Войсковые университеты

К весне 1920 года огонь гражданской войны в нашей стране начал догорать. Хозяйство постепенно переходило на мирные рельсы. Красная Армия, пожалуй впервые с момента создания, получила возможность оглянуться на пройденный путь, начать осмысливать его и вырабатывать под руководством партии долгосрочные планы военного строительства. В связи с этим все звенья военного организма охватила атмосфера творческого поиска. Коснулось это и военно-инженерного дела.

В годы первой мировой войны, носившей ярко выраженный позиционный характер, русская инженерная мысль развивалась в двух основных направлениях. С одной стороны, широко применялось оборудование полос глубоко эшелонированной позиционной обороны, с другой — активно велась работа по обеспечению прорыва таких полос. Подобная постановка дела предусматривала многомесячное сидение в блиндажах, окопах и столь же длительную подготовку мощных прорывов, которые порой заканчивались продвижением на каких-нибудь пять-шесть километров.

Ничего подобного не знала постепенно стихавшая война гражданская. Подвижная, маневренная, со стремительными рейдами конницы, с глубокими охватами противника и молниеносным форсированием водных преград, эта война потребовала уже совсем иного инженерного обеспечения.

Но Советская республика не могла чувствовать себя в безопасности в окружении империалистических государств. Это заставляло думать не только о прошлом, но и о войне будущего. Чтобы успешно готовиться к ней, необходимо было извлечь уроки из опыта двух предшествовавших [15] войн, верно определить тенденции в развитии и военного искусства и вооружения.

Эти проблемы волновали не только наше государство. Они волновали военнослужащих всех родов войск. Пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы, военные инженеры активно участвовали в обсуждении разрабатываемых уставов и наставлений, в определении дальнейших путей военного строительства.

Наш инженерный военно-дорожный батальон расквартировался в Полоцке, где начальником гарнизона был известный военачальник комкор Ян Фрицевич Фабрициус. Под его руководством в гарнизоне проводились собрания командного и начальствующего состава — сейчас мы бы назвали их семинарами или даже научно-практическими конференциями. Заранее объявлялась тема, которая будет обсуждаться, Фабрициус назначал докладчиков. Обстановка на собраниях царила самая непринужденная. После докладов начинали высказываться все желающие. А в них не было недостатка. К собраниям готовились усердно и без всяких понуждений. Заводилами в этом деле выступало несколько военспецов — бывших офицеров царской армий. Среди них мне запомнились два латыша — Ласмэн и Нейман и инженер дивизии Цигуров, в прошлом саперный капитан.

Анатолий Сергеевич Цигуров был фигурой неординарной. Его обычные, тогда красные, галифе контрастировали с щегольской курточкой, наподобие венгерки, и с неизменным хлыстиком, который был всегда у него в руке. Эта офицерская рисовка могла вызвать настороженное отношение, когда в не два ордена Красного Знамени на груди — свидетельство боевых отличий и преданности Советской власти. Он был образован, умен, имел за плечами шесть лет войны. Если ему не доводилось быть назначенным докладчиком на собрании, он неизменно выступал с интересными суждениями, с рассказами из собственного боевого опыта. А когда шла подготовка к собранию, не раз и не два подходил к нам, молодым: “Готовитесь? Смотрите не отмалчивайтесь, в спорах рождается истина. Да-с”.

Когда разгорались споры, Фабрициус умело вводил их в нужное русло, а потом давал лаконичное и точное резюме. [16]

Собрания проходили довольно часто — не реже чем раз в месяц. Я быстро приохотился к ним. Они вносили некоторую систему в самообразование, которым я до сих пор занимался довольно стихийно. Помню, какое волнение пришлось испытать, когда комкор назначил меня докладчиком по теме “Дорожно-мостовые работы”. Особый упор он предложил сделать на личный опыт. Вот это-то и подействовало больше всего: выходило, что и мой небольшой пока опыт тоже может оказаться интересным для других, послужить делу укрепления обороноспособности республики. Тем самым меня как бы ставили в один ряд с заслуженными, бывалыми людьми. И это окрыляло, способствовало самоутверждению.

Надо ли говорить, как старательно я готовился, сколько сжег керосина в лампе, сидя над тезисами доклада. По ходу дела подсчитал версты дорог, восстановленных на Восточном и Западном фронтах, число построенных и отремонтированных мостов. Цифры получились внушительными для двух лет боевого пути.

Доклад прошел удачно. Это прибавило желания и дальше совершенствоваться в своем деле. Очень уж хотелось стать таким же всесторонне образованным, уверенным в себе специалистом, какими представлялись мне Ласман, Нейман, Цигуров...

Однако прослужить в Полоцке мне тогда пришлось недолго. В конце 1920 года на Западном фронте произошли организационные изменения, в результате которых наш батальон был переформирован, а я получил назначение в 52-е военно-полевое строительство на должность помощника старшего производителя работ.

