В боевой готовности

Когда я прибыл в штаб и представился начальнику инженерных войск округа П. М. Васильеву, которого знал [34] еще по Белоруссии как прекрасного специалиста и не менее прекрасного человека, мне и в голову не приходило, что начинается самый трудный месяц моей службы. Петра Михайловича через несколько дней вызвали в Генштаб на какое-то совещание или сборы. Замещать его было приказано мне. А я не успел еще даже приблизительно ознакомиться с совершенно новым для меня кругом обязанностей.

В довершение всего меня сделали старшим помощником начальника оперативного отдела штаба. Объяснялось это отнюдь не нехваткой людей в окружном аппарате. Дело в том, что по существовавшим тогда правилам инженерное управление не могло хранить у себя оперативных планов по подготовке театра военных действий, а обращаться к этим планам приходилось постоянно. В совмещении двух должностей — инженера и оператора — и был найден выход из этого положения.

Конечно, такая дополнительная нагрузка была весьма ощутимой. Но зато совместная работа с операторами давала очень много для расширения общевоенного кругозора и приобретения навыков штабной культуры. Для операторов же постоянное общение с инженерным специалистом тоже оказалось небесполезным, поскольку помогало им глубже проникать в сущность многих задач инженерного обеспечения.

Деловое сотрудничество быстро переросло в добрые товарищеские отношения с такими опытными штабистами, как В. Д. Иванов, Н. Е. Чибисов, Ф. И. Толбухин, К. П. Пядышев. С их помощью я вскоре почувствовал себя своим человеком в коллективе аппарата округа, ближе узнал своих сослуживцев и начальников.

Спать в ту пору удавалось совсем немного. Редкие свободные часы проводил в библиотеке или дома за книгой. Старался использовать все виды учебы. Но ходить в библиотеку удавалось не часто. Стиль работы в штабе был таков, что все начальники просиживали там до одиннадцати-двенадцати часов ночи, даже если у них не находилось каких-либо дел. Причина существовала одна: “А вдруг позвонит командующий?” Командующего войсками округа Ивана Панфиловича Белова побаивались подчиненные. Он слыл человеком крутого нрава. Но мне довелось убедиться в обратном.

Однажды потребовалось попасть на прием к И. П. Белову для решения какого-то неотложного дела. [35]

— Сходи-ка лучше к начштаба, — посоветовал мне кто-то из сослуживцев. — Зюзь-Яковенко правильный товарищ, у него не нарвешься на грубость.

Но вопрос касался оборудования для укрепленных районов, решить его мог только Белов. Я и направился к нему с докладом. Командующий держался сухо, но был вполне корректен и вежлив. Вопрос решил быстро и вполне компетентно. С тех пор встреч с ним у меня было немало, и ни разу я не заметил ни грубости, ни излишней резкости с его стороны.

Когда после месячного отсутствия вернулся П. М. Васильев, я чувствовал себя чуть ли не старожилом в аппарате округа. Но обязанностями своими еще полностью не овладел. Для этого требовалось приобрести привычку и оперативному мышлению в масштабах округа, познакомиться с состоянием дел во всех инженерных частях и подразделениях, изучить территорию Северо-Западного театра военных действий. А территория, входившая в состав ЛВО, была поистине огромна и необычно разнообразна по природным условиям.

За четыре неполных года службы в Ленинграде и Детском Селе я приобрел некоторое представление об округе, но по-настоящему знал лишь близлежащие полигоны. Между тем ЛВО был самым крупным из западных приграничных округов. Территория его простиралась от Балтики до Баренцева и Белого морей. На суше он граничил с Эстонией, Финляндией и Норвегией, а на море — еще и с Латвией, Литвой, Польшей, Германией, Данией, Швецией. Двигаясь с юга на север, здесь можно было увидеть среднерусские ландшафты, цепочки озер с узкими дефиле, лесисто-болотистые пространства, пустынную тундру и голые скалистые горы. Каждая природная зона требовала своего подхода в смысле инженерной подготовки местности на случай войны.

