Корабли штурмуют порт

Засекреченный штаб

Мне неизвестно, как зарождался замысел и выбирался наиболее выгодный вариант крупного морского десанта, оказавшегося необходимым на Кавказе осенью 1943 года. Знаю, однако, что не только в штабе флота, но и в вышестоящих штабах думали о нем еще весной.

Впервые заговорил со мной на эту тему вице-адмирал Л. А. Владимирский, только что вступивший тогда в командование Черноморским флотом:

— Как посмотришь, Георгий Никитич, если назначить тебя командиром высадки нового десанта, ну, например... в Южной Озерейке?

— В Озерейке? — невольно переспросил я, будучи несколько озадачен. — Есть ли смысл высаживаться опять там?

Командующий переглянулся с присутствовавшим при этом членом Военного совета флота контр-адмиралом Н. М. Кулаковым. Разговор они перевели на другую тему. Я почувствовал, что высадка в районе Южной Озерейки вряд ли имеется в виду, а назвать действительное ее место Владимирский пока не может. Но он, как делал в подобных случаях и Октябрьский, дает понять: к десанту надо быть готовыми, и без Новороссийской базы дело не обойдется...

В апреле — мае на Черном море находился нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Одновременно на Северо-Кавказский фронт прибыл в качестве представителя Ставки Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Направляясь в один из тех дней в 18-ю десантную армию, Н. Г. Кузнецов взял с собой и меня. На КП у Леселидзе уже находился Г. К. Жуков.

Началось — а может быть, продолжалось — совещание с участием Петрова, Леселидзе, Павловского и еще нескольких [306] генералов. Г. К. Жуков, которого я никогда раньше не видел, произвел на меня впечатление, вполне совпадавшее с тем, что доводилось о нем слышать: твердый как кремень, прямой в суждениях, резковатый...

Незнакомый мне генерал докладывал по карте обстановку на Малой земле. «Вы лично там были?» — прервав его, негромко спросил маршал. Генерал, кажется, не расслышал вопроса и продолжал свой доклад, водя карандашом по карте. «Вы лично там были?» — уже громче повторил Жуков. «Никак нет», — ответил докладчик. Жуков поморщился и сердито сказал: «Все это я и без вас знаю. Переходим к следующему вопросу».

Я сидел как на иголках, не представляя, для чего здесь присутствую. В базе ждали неотложные дела. Шепотом осведомился у Николая Герасимовича Кузнецова, нельзя ли мне вернуться в Геленджик. В подходящий момент нарком спросил Жукова, нужен ли ему командир Новороссийской базы. При слове «база» на лице Жукова промелькнуло досадливое удивление, и он коротким жестом разрешил мне удалиться.

Часа через два на наш КП приехал Н. Г. Кузнецов.

— Ну и подвели вы меня! — упрекнул шутливо нарком. И стал рассказывать: — Дошла очередь до наших дальнейших планов. Жуков ко мне: «Где тот моряк, который будет командовать высадкой десанта?» Я отвечаю: «Георгий Константинович, вы же сами его отпустили». А он сердится: «Кого отпустил? Никого я не отпускал, кроме командира какой-то вашей базы. При чем тут он?»

(К слову сказать, термин «военно-морская база» не раз на моей памяти вводил в заблуждение общевойсковых начальников, мало соприкасавшихся с флотом: они считали, что командир такой базы — хозяйственник, интендант. )

Таким вот образом мне стало уже определенно известно, что командиром высадки нового десанта предполагают назначить меня. Н. Г. Кузнецов сообщил затем — конечно, под строжайшим секретом, без права делиться этим с кем бы то ни было, — что местом высадки десанта намечается Цемесская бухта, включая Новороссийский порт.

Выбор места был смелым, даже дерзким. Но именно в этом виделась немалая выгода: где-где, а здесь противник [307] вряд ли ожидал атаки с моря. К тому же его внимание и силы отвлекали бы соседние участки сухопутного фронта — имелось в виду, что одновременно наши войска перейдут в наступление по берегу со стороны цементных заводов и с Малой земли. Большим плюсом было также то, что тут десант мог обойтись без поддержки корабельной артиллерией — ее вполне заменяли наши береговые батареи.

Нарком закончил тем, что приказал мне доложить свои соображения о способах высадки в указанном месте и ее обеспечении.

Если не ошибаюсь, докладывал я на следующий же день. Речь могла идти, разумеется, лишь о сугубо предварительных наметках. Присутствовал при этом вице-адмирал С. П. Ставицкий из Главного морского штаба, один из моих балтийских учителей. Когда я кончил, он сказал: «У меня вопросов нет». Насколько я знал его, это означало одобрение доложенного. А вдаваться в детали было еще рано.

С тех пор прошли месяцы, и не раз думалось, что «новороссийский вариант» десанта вообще отпадает. Но именно этому варианту суждено было в свое время претвориться в жизнь.

С середины лета командующий флотом, бывая в Геленджике, говорил со мной о десанте в Новороссийск уже в практическом плане — как о боевой задаче, к которой надо готовиться, хотя пока нет на этот счет ни приказов, ни ясности в сроках, зависевших не от флота. Вопрос о том, что высадкой предстоит командовать мне, считался решенным.

Все, имевшее отношение к десанту, Л. А. Владимирский обсуждал со мной с глазу на глаз. В общий замысел операции сперва был посвящен в Новороссийской базе еще лишь капитан 1 ранга Михаил Иванович Бакаев, новый наш начальник политотдела.

С Иваном Григорьевичем Бороденко мы, неожиданно для нас обоих, расстались. Начальник Главного политуправления ВМФ И. В. Рогов перевел его на другое море с повышением, но уезжал Бороденко неохотно и как-то уж очень не вовремя, перед решающими боями за Новороссийск.

Бакаев был опытным политработником, за дела взялся энергично, однако мне долго недоставало Ивана [308] Григорьевича. Мы вместе прошли два тяжелейших года войны, и этот человек богатой и щедрой души, отзывчивый и непреклонный, любимый бойцами и командирами, остался для меня тем комиссаром, которого всегда хочешь видеть рядом, с которым не страшны никакие испытания.

Важнее всего было, чтобы противник, который вообще-то наверняка ожидал нашего десанта, не догадался, где мы собираемся его высадить. Между тем задуманная высадка в Новороссийском порту выдвигала ряд специфических вопросов, решить которые требовалось заблаговременно.

Начиная хотя бы с такого: как обеспечить прорыв высадочных плавсредств через неширокий проход между Восточным и Западным молами? Какое-то время эти портовые «ворота» фактически оставались открытыми. У оконечностей молов, правда, держались на поплавках секции подорванного при оставлении порта боно-сетевого заграждения.

Однако главную опасность для судов представляло не это. Немцы могли натянуть под водой между молами трос и подвесить к этому тросу что угодно. Неспроста на оконечности Западного мола с некоторых пор стояла какая-то лебедка.

И вот на позицию батареи Зубкова явился однажды краснофлотец с папочкой под мышкой. Командиру было сказано, что это художник-любитель, которому разрешено сделать с Пеная зарисовки бухты. Артиллеристы устроили его в подходящем местечке, откуда хорошо просматривается Новороссийский порт, и он посидел там, сколько ему требовалось.

Сутки спустя, ночью, «художник», а на самом деле боец разведотряда, и еще один разведчик вплавь добрались от восточного берега бухты до оконечностей молов, проникли в порт и пробыли в нем, ведя наблюдения, весь день: один — на полузатопленном транспорте «Украина», другой — на старой барже в Лесной гавани. По пути они обследовали и портовые «ворота».

Возвращение пловцов прошло не совсем гладко. Волнение в бухте помешало одному из разведчиков выплыть куда надо, он напоролся на берегу на противопехотную [309] мину, был серьезно ранен и о своих наблюдениях докладывал уже после операции.

Так было выяснено, что между молами действительно протянут стальной трос, на расстоянии примерно одного метра от поверхности (разведчик вставал на него и запомнил, докуда доходила ему в этот момент вода). Ничего прикрепленного к тросу под водой не обнаружилось. Пловцы доложили также, в каком состоянии находятся остатки прежнего бокового заграждения.

Все эти сведения были весьма важны. Но добывшие их моряки не знали, что «работают на десант», — такие данные могли понадобиться для одной из боевых вылазок того же разведотряда, да и для других целей.

Пока существовал трос между бонами, в порт не мог прорваться даже торпедный катер, не говоря уже о судах с большей осадкой. Однако о заблаговременном устранении преграды в «воротах» нечего было и думать: это сразу раскрыло бы врагу наши планы. А вот подготовиться к тому, чтобы, когда придет срок, за считанные минуты расчистить вход в порт, надлежало заранее.

Техническая сторона дела обсуждалась с офицерами-минерами. Ни о каком десанте при этом не было сказано ни слова. Минеры, конечно, понимали, какое заграждение имеется в виду, но мало ли зачем могло потребоваться его устранить.

Способы предлагались разные. Для проверки их оборудовали в одном укромном местечке «мини-полигон». Оказалось, что самое надежное — перебивать трос двухкилограммовым трал-патроном, забрасывая его с носа легкого катера. А железные буйки, на которых держались остатки старого бонового заграждения, решили топить, накидывая на них обыкновенную волейбольную сетку с прикрепленными к ней подрывными патронами. В ходе опытов определилось и необходимое для этого число людей.

Раздельно, так, чтобы одно не соприкасалось с другим и выглядело для привлекаемых людей как некое самостоятельное задание, отрабатывались и другие элементы обеспечения прорыва в порт.

При одном из докладов вице-адмиралу Л. А. Владимирскому о делах по десантной части я признался, что затрудняюсь предложить состав штаба высадки, о котором, очевидно, уже пора было подумать. [310]

Если командовать высадкой мне, то образовать этот штаб проще всего было бы, так сказать, внутри штаба Новороссийской базы с его же начальником во главе. Однако Николай Иванович Масленников, не способный совладать со своей «старпомовской» натурой — шумливый, неисправимо громогласный (сидя в одном из домиков нашего командного пункта, я слышал распоряжения, отдаваемые им в другом), — не очень-то подходил для роли основного координатора работы, где все должно сохраняться в тайне.

Командующий ответил, что в таком случае нужно создать отдельный небольшой штаб командира высадки, о существовании которого до последнего момента не будет знать даже Масленников. А он займется в штабе базы общими вопросами подготовки десанта с ориентировкой на высадку у Озерейки... Если гитлеровцы что-то пронюхают (скрыть до конца самый факт подготовки крупного морского десанта крайне трудно), пусть ждут нас там.

«Обходить» прямого и честного Николая Ивановича очень не хотелось. Как ни объясняй ему все потом, в наших отношениях останется неприятный осадок. Но интересы операции были выше этого.

А идея, поданная командующим, сулила немалые выгоды и независимо от чьих-то личных качеств. Создание «второго штаба» могло обеспечить дополнительную маскировку самого главного — места готовящегося удара.

Начальником штаба высадки я предложил капитана 2 ранга Илью Михайловича Нестерова, которого хорошо знал по предвоенной работе в отделе подводного плавания (потом он возглавлял в штабе флота отдел коммуникаций). Командующий одобрил эту кандидатуру.

На территории военно-морского госпиталя, в отгороженном уголке бывшего санаторного парка, появились две армейские палатки. В них и обосновался на первых порах штаб высадки, получивший в свое распоряжение также соседний домик.

Тут поселились вместе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым флагштурман высадки капитан-лейтенант Б. Ф. Петров, флагманский артиллерист капитан 2 ранга А. И. Катков (оба — с эскадры), оператор подполковник Д. В. Красников — недавний командир морской бригады, [311] знающий вокруг Цемесской бухты каждую горушку и ложбинку. Генерал-майор Е. И. Жидилов, тоже бывший комбриг морской пехоты, представлял тыл флота, от которого многое требовалось десанту. Вошли в состав штаба высадки также начальник оперативного отделения штаба базы капитан 3 ранга Н. Я. Седельников и начальник связи капитан 2 ранга И. Н. Кулик — обойтись без них было невозможно. Писарь нашей секретной части старшина Александр Владимиров олицетворял собою штабную канцелярию.