Много позже, когда судьба свела меня с военными моряками, я познакомился с их Корабельным уставом. В нем мне понравилась такая мысль. Среди форм и методов подготовки комсостава на первом месте стояло: “практика в выполнении своих прямых обязанностей по занимаемой должности”. Видимо, это можно было бы отнести и к подготовке командиров всех родов оружия, в особенности тех, кто связан с техникой. И если вспоминать, как проходило мое военное образование, то практику в выполнении своих должностных обязанностей обойти никак нельзя. [17]

Что я мог и умел к осени двадцать первого года? Строить и ремонтировать мосты, дороги, деревянные дома, восстанавливать шахты, чинить железнодорожные пути, устанавливать паромные переправы. Я знал, как подготовить и наладить эти работы, как руководить ими, свободно владел всеми видами нехитрого шанцевого инструмента. А вот с подрывным делом — неотъемлемой составной частью саперного искусства — знакомство было явно недостаточное.

Помнится, на Урале нам было приказано подорвать мост. Взрывчатку мы уложили как надо. А подрывных патронов, капсюлей-детонаторов, бикфордова шнура — словом, всего необходимого для осуществления взрыва у нас не оказалось. Михаил Михайлович Бушуев и тут нашел выход: предложил бросать ручные гранаты в то место моста, где был уложен динамит. Получилось. С третьего или пятого броска мост взлетел на воздух.

Этим и исчерпывалась моя практика в подрывных работах. Между тем сапер должен уметь не только надежно сооружать, но и столь же надежно разрушать — такова логика военного дела. А это вовсе не просто. Надо уметь найти то единственное звено в конструкции, подорвав которое, можно разрушить и всю конструкцию. Найдя его, произвести расчет необходимого и достаточного количества взрывчатки — чтобы пороховые газы не разбрасывали обломки на сотни метров.

Навыка в этом деле я не имел. Не успел получить и нужной военному инженеру тактической подготовки. Не был знаком с фортификационными работами. Восполнить этот последний пробел мне помогло назначение в военно-полевое строительство. Это была мощная по тем временам строительная организация, которая занималась возведением оборонительных сооружений в приграничной полосе. К работам широко привлекалось гражданское население, а руководство осуществляли кадровые военные — производители работ и их помощники.

Здесь я пробыл всего полгода, но и эти полгода дали мне очень многое, открыв незнакомую сторону моей военно-инженерной профессии. Я узнал уже не по статьям и рассказам, какой затраты сил и средств требует возведение укреплений и заграждений, как выполняются эти работы.

Весной 1921 года последовало новое назначение: заведующим дорожно-мостовым классом батальонной школы [18] 2-го инженерного батальона Западного фронта. Местом нашего расположения было село Высокое. Но вскоре нас перевели в Гжатск, а оттуда — снова в знакомый уже Полоцк.

Как раз в ту пору в батальоне начали создавать военно-научный кружок. Я поспешил записаться в него одним из первых и был избран председателем. Этому, видимо, способствовала моя репутация “книжного человека”. Поначалу было как-то неудобно: и возраст несолидный, и должность маленькая, а в кружок входила не только молодежь. Но потом привык. Обстановка, в которой мы занимались, была демократичная: перед знаниями все равны.

Незаметно пролетел год, и я опять распрощался с Полоцком. Путь мой лежал в Могилев. Там я принял батальонную школу 5-го саперного батальона. Продвижение достаточно быстрое для человека, начавшего службу рядовым всего три года назад. Дело в том, что на моей личной судьбе не могли не сказаться события государственного масштаба. Претворялось в жизнь постановление X съезда партии по военному вопросу, в котором предлагалось “обратить исключительное внимание на все специальные технические части (артиллерийские, пулеметные, автоброневые, авиационные, инженерные, бронепоездные и пр. )”. Постановление требовало: “Подвергнуть тщательному обследованию социальный состав, а также политические и бытовые группировки командного состава, с целью перемещений и других мероприятий, отвечающих нынешней обстановке”. Преданных революции, любящих службу и тянущихся к знаниям молодых краскомов смело выдвигали на ответственные должности, даже если у них недоставало образования и опыта. Само собой разумелось, что и то и другое будет приобретаться в процессе выполнения своих повседневных должностных обязанностей.

Пребывание в должности начальника школы в инженерном батальоне связано в моей памяти с постройкой деревянного двухпутного моста через Западную Двину. Строили его наши курсанты все в том же Полоцке, в самом центре города.

В Полоцк батальонная школа прибыла зимой и разместилась в здании на одной из центральных улиц, вблизи от места работ. Дела шли успешно. Пока крепок был лед, мы возвели мостовые опоры, начали сооружать против [19] них ледорезы, перекрывать пролеты. Но вдруг грянула ранняя весна, обещая необычно бурный ледоход и обильный паводок. Мы получили приказ подготовиться к подрывным работам, чтобы оградить почти готовый мост от разгула стихии.

Тут же стали формироваться подрывные команды из числа курсантов. И сразу возник вопрос: где хранить и готовить к использованию взрывчатку? Устав категорически запрещал делать это в жилом, неприспособленном, здании. Но никакого подходящего помещения поблизости не оказалось. Пришлось вспомнить Петровское: “Не держись уставу, аки слепой стены”. Но всякое отступление от одних правил требует установления других, не менее жестких — для понимания этой истины хватало и моего опыта.

