Новороссийцы идут дальше

Таманский берег

Выбитым из Новороссийска гитлеровцам было уже не удержаться на Кубани. Продолжая оказывать ожесточенное сопротивление наступающим армиям Северо-Кавказского фронта, цепляясь за каждый промежуточный рубеж, они, очевидно, рассчитывали выиграть время для планомерной переправы своих войск через Керченский пролив. А советское командование стремилось отрезать им пути отхода, не выпустить в Крым. Развернувшемуся напряженному преследованию противника, борьбе за перехват отводимых им дивизий подчинялись и новые боевые задачи, которые фронт ставил флоту, в том числе нашей военно-морской базе.

21 сентября армия К Н. Леселидзе, сбив вражеские заслоны в предгорьях, вышла к Анапе. Тут от нас потребовалось поддержать армейцев огневыми налетами «морских катюш» на порт и высадкой с торпедных катеров двух небольших штурмовых групп. Их выделил 386-й отдельный батальон морпехоты, остававшийся резервом базы для разных срочных заданий, и возглавили лейтенанты Лаврентий Новожилов и Кирилл Стронский. Морские пехотинцы захватили анапские причалы одновременно с тем, как на суше ворвались в город танкисты. К трофеям, взятым на берегу, прибавилось полтора десятка не выпущенных из порта мелких неприятельских судов.

В тот же день вице-адмирал Л. А. Владимирский объявил, что поручает мне высадить тактический десант западнее Анапы. А точнее — два десанта: основной и вспомогательный, которые должны по замыслу командующего фронтом перерезать приморские дороги в тылах противника и наступать затем на Тамань.

Основной десант: 83-ю — теперь Новороссийскую — морскую стрелковую бригаду приказано было высадить в [371] районе озера Соленое на Таманском полуострове, а вспомогательный в составе одного полка 55-й гвардейской дивизии — на косе под станицей Благовещенской. На подготовку давалось меньше двух суток. Хорошо, что мы имели готовый, слаженный штаб высадки с И. М. Нестеровым во главе.

Потом в распоряжении штаба оказались еще одни сутки: высадку пришлось отложить из-за шторма. Состояние моря было, как говорится, «на пределе» и вечером 24 сентября, когда десант вышел из Геленджикской бухты.

В три корабельных отряда — ими командовали испытанные катерные флагманы П. И. Державин, Н. И. Сипягин, Д. А. Глухов, только что надевшие погоны капитанов 3 ранга, — мы свели практически все имевшиеся в базе исправные катера, мотоботы, баркасы и другие пригодные для высадки плавсредства, всего — свыше сорока единиц. Инженер-механикам потребовалось строго проверить их состояние: в новый бой рвались и командиры многих поврежденных судов.

Отряд Державина шел со вспомогательным десантом, Сипягин и Глухов — с основным. Прикрытие высадки с моря возлагалось на группу торпедных катеров. Штаб флота выделил нам также три тральщика, а в качестве корабля управления — сторожевик «Шквал».

Колонны отрядов держались вблизи берега, «Шквал» — немного мористее. Ходовые возможности малых кораблей (часть их буксировалась) заставили выйти еще засветло. Сумерки застали нас невдалеке от Мысхако. В это время сторожевик довольно неожиданно подвергся торпедной атаке. Вражеские катера, трудно различимые на фоне потемневшего моря, были замечены в последний момент.

Уклоняться от торпед, приближающихся одновременно на разных курсовых углах, — не просто, но командир «Шквала» капитан-лейтенант В. Г. Бакарджиев проявил молниеносную реакцию. Машинально достав часы, я следил за секундной стрелкой. Половина круга, еще четверть... Это означало, что маневр уклонения удался. Загремели взрывы у берега — торпеды ударились о скалы.

Корабельные артиллеристы отогнали катера. Успели ли немцы обнаружить суда, движущиеся под берегом? Если обнаружили, то обязательно вернутся — не те, так другие. Девятка наших торпедных катеров — группа обеспечения, выходившая из базы последней, нагнала десантные отряды [372] и растянулась цепочкой, готовая их защищать. Однако противник больше не показывался.

Зато шторм разыгрывался вновь. Это было особенно опасно для основного десанта. У озера Соленое, за Кизилтышским лиманом, отлогий берег не имеет устойчивой черты: граница воды и суши постоянно изменяется под воздействием ветра и волн, перемещающих массы мельчайшего песка. При этом образуются кочующие отмели, за которыми дно опять понижается. Будь у нас даже возможность обследовать участок высадки накануне, сведения о нем оставались бы надежными, лишь пока на море тихо. А сейчас ветер гнал волну как раз туда, и нетрудно было представить, какая там подымается круговерть. Имел ли я право начинать высадку без уверенности, что корабли не разобьет на дальних отмелях и десантники доберутся до берега?

В ходе совместных операций армии и флота — и до этого, и после — морская стихия не раз вносила свои поправки в планы, утвержденные большими начальниками. И бывало, что ссылки на эту стихию признавались потом неосновательными, иногда объявлялись сгоряча чуть ли не трусостью. Но когда ты на море и его неукротимая сила угрожает сотням или тысячам вверенных тебе бойцов, попробуй с ней не посчитаться!

В 22 часа метеослужба предупредила о дальнейшем усилении ветра. У Сипягина и Глухова впереди было еще больше половины пути. О возвращении в Геленджик речи быть не могло. Однако и о высадке основного десанта в эту ночь — по-видимому, уже тоже. Взвесив все еще раз, я радировал командирам обоих отрядов приказание дойти до Анапы и укрыться там от шторма.

Отряда Державина, отправленного на час раньше и шедшего несколько быстрее, это не касалось. Он находился ближе к своей цели, а условия подхода к берегу на его участке обещали быть полегче.

Вспомогательный десант удалось высадить, не отступая от первоначального плана. Выгрузили и легкие орудия, минометы, боеприпасы. Катера-охотники до рассвета маневрировали перед фронтом высадки, помогая пехотинцам закрепиться на берегу, а затем их стал прикрывать огнем из-под Анапы подошедший туда подвижной артдивизион Солуянова. Восемьсот двадцать гвардейцев 166-го стрелкового полка, принявших «десантное крещение» без [373] подготовительных тренировок и учений (на них не было времени), прочно оседлали песчаную косу, отрезав врагу путь на Соленое.

Этим полком командовал Герой Советского Союза подполковник Г. К. Главацкий, человек незаурядный, один из тех самородков, чьи военные таланты раскрылись в жестоких боях. Одесский рабочий, рядовой ополченец в дни обороны его родного города, он через несколько месяцев стал комиссаром кадрового батальона, под Севастополем заменил убитого комбата и вот уже командовал гвардейским полком.

Сутки спустя бойцы Главацкого соединились в освобожденной станице Благовещенской со своей дивизией, наступавшей по суше. А отряд Державина, не потерявший ни одного корабля, смог в полном составе участвовать на следующую ночь в высадке основного десанта.

У озера Соленое противник, как видно, не ждал нашего десанта, и 143-й отдельный батальон морпехоты под командованием капитана 2 ранга М. П. Артамонова захватил исходный плацдарм сравнительно легко. Высадившиеся с первым броском гидрографы выставили ориентирные огни для судов, шедших с подразделениями 83-й бригады. Однако сопротивление врага стало быстро нарастать. По участку высадки и подходам к нему открыла сильный огонь дальнобойная артиллерия.

На подавление немецких батарей была вызвана флотская штурмовая авиация. К переброске десантников из Анапы на плацдарм мы подключили торпедные катера — им помогали прорываться через огневые завесы большая скорость и маневренность. Но при всех принимаемых мерах высадка второго эшелона давалась трудно и потери увеличивались. Были минуты, когда закрадывалась мысль: не получилось бы тут, как под Южной Озерейкой в феврале... Решив, что командующий фронтом не простит мне, если не узнает вовремя, какая сложилась обстановка у озера Соленое, я дал радиограмму об этом на его КП.

А высадка продолжалась. Ни сорвать ее, ни отрезать высадившиеся части от моря врагу в конечном счете не удалось. Вклиниваясь в его тылы, десантники к утру овладели на этом направлении станицей Веселовка.

Когда общий успех десанта уже определился, до меня дошла через штаб 18-й армии телеграмма командующего фронтом. Он выражал удивление недисциплинированностью [374] контр-адмирала Холостякова и требовал продолжать высадку во что бы то ни стало. Оказывается, кто-то на фронтовом КП понял из моего донесения, что она была приостановлена.

При первой встрече со мною после этого генерал-полковник Петров спросил;

— Та телеграмма, где я вас отчитал, при вас?

И размашисто написал на бланке: «Вопрос считать исчерпанным. Информирован был неверно. Ив. Петров».

Этот документ я храню до сих пор. Мне кажется, он много говорит о человеческих качествах Ивана Ефимовича Петрова, о степени его уважения к людям.

83-я морская бригада, начавшая наступать из района озера Соленое на Тамань, вела упорные бои с крупными силами противника. На поддержку ей командующий фронтом приказал высадить еще две стрелковые бригады. Эту задачу выполнили 26 — 27 сентября те же сводные отряды малых кораблей — Державина, Сипягина, Глухова, а также и торпедные катера Проценко. Всего на плацдармы западнее Анапы было доставлено около восьми с половиной тысяч бойцов, несколько десятков орудий, десятки тонн боеприпасов.

Тем временем стало известно: на северном побережье Таманского полуострова Азовская военная флотилия высадила десанты у Голубицкой и Чайкино, и с их помощью части 9-й армии освободили Темрюк. А в низовьях Кубани 56-я армия штурмовала укрепления гитлеровцев на перешейках между лиманами. По небу волнами прокатывался самолетный гул. Авиация наносила удары по узлам вражеской обороны, настигала фашистские части у переправ, на судах в проливе...

Битва за Кавказ победно завершилась в начале октября. 3-го была освобождена Тамань — городок, обязанный своей известностью повести Лермонтова, а сейчас — последний остававшийся в руках гитлеровцев кавказский порт. Прошло еще шесть дней, и советские войска очистили от врага весь восточный берег Керченского пролива. Морские пехотинцы 83-й бригады высадились на косе Тузла, фактически представляющей собою узкий и длинный, вытянувшийся почти до середины пролива остров.

Запомнились слова, которыми командующий Северо-Кавказским фронтом И. Е. Петров подвел итог всему этому в отданном 9 октября приказе:

«На Кубани и Таманском [375] полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

Радио донесло из Москвы раскаты посвященного таманской победе салюта.

У всех на устах был Крым. После сокрушения Голубой линии, после Новороссийского и других десантов как-то и не думалось, что Керченский пролив может надолго задержать дальнейшее наступление на юге. В Анапе, с расчетом на скорую передислокацию на свое штатное место, развертывалась Керченская военно-морская база. Пока она находилась на Кавказе, командующий флотом подчинил ее командира капитана 1 ранга В, И. Рутковского мне.

Перед Новороссийской же базой — независимо от того, что могло потребоваться от нее сверх этого, — встала во весь рост «небоевая», но труднейшая задача: в кратчайшие сроки вернуть к жизни наш порт, сделать его способным обслуживать корабли действующего флота.

Новороссийск лежал в развалинах, многие улицы нельзя было узнать, от почерневших стен с пустыми окопными проемами пахло гарью и, казалось, все еще веяло жаром отгремевшего боя. Как грозное его эхо, каждый день раздавались где-нибудь взрывы заложенных фашистами мин. Страх перед минами задерживал возвращение жителей, нашедших приют в окрестных станицах, и город выглядел пустым. Помню комендантскую справку: через неделю после изгнания гитлеровцев население Новороссийска еще не достигло тысячи человек.

