Как я стал сапером

Первый в своей жизни мост я построил летом 1919 года. Впрочем, сказать “построил” было бы слишком большим преувеличением. Я, скорее, присутствовал при сем. Хотя именно мне, помощнику командира саперной роты, и надлежало определить весь порядок работы, организовать дело. Но как тут быть, если я не только не умел строить мосты, но и никогда не видел, как это делается? Пришлось целиком положиться на опыт старшины роты, бывшего саперного фельдфебеля Михаила Михайловича Бушуева. Он и взялся за работу, сказав мне:

— Сиди и смотри. Запоминай. Научишься — будешь сам строить. Не научишься — значит, не твоя это стезя...

Стоит ли говорить, что я неотрывно следил за каждым шагом Михаила Михайловича, стараясь запечатлеть в памяти все до мельчайших подробностей.

Наглядный урок этот запомнился мне крепко. Уже следующий мост я смог построить сам, почти без подсказок. И дело тут не только в том, что юношеская память была цепкой, а желание научиться сильным. К такой переимчивости в работе меня подготовил весь предшествующий образ жизни. Ведь то, что впитано с ранних лет, неизбежно сказывается на формировании привычек, [3] взглядов, характера, да и всего отношения к окружающему миру. Вот почему мне кажется нелишним немного рассказать о своей детской и юношеской поре.

Родился я в феврале 1900 года в Очере Пермской губернии. Сейчас это город, районный центр. А тогда Очер был рабочим поселком с трехтысячным населением. Стоял он на речке с тем же названием, да еще вдавался в него большущий пруд. Вода и зелень очень красили поселок — к окраинам его подступал густой лес. Небольшие, в основном одноэтажные, дома отделялись друг от друга рощицами и огородами. Хозяйство поселяне вели полунатуральное.

Местной достопримечательностью и предметом гордости жителей была красивейшая на Урале церковь Михаила Архангела с курантами, отбивавшими каждую четверть часа. В те годы не только поселок, но и не каждый уездный город мог похвастаться собственным театром. А у нас он был. Летом на гастроли к нам изредка приезжали даже столичные труппы. Зимой в театре с упоением играли местные любители-театралы.

Но, конечно, главную славу Очера, перешагнувшую губернские масштабы, составлял не театр и не затейливый божий храм, а железоделательный завод. Наша семья была накрепко связана с заводом, хотя специализировалась она на дереве, а не на металле. Отец мой, Федор Васильевич, потомственный краснодеревщик, отдал заводу шестьдесят лет жизни. Кроме меня в семье было еще три сына и четыре дочери. Поэтому мать наша, Мария Николаевна, женщина талантливая, способная ко всякому художественному ремеслу, вынуждена была изготавливать на продажу самодельные расписные клеенки для столов. Старшие дети, как только подрастали, шли работать. Брат Михаил проходил трудовую школу в цеху у отца, потом перешел в механический, а оттуда — на мельницу, Второй брат — Сергей, поработав под началом отца, перевелся в чертежники. Эта профессия была ему ближе: он увлекался живописью. Сестра Лиза устроилась на конфетную фабрику — если можно назвать фабрикой несколько комнат, в которых двенадцать девушек готовили немудреные сладости...

Зимними вечерами мать, бывало, возьмет в руки гитару и, казалось бы, ни с того ни с сего запоет. Глядь — вокруг нее собирается вся семья, и один, другой начинают подпевать. Стройный семейный хор звучал так, что редкие прохожие на улице останавливались послушать: “Душевно поют Хреновы!” А бывало и так, что отец достанет флейту, кивнет нам: “А ну-ка, сыновья!” Младший — Леня, сам от стола два вершка, тянется за гармонью-двухрядкой, Сережа, наш лучший музыкант, берет гитару или мандолину, я — балалайку, и начинается репетиция. Разучивали мелодии на слух, нот никто не знал. А в воскресенье устраивали домашние концерты. В такие минуты забывались все житейские трудности, на душе становилось хорошо и покойно, крепло чувство семейной слитности и взаимной приязни.

Так мы отдыхали.