Как обычно перед наступательной операцией, в базу зачастили проверяющие из управлений флота и из центра. Появление в Геленджике новых людей помогало группе Нестерова не привлекать к себе внимания. Правда, мои отлучки в соседний парк не остались незамеченными на КП базы, и Михаил Иванович Бакаев подтрунивал:

— Знаете, что про вас говорят? «Что-то наш командир базы все в госпиталь ходит, а как будто ничем не болен. Не иначе, кто-то у него там завелся... »

Ради пользы дела такие намеки можно было стерпеть.

В штабе базы тоже вплотную занялись десантом. Но все привлеченные там к этой работе считают, что удар с моря будет нанесен под Южной Озерейкой — примерно там, где не удалась высадка в феврале, а уж теперь, с учетом того урока, обязательно удастся. В сейфе у Н. И. Масленникова лежит директива штаба фронта (изданная по предложению Военного совета флота исключительно в целях дезинформации), в которой прямо говорится, что цель десантной операции — расширение плацдарма на Мысхако.

В районе Озерейки и дальше в сторону Анапы усиленно ведется разведка. Противник обратил на это внимание, стал проявлять там особую настороженность, по ночам освещает берег ракетами. Иногда нашим разведгруппам не удается высадиться. А обстановку непосредственно у Новороссийска и в порту они, как это делалось и раньше, обычно уточняют на обратном пути. Сами разведчики тоже привыкли считать: главное — Озерейка...

Не следует, однако, думать, что работа штаба базы, не посвященного пока в подлинный замысел операции, служила для нее лишь ширмой. Когда готовится десант, места высадки не знают до последнего момента ни на кораблях, [312] которые примут десантников на борт, ни в частях и подразделениях, так или иначе причастных к решению боевой задачи. От всех требуется быть готовыми действовать по любому из возможных вариантов, в любом мыслимом направлении. Вот такую общую готовность и обеспечивал штаб базы. Его не касалась только специфика, связанная с особенностями истинного места высадки.

Седельников, возглавляющий оперативную часть и у Масленникова, и у Нестерова, стал как бы связующим звеном между обоими штабами — незаметным для непосвященных, но весьма важным: такое положение начопера избавляет штаб высадки от лишней, дублирующей работы.

По готовящейся операции не ведется никакой переписки. Необходимые документы составляются, как правило, в одном экземпляре. Телефонные переговоры исключены. Все сообщается кому следует при личной встрече. И даже в кругу ближайших своих помощников Илья Михайлович Нестеров избегает произносить вслух настоящие географические названия, если можно без этого обойтись. «Наша Озерейка», — говорит он, акцентируя на первом слове, и это означает: «Новороссийск».

Мы вполне отдавали себе отчет в том, что, даже если удастся обеспечить внезапность атаки с моря, высадка в Цемесской бухте, а тем более в порту, будет нелегкой. Об этом лишний раз напоминали суммированные Нестеровым данные аэрофотосъемки, наблюдения с переднего края и береговых постов, донесения разведчиков, сведения, добытые партизанами и полученные от пленных.

За год гитлеровцы укрепились в Новороссийске основательно. В порту, на набережной, на пляжах неприятельская оборона начинается от самого уреза воды: пулеметные доты на молах и пристанях, колючая проволока, мины... А дальше — толстостенные каменные здания, превращенные в опорные пункты, орудия в нижних этажах, линии инженерных заграждений. Подходы к порту и внутренний рейд пристреляны десятками артиллерийских батарей.

Непосредственно город обороняют две вражеские дивизии, а порт — особые команды. 73-я пехотная дивизия, укомплектованная баварцами, считается одной из лучших в германской армии. Она штурмовала Перекоп, Керчь и Севастополь. Даже попав в плен, солдаты [313] в порядок. Отдых — только после обеда. А вечером — снова в дозор или на другое боевое задание.

Как правило, мы с Проценко ежедневно разбирали накоротке действия катеров минувшей ночью и задачи на будущую. По его докладам, точным и ясным, отчетливо виделся каждый бой, и всегда чувствовалось, что сам комбриг уже успел его проанализировать. Иногда Виктор Трофимович наглядно изображал какой-нибудь маневр пластичными движениями кистей рук — как летчик, рассказывающий о воздушных атаках. И как бы кратко ни докладывал, успевал отметить удачные тактические решения, находчивость, инициативу отдельных командиров. В бригаде отличались лейтенанты и старшие лейтенанты Борис Першин, Матвей Подымахин, Иван Шенгур, Владимир Пилипенко, ставшие впоследствии Героями Советского Союза. Не один вражеский корабль потопил лейтенант Иван Хабаров.

И вот возникла заманчивая идея — с помощью торпед «прорубить» в новороссийских молах запасные проходы для десантных судов...

Между прочим, эту мысль подсказали нам, сами о том не ведая, немцы. Как-то их катера атаковали один транспорт близ Туапсе. Торпеды, не попав в цель, взорвались у мола и образовали брешь, которую затем размыло штормами. Через нее могли проходить мелкие суда.

В новороссийских молах тоже уже было несколько выбоин (одна — там, где в прошлом году взорвался на магнитной мине катер «Красного Кавказа»). Думалось: если нацелить в такие поврежденные места торпеды, должны образоваться проломы, достаточные для прохода катеров и мотоботов. Причем, вражеские батареи, у которых хорошо пристрелян «штатный» вход в порт, не сразу пристреляются к этим новым «воротам». Хорошо было бы, конечно, практически проверить, насколько реальны все эти расчеты, но производить такого рода эксперименты у нас не было никакой возможности.

Намечалось ударить торпедами также по тем местам молов, а может быть, и пристаней внутри порта, где расположены наиболее опасные для высадки доты. Ведь трудно было рассчитывать, что артиллерийская подготовка уничтожит их все до единого: как ни массируй огонь, столько прямых попаданий в точечные цели не обеспечить. [316] А каждый уцелевший дот сможет в упор бить по подходящим судам, по десантникам...

Но это было еще не все, что требовалось от моряков с торпедных катеров. Высаживать десант предстояло и на такие участки берега — например, между корнем Западного мола и мысом Любви, — где неприятельские огневые точки отстоят по крайней мере на десяток метров от воды. Как обезвредить их?

— А до тех дотов, — спрашиваю Проценко, — торпедами не достанем?

— До тех, что за пляжами?

— Ну да. Вот бы разнести и их!..

Проценко усмехается и чешет затылок. Уже то, что мы запланировали, не имеет примеров в боевой практике: торпеда, с тех пор как она изобретена, предназначалась исключительно для атак против кораблей. Но каменный мол, в конце концов, то же самое, что корабельный борт: торпеда взрывается от лобового удара в твердую цель. А тут хотят, чтобы она не только сокрушала каменные стены, но и ползла куда-то по земле...

Но Виктор Трофимович — человек живого ума и не отмахнется ни от чего нового, если оно сулит какие-то выгоды в бою. Чувствую — он уже загорелся.

— Загнать торпеду на пляж — дело нехитрое, — размышляет он вслух. — Вся штука в том, чтобы она там взорвалась — надо переделывать инерционный ударник... — И, подумав еще, решительно заключает: — Попробуем. Может, что и выйдет.

В других условиях, при достаточном запасе времени, подобную техническую задачу, наверное, поставили бы какому-нибудь научному институту, группе авторитетных специалистов. Сейчас решать ее пришлось практикам — офицерам, старшинам, опытным краснофлотцам из бригады торпедных катеров. В этот творческий поиск внесли большой вклад минеры С. Ладыженский, И. Яновский, П. Гудков. Добиваясь нужного результата, они ослабляли под направляющим колпачком пружину, подкладывали в инерционный ударник шайбочки...

Через несколько дней Проценко доложил:

— Как будто получилось. Можно испытывать.

Некоторые старшие начальники относились к этой затее скептически. К тому же в бригаде не оказалось учебного зарядного отделения. А времени — совсем в обрез. [317] Но командующий флотом разрешил произвести испытание сразу на боевой торпеде.

Производилось оно — тут я забегаю вперед — за два дня до десантной операции. Подойдя на полмили к пустынному берегу за Фальшивым Геленджиком, катер лейтенанта Ивана Хабарова выпустил торпеду с установкой глубины «ноль». Мы с Проценко с замиранием сердца следили, как торпеда, достигнув берега и выскочив на него, поползла по песку, быстро теряя скорость. Неужели не взорвется?..

Но «скорректированный» ударник сработал. Мощный заряд тротила — такого хватило бы не на один дот — взметнул над берегом облако дыма и пыли. Замеры показали, что взрыв произошел в пятнадцати метрах от воды. Как раз то, что надо!

На торпедную атаку по береговым целям поступило окончательное «добро». И переделать инерционные ударники на отпущенных для этого торпедах успели.

Крупные корабли к участию в готовящемся десанте не привлекались. Ни для артиллерийской подготовки и поддержки, поскольку с этим тут могли справиться береговые и армейские батареи. Ни тем более для самой высадки, ибо невозможно было представить, что противник даст, скажем, канонерской лодке дойти до портовых причалов.

Из боевых кораблей в порт могли ворваться лишь сторожевые и торпедные катера, которым легче проскочить огневые завесы и достаточно одной — двух минут для высадки небольших групп бойцов. Основную же массу высадочных средств должны были составить мотоботы, сейнеры, баркасы и прочие вспомогательные суда — как те, что обслуживали малоземельную трассу, так и переброшенные из других баз.

Никто не мог прибавить им столь ценной сейчас скорости хода. Но надо было по крайней мере защитить жизненно важные части этих легких судов хотя бы от пуль и осколков.

Получив такое задание, флагманский инженер-механик и начальник техотдела базы испытали защитные материалы, имевшиеся под рукой — пробковые матрацы, стеклопластик, тюки ваты. Все это, однако, оказалось малоэффективным, [318] а вата вдобавок слишком хорошо горела. Оставалось одно — стальные щитки. Техотдел флота оперативно организовал изготовление их по нашим образцам, испытанным бронебойно-зажигательными пулями.

Свой особый комплект щитков получали сейнеры, мотоботы. «Одевались в латы» и катера-охотники: стальными пластинами прикрывались скулы их деревянных корпусов, бензобаки и моторы, рубки. Легкий бронекозырек был спроектирован для защиты расчета носовой пушки и размещавшихся на полубаке десантников.

Общий объем этой работы нетрудно представить, если учесть, что число малых кораблей и судов, привлекаемых к высадке и снабжению десанта, достигало полуторасот. Правда, бронирование не особенно нуждалось в маскировке — ведь защитные щитки были не лишними и в обычных рейсах этих судов к Малой земле.

Следовало заблаговременно решить и такой вопрос: где находиться, откуда управлять десантом командиру высадки и его штабу? Старшие начальники оставили это на мое усмотрение.

Когда захватывается плацдарм где-то в тылу врага и десантников поддерживают только высадившие их или другие корабли и только с кораблей в какой-то степени наблюдаема общая картина боя, естественно, что на одном из них находится и командующий высадкой начальник. Но годилось ли это в нашем случае?

Если обосноваться на одном из прорывающихся в порт катеров-охотников, то что дало бы это, кроме физического присутствия в центре событий? Видеть сможешь лишь то, что происходит совсем рядом. Обеспечить катер-охотник надежной многоканальной связью почти невозможно, а она необходима не только с другими кораблями, но и с артиллерией, со своим тыловым портом, с армейским и флотским командованием. И наконец, один попавший в катер снаряд может, даже если сам ты при этом уцелеешь, начисто лишить тебя возможности влиять на дальнейший ход операции.

Поразмыслив над всем этим, я пришел к убеждению, что высадкой такого десанта надо командовать с берега. М. И. Бакаев и И. М. Нестеров, с которыми я советовался, были полностью с этим согласны.

А раз с берега, то, разумеется, из такой точки, откуда больше видно. Например, с Дооба. [319]

Подходящим местом для КП было признано уцелевшее основание маяка. Сюда и решили перенести с началом операции штаб высадки. В одном из отсеков маячного подземелья Иван Наумович Кулик развернул узел связи.

С Дооба Цемесская бухта — как на ладони, хорошо виден и Новороссийский порт. Разумеется, нельзя было рассчитывать, что отсюда охватишь собственным глазом весь ход ночного боя за высадку. Но позиции, дающей такую возможность, вероятно, вообще не нашлось бы ни на суше, ни на воде. А для контроля, в том числе и визуального, за движением всей массы десантных судов, для управления ими на переходе, для организации необходимой по обстановке помощи и поддержки этот КП был удобен.

Снова сентябрь...