Долго раздумывал я о мерах безопасности: какие комнаты выделить для сушки взрывчатки и вязки зарядов, как организовать дежурную службу, чтобы предупредить курение в доме, прервать общение с улицей, обеспечить при входе в помещение переодевание и тщательную чистку обуви... После того как все было расписано на бумаге, доложил комбату. Тот прибыл со своим заместителем, ознакомился с намеченными мерами и остался доволен. Дело теперь было за начальником гарнизона.

Когда в сопровождении батальонного начальства приехал Я. Ф. Фабрициус, службу у нас уже несли в соответствии с временной инструкцией, предусматривавшей работу с боеприпасами в жилом помещении. Комкор все обстоятельно проверил, поговорил с курсантами и заключил: “Риск сведен к минимуму. Организация, я вижу, продумана, будем надеяться, что все обойдется благополучно”.

Разрешение на работы было дано.

Такого ледохода, как на Западной Двине весной 1922 года, мне больше не приходилось видеть. Вода в реке стремительно поднялась на несколько метров, вспоров лед, и понесла его со страшной скоростью. Мгновенно возникали громадные ледяные заторы, грозя все смести на своем пути. Командиры и курсанты школы проявляли истинную самоотверженность, бросаясь на встававшие дыбом ледяные глыбы, быстро и сноровисто устанавливали заряды, ловко поджигали бикфордовы шнуры.

Несколько дней и ночей велась эта напряженная борьба. На помощь нам приходила артиллерия, открывавшая [20] огонь по особо опасным заторам. И победа, в конце концов, осталась за нами. Мост мы отстояли, разрушений в городе не допустили. Всем, кто участвовал в борьбе с ледоходом, Я. Ф. Фабрициус объявил благодарность.

А когда схлынул паводок, мы быстро завершили строительные работы. 14-тонный мост был принят гражданскими властями с высокой оценкой...

В конце двадцать второго года меня снова переместили — опять на должность начальника школы, но уже в 5-м отдельном понтонном батальоне Западного фронта, стоявшем в Быкове (тогда этот город назывался Старым Быховом). Здесь прошли восемь памятных лет моей службы.

Роль понтонных частей в то время оценивалась весьма высоко. Их назначение — быстро наводить речные переправы, способные пропускать большой поток людей и вооружения, — отвечало идее наступательной, маневренной войны. Техника у понтонеров, так называемые понтонные парки, была наиболее совершенной в инженерных войсках. Да и внушительной по размерам тоже. Каждый понтон, составлявший один из элементов переправы, перевозился шестиконной упряжкой. Обращение с этой техникой требовало особо четких и слаженных действий, большой натренированности. Словом, назначение в такой батальон не могло не вызвать чувства гордости.

Командовал батальоном Петр Владимирович Матвеев, незаурядный командир и специалист. Он окончил в 1915 году Николаевскую инженерную академию, к началу революции имел чин капитана. В Красной Армии начал служить сразу после ее создания. И служба для него была не просто исполнением обязанностей — он буквально жил ею. Особенно отличала этого пунктуального до педантичности человека постоянная забота о подготовке подчиненных командиров.

Быт наш тогда был спартанским. Квартировали мы у местных жителей. Почти все были холосты, не обременены семейными заботами. Поэтому ни у кого не вызывала внутреннего протеста введенная комбатом система: каждый вечер собирать командиров и проводить с ними занятия. Темой их была то тактика, то различные теоретические вопросы инженерного искусства. Частенько обсуждались статьи из “Военно-инженерного журнала”, из “Военной мысли и революции”, такие книги, как “Военно-инженерное дело” Г. Г. Невского. [21] Большой школой для меня явились тактические занятия в поле. Как-то нашему подразделению приказали совершить пеший переход из Старого Быхова в Могилев. За первый день мы прошли километров двадцать пять и расположились и деревне на ночлег. Тут нас и застал подъехавший на коне комбат. Расспросив меня, как велась на переходе разведка, как было организовано походное охранение, он поинтересовался:

— А сколько мостов вы прошли?

— Четыре или пять, — ответил я не очень уверенно.

— Это надо помнить без всяких “или”, — укоризненно сказал Петр Владимирович. — Надеюсь, вы сможете охарактеризовать эти мосты — по системе пролетного строения, числу пролетов, допустимой нагрузке?

Я молча пожал плечами.

— Это никуда не годится! — недовольно произнес Матвеев. — Вы кадровый военный инженер и на все окружающее должны смотреть профессиональным взглядом. Я даже на прогулке, увидев мост, непроизвольно даю ему оценку, пересчитываю опоры, число свай. Иначе и быть не должно!

Урок этот я усвоил на всю жизнь.

Комбат добился того, что понтонеры стали не только хорошими специалистами, но и неплохими строевиками и огневиками. Однажды на гарнизонном учении батальон решили использовать как обычную стрелковую часть. Наша тактическая задача состояла в том, чтобы кратчайшим путем достичь кладбища, где держал оборону “противник”, и выбить его оттуда. Такую же задачу получил и стрелковый полк. К нашей радости, мы опередили пехотинцев и своими силами заняли кладбище.