Вопрос «О разминировании города» стоял первым на первом заседании бюро горкома партии. К объектам, подлежащим очистке от мин прежде всего, отнесли электростанцию, порт, железнодорожный узел, цементные заводы, побережье бухты. Вообще же предстояло проверить, прощупать огромную территорию, и руководители города не полагались на то, что все сделают военные.

В один из коротких приездов с анапского десантного КП мне передали, что придет представиться начальник созданного в городе штаба по разминированию. Сообщили фамилию товарища — Комиссаренко. Я ожидал почему-то увидеть пожилого мужчину из несгибаемых старых служак, вроде флотского ветерана Карнау-Грушевского, возглавлявшего [376] раньше штаб МПВО. Но явилась довольно молодая женщина с осоавиахимовскими знаками различия в петлицах гимнастерки.

— Это вы и есть начальник штаба? — не сумел я скрыть удивления.

— Так точно. Назначили меня.

Я узнал, что Анастасия Георгиевна Комиссаренко окончила перед войной школу Центрального совета Осоавиахима, была начальником городской школы ПВО. А с минным делом, как сама призналась, знакома мало и собиралась учиться вместе с будущими минерами-добровольцами, команды которых сейчас комплектовала. Рассказала, что трудно с людьми: мужчин в городе раз-два и обчелся, идут в команды в основном женщины, а тех, у кого маленькие дети, брать не разрешено — работа опасная...

Познакомив Комиссаренко с инженер-полковником Пекшуевым, я попросил Петра Ивановича выделить ей толковых сержантов-инструкторов — это было главное, в чем нуждался городской штаб.

Забегая вперед, хочу тут же сказать, что около трехсот новых минеров, обученных методом практического показа (большинство их составляли молодые девушки), через два месяца приступили к самостоятельной работе. В рапортичках, которые Комиссаренко ежедневно присылала и в штаб базы, фигурировали тысячи мин, снарядов, гранат, извлеченных из-под земли, обнаруженных в подвалах, заводских цехах, штольнях, разных тайниках. Новороссийские городские команды участвовали потом в расчистке также и других участков Голубой линии. Работы — смертельно опасной, не обходившейся без отдельных трагических случаев, — хватило не только до конца войны, но и дольше. Некоторые девушки обезвредили по четыреста и больше противотанковых и противопехотных мин каждая — счет, достойный бывалых фронтовых саперов!..

Анастасия Георгиевна Карачевцева (Комиссаренко), поднявшая тогда многих своих землячек на благородное патриотическое дело, поныне живет в Новороссийске. Теперь она — персональный пенсионер.

Но вернусь к осени сорок третьего года и к нашей военно-морской базе. В Новороссийском порту (очисткой его от мин занимались, конечно, мы сами) восстанавливалось судоремонтное хозяйство. Ничего срочнее этого у базовых тыловых служб не могло быть — корабли получали боевые [377] повреждения каждый день. Преодолев бесчисленные трудности, начальник техотдела Шахназаров и командир ремонтной роты Баришполец пустили к началу октября бывшие мастерские морпогранохраны, и это было первое заработавшее в городе предприятие. Тока от подвижной электростанции едва хватало для питания нескольких станков. Чтобы поднимать суда на слип, соорудили примитивный ручной ворот. Но часть катеров, поврежденных при высадках у Соленого, ремонтировали уже тут.

Начальником штаба Новороссийской базы стал капитан 2 ранга Семен Васильевич Домнин — старпом с крейсера «Молотов». Сын кронштадтского боцмана, человек, наделенный истинно моряцкой хваткой, он, наверное, был способен в любом месте на флоте почувствовать себя как дома и быстро осваивался в новой должности.

Удостоверившись в этом, я решил не отказываться от представившейся после таманских десантов возможности подлечить обострившийся ревматизм. Благо до Мацесты, куда посылали врачи, недалеко — если понадоблюсь, можно часа за четыре добраться до своего КП.

В тот год рано похолодало. В неотапливаемой, почти безлюдной курортной лечебнице над моей ванной раскидывали армейскую палатку, под которой пылала в железной «буржуйке» пропитанная мазутом ветошь. Получалось довольно уютно, и целебная мацестинская вода делала свое дело.

Не прошло, однако, и недели, как меня вызвал к телефону находившийся на Кавказе начальник Главного политуправления Военно-Морского Флота И. В. Рогов. Осведомившись о самочувствии, он многозначительно сказал:

— На вашем месте я бы поспешил восвояси...

Это не было приказанием. Да и не от Рогова исходил бы приказ вернуться к месту службы. Что у нас в базе ничего не стряслось, я знал достоверно — связь с Домниным держал, и он сумел бы предупредить хоть намеком. Значит, что-то другое, вероятнее всего — новое боевое заданно. И хотя командующий не вызывает, дает еще сколько-то отдохнуть, Рогов советует поторопиться в базу. Пренебрегать таким советом не следовало.

На флагманском командном пункте, перенесенном в Реленджик, начальник штаба флота сообщил мне, что планируется [378] крупная десантная операция для захвата плацдарма на Керченском полуострове. Основной десант должна была высаживать — двумя группами севернее и северо-восточнее Керчи — Азовская военная флотилия, а вспомогательный — южнее Керчи — корабли Новороссийской и Керченской военно-морских баз. Командовать высадкой последнего поручалось мне.

Огненный Эльтиген

Из окопчика наблюдательного пункта на обрывистом мыске под Таманью просматривается самый широкий участок Керченского пролива. До Крыма — около девяти миль. Он встает на горизонте грядою высот, скупо освещенных только что взошедшим и уже скрывшимся в тучах солнцем. Справа, за косой Тузла, угадывается на том берегу Камыш-Бурун, куда мы отправляли столько конвоев зимой и весной сорок второго. Прямо напротив — неприметный рыбацкий поселок Эльтиген.

В проливе пустынно. Ничего примечательного не фиксируют наблюдатели и на крымском берегу. Засевший там враг притих. Как-то встретит он наших десантников в день высадки? Сильное ли окажет сопротивление?

Последние бои на Кубани показали, на какое упорство способны немецко-фашистские войска, даже когда дерутся на позициях, которые им явно не удержать. И все же существовало мнение, что высадиться на Керченском полуострове будет не слишком трудно. В Крыму гитлеровцы вот-вот должны были оказаться отрезанными — 4-й Украинский фронт приближался к Перекопу. А севернее уже форсирован Днепр. «Какой теперь фашистам прок цепляться за Крым? — рассуждали некоторые наши товарищи. — Да и так ли уж велики там их силы?» Сведения о том, в каком составе 17-я немецкая армия выбралась с Кавказа, какие понесла потери на Кубани и в проливе, были еще неполными. Имелись также непроверенные пока данные, согласно которым гитлеровцы якобы начали отход с Керченского полуострова.

Но тишина у противника нередко обманчива. Да и молчал крымский берег, только пока ничего не предпринимали мы. Стоит пересечь середину пролива катера — и откуда-нибудь на той стороне откроет огонь немецкая батарея. [379]

Вот и этим октябрьским утром посылается на разведку неприятельских огневых средств в районе Эльтигена пара торпедных катеров. Понаблюдать за ними приехал на НП генерал-полковник И. Е. Петров: он, как всегда, стремится побольше увидеть на переднем крае собственными глазами. Командующего фронтом сопровождает командарм К. Н. Леселидзе — высаживаться здесь предстоит частям его 18-й армии.

Катера появляются со стороны Тамани и, набирая скорость, устремляются к крымскому берегу. Петров прильнул к стереотрубе. В бинокль видны лишь пенные буруны, резко поворачивающие то вправо, то влево — в зоне вероятного обстрела катера идут ломаным курсом.

И хотя попасть в них сейчас трудно, артиллерия противника не заставляет себя ждать: опережая звук выстрелов, над водой вырастают фонтанчики от упавших снарядов. А вот всплески погуще — стреляет батарея более крупного калибра... Катера, маневрируя, проносятся дальше, к мысу Такиль.

— Эти батареи уже известны? — оборачивается командующий от стереотрубы.

— Одна известна, другая обнаружила себя впервые.

Я докладываю, что катера-охотники, которые ночью подходили к крымскому берегу южнее, у горы Опук (разведка ведется, разумеется, не только там, где намечается высадка), также подверглись артобстрелу и не смогли сегодня выбросить разведгруппу.

Генерал Петров задумчиво протирает стекла пенсне.

— Да, немцам в Крыму еще есть чем огрызаться, — говорит он. — Но надо суметь их осилить. Все коррективы, каких потребует обстановка, в планы внесем. А людей готовьте так, чтобы на легкую победу не рассчитывали. Об этом, думаю, не грех лишний раз напомнить и видавшим виды новороссийцам!

Под новороссийцами Иван Ефимович подразумевает не только моряков нашей базы. Так называет себя личный состав большинства соединений и частей, которые вошли в 3-ю десантную группу, образованную для высадки южнее Керчи. Почетное наименование «Новороссийские» носят и 318-я стрелковая дивизия (ею теперь командует вместо тяжело раненного у цементных заводов В. А. Вруцкого полковник Василий Федорович Гладков, ветеран Малой земли), и приданные этой дивизии артполки, и артдивизион [380] Солуянова, вышедший к Керченскому проливу в боевых порядках пехоты, и дивизионы сторожевых катеров Глухова и Сипягина... А поддерживать десантников с воздуха должна Новороссийская штурмовая авиадивизия Губрия, прикрывать с моря — Новороссийская бригада торпедных катеров Проценко.

Словом, новороссийцы кругом. Они рассредоточены по всей южной половине Таманского полуострова. Командарм Леселидзе и я целыми днями колесим по нему, проверяя подготовку к операции.

В Таманском порту, который достался нам разрушенным, в Кроткове и близ Соленого озера, где недавно высаживались наши десантники, оборудуются пункты погрузки войск и техники на суда, строятся причалы. Занимает позиции поступающая в подчинение М. С. Малахову подвижная артиллерия из Туапсинской и Потийской военно-морских баз. Переносятся под Тамань и некоторые стационарные батареи Новороссийского гвардейского дивизиона Матушенко — война продолжается и для них!

Когда встал вопрос о переносе этих, в принципе — неподвижных, батарей, специалисты по установке тяжелых береговых орудий назвали, ссылаясь на технические нормы, такие сроки работ, которые никак не укладывались в отведенное нам время. Но это была самая дальнобойная и потому самая нужная артиллерия — стрелять-то через пролив (а крупные корабли войти в него для поддержки десанта не могли — тут слишком много мин). И нашлись люди, доказавшие, что если ставить пушки на деревянные основания и удовлетвориться ограниченным сектором обстрела (а занимать круговую оборону сейчас никто не собирался), то можно управиться за считанные дни. Первой из стационарных батарей переместилась к Керченскому проливу 640-я лейтенанта Ивана Белохвостова.

Как и перед Новороссийской операцией, подготовка к десанту предусматривает совместные тренировки и учения армейцев и моряков, и начальник штаба высадки капитан 2 ранга И. М. Нестеров с присущей ему педантичной настойчивостью добивается, чтобы все зависящее от нас было выполнено. Для многих эта учеба — встреча старых боевых друзей: два из трех стрелковых полков 318-й дивизии месяц назад на тех же кораблях прорывались в Новороссийский порт.