Со временем Сергей стал реже бывать с нами: он возглавил любительский струнный оркестр, в который вошли его сверстники. Я старался заменить брата и в домашних делах и в наших концертах, но мать, посмеиваясь, говорила: “Нет, ты не музыкант, руки у тебя топорные”.

Восьми лет я пошел в Очерское двухклассное училище. Потом занимался в школе ремесленных учеников. Проходили в ней и алгебру, и геометрию, и начало тригонометрии.

В 1916 году я окончил ремесленную школу с дипломом подмастерья. Стал помощником мастера в столярном цехе на Верхнетуринском заводе. Знаний, сноровки, да и сил у меня для этого хватало, хотя уставал, конечно, очень.

Здесь и застала меня Февральская революция. Когда весть о ней донеслась в Верхне-Туринск, все вокруг буквально вскипело. Вырвалось наружу долго копившееся недовольство, накаленное трудностями с продуктами, тяготами убогой, скученной жизни в бараках-времянках — в них ютились семьи военнообязанных рабочих, пополнивших завод с началом войны. А за всем этим стояло в разной мере осознанное, но одинаково гнетущее социальное неравенство, озлобленность войной, которая была чужда пониманию и интересам рабочего человека.

Тут же начали создаваться красногвардейские отряды. На заводе после нескольких дней волнений и митингов произошло “свержение” прежних руководителей — тех, с чьей деятельностью связывались у нас понятия о несправедливости и притеснениях. На моих глазах в две тачки [5] положили грязные рогожи. На одну тачку посадили управляющего заводом, на другую — главного инженера. С улюлюканьем и гиком обе тачки покатили к заводской свалке. Там с них и сбросили обоих администраторов. На завод их больше не пустили.

Для меня это были месяцы ускоренного политического возмужания. Я присутствовал на каждом митинге, жадно слушал ораторов, но выступать пока не решался.

Незаметно подошло лето. И тут меня потянуло в родной Очер. Здесь тоже все бурлило. При мне создавался Союз рабочей молодежи. Я принял участие в его организации и неожиданно был избран секретарем Союза,

Вскоре в Очере нашлась для меня работа. Здесь открылось среднее техническое училище, готовившее специалистов по сельскохозяйственным машинам, и меня зачислили в него преподавателем труда. А с началом учебного года я стал еще и студентом этого училища — как ни захватывали меня общественные дела, а тяга к образованию не пропадала. Началась жизнь по нелегкой формуле: работая, учись и, учась, работай.

С победой Октября деятельность молодежного Союза стала особенно насыщенной. Мы помогали утверждать Советскую власть, занимались культурно-просветительной работой, и не только у себя в Очере, но и в соседних поселках — Верещагине и Павловском. Кроме того, выезжали в села Оханского уезда, разъясняли там крестьянам задачи пролетарской революции и их новые права, помогали конфисковывать помещичьи владения, отбирать излишки земли у кулаков.

Деревенские богатей не хотели мириться с потерей своих наделов. В уезде вспыхнуло несколько кулацких мятежей. В их подавлении тоже принимали участие и члены нашего Союза: стояли, где было приказано, в оцеплении, контролировали дороги. И хотя стрелять нам самим не пришлось, многие ребята почувствовали себя настоящими бойцами.

Летом восемнадцатого года я начал заниматься во Всевобуче на курсе командиров взводов. Техническое училище к этому времени прекратило свое существование. Гражданская война, все ближе подступавшая к Уралу, разом вспыхнула и у нас с началом мятежа чехословацкого корпуса. Чехословаки захватили Челябинск. Воспряла притаившаяся контрреволюция. По Уралу с новой силой полыхнули кулацкие восстания. Тут уж было не [6] до подготовки техников по сельхозмашинам! “Все для фронта! Все для обороны республики!” — этим лозунгом жили тогда все, кому дорога была Советская власть.

В середине июня был образован Восточный фронт, предназначенный для ликвидации чехословацкого мятежа и контрреволюции на востоке страны. Шел призыв в Красную Армию. Но мой возраст был далек от призывного. И все-таки ждать, пока выйдут положенные годы, ни мне, ни многим моим сверстникам не хотелось. Тем более что в сентябре у нас в Очере расквартировался Верхнеуральский полк 4-й Уральской дивизии. Армия, когда-то лишь рисовавшаяся воображению, оказалась тут же, рядом!