Оперативная директива Военного совета Черноморского флота от 28 августа 1943 года (это был первый дошедший до меня документ, подтверждавший мою причастность к готовящемуся десанту — до того все указания давались устно) предписывала контр-адмиралу Холостякову: высадить 255-ю Краснознаменную бригаду морской пехоты, один батальон морпехоты, 1339-й стрелковый полк 318-й дивизии и 290-й стрелковый полк НКВД на участке от мыса Любви до линии фронта на восточном берегу Цемесской бухты с целью захвата города и порта Новороссийск.

Закончить подготовку к высадке требовалось к 2 сентября.

Итак, снова сентябрь... Наш флагманский минер Александр Иванович Малов, любитель истории, рассуждал как-то о том, что на этот месяц уже не раз приходились важные для Новороссийска события.

Больше века назад, в сентябре 1838 года, была обследована русскими моряками и признана удобной для стоянки кораблей бухта (тогда ее называли Суджукской) в устье речки Цемесс. Пехотинцы, строившие Кавказскую оборонительную линию, заложили здесь береговое укрепление, которое и положило начало городу, порту.

В сентябре 1920 года Новороссийск, первый на юге [320] порт, отбитый у белогвардейцев и интервентов, стал пунктом сосредоточения возрождавшихся Красных морских сил, базой их действий против врангелевцев, засевших в Крыму.

Не вычеркнешь из истории и сентябрь прошлогодний, мучительно свежий в памяти, тот сентябрь, когда на улицы Новороссийска ворвались фашистские танки...

Теперь дело шло к изгнанию оккупантов. И верилось, что среди всех сентябрей, вошедших в историю Новороссийска, сентябрь сорок третьего года станет самым памятным.

Общую численность десантных войск командующий фронтом определил в шесть тысяч четыреста человек. Самой крупной из назначенных к высадке частей была 255-я бригада А. С. Потапова — три с половиной тысячи бойцов с семнадцатью легкими орудиями, сотней минометов, сотней ПТР и со ста пятьюдесятью пулеметами. Бригада обладала богатым десантным опытом, семь месяцев провела на Малой земле. Занимая там позиции на правом фланге плацдарма, она имела перед собой как раз тот участок берега, которым ей предстояло теперь овладеть с моря.

Небольшой — всего около восьмисот штыков — 290-й стрелковый полк подполковника И. В. Пискарева только недавно вернулся с Малой земли, и его бойцы были знакомы с побережьем Цемесской бухты.

Никогда еще не высаживался с кораблей лишь 1339-й стрелковый полк подполковника С. Н. Каданчика. Но он без малого год держал оборону у цементных заводов, в непосредственной близости от восточной части Новороссийского порта. Командиры и бойцы полка, надо полагать, присмотрелись со своего переднего края к тем пристаням и кварталам города, куда теперь должны были ворваться со стороны бухты.

Ну а батальоном морской пехоты, включенным в состав десанта, был 393-й отдельный батальон имени Куникова, сформированный на основе куниковского штурмового отряда. Он только что вернулся к нам из-под Туапсе, где проходил боевую подготовку. Командовал им В. А. Ботылев, замполитом оставался Н. В. Старшинов.

Не могу не привести еще одну краткую выдержку из [321] воспоминаний Николая Васильевича Старшинова, на которые уже ссылался. Она относится как раз к этим пред-десантным дням, характерной чертой которых были дружная совместная работа сухопутных и морских штабов и политаппарата, активный обмен между армейцами и моряками боевым опытом. Очень большое внимание этому уделял политотдел 18-й армии, возглавляемый Леонидом Ильичом Брежневым.

«... Меня вызвали, — вспоминает Н. В. Старшинов, — к начальнику политотдела Новороссийской базы капитану 1 ранга Бакаеву.

— Собственно, вызывал не я, — сказал Бакаев и обратился к находившемуся в кабинете полковнику в армейской форме: — Это и есть тот самый капитан Старшинов, о котором шла речь.

— А, первый комиссар Малой земли! — шагнул мне навстречу полковник. — Давайте знакомиться. Моя фамилия Брежнев.

Он предложил мне сесть и продолжал:

— Вам, очевидно, известно, что в десанте будут участвовать и наши армейские части. Так вот, есть просьба выделить двадцать — двадцать пять хороших ребят. Пусть они побеседуют с пехотинцами, поучат их, как вести себя при высадке, как вести бой в новых для них условиях. Надеюсь, такие люди у вас есть?

После этой беседы в политотделе мы выделили для обучения армейцев самых отважных, проявивших себя в схватках с врагом бойцов».

На Черное море вновь прибыл генерал-лейтенант И. В. Рогов с группой работников Главного политуправления ВМФ. Они основательно помогли нам в расстановке партийных сил.

На корабле, преодолевающем вражеские огневые завесы, не крикнешь, как в трудную минуту сухопутной атаки: «Коммунисты, вперед!» Тут жестко определено место каждого. И потому заботиться о том, чтобы коммунист — человек, по-особому ответственный за выполнение боевого приказа, был и на верхней палубе, и в задраенном машинном отсеке, надо заранее. Мы считали, что в такой операции, какая готовилась, испытанный партийный боец, опора командира и пример для товарищей, необходим даже на самом малом из участвующих в ней судов, где весь экипаж — четыре-пять матросов, но на борту [322] будут десятки десантников. И принимали меры, чтобы это обеспечить.

«Комиссарами» на мотоботы и баркасы расписали группу коммунистов из краснофлотцев и старшин, отличившихся в прошлых десантах. По катерам-охотникам, самым крупным из десантных кораблей, но тоже не имевшим штатных замполитов, распределили политотдельцев и политработников из резерва, который Бакаев создал за счет тыловых подразделений (помогло людьми и политуправление флота).

А политотдел 18-й армии, распределяя своих работников по десантным частям, прикомандировал двух товарищей и к нашему батальону морской пехоты, в помощь Ботылеву и Старшинову.

Батальон Ботылева предназначался для захвата центральной части порта и ключевых позиций на набережной с последующим продвижением в глубь города.

Вместе с приданными подразделениями батальон насчитывал около тысячи ста человек. Он имел больше, чем другие части, времени на тактическую подготовку к высадке, провел много дневных и ночных учений. А главное — был силен своей моральной подготовленностью к выполнению особо трудных задач, общей убежденностью бойцов, что решать такие задачи положено именно им. Перед приближавшимися решительными боями в батальоне было подано сто девяносто пять заявлений с просьбой о приеме в партию, и он становился полностью партийно-комсомольским.

Зачисления в часть, которая формировалась на основе куниковского отряда, добивались как особой чести добровольцы из других черноморских баз. А старые куниковцы, захватившие плацдарм на Малой земле (их вошло в батальон 270 человек, и распределены они были так, что составляли ядро всех взводов, всех отделений), уж постарались передать новичкам свой опыт, свои традиции.

Некоторых старшин и бойцов батальона я знал еще по разведотряду. Оттуда были Сергей Колот — теперь батальонный парторг, Владимир Сморжевский — командир отделения автоматчиков, санинструктор Надежда Лихацкая. И еще много других.

Запомнился воевавший вместе с Куниковым на Малой земле краснофлотец Владимир Кайда. Он отличался незаурядной [323] внешностью: рост без малого два метра, могучие плечи и грудь, широкое румяное лицо — богатырь, да и только!

Примечательно, как попал Кайда в свой первый (и вообще первый на Черном море за Отечественную войну) десант. В севастопольском экипаже политрук спросил краснофлотцев, прибывших на формирование, кто готов идти добровольно на почетное, но опасное дело. И Кайда тотчас же вызвался, ничего не уточняя.

— А если придется жизнь отдать? — спросил политрук уже его лично.

— Отдам, только недешево! — ответил Кайда.

Его взяли в десантную часть, предназначавшуюся — это он узнал после — для высадки у Григорьевки, в помощь защитникам Одессы. В том десанте Кайда был тяжело ранен (товарищам показалось — убит, о чем и написали матери, а что жив, обнаружили бойцы уже другого подразделения) и смог вновь воевать лишь через полгода.

Моторист по специальности, он, несмотря на свою «линкоровскую» комплекцию, попал на катера и провоевал кампанию сорок второго года на Азовском море. Там с ним был, между прочим, такой случай. Катер, перевозивший армейское подкрепление, атаковали фашистские самолеты. Осколки бомб пробили борт корабля и повредили картер двигателя. Пока другие моряки заделывали пробоину в борту, Кайда заткнул дыру в картере бескозыркой и прижал ее левой рукой так, что горячее, обжигающее масло не просачивалось дальше его ладони, а правой переключал хода. Так и дотянули куда требовалось.

Этот краснофлотец не числился в снайперах, но за полтора месяца, проведенных на Малой земле, счет достоверно уничтоженных лично им фашистов достиг 26. И еще следует добавить, что к тому времени, о котором идет сейчас речь, Владимир Кайда четвертый раз вернулся в строй после ранений.

Вот такие люди определяли лицо батальона имени Куникова, хотя было там процентов двадцать и совсем еще необстрелянных бойцов. Вести такую часть в бой должен был командир достойный. Таковым мы и считали капитан-лейтенанта Василия Андреевича Ботылева. [324] Выглядел он не скажешь, чтобы внушительно: роста не выше среднего, худощавый, белобрысый. Если бы не фуражка с «крабом» (в морской пехоте ее носили при полевом армейском обмундировании) — издали и не признаешь за командира.

Имея от роду двадцать три года, Ботылев был моложе многих бойцов батальона. В прошлом рабочий парень из Подмосковья, он лишь весной сорок первого окончил военно-морское училище. В мирное время ему ходить бы еще в лейтенантах, командовать подразделением, приравненным к взводу.

Однако на войне командир растет, коль есть к тому данные, куда быстрее. За плечами у молодого комбата были бои под Севастополем, Феодосийский десант, оборона на Тамани и, наконец, февральская высадка в Станичке. Под началом Куникова он воевал всего восемь дней, но таких, когда люди раскрываются полнее, чем за иные недели и месяцы. И именно Ботылеву, командиру боевой группы, наиболее успешно действовавшей против многократно превосходящих вражеских сил, майор Куников завещал перед смертью тетрадь, куда записывал мысли о тактике десантного отряда.

Старые куниковцы знали, каков их комбат в бою, а от них знали и молодые. Новичкам рассказывали о его храбрости — в штурмовой десантной части без этого качества командирский авторитет немыслим. Доказал Ботылев и свою тактическую зрелость. Известна была также его прямо-таки беспощадная честность: не простит никакого обмана или преувеличения подчиненному, не прибавит заслуг себе.

Я не видел Ботылева месяца три. Из Туапсе он вернулся еще более собранным и сосредоточенным, словно стал старше на годы — такими делает людей глубоко осознанная ответственность. Комбат еще не знал места высадки и других подробностей боевой задачи, но чувствовалось, как гордится и дорожит он вместе со своими бойцами тем, что в десант пойдут они.

А ведь был у нас под рукой, в Геленджике, и другой батальон морской пехоты, негласно соревновавшийся с ботылевским за это почетное право — 386-й отдельный, которым командовал майор А. А. Бондаренко, севастополец из бригады Жидилова. Тот батальон тоже имел в своих рядах немало старых куниковцев, начиная с начальника [325] штаба И. В. Жернового. И тоже готовился к десанту, не жалея сил на тренировки.

Для командиров и бойцов 386-го батальона было большим огорчением узнать, что они остаются в резерве. Но добрая половина их так или иначе участвовала в десанте. Отсюда брали и «комиссаров» на мотоботы, и автоматчиков в особые группы по захвату молов, и добавочные подкрепления для отдельных участков высадки.

В Геленджикскую бухту стягивались из других баз назначенные в операцию корабли и суда.

Пришла группа торпедных катеров, выделенных на усиление бригады Проценко. Доложили о прибытии в мое распоряжение командиры дивизионов катеров-охотников, которым предстояло возглавить десантные отряды и группы. Все они — старые знакомые: за два года войны ни один дивизион, да, пожалуй, и ни один черноморский сторожевой катер не миновал Новороссийскую базу.

Как всегда, спокоен и нетороплив командир 1-го Краснознаменного дивизиона (и у самого на груди два ордена Красного Знамени) капитан-лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов. Это замечательный моряк-практик, ставший офицером после пятнадцати лет службы старшиной. На войне сполна раскрылись его командирские способности. И уж не знаю, плавал ли кто-нибудь из катерников больше, чем этот комдив: с каким бы заданием ни приходили в нашу базу его «охотники», на одном из них обязательно находился он.