Дивизии Гладкова придается 386-й отдельный батальон [381] морской пехоты. В его рядах немало старых куниковцев. Из шестисот бойцов больше половины участвовало в штурме Новороссийска. Новый комбат капитан Н. А. Беляков (прежнего — майора А. А. Бондаренко ранило при взрыве мины на одной из новороссийских улиц уже после освобождения города) успел освоиться в этой должности. Замполитом у него боевой, опытный политработник капитан Н. В. Рыбаков. Мы считали батальон хорошо подготовленным в качестве штурмового отряда первого броска.

А из батальона имени Куникова, пополнявшегося после новороссийских боев и числившегося пока в резерве (в Крыму он понадобился немного позже), Михаил Иванович Бакаев отобрал группу бывалых десантников-коммунистов — парторгами на мотоботы. В числе этих «матросских комиссаров» прибыл известный уже читателю Павел Потеря.

Главной заботой была готовность высадочных средств. В корабельные десантные отряды (их формировалось семь — по два на каждый стрелковый полк и один — на все остальное) включались сторожевые и рейдовые катера, катерные и речные тральщики, мотоботы, баркасы. Почти все они побывали в сентябрьских десантах, многие имели повреждения и спешно чинились. В помощь базовой судоремонтной роте, частично переведенной в Тамань, фронтовой тыл прислал людей из танко- и авторемонтных батальонов. Шахназаров, руководивший всеми ими, боролся за каждый поддающийся восстановлению мотобот и баркас, вплоть до гребных. В Крыму десантников не ждали никакие причалы, и требовалось как можно больше судов, способных в любом месте подойти к берегу.

Нам сообщили, что на юг перебрасываются по железной дороге ладожские тендеры, построенные ленинградцами для питавшей их город Дороги жизни. Как говорили, эти суда обладали всеми достоинствами наших мотоботов, но были крупнее и вместительнее, гораздо прочнее. Но к началу операции тендеры не поспевали.

Когда пришло время окончательно подсчитать наши ресурсы, И. М. Нестеров доложил, что мы имеем 82 боевых катера (считая и торпедные, предназначавшиеся для прикрытия отрядов) и 53 другие «плавединицы» вместе с понтонами.

Вроде и немало!.. Однако кто мог заранее учесть неизбежные потери и повреждения судов? А надо было не [382] только переправить на крымский берег целую дивизию, но и обеспечить затем ее снабжение.

Утром 27 октября поступил приказ командующего фронтом: форсирование пролива — в ночь на 28-е, начало высадки — в 3.00. Но вечером, когда десантные отряды приготовились к погрузке войск, дали отбой: на Азовском море и в северной части пролива, где одновременно должен был переправляться основной десант, поднимался шторм. Скоро свирепый норд-ост, под стать новороссийскому, бушевал и у Тамани. Ветер, набравший силу где-то в приазовских степях, рвался к Черному морю над взбаламученным проливом, словно по гигантской вытяжной трубе. Два маленьких речных тральщика, с десяток мотоботов и баркасов, которых не удержали ни швартовы, ни запущенные моторы, оказались на берегу...

Продолжало штормить и в следующие дни. Через пролив завязалась между тем артиллерийская дуэль. Противник, заметив, вероятно, наши приготовления, начал обстреливать Тамань. Десантные отряды, опять рассредоточенные, ждали погоды и нового боевого приказа.

Зная, как тяготит людей такое ожидание, мы с Бакаевым распределяли время так, чтобы ему или мне побывать за день в каждом корабельном отряде. Заезжали к морякам и командарм К. Н. Леселидзе, начальник поарма Л. И. Брежнев. Отряды Глухова и Гнатенко посетил Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, находившийся на Таманском полуострове в качестве представителя Ставки. Маршал знакомился с командирами катеров, беседовал с матросами, вспоминая, как воевал на Кубани в гражданскую и как двадцать три года назад, в такие же непогожие осенние дни, освобождали Крым от врангелевцев.

30 октября Тимошенко вызвал к себе меня, Бакаева, Нестерова, Малахова, всех командиров отрядов. Прибыло также много армейских командиров вплоть до комбатов. Присутствовало командование фронта, флота, 18-й армии.

— Сегодня войска генерала Толбухина, — начал Семен Константинович, открывая совещание, — освободили Геническ и вышли к Сивашу. Завтра они будут у Перекопа, ворвутся в Крым с севера. Теперь дело за вами, товарищи!

Мы поняли, что откладывать десант больше нельзя.

Все, кому было приказано, доложили о готовности к решению боевой задачи. Докладывал и я. Сказал, что моряки-новороссийцы [383] свой долг выполнят. У нас все было на «товсь».

В заключение командующий фронтом И. Е. Петров, объявил: высадка назначается в ночь на 1 ноября.

Шторм как будто стихал. Днем 31-го ветер, по-прежнему норд-остовый, не превышал четырех баллов, волнение в южной половине пролива — около трех.

В штабе высадки, под Таманью, прошел последний инструктаж командиров корабельных отрядов. Сосредоточенные, собранные, они уже жили приближавшимся боем. Как-то мрачновато выглядел капитан 3 ранга Глухов, и я, отпустив остальных, задержал его:

— Что хмуришься, Дмитрий Андреевич? Не болен?

— Здоров, товарищ контр-адмирал. А вот ветер, думаю, скоро опять усилится. «Охотники»-то выдержат, а с перегрузкой на «малышей» будет морока. Как бы их там не повыбрасывало...

«Малыши» — это мотоботы, баркасы. Для них три балла — предел. И я не мог рассеять опасений опытнейшего моряка: синоптики предсказывали неустойчивую погоду. А просто в ободряющих словах Глухов не нуждался, и не ему было объяснять, что высадку, пока она все-таки возможна, никто сейчас не отменит. Хмурым и уехал он к своему отряду, принимавшему войска близ Соленого озера. Хмурым, но твердым, готовым сделать все, чтобы одолеть и врага, и стихию.

Десант выходил из разных пунктов почти одновременно, и проводить все отряды я не мог. Сипягину (на его флагманском катере шло командование дивизии) пожелал боевой удачи по телефону. А из Тамани отправил около полуночи отряды капитана 3 ранга Гнатенко и старшего лейтенанта Москалюка. На их корабли погрузился тот же 1339-й стрелковый полк, который катера Григория Ивановича Гнатенко высаживали в Новороссийске.

Москалюк, как и капитан-лейтенант Бондаренко, уходивший со своим отрядом из Кроткова, до последнего времени командовал звеном сторожевых катеров. Оба имели немалый боевой опыт, но такие отряды — по 12 — 16 вымпелов с сотнями десантников на борту — вверялись им впервые. И испытание приходилось держать в сложной обстановке. Противник противником, однако сурово [384] встречал моряков и сам Керченский пролив. Глухов оказался прав: норд-ост вновь крепчал.

Из катерных флагманов не было с нами капитана 3 ранга Державина. Несколько дней назад его перевели с заслуженным повышением на Азовскую флотилию — командиром бригады бронекатеров, и сейчас он должен был вести их к крымскому берегу в северной части пролива.

Ушедшие корабли поглотила непроглядная тьма непогожей ночи. Враг на том берегу пока молчал. Может быть, он, исключая вероятность десанта в такую ночь, ослабил бдительность?.. Если так, то коварная непогода помогала нам хоть этим. Молчали и наши орудия — им было еще не время. Артподготовка планировалась за 30 минут до начала высадки.

Радиосвязь, сведенная, понятно, к минимуму, работала четко. Из коротких донесений командиров отрядов скоро стало ясно, что к линии развертывания — в шести милях от места высадки — корабли в срок не выйдут: волнение усиливалось и замедляло движение. Артподготовку потребовалось отодвинуть.

Пятьдесят одно тяжелое орудие артиллерийской группы Малахова и сто сорок армейских ударили по четырехкилометровому фронту высадки в 4 часа 29 минут. Через четверть часа огонь был перенесен от уреза воды дальше. В 5. 00 — 5. 05 Гнатенко с правого фланга и Глухов с левого первыми донесли: «Высадку начал».

... Пока корабли не появились у крымского берега, гитлеровцы так и не открыли огня по десантным отрядам, которые медленно, борясь со штормом, пересекали пролив. Больше того, неприятельские батареи, хотя наш огневой налет подавил их лишь частично, не сразу вступили в бой и после того, как первые группы десантников выбрались на сушу. Внезапность начала высадки, на что мы не очень надеялись, все же была достигнута. Если бы еще удалось провести ее достаточно быстро!

Почти везде вплотную подойти к берегу могли только мотоботы и баркасы. Да и те не всегда там, где надо. Легкие суденышки захлестывало, расшвыривало сильной накатной волной, относя многие в сторону. Ступив на землю, бойцы подчас не знали, где их командиры. А впереди — проволочные заграждения (артподготовка не могла снести их полностью), предполагаемые или фактические [385] минные поля. Начали включаться прожекторы, оживали огневые точки вражеской противодесантной обороны.

В такой обстановке возможны и растерянность, и замешательство. Но там, где не оказывалось командиров, находились люди, готовые их заменить, увлечь за собой товарищей. И на первых же метрах крымской земли десантники совершали первые свои подвиги.

Была в геленджикском госпитале медицинская сестра Галина Петрова, зачисленная на военную службу после оставления Новороссийска вместе с другими работниками городской больницы. Она запомнилась мне в сорок втором году, когда поступил по команде ее рапорт с просьбой перевести из госпиталя в морскую пехоту. Отпускать Петрову не хотели: высококвалифицированная медсестра, почти фельдшер. К тому же у нее был маленький сынишка, а муж погиб на фронте. Но молодая женщина проявила столько настойчивости, что ее просьбу удовлетворили.

В Эльтигенский десант Петрова шла, имея уже звание главного старшины, в составе морского батальона капитана Белякова. Она высадилась с одной из первых групп, которым пришлось всего труднее. Путь преградила колючая проволока, кто-то из бойцов крикнул, что тут должны быть мины, что нужны саперы... И тогда медсестра, почувствовав себя старшей и, значит, ответственной за то, чтобы не произошло гибельной заминки, быстро проползла под проволокой, вскочила на ноги и, притопывая сапогами, дважды обежала по кругу то место, где предполагалось минное поле. «За мной! — скомандовала она краснофлотцам. — Никаких тут мин нет!»

Мины все-таки были, совсем рядом. Одну или две кто-то на свою беду задел. Но это уже не могло остановить рванувшихся вперед матросов. Задержка штурмового броска, чуть не возникшая на этом участке боя за высадку, была предотвращена. А на других участках находились свои герои.

На поддержку десантников поднялись «илы» полковника Губрия. Малахов, начав получать целеуказания от высадившихся на крымский берег корпостов, направил огонь самых мощных батарей на позиции не подавленных еще вражеских орудий. Катера-охотники гасили выстрелами своих сорокапяток немецкие прожекторы.

А мотоботы и баркасы сновали, как челноки, между берегом и теми кораблями, которые не могли подойти к нему сами. Только «челноков» этих все убавлялось. Некоторые [386] выводил из строя вражеский огонь. Гораздо больше выбрасывало на берег клокочущим накатом, и людям не под силу было быстро стащить их обратно на воду.

