Глава третья.

И снова фронт

Ранение мое оказалось тяжелым. Пришлось несколько месяцев поваляться по госпиталям. Впоследствии врачи сказали, что только отменное здоровье да молодость помогли мне снова вернуться в строй.

После выздоровления — краткосрочные курсы командного состава, присвоение очередного воинского звания, отдел кадров, и вот я уже командир батальона 878-го стрелкового полка 290-й стрелковой дивизии.

Соединение, в которое нас направили — семь комбатов, стояло на формировании в тридцати — сорока километрах от линии фронта. Личный состав размещался в деревнях, население которых еще раньше было эвакуировано в тыл. Командовал дивизией полковник Н. А. Дудников, комиссаром у него был старший батальонный комиссар Н. И. Болотов, начальником штаба — подполковник П. Г. Рак.

290-я стрелковая входила в состав 10-й армии, которая в контрнаступлении под Москвой, действуя на левом крыле Западного фронта, наносила удар по 2-й танковой группе врага в направлении Сталиногорска и Богородицка, освобождала Тульский промышленный район, Калугу, десятки других более мелких городов и населенных пунктов.

Если же говорить только о 290-й дивизии, то особенно тяжелые бои ей пришлось вести в конце марта — начале апреля 1942 года, в которых она и понесла большие потери.

— Сейчас же, — сказал нам при первом знакомстве начальник штаба дивизии, — мы уже полностью укомплектованы, [92] ждем только прибытия оставшейся части командного состава. А там — снова на фронт, в бой.

И действительно, в середине мая дивизия заняла оборону на правом фланге 10-й армии на рубеже Шемелинка. Сельцо, Каменка, исключая город Киров, что в Калужской области. В первом эшелоне стали 882-й и 885-й стрелковые полки. Наш, 878-й, — во втором.

1-й батальон, который я принял под свое командование, оборонял районный центр Барятинское, через который проходила железная дорога Сухиничи — Спас-Деменск. Населенный пункт и железнодорожную станцию мы готовили к круговой обороне. Первые две траншеи оборудовали на подступах к Барятинскому, третью — непосредственно в райцентре, включив в систему обороны каменные дома и подвалы.

То, что мы пока не вели активных боевых действий, меня даже радовало. Дело в том, что командный состав батальона, за исключением лишь нескольких командиров взводов, был совершенно новым и требовалось хоть какое-то время, чтобы мы, образно выражаясь, притерлись друг к другу. Комиссар батальона политрук Ф. С. Чудиновских, например, до войны работал в райкоме партии на своей родине, в Кировской области. Политически он был грамотным, но вот в военном отношении, прямо скажем, слабоват. Но, думалось, бой научит. Должность адъютанта старшего занимал совсем еще молоденький лейтенант И. В. Громов, закончивший лишь ускоренный курс военного училища. Адъютантом батальона был младший лейтенант С. П. Жданович, выпускник фронтовых курсов. 1-й ротой командовал лейтенант Ф. Г. Андреев, а политруком у него был младший политрук С. И. Криксин. 2-ю роту возглавляли лейтенант М. И. Томачек и младший политрук Н. И. Голдобин. 3-ю — лейтенант 10. И. Федотов и младший политрук И. И. Смирнов. Пулеметной ротой командовал лейтенант И. М. Каменев, а политруком в ней был младший политрук В. В. Родин. Словом, все молодые, без достаточного боевого опыта люди.

Все лето мы совершенствовали свою оборону. Противник нас почти не беспокоил, лишь изредка вел вялый обстрел Барятинского и железнодорожной станции. Главным образом из тяжелых орудий. Поэтому, несмотря на малую интенсивность артогня, ему все же удалось за три с половиной месяца почти полностью разрушить этот населенный пункт. [93]

В сентябре наш полк сменил на переднем крае 882-й стрелковый, который отводился во второй эшелон на отдых. Думалось: наконец-то в бой! Но вместо этого — уже опостылевшие окопные работы.

На передовую я пришел уже коммунистом. Еще в мае Чудиновских как бы между прочим спросил у меня, почему я до сих пор не вступил в партию. Что ответить? Действительно, уже командир батальона, опираюсь на коммунистов, интересуюсь работой парторганизации и забочусь, чтобы партийная прослойка в ротах непрерывно росла, а сам...

— Надо подавать заявление. Я за тебя поручусь. Думаю, что и комиссар полка Загорный тоже даст рекомендацию, — сказал Чудиновских. — Ну, а третий... Найдем и третьего рекомендующего. И на ближайшем же собрании рассмотрим.

Так я стал кандидатом в члены ВКП(б). А через три месяца, как это практиковалось во фронтовых условиях, меня приняли и в члены партии. Почти одновременно, в октябре 1942 года, мне было присвоено очередное воинское звание «капитан». Так что событие за событием.

А радио и газеты сообщали тем временем об ожесточенных боях в Сталинграде, на Северном Кавказе, под Ленинградом. А у нас — тишина. Даже обидно. Только и делаем, что совершенствуем оборону. Долго ли такое еще продлится? Другие вон воюют, а мы...

К октябрю отрыли три траншеи полного профиля, оборудовали отсечные позиции, провели ходы сообщения в тыл. Сделали добротные землянки, укрытия для тяжелого оружия, установили минновзрывные заграждения перед передним краем обороны батальона и в глубине. Готовились. Но к чему? Противник перед нами по-прежнему не проявлял активности.

* * *

К этому времени произошла смена комдивов. Еще в июле от нас был отозван полковник Н. А. Дудников, и дивизию принял его заместитель полковник Ю. М. Прокофьев. Это был боевой и очень грамотный командир, награжденный двумя орденами Красного Знамени. Он почти не выезжал из частей, проводя там с командирами полков и комбатами занятия по тактической подготовке.

В конце сентября был переведен на другую должность и наш командир полка подполковник И. В. Урюпин, [94] и в командование 878-м стрелковым вступил его заместитель майор С. Ф. Пузырев, тоже боевой офицер, награжденный орденом Красной Звезды еще за оборону Москвы.

Вскоре нас в обороне сменил 3-й батальон, а мы стали резервом командира дивизии. Согласно его решению батальон занял подготовленный нами же еще летом район обороны вокруг Барятинского. Свой КП я оборудовал в подвале одного из уцелевших кирпичных зданий, а наблюдательный пункт расположил в этом же доме, но только на чердаке.

На крыше же приказал установить станковый пулемет «максим», приспособив его для стрельбы по воздушным целям. Правда, авиацию гитлеровцы на нашем направлении применяли очень редко, видимо, она вся действовала на юге, где их соединения рвались к Сталинграду и на Северный Кавказ. Но «рама» появлялась регулярно, по часам. Полетает, бывало, над нашей обороной, тут уж жди огневого налета тяжелой артиллерии. Но однажды...

Как сейчас помню: было пасмурное, туманное утро. Моросил мелкий дождик. Погода явно нелетная. И вдруг на крыше прогремела длинная пулеметная очередь. Бил наш «максим». Но по какой такой цели? Я в этот момент как раз брился. Приоткрыл дверь, чтобы узнать, в чем дело. И услышал со двора крики:

— Горит! Горит!

Выскочил на улицу. И увидел... охваченный пламенем большой транспортный немецкий самолет, который тянул, снижаясь, к околице.

Вскоре все выяснилось. У пулемета дежурил старшина пульроты Олейник. Он-то и услышал идущий к нам в тыл за облаками самолет. Припал к пулемету. Но что увидишь в такую непогодь?

Гул удалился. Но через несколько минут раздался снова, уже в полную силу. И вдруг низко-низко, уже со стороны нашего тыла, появился самолет со свастикой. Старшина прицелился и с первой же очереди поджег транспортник. Охваченный пламенем, тот плюхнулся на землю километрах в двух от наших траншей. И не взорвался, так как угодил на вспаханное поле.

Первыми к самолету кинулись бойцы из 3-го батальона. И когда подбежали, то увидели, как из транспортника выскочили несколько фашистских офицеров и даже [95] два генерала. Сопротивления они не оказали, сразу подняли руки. Пленных доставили на командный пункт полка, где их допросил наш комдив. А затем отправил в штаб армии.

Гитлеровский генерал-лейтенант, оказавшийся командиром авиационного корпуса, на этом допросе сказал полковнику Прокофьеву, что летел с генерал-майором и одиннадцатью старшими офицерами в штаб группы фашистских армий «Центр». Но из-за плохой погоды их летчик сбился с курса, и они проскочили линию фронта. Поняв это, снизились до минимальной высоты и стали возвращаться. Тут их и подбил наш пулеметчик.

Да, «язык» нам попался солидный. Кстати, в штабе армии, а затем и фронта он дал весьма ценные показания.

Вскоре наш батальон снопа, уже во второй раз, занял свой прежний район обороны на переднем крае. Но командовать им мне больше не пришлось, так как вскоре меня назначили заместителем командира полка. Но о батальоне я не забывал, то и дело наведывался в него. Тянуло туда не только желание побыть с полюбившимися мне людьми, но и то, что 1-й батальон оборонял район, очень удобный для засылки наших разведчиков в тыл фашистам. Здесь на участке одной из рот между нами и противником находилась роща, половину которой мы в свое время отбили у него. Она вплотную подходила к вражеской обороне, и наши бойцы могли в случае необходимости скрытно провести разведчиков едва ли не к брустверам немецких траншей. Правда, это тоже было связано с определенным риском. Ведь и гитлеровцы понимали, что рощей могут воспользоваться наши разведчики.

Разведку у нас в полку теперь возглавлял уже ставший старшим лейтенантом И. М. Каменев, москвич, весельчак и балагур, но одновременно и большой силы воли, исключительной храбрости человек. До этого он командовал в моем батальоне пулеметной ротой. И сколько раз, бывало, придя ко мне на наблюдательный пункт, начинал просить:

— Пусти, комбат, к фашистам.

— Зачем?

— Руки чешутся, подраться хочется. Наведу у них там шумок, и назад...

И когда я был назначен заместителем командира полка, [96] а в штабе освободилась должность помощника начальника штаба по разведке, вспомнился Каменев. Вскоре по моей рекомендации его взяли на эту должность.

Каменев сразу же взялся за взвод разведки. Подбирал в него народ бывалый, отчаянный, начал готовить его к вылазке за «языком».

Но несколько первых таких попыток успеха не принесли. Каменев же не отчаивался. Заверял: будет «язык»! Непременно будет!

* * *

Однажды в полк приехали командующий 10-й армией генерал-лейтенант В. С. Попов и член Военного совета армии Д. А. Карпенков. Их сопровождал наш комдив. Заслушав доклады командира полка и начальника штаба, командарм сразу же обратился к Каменеву:

— Когда будет «язык», старший лейтенант? Очень, очень он нам нужен, понимаете? Пусть не генерал, как с тем самолетом, но все же...

— Сегодня ночью достанем, — заверил Иван Миронович. — Обязательно!

— Хорошо, — кивнул головой командарм, — жду. Завтра утром позвоните мне, Юрий Михайлович, — повернулся он к командиру дивизии.

Когда начальство уехало, я подозвал к себе старшего лейтенанта Каменева. Спросил, не поспешил ли он с обещанием. Да и где думает действовать, все ли у него для этого готово?

Старший лейтенант ответил, что да, у него все готово, действовать будет на правом фланге, где боевое охранение 1-го батальона.

— Сейчас полнолуние, а на небе ни облака, — предупредил я его. — Подумай, может, повременим с поиском?

— Нет! — твердо ответил Иван Миронович. — Я же дал слово командарму!

За действиями разведки я решил понаблюдать сам, а если понадобится, то и прикрыть их минометным огнем. Для чего взял с собой в 1-й стрелковый командира минометного батальона полка.

Луна светила вовсю, когда мы добрались до боевого охранения батальона.

— Задержитесь хотя бы часа на три, — посоветовал я Каменеву. — Луна во второй половине ночи пойдет на спад, да и немец под утро станет дремать в окопах.

Каменев с моими доводами согласился, и мы стали [97] ждать. Часа в четыре старший лейтенант подошел ко мне, сказал:

— Пора. Час туда, час обратно. Да час в гостях, — пошутил он. — А к рассвету все же дома надо быть. Пожелай мне удачи.

Я пожал ему руку. Он махнул своим разведчикам и первым полез на бруствер...

Прошел час, другой. От ушедшей группы ни слуху ни духу. Режим переднего края тоже пока не изменился.

И вдруг где-то справа, похоже на стыке с соседом 1-го батальона, вспыхнула автоматная стрельба, заухали разрывы ручных гранат. Я тут же приказал командиру взвода охранения взять с собой отделение стрелков и быстренько выяснить обстановку.

А бой между тем начал уже стихать. Все реже рвались ручные гранаты, смолкали пулеметные и автоматные очереди. И вскоре установилась тишина. Настороженная, ждущая.

Через несколько минут прибежал назад командир взвода боевого охранения. Доложил, что наша разведка уже в траншее 1-й роты, старший лейтенант Каменев тяжело ранен. Взято двое пленных.

Я бросился в 1-ю роту. Когда подбежал к разведчикам, увидел: двое из них склонились в траншее над раненым, забинтовывают ему грудь и живот.

— Живой? — спросил я.

— Живой, но без сознания. Ему в грудь и живот автоматной очередью полоснули...

— Быстрее в землянку! Андреев! — крикнул я командиру роты.

— За мной! — скомандовал он разведчикам.

Внесли Каменева в землянку. При тусклом свете самодельной лампы, сделанной из гильзы артвыстрела, санинструктор заново перебинтовал старшему лейтенанту грудь и живот. Затем дал понюхать нашатырного спирту.

Иван Миронович очнулся, открыл глаза, повел ими по потолку землянки. Но вот перевел взгляд на стоящих и, увидев меня, тихо прошептал:

— Приказ я выполнил. Передай, Михаил, команд... — и замолк на полуслове. Навсегда.

Потом разведчики рассказали мне, как все это случилось. Когда группа выползла на нейтральную полосу, кто-то из них заметил гитлеровцев, которые (как оказалось, тоже разведка) направлялись к нашей обороне. [98]

— Мы стали следить и продвигаться за ними, — медленно, словно его не слушались губы, говорил старший сержант Сергеев. — Когда гитлеровцы проделали проход в нашем минном поле, как раз на правом фланге первой роты, и стали преодолевать его, старший лейтенант Каменев дал команду тоже двигаться за ними в проход. Потом и ударили из автоматов фашистам в спины. Те, естественно, ответили. Завязалась перестрелка. Мы бы их быстро уложили, но тут откуда-то вторая группа немцев к проходу подтянулась. Шла, видимо, вслед за первой. Ну и... Теперь уже мы между двух огней оказались. Старший лейтенант вскочил, бросил гранату, но тут и его... Словом, не уберегли мы командира.

Старший сержант замолчал, отвернулся, ссутулил плечи. Горестно потупились и все находившиеся в землянке. Тяжело, ох тяжело терять таких людей, как старший лейтенант Каменев!

* * *

В конце ноября меня вызвал к телефону начальник штаба дивизии подполковник С. Е. Климахин, сменивший отозванного недавно в штаб фронта подполковника П. Г. Рака. Спросил, пришлось ли мне воевать под Москвой. Я ответил, что воевал, и начал было докладывать, где, в какой дивизии и даже в полку. Но он перебил:

— Все данные о тебе есть. В штабе фронта только уточняют, ты ли это.

— А к чему эти уточнения? — спросил я Климахина.

— Не знаю, — ответил он. — Что-то сверяют, наверное...

А в январе 1943 года меня неожиданно вызвали в штаб дивизии, и в торжественной обстановке комдив зачитал... приказ командующего Западным фронтом о моем награждении орденом Суворова III степени. В приказе говорилось, что эта награда вручается мне за умелое руководство боевыми действиями батальона при защите столицы нашей Родины — Москвы.

Это была первая моя награда. Пусть и запоздалая, но от этого не менее желанная.

А тем временем на южном крыле огромного советско-германского фронта наши войска, окружив и уничтожив под Сталинградом трехсоттысячную группировку Паулюса, начали успешно развивать наступление на запад. Забеспокоилось и немецко-фашистское командование группы [99] армий «Центр». Уж не готовят ли им русские какую-нибудь каверзу и здесь, на спас-деменском направлении?

Активизировала свои действия их разведка. Но поиски и засады вражеских разведгрупп желаемых результатов не давали. Наши разведчики всякий раз срывали их планы, больше того, сами захватывали «языков».

В ночь на 17 февраля я решил проехать во 2-й батальон и проверить, как там выполняется приказ командира полка по упорядочению системы огня. На полпути услышал стрельбу шестиствольных немецких минометов, затем разрывы снарядов и ствольной артиллерии на левом фланге 1-го батальона.