Не забуду, как после оставления Севастополя он вернулся в Новороссийск на последнем из последних катеров, посылавшихся за людьми к Херсонесу. В команде осталось в живых пять человек, на верхней палубе был один Глухов, заменивший командира, рулевого и пулеметчика. Сам тяжело раненный, он стоял у руля, навалясь на какую-то подпору.

Когда его прямо с мостика понесли в санитарную машину, Глухов пообещал: «Теперь буду жить долго!» И едва став на ноги, вырвался из госпиталя. Убежать не убежал, как некоторые матросы с его же катеров, однако сумел убедить врачей, что для окончательной поправки надо по-хорошему отпустить его на море.

И вот теперь узнал, что ему поручается высадить на [326] занятый врагом берег ударный батальон Ботылева. Догадывается ли, где намечена высадка? Кажется, да, хотя сообщить ему это еще никто не мог. Что ж, все и сами думают, прикидывают, а у таких, как он, обостренная интуиция.

Привел из Туапсе 5-й дивизион сторожевых катеров капитан-лейтенант Павел Иванович Державин. Этот комдив с виду непроницаемо суров, в служебном разговоре подчеркнуто лаконичен. Словом, истинный пограничник — он служил в морпогранохране до самой войны. Бровью не повел, услышав, что будет командовать самым крупным — шестьдесят единиц! — отрядом десантных кораблей, на которых пойдет бригада Потапова. Но улыбнешься ему — тотчас улыбнется в ответ, только этим позволяя себе выказать, с какой радостью и гордостью принимает боевое задание.

Естественно, участвовал в десанте и 4-й дивизион капитан-лейтенанта Н. И. Сипягина — наш новороссийский, а также 6-й — капитан-лейтенанта Г. И. Гнатенко, катера которого (в строю их, правда, оставалось немного), принадлежавшие раньше Керченской военно-морской базе, давно уже были приданы нашей и делили с сипягинскими тяготы, потери и славу еженощных рейсов к Малой земле.

Грузноватый, добродушный Гнатенко внешне проигрывал рядом с элегантным, стройным Сипягиным. Но в том, что касалось боевого дела, на них можно было положиться с одинаковой уверенностью. Вообще о каждом из катерных комдивов, которые собрались в Геленджике, я мог положа руку на сердце сказать: надежнее не сыщешь!

Многоопытные моряки, отлично представлявшие, как сложна ожидающая их задача в любом возможном варианте, они не признавали непреодолимых препятствий. Ни разу никто не сказал, что чего-то сделать не сможет, не посетовал на то, что большинство судов, включаемых в десантные отряды, оставляют желать лучшего, ибо совсем не для этого предназначены. В своей решимости с честью выполнить боевой приказ они опирались на такую же решимость всего личного состава.

Оказалось, что сверх первоначального срока готовности мы располагаем еще неделей. Она не была лишней. Судоремонтная рота, работая по 18 — 20 часов в сутки, [327] едва успевала оснастить броневыми щитками и козырьками все высадочные плавсредства.

Для каждого судна заготовили десантные сходни, комплект аварийного имущества, необходимого для заделки пробоин. Для перевозимых с десантниками пулеметов, минометов, противотанковых ружей предусмотрели такую систему крепления, чтобы до высадки можно было вести огонь с борта. Инженер-механик Л. Г. Сучилин, принимавший во всем этом деятельное участие, придумал даже, как сделать, чтобы с мотобота стреляло 45-миллиметровое орудие.

4 сентября разыгрался шторм. Уже накануне мотоботы не смогли разгрузиться у Мысхако из-за сильного наката, а в тот день мы и не пытались их туда посылать. Но в Геленджикской бухте (благо погода нелетная — разведчики не появятся) провели тактическое учение с высадкой десантных подразделений на различные участки берега. На некоторые катера внезапно давалась вводная — высадить бойцов не на пляж, а на Каменную или Городскую пристань и тотчас же от нее отойти. Командиры, разумеется, поняли, что это — не просто так и надо быть готовыми выбрасывать десантников на портовые причалы.

Только такими намеками и можно было пока помочь участникам операции поконкретнее представить вероятные условия высадки.

А береговым артиллеристам, которым необходимо было заранее пристрелять определенные рубежи и цели, эта задача формулировалась как подготовка к инспекторским стрельбам. Такое объяснение вполне годилось: старшие начальники проверяли нашу береговую оборону не раз, причем всегда огонь открывался по каким-нибудь целям в районе Новороссийска.

За последние дни Михаил Семенович Малахов принял в свое хозяйство еще две 122-миллиметровые пушечные батареи. Орудия были полевые, но личный состав корабельный — командоры с линкора и крейсеров. Некоторые батареи Солуянова незаметно передвинулись на новые позиции, поближе к порту. Как и в феврале, штаб артиллерии подготовил для десантных частей специальные корпосты.

Высадка в Новороссийске с самого начала представлялась заманчивой и выгодной в значительной мере потому, [328] что здесь десант могла непрерывно поддерживать артиллерия, прочно стоящая на твердой земле, — наши береговые батареи. А к ним прибавлялась теперь могучая, значительно превосходящая их по своей мощи огневая сила, выделенная 18-й армией и фронтом.

Непосредственно поддерживать десант должны были 213 береговых и полевых орудий калибром до 203 миллиметров. Каждый из трех десантных отрядов поддерживался особой группой батарей. А всего на подступах к Новороссийску было сосредоточено более восьмисот орудий и минометов. Сверх того фронт передал в распоряжение 18-й армии пять полков «катюш» и бригаду тяжелых реактивных установок, которые предназначались для подавления вражеских узлов сопротивления.

Общее количество огневых средств, стянутых, чтобы взломать правый фланг Голубой линии, может показаться не таким уж большим, если сравнивать с наступательными операциями позднейшего периода. Однако тогда такая их концентрация была, во всяком случае на юге, еще необычной. Могли ли мы мечтать о чем-либо подобном год назад?

Артиллерией 18-й армии командовал генерал-майор Георгий Спиридонович Кариофилли. Он и Малахов, давно уже знакомые, вместе увлеченно работали над схемами огня. Очень тщательно разрабатывался порядок артиллерийской поддержки каждой десантной части, взаимодействие артиллерии с каждым отрядом кораблей. При этом было заранее решено: общее руководство всей поддерживающей десант артиллерией — и армейской, и нашей базовой — сосредоточивается в руках генерала Кариофилли, но действует она по плану командира высадки.

Старшие артиллерийские командиры, естественно, принадлежали к числу лиц, осведомленных раньше многих других об общем замысле и деталях операции. По решению командующего фронтом артиллеристы приступили к разрушению некоторых оборонительных сооружений противника еще за две недели до десанта. Делали это осторожно, не выходя за рамки обычного режима методического огня, к которому немцы привыкли, причем по целям в районе Южной Озерейки выпускалось снарядов больше, чем по новороссийским. Командующий артиллерией ставил на каждый день соответствующие задачи отдельным батареям. [329]

Кариофилли, как и Малахов, знал о задуманной торпедной атаке по неприятельским укреплениям и огневым точкам у уреза воды. Оба они лучше чем кто-либо представляли, что артподготовка высадки не сметет все преграды на пути десанта, и к намерению продублировать, где можно, артиллерийский удар торпедным относились без ревности, без обиды за своего могучего «бога войны».

5 сентября командиры частей, участвующих в десанте и поддерживающих его — пехотинцы, моряки, артиллеристы, авиаторы, — в первый раз были собраны штабом армии и штабом высадки. Совещание открывает К. Н. Леселидзе, а затем мы ведем его совместно — каждый по своим вопросам. Присутствующие командиры (и пока — только они) уже знают свою задачу в полном объеме. 3 сентября я подписал боевой приказ № 1, где указывались порядок и последовательность всех действий от посадки войск на суда до прорыва в порт и высадки. Дальнейшие задачи каждой высадившейся части определяются приказом командарма.

Мы проверяем, правильно ли все понято. Разговор идет сугубо деловой, а настроение у всех — приподнятое, какое-то праздничное. В глазах читается вопрос, которого никто не смеет задать вслух: «Когда?» Но это не было еще известно и мне. Да, вероятно, и командарму Леселидзе.

Заканчивается совещание у развернутого на полу — стены для него не хватило бы — брезентового полотнища с крупномасштабным планом Новороссийского порта и прилегающих кварталов. Здесь обозначены пристани, здания на набережной и другие ориентиры по фронту высадки, затонувшие у причалов корабли, места, где мы надеялись пробить в молах добавочные проходы. И конечно, все разведанные немецкие доты, заграждения, опорные пункты обороны.

Морякам порт знаком. Но никаких схем высадки на руки не выдавалось, тем более заранее. И мы дали командирам постоять над этим брезентом сколько захочется, чтобы в памяти зримо запечатлелось, как вести корабли, прорвавшись в порт, где высаживать десантников, как маневрировать потом. Те, кому предстояло не высаживать, а высаживаться, запоминали взаиморасположение пристаней и приметных зданий, дворов, улиц. [330]

День спустя мы провели с командирами десантных отрядов и групп, а также командирами головных катеров рекогносцировку с гребня Маркотхского хребта. Поехали в державшую там фронт 318-ю дивизию, поднялись с проводником на передовой наблюдательный пункт и увидели Новороссийск и его порт, огражденный гранитными молами, словно с птичьего полета. Не сбоку, как с Пеная или Дооба, а почти прямо перед собой.

Даже без бинокля различались косые трубы «Ташкента», сидящего на грунте у Элеваторной пристани, памятная выбоина в Западном молу, полуразрушенное здание нашего штаба... Первый раз за год я снова видел все это так отчетливо и ощущал какую-то раздвоенность: любая деталь — до боли знакома, а порт в целом, неестественно пустой, мертвый, казался чужим.

Дав участникам рекогносцировки присмотреться — под рукой имелась и необходимая оптика, — начал опрашивать:

— Ну как, Проценко, примерились, где бить по молам? А вы, Глухов, видите свои причалы?..

Сразу же разбирались в том, что кому было не вполне ясно. Приехавшие с нами разведчики показывали объекты неприятельской обороны.

Дотов и всего прочего немцы нагородили в порту и вокруг него немало. Но за время подготовки десантной операции ничего существенного как будто не прибавилось. Если это было действительно так, то, очевидно, нашей высадки здесь фашисты пока не ждали.

По ту сторону фронта возвышалась, господствуя над всем районом, гора Сахарная Голова — высота 555, 9. Там, разумеется, сидели наблюдатели противника, оттуда просматривались и город, и порт, и вся Цемесская бухта... Я попытался взглянуть на намеченный для высадки плацдарм их глазами. Допустим, немцы обнаружили подготовку к наступлению наземных войск и учитывают вероятность поддержки его морским десантом. Допустим, заметили приготовления к самому десанту. При всем этом они вряд ли предположат, что мы решили брать лобовой атакой из бухты укрепленный порт. Если только их не наведет на такую мысль какой-то наш промах в эти последние дни...

В районе Озерейки гитлеровцы продолжали проявлять повышенную настороженность. Однако заставили [331] ли мы противника думать о наших планах так, как нам хочется, — это мог показать лишь приближавшийся решительный день.

7 сентября вице-адмирал Л. А. Владимирский, который руководил десантной операцией в целом, объявил мне, что высадка назначена в ночь на 9-е. «Ч» (время начала высадки) — 02. 15.

Действия, предшествующие этому, были давно рассчитаны: выход судов с десантом из Геленджика — за 5 часов до «Ч», начало артподготовки — за 16 минут, атака торпедных катеров — за 7 — 12 минут...

Было ус ловлено, что командирам отрядов и групп «Ч» сообщается перед посадкой десантников на суда. Тогда же весь личный состав узнает от своих командиров, куда десант идет, где должен высадиться.

Подразделениям, полностью готовым, 8 сентября был предоставлен отдых. О том, что вечером предстоит посадка на суда, фактически знали или догадывались уже все.

К 10.00 командующий фронтом приказал собрать в Геленджике участвующий в десанте начсостав — до командира роты и звена катеров.