Командиры отрядов и кораблей, задерживавшихся у крымского берега с десантниками, всячески искали выхода из положения. Там, где накат был послабее, высаживали бойцов в воду. А иные шли — ради того, чтобы доставить их на берег сухими, — на крайний риск для самого корабля. Старший лейтенант Кращенко ухитрился приткнуть свой катер-охотник носом к отмели так, что по трапу, который держали на руках стоящие в ледяной воде матросы (способ, применявшийся уже не раз), не замочившись, сошли на крымскую землю 60 солдат с оружием — все, сколько их было на борту. Обошлось это, однако дорого: развернутый ветром и волной катер не смог сняться с мели и был потом разбит вражеским артогнем. Экипаж его ушел сражаться на суше.

Наступал рассвет. Держать дальше у того берега корабли, не закончившие высадку, означало бы обречь их на гибель вместе с находившимися на борту людьми. Всем отрядам был передан приказ вернуться в таманские базы.

Поджидая корабли в защищенной береговым выступом бухточке Кротково, я уже знал, что многих не встречу — все отряды имели потери.

Еще до начала высадки, на полпути к Крыму, подорвался на мине катер-охотник, на котором шли командир 1331-го стрелкового полка полковник Ширяев и его штаб... А на исходе ночи с борта «МО-44», флагмана 3-го отряда, поступила радиограмма, острой болью отдавшаяся в сердце: «Убит Сипягин... »

Флагманский катер накрыло залпом вражеской батареи. Двенадцать моряков и армейцев было убито, больше двадцати ранено. Сипягину осколок попал прямо в сердце. Командир катера старший лейтенант Попов, стоявший рядом с ним на мостике, остался невредим. Посчастливилось и находившимся на борту полковнику Гладкову, офицерам штаба его дивизии.

Попов доносил, что пробоины в корпусе заделываются, один мотор действует, и ему было разрешено, передав десантников на другой корабль, вести поврежденный катер в Геленджик.

Николая Ивановича Сипягина, так и не успевшего получить свою Золотую Звезду, похоронили в Новороссийске, [387] на площади Героев. Теперь прямо перед его могилой горит Вечный огонь. А напротив — могила Куникова...

Я не видел Сипягина мертвым и до сих пор представляю только живым. Но верю: знай Николай Иванович, что ему суждено погибнуть, оп не пожелал бы себе иной смерти, чем такая — на корабельном мостике, в трудном бою. Это был моряк в самом высоком смысле слова, истинный рыцарь моря. Штурман дальнего плавания, знакомый с океанскими просторами, он самозабвенно полюбил маленькие сторожевые катера именно за то, что в войну они плавали хоть и вблизи берегов, но больше всех. И доблестным новороссийским катерником навсегда вошел в боевую историю флота.

... Вернувшиеся командиры докладывали на причале об итогах первой эльтигенской ночи — сколько и как десантников высадили, что из высадочных плавсредств осталось на крымском берегу. Выбросило их волной немало: из 1-го отряда — пять мотоботов и баркасов, из 3-го и 4-го — семь, из 6-го — пять...

Рейдовый катер прибуксировал мотобот № 5. В моряке, устало поднявшемся на причал, я узнал Павла Потерю — парторга. Он рассказал, как старшине бота Горчакову удалось одну за другой переправить со стоявших в полумиле от берега кораблей четыре группы десантников — без потерь и сухими. В пятый раз бот все-таки зашвырнуло на камни. Но мотоботчики — под вражеским огнем, по горло в клокочущем прибое — целый час настойчиво стаскивали свою «пятерку» с камней. И стащили. Лопасти винтов были покорежены, один мотор заглох, и все же бот № 5 совершил до рассвета шестой «перевалочный» рейс, доставив на плацдарм боеприпасы.

Героические усилия катерников и мотоботчиков помогли десанту, хоть и не полностью высаженному, закрепиться, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, на крымском берегу. Больше всех высадил за эту ночь отряд капитана 3 ранга Гнатенко — 620 бойцов и командиров из батальона Белякова и 1339-го стрелкового полка.

Чтобы продолжить с наступлением темноты переброску войск через пролив, требовалось организовать экстренный ремонт тех кораблей, которые могли быть приведены в порядок до вечера, переформировать поредевшие отряды. Поглощенный этими заботами, я по пути в Тамань заехал на наш КП. Тут меня огорошил [388] Нестеров:

— Георгий Никитич, вам известно, что главный десант сегодня не высадился?

Нет, в Кроткове эта тревожная новость дойти до меня не успела. Как выяснилось, на Азовском море шторм был еще сильнее. В некоторых пунктах даже погрузка войск на суда оказалась невозможной, и кораблям, начавшим выходить из других баз, дали в пятом часу утра сигнал возвращаться.

Что и говорить, со стихией иной раз не поспоришь. Но то, что одновременная высадка двух десантов не состоялась и главный — соединения 56-й армии — пока оставался на кавказском берегу, резко ухудшало и без того нелегкое положение десантников у Эльтигена.

На этом первом в Крыму плацдарме находилось к утру немногим больше двух тысяч бойцов и восемнадцать орудий. Старшим начальником там, поскольку ни командиру 318-й дивизии, ни командирам ее полков высадиться прошедшей ночью не удалось, пока что был начштаба 1339-го полка майор Д. С. Ковешников. Как, вероятно, помнит читатель, Ковешников и в Новороссийске оказался на сутки раньше командира своего полка. А теперь майору пришлось временно возглавить высадившиеся подразделения трех полков.

О деталях эльтигенской обстановки мне в то утро было известно еще мало: связь с десантом держал КП армии, а я занимался кораблями. Старшина одного из вернувшихся мотоботов доставил записку Вероники Холостяковой. Она, как и корреспондент армейской газеты Сергей Борзенко, сумела попасть в Крым с первым броском; только Борзенко — с официального разрешения поарма, а Вероника, представлявшая в Тамани базовую многотиражку, — на свой страх и риск и даже без моего ведома: уговорила взять ее на борт командира какого-то катера... Из ее записки я впервые узнал о жестоких боях на знаменитом потом участке плацдарма — у старого противотанкового рва, где морские пехотинцы во главе с замполитом 386-го батальона капитаном Рыбаковым (он высадился раньше своего комбата) и армейцы стояли насмерть, отбивая атаку за атакой.

Вскоре меня потребовал к себе прибывший в Тамань командующий фронтом. Я приготовился доложить, сколько кораблей смогут перевозить войска следующей ночью. [389]

Но генерал-полковника Петрова интересовало в данный момент не это.

— Под Эльтигеном противник усиливает нажим, — сказал Иван Ефимович. — Полковник Гладков считает, что ему необходимо попасть туда, не дожидаясь ночи, и я с ним согласен. Вы можете немедленно переправить на плацдарм командира и управление дивизии?

Вопрос прозвучал как приказание. Объяснять командующему, с каким риском сопряжен дневной рейс через пролив, было излишне. Оставалось решить — что послать. Торпедного катера под рукой не было. Катер-охотник не годился — довольно крупная цель, да и не сможет подойти вплотную к берегу. А вот мотобот... Пойдет медленнее, зато дольше может остаться незамеченным на серой взбаламученной воде. И только мотобот имел шансы высадить командиров прямо на берег.

— Хорошо, готовьте мотобот с надежной командой, — одобрил Петров.

Я сразу подумал о старшине Алексее Елизарове. Его экипаж, один из лучших в дивизионе капитан-лейтенанта Жукова, совершил десятки рейсов на Малую землю, геройски действовал в Новороссийском десанте. Этой ночью мотобот Елизарова, подходя к Эльтигену, наткнулся на проволочное заграждение, поставленное немцами в воде. Старшина не растерялся, отработал задним ходом, а затем дал полный вперед, и бот, сокрушив преграду, выбросился на песок. Там оказался еще ряд проволоки, но мотоботчики, скинув свои ватники, помогли десантникам преодолеть колючий барьер. В Тамань эта команда, правда, вернулась на боргу другого бота — на своем залило моторы. Однако это были как раз такие ребята, какие требовались для дерзкого дневного рейса.

— Получишь самый исправный бот, — сказал я Елизарову, — а задача очень ответственная и очень простая: доставить на тот берег старших армейских командиров живыми. И желательно — сухими. Вот и все.

Снарядили еще один бот — для страховки и выручки. Веря в мотоботчиков, Василий Федорович Гладков взял с собой кроме группы офицеров штадива двух командиров полков.

Риск оправдался. Маленькие кораблики проскочили огневые завесы, увернулись от бомб. Единственное, что не удалось, — высадить пассажиров сухими. Этому помешали [390] «юнкерсы»: когда берег был уже близок, они начали новый заход, и чтобы быстрее рассредоточиться, армейцы спрыгнули в неглубокую воду.

... Вечером мы знали, что на эльтигенском плацдарме отбито за день девятнадцать атак пехоты и танков.

Пытаясь сорвать отправку подкреплений, противник обстреливал через пролив пункты погрузки на нашем берегу. Несколько вражеских бомбардировщиков прорвалось к Таманскому порту. При этом налете погиб комдив мотоботов и баркасов Петр Жуков, готовивший своих «малышей» к новому боевому походу. Принять дивизион и обеспечить готовность к выходу я приказал командиру группы лейтенанту Василию Попову.

В ночь на 2 ноября каждый из наших корабельных отрядов (теперь их было уже не семь, а пять) перевез в Крым по нескольку сот бойцов, а все вместе — свыше трех тысяч. На плацдарм доставили боеприпасы, продовольствие, немного легкой артиллерии. В перевозках и поддержке десанта огнем участвовал дивизион бронекатеров из бригады Державина- — неожиданное пополнение от азовцев. Прошлой ночью, когда там отменили высадку из-за шторма, этим бронекатерам, уже вышедшим с десантниками, оказалось легче дойти до Тамани, чем до своего порта. Учитывая наши потери в плавсредствах, командующий флотом разрешил оставить их тут.

Никакой внезапности во вторую ночь быть уже не могло. Над проливом и крымским берегом висели осветительные бомбы, и все делалось под огнем. Торпедные катера прикрывали движение судов дымовыми завесами. Зато шторм утих. Ни мотоботы, ни баркасы волной не выбрасывало. Только пробитые вражескими снарядами и тонущие выбрасывались на отмели сами. Их команды шли с десантниками в бой.

В Элътигене, куда предстояло отправлять суда и в следующие ночи, понадобился, чтобы обеспечивать их прием, разгрузку и эвакуацию раненых, военно-морской комендант с небольшой командой. Сформировать и возглавить ее было приказано капитан-лейтенанту Н. А. Кулику, вызванному незадолго до того из Геленджика налаживать портовую службу в Тамани.

— Там будет жарко, Николай Андреевич, — сказал я ему, — но это дело — на три-четыре дня.

Сказал вполне искренне. Так представлялось тогда [391] нам всем: вспомогательный десант скоро встретится с главным, и с большого плацдарма развернется наступление в глубь Крыма, на соединение с войсками 4-го Украинского фронта (1 ноября они прорвались через Турецкий вал к Армянску). А снабжение пойдет через Керчь...

События, однако, развивались далеко не так благоприятно.

В ночь на 3-е азовцы начали высаживать главный десант. Высадка шла успешно, чему, конечно, способствовало то, что Эльтиген оттянул немалые неприятельские резервы. На северо-восточной оконечности Керченского полуострова возник новый плацдарм, который связала с таманским берегом, через косу Чушка, короткая, действовавшая и днем переправа. За несколько дней в Крым были переброшены три стрелковые дивизии, а затем и вся 56-я армия.

Положение вспомогательного десанта становилось между тем тяжелым. Закрепившись на участке побережья вокруг Эльтигена (шесть километров по фронту и до трех в глубину) и выполнив тем свою ближайшую задачу, он не мог существенно продвинуться дальше — враг был здесь сильнее десантников.