Бегу с ординарцем по ходу сообщения в первую траншею 3-й роты. Там слышны автоматные очереди, взрывы гранат, гортанные выкрики по-немецки. В нескольких десятках метров от нужной нам траншеи попадаем под повторный, правда короткий, вражеский артналет. Переждав его на дне хода сообщения, снова вскакиваем и бежим дальше.

Завернули в ус хода сообщения, где, я знаю, находится блиндаж командира роты. Из неплотно прикрытой двери пробивается свет. Заглянул в смотровое окошко двери и... отпрянул. В блиндаже — фашисты! Один стоит посередине, двое других сидят на нарах и перевязывают свои раны.

— Гранату! — шепчу ординарцу.

Когда он выдернул чеку и приготовил гранату к броску, рывком открываю дверь и уже в полный голос кричу:

— Бросай!

Взрыв, гаснет свет, из блиндажа вылетают стоны...

— Эти уже не уйдут. За мной!

Выскочили в траншею. Услышали приближающийся топот ног слева, возбужденный разговор по-немецки.

— Вдоль траншеи, огонь! — шепнул я ординарцу.

Тот дает длинную очередь. Опять стоны, крики...

Где-то тоже стреляют, раз за разом рвутся гранаты.

И вдруг наступает тишина.

Незаметно рассвело. И постепенно начинает проясняться обстановка. У первой траншеи, справа и слева от меня, лежит несколько десятков трупов фашистских солдат. На проволочном заграждении в различных позах — тоже трупы. Их много. Что же это было? Разведка боем или... [100]

Ко мне начинают подходить бойцы и сержанты из 3-й роты.

— Где ваш командир? — спрашиваю я.

— Ранен. Уже эвакуировали в тыл.

— Кто из командиров еще остался в роте?

— Я, — послышался голос. Это лейтенант Г. М. Синюк.

— Принимайте роту, — говорю ему. — Собирайте людей, производите расчет. Организуйте систему огня. Окажите помощь раненым. Пленные есть? Конвоируйте за мной.

На допросе легко раненный унтер-офицер рассказал, что они из разведывательного батальона 92-й пехотной дивизии. Получили приказ провести разведку боем и во что бы то ни стало захватить хотя бы одного русского. Накануне их командиры целый день просидели на переднем крае, изучая нашу оборону. А ночью, после огневого налета своей артиллерии, ворвались в первую траншею 3-й роты. Но врасплох наших бойцов застать не удалось. И вот... Не многим удалось уйти обратно. А «языка»... Его снова не взяли.

Да, вражеское командование, видимо, действительно серьезно интересуется нашими планами. Вон ведь целый разведывательный батальон в пекло бросило. А что же будет дальше?

* * *

Прошла зима, затем весна. Наступило лето. А мы по-прежнему сидим в обороне. За это время я успел опять покомандовать батальоном, на сей раз лыжным, а в мае, после его расформирования, снова получил назначение на должность заместителя командира стрелкового полка. На этот раз — 885-го. Полком командовал подполковник Н. Д. Курешов, белорус по национальности. Среднего роста, коренастый, очень смелый, Никита Дмитриевич был и прекрасным организатором боя. Пользовался заслуженным авторитетом у личного состава.

Начальником штаба сюда пришел майор А. А. Никитин. Кстати, мой однокашник по курсам усовершенствования командного состава и однополчанин по 878-му полку. Заместителем командира по политчасти (должности комиссаров и политруков к тому времени уже упразднили) был майор К. Н. Орлов.

В течение мая — июля 1943 года 885-й стрелковый полк готовился к переходу в наступление. Начальство [101] поэтому требовало от нас наиболее полных сведений о противнике. А у нас их почти не было. Что делать? Все поиски как полковой, так и дивизионной разведки успеха не приносили. Оставался последний шанс: добыть эти сведения разведкой боем. Но... Этот вид боя имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Положительным является то, что противник, хочет он того или нет, все же раскрывает себя: систему огня, степень оборудования в инженерном отношении местности, истинное начертание переднего края, систему минновзрывных заграждений. Отрицательной же стороной этого способа ведения разведки является то, что одновременно он раскрывает и наши собственные планы. Ведь как мы, так и гитлеровцы сразу понимали: если противоборствующая сторона проводит разведку боем, значит, надо ждать ее наступления на этом направлении.

Но иного выхода у нас, повторяю, не было.

Для проведения разведки боем мы стали изучать два района. Кстати, и вести ее намечалось одновременно на двух участках, удаленных друг от друга по фронту на два — два с половиной километра. С одной группой разведчиков постоянно находился сам командир полка, с другой — я.

Постепенно вырисовывалась картина наших предстоящих действий. Решили: разведку боем будем проводить не ночью, а утром, после завтрака, когда основная масса вражеских солдат, сменившись с ночного дежурства у оружия, ляжет отдыхать. Чтобы подавить фашистские пулеметы, а тем более орудия, ослепить наблюдательные пункты, нужен короткий, но очень мощный огневой налет нашей артиллерии и минометов. В этот период разведгруппы должны выдвинуться как можно ближе к переднему краю обороны противника, чтобы не тратить потом времени на преодоление расстояния до проволочных заграждений и первой траншеи врага.

В течение недели мы тренировали своих разведчиков. С этой целью в тылу были оборудованы два участка местности, почти точно скопированные с нужных нам участков обороны гитлеровцев. На них-то наши воины и отрабатывали свои действия.

Наступило 17 июля. В 9.00 наша артиллерия открыла огонь. Разведчики обеих групп с первыми же разрывами снарядов устремились вперед, начали преодолевать с помощью лестниц и матов проволочное заграждение перед [102] обороной врага. А затем, когда артналет прекратился, дружно ворвались в его первую траншею.

Действия разведчиков были настолько стремительны, что фашисты растерялись, не смогли оказать им должного сопротивления. Вскоре первая группа вернулась, ведя с собой «языка». Успех сопутствовал и другой разведгруппе, она тоже захватила пленного.

Теперь началась более предметная подготовка к наступлению. И через несколько дней, передав свою полосу обороны частям 50-й армии, наша дивизия к 9 июля сосредоточилась в лесу северо-западнее города Кирова. Отсюда она и другие соединения 10-й армии должны были нанести удар, направленный в обход спас-деменского выступа, чтобы во взаимодействии с дивизиями 50-й армии взять в кольцо находящуюся здесь группировку немецко-фашистских войск.

Наша 290-я стрелковая дивизия наступала на правом фланге армии с задачей прорвать оборону гитлеровцев на фронте в четыре с половиной километра. 885-й полк наступал в первом эшелоне справа и наносил главный удар своим левым флангом.

За несколько дней до начала наступления командир дивизии Ю. М. Прокофьев, ставший к тому времени уже генерал-майором, получил назначение на должность командира стрелкового корпуса и уехал к новому месту службы. Вместо него к нам прибыл полковник И. Г. Гаспарян.

Знакомство с очередным комдивом произошло у нас во время рекогносцировки местности. Исаак Гаспарович, как оказалось, командовал до этого артиллерийской истребительно-противотанковой бригадой. И при первой же постановке задач нам стало ясно, что он глубоко понимает характер современного боя, его организацию при прорыве вражеской обороны, использование артиллерии и других родов войск. На меня лично Исаак Гаспарович произвел тоже очень хорошее впечатление.

9 августа войска армии перешли в наступление. В первый же день была прорвана тактическая глубина обороны противника. Особенно сильные бои при этом шли за деревни Воробьевы Горы, Дальнее и Ближнее Натарово.

К исходу четвертых суток наступления кольцо окружения вокруг спас-деменской группировки врага замкнулось. Наша дивизия после этих боев была выведена в резерв армии. Но здесь мы пробыли недолго. Уже на десятые [103] сутки наступления 290-я стрелковая вновь оказалась задействованной при прорыве промежуточного, кстати, заранее подготовленного, рубежа обороны фашистов, прикрывавшего подступы к Рославлю.

Гитлеровцы с особым упорством обороняли этот город. В населенных пунктах Церковщина, Иловец, Белоруса и Сергеевка ими были созданы сильные опорные пункты, которые в буквальном смысле слова пришлось брать штурмом.

После прорыва этого рубежа и овладения указанными населенными пунктами дивизия, развивая наступление в обход Рославля с севера, освободила десятки других населенных пунктов, в том числе районные центры Починок, Монастырщину и Горы. Затем ее во второй раз вывели в резерв армии и сосредоточили в лесах северо-западнее райцентра Горы. Кстати, это была уже Белоруссия.

Вечером мы все собрались у командира полка. Никита Дмитриевич был в заметно возбужденном состоянии. И вскоре стало ясно отчего.

— Товарищи, — сказал он, — мы вступили на землю моей родной Белоруссии. Как только что сообщили, освобожден город Кричев, где я родился и вырос, где проживают мои родители. Отсюда до него всего часа полтора езды на машине. И вот... Командир дивизии разрешил мне на несколько дней заскочить к родным. За командира полка остается Хомуло. Так что действуйте, Михаил Григорьевич...

Подполковник Н. Д. Курешов почти тотчас же уехал, а мы получили приказ организовать помывку личного состава в бане, принять пополнение, проверить оружие. К исходу вторых суток полк снова должен был быть в полной боевой готовности.

* * *

На третьи сутки в полках состоялся строевой смотр. А затем дивизия, совершив двухсуточный марш, сосредоточилась в десяти — пятнадцати километрах от линия фронта, восточнее районного центра Ленино. Началась подготовка к прорыву вражеской обороны на оршанском направлении.

Собрав командиров полков, комдив проинформировал, что правым нашим соседом будет 1-я польская дивизия имени Тадеуша Костюшко. И приказал мне утрясти [104] с ее левофланговым полком все вопросы взаимодействия в бою.

Районный центр Ленино расположен на восточном берегу реки Мерея. По нему-то и проходил наш передний край. На ее западном берегу — фашисты. Оборона у них мощная, заранее подготовленная. Как мы уже знали, на ее сооружение под страхом оружия гитлеровцы сгоняли все окрестное население. Возвели целых три рубежа, каждый глубиной до 6–8 километров. Первый рубеж в свою очередь имел три оборонительные позиции с широко развитой системой траншей и ходов сообщения, минновзрывпыми и проволочными, в несколько рядов кольев, заграждениями.

Враг также заранее пристрелял артиллерией и рубежи вероятного сосредоточения и развертывания наших войск в случае наступления. Причем начиная с дальних подступов и почти до самого переднего края своей обороны.

Кроме того, в небе беспрерывно кружили его самолеты-разведчики, наводя бомбардировочную авиацию на районы сосредоточения наших войск. Так, в первые же дни воздушными налетами были серьезно потрепаны тылы нашей дивизии. К счастью, полковые тылы при этом не пострадали.

...Утром следующего дня мы с начальником штаба, начальником артиллерии и некоторыми другими офицерами отправились в указанный командиром дивизии район. Въехали в населенный пункт. Дом, в котором размещался штаб польского полка, найти было не так-то уж и трудно. Около него суетились писари, связисты, посыльные.

Вошли в дом. За столом сидел средних лет командир и отдавал другим какие-то распоряжения. Когда мы вошли, он умолк. Вопросительно посмотрел на нас. Я назвал себя, спросил, где могу видеть командира полка.

— Я командир полка, — на чистом русском языке представился сидевший за столом и поднялся. — Подполковник Червинский.

Мы пожали друг другу руки. Польский комполка, оставив лишь своего начальника штаба подполковника В. С. Кондратовича, попросил остальных удалиться. Разговорились. Мне важно было узнать, когда поляки думают работать на местности. Вот там бы и уточнить все вопросы взаимодействия. [105]

Червинский ответил, что только час назад получил боевую задачу для полка и вот сейчас как раз доводил ее до своих офицеров.

— А завтра с утра будем работать на местности, — добавил он. — Времени в обрез, так что...

Пока мы разговаривали, наши начальники штабов уже приступили к работе. Они нанесли на карты задачи каждого полка, разграничительные линии между ними, исходные рубежи для перехода в наступление. Майор Никитин поделился со своим польским коллегой всеми данными о противнике, какие мы имели на сегодняшний день.

На этом наш первый визит к польским друзьям и закончился. А на следующее утро мы вновь встретились уже на переднем крае и решили все вопросы взаимодействия наших двух полков.

Приехав с рекогносцировки, узнал, что прибыл из краткосрочного отпуска подполковник Н. Д. Курешов. Доложил ему о проделанной нами работе, о том, что все вопросы взаимодействия с соседом — командиром 2-го полка польской дивизии — решены. Наступление назначено на завтра. Время начала его пока неизвестно, сообщат дополнительно.

С началом сумерек батальоны полка начали занимать исходное положение для перехода в наступление. Артиллерийские же и минометные подразделения выдвинулись на огневые позиции заблаговременно, еще минувшей ночью. И даже в течение дня смогли провести пристрелку многих целей в обороне противника.

Итак, все готово. Но что день грядущий нам готовит? Волнуемся.

* * *

Раннее утро. Гляжу на часы. Ровно 7.00. И в этот момент наша артиллерия открывает огонь по обороне врага. Артподготовка длится в течение часа. Причем довольно мощная. Плотность артиллерии, как мы потом узнали, достигала более ста стволов на километр фронта.

Но... Когда наша артподготовка уже подходила к концу, на горизонте, со стороны гитлеровцев, появилась, как вначале показалось, целая армада самолетов. Она все приближалась и приближалась, и вот мы уже различаем боевой строй звеньев и эскадрилий немецких бомбардировщиков. Гула их моторов из-за огня артиллерии и разрывов [106] снарядов не слышно. Но когда самолеты зависли над боевыми порядками наших войск и стали сыпать бомбил, тут уже зашаталась, задвигалась под ногами земля. Правда, из-за боязни поразить свои войска вражеские летчики сбрасывают смертоносный груз по вторым эшелонам, по резервам и наблюдательным пунктам, по огневым позициям артиллерии. А в это время первая цепь атакующих — и наши бойцы и поляки — уже преодолевает, форсировав вброд Мерею, проходы в минных полях, в проволочных заграждениях...

Я нахожусь на командном пункте 1-го батальона. Так решил подполковник Курешов: я — в 1-й, замполит майор Петров — во 2-й батальон.

Наши подразделения атакуют дружно. Вот они с криками «ура» ворвались в первую вражескую траншею. И, не задерживаясь в ней, устремились ко второй, которую тоже захватили с ходу.

Казалось, уже ничто не остановит советских и польских бойцов. Но вдруг из третьей траншей гитлеровцы повели такой плотный пулеметный и автоматный огонь, что цепь залегла. Вижу, как командиры пытаются поднять своих людей, но сильный огонь противника раз за разом прижимает их к земле.

Выяснилось, что немцы применили тут своеобразную хитрость. Уже несколько суток подряд в ожидании нашего наступления они, оставляя в первой и второй траншеях лишь прикрытия, перед рассветом отводили основные силы своей пехоты в третью и здесь-то выжидали до двенадцати часов дня. «Если русские в этот день не наступали, — рассказал позже пленный гитлеровский офицер, — мы после двенадцати снова выдвигались по ходам сообщения на передний край». А мы-то атаковали в девятом часу...

Нужно срочно вызывать огонь артиллерии. Приказываю командиру 1-го батальона дать серию красных ракет в направлении противника — целеуказание для нашей артиллерии. Такой же сигнал подал и 2-й батальон.

Артиллеристы открыли огонь незамедлительно. Сотни снарядов легли по третьей вражеской траншее. Теперь надо поднимать людей, пока противник прижат к земле.

— В атаку, вперед!

Батальоны поднялись дружно и с криками «ура» бросились вперед. Первыми в третью траншею ворвались бойцы 1-й роты. За ними — 2-й, 3-й... Гитлеровцы бегут. [107]

В 1-м батальоне успех. А что во 2-м? В бинокль вижу атакующую цепь, впереди которой с пистолетом в руке бежит офицер. Кто бы это? Так и есть, майор Петров, замполит полка! Он один у нас ходит в синих брюках.

Фашисты ведут по батальону сильный огонь, то тут, то там падают на землю бойцы. Но вот первые их группы ворвались в траншею, гремят взрывы гранат, автоматная стрельба. «Вперед, вперед, не задерживаться в траншее», — шепчу я, словно атакующие могут меня услышать. В это время около роты бойцов выскакивают из траншеи, впереди снова офицер в синих брюках. За первой группой переплеснулись через траншею и другие подразделения.

У нас порядок. А как сосед справа? Направляю бинокль туда. Цепь бойцов в зеленых шинелях почти сплошной стеной движется вперед, на уровне 1-го батальона. Роты в польском войске большие. Если у нас в них по штату семьдесят пять человек, то у поляков — сто. Кроме того, я ведь смотрю на цепь соседа сбоку, потому-то и кажется, что тот атакует слишком уж густым боевым порядком.