Вот так и открывались мне разные стороны военной профессии. В процессе службы. В ходе выполнения своих обязанностей по занимаемой должности.

С приходом в 5-й понтонный батальон я снова увлекся занятиями в военно-научном кружке. Матвеев всячески поощрял это увлечение. Занимаясь, я ставил перед собой цель: подготовиться со временем к поступлению в Военно-инженерную академию РККА.

Вскоре меня избрали членом совета военно-научного общества, существовавшего при штабе фронта. Его работой [22] руководил непосредственно командующий фронтом, и мне после избрания было положено представиться ему. В то время эту должность занимал М. Н. Тухачевский.

До этого я несколько раз видел Михаила Николаевича и на Восточном фронте, где он командовал сначала 1-й, а потом 5-й армиями, и здесь, на западе. Но видел я его издали, вступать в разговор мне с ним, естественно, не приходилось. И вот теперь, прибыв в Смоленск, где располагался штаб фронта, я с понятным волнением входил в кабинет прославленного пролетарского полководца.

Простота и деликатность Михаила Николаевича произвели на меня огромное впечатление. Поднявшись из-за стола, он вышел мне навстречу; выслушав доклад, пожал руку и предложил сесть. Сам он сел не на свое обычное место, а рядом со мною, чтобы между ним и собеседником не было большой — и в прямом и в переносном смысле — дистанции в виде массивного стола. И сразу между нами завязался свободный, без всякой натянутости разговор. Продолжался он недолго, но вобрал в себя все самое существенное.

Командующий рассказал, как он понимает роль руководителя военно-научного общества, как предполагает организовать чтение докладов и сообщений, проведение семинаров, конференций, на какую помощь рассчитывает от нас, членов совета. Узнав, что я избран еще и председателем гарнизонного общества, Тухачевский дал мне несколько практических рекомендаций. Потом высказал кое-какие соображения о перспективах развития военно-инженерного дела в войсках. Надо сказать, что для нас его авторитет в этих вопросах был очень и очень высок. При всех проверках командующий неизменно интересовался инженерной подготовкой в частях и соединениях и давал весьма квалифицированные оценки ее состоянию. А незадолго до нашей встречи в журнале Западного фронта “Революция и война” появилась его статья “Инженерное соразмерение операций”. Нами она была воспринята как актуальнейший теоретический труд, открывавший на опыте двух войн пути, по которым будет двигаться дальше военно-инженерное искусство.

Когда я вышел из кабинета командующего и взглянул в вестибюле на часы, то с удивлением обнаружил, что пробыл у него всего минут десять. А впечатление осталось такое, будто мы проговорили целый час. [23]

Летом 1923 года по инициативе М. Н. Тухачевского была проведена Первая олимпиада инженерных войск Западного фронта — своего рода состязания, призванные выявить лучшие подразделения по тактико-специальной подготовке.

Открывалась олимпиада торжественно — парадом, проводимым на городском ипподроме Смоленска. Принимал парад сам М. Н. Тухачевский, командовал Н. П. Баранов, начальник лагерного сбора. Наша батальонная школа в порядке поощрения за отличную строевую выучку была поставлена в голове колонны и открывала шествие.

Помню, как, печатая под звуки марша шаг, приблизились мы к трибуне. Музыка затихла, и командующий фронтом, приложив руку к козырьку, отчетливо, нараспев произнес: “Да здравствуют красные саперы!” Чувство безотчетного замешательства охватило меня. Что-то было не так. Но что? Ах да, ведь к нашим бойцам никогда так не обращались: во всех торжественных случаях их называли красными понтонерами. Все это промелькнуло в голове за одно мгновение, оставив смутное чувство тревоги. Через секунду за моей спиной должно было прокатиться дружное “ура”. Но прошла секунда, вторая... И я с ужасом понял, что “ура” не раздастся — момент, продиктованный внутренним ритмом торжественного марша, был упущен. Отвечать на приветствие было поздно. Спина взмокла от холодного пота. Что теперь будет?..

Наш строй приблизился к отведенному району сбора, когда я увидел клубы пыли, поднятые догонявшей нас автомашиной. Стало ясно: к нам спешит кто-то из начальства, чтобы разобраться в случившемся. Командование фронта не могло не встревожить наше молчание: что за ним — простая оплошность или преднамеренность, организованный протест?

Остановив школу и перестроив ее для встречи начальника, я шагнул навстречу вышедшему из машины П. Е. Дыбенко, заместителю командующего войсками фронта. Выслушав положенные слова доклада, он сразу спросил, почему школа не ответила на приветствие командующего. Я объяснил причину нашего замешательства, подчеркнув, что во всем происшедшем вижу свою вину за недостаточную строевую выучку людей.

Дыбенко обошел строй, спрашивая то одного, то другого курсанта: как протекает служба, нет ли причин для недовольства? Потом приказал [24] мне:

— Скомандуйте “Вольно”, ждите командующего здесь, — и уехал.