— Товарищи офицеры!.. — раздается, подымая всех присутствующих, громовой бас капитана 2 ранга Масленникова. Слово «офицер» только-только появилось в нашем воинском обиходе, не успев еще стать будничным, и сейчас звучит даже как-то торжественно.

Входят И. Е. Петров, Л. А. Владимирский, Н. М. Кулаков, К. Н. Леселидзе, Л. И. Брежнев.

Нетрудно представить, сколько у генерал-полковника Петрова забот перед наступлением фронтового масштаба. Вряд ли удастся ему сегодня побывать, как он это любит, на исходном рубеже какой-нибудь роты. Но не повидаться с командирами, которые первыми должны ворваться с моря в укрепленный противником порт, Иван Ефимович, очевидно, не может. Ему нужно не только напутствовать их, но и послушать, самому почувствовать, насколько они готовы к такому бою.

Командующий фронтом обращается поочередно к младшим офицерам из разных частей, и они докладывают о своей задаче, о том, как подготовились, чем обеспечены к бою, чего недостает. Почти каждого генерал-полковник [332] спрашивает о настроении бойцов, некоторых — о том, где воевали, за что награждены (про двух или трех, еще не имевших орденов, велел что-то записать адъютанту). Армейцев и моряков он слушает одинаково внимательно, с живым интересом знакомясь с новыми людьми и, вероятно, многих запоминая.

Потом генерал Петров говорит сам.

Он не вдается в замысел операции, как бы давая понять, что и известное уже присутствующим не следует лишний раз повторять вслух даже в своем кругу. Подробно останавливается на роли младшего офицера в наступлении, на том, насколько зависит общий успех от каждого лейтенанта, от его умения организовать неотразимый натиск, поддержать соседа, вселить в подчиненных уверенность в победе. Дает совет — не приуменьшать перед бойцами трудностей предстоящих боев, не скрывать правду о том, как силен еще враг, ибо это надо помнить и учитывать, чтобы его одолеть.

— А разгромить врага, — заканчивает командующий, — мы можем и обязаны!

КП на Дообе

Штаб высадки во главе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым перебрался на Дооб.

Неподалеку был оборудован вспомогательный пункт управления командующего фронтом. Рядом с ним — НП комфлота. Командарм Леселидзе перенес свой командный пункт в нашу старую штольню на 9-м километре Сухумского шоссе. Все трое являлись сейчас моими прямыми начальниками. Их присутствие поблизости должно было упростить решение всего, на что требуются права и власть выше моих. А у нас на КП высадки обещал быть начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев.

Старшим в Геленджике оставался пока капитан 2 ранга Масленников. Узнав в свое время о существовании отдельного штаба высадки, он понял это как будто правильно, хотя и не мог скрыть обиды. Ту огромную часть работы по подготовке десанта, которая лежала на нем, Николай Иванович продолжал выполнять с неослабным рвением.

Я подтвердил Масленникову, что он должен быть готов перейти с оперативной группой штаба базы в освобожденный [333] Новороссийский порт, как только позволит обстановка. 7 сентября думалось, что это может понадобиться уже послезавтра.

Поправки в наши планы начал вносить норд-ост.

Во второй половине дня он задул так, что суда, рассредоточенные по Геленджикской бухте, едва удерживались на якорях. Синоптики обещали: к утру ветер утихнет. И действительно, когда командующий фронтом прибыл на встречу с участниками десанта, о которой я уже говорил, на море стало спокойнее. А через несколько часов норд-ост опять принялся набирать силу.

Затребовав последний прогноз, Л. А. Владимирский уехал к И. Е. Петрову. Вернувшись, он сообщил мне, что десант откладывается на сутки. Откладывалось и согласованное с десантом наступление войск 18-й армии на суше.

К ночи ветер еще усилился. Пришлось отменить и обычные рейсы на Малую землю.

Для людей, приготовившихся идти в решительный бой, соответственно себя настроивших, отсрочка этого боя всегда тягостна.

«Девятое сентября показалось бесконечным. Солнце будто стояло на месте... » — писал мне потом, вспоминая тот день, парторг морского батальона Сергей Колот.

Командиры и политработники позаботились, конечно, чтобы бойцы не расслаблялись духом, не скучали. Жалели только, что не оказалось в базе концертной бригады Евгения Сущенко. Не предвидя отсрочки операции, политотдел послал ее к гвардейцам-минометчикам, прибывшим поддерживать десант.

А многим хватило и на этот день спешных дел: на некоторых судах понадобилось устранять повреждения, причиненные штормом.

Больше всего беспокоило, однако, то, что от нас не зависело. Еще один день стояли в прифронтовой бухте сто сорок десантных судов. И лишний день немалому числу людей было известно — кому официально, кому по догадке — настоящее место высадки... Тревожила и погода — не подведет ли вновь?

Но с Пеная докладывали: «Над горой Колдун чисто» (я запрашивал об этом, проверяя метеослужбу по [334] местной примете, почти всегда верной). И к середине дня опасения насчет новой отсрочки из-за погоды отпали.

За час до посадки десантников на кораблях было прекращено сообщение с берегом, и на каждом катере-охотнике, в каждом подразделении мотоботов и баркасов командиры объявляли перед строем экипажей:

— Товарищи, мы идем в Новороссийск! Нам приказано высадить там десантников этой ночью. Высадить во что бы то ни стало!..

В десантных частях прошли короткие митинги. На них выступали командующий фронтом И. Е. Петров, командарм К. Н. Леселидзе, член Военного совета армии С. Е. Колонии, начальник поарма Л. И. Брежнев.

Мы с Бакаевым еще раз побывали в батальоне Ботылева. Кажется, еще никогда, провожая людей в бой, я не видел такого воодушевления, не ощущал такой беспредельной решимости.

Как и перед высадкой в Станичке, каждый боец батальона скрепляет своей подписью матросскую клятву Родине. Традиции и опыт февральского десанта вообще в почете и усвоены прочно. Морские пехотинцы стремились взять гранат и патронов сверх нормы (норма — триста патронов на винтовку, тысяча на автомат), а из трехдневного сухого пайка — только самое компактное и легкое. «Без галет прожить можно, а вот без патронов... » — повторяли за ветеранами и новички.

Комбат не допускал, чтобы люди впадали в крайность. Ведь ни полевых кухонь, ни хозяйственных подразделений в первом броске десанта нет. Но разумное самоограничение в харчах оправдывалось опытом: когда вместо лишней банки консервов есть лишняя граната, десантник чувствует себя увереннее.

Если батальон Ботылева — в какой-то мере авангард десанта, то авангард батальона, его передовая штурмовая группа — сто двадцать автоматчиков старшего лейтенанта Райкунова. В эту роту и передается Военно-морской флаг, предназначенный для водружения на одном из первых занятых в городе высоких зданий.

Перед митингом я спросил у Ботылева и его замполита Старшинова, кому персонально вручить флаг. Они, должно быть уже обсудив это с Райкуновым, ответили в один голос: «Сморжевскому!» [335]

Веселый и отважный старшина 2-й статьи Владимир Сморжевский, молодой коммунист, отлично зарекомендовал себя еще в прошлогодних вылазках разведчиков, а потом на Малой земле.

И вот он передо мною — высокий, статный, с орденом Красного Знамени на груди. Зардевшись от волнения, принимает бело-голубое полотнище с алой звездой, с перекрещенными серпом и молотом.

— Клянусь перед батальоном, — оборачивается он к товарищам: — Этот флаг героического флота нашей Советской Родины будет развеваться над освобожденным Новороссийском!

В глазах каждого из стоящих вокруг моряков можно прочесть: «Если понадобится, донесу и водружу я!»

Первый эшелон десанта — основная часть бригады А. С. Потапова, полк С. Н. Каданчика, батальон В. А, Ботылева — двинулся к пристаням. Над Геленджиком и отрогами гор кружат истребители прикрытия. В обоих зенитно-артиллерийских полках базового района ПВО стоят у орудий все расчеты. Но в воздухе пока спокойно, не появляются даже неприятельские разведчики.

Батальон Ботылева грузится на суда отряда, которым командует капитан-лейтенант Д. А. Глухов, с Северной пристани. Отсюда уходили в феврале бойцы Куникова — в ватниках, без знаков различия, похожие на партизан. Теперь морские пехотинцы идут в бой в армейских защитных гимнастерках с полевыми погонами. Из-под воротничков, не застегнутых на две верхние пуговицы — это для них узаконено, — выступают полоски тельняшек.

А февраль невольно вспоминается вновь и вновь — сколько вокруг лиц, которые видел и тогда! Начни поверять по старым спискам — недосчитаешься многих... И все-таки штурмовать Новороссийск идут сегодня сотни «перводесантников» Малой земли.

Они — не только в этом батальоне. Старые куниковцы вошли в состав боевых групп, которые должны после торпедного удара катеров овладеть портовыми молами. Есть бойцы из «отряда особого назначения» и в бригаде Потапова — те, кто попал в нее еще на Малой земле. В их числе — Павел Потеря. А пулемет у него новый: тот, что был взят Куликовым из ростовского музея, остался в Станичке, в окопе, заваленном при разрыве крупной авиабомбы. («Максим», участвовавший в штурме Зимнего [336] дворца, атаках буденновцев и куниковском десанте, был после войны откопан, опознан по номеру и снова попал в музей. )

Брейд-вымпел Глухова поднят на катере-охотнике «МО-81». На нем идут Ботылев, Старшинов, парторг батальона Колот.

Сергей Колот, как и все, с автоматом, увешан гранатами. Только почему-то опирается на толстую палку.

— Выходит, не долечился?

— Да нет, товарищ адмирал, это у меня добавочное холодное оружие! — отшучивается Колот. — А впрочем, можно и без него, — и он бросает свою палку за борт.

Колот явно хитрит. Факт, что не долечился. Но не ссаживать же в последний момент парторга на берег, если он чувствует себя в силах идти в бой. Показываю ему глазами, что все понял, и крепко жму руку.

Объявляю Ботылеву и Глухову, как и другим командирам, последнее, чего не имел права сообщить раньше: «Ч» — 02. 15. Плановая таблица у них на руках, и в ней недоставало только этих цифр. Никаких вопросов больше никто не задает — задача ясна.

Но у Каменной пристани, где швартуются корабли отряда капитана 3 ранга Н. Ф. Масалкина, все же возникает непредвиденная заминка: в 1339-м стрелковом полку оказалось на триста с лишним бойцов больше, чем предусмотрено планом. До кого-то, как видно, не дошло, что наши катера не резиновые... А комендант посадки, уступая нажиму армейских командиров, у которых свои резоны, начал перегруппировывать людей, чтобы всех разместить. И даже преуспел в этом, но — ценою потери драгоценного времени.

Досадую, что узнал об этом, когда вмешиваться было уже поздно. Отряду Масалкина полагалось выходить первым, а теперь приходится выпускать отряды из бухты по фактической готовности, с тем чтобы каждый занял свое место в общей колонне уже на маршруте.

Доклады о готовности двух других отрядов поступают своевременно. Подаю команду: «Начать движение!», которая означает сейчас, что вся подготовка к десанту осталась позади. И что решительный бой за Новороссийск — через пять часов...

В 21. 15 от Северной пристани отходит отряд Глухова — семь катеров-охотников, пять мотоботов, шесть баркасов [337] (пока их буксируют катера). В рапортичке коменданта посадки значится: отряд принял на борт 882 десантника, десять минометов, 62 пулемета, противотанковые ружья...

С опустевшей Северной пристани спешу к Городской. Тут начинает отдавать швартовы отряд капитан-лейтенанта Державина. Это целая флотилия — десятки сторожевых катеров, катерных тральщиков, мотоботов, баркасов, разделенных на три группы. Броневые щитки и козырьки изменили их привычный вид. Мотоботы с погруженными на них легкими орудиями похожи в темноте на плавающие танки.

На судах этого отряда — две с половиной тысячи бойцов 255-й бригады. Комбриг Потапов стоит рядом с Державиным на мостике флагманского «МО-85». Тут же выделяющийся своей богатырской фигурой начальник штаба бригады подполковник Хлябич. У потаповцев широкий участок высадки на левом фланге — и в порту, и за его пределами. Прорываться в порт предстоит в основном катерам той группы, которую возглавляет Сипягин. Остальные суда должны подойти к берегу между Западным молом и мысом Любви. Но будет ли там легче, чем в порту, зависит от того, в какой мере удастся подавить огневые средства противника.