Причем сильнее, как оказалось, не только на суше. В южной части пролива немцы, помимо сторожевых и торпедных катеров, широко использовали артиллерийские баржи (мы обычно называли их быстроходными десантными баржами — БДБ). Иметь с ними дело приходилось и раньше, но в таком количестве, как тут, они еще не появлялись. Когда несколько позже были захвачены две баржи, севшие на мель у Тузлы, взятые на них в плен немецкие моряки показали, что к осени 1943 года гитлеровцы сосредоточили в портах Крыма три флотилии таких кораблей по двадцать единиц в каждой.

БДБ имели неплохие маневренные качества, крепкий стальной корпус, бронированные рубки и машинные отделения, по два 75- или 88-миллиметровых орудия плюс зенитные автоматы. Все это делало их опасным противником для наших малых кораблей, у которых равноценного вооружения не было. А эсминцы или сторожевики войти в Керченский пролив пока не могли. [392]

В штормовую ночь, когда высаживался Эльтигенский десант, БДБ, вероятно, укрывались в Камыш-Буруне или Феодосии, а может быть, и в более отдаленных портах. Но затем они стали из ночи в ночь действовать все активнее, выходя вместе с торпедными катерами на перехват наших конвоев.

Лежащая передо мною выписка из журнала боевых действий напоминает:

«На 4. 11. 43 Новороссийская военно-морская база высадила в Эльтигене 9220 человек при 35 орудиях... »

Эти войска — дивизия Гладкова и приданные ей части — нуждались в регулярном снабжении, полностью от него зависели. А почти каждый рейс корабельных отрядов к крымскому берегу перерастал в неравный морской бой. И за все, что удавалось туда переправить, приходилось расплачиваться дорогой ценой.

Мы получили несколько ладожских тендеров. Они всем понравились: вдвое вместительнее мотоботов (могли принять 20 тонн груза или сто вооруженных бойцов) и устойчивее на волне, к тому же прибыли с отличными, умелыми командами. «Иметь бы такие, когда ходили на Малую землю!» — вздыхали ветераны «тюлькина флота». Плоскодонные тендеры легко подходили к необорудованному берегу, ускоряя перевозку грузов и людей. Но им, хотя мы и вооружали их для самообороны чем только можно, требовалось прикрытие.

Из бронекатеров, из торпедных катеров и «охотников», вооруженных «катюшами», создавались ударные группы. Их задачей было — атаковать противника первыми, отвлечь на себя, связать боем, пока другие суда прорываются к месту разгрузки. В темные ночи огонь часто открывался с кратчайшей дистанции, почти в упор. В иных случаях корабли шли и на таран.

Возглавляя ударную группу, в схватке с несколькими вражескими кораблями геройски погиб вместе со всем экипажем сторожевого катера «МО-122» капитан-лейтенант Михаил Григорьевич Бондаренко. За ту ночь он дважды обеспечил прорыв своего отряда к крымскому берегу, и в утренней сводке на первом месте стояло:

«На плацдарм доставлено 374 человека, 2 орудия, 2 миномета, 14 тонн боеприпасов и продовольствия... »

Беззаветная боевая отвага катерных экипажей, знакомая мне давно, проявлялась в те дни с какой-то особенной [393] силой. И не раз помогала им брать верх над врагом даже в положениях, казалось бы, безвыходных.

Расскажу лишь об одном примечательном в этом отношении бое. Его вел и выиграл, как говорится, всем смертям назло, сторожевой катер старшего лейтенанта Флейшера — тот самый «МО-81», который в ночь на 10 сентября первым, во главе глуховского отряда, ворвался в Новороссийский порт.

Одним из первых был этот катер и у крымского берега в ночь высадки Эльтигенского десанта. Он считался везучим, счастливым: за неделю боевых действий в Керченском проливе единственный из 1-го Краснознаменного Новороссийского дивизиона еще не имел ни потерь, ни существенных повреждений. И вот, возвращаясь в Кротково из очередного рейса к Эльтигену, оказался один перед пересекавшим его курс отрядом фашистских кораблей: БДБ и шесть больших торпедных катеров в кильватерной колонне...

Встреча произошла намного ближе к крымскому берегу, чем к таманскому. Наверное, еще не поздно было повернуть обратно, выброситься на отмель у эльтигенского плацдарма и ценой потери корабля (его сейчас же расстреляли бы вражеские) спасти часть команды. Но старший лейтенант Флейшер и командир звена капитан-лейтенант Чеслер, находившийся на борту, повели корабль в бой против семи. Повели смело и вместе с тем расчетливо, сознавая, что обогнуть строй противника не удастся, и, значит, единственный шанс — попытаться его перерезать. Вероятно, именно дерзость их решения позволила катеру-охотнику первым, с дистанции триста — четыреста метров, открыть огонь.

Два вражеских катера, между которыми прорывался наш, были подожжены и взорвались. На нашем — убиты командир звена и еще несколько моряков, а половина остальных, включая и командира корабля, ранены. Катер получил много повреждений, но остался на плаву и колонну противника пересек. А пока головные и концевые корабли разворачивались для преследования, они потеряли наш: ночь темная, локаторов не было...

Однако на этом дело не кончилось. Когда катер Флейшера, тащась на одном, еле работавшем моторе, миновал уже середину пролива, вблизи появились другие неприятельские корабли: три катера слева, три справа. Они [394] тоже шли в сторону таманского берега, очевидно, на поиск наших конвоев.

На «МО-81» приготовились к последнему бою. Раненые встали к двум сорокапяткам и пулеметам, наверх подали весь оставшийся боезапас. Всё, на что надеялись, — успеть, прежде чем погибнут, потопить еще хоть один вражеский корабль. Командир стал подворачивать к левой группе противника, решив сосредоточить огонь на ней.

А оттуда вдруг засигналили фонарем: тире — точка — тире... Немцы полагали, что приближается свой катер, и запрашивали опознавательные. «Быстрее передавай то же самое тем, направо!» — приказал Флейшер сигнальщику. Справа тотчас отозвались: точка — тире — тире... Ответ был повторен левой группе и удовлетворил ее. Находчивость командира заставила обе группы фашистских катеров, еще не обнаруживших друг друга, считать наш катер своим. Теперь оставалось держаться подальше и от той и от другой группы.

Я был на причалах в Кроткове, когда «МО-81», о судьбе которого в базе ничего, не знали (радиорубку разбило в бою), пришел туда на исходе ночи. С катера стали снимать убитых и раненых. Забинтованный Флейшер, сбиваясь от волнения, начал докладывать о своих действиях в проливе и состоянии корабля.

— Главное понял, а подробности потом. Молодцы! — прервал я его, видя, что командир едва держится на ногах, и повел старшего лейтенанта к санитарной машине.

Происходило это в ночь на 8 ноября. Экипаж катера-охотника достойно отметил день Октябрьской годовщины, вдвойне оправдал правительственные награды за эльтигенскую высадку, о которых морякам объявили перед самым боевым выходом, несколько часов назад.

Этому бою в Керченском проливе был посвящен разошедшийся по всему Черноморскому флоту плакат «Один против семи». После войны он вошел в экспозицию Центрального музея Вооруженных Сил.

Против БДБ не удавалось по-настоящему использовать нашу береговую артиллерию: днем баржи в проливе не показывались, а ночью, держась в нескольких милях от таманского берега, были без радиолокации неразличимы. По пунктам базирования барж, особенно по Камыш-Буруну, наносила удары флотская авиация, выставлялись там и мины. Это давало определенные результаты. Да и [395] в схватках с нашими кораблями БДБ, несмотря на свой огневой перевес и другие преимущества, нередко выводились из строя. По словам пленных с тех захваченных барж, о которых я упоминал, к середине ноября одна флотилия БДБ была из-за потерь расформирована, а в двух других половина кораблей стояла в ремонте.

Но для того, чтобы блокировать эльтигенский плацдарм, артиллерийских барж у немцев было еще достаточно.

В ночь на 11 ноября туда впервые после высадки десанта не смог прорваться ни один наш корабль. Тем же закончилась и следующая ночь, хотя отряд, который повел капитан 3 ранга Глухов, возобновлял попытки прорыва в течение четырех часов. Корабли вернулись все, потопленных не было, но многие — с серьезными повреждениями, с потерями в людях.

И докладывал мне на причале о событиях ночи не Глухов: командира отряда вынесли с корабля без сознания, с забинтованной головой.

— Опять был без каски? — догадался я.

— Так точно, в фуражке. Вы же знаете, товарищ контр-адмирал... — виноватым голосом ответил ни в чем не повинный командир катера.

Введенные на катерах каски армейского образца полагалось надевать с объявлением боевой тревоги всей верхней команде. Но это правило иной раз нарушалось: известно, как привержены матросы к бескозырке... Позволяли себе пренебрегать каской и некоторые командиры

С Глуховым у меня был на сей счет не один разговор. Дмитрий Андреевич уверял, что каска мешает ему вес видеть и замечать, как-то сковывает, стесняет. Когда я, исчерпав все доводы, переходил на официальный тон и требовал соблюдать установленный порядок, Глухов хмуро отвечал: «Есть!» А вступая в море в бой, упрямо оставался в своей черной фуражке с позеленевшим от соли крабом...

По-человечески его можно было понять. Вероятно, этому старому моряку в самом деле было трудно привыкнуть к каске. Но она уберегла бы Глухова от пули, которая рассекла кость черепа и едва коснулась мозга.

Это «едва» оказалось смертельным. Тут был бессилен и лучший на Кавказе нейрохирург, доставленный в Тамань самолетом. Глухов, не приходя в сознание, прожил еще неделю. Героем Советского Союза он стал посмертно. [396]

... Боеприпасы и продовольствие начали сбрасывать на плацдарм самолеты. Того, что они могли доставить, было, конечно, недостаточно, и мы не прекращали попыток прорывать блокаду кораблями. Получив от меня предупреждение об их выходе, капитан-лейтенант Кулик держал наготове на эльтигенском берегу манипуляторов с цветными фонарями, чтобы показывать удобные для подхода места.

Но прорывы удавались все реже, и обычно только бронекатерам. В единичных случаях, при особенно плохой видимости, проскальзывали мимо вражеских заслонов легкие рейдовые катера и мотоботы, выгружая несколько тонн патронов и гранат и увозя небольшие группы раненых. Поставленная нам задача — перевозить сто тонн грузов в сутки — сделалась нереальной.

Новую Малую землю, возникшую за проливом, стали называть Огненной. На ее переднем крае изо дня в день отбивались атаки фашистской пехоты и танков. А вся территория простреливалась с высот на флангах. Ночью побережье плацдарма держали под огнем артиллерийские баржи. Это была земля героев, и такой она осталась навсегда: после войны Эльтиген был переименован в Героевское.

Десантников самоотверженно поддерживали летчики, в том числе женский полк ночных бомбардировщиков Е. Д. Бершанской. Сосредоточенная под Таманью береговая артиллерия (большая часть армейской была переброшена на поддержку главного десанта) вела через пролив напряженную контрбатарейную борьбу, ставила заградительный огонь перед фашистскими танками. Больше всех стреляла — потому что дальше других доставала — 640-я батарея Белохвостова. А по ней била тяжелая батарея противника с мыса Такиль. Поврежденные орудия 640-й вновь и вновь вводились в строй и опять открывали огонь по заявкам Эльтигена. «Восхищены вашей работой. От всего личного состава — спасибо», — радировали оттуда Малахову.