Открылась запись добровольцев в Красную Армию, и я, конечно, тоже побежал записываться.

Формальностей не было никаких. Коротко и деловито мне сказали: к восьми часам вечера быть в школе, взять с собой кружку, ложку, смену белья, продуктов на сутки. И я поспешил домой собираться.

Последний раз поужинал в семейном кругу. Простился с отцом, с матерью, не удержавшейся от слез, с младшими сестренками, с братишкой Леней. Старшие братья уже служили в Красной Армии, а двенадцатилетнему Лене, думалось мне, не придется участвовать ни в каких войнах — он и не успеет повзрослеть, как победит мировая революция. И уж никак я не мог предвидеть, что всего через три месяца мой братишка предпримет попытку сбежать на фронт — туда, где служил я; что он не уймется и после того, как я отвезу его домой. В двадцать нервом году Леня уехал в Новочеркасск, где тогда жила сестра Клава, поступил там в кавшколу и вскоре был направлен на борьбу с антоновскими бандами. Он погиб за пулеметом в одном из боев, лишь на год пережив Сергея, павшего от вражеской пули на Псковщине...

На следующее утро наша группа очерских добровольцев выступила в двадцатипятикилометровый переход на Дебесы — поселок, где размещался штаб дивизии. Погода была хорошей, и к обеду мы уже входили в помещение дебесской школы. Очутившись в пустой классной комнате, мы улеглись прямо на полу, с удовольствием вытянув изрядно натруженные ноги.

Над головами пополз едкий махорочный дым, послышались первые, не очень бодрые шутки. Не сразу мы заметили, что дверь в комнату отворилась и на пороге появился [7] подобранный, коренастый человек с коротко подстриженными усами. По тому, что была на нем черная кожаная фуражка с красной звездой и такая же куртка, подпоясанная ремнем с саблей, ребята догадались, что перед нами кто-то из старшего начальства. Разговоры затихли, цигарки были спрятаны в. рукава. А командир, довольно молодой с виду, о минуту внимательно разглядывал нас, потом негромко произнес:

— Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

— Здравств... — нестройным хором отозвались мы.

— Я начальник дивизии, Блюхер Василий Константинович, — продолжал он. — Пришел познакомиться с вами. Сидите, сидите, отдыхайте, — сделал он движение рукой, заметив, что мы начали подниматься.

Мы с интересом разглядывали начдива. Имя его было нам известно. Он только что завершил героический рейд по Уралу, выводя из окруженного Оренбурга партизанские войска — то самые, что и составили нынешнюю дивизию. Молва о боевых делах начдива Блюхера разнеслась по всем уральским городам и поселкам.

Воспроизводить по памяти слова, с которыми обратился к нам Блюхер, я не берусь, это было бы большой натяжкой. Но смысл сказанного им запомнился мне хорошо.

Сначала Василий Константинович рассказал о себе. Мы услышали, что он не кадровый военный специалист, а простой рабочий, что окончил всего два класса школы, а дальше учился самостоятельно. Много читал. Продолжает учиться и сейчас.

“Учитесь и вы, — призвал нас начдив, — Тогда сможете принести больше пользы Красной Армии, стать командирами, которые ей очень нужны”.

А в заключение сообщил, что нас, несовершеннолетних, как бы мы ни просились на передовую, в бои посылать не будут: нас решено беречь и готовить для будущих революционных битв, которые окончатся еще не скоро.

Услышанное нас очень разочаровало. Зато впечатление от встречи с прославленным командиром осталось на всю жизнь. И думаю, не только у меня...

Отдохнув и пообедав, мы за час легко одолели пятикилометровый путь до деревни Баклуши, где расквартировался резервный батальон. В нем и началась наша красноармейская служба.

Пройдя первоначальную подготовку в батальоне, каждый новобранец получил назначение. Меня определили красноармейцем-телефонистом при штабе дивизии, которая к тому времени была переименована в 30-ю стрелковую. Но на этой должности пробыть пришлось недолго. Однажды меня вызвала работник политотдела Шойхет, одета она была в черную кожу от фуражки до брюк и носила на боку маузер.