К 22 часам, когда два первых отряда скрылись за Тонким мысом, был наконец готов и третий. Масалкин еще надеялся нагнать опоздание.

Вслед за последними судами Масалкина ушел, быстро их обгоняя, катер капитана 3 ранга Седельникова. Ему и его помощникам надлежало проследить, чтобы все корабли заняли свои места в общем походном ордере.

По окончательным данным, три отряда приняли на борт 4580 десантников. Две без малого тысячи бойцов (весь полк Пискарева и примерно треть бригады Потапова) составляли второй эшелон, сосредоточенный под Кабардинкой. Их намечалось перебросить на захваченные участки высадки прямо оттуда, кратчайшим путем. Если удастся — этой же ночью.

Мне пора было на дообский КП, и я не мог проводить торпедные катера. Те, что предназначались для прикрытия перехода судов с десантниками, развернулись в море как только стемнело. А на двадцати пяти катерах, которым предстояло атаковать береговые цели в порту и на флангах высадки, заводить моторы было еще рано. Виктор [338] Трофимович Проценко заверил, что у него все на «товсь» — «только шлемы надеть». Группу, наносящую удар по молам, он вел сам.

Комбриг торпедных катеров (по десантному плану — командир отряда обеспечения высадки) отвечал и за ликвидацию заграждения в «воротах» порта, а также за высадку на молы автоматчиков. Захватив молы, они должны были обследовать и обозначить дополнительные проходы, которые, как мы рассчитывали, пробьют взрывы торпед.

Расчистка основного — и пока что единственного — входа в порт возлагалась на тщательно подобранную команду моряков, которую возглавлял старший лейтенант Александр Куракин, От того, сумеет ли команда без задержки «открыть порт» десантным судам, зависели жизни многих людей, а в значительной мере и успех операции. Поэтому тут предусматривалось максимальное дублирование: полным комплектом средств для подрыва троса и уничтожения буйков, державших остатки старого заграждения, был снабжен каждый из выделенных в распоряжение Куракина четырех рейдовых катеров.

Команда подрывников провела очень много тренировок. Ее подготовленность проверял лично командующий флотом. Даже если бы случилось так, что из четырех катеров уцелеет один, верилось — задачу он выполнит.

В подземелье взорванной маячной башни, разделенном переборками и шторами на несколько клетушек, царила атмосфера сосредоточенной и строгой деловитости, которую всюду умел создавать вокруг себя Илья Михайлович Нестеров.

Самого его я застал над планом Новороссийска с разнесенными по квадратам последними данными обстановки. Начальник штаба высадки доложил, что с артиллеристами (наш Малахов перешел на эту ночь на КП командующего артиллерией армии) окончательно уточнено распределение огня и что офицер связи от поддерживающей авиации прибыл.

— У немцев, — продолжал Илья Михайлович, предупреждая мой вопрос, — все, как обычно. Методический обстрел Малой земли и района Кабардинки...

Я вышел на воздух. После пасмурного дня небо прояснилось. Выглянувшая из-за облаков луна осветила лесистый [339] склон горы, раскинула по морю золотистую дорожку. Положение луны мы, разумеется, учли: когда десант приблизится к Цемесской бухте, она уже зайдет. Хуже поддавался учету ветер, но он как будто собирался поработать сегодня на нас — дул от берега, вдоль бухты, так что шумы корабельных двигателей должно было относить в море.

У противника действительно не было заметно ничего подозрительного. Где-то за Мысхако, очевидно близ Озерейки, скользнул к горизонту и потух луч прожектора. Взлетали и медленно опускались осветительные ракеты над передним краем Малой земли. Время от времени давал короткую вспышку разрыв упавшего снаряда — то на том берегу бухты, то на этом. Там, где находился порт, сгустилась темнота.

Нацеленный туда десант уже в движении, сложный механизм операции запущен. В самом ли деле противник ни о чем не догадывается, ничего не раскрыл? В это и верилось и не верилось: враг опытен и насторожен, застигнуть его врасплох — не просто.

На войне ожидание порой тяжелее самого напряженного действия. Не раз уже подумалось, что неисправны мои часы — стрелки перемещались как-то неестественно медленно. Неотвязно вставал вопрос: все ли предусмотрел, что мог? Такой высадкой я командовал впервые...

Морской десант начинается с того, чего не знают другие виды наступления. У атакующих нет исходных позиций на твердой земле, и им прежде всего нужно «зацепиться за берег», захватить первые пяди суши, откуда можно двигаться дальше. Это и называется боем за высадку, который всегда чреват неожиданностями. И наверное, без них уж никак не обойтись, если плацдарм высадки — не просто берег, а укрепленный порт. Но подготовиться к бою означает подготовиться и к неожиданностям. В какой мере это нам удалось?

Однако первой заботой оставалось пока еще то, что предшествовало бою, — как дойдут суда до Цемесской бухты, до портовых молов?

Помимо возможности обнаружения их противником в море (а еще вероятнее — в бухте), беспокоила чисто навигационная сторона перехода. Ведь требовалось к определенному сроку и в определенном порядке сосредоточить перед молами массу мелких плавсредств с весьма различными [340] мореходными качествами, значительная часть которых не имела почти никаких штурманских приборов. И никогда эти суда не ходили все вместе, в одном строю. А условия прифронтовой базы, необходимость маскировать подготовку десанта исключали, разумеется, тренировки в совместном плавании.

Думая в штабе высадки над тем, как надежно обеспечить переход десантных отрядов, мы решили создать специальную сеть береговых навигационных ориентиров, которую и оборудовали гидрографы. Восточнее Дооба включались ведущие створы — четыре комбинации точно направленных, видимых в узких секторах огней, указывающих четырем колоннам судов (оставаясь у них за кормой) курс к Цемесской бухте. А несколько секущих створов на ее берегу предназначались для контроля за скоростью движения: головные корабли отрядов должны были пересекать их в определенное время.

Во избежание путаницы при сближении колонн все суда имели на борту различимый в темноте опознавательный знак своего отряда — белый круг, треугольник или квадрат. Офицеры-операторы регулировали движение с быстроходных катеров. У секущих створов были поставлены контролеры, имевшие прямую связь с нашим КП. Использовать радио разрешалось лишь в исключительных случаях (на многих судах раций и не было), но общая система связи обеспечивала быстрое поступление на КП любого донесения, переданного на берег хотя бы даже просто голосом, через мегафон.

Из всего, что не могло быть заранее практически проворено, с нашими расчетами расходилось пока лишь одно — скорость движения десантных отрядов...

Беря за основу возможности самых маломощных судов, штаб высадки считал, что общая средняя скорость хода все-таки будет около пяти узлов. Это позволило бы иметь некоторый резерв времени: от Геленджика до тех квадратов Цемесской бухты, где отряды должны сосредоточиться для прорыва в Новороссийский порт, всего 16 — 17 миль. Поэтому сперва казалось, что и задержка отряда Масалкина не нарушит общего графика.

Однако давали себя знать усиление ветра, поднимавшееся волнение, да и перегруженность некоторых судов. При таком состоянии моря не могли форсировать ход катера, буксировавшие баркасы. Словом, для части плавсредств [341] пять узлов оказались недостижимыми. А те, что могли идти быстрее, вынужденно равнялись по тихоходам. Нельзя было допустить, чтобы отряды растягивались — первый бросок десанта способен сделать свое дело, только если он собран в ударный кулак.

Все усилия ввести движение в график на участке Геленджик — Дооб привели лишь к тому, что опоздание стабилизировалось на 40 минутах. Назревала необходимость переносить «Ч». И Малахов, и генерал Кариофилли уже звонили, спрашивая, остается ли прежний срок в силе, — артиллеристов это касалось в первую очередь. Пока было можно, я оттягивал решение. Отсрочка высадки означала сокращение темного времени, которым мы будем располагать после нее. Хватит ли его тогда на переброску второго эшелона?

В час тридцать все отряды обогнули Дооб. Шли они стройно, слаженно, каждый на своем месте в походном ордере. И пока — без помех со стороны противника. Ветер продолжал дуть как надо. Шумы корабельных двигателей, которые могли донестись с моря, заглушались и нашими самолетами — они поодиночке пролетали над портом и вражескими позициями за бухтой. Но начаться в два пятнадцать высадка уже никак не могла...

— Надо прибавить сорок пять минут, — твердо сказал Нестеров, поднимаясь из-за стола с картой. — Пять минут пусть будут резервными.

Бакаев молча кивнул, подтверждая свое согласие с начальником штаба. Действительно, пора было решать. Время, которое еще недавно, казалось, готово остановиться, понеслось вдруг вскачь. По плановой таблице оставалось меньше получаса до начала артподготовки... Прибывший в это время на КП Иван Дмитриевич Елисеев, быстро оценив обстановку, согласился с тем, что отодвинуть высадку и предваряющие ее действия стало необходимо.

Я соединился с начштаба 18-й армии генералом Павловским и сообщил, что вынужден перенести «Ч» с 02. 15 на 03. 00. Затем это было доложено командарму, командующему флотом, командующему фронтом. Ни от кого из старших начальников возражений не последовало — они сами видели, как обстоит дело.

Нестеров уже связывался с артиллеристами, с авиаторами. Через несколько минут Кулик доложил, что получение [342] радиограммы об изменении «Ч» подтвердили все командиры отрядов. Отсчет времени начался заново.

Десант втягивался в Цемесскую бухту. Вот сейчас должно было окончательно выясниться, ждут ли его здесь немцы, удалось ли им каким-то способом разгадать наши намерения: корабли с десантниками вошли в зону обстрела десятков вражеских батарей.

Внешнее спокойствие, сохранявшееся на КП, не могло скрыть охватившего нас напряжения. Все, кто мог ненадолго оставить свое место, выходили наверх. Никто еще не решался сказать это вслух, а может быть, и самому себе, но теперь каждая истекшая минута подтверждала: враг не догадывается, враг не знает!

Из трофейных немецких документов, с которыми мне довелось познакомиться впоследствии, явствует, что 9 сентября неприятельская воздушная разведка заметила необычное сосредоточение в Геленджикской бухте малых судов и даже примерно подсчитала их. Был сделан логичный вывод: русские, вероятно, готовят десант. Но когда именно мы собираемся его высадить, для гитлеровского командования оставалось неизвестным. Возможно, оно успокаивало себя тем, что в море не обнаруживались наши крупные корабли, без поддержки которых десанты до тех пор не обходились. А высадку в Цемесской бухте, где корабельную артиллерию могли заменить береговые и армейские батареи, противник, видимо, исключал.

В два тридцать взметнулось широкое зарево на западе, за Малой землей, и через бухту донесся тяжелый грохот разрывов — в соответствии с общим планом наступления, наши ночные бомбардировщики наносили удар по ближним тылам врага, по его пунктам управления.

А в два сорок четыре, когда до нового «Ч» оставалось ровно шестнадцать минут, вступила в действие артиллерия. Восемьсот орудий обрушили огонь на весь фронт высадки и сухопутный передний край противника вплоть до Сахарной Головы. Небо прочертили ослепительные хвосты эрэсов.

Пламя слившихся вспышек дугой опоясало бухту, выхватило из темноты порт и город. Вспыхнули пожары. И сейчас же все стало заволакивать багровым дымом.

Только через несколько минут начали открывать ответный [343] огонь неприятельские батареи, сперва какие-то дальние. Они били не по бухте, где десантные отряды уже приближались к портовым молам, а по позициям наших войск у цементных заводов и за горой Долгой. Немцы все еще не поняли, что сейчас будет высаживаться десант, ждали вслед за артподготовкой атаки только на суше...

С Пеная полетели, вспыхивая над портом, осветительные снаряды. Это Зубков, как и было ему запланировано, помогал ориентироваться торпедным катерам.

И те в свой срок ударили по молам...

Когда полыхает бухта

Общая огненная картина разгоравшегося боя охватывалась с Дооба простым глазом. Стереотрубы и дальномер позволяли разглядеть кое-что детальнее. Донесения о самом важном поступали по радио и по телефону — с ближайших к порту наблюдательных постов. Но, естественно, не обо всем совершавшемся на нескольких километрах фронта высадки и в бухте мы узнавали в ту же минуту. Иначе и быть не могло, где бы ни находился КП.

Однако рассказ о Новороссийском десанте требует последовательности, и я буду излагать события в том порядке, как они происходили.