Чем еще помочь товарищам на Огненной земле, чем их поддержать? Эта мысль не покидала в те дни, наверное, никого на таманском берегу.

Сумрачной непроглядной ночью 17 ноября мы радовались, что к Эльтигену прорвался под прикрытием ударной группы небольшой отряд старшего лейтенанта Усатенко — катера ПВО и мотобот. Они доставили очень [397] скромную партию боеприпасов, но все-таки больше, чем могли сбросить десятки самолетов. А у эльтигенцев были на учете каждый патрон для ПТР, каждая граната.

И той же ночью радио сообщило: несколько десятков бойцов и командиров, особо отличившихся при захвате плацдарма в Крыму, удостоены звания Героя Советского Союза.

От И. Е. Петрова мне было известно, что представление к высшей награде Военным советом сделано. Командующего волновало, смогут ли в Москве быстро его рассмотреть: на других, решающих фронтах происходили события, несравнимые по масштабам с начавшимися боями в Крыму. Но Указ последовал через считанные дни и явился огромной моральной поддержкой десантникам от всей Родины.

Героями Советского Союза стали полковник В. Ф. Гладков, майор Д. С. Ковешников и еще двадцать человек в одном только его полку (бывший начштаба теперь командовал 1339-м стрелковым). А в 386-м отдельном батальоне морской пехоты — тринадцать, в том числе комбат Николай Александрович Беляков, командиры рот и взводов Петр Дейкало, Иван Цибизов, Кирилл Стронский, комсорг Федор Калинин, главный старшина Петр Закудряев, краснофлотец-бронебойщик Николай Дубковский.

Правительство отметило Золотой Звездой и бесстрашную десантницу Галину Петрову. Она достойно продолжала подвиг, совершенный при высадке, когда своей отвагой увлекла вперед группу бойцов, — участвовала в отражении танковых атак, спасла жизнь командиру роты, вынесла с поля боя больше пятидесяти раненых...

Медсестра, ставшая гордостью морского батальона, узнала, что она Герой Советского Союза, находясь еще невредимой в боевом строю. Но получить Золотую Звезду ей не довелось. Через несколько дней Петрову ранило. А потом в блиндаж, где она лежала, ожидая, когда прорвутся катера, попала бомба... Ей только что исполнилось двадцать три года.

Огненная земля приковала к себе части двух неприятельских дивизий. Это помогло силам главного десанта, преодолевая сопротивление противника, расширить свой плацдарм до пятидесяти с лишним квадратных километров, подвести его вплотную к Керчи. Но соединиться двум [398] десантам враг не давал. Через полмесяца после высадки и 56-я армия перешла в Крыму к обороне.

С 20 ноября это была, впрочем, уже не 56-я, а Отдельная Приморская армия, заменившая собою Северо-Кавказский фронт. Ей придавалась и дивизия Гладкова. Остальные соединения 18-й армии спешно отбыли на 1-й Украинский фронт, за Днепр. Я даже не успел попрощаться с командармом К. Н. Леселидзе и начальником штарма Н. О. Павловским, с которыми так сблизили боевые дела сорок третьего года. Увидеться с Леселидзе больше вообще уже не пришлось, а с Павловским судьба вновь свела в сорок пятом — на Дунае, в центре Европы...

Бои шли на Правобережной Украине, в Белоруссии. Совинформбюро сообщило, что освобождена и моя Речица — не виденная бог знает сколько лет, оставшаяся в воспоминаниях далекой комсомольской юности, но все равно родная. 17-я армия гитлеровцев, изолированная и запертая на Крымском полуострове, была обречена. С яростью обреченного она и сопротивлялась. Однако час ее разгрома, очевидно, еще не настал. Продвижение наших войск приостановилось также на севере Крыма, со стороны Перекопа.

В сложившейся обстановке сделалось необходимым решать, как быть с эльтигенским плацдармом. Свою роль вспомогательный десант сыграл и, блокированный с суши и моря, долго продержаться уже не мог.

Принять трудное решение предстояло генерал-полковнику И. Е. Петрову, ставшему командармом Отдельной Приморской. Он вновь был в той должности, которую занимал в дни обороны Одессы и Севастополя, однако с той разницей, что теперь не он подчинялся флотскому командованию, а у него в оперативном подчинении находился весь Черноморский флот.

Как всегда, когда Иван Ефимович обдумывал что-нибудь важное, он стремился выслушать мнение других.

Помню, мы ехали под Таманью на его газике холодной лунной ночью. Командарм, озабоченный и молчаливый, вдруг предложил: «Давайте остановимся, перекусим... » Мы присели на плоский камень в стороне от дороги, адъютант разложил на газете колбасу, хлеб и удалился к машине. «Перекус» был, конечно, только поводом — Петрову захотелось поговорить наедине.

Через пролив била наша артиллерия. На том берегу [399] вспыхивали разрывы снарядов, над Огненной землей перекрещивались разноцветные трассы.

— Как вы считаете, они смогли бы прорваться на север? — спросил Иван Ефимович. — Не берегом, конечно, не на Камыш-Бурун, а где-то левее, степью...

Командарм знал, что снять десант морским путем невозможно: мы не имели кораблей, способных пробить блокаду и осуществить перевозки такого масштаба на самом широком участке пролива. Мысль о прорыве войск по суше на соединение с главным десантом была естественной. Если не это, оставалось одно — стоять насмерть...

Я ответил, что, по-моему, поставить активную боевую задачу — лучший выход. Это воодушевит людей, уже показавших исключительные стойкость и мужество, придаст им новые силы. И успех, особенно при каких-то встречных действиях с севера, возможен.

Петров молчал. Чувствовалось, его одолевают мучительные сомнения.

Для командарма много значило, конечно, мнение самих десантников. Как мне известно, полковнику Гладкову поручалось обсудить положение со старшим командным составом. Гладков был за прорыв. Знаю также, что эту точку зрения решительно разделял командир морского батальона Беляков. «Моряки готовы идти в голове!» — заявил он на совещании у комдива.

Приказ прорываться был отдан. Исполнение его ускорилось в связи с дальнейшим осложнением обстановки: гитлеровцы, подтянув дополнительные силы, начали новый штурм плацдарма. Более чем вероятной становилась высадка с фашистских барж «контрдесанта».

Вечером 6 декабря, когда истекали 36-е сутки существования Огненной земли, полковник Гладков повел свои поредевшие полки на прорыв вражеского кольца. Морской батальон Белякова, как и при высадке, использовался в качестве передового штурмового отряда.

В предшествующие этому ночи принимались меры, чтобы доставить в Эльтиген побольше патронов и особенно гранат. Но 5-го туда прорвался один-единственный мотобот. Как назло, разыгрался еще и шторм. Всего мы смогли дать десантникам «на дорогу» около 15 тонн боеприпасов. Кое-что добавили к этому летчицы Бершанской. По особому плану обеспечивала уход войск с плацдарма вся артиллерийская группа Малахова. [400]

Не мне рассказывать, как развивались в ту ночь события на крымском берегу пролива, тем более что это подробно описал в своих воспоминаниях генерал В. Ф. Гладков. Но то, что стало фактом к следующему утру, не только оправдало, а и превзошло все связанные с принятым смелым планом надежды. Совершив 20-километровый марш по вражеским тылам, эльтигенцы почти с ходу овладели господствующей над Керчью горой Митридат, а также южной окраиной города с пристанью Угольной. А одна из штурмовых групп прошла город насквозь и соединилась с нашими войсками на северном плацдарме.

Будучи моряком, я остерегаюсь вдаваться в разбор сухопутных операций. И все же думается, что обстановка, сложившаяся к утру 7 декабря, могла быть тогда использована для овладения всей Керчью. Конечно, при немедленных и очень решительных действиях достаточно крупными силами.

Сутки спустя группе Гладкова, закрепившейся на Митридате, начали переправлять морем подкрепления — это было поручено азовцам. Однако войска, сосредоточенные под Керчью, очевидно, не были готовы перейти в наступление. В конечном счете группу полковника Гладкова, сделавшую все, что она могла — а кое-что, наверное, и сверх этого! — азовцам пришлось снимать и вывозить через пролив.

Красный флаг над горой Митридат снова взвился в апреле сорок четвертого.

Хочу досказать здесь историю капитан-лейтенанта Кулика, который был послан комендантом в Эльтиген «на три-четыре дня».

Его команда — связисты, манипуляторы-гидрографы и маневренная группа медиков (те же отважные девчата, что работали на Малой земле) — делала свое дело на Огненной земле до конца. По представлению армейцев Кулик получил на плацдарме орден Красного Знамени. Незадолго до оставления Эльтигена он был ранен и ослеплен вспышкой близкого разрыва авиабомбы. Невидящий, с завязанной головой, Кулик дошел до Керчи, опираясь на плечо краснофлотца своей команды Николая Хлопова. Тот вел и еще одного офицера, тоже ослепшего, и впоследствии [401] был награжден за спасение двух командиров орденом.

А на захваченной керченской окраине слепой Кулик вспомнил про свои комендантские обязанности. Отлично зная эти места, он доложил полковнику Гладкову, что световые сигналы катерам, которые пойдут от другого берега, лучше всего подавать со второго этажа аптеки, если только уцелело это здание. Так и был подведен к занятому десантниками участку первый тендер с разведчиками. Обратным рейсом он доставил Кулика вместе с другими ранеными на косу Чушка.

Встретились мы с Николаем Андреевичем в Тамани. Я отправил его самолетом в геленджикский госпиталь, к майору медицинской службы Хорошиной, ученице знаменитого Филатова. Она сумела вернуть Кулику зрение, и он еще долго служил на флоте, а сейчас — капитан 2 ранга запаса.

Еще два десанта в Крым

С ликвидацией эльтигенского плацдарма закончилось прямое участие Новороссийской базы в боях за Крым. Питание войск Приморской армии, сосредоточенных под Керчью, оставалось, естественно, за Азовской флотилией. В подчинение ей перешла развернутая на таманском берегу Керченская военно-морская база.

Если попытаться кратко выразить те мысли, которые владели мною при возвращении из Тамани в Новороссийск, то сводились они к следующему: враг все еще силен и упорен, за захваченное держится зубами, и воевать на Черном море предстоит, как видно, подольше, чем казалось не так давно, когда многим верилось, что удастся очень быстро очистить от гитлеровцев Крым.

В Новороссийске дел было невпроворот. К самым безотлагательным относилась очистка фарватеров и всей Цемесской бухты от мин. Стояла задача как можно скорее ввести в действие хотя бы часть пристаней (пока принимать и обслуживать корабли продолжал Геленджик). Требовало расширения судоремонтное хозяйство базы — практически все наши малые корабли, уцелевшие в Керченском проливе, имели повреждения. В помощи моряков нуждался сам город, в развалинах которого все еще взрывались мины и с трудом налаживалась нормальная жизнь. [402]

Однако едва успел я вновь окунуться в новороссийские дела, как пришлось еще раз целиком переложить их на Семена Васильевича Домнина.

В самом конце декабря к нам неожиданно прибыл генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко, начальник Оперативного управления Генерального штаба. Приехал он из Темрюка, а вообще находился уже некоторое время в Крыму, на плацдарме под Керчью, вместе с представителем Ставки К. Е. Ворошиловым (следовало полагать, в связи с готовящимися наступательными операциями). Со Штеменко приехал адъютант маршала генерал-майор Л. А. Щербаков.