— Вот что, Хренов, завтра выйдешь на службу в политотдел. Вопрос решен и утвержден, — строго оказала Шойхет.

Оказалось, меня назначили председателем музыкально-художественной секции. А на деле обязанности мои свелись к тому, чтобы собрать и возглавить струнный оркестр. Видимо, кто-то из земляков проговорился при начальстве, что я из музыкальной семьи и это дело мне знакомо.

В оркестр брали всех, кто умел играть. Дивизия не имела своего штатного духового оркестра, а он был необходим: без оркестра воинская жизнь — не жизнь. В армии существует много ритуалов, которые нужны не для украшения службы, а для того, чтобы сплотить людей, дисциплинировать их, воздействовать на боевой дух. И почти все эти ритуалы немыслимы без военной музыки — незаменимого камертона, способного настроить чувства и души на единый лад.

Трудно было достать в те времена музыкальные инструменты. Однако одолели и эту трудность. Долго ли, коротко ли — но струнный ансамбль, призванный заменить военный духовой оркестр, был создан. Мы играли на смотрах, при торжественных построениях и проводах маршевых рот на передовую, на праздничных заседаниях и при скорбном обряде погребения павших в бою. Струнный ансамбль, конечно, не мог заменить военную музыку настоящего духового оркестра. Пришлось с этим мириться, ничего лучшего придумать было нельзя.

“Музыкальная карьера” меня никак не прельщала. Понимая, что делаю нужное, да и нелегкое дело (репетировать и играть приходилось до боли в кистях), я все же тяготился им. Руки тосковали по привычной и близкой работе с деревом или металлом, ум тосковал по техническим — пусть самым простым, но именно техническим — задачам. А отпускать меня из импровизированной музкоманды не хотели. [9]

Но вот летом девятнадцатого года при 3-й армии — той самой, в которую входила и наша дивизия, — начала формироваться Глазовская военно-техническая партия. Название свое она получила в честь города Глазов, давшего ей основной костяк командно-инженерного состава, рабочую силу и транспорт. На командных должностях оказались и многие мои знакомые — бывшие преподаватели Очерского технического училища. И я надумал попытать счастья, попроситься туда. Дело мое решилось удивительно легко и просто. Люди, имевшие хотя бы минимальную техническую подготовку, были очень нужны. Поэтому моя кандидатура оказалась подходящей, и армейское командование, не вняв протестам дивизионного политотдела, назначило меня помощником командира саперной роты.

Вот так и стал я сапером.

Мысль о создании военно-технической партии созрела в штабе 3-й армии Восточного фронта. Ни в старой армии, ни позже, в советских войсках, частей с таким названием не существовало. Маневренная война с колчаковцами вынудила армейское командование иметь в своем распоряжении часть, способную вести инженерное обеспечение и наступления и отступления, восстанавливать на освобожденных от врага территориях разрушенные мосты, дороги, железнодорожные пути. В поисках наиболее гибкой организационной формы и решили сформировать военно-техническую партию, в которую входили дорожно-мостовой отряд, отряд по устройству траншей и железнодорожный отряд. Каждый из них делился на две роты.

Однако преимущества такой организации оказались мнимыми, отряды и роты были малочисленны и слабы. Поэтому к декабрю партию переформировали в 1-й инженерный военно-дорожный батальон. Кроме названия изменилось лишь то, что прежние отряды превратились в роты. Я остался на должности помощника командира численно выросшей роты, которую обычно разбивали на два самостоятельных подразделения и использовали их порознь, Поэтому в обиходе меня часто называли “полуротным”.

Теперь самое время вернуться к строительству первого в моей жизни моста, с чего и начат этот рассказ. [10]

... Когда враг потеснил нас и мы остановились в поселке Уни, поступил приказ: построить мост через реку, носившую то же название. Как я уже говорил, мне пришлось всецело положиться на старшину роты Бушуева. А для него постройка деревянного моста была хорошо знакомым делом.

