатыми старыми деревьями. Место было неприметное. Правда, пустырь оказался в буграх и рытвинах, что потребовало бы дополнительных затрат труда при устройстве летного поля. Но рассчитывать на что-либо лучшее не приходилось.
После обеда мы вновь вошли в кабинет командующего. Кроме Г. Д. Шишенина там был и член Военного совета бригадный комиссар И. И. Азаров.
— Ну, докладывайте о результатах, — предложил Гавриил Васильевич.
Мы рассказали о площадке, которая приглянулась обоим.
— Добро, — согласился командующий. — Сейчас подойдут представители гражданских властей, вот и договоримся обо всем.
И действительно, минут через пятнадцать к нам присоединились секретарь горкома Н. П. Гуревич и председатель горисполкома Б. П. Давиденко. Гавриил Васильевич поговорил с ними о местных новостях, а потом спросил без [130] обиняков:
— За какой срок население города смогло бы построить новый аэродром для наших соколов? Старый-то под огнем.
Гости Молча переглянулись — ответить на такой вопрос без подготовки было трудно.
— Ладно, не стоит гадать, — сказал Жуков. — Срок, в конце концов, продиктует сама обстановка. Максимум это декада. Желательно быстрее. Другого выхода нет. Посчитайте потребность в людях, в инструментах. Руководить работами будет товарищ Хренов. Подходящая площадка уже найдена.
Распростившись с гостями, Жуков напутствовал меня;
— Ну, Аркадий Федорович, ни пуха ни пера. Главное — управиться побыстрее и не раскрыть дислокацию аэродрома.
Предстоящая работа сама по себе была не особенно сложной. Трудоемкость задания и очень сжатые сроки — вот что вызывало озабоченность. Я тут же послал Фришмана осмотреть заброшенные дачи и дома отдыха в районе будущего аэродрома — именно там следовало разместить строителей, чтобы избежать потерь драгоценного времени на их ежедневную доставку к месту работы. Там же надо было разместить и кухни, дабы обеспечить людей горячим питанием.
Сомневаться в том, что противник обнаружит с воздуха ведущиеся работы, не приходилось. Важно было сделать так, чтобы он не догадался, какова их цель. И у меня созрело решение начать одновременно постройку ложного аэродрома — более заметного с воздуха и более похожего на настоящий, чем тот, который мы намеревались создать. Это, конечно, требовало дополнительных затрат и труда и сил, но игра стоила свеч. Только обеспечив скрытность передислокации авиаполка, мы могли получить ожидаемый тактический выигрыш.
После полуторачасовой поездки по окраинам я остановил выбор на городском стрельбище — большой, открытой площадке, безусловно хорошо заметной с воздуха. Затем направился к Борису Павловичу Давиденко. С ним мы окончательно договорились о необходимом количестве людей, о снабжении их лопатами, обеспечении питанием и о различных организационных вопросах.
— Учтите, — предупредил Борис Павлович, — на этот раз работать будут исключительно женщины. Иных сил у нас уже нет. [131]
За два дня городские организации мобилизовали двадцать тысяч трудоспособных женщин. Комиссаром этой ударной стройки была назначена секретарь горисполкома Ася Борисовна Фишман.
Работы велись в исключительно высоком темпе и не прекращались даже во время бомбежек. С болью вспоминаю об убитых и раненых — избежать потерь не удалось.
Ложный аэродром, на строительство которого отвлекалась примерно десятая часть сил (о его истинном назначении, разумеется, никто не знал), был готов через пять дней. Настоящий аэродром — через неделю. Дома и деревья, окружавшие его, оставили в сохранности — они служили хорошей маскировкой. Самолеты под камуфляжными сетками стояли между дачами. Правда, взлетать и садиться приходилось в одном направлении, на бреющем. Но одесских асов это не смущало. Зато мы добились главного: ложный аэродром не раз подвергался бомбежкам и артобстрелам, а на боевой не упало ни одной бомбы.
18 сентября, раньше срока, названного в телеграмме Ставки, в Одессу начала прибывать обещанная подмога. Это были части 157-й стрелковой кадровой, полностью укомплектованной дивизии. Переправлялась она из Новороссийска. Благодаря маскировочным мерам противник так и не узнал, сколь сильное подкрепление мы получили.
За неделю до этого у нас побывал командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Он сообщил командованию района, что по указанию наркома ВМФ разрабатывается план десантной операции, имеющей целью облегчить положение защитников Одессы. В тылу врага, к северо-востоку от города, около деревни Григорьевки предполагалось высадить полк морской пехоты. Оттуда он должен был прорваться на соединение с войсками восточного сектора. Это открывало возможность расширить обороняемый плацдарм, улучшить оперативную обстановку, избавить город и порт от обстрелов, ведущихся с северо-востока.
Наибольшему успеху десанта более всего мог способствовать встречный удар со стороны плацдарма. Но в тот момент, когда у нас находился Октябрьский, об этом не приходилось и мечтать — в пору было удержаться на [132] занимаемом рубеже. А вот чуть позже такая возможность у нас появилась.
Десант был намечен на 22 сентября. К этому времени свежей дивизии предстояло занять исходные позиции для атаки.
События развивались по плану, разработанному штабами ООР и армии. Враг не обнаружил наших приготовлений.
В ночь на двадцать второе крейсера “Красный Кавказ” и “Красный Крым” высадили морской полк, удар которого застал неприятеля врасплох. В 8 часов утра началась артподготовка с плацдарма, после чего две дивизии из восточного сектора — 421-я и вновь прибывшая — пошли в атаку.
Успех превзошел все ожидания. К исходу дня части Приморской армии встретились с десантниками. Две румынские дивизии были разгромлены. Войска восточного сектора заняли оборону на новых рубежах. Площадь плацдарма увеличилась почти на 120 квадратных километров. Было захвачено около сорока орудий, более двух тысяч винтовок, шесть танков, боеприпасы и другое военное снаряжение.
Но главное, пожалуй, заключалось в том огромном подъеме, который испытали защитники Одессы. Ведь это был первый, и к тому же успешный, контрудар, нанесенный осажденным гарнизоном. Крепость показала себя способной не только стойко обороняться против многократно превосходящих сил врага, но и победно атаковать.
И, наверное, каждый, кто находился на плацдарме, думал в те дни: теперь дело пойдет к лучшему, на очереди за восточным — остальные сектора...