Они провели у нас несколько часов. Почти все это время было занято тем, что я подробно докладывал, а вернее — просто рассказывал о сентябрьском Новороссийском десанте. Начальник Оперативного управления Генштаба задавал много вопросов, его интересовали и детали. Слушая меня, Штеменко вел записи, делая это как-то необычайно легко и быстро. Мне даже подумалось, что он либо владеет стенографией; либо пользуется собственной системой условных сокращений, как это бывает у опытных журналистов.

Не знаю, какое отношение имел к этому приезд Штеменко и Щербакова, но на следующую ночь я получил телеграмму командующего флотом: «Немедленно прибыть Темрюк». Из Темрюка машина доставила меня к одному из причалов на косе Чушка, а оттуда бронекатер переправил на крымский берег. Оказалось, что мне надлежит явиться к представителю Ставки.

Знакомый уже генерал Щербаков провел в блиндаж к маршалу. Кроме К. Е. Ворошилова там находились вице-адмирал Л. А. Владимирский и генерал-лейтенант И. В. Рогов.

Ворошилова я не видел с Балтики — больше десятка лет. Климент Ефремович заметно постарел, побелели виски, но глаза были такими же живыми, движения быстрыми. Встретил он меня приветливо и, задав два-три вопроса, протянул папку с бумагами:

— Готовится одна операция. Познакомьтесь с планом и доложите свое мнение.

Это был план высадки тактического десанта на севере Керченского полуострова, у мыса Тархан, с целью содействовать частям Приморской армии в прорыве обороны [403] противника на этом направлении. Высадка десанта возлагалась на Азовскую военную флотилию. «А при чем тут я?» — думалось мне, когда, устроившись в одной из армейских штабных землянок недалеко от маршальского блиндажа, занялся изучением плана. О том, что командующий флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков болен, мне почему-то сразу не сказали.

Нелегко судить об отраженном в оперативных документах замысле, когда на это дано ограниченное время, а ты к тому же не имеешь собственного, почерпнутого не из бумаг, представления о конкретной обстановке. Но план высадки десанта, обстоятельно разработанный в штабе флотилии, который возглавлял капитан 1 ранга А. В. Свердлов, производил солидное впечатление: как будто все, что надо, предусмотрено, все, что возможно, учтено (как затем выяснилось, была уже проведена практически и вся подготовка к высадке). Вызванный вновь к Ворошилову, я доложил, что это хороший, серьезный план.

— И вы действовали бы по нему, если бы высаживать десант поручили вам? — спросил Ворошилов.

— Может быть, внес бы небольшие поправки, ближе познакомившись с обстановкой.

На том меня Ворошилов и отпустил. Однако вернуться в Новороссийск командующий флотом не разрешил, приказав задержаться в Темрюке. Под утро 1 января, едва мы, встретив наступивший 1944 год, улеглись спать, Иван Васильевич Рогов разбудил меня, чтобы объявить приказ: командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Холостякову вступить во временное исполнение обязанностей командующего Азовской военной флотилией.

О непродолжительном — какой-нибудь месяц — пребывании в другой должности без освобождения от своей основной не стоило бы и упоминать, если бы на этот месяц — январь 1944 года — не пришлись два новых десанта в Крым.

Пусть они занимают скромное место в хронике боевых дел флота, а их общим результатом явилось лишь некоторое расширение плацдарма под Керчью и улучшение позиций, с которых Отдельная Приморская армия перешла [404] потом в решительное наступление. Но это были трудные десанты, и в сопряженный с ними массовый матросский подвиг внесли свой вклад также люди, известные уже читателю. Не вспомнить эти десанты я не могу.

Для высадки у мыса Тархан азовцы подготовили все исправные десантные средства, какими располагали, — до сорока тендеров и мотоботов, несколько сторожевых и бронекатеров, другие малые корабли. Армия посылала в этот десант 166-й гвардейский полк Героя Советского Союза Г. А. Главацкого — тот, что в сентябре высаживался у станицы Благовещенской.

Тарханская высадка не раз откладывалась — и из-за неготовности войск к согласованному с нею наступлению на суше, и из-за неподходящей погоды. Впору было отменять ее и в ночь на 10 января: накануне над морем висел непроглядный туман, а теперь угрожал разыграться шторм. Однако новая отсрочка считалась невозможной, приказ был категорическим, и десант пошел.

От кордона Ильич, где корабли приняли на борт войска, до мыса Тархан всего около пятнадцати миль. Но для тихоходных, низко сидящих в воде тендеров и мотоботов это не пустяк, когда их начинает трепать и захлестывать Болна. А волнение усиливалось с каждым часом, все более замедляя движение отрядов.

Возвращать их обратно было уже поздно. К тому же юго-западный ветер не мог особенно помешать самому подходу к берегу в Тарханском заливе — лишь бы туда дойти! Не сомневаясь, что следующий с десантом командир высадки капитан 2 ранга Николай Константинович Кириллов (офицер штаба флотилии, опытный моряк) делает все от него зависящее, я радировал ему приказание по возможности ускорить движение — обстановка требовала подчеркнуть, что план остается в силе.

Пересев с поврежденного сторожевого катера на торпедный и обходя на нем колонны отрядов, Кириллов старался не дать им растянуться, организовывал помощь судам, которым пришлось совсем туго. Из заливаемых волной ботов непрерывно откачивали воду, не выдерживали и лопались буксирные концы. В борьбе со стихией маленькие корабли выдыхались, как выдыхаются от непомерной нагрузки живые существа. На преодоление последних двух миль им понадобился почти час.

Высадка сдвинулась на утро — это было уже не по [405] плану. И почему-то запаздывали с Кубани эскадрильи 4-й воздушной армии. Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие, как только противнику стали видны приближающиеся суда. Участок высадки у Тарханского залива просматривался с передового НП близ Юракова Кута, где находилась опергруппа штаба флотилии и куда ночью перебрались мы с членом Военного совета Алексеем Алексеевичем Матушкиным. Обрабатываемый артиллерией берег, белый от только что выпавшего снега, густо почернел.

Несмотря ни на что, высадка в целом прошла успешно. При подходе к берегу был убит капитан 2 ранга Кириллов, погиб затем и заменивший его капитан-лейтенант Шатаев. Но командиры корабельных отрядов самостоятельно довели выполнение боевой задачи до конца. Полк Главацкого высадился без больших потерь, в составе двух с лишним тысяч штыков. Он атаковал с тыла вторую линию немецких оборонительных рубежей, прорвал ее и, расширяя плацдарм, пошел навстречу нашим войскам.

А пока десантные отряды возвращались в свои базы, сила шторма достигла шести-семи баллов. С некоторых терпящих бедствие ботов пришлось снимать команды. Велся поиск нескольких пропавших...

Еще перед высадкой, когда только начинало светать, на наш НП неожиданно прибыл К. Е. Ворошилов.

Климент Ефремович нередко появлялся в таких местах, где представителю Ставки, казалось бы, быть совсем не обязательно. Однажды мне едва удалось убедить его отказаться от немедленной переправы на Чушку при сильном огневом налете противника.

А тут я, услышав голос маршала и выскочив из блиндажа, застал такую сцену. Ворошилов сердито отчитывает нашего радиста Владимира Нисонова за то, что тот, перебежав по открытому месту, вызвал минометный огонь немцев. Сам же маршал стоит на виду, высунувшись из хода сообщения, в своей приметной папахе... Пришлось весьма настойчиво попросить Климента Ефремовича пройти в укрытие.

Ворошилов был очень недоволен задержкой кораблей с десантом, хотя и видел, что творится на море. Когда же высадка удалась, настроение у него резко переменилось. Он называл моряков героями, от души жал нам руки. [406]

Радость, как и неудовольствие, проявлялась у него несдержанно, горячо.

Две недели спустя, в ночь на 23 января, на другом, левом фланге большого крымского плацдарма начштаба флотилии Аркадий Владимирович Свердлов и я, волнуясь, вглядывались в темноту с наблюдательного пункта, устроенного в полуразрушенном здании на территории металлургического завода имени Войкова.

По проливу — от причалов поселка Опасное на этом же, крымском, берегу — шел на тендерах, лидируемых катерными тральщиками и конвоируемых бронекатерами, первый эшелон десанта, нацеленного в Керченскую бухту.

В первом эшелоне — два батальона морской пехоты: 369-й и 393-й Новороссийский имени Куникова. Тысяча моряков должна была высадиться в портовой части Керчи, куда затем те же тендеры перебросят сосредоточенный у завода имени Войкова стрелковый полк. Общая задача — ударом через тылы противника, через порт, железнодорожную станцию и город помочь стоящей на окраине Керчи 339-й дивизии взломать вражескую оборону.

369-й отдельный батальон морпехоты формировался на Каспии. Но его бойцы уже считали себя старыми азовцами. Они приняли боевое крещение в десанте у Темрюка, участвовали в ноябрьском броске в Крым. А 393-й — куниковский — батальон прибыл несколько дней назад из Новороссийска, и сразу почувствовалось: он в состоянии той особой внутренней отмобилизованности, какая бывает у закаленной боевой части, получившей передышку, но знающей, что ее вот-вот поднимут по тревоге.

Комбата Ботылева, которому дали отпуск по болезни, замещал начштаба майор Г. З. Ларионов. Однако командарм Петров, в распоряжение которого поступил батальон, решил, что Ларионову лучше оставаться при своих прямых обязанностях, а командовать батальоном будет замполит Старшинов. Запомнив его по новороссийским боям, Иван Ефимович был уверен: Старшинову, теперь уже майору, это по плечу.

Ведя батальон в новый десант, Николай Васильевич Старшинов еще не знал, что в Кремле подписан и завтра будет опубликован Указ, которым ему присваивалось за прошлые боевые подвиги звание Героя Советского Союза. [407] (22 января 1944 года были удостоены Золотой Звезды Героя также капитаны 3 ранга П. И. Державин и Г. И. Гнатенко, капитан-лейтенант И. В. Леднев, командовавший теперь сипягинским дивизионом, старшины-мотоботчики Алексей Елизаров, Анатолий Емельяненко и Яков Швачко, несколько командиров азовских бронекатеров. )

Незадолго до посадки на суда Старшинов провел традиционный короткий митинг. Я был на нем, слушал горячие речи охваченных боевым порывом матросов. Потом развернул перед десантниками штурмовой Военно-морской флаг и вручил его — так решил батальон — снова Владимиру Сморжевскому. Уже не старшине, а младшему лейтенанту, командиру взвода автоматчиков, дважды кавалеру ордена Красного Знамени. В ушах еще звенел его высокий юношеский голос:

— Клянусь боевым товарищам, клянусь Родине — эту честь я оправдаю!

Бои не обходятся без потерь. Но, глядя на веселого и удалого Володю Сморжевского, всегда такого удачливого, я как-то и мысли не допускал, что вижу его в последний раз и что в эту ночь его ждет в Керчи фашистская пуля... И все-таки флаг, который Сморжевский нес на груди, взвился еще до рассвета над городом. Его подхватили бойцы взвода и водрузили над первым отбитым у врага высоким зданием — над школой близ порта.

Все это было впереди. Десант, скрытый темнотой, только еще шел к Керченской бухте.

— Принято «Филипп-один»! — доложил радист.

Филиппом звали капитана 3 ранга Ф. В. Тетюркина, командира высадки. «Филипп-один» означало, что корабли миновали первый ориентирный буй — так мы с ним условились.