Стихли доносившиеся до нас марши. Парад закончился. К нам подкатило несколько автомашин. Из них вышли М. Н. Тухачевский, Н. П. Баранов, наш комбат П. В. Матвеев, еще несколько командиров. Я по-уставному доложил и представился командующему. Выйдя на середину строя, Михаил Николаевич обратился к курсантам:

— Здравствуйте, красные понтонеры!

Ответ прозвучал дружно и четко. Все мы, сдерживая волнение, ждали суровых и резких слов, которых, как явственно ощущал теперь каждый, заслужили своей оплошностью на параде.

— Вольно! — отчеканил командующий. И к нашей полнейшей неожиданности продолжил: — Прошу извинить меня, товарищи, за неточность моего обращения к вам с трибуны. Командующий парадом товарищ Баранов не успел предупредить меня, что наши славные понтонеры идут в голове колонны. Еще раз приношу извинение. Я очень уважаю и ценю наших понтонеров, их у нас в войсках немного. Но вместе с тем требую впредь быть более внимательными и не подводить старшего начальника. Желаю вам больших успехов в вашей службе. До свидания!

Ответ школы вновь был громким и слитным.

На этом инцидент оказался исчерпанным. Командующий и все, кто его сопровождал, уехали. Я распустил строй. Курсанты принялись обсуждать происшедшее. Все остро переживали свою вину перед командующим и вместе с тем восхищались его благородством и тактом. Это поднимало настроение, подогревало желание отличиться в предстоящих состязаниях.

И действительно, по всем видам саперной выучки и строевой подготовки школа получила высокие оценки и вошла в тройку призеров.

После олимпиады я с хорошим настроением уезжал в отпуск, в Ленинград, где к тому времени служило немало моих друзей. На обратном пути — дело было уже в сентябре — мне пришлось делать пересадку в Витебске. Там меня встретил один из старых сослуживцев.

— И не думай сегодня уезжать, — сказал он. — Пойдешь ко мне на концерт,

— Какой еще концерт? [25]

— Домашний. Не пожалеешь. Будет интересный гость.

Вечером я сидел в квартире приятеля в обществе его старушки матери и двух сестер. Вдруг под окнами раздался скрип автомобильных тормозов. Через минуту в комнату в сопровождении хозяина вошел Михаил Николаевич Тухачевский с футляром для скрипки под мышкой. Он поздоровался с женщинами, поздоровался и со мной, как со старым знакомым. Чувствовалось, здесь он человек свой, привычный. Без долгих разговоров достал он скрипку, одна из девушек села за пианино, другая стала рядом с ней, приготовившись петь. И концерт начался. Исполнялись, насколько я помню, романсы Чайковского, Глинки, Рахманинова,

Я вспоминал детство, родной дом. В нашей семье играли на иных инструментах и музыка была другая, но атмосфера в такие минуты тоже была на редкость теплой, каждый ощущал чувство особого внутреннего родства. И я пожалел, что сижу слушателем, без инструмента в руках...

— Ну что, понравилось? — вывели меня из задумчивости слова Михаила Николаевича.

— Очень! — искренне произнес я.

Тухачевский, не задерживаясь, тут же распрощался со всеми. Он выглядел спокойным и одухотворенным, печати усталости как не бывало. Видимо, такие вечера являлись для него желанным отдыхом...

С тех пор мне не приходилось близко видеть Михаила Николаевича. К тому же в 1924 году он уехал в Москву на должность заместителя начальника Штаба РККА. В тот год начала осуществляться военная реформа, решение о которой было принято на мартовском Пленуме ЦК РКП (в). Укреплялись и перестраивались органы управления армией и флотом, устанавливалось единоначалие, закреплялось введение территориально-милиционной системы в сочетании с кадровой, закладывалась плановая организация боевой и политической подготовки, утверждался ежегодный призыв на военную службу. Кроме того, упразднялись фронты — наш Западный фронт в апреле был преобразован в Западный военный округ.

А о Михаиле Николаевиче Тухачевском мне потом не раз доводилось слышать много очень добрых отзывов. Рассказывали, как, командуя войсками Ленинградского военного округа, он лично руководил испытанием новых артиллерийских орудий, глубоко вникал в строительство [26] оборонительных сооружений, занимался проектированием укрепрайонов. Когда Тухачевский стал заместителем наркома обороны и ведал вопросами вооружения, с его именем связывалось внедрение в войска многих образцов наиболее совершенной техники. Замнаркома часто встречался с военными изобретателями и конструкторами, готов был выслушать любое предложение, касавшееся технического оснащения армии, охотно посещал институты и военные заводы. В бытность его на этом посту много технических новинок было внедрено и в инженерных войсках...

У меня появилось новое увлечение: именно в двадцать четвертом году я впервые выступил в “Красноармейской правде” — нашей фронтовой газете. Потом — снова и снова. В заметках рассказывал о военно-научной работе в гарнизоне, о том новом, что делалось по нашей, инженерной части. А делалось в этом направлении немало интересного.