Итак, атаку с моря начали торпедные катера. С ликвидацией огневых точек противника на молах они справились блестяще. Ни большой дот на Восточном молу, у самого входа в порт, ни другие не успели сделать ни единого выстрела. Враг был застигнут здесь врасплох в самом полном смысле слова, и штурмовые группы, высадившиеся с катеров, овладели молами за считанные минуты.

Уложилась и группа старшего лейтенанта Куракина в жесткий срок — девять минут, который был дан ей на то, чтобы открыть портовые «ворота» — подорвать натянутый под водой трос и остатки бонов. Среди тех, кто участвовал в этом, были старшины Храновский, Омельченко, Переличий, Макаренко, краснофлотцы Георгич, Богданов, Стульнов, Щукин.

Но пробиты ли в молах дополнительные проходы? Сигналов о них никто не подавал, а молы окутались дымом.

То, что новых «ворот» нет, стало ясно, когда в дополнительных проходах в порт, во всяком случае — на ту ночь, уже не было особой надобности. [344] В некоторых описаниях боев за Новороссийск до сих пор встречаются утверждения, будто какие-то суда прорвались на внутренний рейд через проломы в молах. Но выдавать все запланированное за достигнутое ни к чему. Чего не было, того не было. Увлекшись заманчивой идеей обеспечить десанту запасные входы в порт, мы недооценили прочность массивных новороссийских молов. Чтобы пробить их насквозь, даже в поврежденных раньше местах, взрыва одной торпеды оказалось недостаточно, а послать в одну точку две или три катерники не могли. Ну а историю бреши в туапсинском молу, очевидно, следовало изучить поосновательнее — что там сделали немецкие торпеды и что добавили зимние штормы...

Словом, хорошо, что удалось без задержки «открыть» те «ворота», которые уже существовали!

Шестерка торпедных катеров — «группа атаки пристаней» — на 30-узловом ходу (почти километр в минуту) устремилась в порт. Их вел капитан-лейтенант Алексей Федотович Африканов, смелый командир из боцманов.

Прорыв этой группы выглядел с Дооба как бросок в сплошной огонь. Вход в порт уже обстреливали несколько неприятельских батарей, а наши продолжали обрабатывать фронт высадки.

Еще тринадцать катеров — группа капитана 3 ранга Г. Д. Дьяченко — торпедировали систему дотов на флангах высадки — от мыса Любви до Западного мола и от Восточного мола до электростанции. Торпеды, переделанные для атаки береговых целей, срабатывали в основном исправно.

Как было потом установлено, первая на флоте торпедная атака по берегу уничтожила или заставила замолчать почти три десятка дотов и дзотов — самых близких к воде, самых опасных для первого броска десанта. Невозможно подсчитать, скольким бойцам, начавшим через несколько минут высадку, это сохранило жизнь.

Из двадцати пяти торпедных катеров, участвовавших в обеспечении высадки, погибли два. Экипаж одного из них, выбравшись на берег, сражался там во главе со своим командиром Иваном Хабаровым вместе с десантниками. Потери бригады Проценко в людях были невелики. Некоторые экипажи не имели даже раненых. Однако, как ни выручала катера их большая скорость, каждый второй получил в эту ночь повреждения от снарядов или осколков. [345]

Десантные отряды начали входить в порт ровно в три ноль-ноль — одновременно с тем, как наша артиллерия перенесла огонь от уреза воды в глубину неприятельской обороны. Первым шел отряд капитан-лейтенанта Глухова.

Когда отряд приближался к порту, Дмитрия Андреевича, как и нас на КП, больше всего беспокоило, подорвано ли заграждение. Считая себя ответственными за то, чтобы отряд не задержался у молов ни при каких обстоятельствах, Глухов и командир головного катера старший лейтенант Флейшер совместно приняли решение: если заграждение окажется на месте, высадить десантников на мол, а боны и трос взорвать глубинными бомбами.

Подобные действия не предусматривались в наших планах даже на крайний случай — и потому, что в данных условиях катер, сбросивший глубинные бомбы, почти неизбежно подорвался бы дам, и потому, что такой способ отнюдь не гарантировал устранения троса. Но Глухов считал, что иного шанса быстро расчистить проход, окажись он еще перегороженным, у него нет. Минеры катера получили приказ установить на бомбах глубину 10 метров, и все было готово...

Бомбить заграждение, к счастью, не понадобилось. И после боя скромный Дмитрий Андреевич счел излишним докладывать, как он намеревался действовать «в случае чего». Дошло это до меня уже потом.

Работая над книгой, я попросил живущего ныне в Симферополе капитана 2 ранга запаса С. Г. Флейшера вспомнить, как входил в порт первый катер с десантниками. Вот строки из его письма, воскрешающие эту картину:

«... Последний секущий створ остался позади. Десант лежит на палубе. Над головами проносятся сотни снарядов — стреляет через бухту наша артиллерия. По расчетам, вот-вот должен быть вход в порт, однако я его не вижу. Все впереди огненно-багровое, будто сам берег плавится и огненной массой стекает в бухту. Очень тревожит, точно ли идем — ведь за нами весь отряд!

Вокруг шлепаются мины, но на них не обращаю внимания. Все мысли об одном — увидеть вход! И успели ли там убрать заграждение?..

Выступы молов и проход между ними стали видны как-то сразу, когда были уже совсем близко. Боны разорваны, только концы держатся на молах... »

Все восемнадцать кораблей отряда Глухова прорвались [346] на внутренний рейд без потерь. Но тут — нелепейший случай! — в борт головного катера-охотника врезалась торпеда: один торпедный катер, отстав, с опозданием атаковал береговые цели... Торпеда не взорвалась — не успела еще сработать вертушка. Но флагманский катер был сильно поврежден, в пробоину хлынула вода.

С Глуховым и Флейшером шли командир и штабная группа батальона имени Куникова. Предполагалось, что они высадятся вслед за подразделениями батальона, на один из захваченных уже причалов. Теперь это отпадало. Полузатопленный «охотник» едва дотянул до ближайшей пристани в центральной части порта. С берега застрочил пулемет, старшина Колот подавил его метко брошенной с борта гранатой. Тридцать семь десантников с Ботылевым во главе выскочили на пристань.

Ни комбат, ни Глухов не могли уже проверить, высадили ли бойцов там, где надо, остальные корабли отряда. В 3. 05 — на параллельном курсе с втягивавшимся в порт глуховским отрядом достигла «ворот» первая группа отряда Державина — катера-охотники Сипягина с баркасами на буксире. Среди разрывов снарядов и мин раздалось «ура» — моряки и десантники двух сблизившихся колонн приветствовали друг друга в Новороссийском порту.

Второй колонне не так повезло в «воротах», как первой. На мостике катера «МО-108» одновременно были убиты командир старший лейтенант Кошелев и рулевой. Падая, командир передвинул, вероятно непроизвольно, рукоятки машинного телеграфа на «полный вперед», а мертвый рулевой тяжестью своего тела отвел штурвал в положение «право на борт». Резко повернув, катер столкнулся с другим, и оба серьезно пострадали. А прямое попадание мины вывело из строя почти всех, кто шел на одном из баркасов.

Очень трудной была сама высадка в западной части порта, куда следовала группа Сипягина. У Каботажной пристани, у холодильника противник встретил катера сильнейшим огнем. Из пятисот шестидесяти бойцов, принятых на борт, удалось высадить здесь немногим более трехсот. Часть катеров, получив повреждения, не смогла прорваться через огневую завесу.

Еще более тяжелая обстановка сложилась на внешнем — за пределами порта — левофланговом участке между Западным молом и мысом Любви, где высаживались [347] основные подразделения 255-й бригады. Огнем уцелевших вражеских дотов и батарей здесь были потоплены семь катеров, мотоботов и баркасов. С некоторых судов десантники высадились в воду. Державин сумел доставить на берег Потапова и его штаб, однако после этого связь с командованием бригады прервалась. Не вышли с этого участка в эфир и приданные десантникам корпосты.

Наиболее ясным было с самого начала положение на правом фланге. Противник и тут оказал отчаянное сопротивление. На отдельные суда попадали с берега даже ручные гранаты. Тем не менее обе группы отряда Масалкина высадили (одна — внутри порта, другая — вне его) подразделения 1339-го стрелкового полка по плану: сплошным фронтом от Импортного пирса до электростанции.

Вышло, правда, так, что полк вступил в бой без своего командира, а командир отряда с первых минут высадки лишился возможности управлять своими судами, но даже это не имело особых последствий. Подполковник С. Н. Каданчик и капитан 3 ранга Н. Ф. Масалкин были вместе на флагманском катере «МО-32», который, не дойдя до берега, загорелся от прямых попаданий крупнокалиберных мин. Спасти катер не удалось. Погибли многие из находившихся на борту людей. Остальных, в том числе Масалкина и Каданчика, спасли возвращавшиеся в Геленджик мотоботы. Доставить подполковника к его полку удалось не сразу.

На головном катере другой группы этого отряда, возглавляемой капитан-лейтенантом Г. И. Гнатенко — той, что прорывалась в порт, — шел начштаба полка капитан Д. С. Ковешников. Моряк и армеец, близко познакомившиеся на тренировках, сообща выбирали выгодные места высадки. При поддержке огнем с катеров десантники утвердились на Восточной набережной, начали продвигаться у электростанции и в направлении завода «Пролетарий». Скоро стало очевидно, что на правом фланге создаются благоприятные условия для развития успеха.

Но для этого требовались подкрепления. Нужны они были и на других участках. Однако перевезти в эту ночь второй эшелон десанта мы не смогли. На левом фланге затянулась высадка первого эшелона. Из высвободившихся быстроходных плавсредств многие имели серьезные повреждения. А главное — неумолимо надвигалось утро.

И все же катерные тральщики доставили в восточный [348] сектор порта еще 370 бойцов. Из дивизиона Сипягина сумел вторично прорваться к Каботажной пристани с шестьюдесятью десантниками на борту «МО-84» — катер старшего лейтенанта Василия Школы, лихого командира, много раз высаживавшего в неприятельских тылах наших разведчиков. На Западный мол перебросил новую группу автоматчиков один торпедный катер.

Примириться с тем, что десант не получит больше подкреплений до следующей ночи, было нелегко. Приказав Малахову перенести весь огонь на подавление батарей, обстреливающих порт, я поехал в Кабардинку, где сосредоточились наши резервы. Противник вел обстрел восточного берега бухты. Снаряды падали и у пристани, с которой производилась посадка. Капитан 2 ранга Проценко — он был здесь потому, что сюда подходили все мало-мальски исправные катера его бригады, — подбадривал выбегавших из укрытия пехотинцев:

— Не робей, ребята! С моряками не пропадете!

От пристани отошло еще несколько катеров. Вход в порт, уже различимый в утренних сумерках, в эти минуты был чист — ни всплесков от падения снарядов, ни дыма. Казалось, хоть это скромное подкрепление прорвется... Но враг заметил отделившиеся от берега катера, и впереди опять встала плотная огневая завеса. Соваться в такой огонь сейчас было бессмысленно: небольшая, ничего не решавшая помощь десанту обошлась бы слишком дорого. Я подал катерам сигнал повернуть обратно.

Рассвет застал на пути в Геленджик много поврежденных судов. Одни были еще в Цемесской бухте, другие уже обогнули Дооб. Низко осев в воду или сильно накренясь, они двигались очень медленно. Но на запросы с береговых постов — нужна ли помощь, почти все семафорили: «Дойду сам». Своим ходом — на одном моторе, с пробоиной, заткнутой матрацами, возвращался и катер старшего лейтенанта Флейшера.

На Дообе проходящим судам поднимался сигнал: «Спасибо за службу. Счастливого плавания!» Хотелось пока хоть так поблагодарить скромных героев с малых боевых кораблей и вспомогательных судов за совершенный в минувшую ночь массовый подвиг. [349]

Первый день и вторая ночь

Как только я вернулся на КП, Нестеров показал радиограмму от командира роты автоматчиков старшего лейтенанта Райкунова: «Занял вокзал, поднял Военно-морской флаг».

Радист отметил дату и время приема: 10 сентября, 06. 45. Итак, через три с половиной часа после высадки авангард батальона имени Куникова овладел важным объектом в глубине неприятельской обороны. И флаг, с которым пошла в бой штурмовая рота, взвился над Новороссийском с первыми лучами солнца.