Рядом с Тетюркиным представляю капитана 1 ранга Н. Г. Панченко, начальника политотдела флотилии. Он не должен был лично участвовать в десанте. Но в последний момент оказалось, что офицер, назначенный замполитом командира высадки, идти не может.

— Кого предлагаете взамен? — спросил я доложившего об этом начальника политотдела.

— Себя, — спокойно и просто ответил он.

С людьми у Панченко было трудно. Только что четверо политотдельцев попали под разрыв бомбы. И все же [408] я обернулся к Матушкину — тут слово было за ним. Член Военного совета чуть помедлил, поглядел начальнику политотдела в глаза и сказал:

— Что ж, Георгий Никитич, давай отпустим, раз он сам так решил, — и протянул Панченко руку: — Счастливо тебе там!

(Пожелание это сбылось. С честью выполнив свой долг, начальник политотдела, как и командир высадки, вернулся из десанта невредимым. )

Мысленно вижу лица и других десантников. В батальоне Старшинова многих знаю уже давно. А в 369-м почти все для меня люди новые. Но если мир тесен, то тем более тесен флот.

Когда сопровождал напутствовавшего батальон генерал-лейтенанта И. В. Рогова, в строю привлекла внимание новенькая, с блестящим кожаным верхом — ни у кого больше такой не было — шапка незнакомого моряка. Но незнакомого ли?

— Комсорг батальона младший лейтенант Дюков, — представился он.

— Мы с вами где-нибудь раньше встречались?

— Так точно, товарищ контр-адмирал! Служил электриком на подводной лодке «Щ-207», когда вы командовали бригадой.

— Ну, значит, земляк. А шапку такую шикарную где достал?

— Это подарок нашего экипажа. Когда провожали в морскую пехоту...

При высадке на Широком молу Керченского порта Дюкова тяжело ранило. Но он еще вернулся на подводные лодки, окончил потом академию, стал начальником политотдела бригады, где начал войну краснофлотцем.

В шеренгах того же батальона увидел худенькую малорослую девчушку в неуклюжих, наверное, великоватых ей сапогах, с увесистой санитарной сумкой через плечо.

— Санинструктор Михайлова! — бойко назвалась она.

Тяжело провожать таких в бой, да еще в десант... И казалось невозможным разговаривать с этой малышкой официально. Я не удержался, погладил ее по голове, по выбившимся из-под шапки кудрям. У запасливого адъютанта нашлась в карманах пара яблок, и мы дали их ей на дорогу.

Не успел я тогда узнать, что эта девушка — уже обстрелянный [409] боец, воюет с сорок первого, была ранена. А ей предстояло еще пройти с санитарной сумкой и автоматом пол-Европы и стать той знаменитой, награжденной тремя боевыми орденами Катей Михайловой, которой гордилась вся Дунайская флотилия...

Тьму над проливом прорезал вражеский прожектор. Его луч скользнул по воде и на мгновение, самым краем, задел идущие в кильватер тендеры. Мы со Свердловым замерли. Те, кому положено, постараются сейчас подавить прожектор. Но если гитлеровцы успели разглядеть корабли, это плохо — слишком рано... Прошла томительная минута. Прожектор пошарил где-то в стороне и погас сам. Нет, ничего не заметили. Тендеры едва выступают над водой, а наблюдатель, должно быть, смотрел выше.

— Принято «Филипп-два»!

Вот сейчас начнется... Вчера, на последнем инструктаже в дивизионе капитан-лейтенанта Кондрата Иващенко, я приказал построить старшин в шеренгу по одному в том порядке, в каком их тендеры строятся в походную колонну. Скомандовал: «Налево!» и попросил моряков, ставших друг другу в затылок, крепко запомнить, что так им и идти до точки начала атаки.

Затем повернул их направо:

— А вот так развернетесь по сигналу ракетой и пойдете к местам высадки прямо вперед!

Тренировка нехитрая, однако способна — знаю это давно — прибавить людям уверенности, что никто не ошибется, когда дойдет до дела.

Красная ракета командира высадки взвилась. Это был сигнал и тендерам — к повороту «все вдруг», и одновременно артиллеристам. Ударили «катюши», открыли огонь батареи с Тузлы, из Еникале, с территории войковского завода. Некоторые стояли совсем близко, и у нас на НП все заходило ходуном.

Противник начал отвечать не сразу, не в ту же минуту — застигли-таки его врасплох! Но вот трассы протянулись прямо навстречу кораблям. Однако их уже не задержать врагу — берег близок. Новым сигналом ракетой Тетюркин переносит огонь в глубину участка высадки.

— Пожалуй, пора на КП, — говорит Аркадий Владимирович Свердлов. — Теперь все будет яснее там.

Действительно, с нашей «верхотуры» уже ничего, кроме охватившего порт и берег зарева, нельзя было увидеть. [410]

Высадка в Керченской бухте состоялась. Морские пехотинцы сражались геройски. Особенно отличился батальон Старшинова, прорвавшийся далеко в город. Часть захваченных им позиций стала новым передним краем на этом фланге крымского плацдарма. И еще два куниковца, упоминавшиеся в этой книге, — Николай Кириллов и Кирилл Дибров, недавние старшины, произведенные уже в офицеры, — удостоились вскоре Золотой Звезды.

Но овладеть в январе всей Керчью Отдельной Приморской армии не удалось. Гитлеровцы создали крепкую оборону и сопротивлялись яростно. Нелегко давалось возвращение Крыма.

На запад, на войну...

После Крыма в Новороссийске казалось неестественно тихо: тут больше не стреляли.

База по-прежнему жила войной, в интересах войны и победы восстанавливался Новороссийский порт. Но сама война, представление о которой было и для нас, моряков, так долго связано с близостью сухопутного фронта, отодвинулась на запад. И про тех, кто отправлялся туда, уже говорили: ушли на войну...

В марте мы проводили Новороссийскую бригаду торпедных катеров Виктора Трофимовича Проценко. Сперва небольшая группа, ведомая комбригом, а затем и остальные катера дерзко обогнули — с дозаправкой топливом в море — Крымский полуостров и пришли в Скадовск — недавно освобожденный маленький порт на Херсонщине, чтобы наносить оттуда удары по вражеским коммуникациям.

В апреле, когда разгорелись решающие бои за Крым, геленджикские причалы совсем опустели: и катера-охотники, и другие малые корабли понадобились там. Под Севастополем сражался и батальон морпехоты Героя Советского Союза Старшинова.

Боевые силы флота нацеливались на действия во все более отдаленных от Кавказа районах черноморского театра. Азовская военная флотилия уже называлась Дунайской и уходила пока в Одессу. Поступило распоряжение отправить туда и долго стоявший у нас речной монитор «Железняков»: ветеран первых боев у западной границы снова понадобился в тех краях. Не думалось тогда, что [411] скоро опять встречусь с этим кораблем, что еще буду держать на нем свой флаг.

Подготовленный к июлю для обслуживания любых боевых кораблей, Новороссийск стал принимать плавающие соединения, которые уходили из южных тыловых баз, но еще не могли вернуться в Севастополь. «На перепутье» размещались у нас службы главной базы, разные управления и штаб флота.

Новороссийцы радовались каждому вновь пришедшему в порт транспорту, буксиру — тому, что он уцелел, тому, что опять швартуется у знакомого причала. Праздником сделалось прибытие крейсеров и эсминцев, не заходивших в Цемесскую бухту почти два года. Их встретили салютом береговых батарей, а корабли салютовали возрожденному порту. Перед Октябрьской годовщиной черноморская эскадра перешла в Севастополь — всё на флоте постепенно становилось на свое место.

Оживал, начиная подниматься из руин, Новороссийск. Прошли уже месяцы после того заседания бюро горкома, на котором было констатировано: «Город получил электроэнергию, воду и очищен от крыс... » Первым восстановленным очагом культуры явился Дом Военно-Морского Флота (на его открытии прозвучал «Цемесский бой» Сергея Алымова, посвященный героям Новороссийского десанта). Потом распахнул двери Дворец пионеров.

Люди еще ютились в подвалах, в землянках, и особенно хотелось чем-нибудь порадовать ребят. Как-то мы с Шахназаровым остановились у торчавшей на одной из улиц, не убранной еще немецкой пушки. Я толкнул ствол — он легко пошел по кругу...

— Андроник Айрапетович, на таком поворотном устройстве можно ведь соорудить карусель. Да еще какую!

— Вполне можно! — оживился начальник техотдела. — И мы это обязательно сделаем.

Несколько каруселей на пушечных лафетах поставили в парке близ Дворца пионеров. Матросы судоремонтной роты смастерили из трофейной техники и другие аттракционы. Наградой умельцам были ребячье веселье, не умолкавший здесь смех.

... Когда из Новороссийска — еще в августе — переносили в Севастополь флагманский КП, вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский — с весны 1944 года он снова командовал Черноморским флотом — вспомнил при [412] прощании, как воспринял я три года назад назначение в Новороссийскую базу.

— Обиделся ты тогда: за что, мол, в тыл? А какой это был тыл! Теперь вот — другое дело, а что-то не возражаешь, не рыпаешься. Сыт, поди, войной? Рыпайся не рыпайся, скоро все наше Черное море станет тылом. Только тральцам еще воевать и воевать с минами!

Сознавать, что командуешь тыловой военно-морской базой, действительно уже не было обидно. И я не «рыпался». К Новороссийску привык, привязался — сколько с ним всего связано! Если б перевели вдруг в Поти или Одессу, расставаться было бы тяжело...

Но пока война еще где-то идет, в военном человеке, оказавшемся от нее вдалеке, все-таки сидит, скрываемое, может быть, и от самого себя, подспудное чувство неудовлетворенности. Это я понял, получив нежданно-негаданно в начале декабря телеграмму наркома Н. Г. Кузнецова:

«Назначены командующим Дунайской военной флотилией. Отбыть немедленно».

Все во мне встрепенулось. Опять на войну — вот это здорово! Дунайская флотилия, оставившая уже позади Болгарию, Румынию, Югославию, отмеченная в приказах Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия под Тульчей и Сулиной, за участие в освобождении Белграда, воевала где-то под Будапештом...

Телеграмму принесли, когда я собирался на бюро горкома. Поехал туда, только чтобы попрощаться с товарищами. И за сутки передал хозяйство базы в надежные руки Семена Васильевича Домнина.

Самолет По-2 летел на запад с посадками в Севастополе, Одессе, Бухаресте...

В разрывах облаков запестрела квадратиками бесснежных полей и красными крышами маленьких, будто игрушечных городков незнакомая земля чужих стран. Армейскую карту, лежавшую у меня на коленях, пересекала извилистая голубая лента могучей реки. Она протянулась через Венгрию, Чехословакию, Австрию и где-то за пределами этой карты достигала Германии.

Дунай... Каким-то он окажется, как на нем воюют?.. Все ожидавшее меня было непривычным, новым. Все, кроме людей. Я знал, что встречу на флотилии Свердлова, [413] Державина, Пасмурова и еще многих боевых товарищей, с которыми снова сводила меня судьба.

Впереди было еще пять месяцев войны. Дунайцев ждали ледовые переправы у окруженного советскими войсками Будапешта, эстергомский прорыв, десанты в Тат, Родвань, Комарно, освобождение Братиславы, захват Имперского моста в центре Вены... Я не мог знать этих сроков, представить эти события. Но все мое существо охватывало гордое и волнующее чувство причастности к великому делу освобождения от фашистского ига других стран и народов, которое совершали Советские Вооруженные Силы, изгнав гитлеровских захватчиков с родной земли.