Продвигаемся с комбатом за батальоном. Навстречу попадается колонна пленных. Ее ведут два наших молоденьких бойца. Поравнявшись с нами, улыбаются.

— Сколько? — спрашиваю одного из них и киваю на пленных.

— Тридцать шесть, — довольно смеется боец.

Перед батальоном — населенный пункт. Справа высота. Из-за деревни противник и открыл вскоре сильный артиллерийский огонь и по батальону, и по соседу справа. Наступающие залегли. В бинокль вижу, как из-за высоты появились сначала два, потом еще три вражеских танка. За ними развертывается в боевой порядок целый пехотный батальон фашистов. Острие контратаки направлено в стык с соседом.

С наблюдательного пункта командира полка тоже заметили контратакующих. Наша артиллерия открыла заградительный огонь, отсекая пехоту. С танками повели борьбу противотанковые орудия, приданные 1-му батальону. Два из них почти сразу загорелись, остальные замедлили ход, не решаясь идти вперед без пехоты, А по той уже строчили пулеметы, прижимая к земле. [108]

Прошло минут десять. И вот уже танки начинают пятиться назад, за ниши и пехота. Контратака врага захлебнулась.

Меня вызвал по рации начальник штаба дивизии полковник С. Е. Климахин. Передал приказ комдива: немедленно принять командование 882-м стрелковым полком.

Этот полк находился во втором эшелоне дивизии. Что там могло случиться?

Доложил начальнику штаба, что наш полк отражает контратаку и мое присутствие здесь просто необходимо. Полковник Климахин приказал не отходить от рации. Сейчас он, дескать, передоложит все это командиру дивизии и его решение передаст мне.

Прошло несколько минут. Начальник штаба дивизии к радиостанции не подходил. А я, не отходя от рации, наблюдал в бинокль, как вражеский пехотный батальон готовился к повторной контратаке. Вдоль его цепи перебегали два офицера, отдавая солдатам какие-то команды.

Наконец радиостанция начальника штаба дивизии снова заработала, и я услышал в наушниках голос Климахина:

— Десятый приказал срочно вступить в командование 882-м полком. Контратаку пусть отражают без вас.

До командного пункта 882-го полка добирался почти полтора часа. Мешали непрерывные налеты фашистской авиации. Но добрался. На самом командном пункте большие разрушения. Валяются две разбитые радиостанции и несколько покореженных телефонных аппаратов. Тут и там зияют огромные воронки от бомб, траншеи и ходы сообщения во многих местах завалены. И нигде не видно ни одного человека.

Ничего не понимаю. Как связаться с командиром дивизии, где батальоны полка, в каком они состоянии? И где вообще люди? Не может же быть, чтобы все находившиеся здесь погибли.

Пока обходил и осматривал разрушения, ко мне подошел лейтенант с двумя бойцами. У одного из них за плечами радиостанция.

Лейтенант, узнав, кто я такой, доложил:

— Меня послал в ваше распоряжение начальник штаба дивизии.

Это уже лучше. Приказываю развернуть радиостанцию и связать меня с командиром дивизии. [109]

— Стефаненко и его начальник штаба тяжело контужены, — сказал мне полковник Гаспарян. — Так что разбирайся пока с полком, а с задачей тебя ознакомит начальник оперативного отделения. Он скоро к тебе прибудет. Ориентировочно завтра с утра будь готов к вводу полка в бой.

Поблагодарив командира дивизии за оказанное мне доверие, попросил прислать еще одну радиостанцию. Для связи с командирами батальонов.

Вскоре на КП прибыл заместитель командира 882-го полка майор М. Е. Власов. Он находился в одном из батальонов, а когда была потеряна связь и с командиром полка и с начальником штаба, забеспокоившись, Власов решил прибыть сюда, на командный пункт. Для выяснения обстановки. И вот...

Майора Власова я знал давно. Еще будучи командирами батальонов, только, правда, в разных полках, мы неоднократно встречались с ним. Михаил Егорович обладал хорошей памятью, мог быстро оценить обстановку и принять правильное решение. И по идее, именно он, заместитель командира полка, должен был бы заменить Стефаненко. Но выбор комдива почему-то пал на меня, человека из другого полка. Странно.

Не мог скрыть удивления и Власов, когда спросил:

— Каким ветром занесло тебя к нам, Михаил Григорьевич?

— Да вот... Назначен командиром в ваш полк.

Власов поднял брови, затем смущенно улыбнулся. Но тут же овладев собой, сказал:

— Что ж, комдиву виднее... Давай разбираться. Я ведь тоже не знаю, что здесь, собственно, произошло...

Я показал на разрушенные землянки, воронки, разбитые радиостанции и телефонные аппараты.

— Так вот почему прервалась связь! — протянул Власов. — Что же с ними? Ни одной души. И спросить некого.

— Вот что, Михаил Егорович, — обратился я к нему, — нужно срочно создавать штаб. Где помощник начальника штаба? Кто может взять руководство связью?

— Помощник начальника штаба должен быть где-то в тылу.

— Толковый мужик?

— Как будто ничего...

— Посылайте своего ординарца за ним. Командира [110] роты связи тоже давайте сюда! — прокричал я ему уже сквозь нарастающий гул самолетов.

Над нами прошло десятка полтора немецких бомбардировщиков. Через несколько минут где-то в тылу раздались глухие взрывы бомб.

Пока Власов отдавал приказание своему ординарцу, ко мне подошел капитан, а с ним старшина и три бойца с радиостанцией. Капитан оказался начальником разведки этого полка, а старшина и бойцы — радистами. Их он встретил, когда возвращался из медсанбата, куда сопровождал контуженных командира, начальника штаба и замполита полка. Старшина-то и попросил капитана показать ему КП 882-го стрелкового, пояснив, что послан начальником связи дивизии в распоряжение майора Хомуло.

Две радиостанции — это уже кое-что. Но войти в связь с батальонами все равно нельзя, никто не знает, какие у тех рабочие волны.

— Ваш ординарец знает, где батальоны? — спросил я у Власова. И, услышав утвердительный ответ, приказал срочно отправить его в один из батальонов, чтобы узнать у связистов их позывные и рабочие волны.

Итак, что же произошло здесь, на КП 882-го полка? Об этом нам с майором М. Е. Власовым поведал капитан, начальник разведки.

— Когда началась артиллерийская подготовка, — сообщил он, — мы все, в том числе и командир полка, вышли из блиндажа наверх, чтобы понаблюдать за ее результатами. А потом и за атакой полков первого эшелона.

Особенно, естественно, было интересно посмотреть на действия поляков. Но... Едва мы вышли, как кто-то крикнул; «Воздух!» Поздно крикнул. Ибо в траншею мы спрыгивали уже под бомбовые разрывы. Ну и... Тут рядом рвануло. Командира, начштаба и замполита землей завалило, контузило. Еле откачали...

— Есть связь с батальонами! — крикнул в это время старшина, не снимая наушников. — Слышимость хорошая, отвечают все.

— Хорошо. Передайте: быть на приеме.

К нам подошел начальник оперативного отделения дивизии майор П. К. Кузьмин. Его сопровождали два автоматчика. Поздоровавшись, Павел Кузьмич спросил, есть ли у меня карта. Я ответил утвердительно.

— Хорошо, — сказал Кузьмин. — И все-таки я отдам [111] вам свою. На ней уже все нанесено. Вот смотрите. — Развернув карту, он карандашом показал полосу дивизии, ближайшую задачу, дальнейшую и задачу дня. Затем — задачи полков первого эшелона, рубеж ввода в бой второго эшелона и время ввода.

Уточнив, как будет обеспечиваться ввод в бой 882-го полка, спросил Кузьмина:

— Выйдут ли к утру части первого эшелона на такую глубину?

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Оборону противника приходится в буквальном смысле этого слова прогрызать. Авиация его очень уж свирепствует. Ну, а что касается твоего полка... Видимо, вводить его придется вот с этого рубежа. — И он провел красным карандашом линию в километре западнее населенного пункта, из которого был контратакован фашистами 885-й стрелковый полк. Прочитав в моих глазах вопрос, сказал: — Контратаку Курешов отбил, успокойся. Трегубово взяли. Сейчас идет бой за деревню Васюки...

Вскоре вернулся ординарец майора Власова. Вместе с ним пришли помощник начальника штаба и командир роты связи. Что ж, есть разведчик, начальник штаба, начальник связи — значит, есть и штаб. Воевать уже можно.

Снова связался с комбатами. Они доложили, что потери у них небольшие, свои задачи они знают. Приказал срочно прислать ко мне адъютантов батальонов для нанесения на их карты нового рубежа ввода полка в бой.

...Короток осенний день. Особенно быстро он проходит вот в такой, сверхсложной, обстановке. Пока мы утрясали все вопросы, солнце начало клониться к горизонту.

— Проводная связь налажена, — доложил между тем командир роты связи, — можно говорить со штабом дивизии.

— Хорошо, соедините меня с комдивом.

Подняв трубку, услышал знакомый, с кавказским акцентом, голос полковника Гаспаряна:

— Слушай, Хомуло, Курешов ранен. Сейчас его выносят с поля боя. Власова оставляй на месте, а сам давай в свой полк. Деревню Васюки взяли, но ее нужно удержать во что бы то ни стало. Иди, дорогой, командуй теперь 885-м полком. Не обижайся, что гоняю с места на место. Давай Власова к телефону. [112]

Я передал трубку Михаилу Егоровичу.

Возвращаясь в свой полк, зашел на его старый командный пункт. Застал там начальника штаба.

Майор Никитин, доложив обстановку, спросил:

— Ты знаешь, что Курешов ранен? Сейчас его несут сюда. Понимаешь, полк никак не мог взять эти чертовы Васюки! Дважды переходили они из рук в руки. Потом Курешов сам пошел туда. Деревню-то взяли, но вот Никита Дмитриевич не уберегся...

— Связь с батальонами есть? — спросил я начальника штаба.

— Есть, но только по рации. А проводная... Сколько ни прокладывали нитку, перебивают ее гитлеровцы то артиллерией, то авиацией.

— Комбаты целы?

— Двух уже нет. В третьем батальоне только остался. Он сейчас севернее Васюков, отбивает контратаки фашистов.

— А как дела у соседей?

— То же самое, сплошные контратаки. Одна за другой следуют.

— Я пошел в Васюки, дай мне провожатого. А ночью и ты перебирайся поближе. Отсюда управлять полком далековато.

Только хотел выйти из блиндажа, как услышал чей-то выкрик:

— Раненого командира полка несут!

Когда носилки поставили около командного пункта, Никита Дмитриевич уже не стонал. Лишь смотрел своими синими глазами на всех, кто стоял над ним. Он был в сознании, но разговаривать не мог. Пуля пробила ему челюсть, прошла под языком и вышла чуть выше уха.

Переведя глаза на меня, он оживился. Попытался показать рукой на щеку. Я кивнул в знак того, что вижу его страдания. И в свою очередь, ткнув себя пальцем в грудь, показал в сторону противника. Иду, мол, туда вместо тебя. Никита Дмитриевич прикрыл глаза, давая знать, что он меня понял и очень доволен этим.

Подполковника Курешова эвакуировали в тыл, а я взял провожатого и пошел на передний край.

Стемнело. Моросил мелкий дождь. Слева, у Ленино, гудели наши танки. Навстречу шли раненые, а к передовой старшины и повара несли термосы и боеприпасы, расспрашивая [113] раненых, где найти нужные им роты. Бой затих. Лишь в небо то и дело поднимались ракеты, освещая низко нависшие над землей тучи.

Мысли роились в голове, опережая одна другую. Удержим ли Васюки? Сколько осталось людей в полку? Кто командует сейчас 1-м и 2-м батальонами? Подвезут ли боеприпасы к утру? Завтра ведь надо продолжать наступление...

За этими мыслями не заметил, как дошел до наблюдательного пункта, откуда Курешов управлял боем полка.

КП оборудован в немецкой траншее, проходившей по высоте, метрах в двухстах перед деревней Васюки. Видимость отсюда была прекрасной.

На наблюдательном пункте кроме командира артполка подполковника Б. И. Токаря находились помощник начальника штаба капитан Г. И. Безуглый, начальник разведки капитан Н. М. Гурьев, начальник артиллерии капитан С. И. Орлов, начальник инженерной службы капитан П. А. Алексеев и начальник связи полка капитан И. Д. Паршиков. Заслушал их доклады о положении дел. Первым, естественно, помощника начальника штаба капитана Безуглого.

Полк, по его докладу, прорвал две оборонительные позиции противника и продвинулся на глубину до четырех километров. Овладел деревней Трегубово. Сейчас 1-й и 2-й батальоны ворвались в Васюки и прочно удерживают их, 3-й батальон захватил безымянную высоту справа от деревни.

В резерве полка — рота автоматчиков. Находится здесь, на высоте. Потери уточняются. Командир 1-го батальона капитан Г. В. Шляковский ранен. Вместо него батальоном командует командир 1-й роты. Командир 2-го батальона капитан В. Г. Табаков тоже ранен. Никто вместо него пока не назначен. Комбат-три капитан А. И. Санцевич на месте.

Увы, как выяснилось чуть позже, был убит и капитан Санцевич. Вместо него в командование батальоном вступил старший лейтенант Г. Т. Бахмисов...

Вторым докладывал начальник разведки.

— Перед полком, — сообщил капитан Гурьев, — оборонялся 3-й батальон 163-го пехотного полка 95-й пехотной дивизии. Это свежая дивизия, подошедшая из резерва. Пленные показывают, что им было приказано удерживать занимаемый рубеж до последнего. [114]

Во втором эшелоне против нас обороняется 165-й пехотный полк. Двумя батальонами он удерживал третью позицию, а одним батальоном, при поддержке танков, контратаковал нас и соседа справа. Пленные из этого полка говорят, что в 163-м полку много трусов и предателей. Это они дали, дескать, возможность русским прорвать свою оборону.

— С утра, — продолжал Гурьев, — надо ожидать новых контратак. Фашисты попытаются выбить нас отсюда. У них есть возможность для маневра силами. Они могут, например, снимать войска с неатакованных участков. Ведь прорыв мы делаем на узком фронте...

Начальник артиллерии доложил о потерях в полковой батарее, где вышло из строя два орудия. Одно из них к утру может быть отремонтировано. В минометной батарее один миномет разбит и восстановлению не подлежит.

Я приказал начальнику артиллерии к утру обязательно восстановить орудие в полковой батарее и за ночь доставить побольше боеприпасов.

* * *

Вскоре начали поступать и данные из батальонов. В ротах в среднем осталось по 40–45 бойцов и сержантов. Не густо...

— Вызовите к рации начальника штаба, — распорядился я.

— Начштаба на связи.

— Александр Артемович, — сказал я начальнику штаба, — примите меры для доставки боеприпасов ко всем видам оружия. Передайте начальнику артвооружения, что он головой отвечает за их подвоз во все батальоны и батареи.

Майор А. А. Никитин внимательно выслушал меня, кое-что переспросил, а в конце сказал, что из штаба дивизии поступило боевое распоряжение завтра с утра продолжать наступление.

— Сейчас нанесу обстановку на карту, — сказал он. — Здесь у меня все-таки получше условия, чем у вас. Подработаю боевое распоряжение и прибуду к вам как можно раньше.

Начальник штаба пришел на наблюдательный пункт полка в полночь. При тусклом свете коптилки мы склонились с ним над развернутой картой. [115]

— Завтра с утра командир дивизии вводит в бой второй эшелон — 882-й стрелковый, в стыке полков первого эшелона, в обход деревни Васюки слева. — И начальник штаба показал на карте рубеж ввода полка в бой и направление его наступления. — Нам приказано, — продолжал он, — деревню Васюки удерживать одним батальоном. Двумя же другими во взаимодействии с соседом справа — 2-м полком польской дивизии продолжать развивать наступление в обход Васюков справа, завершить прорыв третьей оборонительной позиции противника, овладеть безымянными высотами и прочно их удерживать. Командир 1-й польской дивизии тоже вводит в бой свой второй эшелон в центре боевого порядка. Глубина задачи полка около шести километров.

— А что слышно о 5-м мехкорпусе? — спросил я Никитина.

— Будет вводиться с утра третьего дня операции, когда мы прорвем третью оборонительную позицию противника.

...13 октября, после непродолжительного огневого налета, введя в бой вторые эшелоны, обе дивизии, польская и наша, возобновили наступление. Гитлеровцы, как и предполагалось, за ночь перегруппировали свои силы, подтянули свежие, сняв их с неатакованных участков своей обороны и из глубины. Сосредоточили и артиллерию. И с первых же минут боя начали оказывать ожесточенное сопротивление. Над боевыми порядками дивизий и механизированного корпуса, части которого в ночь на 13 октября были подтянуты в район Ленино, зависла авиация врага, нанося по ним непрерывные бомбовые удары.