Ни в одном из округов граница не проходила так близко от крупных, жизненно важных центров страны: Ленинград отделяло от финских погранзастав всего 32 километра. Это тоже являлось обстоятельством, определявшим специфику ЛВО.

С возвращением Васильева я уже не был столь прочно привязан к служебному кабинету и понемногу начал знакомиться с подведомственными нам частями.

Летом я был назначен начальником лагерного сбора понтонных батальонов. Во время этих сборов на станции [36] Понтонная нам было предложено провести учение: форсирование Невы танковой бригадой при помощи понтонных парков Н2П (это были те самые парки, образцы которых приняли на вооружение после конкурса, проходившего в 1930 году).

До того все попытки навести понтонную переправу через Неву оканчивались неудачей: слишком широка была река, слишком сильно течение, и, несмотря на все ухищрения, старые парки не хотели слушаться нас. С новой же техникой все пошло на лад. Понтонеры без задержки сладили наплавной мост, и танки благополучно перешли по нему с одного берега на другой. Это расценивалось как крупная победа, и штаб округа не замедлил доложить о ней в Москву. В ответной депеше нам выражалась благодарность и сообщалось, что в эти же дни американцы проводили аналогичное учение и потерпели фиаско: понтонный парк не выдержал нагрузки и затонул. Под телеграммой стояла подпись начальника Инженерного управления РККА Н. Н. Петина.

То, что телеграмма была подписана самим Петиным, принесло мне особое удовлетворение. В армии его имя было окружено ореолом всеобщего уважения. Старый боевой офицер, имевший за плечами две войны и Академию Генштаба, он решительно и безоговорочно перешел на сторону революции. Во время гражданской войны возглавлял штабы четырех фронтов, победно завершивших свой путь.

После войны комкор Петин занимал крупные руководящие должности, командовал войсками нескольких округов. В 1936 году был награжден орденом Ленина. Много сделал он для укрепления границ нашей Родины и совершенствования всего военно-инженерного дела в армии.

Я познакомился с Николаем Николаевичем Петиным в 1930 году, во время его посещения нашего понтонного батальона в Старом Быхове. В том же году я представлялся ему в Москве как участник конкурса на проект понтонного парка. Николай Николаевич обстоятельно побеседовал со мной, а под конец разговора предложил билет в ЦДКА: “Сегодня выступает ансамбль Александрова. Не видели? Очень, очень рекомендую. Они молодцы, набирают творческую силу”.

Дважды встречался я с Николаем Николаевичем, когда работал преподавателем — приезжал к нему в Москву [37] согласовывать изменения в учебных программах. Каждая встреча с ним оставалась в памяти. Содержательный разговор, в котором не было пустых мест, доброжелательность и такт... Я чувствовал себя с ним, скорее, не как с начальником, а как с Учителем — именно Учителем с большой буквы.

Петин был последовательным приверженцем и проводником идеи инженерного соразмерения операций. Суть дела здесь сводилась к следующему.

От русской армии мы унаследовали принципы инженерного обеспечения операций и боевых действий. В самых общих словах они состояли в том, что войсковой командир со своим штабом разрабатывал план операции или боя, после чего доводил его до инженерного начальника и ставил перед ним задачу наилучшим образом использовать технические средства для достижения боевого успеха. До поры до времени такая система взаимоотношений себя оправдывала. Но по мере насыщения войск разнообразными техническими средствами, по мере совершенствования тактики в этой системе начались сбои. Командиры недостаточно хорошо знали технику и возможности ее использования. Задачи на инженерное обеспечение ставились ими то заниженные, то, наоборот, завышенные. А инженеры в свою очередь не были в должной мере сильны в тактике и оперативном искусстве. Проводимые ими мероприятия порой не отвечали действительным боевым потребностям войск.

Сам термин “обеспечение” стал утрачивать прежнее содержание. Речь пошла об инженерном соразмерении операций. Это означало, что при формировании их замысла и при разработке должны органически учитываться количество и возможности технических средств, предусматриваться все инженерные мероприятия. Стало быть, командиру и его штабу с самого начала следовало привлекать к разработке операции инженерного специалиста, действовать с ним сообща.