Михаил Михайлович выбрал сначала место — там, где к реке с обоих берегов подходила дорога. “Тут ему и стоять”, — сказал Бушуев и переплыл реку на лодочке, промеряя глубину шестом. Забив на берегу кол, потом в створе с ним — другой, ой громко произнес: “Это будет ось моста”. На листке бумаги набросал схему — число опор; обозначил расстояние между ними. Нарисовал лежневой участок дороги на левом, низком, берегу — там предстояло настлать бревна. Взял лопату и при помощи ватерпаса и трассировочного шнура — нехитрого приспособления, позволяющего получить прямой угол, — разровнял площадку. Приказал красноармейцам отесать с двух сторон бревно и положить на нее. Пояснил: “Это называется береговой лежень”.

Далее под руководством Бушуева красноармейцы начали забивать сваи. Эта операция тоже была незнакома мне...

Через два дня мост был построен. Я хорошо запомнил последовательность работы, особенности ее организации и был готов, если потребуется, все повторить. Но заниматься повторением пройденного на первых порах приходилось нечасто: каждое новое задание было для меня новым в полном смысле этого слова. Да и не только для меня...

Военно-дорожный батальон, следуя за тылами 28, 29 и 30-й стрелковых дивизий, исколесил всю Пермскую губернию, И всюду на нашу долю выпадало восстанавливать то, что было сожжено, взорвано, искорежено отступавшими колчаковцами. Мы помогали железнодорожникам заново класть полотно на дороге Тюмень — Ишим. Участвовали в восстановлении железнодорожного моста через Каму. В этих работах не только я, но и Бушуев были новичками.

Все это могло не сохраниться в памяти, если в я был бездумным исполнителем работ — “от сих до сих”. Но мне всякий раз хотелось дойти до самой сути, уяснить задачу в целом и свое место в ее решении. А помочь в этом могли только книги да люди, обладавшие образованием и опытом. Отстраивали мы, например, Камский мост, [11] и мне удалось достать несколько работ по мостостроению, принадлежавших перу одного из видных русских инженеров — кажется, В. Н. Образцову. Благодаря этой книге мне стали ясны общие принципы этой работы, методы ее расчета. Помогла и “Промышленная энциклопедия”. Это двенадцатитомное издание я конфисковал во время недолгой стоянки в Екатеринбурге в доме городского архитектора, бежавшего к белым.

У меня появилась собственная библиотека. Три ящика с книгами были главным моим багажом в той кочевой жизни; они выручали меня постоянно.

Помню, остановились мы в поселке Половинка под Кизелом. Нам было приказано ввести в строй угольные шахты после пожара, устроенного белыми перед отступлением. Инженером на шахтах работал пожилой, но очень энергичный, деятельный мужчина с совершенно не подходившей для такого человека фамилией — Дураков. Не ограничившись указаниями по производству работ, он посоветовал: “Вам, молодой человек, было бы полезно ознакомиться с устройством шахт поосновательнее, — и протянул мне несколько томиков в плотных обложках. — Вот, почитайте на досуге”. Досуг выдавался ближе к ночи, и я допоздна жег керосиновую лампу в домике старика шахтера, у которого остановился на постой. Зато азы горного дела стали мне ясны, и, спускаясь в шахту (740 ступенек вниз и потом столько же наверх — подъемная клеть не работала), я уже не чувствовал себя слепым кутенком, мог не только приказать выполнить ту или иную работу, но и объяснить, для чего она нужна, как следует за нее браться.

Когда восстановление шахт подошло к концу, в Половинку приехал из штаба батальона начальник технической части Иван Розанов. Он приказал мне взяться за строительство железобетонного бассейна для пресной воды. Я попробовал сопротивляться:

— Да как его строить? Никогда в жизни дел с железобетоном не имел. Незнакома мне эта работа. Но Розанов был неумолим:

— Ничего, построишь, и никаких разговоров. Если что — подскажем. А сейчас смотри: строить будешь на этом месте.

Назвав объем бассейна и приказав не задерживаться с началом работ, Розанов уехал. Когда осела пыль, поднятая колесами его брички, я бросился к [12] Бушуеву:

— Что делать-то будем, Михаил Михайлович?

— Да ведь что ж, — солидно отозвался тот, — придется строить. Никуда нам от этого не деться.

— А как — не знаю...