Особенно жаркий бой разгорелся за безымянные высоты. Батальоны 885-го стрелкового и 2-го полка польской дивизии только к вечеру сумели овладеть ими.

Ночь на 14 октября прошла в большом напряжении и для войск, и для штабов. И все-таки к шести часам утра я сумел доложить комдиву о готовности полка к наступлению.

— В бой вводится 5-й мехкорпус, — сказал Исаак Гаспарович, — не отставайте от него. Кстати, из танкистов у тебя никого нет?

— Нет...

— Заблудились, наверное... Ну смотри, жди сигнала атаки. — Комдив положил трубку. [116]

Через несколько минут после этого разговора мне доложили, что по траншее ко мне идет какой-то генерал. Я вышел из блиндажа. На улице было еще томно. По траншее действительно шло несколько человек. Первый недовольно ворчал:

— Но где же он? У черта на. куличках, что ли? — донеслись до меня его последние слова.

— Здесь, товарищ генерал, — сказал кто-то за спиной генерала. — Вон и блиндаж...

Когда группа приблизилась, я спросил, кто они такие. На мой вопрос отозвался все тот же хриплый бас:

— А ты кто будешь?

— Командир полка...

— Так ты и есть командир полка? — спросил меня генерал. — Ну и забрался!

— Прошу зайти в блиндаж, товарищ генерал, — пригласил я его.

В блиндаж за мной зашли три человека: генерал-майор танковых войск, небольшого роста полковник и капитан.

— Я — заместитель командира 5-го механизированного корпуса.

— Что-то вы впереди, товарищ генерал, а танков не видно, — пошутил я.

— Э-э, брат, танки надо тоже кому-то вести. Вот иду вперед, а они — за мной, — тоже отделался шуткой генерал. — А теперь за дело. Вы взяли безымянные высоты за этой деревней, как ее там...

— Васюки, товарищ генерал, — вынимая карту, подсказал полковник.

— Да, да, Васюки...

— Деревня Васюки наша. И безымянные высоты западнее ее тоже наши, — ответил я.

— Вот, значит, за Васюками, перед этими безымянными высотами, мои танкисты и должны вступить в бой. А ты их, комполка, должен поддержать. Есть чем?

Начальник штаба раскрыл свою карту и разложил перед генералом. Я доложил, что полк имеет задачу совместно с частями их корпуса завершить прорыв обороны фашистов. Направление наступления и задачи полка показал по карте.

— Обеспечиваем ваш ввод, — продолжал я, — тремя артиллерийскими дивизионами и минометной батареей. Наша пехота, до подхода к ней танков, огнем с места [117] поражает противника. А с подходом танков поднимается и вслед за ними атакует дальше.

Предложенный вариант действий полка генерал одобрил.

* * *

Пока мы вели разговор, на улице рассвело. Мы вышли с генералом в траншею. Я показал ему деревню Васюки и безымянные высоты, на одной из которых был НП полка. На местности же указал разграничительные линии, направление наступления полка и рубеж ввода в бой частей механизированного корпуса.

Над нами закружила «рама». Но вот отвернула, начала высматривать что-то над Ленино, восточнее его.

— Моих высматривает, — кивнул головой в ее сторону генерал.

«Рама» покружила еще минут пятнадцать и удалилась.

До начала артиллерийской подготовки оставалось несколько минут. Полковник доложил генералу, что танки прошли исходный рубеж и выдвигаются к переднему краю.

— Воздух! — раздалась громкая команда. На горизонте появилась немецкая авиация.

— Идут, — пробасил генерал. — Сегодня солнечный день, погода для них благоприятная.

Бомбардировщики шли на небольшой высоте ровным строем. А вокруг них, то взмывая ввысь, то пикируя, носились юркие «мессеры».

— Эти здесь бомбить не будут, — заметил генерал, когда бомбардировщики проходили над нами. — Они сейчас вывалят свой груз на моих. Сюда придут другие...

От головных бомбардировщиков, пролетевших Ленино, оторвалось множество продолговатых бомб, издали похожих на черные капельки воды.

— Мелочь сыплют по танкам, — сказал генерал. — От такой густоты увернуться трудно...

Второй эшелон самолетов начал бомбить непосредственно населенный пункт Ленино.

Следующая волна вражеских бомбардировщиков появилась тогда, когда началась наша артиллерийская подготовка. Часть из них снова зашла на танковые колонны, которые уже приближались к переднему краю фашистской обороны и начали разворачиваться в боевой порядок. Остальные [118] сбросили свой груз на огневые позиции артиллерии.

В артподготовке появилась пауза. Плотность огня но обороне гитлеровцев уменьшилась. Нужно было что-то делать, чтобы компенсировать эту убыль. Сказал об этом командиру артполка подполковнику Б. И. Токарю.

— А что можно сделать? — спросил он меня. — Командиры дивизионов доложили, что на огневых большие потери.

— Один выход! — крикнул ему на ухо, так как «юнкерсы» заходили на очередное пикирование и заглушали наш разговор. — Продлить огневую подготовку до двадцати минут. Видишь, танки задержаны авиацией.

— А снаряды? — спросил Токарь.

— Те, что остались в выведенных из строя расчетах.

Подполковник Токарь Пожал плечами, потом стал звонить командующему артиллерией дивизии. А я подошел к генералу и попросил его ускорить развертывание танков, так как артподготовка уже подходит к концу.

— Знаю, — сказал генерал. — Но авиация задерживает...

В этот момент сзади появился Токарь и сказал, что начальство одобрило решение продлить огневую подготовку до двадцати минут.

Танки тем временем развернулись и шли теперь на врага ровной боевой линией. Комбаты доложили, что готовы к атаке.

— Ждите танки. Как подойдут к вам, поднимайтесь за ними в атаку, — подтвердил им решение начальник штаба.

Подошел подполковник Токарь, показал на часы.

— Осталось две минуты до конца артподготовки! — громко прокричал он, так, чтобы слышал и генерал.

Танки медленно продвигались вперед и еще не подошли к деревне.

— Как быть? — спросил Токарь. — Двадцать минут истекло...

— Продолжай! — крикнул я ему. — И с не меньшей плотностью!

Танки подошли к обороне противника на такое расстояние, когда его противотанковые средства могли уже их поражать, и я боялся, что, если наша артиллерия в этот момент прекратит огневую подготовку или хотя бы даже уменьшит плотность огня, может сорваться атака. [119]

На двадцать четвертой минуте артподготовки танки наконец-то подошли к нашей пехоте. Вижу, как батальоны дружно поднялись и с криками «ура» побежали за танками. А их экипажи, увидев, что теперь они уже не одни, что за ними следует пехота, ускорили движение.

Наша артиллерия перенесла огонь в глубину. И как только ее разрывы переместились за передний край обороны противника, ожили его противотанковые средства. Загорелось сразу несколько наших танков.

— Надо бы уничтожить вражеские пушки, помочь танкистам, — сказал я подполковнику Токарю.

— Михаил, со снарядами у нас туго, — взмолился он. — Ты же знаешь, день только начинается, а у танкистов есть и свои пушки, пусть подавляют противотанковые средства сами.

— А ты все-таки дай огонь, — сказал я. — А потом... Потом видно будет. Сейчас главное — не допустить, чтобы захлебнулась атака.

Генерал тоже попросил подавить несколько противотанковых пушек врага, которые вели наиболее интенсивный огонь по его танкам. Что было делать Токарю? Единственно, что взять в руку трубку...

Через некоторое время наши артиллеристы накрыли фашистские пушки своим огнем, и танки ускорили движение. И все-таки на поле боя уже стояло немало наших подбитых машин. Одни из них горели, другие стояли, покосившись набок, третьи вертелись на месте с перебитыми гусеницами.

— Да, так мы далеко не уедем, — обронил, опуская бинокль, генерал. — Это ж надо — такая крепкая оборона! И все-таки прорывать ее надо!

Оборона фашистов оказалась действительно очень крепкой. За ночь гитлеровцы, как выяснилось позже, сумели подтянуть и посадить в оборону еще одну свежую пехотную дивизию.

Продвижение полка вскоре начало замедляться. К двенадцати часам дня атаки проводились уже только на отдельные опорные пункты врага и его огневые точки. В итоге за четыре часа наступления полк вместе с танкистами продвинулся вперед лишь на два — два с половиной километра. А в других частях, наступавших слева от нашего полка, да причем еще и без танков, успех был и того меньше. [120]

— Товарищ генерал, в корпусе есть второй эшелон? — спросил я заместителя комкора.

— Механизированная бригада, — ответил он.

— А нельзя ли ввести ее в бой в полосе наступления польской дивизии? Ее части продвинулись вперед значительно дальше, чем мы...

Генерал поднял к глазам бинокль и долго смотрел на боевые порядки наступающих полков.

— Вызовите мне первого, — приказал наконец он, повернувшись к прибывшему вместе с ним командиру-связисту...

Получив «добро» от комкора, генерал обратился уже к нам с просьбой поддержать огнем артиллерии выдвижение и ввод второго эшелона корпуса в полосе соседа справа. Его просьбу я доложил командиру дивизии. И во второй половине дня механизированная бригада была введена в бой в полосе наступления 2-го полка 1-й польской дивизии.

К вечеру оборона противника была прорвана нами на всю тактическую глубину. Части 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко и наша 290-я стрелковая дивизия во взаимодействии с частями 5-го механизированного корпуса прорвали-таки первый оборонительный рубеж вражеской обороны на оршанском направлении, нанеся противнику весьма значительные потери. Мы продвинулись на глубину 10–12 км, выполнив поставленную перед нами задачу.

Хочется сказать доброе слово о польских воинах. В боях под Ленино 243 из них были награждены за мужество и героизм советскими орденами и медалями. А трое удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Да, именно здесь, на белорусской земле, в октябре 1943 года получили свое первое боевое крещение воины возрожденного Войска Польского. В ожесточенных боях с фашистскими захватчиками ковалась боевая дружба между армиями двух наших братских народов.

...К вечеру из штаба дивизии поступило распоряжение закрепиться на достигнутом рубеже. Но организовывать оборону нам не пришлось. Почти сразу же позвонил начальник оперативного отделения дивизии майор П. К. Кузьмин и сказал мне:

— Готовься к смене. Участок полка сдать сегодня же ночью, а к рассвету сосредоточиться... — И он продиктовал [121] по карте координаты нового района сосредоточения. В заключение сообщил, что полковника Гаспаряна только что увезли в госпиталь с острым приступом стенокардии, за комдива остался полковник С. Е. Климахин.

В новом районе сосредоточения мы простояли двое суток. Привели в порядок полк: помыли, постригли личный состав, провели санитарную обработку, отремонтировали оружие. И в ночь на 18 октября выступили в поход. И снова на север, вдоль линии фронта. К утру 20 октября сосредоточились в лесах восточнее районного центра Ляды, что в Оршанской области.

На второй день к нам начало поступать пополнение. Прибыли и два комбата, два капитана — И. П. Рассмотрев и К. К. Сыргабаев. До 30 октября укомплектовались полностью.

Дивизия в это время вошла в состав 69-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Т. П. Кругляков. 1 ноября он устроил моему полку смотр. А 7 ноября — новое общее построение полка. На сей раз по поводу празднования 26-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

Митинг открыл мой новый заместитель по политической части майор В. А. Евдокимов, прибывший в полк вместо майора П. Ф. Петрова, смертельно раненного в боях под Ленино и скончавшегося в медсанбате. За ним выступил я. Поздравил личный состав с замечательным праздником, отметил, что Красная Армия уже начала изгнание немецко-фашистских захватчиков с нашей земли. Сказал и о наших задачах, призвал всех бойцов и командиров в кратчайшие сроки овладеть вверенным оружием, чтобы бить фашистов еще крепче. Здравицей в честь партии, советского народа и армии закончил свою короткую речь.

После меня выступили командир батальона капитан К. К. Сыргабаев, командир 8-й роты лейтенант Ю. Ф. Зарудин, несколько других бойцов и командиров. Затем был устроен праздничный обед. После него — концерт художественной самодеятельности, данный силами полка и батальона аэродромного обслуживания, который располагался рядом с нашим 3-м батальоном.

Командовал дивизией по-прежнему полковник Климахин. Гаспаряна все еще не выписывали из госпиталя. Мы все с нетерпением ждали его возвращения, но начальник [122] медицинской службы дивизии майор Б. Я. Печерский как-то сказал, что комдив вернется в строй не скоро.

Между тем наступила глубокая белорусская осень с постоянными дождями и туманами. Ночами изрядно подмораживало.

8 ноября поступила команда из штаба дивизии: завтра, 9 ноября, выехать на рекогносцировку.

* * *

Взяв нужных мне работников штаба и всех комбатов, выехал на рассвете с ними по указанному маршруту. В райцентре Ляды наша группа неожиданно попала под сильный артиллерийский обстрел немецкой дальнобойной артиллерии. Два моих спутника были ранены, а под одним убита лошадь.

После артналета на западной окраине райцентра мы увидели старика, стоявшего у погреба. Подозвав его к себе, я спросил, часто ли фашисты так обстреливают. Старик сказал, что три раза в день: утром, в обед и поздно вечером. Всегда в одно и то же время. Почему? Да потому, что Ляды стоят на перекрестке дорог, идущих с севера на юг и с востока на запад. А пересекаются они в самом населенном пункте. Причем местность здесь болотистая, объездных путей нет, так что...

Прикидываю: чтобы полк не попал под огневой налет немецкой артиллерии и не понес преждевременных потерь, надо провести его через Ляды, когда нет обстрела. Днем мы совершать марш, вероятно, не будем, но все может быть. Ведь к Ленино мы, например, двигались именно днем.

Ставлю задачу начальнику штаба: изучить время огневых налетов немецкой артиллерии по Лядам, чтобы учесть это при планировании марша.

Раненых мы перевязали и оставили в погребе у старика с тем, чтобы на обратном пути забрать их. Сами же поехали дальше.

По раскисшим проселочным дорогам даже лошадям идти трудно. Ноги их скользили, разъезжались в разные стороны, они то и дело спотыкались.

— Если не подмерзнет, — заметил, подъезжая ко мне, замполит майор Евдокимов, — людям будет тяжело. Особенно пополненцам из южан. Они ж привыкли ходить по сухим пескам, а здесь вон какая грязища...

— Что поделаешь, — ответил я. — Надо будет — пойдут. [123] Только вот марш надо хорошенько продумать и спланировать. До исходного района ведь недалеко, всего двадцать шесть километров.

Исходный район находился в семи километрах от переднего края обороны противника. Это был старый сосновый лес с ровными просеками и твердым грунтом. Что ж, это уже неплохо.

К 14.00 рекогносцировка была закончена, и мы в указанное время прибыли на место встречи с полковником С. Е. Климахиным. Начали подъезжать и другие командиры полков. Вижу подполковника Ф. М. Стефаненко, вернувшегося из госпиталя в свой 882-й стрелковый после контузии. Вместо подполковника Ф. Р. Симукова, убывшего по ранению из-под Ленино, 878-й полк принял майор В. Т. Анашкин. Все в приподнятом настроении, шутят, расспрашивают друг друга о делах.

С полковником Климахиным прибыл и командир корпуса генерал-майор Кругляков. Оба приехали на «виллисах», в сопровождении своих начальников штабов.

— Как дела? — обратился комкор ко всем стоящим.

Мы промолчали, так как вопрос его касался вроде бы и всех, но в то же время никого в отдельности. — Что молчите? Ну вот хотя бы ты, Хомуло, подправил дело? Ведь я помню строевой смотр твоего полка. Много в нем было недоработок.

Трудно было что-либо возразить командиру корпуса. Да, до 30 октября полк был еще несколоченным. Только что прибыло пополнение. Но с тех пор прошло целых десять дней, многое сделано, полк стал неузнаваемым...

— Дела подправил, товарищ генерал, — ответил я. — Прошу еще раз посмотреть полк.

— Хорошо. Если будет время, приеду. А нет, буду смотреть в бою, — кивнул головой комкор. Затем коротко рассказал нам о предстоящих делах. Предупредил: — Готовьте, товарищи, полки как следует. Задачу будем решать не из легких. Противник перед нами зарылся в землю основательно, обложился дотами и дзотами, так что придется его буквально выкуривать из насиженных мест.

Возвратились в расположение поздно ночью. А утром 10 ноября получили приказ: в ночь на 11-е сосредоточиться в исходном районе.