Такова вкратце была идея, высказанная еще в трудах М. В. Фрунзе (у него были превосходные консультанты-инженеры!), в работах М. Н. Тухачевского, в статьях других военных теоретиков. На пути этой идеи стояли такие преграды, как устоявшийся стереотип мышления, амбиция и ложное самолюбие некоторых командиров и инженеров, что вполне выражалось житейской формулой “Мы и сами с усами!”. Были, конечно, и преграды [38] не столь субъективного свойства; нехватка образованных кадров, незавершенность поисков в области тактики и организационной структуры войск.

Против всех этих преград и боролся Н. Н. Петин.

В 1935 году в политической атмосфере, царившей в Европе, явственно ощущалась опасная напряженность. Германия, нарушив Версальский договор, приняла решение о создании военной авиации и значительном увеличении военно-морского флота, ввела всеобщую воинскую повинность. Италия начала вооруженную агрессию против Абиссинии. В воздухе пахло грозой...

Среди наиболее значительных событий армейской жизни того времени должен упомянуть преобразование Штаба РККА в Генеральный штаб и введение персональных воинских званий. Помню, как долго не мог я привыкнуть, когда ко мне обращались “товарищ майор”.

В начале 1935 года И. П. Белов получил назначение в Москву, на должность командующего войсками МВО, а на его место прибыл Б. М. Шапошников. Человек редкого обаяния, большой военной и общей культуры, он сумел поставить дело так, что его обычное “голубчик, прошу вас… ” исполнялось с величайшей охотой и рвением. Стремление к инициативе, дух товарищества и взаимной приязни определяли весь стиль штабной работы.

Борис Михайлович заботился о повышении оперативной подготовки командиров соединений и своего штаба. В течение года под его руководством в округе прошло несколько крупных учений и полевых поездок, маневры войск с применением воздушных десантов. Совершенствовалась система укрепленных районов, развернулось строительство аэродромов, дорог, мостов, узлов связи, помещений для командного пункта.

Я полностью освоился со своими обязанностями и работал, как мне казалось, с хорошей отдачей. С сослуживцами по Инженерному управлению установились добрые, дружеские отношения. Ничто не предвещало изменений в службе. Но в 1936 году я вдруг получил назначение на должность начальника отдела штаба, ведавшего укрепленными районами.

Мои сведения об УРах были не слишком обширны. Полугодовой опыт работы в военно-полевом строительстве, [39] приобретенный пятнадцать лет назад, был явно недостаточен. Между тем укрепленные районы, как мы тогда считали, играли важную роль в системе обороны ЛВО. Создавались они на главных операционных направлениях и представляли собой обширные участки местности с долговременными фортификационными сооружениями, перекрывавшими артиллерийским и пулеметным огнем всю контролируемую территорию...

Затем под моим началом оказалось Инженерное управление — три отдела, конструкторское бюро и главная бухгалтерия. С помощью этого небольшого аппарата предстояло руководить боевой подготовкой подчиненных войск, всем оборонным строительством ЛВО и быть на деле начальником инженеров округа — так раньше называлась моя новая должность.

Объем моей личной ответственности за инженерную подготовку округа к войне возрастал во много раз. А то, что война не за горами, ощущалось все явственнее. Да мы, собственно, уже вступили в боевое соприкосновение с ударными силами империализма. Наши командиры-добровольцы сражались в Испании с франкистскими мятежниками и германо-итальянскими интервентами, там же проходила проверку огнем и советская военная техника. Наши летчики помогали войскам Китая противостоять японской агрессии. А в конце июля начались бои у озера Хасан.

Но что особенно настораживало нас, так это беспокойная финская граница, проходившая под самым боком.

Конечно, все мы понимали, что одна Финляндия не рискнет выступить против нас. Но мы также понимали и другое: финское правительство, придерживавшееся антисоветской ориентации, может в любой момент пойти на авантюру, выполняя волю главных империалистических держав, опираясь на их помощь. Потому и укрепляли мы эту границу, не жалея сил и средств, потому и не ослабляли внимания к ней.