Наши понтонные парки, например, обладали весьма почтенным возрастом — спроектированы они были еще в XIX веке. Грузоподъемность штатных понтонных переправ оказалась недостаточной для появившихся в войсках бронеавтомобилей и танков, с которыми уже тогда связывались наши представления о наступательной, маневренной войне. Вот мы и додумались при существующей технике увеличить грузоподъемность, доведя ее о трех с половиной до двенадцати тонн. Стали спаривать понтоны, служившие опорой наплавного моста, увеличили число соединявших их брусьев. Испытания показали надежность такой конструкции.

Разве не интересно было рассказать об этом опыте в печати, поспособствовать его распространению?

Летом двадцать четвертого года батальон наш был выведен в приграничную зону. Через топкие болота мы принялись прокладывать важную в оборонном отношении дорогу. Мне с моей школой предстояло, кроме того, построить деревянный свайный мост через реку Птичь. За день или два до начала этих работ в расположении нашего подразделения появился командир с двумя ромбами в петлицах. Познакомились. Оказалось, это представитель главной инспекции инженерных войск Г. Г. Серчевский. Услышав, что мост длиной в 149 метров мы намерены построить за 10 дней, то есть в темпе 14 — 15 метров в сутки, [27] и что для этого у нас подготовлена вся материальная база, главный инспектор остался очень доволен.

— Когда закончите работу, обязательно протелеграфируйте мне в Москву, — сказал он на прощание. — А главное, батенька, напишите-ка об этом в “Военно-инженерный журнал”. Я ведь там член редколлегии, и, уверен, статья о таком опыте будет полезна всем нашим саперам.

— Обязательно, — пообещал я. И свое обещание выполнил,

С тех пор у меня установилось с журналом довольно тесное сотрудничество. Заинтересовавшись историей, я долго готовил статью о всех мостах и переправах, наведенных русскими войсками во время Отечественной войны 1812 года. И статья увидела свет. Потом написал об истории понтонного дела в русской армии предреволюционной поры. Писал о строительстве мостов и об устройстве, заграждений.

Выступления в газетах и журналах как бы подготовили меня к более серьезной работе. И когда мне предложили стать автором “Наставления по наводке усиленных понтонных мостов”, я согласился без особых колебаний. Первый опыт в новом деле оказался успешным — наставление было принято в качестве руководящего документа для инженерных войск Красной Армии...

1926 год я встретил женатым человеком — отпраздновал свадьбу с Софьей Васильевной Хондого, уроженкой Старого Быхова. Забот в жизни прибавилось. Приятных, но забот. Впрочем, бытовые вопросы для нас, молодых людей середины двадцатых годов, достаточно привыкших к аскетизму, не вырастали до сложных драматических проблем. Тем более для людей военных, живших по формуле “нынче здесь, а завтра там”. Была бы крыша над головой, место, где можно поспать, и стол, за которым можно есть и работать...

Словом, перемены в личной жизни если и отразились на моих делах, то лишь в том смысле, что прибавили доброго настроения и желания еще упорнее трудиться. Вскоре произошли изменения и по службе. Меня назначили на должность начальника команды одногодичников — так называли тогда красноармейцев, имевших высшее образование, для которых срок службы был установлен в один год. [28] Это назначение было особенно приятным. Я получил возможность не только учить подчиненных, но и самому учиться у них, И именно тому, что в меньшей мере дала мне житейская, практическая школа. Будущие инженеры и педагоги помогли мне в подборе литературы по математике, физике, химии, электротехнике, сопротивлению материалов.

Так катилась жизнь — полная, насыщенная, приносящая удовлетворение каждым прожитым днем. Взгляды на службу, на свои перспективы в ней не оставались у меня неизменными. Мне, например, по-прежнему очень хотелось учиться в академии. Но... не в инженерной! В войсках появилось уже немало выпускников этого учебного заведения — “академики”, как их называли. Из частых разговоров мне стало понятно: слишком многое из того, что преподают в военно-инженерной академии, я уже знаю — усвоил в процессе практики, командирской подготовки, занятий в военно-научном кружке, самостоятельного чтения. Это вовсе не было результатом излишнего самомнения или бунтом гордыни. Просто я считал, что не имею права есть государственный хлеб, повторяя по учебникам то, что давно постиг в приложении к живому делу. Мысль о том, чтобы получить диплом лишь для продвижения по служебной лестнице, мне и в голову не приходила. Не принято было такое у нас.

Дело прошлое, но я мечтал о другом, об общевойсковой академии имени М. В. Фрунзе.

... Наступил тридцатый год. Мне он принес по крайней мере два радостных события. На Всеармейском конкурсе понтонно-мостовых парков получил одобрение представленный мною проект. Суть его была достаточно простой. Закрытого типа понтоны имели заостренный нос и соответствующий ему вырез в корме. Эти элементы легко было сочленять, наращивая мост любой длины. Не требовалось подводить к отверстиям штыри, закручивать гайки — вся сборка производилась исключительно просто.