Полк совершил марш организованно и без потерь. Утром 11 ноября прибыл представитель штаба корпуса и [124] вручил мне пакет... с приказом корпусу на наступление и картой с обстановкой.

Даже не прочитав содержание приказа, а увидев только заголовок и подпись комкора, я сказал представителю, что он вручил пакет не по адресу. Ему, вероятно, нужен штаб дивизии, а здесь — штаб полка.

— Вы командир 885-го полка? — спросил в свою очередь капитан.

— Да, — ответил я.

— Тогда все верно. Начальник штаба корпуса приказал вручить пакет лично вам.

Начал читать приказ. Из него понял, что наша 290-я стрелковая дивизия составляет второй эшелон корпуса. А мой 885-й стрелковый полк — резерв корпуса. Указывалось направление нашего движения и рубежи, которые следует закрепить.

— Вот почему пакет адресован именно вам, — сказал представитель штаба корпуса, когда я уяснил задачу.

Готовность к наступлению корпуса, указывалось в приказе, 24.00 13.XI 1943 года.

* * *

Позвонил генерал Т. П. Кругляков. Спросил меня, получил ли я приказ и есть ли к нему вопросы. Я доложил комкору, что приказ получен, задача ясна. Организацию связи и другие вопросы мой начальник штаба уточняет в штабе корпуса. Сегодня в полдень организую рекогносцировку маршрутов выдвижения полка.

Вечером поступило распоряжение из штаба дивизии. В нем говорилось: «12 ноября командир корпуса с утра проводит рекогносцировку на переднем крае с командирами дивизий первого эшелона. А с 14.00 организует занятие по вопросам взаимодействия на ящике с песком. Командиру полка, заместителю по политической части и начальнику штаба к назначенному времени быть на этом занятии». Далее указывалось место его проведения.

На опушке леса, куда нам было приказано прибыть, уже находились командиры дивизий первого эшелона со своими командирами полков, работники штаба корпуса и 33-й армии. На скате пригорка сразу заметил углубленный на полметра квадрат. В нем воспроизведена местность предстоящих боевых действий корпуса. Нанесена и тактическая обстановка, разграничительные линии между дивизиями и полками, условное наименование частей [125] в исходном положении. Все это — красным цветом. На противоположной же стороне квадрата, но уже синим цветом, обозначены несколько рядов траншей, множество ходов сообщения, районы расположения резервов противника. На середине этого своеобразного макета стоит начальник оперативного отдела штаба корпуса полковник И. И. Росляков. Длинной указкой он показывает своим помощникам, майору и капитану, в какое место поставить тот или иной условный знак.

Командиры дивизий с начальниками штабов, развернув карты, сверяли задачи, нанесенные на них, с этим макетом. И вслух удивлялись, кто же придумал подобное. Им ответил полковник Росляков:

— Наш комкор в свое время был преподавателем академии. Это его идея.

Когда стрелки показали 14.00, к нам подошел генерал Кругляков. Обошел макет со всех сторон, что-то спросил негромко начальника оперативного отдела. Тот ответил:

— Да, товарищ генерал, не видно только маршрутов выдвижения правофланговой дивизии. Их закрывает вот эта возвышенность...

Комкор начал занятие с уточнения задач корпусу и дивизиям. Росляков сопровождал его слова показом всего этого на макете. Подобная методика была очень удобной, наглядной, еще раз убедила нас всех в том, что Кругляков — настоящий педагог.

Согласно решению командира корпуса дивизии первого эшелона в ночь на 14 ноября занимали исходное положение для перехода в наступление в первой, второй и третьей траншеях наших войск.

290-я стрелковая дивизия — второй эшелон корпуса — сосредоточивалась в трех с половиной километрах от переднего края, на третьей позиции занимавших ранее здесь оборону наших войск.

885-й стрелковый полк, находясь в резерве корпуса, к началу артиллерийской подготовки должен был построиться в батальонные колонны на опушке того самого леса, где он занимал сейчас исходный район. С переходом в наступление войск первого эшелона, передвигаясь вслед за ними, последовательно занимать и закреплять новые рубежи.

...Как все-таки медленно тянется время в ожидании наступления! Из-за плотного тумана его перенесли вначале с восьми часов пятнадцати минут на девять. Но и в [126] девять часов туман не рассеялся. И только в 10.00 началась наша артподготовка.

Продолжалась она 40 минут. И все это время мелкой дрожью дрожала земля. Правда, подчас эта дрожь уменьшалась, вроде бы удаляясь. Это наши артиллеристы переносили огонь в глубину вражеской обороны, поражая вторые эшелоны и резервы противника. Но потом снова били по переднему краю. Таких переносов было несколько. Да, наши командиры, начиная с контрнаступления под Сталинградом, научились планировать и проводить артиллерийскую подготовку!

Артподготовка, кажется, подходит к концу. Подаю команду приготовиться к движению.

— Скоро тронем? — спрашивает заместитель по политчасти майор Евдокимов. Он только что вернулся в голову колонны из батальонов.

— Ждем сигнала, — ответил я.

— Обошел первый и второй батальоны, — докладывает Евдокимов. — Настроение у людей боевое.

— Как пополнение? Особенно среднеазиатцы? — интересуюсь я.

— Ничего, в целом нормально. Говорят, мы фашистам тоже покажем. Стрелять, мол, научились, бросать гранаты тоже, так что... Только зябнут, пока еще не акклиматизировались. Но нытиков нет.

Подошел радист, протянул мне микрофон рации.

— Вас, товарищ майор...

— Говорит ноль пятый, — услышал я. — Ноль первый приказал: «дорожка». Как меня поняли, прием.

У аппарата был начальник штаба корпуса полковник В. Я. Рогачев.

Я ответил, что команду принял, понял и выполняю. Тут же подал сигнал к движению.

* * *

Чем ближе мы приближаемся к переднему краю, тем сильнее шум боя. Особенно сильно гремит на правом фланге. Это там, где одна из наших дивизий прорывает оборону врага вдоль Днепра, в направлении районного центра Дубровна. Разграничительной линией справа у нее лишь река Днепр. Правый сосед — 5-я армия за Днепром. Наступательных действий она не ведет, оказывает содействие только огнем из-за реки. Потому-то и трудно этой дивизии. [127]

Нашу 290-ю стрелковую, находящуюся во втором эшелоне, командир корпуса первоначально планировал ввести в полосе прорыва левофланговой дивизии для развития наступления на Оршу. Но первые же часы боя показали, что наступление правофланговой, той, что прорывала оборону врага вдоль Днепра, вот-вот может захлебнуться. И генерал Кругляков решил ввести второй эшелон в дело немедленно. Поэтому и мне было приказало не останавливать полк на рубеже, который должна была занимать наша дивизия в исходном положении, а следовать прямо и первую траншею своих войск. 290-я же стрелковая, приняв вправо, начала выдвигаться на рубеж атаки в стыке дивизий первого эшелона.

Тем временем части левофланговой дивизии корпуса продолжали медленно прогрызать вражескую оборону. По ее правому флангу с гребня высоты, а по левому из деревни Хондоги вели фланкирующий огонь несколько тяжелых фашистских пулеметов. К тому же перед боевыми порядками рот и батальонов то и дело вставала стена заградительного минометного огня. Цепи атакующих то поднимались, преодолевая броском эту стену, то снова залегали теперь уже под фланкирующим огнем пулеметов.

Во второй половине дня был введен в действие полк второго эшелона этой дивизии. Бой разгорелся еще жарче. К счастью, стоял дождливый день, поэтому вражеская авиация бездействовала.

Наступил вечер, и бой начал понемногу затухать. Но что-то готовит нам завтрашний день?

Мой полк уже не в первой траншее своих войск, а в километре впереди нее. Заняли еще до нас очищенные от врага траншеи. Два батальона закрепились во второй, третий — в первой траншее.

Пока мы с замполитом обходили подразделения, начальник штаба подготовил место для НП. Расположил его рядом с железобетонным фашистским дотом, в котором есть даже печка. К нашему приходу бойцы растопили ее и теперь по очереди просушивали промокшее обмундирование, сапоги и портянки.

Мы с майором Евдокимовым решили тоже просушиться. Сняв шинели и раскинув их на нарах против печи, начали снимать сапоги. В это время на улице кто-то громко спросил командира полка. [128]

С трудом снова натянул на ногу снятый было сапог, выскочил из дота. Спросил часового:

— Кто меня спрашивал?

— Какой-то командир...

— Где он?

— Пошел туда, по траншее. — Часовой показал влево. Хотел было снова вернуться в укрытие и пожурить там начальника штаба за то, что не установил пароль и отзыв, как в траншее послышались приглушенные голоса. Слева появилось несколько человек, движущихся к нам. Идущий впереди карманным фонариком освещал дно траншеи.

— Вот, кажется, здесь, — сказал он и пропустил вперед себя невысокого, в солдатской плащ-палатке, человека.

— Где командир полка? — спросил этот человек, в котором я узнал командира корпуса.

Я отозвался и пригласил его в наше убежище. Попытался пропустить его вперед себя.

— Нет уж, — запротестовал комкор, — иди ты первым, а я за тобой...

Когда мы зашли в дот, Кругляков оглядел его, подошел к печке, протянул к ней обе руки, спросил:

— Не ждал?

Не требуя ответа, снял с себя плащ-палатку, передал ее адъютанту, стоящему у двери.

Я предложил ему сесть за стол.

Кругляков опустился на сооруженное нами подобие нар, приказал адъютанту развернуть карту. И когда та с нанесенной обстановкой была развернута, склонился над ней и как бы между прочим сказал:

— Все бывает, товарищ Хомуло. Коль я у тебя, значит, так надо. Радиостанция есть?

Я доложил, что есть и радиостанция, и даже телефонная связь с дивизией. И если надо, через коммутатор комдива можно связаться со штабом корпуса.

Сначала я думал, что комкор пробудет у меня недолго. Просто заслушает мой доклад об обстановке и уйдет к себе на наблюдательный пункт. Но, услышав по телефону его разговор с начальником штаба корпуса, понял, что он пришел ко мне надолго. Ибо Кругляков сказал в трубку:

— Буду здесь, у Хомуло. Если позвонит «хозяин», передайте ему, что нахожусь впереди и лично руковожу боем. Всю обстановку докладывайте мне сюда. [129]

На этом его разговор с начальником штаба корпуса и закончился.

— Хомуло, давай сюда рацию, — приказал комкор после короткой паузы.

Радист тут же поставил перед ним на стол радиостанцию.

— А где рабочие волны? — спросил его Кругляков. Радист ответил, что они у него только за свою дивизию и батальоны.

Тогда генерал приказал адъютанту затребовать из штаба корпуса нужные ему и нарочным доставить сюда к утру.

Я тем временем намекнул генералу Круглякову, что у меня связь с командирами батальонов только по рации, а она одна, вот эта, что стоит на столе.

— Ну и что? — поднял на меня глаза комкор.

— Мне нечем будет управлять батальонами в бою.

— Станем работать на одной. Как, сумеешь? — спросил генерал радиста.

— Тяжело, товарищ генерал... — ответил тот.

— Ничего! Как-нибудь выйдем из положения. А где твой начальник связи? — обратился комкор теперь уже снова ко мне.

— Я здесь, товарищ генерал, — отозвался с улицы капитан Паршиков.

— Вызывай, капитан, по телефону командиров дивизий. Но не всех. Ваш комдив пока мне не нужен.

Капитан Паршиков сел за телефон.

* * *

Итак, на всю ночь я остался без связи с батальонами. Хорошо еще, что они пока не вводились в бой.

А тем временем генерал Кругляков все пытался вести переговоры с командирами дивизий первого эшелона. Но частые порывы табельных линий, да к тому же и плохая слышимость, не позволили ему наладить с ними регулярный контакт. Позже все переговоры он начал вести через начальника штаба корпуса, который дублировал их комдивам.

К утру была наконец установлена прямая телефонная связь с коммутатором корпуса, кроме того, начальник штаба прислал дополнительно и две радиостанции. Стало легче.

С рассветом наши войска были готовы продолжить наступление. Артиллерийская подготовка началась в 9.00. [130]

Длилась она 15 минут и проводилась со значительно меньшей плотностью огня, чем вчера. И все-таки полки и дивизии пошли вперед. Продвинулись еще на четыре — шесть километров. И тут встретили довольно сильное сопротивление противника, который на флангах даже перешел в контратаку. Справа по приостановленным нашим частям ударило до полка его пехоты и шесть танков, слева — до двух полков пехоты и пятнадцать танков. Контратакующие вскоре смяли оба фланга корпуса и к 14.00 снова заняли гребень безымянных высот и деревню Хандоги.

В этой обстановке командир корпуса приказал мне помочь одним батальоном правофланговому полку удержать вторую траншею, а к вечеру занять рубеж, откуда этот полк начал сегодня наступать. Другим батальоном отбить у гитлеровцев деревню Хандоги. Третий батальон оставить на месте.

— Он будет получать приказания лично от меня, — сказал комкор.

Да-а, задачка! Выполнить ее на фронте в двенадцать километров полку не так-то просто. Но приказ есть приказ.

Начал анализировать обстановку. На правом фланге корпуса судьба нашего наступления конечно же не решается. А вот Хандоги ближе к центру нашего боевого порядка. И если противник введет сюда свежие силы, которые уже подтягивает, то сможет зайти в тыл двум нашим дивизиям, то есть главным силам корпуса. А это уже чревато тяжелыми последствиями.

Доложив свои соображения командиру корпуса, попросил у него разрешения послать на правый фланг с батальоном своего заместителя. С другим я сам пойду отбивать деревню.

Мое решение генерал Кругляков утвердил.

С гребня высот и со стороны деревни Хандоги противник довольно хорошо просматривал занимаемую нами местность. И выдвигать у него на глазах батальоны вдоль фронта рискованно. Пробираться же по траншеям и ходам сообщения бывшей немецкой обороны долго. А упустить время — проиграть бой. Вот и решай, комполка, задачку с тремя неизвестными.

И все-таки решил: батальон, выдвигающийся на правый фланг, отвести сначала назад, в нейтральную зону. И затем уже по оврагу, доходящему до Днепра, выйти к [131] нужному нам правофланговому полку. Так и сделал. Но в,от 3-й батальон, которому предстояло брать деревню Хандоги, пришлось все же выдвигать в исходное положение по ходам сообщения. В результате, как ни торопил меня комкор, как я сам ни старался ускорить выдвижение батальонов, все же засветло этого сделать не удалось. Исходное положение для атаки они заняли лишь поздно вечером.

* * *

3-м батальоном теперь командовал капитан К. К. Сыргабаев, казах по национальности, молодой и довольно энергичный человек. В полк он прибыл в октябре и запомнился мне оригинальностью доклада:

— Имею честь представиться, капитан Сыргабаев. Прибыл в ваше распоряжение.

Командиром он оказался волевым, знающим. И все же я волновался за него. Ведь сейчас вверенному ему батальону предстоит выбить противника из деревни, помочь нашим отошедшим подразделениям восстановить положение. У противника же, судя по всему, силы там изрядные. Так что...

Правда, нашей союзницей должна стать ночь. Она-то и обеспечит внезапность удара. Противник наверняка не ждет сейчас атаки, уверенный в том, что перед ним лишь потрепанные сегодня днем подразделения.

Ночь, кроме того, компенсирует и наш недостаток в артиллерии. Ведь ее у нас, кроме артиллерийской и минометной батарей полка, — больше ни ствола. И, наконец, темнота скроет наши силы, которых конечно же не больше, чем у противника. А мы, действуя дерзко, напористо, наделав сразу как можно больше шуму, создадим у него иллюзию в нашем превосходстве. Ведь у страха, как говорится, глаза велики.

К 21.00 батальон Сыргабаева занял исходное положение для атаки в боевых порядках отошедшего днем полка. Его поредевшие подразделения тоже будут оказывать нам помощь.

Противник окапывался по восточной окраине деревни. Силуэты его солдат нам даже видны на фоне горящих домов. Изредка строчат вражеские пулеметы, то в одном, то в другом месте рвутся одиночные мины и снаряды.

Капитан Сыргабаев доложил мне о готовности батальона к атаке. [132]

— А вы? — спросил я легко раненного комбата, который командует теперь остатками полка вместо убитого днем командира.

— Тоже готов, — ответил он.

— Подавайте команду, Сыргабаев!

Чтобы раньше времени не всполошить гитлеровцев, решаем никакого светового сигнала не давать, передать распоряжение голосом по цепи и атаковать без крика «ура».

Послышалась негромкая команда, зазвякали винтовки и автоматы. Бойцы тенями поднимались из траншеи и пропадали в ночи. Ну, сейчас начнется...