Финны на Карельском перешейке возобновили фортификационные работы на оборонительной линии Маннергейма. Эта укрепленная полоса протянулась от Финского залива до Ладожского озера и имела глубину до ста километров. Но, где именно и какие сооружения возводятся на сопредельной стороне, разведка не знала. Аэрофотосъемка вдоль границы не велась, дабы не вызвать нареканий за нарушение суверенитета Финляндии. [40]

Вступив в должность, я стал предпринимать рекогносцировочные выезды на границу. Недружелюбие тех, кто находился по другую ее сторону, мы ощущали постоянно. Однажды я с бойцом-пограничником поднялся на смотровую вышку. В этом месте граница делала хитрый изгиб, и вышка с трех сторон была окружена чужой территорией. Не прошло и двух минут, как раздался выстрел, у самого уха тонко взвизгнула пуля. Мы кубарем скатились вниз и ползком пробрались к оврагу.

И такие происшествия в пограничной зоне вошли в систему.

В конце 1938 года в командование войсками округа вступил К. А. Мерецков, сменив временно исполнявшего обязанности М. С. Хозина (Б. М. Шапошников тогда уже возглавлял Генеральный штаб).

С Кириллом Афанасьевичем я до этого встречался в Москве, где он занимал должность заместителя начальника Генштаба, но знал его мало. Все мы, однако, были наслышаны о нем как об опытном и образованном военачальнике, начавшем свою командирскую биографию в Красной Армии. Командарм 2 ранга Мерецков был старше меня всего на три года, но путь уже прошел очень большой. Выходец из крестьянской семьи, слесарь, связанный с большевистским подпольем, комиссар и командир на фронтах гражданской, слушатель Академии Генерального штаба, штабной работник окружного масштаба, военный советник в Испании — таковы основные вехи этого пути.

Вскоре мы узнали его как руководителя и человека. Он отличался живым умом и обладал, я бы сказал, мудрой хитринкой. Был нетерпелив и скор на решения, что, впрочем, не мешало ему хорошо осмысливать их. Вспыльчивый, но отходчивый, Кирилл Афанасьевич не стеснялся, где надо, признать свою неправоту.

В памяти у меня сохранился такой случай. В составе комиссии мы с Мерецковым определяли места строительства, или, говоря профессиональным языком, посадки дотов в полосе Псковского укрепрайона. Члены комиссии докладывали командующему, где и какой намечено поставить дот, а тот по приборам проверял сектора обстрела и подписывал карточку посадки сооружения. [41] Работа спорилась. Но меня волновало наличие мертвых пространств, недоступных для обстрела. Их, увы, оказалось немало, и я ждал перерыва на обед, чтобы доложить об этом.

События ускорил комбриг Н. Е. Чибисов, в ту пору возглавлявший штаб округа. Правильно оценив суть моего маневра (я много раз отходил в сторону в поиске мертвых пространств), он, как бы невзначай, сказал Мерецкову:

— А командующий инженерными войсками не подписал еще ни одной карточки.

— Это почему же? — вскинул на меня удивленный взгляд Кирилл Афанасьевич.

— Вы, товарищ командующий, не спрашивали моего мнения, когда подписывали, а у меня есть серьезные поправки, касающиеся мест посадки.

— Вот еще новости! — вспылил Мерецков. — Что, я должен спрашивать у вас разрешения?

— Разрешения — нет, а мнением поинтересоваться должны, — уверенно ответил я.

— Перерыв! — объявил командующий. — Пора обедать.

После обеда, прошедшего в молчании, он взял меня за руку и повел в сторону размеченной позиции:

— Ну, инженер, показывай, где мы допустили огрехи. Я вывел Кирилла Афанасьевича на местность перед одной из будущих огневых точек и спросил:

— Что видите, товарищ командующий?

— Ничего! — ответил он несколько озадаченно. — Даже люди там не видны. Вот так мертвое пространство!

— Если дот перенести метров на сорок вперед, то мертвое пространство исчезнет.