— Вы думаете, я знаю? Сорок семь лет на свете прожил, а познакомиться с этим материалом не привелось. Да ничего, духом не падайте. Вот сейчас соберем народ да поспрошаем. Уж кто-нибудь наверняка знает, с чем этот железобетон едят.

Бушуев оказался прав. Из сотни красноармейцев человек пятнадцать смогли что-то рассказать о железобетоне. И мы со старшиной принялись мозговать. На следующий день, когда в поселке снова появился Розанов, мы выложили ему и чертеж бассейна, и расчеты: какие нужны земляные работы и сколько времени они займут, сколько и каких потребуется материалов.

— Да вы просто молодцы, — обрадовался начтех. — Я и сам бы ничего такого не сумел подсказать. Начинайте работу, а материалы по вашей заявке доставим.

Бассейн мы построили вовремя и вполне доброкачественно.

Вот так и приобретался производственный опыт.

Гражданская война на Урале закончилась к осени 1919 года. Перед войсками Красной Армии встала новая серьезная задача: борьба с хозяйственной разрухой. Добиться победы в этом деле было не менее важно, чем разгромить врага при помощи оружия. Уже в январе двадцатого года решением СНК РСФСР и Совета Обороны 3-я армия Восточного фронта была преобразована в 1-ю революционную армию труда. И военно-дорожному батальону в ней отводилась не последняя роль.

Наша рота то налаживала систему водоснабжения в рабочих поселках, то вводила в строй лесопильные заводы. Пришлось закладывать и фундамент электростанции — первой на Урале станции, возводимой по плану ГОЭЛРО. Росла наша квалификация в гражданском и промышленном строительстве. Но если характер самой работы был совсем не военный, то порядок и дисциплина у нас оставались армейские. Это вносило в жизнь организованность, помогало с наибольшей пользой тратить немногие свободные часы. Я по вечерам либо читал, либо вместе с другими командирами шел к бойцам — проводить занятия по арифметике, русскому языку, политграмоте. Ликвидация неграмотности считалась наиважнейшей [13] политической задачей. Многим красноармейцам пройденная в армии школа очень пригодилась на всю жизнь.

В июне двадцатого года батальон получил приказание срочно собраться на станции Губаха и погрузиться в два стоявших под парами эшелона. На смену недоумению, вызванному внезапными и быстрыми сборами, пришла радость, когда мы узнали, что едем на Западный фронт. В то время части этого фронта уже вели бои против войск панской Польши. Мы надеялись, что нам удастся тоже внести свой вклад в разгром противника. И не ошиблись: батальон наводил переправы через Западную Двину, строил мосты. По этим переправам прошли коммуникации, питавшие сражающиеся части.

Школа, пройденная нами на Урале, оказалась достаточно основательной. Мои подчиненные действовали как завзятые саперы. Да и меня задания командования не ставили в тупик. Я уже знал — не только знал, но и умел — почти все, что требовалось помощнику командира саперной роты. А в затруднительных случаях по-прежнему выручали книги. Некоторые из сослуживцев подтрунивали над моей не очень-то удобной в походной жизни библиотечкой, но и сами, столкнувшись с незнакомой задачей, шли ко мне поискать нужную книжку...

12 октября панская Польша была вынуждена подписать мирный договор с Советской Россией. Через месяц войска Южного фронта овладели Крымом и сбросили в море остатки врангелевцев. С интервенцией и белогвардейщиной на западе страны было покончено. Но гражданская война еще продолжалась. И все мы тогда остро чувствовали, что молодая Советская республика нуждается в надежной военной силе, способной защитить ее границы и государственные интересы. Служба в Красной Армии воспринималась как дело крайне необходимое и почетное. Престиж красного командира был весьма высок.

Все это и побудило меня, двадцатилетнего парня, начавшего всерьез задумываться о том, как дальше строить свою жизнь, прийти к важнейшему для себя решению: стать профессиональным военным. Мне нравилась моя специальность, требовавшая знаний и навыков рабочего человека, строителя, нравился четкий уклад воинской жизни, нравилась постоянная необходимость совершенствоваться, [14] пополнять свои знания, и потому армейская служба — ни тогда, ни в зрелом возрасте — не была мне в тягость,