Фашисты спохватились лишь тогда, когда автоматные очереди красноармейцев ударили по ним почти в упор. Дружно грянули и разрывы ручных гранат. В ответ застрочили вражеские пулеметы, всполошно открыла огонь немецкая артиллерия. Но ее снаряды рвались где-то сзади цепей.

Первые дома на восточной окраине деревни уже наши. Появились пленные. Вперед, только вперед! Гитлеровцы пробуют организовать сопротивление в центре Хандог, где стоят церковь и каменная школа. Но не тут-то было, наших бойцов уже не остановить!

Кстати, именно в школе, как оказалось, находился штаб вражеского пехотного полка, одного из тех, что контратаковали нас сегодня днем. Немногим фашистским офицерам удалось остаться в живых. Только тем, кто сдался в плен.

До рассвета продолжался бой в деревне. Это наши бойцы добивали гитлеровцев, засевших на чердаках, в подвалах и погребах.

Итак, к утру батальон Сыргабаева выбил врага из Хандог. И занял потом оборону в полутора километрах западнее деревни. Но сам комбат уже при выходе батальона на противоположную окраину Хандог был, к сожалению, тяжело ранен автоматной очередью с чердака одного из домов. Его тут же эвакуировали в тыл. Командование батальоном принял лейтенант Зарудин.

Кстати, лейтенант Ю. Ф. Зарудин, командуя 8-й ротой, в этом ночном бою проявил не только личную храбрость и мужество, но и завидную распорядительность, умение действовать дерзко, решительно. Его рота первой ворвалась в деревню. Наступая в центре боевого порядка батальона, она блокировала церковь и школу, где, как уже [133] говорилось, находился штаб немецкого полка. Рота уничтожила около 100 вражеских солдат и офицеров, взяла 40 пленных, среди которых были трое младших офицеров и даже один майор, командир немецкого пехотного батальона.

Забегая вперед, скажу, что Ю. Ф. Зарудин и по сей день продолжает службу в армии. Он — генерал-полковник, Герой Советского Союза.

* * *

Да, 3-й батальон выполнил стоявшую перед ним задачу. Но вот о 1-м ни у меня, ни у начальника штаба полка пока нет никаких данных. Связь с ним по радио установить не смогли, а телефонную на таком расстоянии — тем более. Правда, начальник штаба посылал в 24.00 в этот батальон человека. Затем, уже в 4.00, — второго. Но ни тот, ни другой назад не возвратились. Неужели погибли?

Командир корпуса, когда я доложил ому, что деревня Хапдоги взята и 3-й батальон закрепился западнее ее, спросил меня, а что делает 1-й батальон. Пришлось докладывать всю правду: связи с ним нет...

Ее удалось установить только где-то к десяти часам утра. Из донесения, присланного заместителем командира полка майором А. И. Коровиным, я узнал, что 1-й батальон совместно с подразделениями полка, которому он направлялся в помощь, в ночном бою тоже оттеснили гитлеровцев на километр-полтора и закрепились на достигнутом рубеже. Далее Коровин спрашивал, что делать батальону дальше.

Я доложил об этом комкору. Генерал Кругляков выслушал меня и спросил:

— А разве вы не сообщили Коровину, что с утра батальон должен продолжать наступление?

— Нет, товарищ генерал. Такой задачи и мне никто не ставил. И потом, как батальон самостоятельно, без полка, будет наступать? Лучше бы оставить его на месте. Пусть побудет в вашем резерве на правом фланге, мало ли что еще могут предпринять фашисты.

Генерал Кругляков, подумав, согласился со мной.

Тем временем дивизии корпуса, перегруппировав за ночь свои силы, с утра возобновили наступление. Но и гитлеровцы в течение ночи успели произвести перегруппировку. Свежим пехотным полком, а также отошедшими с безымянных высот у деревни Хандоги подразделениями [134] они заняли новый рубеж, хорошо его укрепили, создали перед своим передним краем довольно плотную систему огня. И наша непродолжительная, к тому же и довольно слабенькая, артиллерийская подготовка перед началом наступления многого не дала. В частности, почти не были подавлены огневые средства противника. Это-то и привело к тому, что лишь немногие наши подразделения сумели ворваться в первую траншею врага. Пробовали достичь второй, но, попав под сильный артиллерийский и пулеметный огонь, залегли. Началось медленное «прогрызание» обороны противника.

И все же где-то к полудню все три комдива доложили командиру корпуса о том, что их части овладели и второй траншеей. Но понесли при этом большие потери.

Бой же за третью траншею продолжался с переменным успехом до самого вечера. Лишь наступающая в центре 290-я и левофланговая дивизии в конце концов овладели ею. А правофланговая так и осталась во второй...

Наступил рассвет четвертого дня ожесточеннейших боев. И в эти часы гитлеровцы упредили нас, начав интенсивную артиллерийскую подготовку. Разрывы снарядов и мин плотно накрыли весь боевой порядок корпуса. Но особенно мощная канонада была слышна в полосе действий 290-й стрелковой дивизии.

Артподготовка длилась недолго, чуть больше двадцати минут, после чего фашисты перешли в атаку, нанося главный удар по центру боевого порядка корпуса. Рассвет только начался, поэтому было трудно разобрать, что же делается там, впереди. Лишь слышалась сильная пулеметная и автоматная стрельба, разрывы гранат. Затем до нас донесся гул танковых моторов.

Вскоре и перед нами появилось до батальона вражеской пехоты. Правда, без танков. Гитлеровцы приближались перебежками, явно накапливаясь в лощине для атаки в обход деревни Хандоги. В считанные минуты выяснилось: противник, прорвав боевой порядок действующих впереди частей, вышел во фланг 3-му батальону лейтенанта Зарудина, занимавшему оборону западнее Хандог, и теперь пытается овладеть деревней обходом справа. Центр его боевого порядка нацелен прямо на мой наблюдательный пункт, вынесенный сюда еще прошлой ночью.

Впереди НП, в двухстах метрах от него, занимает оборону рота автоматчиков. В ее составе три взвода по восемнадцать человек в каждом. Их явно недостаточно [135] для того, чтобы отразить атаку едва ли не полного немецкого батальона. Значит... Да, нужно дать знать лейтенанту Зарудину. Пусть-ка он загнет свой правый фланг несколько назад и ударит во фланг этому батальону. А рота автоматчиков встретит фашистов с фронта...

Радист быстро связался с Зарудиным. Объяснив комбату создавшуюся у меня обстановку, говорю ему:

— Понимаешь, в этом случае получится своеобразный огневой мешок между твоим правым флангом и ротой автоматчиков. Действуй! Как только фашисты кинутся в атаку — огонь из всех видов, понял? Да смотри, со своего фронта удар не прозевай...

Комбат три быстро перестроил свой правый фланг, усилив его двумя станковыми пулеметами. Рота автоматчиков тоже изготовилась к бою.

В эту минуту меня позвали к телефону.

— Командир корпуса, — сказал телефонист, подавая трубку.

— Что ты видишь? — спросил комкор.

Доложил, что вижу до батальона гитлеровцев с тремя танками на высотах в полосе 290-й стрелковой дивизии. А также перед собой, но без танков. Часть наших подразделений отходит.

— Надо их остановить, — сказал взволнованно Кругляков. — Слышишь меня? Останови их!

«Поднять второй батальон, — сразу же мелькнула мысль. — И пусть он идет цепью навстречу отходящим, останавливает и заворачивает их назад».

— Комбата два к телефону! — крикнул телефонисту. Командир 2-го батальона капитан Г. В. Шляковский в полк прибыл из госпиталя, одновременно с Сыргабаевым. Нравился он мне своей скромностью и деловой исполнительностью.

— Шляковский, видишь перед собой отходящих?

— Вижу, товарищ майор!

— Поднимай батальон и цепью — им навстречу. Всех останавливай и возвращай назад. Понял?

— Понял...

Можно быть спокойным, Шляковский сделает все как надо.

* * *

В это время вражеский батальон уже втянулся в приготовленный для него огневой мешок и бросился в атаку. [136]

Но сильный огонь с фронта роты автоматчиков, пулеметный огонь 3-го батальона с фланга сразу же положили на землю атакующую цепь. Не ожидавшие этого гитлеровцы в панике заметались, стали откатываться назад, неся большие потери.

Батальон Шляковского, продвигаясь вперед, возвращал тем временем отходящие подразделения. А безымянные высоты перед ним уже были заняты врагом. Пришлось остановиться в одной из пустующих перед высотами траншей, изготовиться к отражению дальнейших атак фашистов.

Я доложил комкору, что отходящие подразделения 2-м батальоном остановлены, а слева силами 3-го батальона и роты автоматчиков разгромлен один батальон противника.

— Пусть второй батальон останется там, перед безымянными высотами. Эту траншею удерживать во что бы то ни стало! — приказал генерал Кругляков.

Тяжелый бой продолжался весь день. А вечером меня вызвал к себе командир корпуса и приказал взять к утру безымянные высоты и доложить оттуда ему. Я спросил, кто же будет сменять мой 3-й батальон. На что получил ответ:

— Он останется на месте.

— Тогда отдайте мне для выполнения поставленной вами задачи первый батальон.

— Нет. Первый батальон будет закреплять тот рубеж, который он сейчас удерживает.

— Значит, брать высоты только одним вторым батальоном, товарищ генерал?

— Да, одним батальоном. А не возьмешь... — Кругляков не договорил. Но я и так понял, что он хотел сказать. Поэтому ответил:

— Суда не боюсь. Только... Сдавала высоты дивизия, а брать — батальону. Да там небось не меньше полка фашистов...

— Вот ты и помозгуй, как это сделать. А больших сил... Сам видишь, в каком мы сейчас положении. И роты снять ниоткуда нельзя. А высоты... Они у нас как бельмо на глазу... Так что думай, Хомуло, думай!

Из блиндажа комкора я вышел с тяжелыми мыслями. Хотя... нужно ли сердиться на Круглякова? В течение четырех суток корпус не может прорвать оборону противника. Немцы не только оказывают ожесточенное сопротивление, [137] но и непрерывно контратакуют. Конечно, комкору нелегко. Ему ведь тоже конечно же не раз попадало от командарма за это время. А что делать? Силы-то у нас действительно на исходе. Так что...

Вспомнились заключительные слова Круглякова: «Думай, Хомуло, думай!» Да, надо что-то придумать.

На наблюдательном пункте полка были уже собраны все мои заместители. Я проинформировал их о предстоящей задаче. Выслушав меня, те как-то поникли. Ведь каждый из них понимал, что эта задача для одного лишь батальона вряд ли посильна. Но понимали и другое: приказ должен быть выполнен!

...В траншее послышался топот ног и голоса. Кто-то вошел в блиндаж и сказал, что принесли раненого командира 3-го батальона Зарудина.

— Давайте его сюда! — крикнул я. А в голове пронеслось: «Кто же теперь будет командовать батальоном?»

Зарудина внесли на плащ-палатке. Пуля пробила ему правое плечо и вышла через лопатку. Да, ранение серьезное, надолго вывело его из строя. Кем же заменить его?

— Зарудин, — подошел и склонился я над раненым, — вы меня слышите?

— Слышу, — слабым голосом отозвался тот.

— Кто из командиров еще остался в батальоне?

— Младший лейтенант Земнухов, — прошептал Зарудин. — Он и командует...

Зарудина срочно отправили в тыл.

Младший лейтенант... Нет, в 3-й батальон нужно назначить другого командира. Но кого? А что, если... начальника разведки полка капитана Гурьева? Ведь 3-й батальон стоит на весьма ответственном направлении, удерживает выгодный рубеж. Ему нужен волевой командир. Такой, как Гурьев...

— Капитан Гурьев, — решаюсь я наконец, — отправляйтесь в третий батальон и вступайте в командование им. Задача батальона прежняя — ни шагу назад! Стоять насмерть! Понятно?

— Есть, товарищ майор. Задачу понял.

— Командира второго батальона, командиров роты автоматчиков и полковых батарей — ко мне, — приказал я теперь уже начальнику штаба.

Когда те прибыли, я поставил им задачу:

— Исходный рубеж для атаки — траншея, в которой батальон сейчас находится. Начинать атаку на рассвете, [138] когда гитлеровцев на высотах станет одолевать сон. Никаких «ура», пока не подойдем к первой вражеской траншее на расстояние броска гранаты. Минометную роту батальона с вечера расположить в той же траншее, где и батальон. Как только ее командир услышит крики «ура» и взрывы гранат, немедленно открывать огонь по западным скатам высоты, которая слева. По правой будет вести огонь минометная батарея полка, чтобы отрезать путь подхода с нее подкреплений. Для переноса огня комбат лично подаст минометчикам сигнал красными ракетами.

Командиру полковой артиллерийской батареи тоже ночью подкатить орудия к батальону. Как только его роты захватят высоты, быстро, на руках, два орудия — на правую высоту, два — на левую. Установить их на прямую наводку. Командиру батальона выделить необходимое количество людей для помощи артиллеристам. Пусть вместе с расчетами катят орудия и подносят на высоты ящики со снарядами.

Командир роты автоматчиков до и в период атаки находится со мной. С захватом высот выдвинуть роту к батальону, на левую высоту.

Закончив постановку задач, проверил, как командиры уяснили их. После чего отпустил готовить подразделения к атаке. Подозвал к себе полкового инженера и поставил ему задачу на минирование западных скатов высот сразу же после захвата их 2-м батальоном.

* * *

Моросивший всю ночь дождь к рассвету прекратился, и на землю опустился густой туман. Это было нам как раз на руку.

Едва на востоке слегка засерело, батальон бесшумно поднялся из траншеи и скорым шагом двинулся к высотам. Несмотря на то что гитлеровцы то и дело пускали в небо ракеты, его роты тут же растворились в тумане.

Прошло десять минут, пятнадцать... Полная тишина. Но вот туман выплеснул из себя дружные разрывы гранат, клич «ура». Сразу же открыли огонь наши минометы. Застрочили автоматы, раздались пулеметные очереди.

Артиллеристы полковой батареи младшего лейтенанта И. П. Лугового, который перед этим боем сменил выбывшего по ранению капитана Д. А. Червонцева, на руках покатили свои орудия на высоты. Им помогали и стрелки...

Судя по звукам, бой уже переместился на западные [139] скаты высот. Нужно срочно выдвигать роту автоматчиков и закреплять успех батальона.

На гребень высоты я прибыл вместе с автоматчиками. Уже совсем рассвело, туман заметно рассеялся. Стало видно, как примерно в километре впереди 2-й батальон отбивает контратаку фашистов. Минометная батарея полка и минрота батальона оказывают ему в атом существенную помощь: точные разрывы мин выкашивают из вражеской цепи сразу по нескольку человек.

Еще залп, другой. В гитлеровской цепи все больше брешей. Но фашисты не останавливаются, не залегают. С криками «хох!» они пытаются броском преодолеть заградительный огонь минометных подразделений, сблизиться с батальоном.

Подбегаю к батарейцам младшего лейтенанта Лугового. Они только что установили орудия на прямую наводку. Правда, два орудийных номера еще возятся со станиной первого орудия. Поскользнувшись, один из них падает.

— Быстрее, быстрее, ребята! — кричу им и тоже подхватываю левую станину. Бот теперь оба орудия готовы открыть огонь.

Луговой командует:

— По пехоте, гранатой осколочной...

Первые снаряды наших батарейцев рвутся сзади цепи, с перелетом. Второй залп. Теперь всплеск двух разрывов встает уже среди фашистов. Несколько фигурок падает.

— Цель! — слышу доклад старшего на батарее.

— Беглым! — звучит зычный голос младшего лейтенанта.

Бегущая в атаку цепь вражеского батальона наконец-то дрогнула и залегла.

Справа, на соседней высоте, тоже идет сильный бой. Там рвутся гранаты, частят автоматные очереди. Как оказалось, гитлеровской пехоте удалось-таки ворваться здесь в нашу траншею. А взвод полковой артиллерийской батареи не успел втащить свои орудия на высоту.

Нужно помочь правофланговой роте батальона и батарейцам.

— Старшего лейтенанта Кулакова ко мне! — крикнул я адъютанту.

Старший лейтенант И. А. Кулаков — командир роты автоматчиков. Он находится недалеко от меня, наблюдает за полем боя.

— Кулаков, на правом фланге четвертой роте тяжело! [140]

Надо выбить гитлеровцев из траншеи. Берите два своих взвода и постарайтесь ударить фашистам во фланг. И гранаты, больше используйте гранат, поняли?!

— Понял, товарищ майор.

Перед нами же вражеская цепь то и дело пытается подняться. Но, пробежав несколько метров, снова залегает. Стрельбу из автоматов гитлеровцы почему-то не ведут, пробуют бросать ручные гранаты. Но те не долетают до наших бойцов.