Конкурс не выявил абсолютного победителя. Жюри решило первого места не присуждать и ограничилось тремя поощрительными премиями. Одну из них вручили мне. А промышленность вскоре начала выпускать понтонные парки, разработанные Военно-инженерной академией, которые включали в себя все лучшее, что содержалось в проектах победителей конкурса. [29]

Радостным было и то, что летом я принял у отбывавшего на повышение П. В. Матвеева 5-й отдельный понтонный батальон. Вряд ли есть необходимость пояснять, с какими переживаниями это было связано для меня. Каждому военному человеку понятно, что значит впервые вступить в командование воинской частью.

А вскоре события начали принимать неожиданный для меня оборот. Еще до назначения комбатом я подал очередной рапорт с просьбой направить меня на учебу в академию имени М. В. Фрунзе. И вдруг осенью из штаба округа пришла бумага: “Вы без экзаменов зачислены в военно-инженерную академию”. Я отказался. Поехал объясняться. Написал письмо наркому обороны К. Е. Ворошилову с обстоятельной мотивировкой своего решения и с просьбой направить меня в общевойсковую академию.

Ответ пришел скоро и ошеломил меня своей неожиданностью. В телеграмме, подписанной заместителем наркома М. Н. Тухачевским, сообщалось, что я назначен старшим преподавателем Ленинградской военно-инженерной Краснознаменной школы.

Как было расценить это назначение? По мнению начальника инженеров округа П. М. Васильева, я неплохо дебютировал в качестве командира батальона. Претензий ко мне не было. Значит, новое назначение не являлось понижением. Однако и повышением назвать его было трудно. Как-никак батальон считался частью, находившейся в резерве Главного Командования...

С нелегким сердцем собирался я в путь. Здесь, в округе — он теперь назывался Белорусским, — прошло десять лет моей службы. Почти восемь из них — в понтонном батальоне. Здесь я сформировался и как командир, и как специалист-инженер. Прекрасный комбат Петр Владимирович Матвеев научил нас, служивших под его началом краскомов, всему, что знал сам, привил потребность к планомерному, систематическому самообразованию. Моими добрыми товарищами и хорошими помощниками в службе были Ф. В. Новиков, А. М. Ерохин, И. М. Бриндов, А. К. Ласман. Стоило возникнуть малейшему затруднению в делах, как я ощущал их поддержку. Очень авторитетной являлась партийная организация батальона. Ее помощь комбату в постановке всей учебно-воспитательной работы была просто неоценимой.

Прощаясь с батальоном, я оставлял там частицу своего сердца. Мне казалось, да не сочтет меня нескромным [30] читатель, что наша часть самая лучшая, самая необычная... Видимо, я был не так уж далек от истины. Впоследствии из числа тех, кто в разное время проходил службу в нашем понтонном батальоне, 11 человек стали генералами инженерных войск и четверо Героями Советского Союза... Последняя просьба, с которой я обратился в штаб округа, состояла в том, чтобы на мое место был назначен начальник батальонной школы С. И. Лисовский — грамотный и волевой командир. Просьба была удовлетворена. А я — жизнь брала свое — мысленно был уже на новом месте. Как-то встретит меня школа? Справлюсь ли? Как устроюсь, где поселю семью?

В Ленинграде я прямо с вокзала направился в Инженерный замок, где размещалась школа. Место знакомое: в 1928 — 1929 годах я учился здесь несколько месяцев на курсах усовершенствования начсостава инженерных войск. Представился начальнику школы Б. А. Терпиловскому, военкому Н. А. Карпову, начальнику учебной части А. Д. Шубникову. Разговор был коротким. Суть его свелась к следующему. Мне предстоит вести занятия по трем специальностям: мосты, основы строительной механики и механизация военно-инженерных работ. О двух последних предметах я знал лишь понаслышке, К занятиям следовало приступить завтра же, 13 ноября.

— Родственников в Ленинграде нет? — поинтересовался Карпов. — Ничего, разместитесь в общежитии. Удобств мало, но на первых порах сойдет. А там, глядишь, выбьем для вас квартиру, перевезете семью.

Поблуждав по длинным коридорам огромного Инженерного замка, построенного до революции для Николаевской инженерной академии, я разыскал отведенные под общежитие комнаты. Школа переживала период организационных перемен. В ней появилось немало подобных мне преподавателей-новичков. Для их жилья и были отведены служебные помещения, куда хозяйственники поставили солдатские койки.

В одном из таких помещений я и выбрал свободную кровать. Удобств действительно было мало. Из-за тесноты отсутствовал даже рабочий стол.

Разложив в тумбочке свои небогатые пожитки, я взял программы и учебные пособия, которыми меня щедро снабдил Шубников, и отправился в другое крыло корпуса, [31] в библиотеку, чтобы немедля готовиться к завтрашнему занятию. Мне предстояло вести старшие классы, где до того курсантов обучали такие корифеи, как профессор А. С. Дмитриев и опытнейший старший преподаватель Н. В. Володин. Конечно же мне хотелось не ударить лицом в грязь.

Занятие я кое-как провел и тут же бросился разыскивать Дмитриева, которого немного знал с тех времен, когда учился на курсах. Теперь профессор был полностью закреплен за курсами усовершенствования и только там имел учебные часы. К моему воплю о помощи он отнесся очень сочувственно. Правда, он не смог дать мне для образца конспекты своих лекций по той простой причине, что предмет знал назубок и никаких конспектов не имел. Зато нашел другой выход.