— Что же вы раньше не доложили? Вы ведь мой консулы ант, моя правая рука в инженерных вопросах. — И обратился к Чибисову: — Считайте, что моей подписи на карточках нет. Впредь буду подписывать их только после Хренова.

Пусть правильно поймет меня читатель: этим эпизодом я не хотел подчеркнуть свою необыкновенную предусмотрительность или бросить тень на компетентность командующего, Я заметил то, что должен был заметить по долгу службы и чего вовсе не обязан был замечать он.

Вообще же, фраза “вы моя правая рука в инженерных вопросах” была сказана им не ради красного словца. Он [42] принадлежал к числу военачальников, вполне разделявших мысль об инженерном соразмерении операций. И инженерной подготовке округа к войне придавал первостепенное значение. Он и деятельность свою на новом посту начал с того, что, ознакомившись с территорией округа, объявил на Военном совете:

— Главное для нас — развернуть строительство дорог, укреплений и заграждений, повести обучение войск в обстановке, приближенной к боевой.

Первый секретарь Ленинградского обкома партии А. А. Жданов, входивший в состав Военного совета, с пониманием отнесся к докладу нового командующего и выразил желание лично ознакомиться с состоянием оборонительных мероприятий в округе. Вскоре он вместе с Мерецковым побывал на кандалакшском и петрозаводском направлениях, а позже обследовал Онежско-Ладожский и Карельский перешейки, осмотрел полосу от Финского залива до Чудского озера и псковско-островское направление.

В результате этих поездок Военный совет выработал предложение заняться с наступлением лета строительством мостов, дорог и аэродромов на мурманском, кандалакшском, ухтинском и медвежьегорском направлениях, а на полуострове Рыбачьем, в районе Западной Лицы, на кингисеппском, псковско-островском направлениях широко развернуть строительство укрепрайонов и заграждений. Разумеется, в округе и раньше видели эти слабые места, но дело упиралось в силы и средства. Теперь же, в тридцать девятом, когда обстановка на западе стала предельно накаленной, командование округа сочло возможным обратиться в Москву за дополнительными материальными средствами и субсидиями. Соответствующая заявка за подписью Мерецкова и Жданова была направлена ЦК ВКП(б) и правительству. Она была удовлетворена.

Я с головой ушел в дела, связанные с инженерной подготовкой территории округа. К. А. Мерецков и А. А. Жданов тоже занимались этими вопросами, часто выезжали на строительство оборонительных сооружений.

С наступлением теплых дней интенсивнее пошла подготовка саперных и понтонных частей. Бойцы старательно осваивали имевшуюся в их распоряжении технику. По правде говоря, она была еще далека от совершенства, а главное, имелось ее меньше, чем требовалось. Из дорожных [43] машин, например, мы располагали лишь грейдерами и бульдозерами. Грейдеры были тяжелы, неповоротливы, а потому не пользовались особой любовью. Зато бульдозеры пришлись саперам по душе. В свое время армейские умельцы сами переставляли на них ножи под углом, обеспечивавшим наилучший отвал грунта. Промышленность учла наш опыт, и теперь с заводов поступали маневренные машины, обладавшие хорошей производительностью. Хуже обстояло с лесопильной техникой: созданные для этой цели механизмы были чрезмерно тяжелы, что очень затрудняло их использование.

Начали мы проводить и первые эксперименты с танками-тральщиками, предназначенными для прорыва минных заграждений.

Научные исследования, проводившиеся в округе, были нацелены на то, чтобы найти средства для обнаружения мин. Консультировал наших военных специалистов известный ленинградский ученый академик А. Ф. Иоффе. А на Дальнем Востоке уже гремели бои — у реки Халхин-Гол. Их тревожное эхо подхлестывало нас, заставляя работать напористее, напряженнее.

В августе закончили монтаж электростанций, дающих ток на препятствия. Начали выставлять маскировочные сети и щиты, прикрывая огневые точки, сооружаемые вдоль финской границы. А на сопредельной стороне, как доносила разведка, вовсю разворачивались военные приготовления.