Роты батальона тоже почти не ведут огня. Запрашиваю комбата, почему так слабо расстреливает фашистов. Ведь они почти рядом. Тот докладывает, что оружие забило грязью и оно то и дело отказывает. Вот оно что! А у немцев, видимо, автоматы вообще вышли из строя. Потому-то они и швыряют бесцельно гранаты.

В 8.00 доложил обстановку командиру корпуса. Генерал Кругляков выслушал меня и приказал удерживать высоты во что бы то ни стало. Я снова стал просить у него разрешения снять с правого фланга 1-й батальон и подтянуть его сюда, потому что одним батальоном и ротой автоматчиков удержать высоты очень трудно.

Генерал Кругляков помолчал, затем сказал в трубку:

— Ничего я тебе не дам, и не проси! Смог же взять высоты наличными силами? Смог! А ведь вначале тоже... Так что держись, Хомуло, держись! — и положил трубку.

— Держать так держать! — сказал я сам себе и невесело усмехнулся.

Старший лейтенант Кулаков тем временем уже завязал траншейный бой на правой высоте. Там слышны взрывы гранат, крики «ура». И гитлеровцы, зажатые с двух сторон автоматчиками Кулакова и стрелками 4-й роты, вскоре не выдержали, начали выскакивать из траншеи, отходить, отстреливаясь, с высоты.

А артиллеристы в этот момент ускорили выдвижение своих орудий на гребень высоты. И вскоре, установив их на прямую наводку, открыли беглый огонь по отходящим фашистам.

* * *

Итак, высота в наших руках. Но смирится ли враг с этим? Вряд ли. Перегруппировав свои силы, он снова попытается вернуть себе эти выгодные позиции.

Так оно и вышло. В 11.00 до двух его пехотных батальонов без танков, но под аккомпанемент огня сразу четырех дивизионов артиллерии полезло на высоты. [141]

Атаковали гитлеровцы снова сразу обе высоты. Было видно, как их офицеры с криками бежали сзади цепей, размахивали пистолетами, подталкивали солдат в спины, пинали. Пехота опять огня не вела — забитое грязью немецкое оружие отказало напрочь. Это-то и вызывало у фашистских солдат дополнительную боязнь, неуверенность в успехе атаки.

Два залпа сделала наша минометная рота. И умолкла. Батарейцы младшего лейтенанта Лугового тоже произвели лишь по два выстрела из каждого орудия. Не было боеприпасов. Их израсходовали при взятии высот и отражении первой контратаки. А вот теперь...

Редко постреливали и наши винтовки, автоматы. У стрелков тоже каждый патрон на учете. Оставалось только ждать момента, когда вражеская цепь приблизится к траншеям на бросок гранаты.

И она приблизилась. Тотчас же десятки взрывов заволокли дымом вырвавшихся вперед гитлеровцев. Те тоже начали забрасывать гранатами наши траншеи. Так длилось несколько минут. Затем, оставив на склонах высот десятки трупов, фашисты на левом фланге и в центре боевого порядка батальона откатились назад.

А вот справа небольшой их группе все же удалось ворваться в нашу траншею на стыке 1-й роты и роты автоматчиков. А до взвода пехоты, миновав траншею, ринулось на гребень высоты, где стояли орудия полковой батареи. И тогда младший лейтенант Луговой, развернув свои расчеты в цепь, смело повел их на врага. Я лично видел, как он орудийным банником размозжил голову налетевшему на него фашистскому офицеру.

Уничтожив ринувшихся к орудиям гитлеровцев, батарейцы вместе со стрелками и автоматчиками стали выбивать фашистов и из траншеи. И выбили! Но не из всей. До двух взводов врага все же засело на стыке траншеи и хода сообщения, идущего в тыл к немцам, оказав упорное сопротивление. Несколько наших попыток выбить их оттуда успеха не имели.

Бой длился уже несколько часов. Но на сколько еще часов или даже минут хватит в ротах боеприпасов? Эта мысль не давала покоя.

Именно в этот момент ко мне и подбежал адъютант лейтенант Суслов. Радостно доложил:

— Боеприпасы поднесли, товарищ майор!

— Где? — повернулся я к нему. [142]

Виктор показал на приближающихся по ходу сообщения к НП бойцов во главе со старшиной. Они несли ящики с боеприпасами.

— Старшина, ко мне! — крикнул я.

Тот подбежал. Узнал в нем командира хозяйственного взвода из 2-го батальона.

— Сколько и каких боеприпасов доставили?

— Есть патроны... — начал было докладывать старшина.

— А гранаты, гранаты есть?

— Немного есть.

— Как немного?! Сколько?

— Да с сотню, наверное, будет, — неуверенно ответил командир хозвзвода.

— Только-то?! Да это же капля в море! Но... Вот что, старшина. Видишь вон ту высотку? — Я показал вправо. — Там четвертая рота, рота автоматчиков и артбатарея полка. Все гранаты, сколько есть, давай туда. Срочно! Передашь, придешь сюда и доложишь мне, понял?

— Понял, товарищ майор! А патроны тоже надо?

— И часть патронов, естественно. Но гранаты все до единой — туда! Да, вот что еще. Мины подвез для минроты?

— Так точно. Сейчас их разгружают на огневой! — крикнул старшина, уже убегая со своими бойцами.

Через несколько минут меня вызвал к рации начальник штаба полка майор Никитин. Доложил, что командир корпуса все-таки разрешил снять 1-й батальон с правого фланга и использовать его по решению командира полка. То есть моему.

— Сколько нужно времени, чтобы батальон прибыл сюда? — спрашиваю начальника штаба.

— Не меньше трех часов, — ответил он.

— Давайте его сюда быстрее! И заставьте начальника вооружения подвезти для него боеприпасы и побольше ручных гранат...

Хоть и не скоро подойдет 1-й батальон, но на душе сразу же стало легче, затеплилась надежда, что все с его приходом образуется.

* * *

Последнюю, третью, атаку противник предпринял с наступлением сумерек. Начал ее без огневой подготовки, без шума и освещения местности. Словом, попытался скопировать нашу утреннюю атаку на высоты. [143]

Но не помогло. Мы сравнительно легко отбились и на этот раз. Положение изменилось лишь на нравом фланге, где, как уже говорилось, еще днем засело до двух взводов вражеской пехоты. Теперь, естественно, фашистов там стало больше. Воспользовавшись ходом сообщения, который вел в их тыл, они до темноты накапливались на фланге. А с началом атаки с фронта потеснили 4-ю стрелковую роту и захватили еще несколько десятков метров траншеи. Установили там пулеметы и стали простреливать тылы батальона. Надо выбить оттуда фашистов во что бы то ни стало! Только бы скорее подошел 1-й батальон. А его все нет и нет. А прошло, думается, уже больше трех часов с момента звонка начальника штаба.

Где-то около двадцати двух часов ко мне на НП пришли наконец начальник разведки полка и комбат один капитан И. П. Рассмотров. Командир батальона доложил, что у него в наличии сто сорок человек, включая и хозвзвод. В стрелковых ротах в среднем по тридцать бойцов, боеприпасы имеются, люди накормлены.

Тут же ставлю Рассмотрову задачу: до утра выбить гитлеровцев с участка траншеи на правом фланге, закрепиться там и быть готовым с утра отражать повторные контратаки врага. 4-ю роту и два взвода автоматчиков сменить и вывести в мой резерв.

В 23.30 меня вызвал к телефону исполняющий обязанности комдива полковник С. Е. Климахин. Сообщил, что мой 885-й стрелковый полк снова переходит в подчинение дивизии и что наша задача остается прежней: восстановить положение на правом фланге и прочно удерживать занимаемые высоты. 878-й и 882-й полки понесли большие потери. Сейчас производят чистку своих тылов, оставляя в них самое минимальное количество личного состава. Остальных же ставят в строй. Дивизии приказано перейти к обороне, так как комкор считает, что цель наступления в основном достигнута.

В заключение Климахин рекомендовал и мне завтра с утра пополнить роты за счет тыловых подразделений полка. Я же в свою очередь попросил его сменить кем-нибудь наш 3-й батальон, который в настоящее время удерживает на левом фланге дивизии деревню Хандоги. Свою просьбу обосновал тем, что между главными силами полка и этим батальоном находятся два других полка дивизии, а это затрудняет мне управление его подразделениями. [144] Кроме того, 3-й батальон нужен мне и здесь для обороны господствующих высот.

Полковник Климахин пообещал во всем разобраться и свое решение сообщить позже.

Не прошло и часа после этого разговора, как начальник штаба полка передал по рации, что к 3.00 меня и командира дивизии вызывает к себе генерал-майор Кругляков. «Его командный пункт, — сказал майор Никитин, — находится в том же самом немецком доте, в который он пришел к нам в первый день наступления».

Вызов на КП корпуса, который, как я знал, находится в шести километрах, был очень некстати. Ведь 1-й батальон готовится восстанавливать положение на правом фланге, а меня...

Что-то надо было предпринимать. А может, комкор поставит мне новую задачу и лучше пока попридержать 1-й батальон, не вводить его в бой?

— Вот что, — подумав, сказал я начальнику штаба, — приходите-ка ко мне, надо вместе обсудить обстановку.

А 1-й батальон тем временем уже завязал бой на правом фланге. Послышалась сильная автоматно-пулеметная перестрелка, стали рваться гранаты, немцы начали вовсю освещать местность. Вскоре стрельба перекинулась на весь участок обороны полка. Потом еще дальше. Гитлеровцы всполошились. Видимо, подумали, что наши части ночью перешли в наступление на широком фронте.

Стало светло почти как днем от непрерывно взмывающих в небо осветительных ракет. Трассирующие пули молниями пронизывали ночную темень. Заухала с обеих сторон артиллерия, зачавкали минометы. Зазвонили телефоны, заработали радиостанции, запрашивая обстановку в низах.

Мне тоже позволил полковник Климахин.

— Что у вас там происходит? — спросил он.

Доложил, что 1-й батальон выполняет приказ восстановить положение на правом фланге. А фашисты с перепугу открыли стрельбу повсюду, опасаясь, что наши войска перейдут в наступление на всем участке прорыва.

— В этой обстановке мне нельзя уходить отсюда, — сказал я Климахину, — а время уже идти к командиру корпуса, чтобы не опоздать.

— Я доложу генералу Круглякову, — ответил мне он. Перестрелка между тем то нарастала, то затухала.

1-й батальон очистил траншею, но теперь гитлеровцы [145] прочно удерживали ход сообщения, идущий к ним в тыл. А этот ход сообщения был у нас словно бельмо на глазу. Он давал противнику возможность скрытно подводить свои подразделения к нашему переднему краю и внезапно нападать на правый фланг. Требовалось выбить их и отсюда, а затем загородить ход рогатками из колючей проволоки и заминировать. Такие рогатки полковой инженер сделал еще днем, подготовил и противопехотные мины. А теперь саперный взвод ждал, когда же можно будет приступить к делу. Действительно, когда?

* * *

Прошло больше часа, а звонка от командира дивизии все не было. Пришлось связаться с ним мне.

— Не могу дозвониться до командира корпуса, — сказал Климахин. — А как у тебя обстановка?

— Бой идет жаркий. Из траншеи фашистов выбили, но они прочно засели в ходе сообщения. Если их оттуда не выкурить сейчас, ночью, то днем они используют его для подготовки своих контратак. Так и вчера было.

— Понятно... Но ты все-таки оставь за себя начальника штаба или заместителя, а сам давай выходи.

— А зачем вызывает комкор? — спросил я Климахина.

— Не знаю. Он мне ничего не сказал, когда звонил. Возьми на всякий случай карту, может, изменения какие будут. И быстрее выходи, а то опоздаешь.

Начальник штаба майор Никитин был рядом.

— Вот что, Александр Артемович, — сказал я ему, — первый батальон выбил гитлеровцев из траншеи, но этого мало. Надо ликвидировать их в ходе сообщения и заминировать его. Полковой инженер задачу получил. Я убываю к комкору. Остаешься за меня. Командуй. Если будут какие изменения, постараюсь позвонить тебе.

Взяв с собой лейтенанта Суслова, пошел, петляя по ходам сообщения, к комкору. По дороге забрели куда-то в тупик, совсем в стороне от КП командира корпуса. Пока же отыскали его, там уже был полковник Климахин с работниками оперативного отделения дивизии.

— Ну и ходишь же ты медленно! — упрекнул меня полковник. — Хорошо еще, что Кругляков пока отдыхает.

Генерал Кругляков принял нас уже в четвертом часу ночи. Выслушав Климахина, а затем меня об обстановке, сказал, что получен приказ командарма наступление прекратить, ибо цель его достигнута, и перейти к обороне. [146]

Вызвал же он нас для того, чтобы и комдиву, и мне, как командиру полка, оседлавшего такие важные для корпуса высоты, лично довести задачи на предстоящий оборонительный период.

— А другим командирам я послал письменный приказ, — сказал генерал.

Пробыли мы у комкора недолго. Где-то через час я уже шел с адъютантом в обратном направлении, думая над словами командира корпуса — «цель наступления достигнута». Как понимать это? Ведь корпус наступал больше недели, а продвинулся всего на каких-то шесть, от силы восемь километров. Неужели такая цель и преследовалась?

На этот вопрос я получил ответ несколько позже, когда уже закончилась летне-осенняя кампания 1943 года. Когда в результате победы наших войск в Курской битве развернулось наступление на всем стратегическом фронте, и особенно на юге нашей страны. И активные боевые действия отдельными корпусами, которые проводила наша 33-я армия, тоже имели, оказывается, непосредственное отношение к общему наступлению. Ведь, несмотря на незначительные успехи, эти корпуса сковали, оттянули на себя довольно крупные силы немецко-фашистской группы армий «Центр», не позволив главному командованию вермахта перебросить их на юг, против других наших фронтов. Так вот в чем была разгадка слов нашего комкора!

* * *

Итак, оборона. Но простояли мы в ней недолго. 30 ноября наша дивизия получила приказ передать свою полосу обороны другому соединению 33-й армии, а самой отойти в тыл, в район восточнее Ляды. Здесь нам дали двухсуточный отдых. После него — снова марш, теперь уже на юг. Так 5 декабря дивизия опять вернулась в свою родную 10-ю армию.

Эта армия после летнего наступления активных действий тоже не вела, а стояла с октября в обороне.

Здесь в нашу 290-ю стрелковую начало поступать пополнение. Довели до полного штата и вооружение, автотранспорт, конский состав. Находясь во втором эшелоне армии, усиленно занимались боевой подготовкой.

В канун нового, 1944 года получили приказ: дивизии совершить ночной марш и сосредоточиться в лесах в 25–30 километрах северо-восточнее населенного пункта Чаусы Могилевской области. [147]

На могилевском направлении, как и на оршанском, противник успел создать глубоко эшелонированную оборону. Первый ее рубеж проходил по реке Проня. Состоял из двух позиций, каждая из которых имела в свою очередь три траншеи с разветвленной сетью ходов сообщения и сплошные минновзрывные заграждения перед передним краем и в глубине.

Второй оборонительный рубеж, тоже из двух позиций, проходил по реке Бася, в 15–20 километрах от переднего края первого рубежа.

Третий, состоящий из одной позиции, был создан по западному берегу реки Реста. Четвертый, не полностью завершенный, — по реке Рудея. И последний — по западному берегу реки Днепр.

Причем сам город Могилев с севера и северо-запада тоже был опоясан несколькими оборонительными позициями, а южнее передовая позиция была вынесена на восточный берег Днепра.

Все попытки войск 10-й армии еще в начале октября прорвать первый рубеж обороны противника успеха не имели. А позже ее соединения никаких активных действий не проводили. Кроме, естественно, отдельных боев местного значения.

В первых числах января вернулся из госпиталя комдив полковник И. Г. Гаспарян. Полковник же Климахин отбыл назад, в 33-ю армию, получив там назначение на должность командира дивизии. Штаб 290-й стрелковой возглавил подполковник П. К. Кузьмин, до этого работавший у нас начальником оперативного отделения.

Во второй половине января дивизия получила приказ перейти в наступление с плацдарма на реке Проня. Что это был за плацдарм? Ширина его составляла немногим больше четырех, а глубина — около трех километров.

На подготовку к наступательным действиям нам отвели двое суток. Определили и конечную задачу — овладение районным центром Чаусы.

885-й стрелковый полк должен был наступать в первом эшелоне, на левом фланге дивизии. Ближайшая его задача — прорвать первую позицию обороны противника. Последующая — продвинуться на глубину двух позиций и обеспечить необходимые условия для ввода в бой полка второго эшелона с утра следующего дня наступления.

Справа действовал 882-й стрелковый полк. [148]

Артиллерийская подготовка планировалась продолжительностью 23 минуты на глубину только первой позиции.