— Вы, милейший, не паникуйте, — сказал он. — Давайте-ка сюда вашу программу... Ну вот, темы у нас одинаковые. Я построю курс таким образом, чтобы опережать вас на день. Накануне занятия будете приходить ко мне и слушать, может быть, какая польза и выйдет. Поймите, мне от души хочется помочь вам и, стало быть, тем юношам, которых я вел три семестра.

Стоит ли объяснять, как я обрадовался такому предложению! Я стал самым внимательным слушателем профессора, старался записать каждое его слово. А потом бежал в библиотеку, набрасывал план-конспект предстоящего занятия, готовил нужные схемы и чертежи, подбирал примеры для задач, которые предстояло решать в классе. А проводя занятия, непроизвольно копировал даже интонации Дмитриева.

Два месяца такой учебы дали мне как преподавателю очень многое, особенно для чтения курса строительной механики и механизации военно-инженерных работ. Вскоре я уже мог обходиться без помощи Дмитриева и Володина, который тоже охотно учил меня уму-разуму...

Незабываемым стало для меня партийное собрание, на котором меня принимали в партию. Этим и запомнился 1931 год. Я словно бы получил дополнительный заряд сил и энергии. Мечта стать коммунистом не покидала меня с тех самых дней, когда мы организовывали Союз рабочей молодежи в Очере. И вот она сбылась.

Вскоре мне выделили жилье. Приехала из Старого Быхова семья. Наладился быт. Теперь я мог работать не только в библиотеке, но и дома. Благодаря этому начал при [32] содействии опытных преподавателей готовить методическое пособие для курсантов по теме “Мосты”. Возобновил также связь с газетой “Красная звезда”, с военными журналами.

Летом 1932 года меня послали на стажировку в войска на должность дивизионного инженера. Стажировка дала очень многое. На практике уяснил я роль инженерного начальника в организации боевой и повседневной деятельности соединения, суть его взаимоотношений с командованием, штабами, службами дивизии и полков.

После стажировки с возросшим интересом взялся за преподавательскую работу. Больше времени стал уделять осмыслению и обобщению опыта. По совету видного военного инженера Г. Г. Невского засел за “Памятку но расчету деревянных военных мостов”. В том же году она была издана. А через год вышел “Учебник по военным мостам”, написанный мною в соавторстве с преподавателем академии П. И. Лебедевым и моим сослуживцем А. А. Ховратовичем. В основу книги легли те самые методические пособия, которые были разработаны на первом году моей службы в школе.

Рецензию на этот учебник, опубликованную в журнале, написал сам Д. М. Карбышев, авторитет которого был для всех нас непререкаем. Дмитрий Михайлович в очень корректной форме отметил тот недостаток, что авторы не сориентированы на строительство мостов в условиях маневренной войны, что предлагаемые ими организация и темпы работ исходят из сроков, скорее приемлемых в мирное, нежели в военное время. Это замечание не было неожиданным: мы и сами пытались избежать этого недостатка, но не сумели. Да и едва ли это было возможно в то время. Ведь наша книга отражала взгляды, господствовавшие тогда в военно-инженерном искусстве. Вот когда я опять пожалел, что не удалось попасть в общевойсковую академию. Все-таки многим инженерным начальникам недоставало в ту пору четких теоретических представлений о характере современной войны, о том, какие она может принять формы...

Обстановка в школе стабилизировалась, и атмосфера там установилась вполне творческая. Я с увлечением продолжал заниматься научной работой. 1932/33 учебный год был для меня особенно плодотворным. Написал пособие [33] “Переправа и мосты для населения”. Начал готовить книгу “Организация и инженерное обеспечение переправ”. Принял участие в переработке программ для инженерных войск, в подготовке некоторых специальных наставлений для саперов.

Жизнь была интересной, насыщенной, до краев заполненной делом. Я уже вполне освоился в коллективе, чувствовал себя его неотъемлемой частицей. И вдруг осенью тридцать третьего года перед самым началом учебы меня вызвал начальник школы. Не объясняя причин, он вручил мне предписание к новому месту службы, Я был назначен в Детскосельскую объединенную военную школу имени В. И. Ленина начальником технической части с одновременным исполнением обязанностей командира учебного саперного батальона.

Пробыл я там всего один учебный год. В марте 1934 года пришел приказ о расформировании школы. Курсанты саперного батальона переводились в Ленинград — им предстояло обосноваться в Инженерном замке. А я получил назначение на должность помощника начальника инженерных войск Ленинградского военного округа.

Не без сожаления расставался я с преподавательской работой. За три с половиной года успел полюбить ее, научился использовать возможности, которые открывала она для творчества и самосовершенствования. Но ничего не поделаешь. Надо, — значит, надо. Для военного человека это закон. И он был хорошо понятен мне. Я уже стал сложившимся командиром, носил две красные шпалы в черных инженерных петлицах. А главное, имел собственное жизненное кредо: важно не то, где и в каком качестве служить, а как служить.

Началась новая для меня штабная работа в инженерных войсках ЛВО.