В конце августа я докладывал К. А. Мерецкову в присутствии А. А. Жданова, что мне необходимо предпринять поездку на север, посмотреть, как идет прокладка колонного пути от Кандалакши к госгранице.

— А почему бы и нам, Кирилл Афанасьевич, не составить компанию полковнику? — спросил Жданов (в ту пору я был уже произведен из майора в полковники — звание подполковника ввели позже, в сентябре 1939 года).

Командарм 2 ранга согласился, и вот уже штабной вагон повез весьма представительную группу руководящего состава округа на север. Там мы и встретили 1 сентября — день нападения Германии на Польшу. Через два дня Англия и Франция объявили Германии войну. Но в сознании тогда не укладывалось, что это и есть начало второй мировой войны.

А. А. Жданова срочно вызвали в Ленинград. К. А. Мерецков остался — он решил провести рекогносцировку [44] на полуострове Рыбачьем, где три наших батальона вели оборонительные работы. К нам присоединились моряки — командующий Северным флотом и член Военного совета. Все мы двинулись в пеший путь: проезжих дорог на полуострове не существовало.

По окончании рекогносцировки Мерецков собрался уезжать, приказав мне резко ускорить темпы работ. Он тут же договорился с командующим флотом В. П. Дроздом о выделении дополнительных плавсредств для доставки материалов — это как раз и требовалось для ускорения дела.

— И еще, — сказал Кирилл Афанасьевич, — приготовьтесь принять и разместить здесь стрелковую дивизию. Не мешкайте, она может прибыть очень быстро.

Вот это была новость! Разместить дивизию в совершенно необжитом, голом месте, да еще в кратчайшие сроки!

Мерецков и сопровождавшие его товарищи уехали, а я приказал своему помощнику Н. Ф. Кирчевскому, отвечавшему за оборонительные работы на полуострове, временно прервать их, а все силы и материалы использовать для строительства жилых полуземлянок, навесов для техники, временных складов, кухонь, хлебозавода, причалов и подъездных дорог. Через пару дней от командующего пришла телеграмма. Он сообщал, что личный состав дивизии прибудет морем на двух транспортах через десять суток, а имущество начнет поступать дня через три-четыре.

С первым же буксиром, доставившим технику, прибыл комдив В. И. Щербаков. Мы уточнили с ним размещение частей, типы построек, расположение огневых позиций артиллерии. В гористой тундре, схваченной ранним морозом, закипела работа.

Примерно через неделю неожиданно поступила телеграмма за подписью К. А. Мерецкова и А. А. Жданова: мне и всем, кто находился со мной, предлагалось прервать командировку и немедленно возвратиться в Ленинград. Отдав необходимые распоряжения, касавшиеся продолжения работ, мы вечером 17 сентября сели в “Полярную стрелу”. На следующий день в поезде мы узнали, что войска Красной Армии выступили на защиту жизни и имущества населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Сразу стало ясно, почему оказалась прерванной наша командировка. [45]

Через несколько дней состоялось расширенное заседание Военного совета. Мерецков проинформировал нас о ходе событий в Западной Украине и Западной Белоруссии, дал политическую и стратегическую оценку освободительной миссии, которую выполняла там Красная Армия Жданов сообщил, что в ближайшее время ожидается подписание договоров о взаимной помощи с Латвией, Литвой и Эстонией, что с таким же предложением мы намерены обратиться и к правительству Финляндии. Будет также предпринята попытка договориться о переносе советско-финляндской границы к северу от Ленинграда в обмен на наши территории, не столь близко прилегающие к жизненно важным центрам страны. Однако, подчеркнул Андрей Александрович, недружественная позиция нашего северного соседа не вселяет надежд на успех переговоров, и агрессивные намерения с его стороны могут проявиться в любой момент...

28 ноября правительство Финляндии заявило о денонсации советско-финляндского договора о ненападении, заключенного в 1932 г., и отозвало из нашей страны своих политических и хозяйственных представителей. В округ пришло распоряжение: немедленно пресекать возможные вылазки со стороны финской военщины.

Провокации на границе не прекращались...