Какого-либо артиллерийского усиления дивизия не получила. Именно это — недостаточное артиллерийское обеспечение — и не позволило ей полностью выполнить свою задачу. Через несколько дней ожесточенных боев 290-я стрелковая дивизия вынуждена была снова перейти к обороне.

19 февраля вернулся из госпиталя прежний командир 885-го полка.

— Придется тебе уступить ему место, Хомуло, — сказал, вызвав меня к себе командир дивизии. — Но не волнуйся, без должности не останешься. Пойдешь в резерв армии заместителем начальника курсов переподготовки командного состава.

Как ни горько было расставаться с полком, но что поделаешь? Надо повиноваться приказу. И на второй день, простившись с друзьями, я отбыл к новому месту службы.

Начальник курсов полковник А. М. Сальников встретил меня приветливо. С ним мы были знакомы давно, еще с конца 1942 года, когда он прибыл к нам в дивизию заместителем комдива. И вот теперь встретились вновь.

В мои новые обязанности входило планирование учебного процесса, выработка тематики и написание методических разработок, а также контроль за подготовкой руководителей групп к занятиям.

На курсах пробыл чуть больше недели. И вот однажды утром полковник Сальников вызвал меня к себе. Для начала сообщил, что армия сейчас проводит наступательную операцию на чаусском направлении. Затем сказал:

— Звонили из твоей дивизии, Хомуло. Там дела неважнецкие. Большие потери. В частности, погиб командир 878-го полка майор Анашкин. И вот генерал Гаспарян просил спросить тебя, согласишься ли ты вернуться в дивизию и принять этот полк. Если согласен, то я немедленно оформлю это дело через начальника отдела кадров армии. Ну а если не согласен...

— А разве Гаспарян уже генерал? — первое, что спросил я у Сальникова.

— Да, получил звание генерал-майора накануне наступления.

— Тогда передайте генералу Гаспаряну, что готов немедленно выехать в полк! [149]

Выскочив из кабинета начальника курсов, бегом побежал в свой домик складывать в вещмешок нехитрые пожитки.

* * *

Ночь прошла в ожидании машины. Несколько раз ходил в штаб и созванивался с дивизией, с оперативным дежурным. Тот все время отвечал, что машина за мной вышла. Но где она?

Часам к четырем утра сон все-таки одолел меня. Как сидел одетым, так и прилег на кровать. Проснулся от стука в окно.

— За вами машина!

За окном уже брезжил рассвет. Взглянул на часы — 7.30 утра. Быстренько простившись с товарищами по курсам, сел в машину и отправился на передовую.

— Третьи сутки не утихает бой, — сказал сопровождавший меня лейтенант. — Фашисты пытаются сбить дивизию с плацдарма, непрерывно атакуют...

До НП комдива добрались благополучно. Если не считать, что несколько раз попадали под артналеты вражеской артиллерии. Последний из них был особенно сильным и продолжительным. Пришлось перележать в воронке от разорвавшегося снаряда. Когда же мы с лейтенантом вылезли из нее, я увидел у него на фуфайке, около плеча, дыру, из которой торчала вата. Осколок на излете прорвал ткань, но застрял в вате, не причинив моему сопровождающему никакого вреда.

— В рубашке ты, парень, родился, — сказал я лейтенанту.

— Между прочим, и вы тоже, — ответил тот, показывая на мою шапку.

Во время обстрела у меня сорвало ее с головы. А потом я второпях поднял ее со дна воронки и надел на голову. А теперь когда снял, то увидел с правой стороны разорванный наушник и пробитый осколком шапочный верх. Вот уж действительно везение!

На наблюдательном пункте — обычная для боя обстановка. Несколько человек одновременно работали на радиостанциях. Другие надрывали телефоны, стараясь куда-то дозвониться. Кто-то звал майора Афанасьева к начальнику оперативного отделения. Тут же начальник разведки майор К. Н. Ткаченко допрашивал взятого в плен немецкого ефрейтора. А наблюдавший в стереотрубу командир-артиллерист [150] докладывал, надрывая голос, что до роты пехоты контратакует левый фланг 878-го полка.

В землянке же, где находился командир дивизии, были тишина и полумрак. Здесь я увидел склонившихся над картой комдива, начальника штаба подполковника П. К. Кузьмина и начальника артиллерии дивизии полковника А. И. Зорькина. Они о чем-то негромко переговаривались между собой.

Я доложил о прибытии.

— Очень хорошо, — сказал, распрямляясь, командир дивизии. Пожал мне руку. — Мы уже тебя заждались. Принимай полк. Он в первом эшелоне, слева. Сегодня с утра отбивает уже четвертую контратаку. Идем покажу на местности.

Мы вышли из землянки и подошли к площадке для наблюдения. Командир дивизии наклонился к стереотрубе, подгоняя по глазам окуляры. Затем навел ее в какую-то точку и позвал меня.

— Смотри. Видишь черное пятно на снегу? Это воронка от разорвавшегося снаряда. А из нее несколько бойцов ведут огонь, так? Это твой правый фланг. Они и вчера здесь лежали. Опытные, видать, хлопцы, дело знают. Понимают, что в воронку второй снаряд вряд ли попадет, что это самое надежное укрытие.

Наклонившись к стереотрубе, я увидел и воронку, и бойцов, которые вели огонь из пулемета. А перед воронкой, буквально в нескольких метрах от нее, лежали на грязном снегу трупы убитых вражеских солдат. Да, вот куда подкатывали фашистские цепи!

Отошел от стереотрубы, уступая место комдиву.

— Видел? — спросил он.

— Да, товарищ генерал. Видел и правый фланг, и бойцов в воронке, и их работу. Порядком положили они перед собой фашистов!

— А теперь посмотри на свой левый фланг. Здесь еще почище работа! Смотри на опушку сосновой рощи. Видишь, сколько там положили фашистов?

Я снова прильнул к окулярам.

— Подлецы! — ругнулся за спиной Гаспарян. — Второй день лезут. И все на левый фланг. Хотя бы отошли от своего шаблона.

Да, на левом фланге картина еще ужаснее. Признаков снега здесь совершенно никаких. Черное от воронок и копоти поле, густо усеянное трупами. А вот эта высота, [151] видимо, несколько раз переходила из рук в руки. На восточных ее скатах стоят два обгоревших танка, за ними — два наших подбитых орудия. Здесь бойцы тоже сидят по одному, по два в воронках и ведут огонь...

— Обстановка ясна? — спросил командир дивизии, когда я закончил осмотр местности.

— Ясна, товарищ генерал.

— Тогда иди в полк. Проведет тебя офицер связи. Он там был уже несколько раз. Вступай в командование и ни шагу назад!

Гаспарян пристально посмотрел мне в глаза и еще раз пожал на прощанье руку.

* * *

Второй раз мне приходится принимать полк в ходе боя. А кто испытал это хоть раз, тот знает, как тяжело с ходу вникнуть в обстановку, принять решение, не зная еще ни противника, ни даже своих, находящихся рядом с тобой, на НП. Не говоря уже о взводных, ротных, комбатах.

Но есть такое короткое, как выстрел, слово — надо!

До наблюдательного пункта полка вместе с офицером связи мы добирались где перебежками, а где и по-пластунски. На НП застали помощника начальника штаба полка, начальника разведки, капитана-артиллериста. На мой вопрос, где заместитель командира полка, помначштаба ответил:

— Ранен. Недавно отправили в медсанбат.

— А начальник штаба?

— Он находится на командном пункте.

— А где командный пункт?

Помначштаба замялся. Потом ответил:

— На той стороне реки...

— Какие боевые подразделения рядом с ним?

— Никаких, все здесь. Там тылы.

Такое положение дел меня удивило. Так кто же руководил здесь боем? Ведь несколько контратак отбили, а командует, выходит, помначштаба? А начальник штаба... Ну ладно. Пока нужно хотя бы разобраться в обстановке.

Обращаюсь к начальнику разведки, приказываю:

— Доложите о противнике.

— Старший лейтенант Загайнов, — представляется он. Затем докладывает: — Против нас действует не меньше полутора полков. Причем подразделения в них из разных дивизий. Перед правым флангом полка, например, и далее [152] к соседу — батальоны из 323-го пехотного полка 63-й дивизии. А примерно от середины нашей обороны и влево до рощи, что на высоте, — 96-й пехотный полк 46-й дивизии. Взятые пленные и документы убитых вражеских солдат подтверждают эти данные. Эта дивизия подошла сюда в ночь на 24 февраля и с утра 25-го начала контратаковать на широком фронте. Один ее полк обнаружен на правом фланге плацдарма, перед частями 326-й стрелковой дивизии.

— Мне непонятно, как эта 46-я дивизия действует? — сказал я старшему лейтенанту. — Один ее полк здесь, другие — правее, а между ними — части 63-й пехотной дивизии.

— Очень просто, товарищ майор. Фашисты, видимо, надеялись контрударом с флангов, по сходящемуся в центр направлению, в первый же день сбить нашу дивизию с плацдарма. Поэтому и построили свой боевой порядок так, что главные силы 46-й пехотной наступали в стык двух дивизий — нашей и 326-й. А одним полком наносили удар вот сюда, по левому флангу. С фронта же сдерживали наше наступление части 63-й пехотной дивизии, менее боеспособной.

— Понятно. Кстати, 63-я пехотная — это наша старая знакомая, — сказал я Загайнову. — Мы ее били еще в декабре и в январе... Вот что, разведчик. Думаю, что ночью гитлеровцы будут делать перегруппировку, чтобы с утра возобновить контратаки. Достань «языка». Причем, возьми его перед нашим левым флангом.

— Понял, товарищ майор.

— А кто доложит о боевом и численном составе полка? — спросил я.

— Разрешите мне, товарищ майор, — встал помощник начальника штаба полка капитан А. К. Миронов. — Точных данных о потерях за сегодняшний день пока нет. Мы их будем иметь часам к двадцати двум. Но предварительно считаю, что в ротах осталось не более чем 22–23 активных штыка. Все три батальона со вчерашнего дня действуют в первом эшелоне. В резерве рота автоматчиков в количестве 60 человек. Батальоны находятся: первый — на правом фланге, в центре — третий, он был введен в бой вчера с утра; а слева — второй батальон. Он-то и понес сегодня наибольшие потери. На него пришлись почти все контратаки.

— С этим батальоном надо разобраться особо, — приказал [153] я Миронову. — И чем быстрее, тем лучше. По нему и решение принять отдельно.

— Понятно.

Исполняющий обязанности начальника артиллерии полка капитан А. С. Чудов доложил:

— В полковой артиллерийской батарее всего три орудия. Используем их для стрельбы с закрытых огневых позиций.

— Почему?

— Полку почти не придано дивизионной артиллерии. Всего один пушечный дивизион. А в первом эшелоне действуют три батальона. Пришлось для их поддержки распределить артиллерию так: артдивизион — третий батальон, полковая батарея — первый батальон и второй — минометная батарея полка.

— Все ясно. Вот что, капитан. Боеприпасы для всех видов оружия возить целую ночь и не прекращать даже днем. К утру полковую артиллерийскую батарею перевести на левый фланг и поставить на прямую наводку. Стрелять по вражеской пехоте на рикошет.

— Но, товарищ майор... — начал было капитан Чудов.

— Никаких возражений, капитан! Приказ потрудитесь выполнить! Батарею поставите за боевым порядком второго батальона. В отношении использования других артиллерийских подразделений приму решение, когда уточним состояние батальонов. Все!

* * *

К полуночи ко мне на НП пришел начальник штаба. Вместе с ним мы уточнили боевой и численный состав полка. Как и предполагалось, 2-й батальон понес наибольшие потери. У него в ротах осталось по 25–27 бойцов. Командного состава, вместе с комбатом, всего пять человек. 3-й батальон наиболее боеспособный. У него в ротах до 40 и более штыков. Выходило, что на левом фланге, где прежде всего следовало ждать утренних атак, находился самый обескровленный батальон.

Решение напрашивалось само собой — сузить по фронту оборону 2-му батальону. 1-й и 3-й батальоны оставить со своими минометными ротами. Полковыми же минометной и артиллерийской батареями усилить 2-й батальон. Артиллерийский дивизион оставить в своем подчинении.

После отданных распоряжений во все батальоны были направлены работники штаба полка для оказания помощи [154] командирам и осуществления контроля за своевременным исполнением решений.

День начался с мощной вражеской артподготовки по всему боевому порядку полка, а также по соседу справа — 885-му стрелковому полку. А вслед за огневым валом в атаку ринулись фашистские автоматчики. На 3-й и 2-й батальоны пошло до полка пехоты, но без танков. На стыке же с соседом справа наступало всего до батальона.

Гитлеровцы, как и предполагалось, главные свои усилия сосредоточили на нашем левом фланге, 2-м батальоне. И там сразу же создалась критическая ситуация. Дело в том, что от одного из флангов 2-го батальона и до реки Проня шел эдакий коридор, шириной два с половиной — три километра. Он не прикрывался стрелковыми подразделениями. Правда, коридор был заминирован, его загораживали лесные завалы. Но надолго ли эти препятствия могли задержать гитлеровцев? На несколько минут, не больше. А потом... Нет, нужно срочно выдвинуть какое-то подразделение для закрытия коридора, обезопасить левый фланг батальона. Но где найти это подразделение? В моем резерве осталась лишь рота автоматчиков. Последний резерв! Но что поделаешь, нужно бросать в бой и ее. Иного выхода нет.

Пока вызывал ее командира, ставил ему задачу, группа фашистской пехоты, не встречая в коридоре сопротивления, начала быстро продвигаться вдоль западного берега реки Прони, угрожая тылу полка.

Я окликнул Чудова, наблюдавшего в бинокль за этой же группой:

— Что будем делать, капитан?! Наши автоматчики вряд ли туда успеют. Может, накроем гитлеровцев из минометов?

— Минроты в батальонах отражают противника с фронта, их не перенацелишь, — ответил Чудов. — Но у меня есть еще одна сводная группа из тринадцати минометов. Разрешите ей открыть огонь?

Сводная группа из тринадцати минометов?! Да это же такой подарок, что... Ну и молодец же ты, капитан! Только... Откуда все-таки появились эти минометы?

Расспрашивать некогда. Это я потом, после боя, узнаю, как они у нас оказались. Сам Чудов расскажет, что еще вчера, будучи на огневых позициях своих минрот на восточном берегу реки, он встретил восемь отбившихся от своих частей минометных расчетов. И до выяснения [155] местонахождения нужных им полков решил придержать эти расчеты у себя, включив временно в состав батареи 120-мм минометов нашего полка.

Но это, повторяю, капитан Чудов расскажет после боя. Пока же я, до безумия обрадованный наличием этой сводной группы, приказываю открыть огонь по прорывавшимся через коридор фашистам. Чудов быстро связывается с ней по телефону, отдает соответствующую команду. И вот я вижу сначала одиночные, а затем и целую серию разрывов в боевых порядках заходящей к нам в тыл пехоты противника. Она начинает нести потери, сбавляет темп продвижения вперед. Ну, еще огонька! И Чудов понимает меня без слов. Вносит необходимые коррективы для минометчиков, командует:

— Беглым, огонь!

Я не отрываю от глаз бинокля. Перед вражеской цепью ложится более десятка разрывов. Затем еще и еще. Гитлеровцы уже не выдерживают, начинают поворачивать назад. Но поздно! Им наперерез, ведя на ходу огонь, бегут наши автоматчики. Через считанные минуты коридор уже перекрыт, прорывавшаяся группа фашистов отрезана от своих главных сил.

К двенадцати часам дня с группой покончено. Командир роты автоматчиков докладывает: свыше сорока гитлеровцев убито, одиннадцать пленено. У нас потери минимальные.

Только теперь нахожу время поинтересоваться, откуда же у нас появилась сводная мингруппа. А узнав, хмурюсь. Приказываю капитану Чудову:

— Немедленно отправьте чужие минометные расчеты в их части! Ведь их там наверняка ищут.

— А пусть не теряют, — пробует оправдаться тот.

— Виноваты те, кто заблудился. С них и спросят. А вы... Надеюсь, больше подобного не повторится, так? Вот и хорошо... Да, вот еще что. Выдайте этим минометчикам какой-нибудь документ, расписку, что они воевали с нами. А то ведь, не ровен час, их под суд в своих полках отдадут.

Кстати, начиная с этого памятного для меня дня фашисты нас больше не беспокоили. Мы тоже не предпринимали активных действий. Так продолжалось до 3 марта. А в ночь на 4-е, передав оборону плацдарма частям 326-й дивизии, наша 290-я стрелковая была отведена во второй эшелон армии для отдыха и пополнения. [156]