Пора, впрочем, рассказать о действиях 393-го батальона по порядку.

Высадился он почти без потерь. Но не на узком участке — 1000 — 1200 метров по фронту, как намечалось, а «вразброс»: сказалась затрудненность ориентировки в дыму, помешал сильный огонь с некоторых причалов. На берегу уже совсем не было возможности собрать батальон воедино, и он вступил в уличные бои несколькими группами, которые частично соединились лишь потом. Две основные группы — Ботылева и Райкунова — имели радиосвязь с нашим КП и между собой.

Группа Ботылева выбила гитлеровцев из нескольких зданий на Стандарте и сделала своим опорным пунктом бывший клуб торговых моряков, ставший во время войны базовым Домом флота. Десантники пытались захватить также соседнее здание управления порта, но немцы основательно там укрепились. В этом трехэтажном здании находился штаб гитлеровских портовых команд и при нем — до батальона солдат. Не разделавшись с ними, Ботылев не мог продвигаться вперед, а разделаться не хватало сил. Перед рассветом он перешел — до прибытия подкреплений — к обороне.

А рота Райкунова, насчитывавшая с приданными подразделениями до двухсот бойцов, компактно высадилась на трех соседних причалах и стала быстро углубляться в город в намеченном направлении — вдоль портовой железнодорожной ветки, по левому берегу речки Цемесс.

Бросок автоматчиков не задержали ни проволочное заграждение, ни минное поле у пристаней, хотя на нем и подорвалось несколько человек. Важнее всего было не дать врагу опомниться, и Райкунов, не тратя время на [350] разминирование, сам ринулся вперед, увлекая за собой бойцов. Там, где они прошли, потом обнаружили еще множество мин, но тогда и командиру роты, и большинству бойцов посчастливилось их не задеть.

Блокируя и уничтожая пулеметные точки, гранатометы, снайперские засады, рота Райкунова достигла вокзала, окружила его и взяла штурмом. Старшина 2-й статьи Владимир Сморжевский водрузил на крыше Военно-морской флаг. Имя и подвиг этого смелого десантника увековечены ныне мемориальной доской на вокзальной стене...

До того как совсем рассвело, Райкунов выбил гитлеровцев также из трех башен элеватора, занял паровозное депо, а его разведка достигла Мефодьевки. В оборону врага был врезан глубокий клин, который — успей мы в ту же ночь усилить отряд Ботылева вторым эшелоном и если бы удачнее пошло дело на левом фланге у Потапова — позволил бы быстро овладеть всем центром города.

Но и в реально существовавшей обстановке успешный прорыв Райкунова давал немало: сковывались и отвлекались от других участков силы противника, блокировались важные внутригородские пути сообщения. А флаг над вокзалом! Он для всех означал, что десант закрепился в Новороссийске прочно.

Немного спустя в другом конце города, на правом фланге высадки, взвился красный флаг над зданием Новороссийской ГЭС, водруженный бойцами 1339-го стрелкового полка.

В штурме электростанции (засевшие в ней гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, и бой в самом здании шел около трех часов) участвовал вместе с армейцами высадившийся здесь взвод из батальона Ботылева, а также моряки из группы, захватившей Восточный мол. На том же правофланговом участке и в то же время, когда шел бой за электростанцию, старшина 1-й статьи Иван Александрович Прохоров совершил подвиг, который, может быть, и не нужно подробно описывать — настолько он теперь известен. Но не вспомнить о нем я не могу.

Группа морских пехотинцев, продвигаясь под сильным огнем, оказалась перед минированным проволочным заграждением. Обойти его они не могли, а задержка в этом месте грозила всем гибелью. И беспартийный старшина, крикнув друзьям: «Считайте меня коммунистом!», бросился на проволоку и мины. Одна сразу же взорвалась, [351] Прохоров упал, вероятно раненный, но быстро поднялся и, опираясь на автомат, двинулся дальше. Сильный взрыв нескольких мин расчистил морякам путь...

Полгода назад на другом берегу Цемесской бухты так же пожертвовал собою, выручая боевых друзей, младший сержант Корницкий. Они с Прохоровым были товарищами по куниковскому отряду.

Утром меня вызвал командующий фронтом.

Я приготовился доложить о высадке первого эшелона, но этого не потребовалось. Генерал-полковник И. Е. Петров провел часть ночи на командном пункте 18-й армии, неоднократно связывался по телефону с нашим КП, и о десанте ему было известно почти все. Он задавал лишь уточняющие вопросы: о потерях в высадочных плавсредствах, об их состоянии в данный момент.

— Сегодня ночью вам опять предстоит большая работа, — пояснил Иван Ефимович. И сообщил, что во второй эшелон десанта дополнительно включается еще один полк 318-й дивизии — 1337-й стрелковый подполковника Г. Д. Булбуляна.

Высадить его надлежало на правом фланге, где действовал полк С. Н. Каданчика. Безусловно, И. Е. Петров решил это уже раньше. Однако, верный своему правилу советоваться с младшими, он спросил, куда, по-моему, следует направить самое крупное подкрепление. Не колеблясь, я назвал правый фланг. Как ни нуждался в поддержке Ботылев, Каданчик был ближе всех к войскам, наступавшим по суше, и мог, получив свежие силы, быстрее двигаться им навстречу.

Попутно командующий фронтом объявил, что батальон Ботылева остается до соединения с другими частями в моем подчинении (в принципе десантники подчиняются командиру высадки, только до того как закрепятся на берегу). Вероятно, И. Е. Петров хотел подчеркнуть ответственность Новороссийской базы и вообще моряков за плацдарм, занятый морской пехотой в центре порта. Впрочем, практически это мало что меняло. Кому бы ни подчинялись высаженные части, наша база продолжала отвечать за их снабжение, за доставку подкреплений, за поддержку десанта береговой артиллерией.

Вскоре я получил приказ командующего флотом, в котором [352] общая численность десантников, подлежащих высадке вторым эшелоном в ночь на 11 сентября, определялась в 2900 человек. У нас на КП уже находились Глухов, Державин, Сипягин — всех их привез на своем комбриговском газике Виктор Трофимович Проценко. Масалкина, тонувшего прошлой ночью на горящем катере, пока оставили в резерве. В связи с потерями и повреждениями десантных кораблей отряды приходилось формировать фактически заново.

Было большой радостью увидеть катерных флагманов живыми и невредимыми. После труднейшей высадки первого эшелона каждый из них оставался самим собою: Глухов — как обычно, спокоен, Державин — хмуроват и не многословен, Сипягин не скрывал гордости тем, что сделано. А общими были собранность, беззаветная готовность снова ринуться в бой. И не требовалось их предупреждать, что высаживать второй эшелон, возможно, окажется не легче, чем первый.

В это время на Дооб приехал член Военного совета флота Николай Михайлович Кулаков — по обыкновению громогласный, брызжущий энергией, словно удваивавшейся в нем в напряженные боевые дни. Он расспросил командиров отрядов о людях, о кораблях. Потом пошел к дальномеру, ловко втиснулся в сиденье и прильнул к окулярам. Подозвав к себе Проценко, Кулаков с укоризной сказал:

— Как стоял, так и стоит Западный мол! А должен быть весь в дырах, провалиться должен был, черт побери! Корабли топить умеете, а с молом не справились...

— Лупили-лупили по нему, а он, видно, на мели сидит, — невесело отшутился Проценко, понимая, что член Военного совета не требует сейчас объяснений.

О непробитых молах Кулаков вспомнил, конечно, не просто так, а потому, что думал о новой штурмовой ночи. Отойдя от дальномера, Николай Михайлович озабоченно сказал, что добавочные проходы в порт, наверное, пригодились бы сегодня гораздо больше, чем вчера.

Но до ночи было еще далеко, и пока солнечный сентябрьский день начал клониться к вечеру, произошло немало событий.

Отбив первую попытку наших войск прорвать сухопутный фронт со стороны цементных заводов и с Малой земли, гитлеровцы бросили новые силы в бой против закрепившихся [353] в городе десантников. Враг явно стремился разгромить их до наступления темноты, до того, как мы сможем высадить подкрепления.

Около полудня Ботылев донес по радио, что здание «луба, где находится его штаб, атакуют вместе с фашистской пехотой тринадцать танков. К этому времени непосредственно клуб обороняли сорок морских пехотинцев, а в подвале находились девяносто тяжелораненых.

Донесения поступали лаконичные, сдержанные — это было в характере Ботылева. Да и до подробностей ли, когда комбат и его замполит Старшинов, указав место каждому бойцу, сами — все это мы узнали уже потом — залегли у оконной амбразуры с единственным в штабной группе противотанковым ружьем.

Отражая атаку за атакой, десантники, засевшие в клубе, подбили и подожгли несколько танков. Но удерживать здание становилось все труднее. Капитан Старшинов рассказывал после, как, обходя этажи, он прочел на почерневшей от дыма стене нацарапанные ножом или штыком слова: «Здесь сражались куниковцы до 10 сентября». Кто-то, решив, что уже настает последний час, написал это для товарищей, которые придут потом... Замполит хотел было соскоблить надпись, пока не увидели все, но, подумав, ограничился тем, что переделал ее так: «Здесь сражаются куниковцы за освобождение города». Говорить о себе в прошедшем времени было еще рано.

Батальон Ботылева, как и другие части десанта, непрерывно поддерживали наши береговые батареи. Лейтенант Михаил Бурунов, корректировщик, отличавшийся еще на Малой земле, устроился на крыше штурмуемого гитлеровцами клуба и держал связь напрямую с командным пунктом Малахова.

Когда уже смеркалось, Михаил Семенович позвонил мне и, очень волнуясь, доложил:

— Ботылев требует огонь на себя...

Кого-нибудь другого я, наверное, спросил бы, уверен ли он, что правильно понял комбата. Но доложил ото обстоятельнейший Малахов, и сомнений в том, что все точно, быть не могло. А раз Ботылев требует, значит, иначе нельзя, и нельзя медлить. Я не знал, что гитлеровцы, прорвавшиеся к клубу, уже лезли в окна первого этажа, но представить нечто подобное было нетрудно.

— Кто будет стрелять? Солуянов? [354]

— Да, Солуянов. Прикажу ему, чтобы поаккуратнее...

Сейчас это «поаккуратнее» означало: вплотную, рядом, но, по возможности, все-таки не по клубу. А уж Михаил Семенович знал, на что способны его ученики.

Прошло несколько томительных минут. На восточном берегу бухты гремели орудийные залпы... А затем живой Бурунов от имени живого Ботылева поблагодарил за точную стрельбу.

Николай Васильевич Старшинов свидетельствует:

«Только три снаряда попали в здание клуба, а остальные с неимоверной точностью ложились вокруг, образуя сплошное огневое кольцо. Огонь наших батарей разметал цепи немецкой пехоты, поджег три танка. Враг вынужден был отойти к зданию управления порта, уцелевшие танки ушли в укрытие... »

В это время десантные суда принимали на борт подразделения второго эшелона.

Переформированные отряды были гораздо малочисленнее, чем накануне: у Державина — пять катеров-охотников и столько же мотоботов, у Глухова — четыре «охотника» и четыре мотобота, в третьем отряде, которым теперь командовал Сипягин, — три «охотника» и шесть мотоботов. Многие из этих кораблей только что вернули в строй ремонтные бригады.

Для перевозки войск выделялось, кроме того, двенадцать торпедных катеров. Остальные развернулись дозорной завесой, чтобы отразить возможные атаки с моря.

Десантники выстояли, удержали свои плацдармы и на центральном участке, и на правом фланге. Не сломив их в течение дня, противник к ночи сосредоточил усилия на том, чтобы не допустить доставки в порт подкреплений. Он попытался даже вновь утвердиться на внешних молах. В этих условиях переброска второго эшелона мало чем отличалась от высадки десантников первого броска.

На правый фланг, куда направлялась основная часть подкреплений — до двух тысяч бойцов, шел вместе со вторым своим полком командир 318-й дивизии полковник В. А. Вруцкий. Но предусматривалось усилить и все остальные отряды десанта, в том числе на левом фланге, где обстановка почти сутки оставалась неясной из-за отсутствия связи. [355]

Только незадолго до полуночи с Малой земли сообщили, что командир 255-й бригады А. С. Потапов находится там: с несколькими десятками бойцов он прорвался через линию фронта из окружения. Одновременно стало известно о гибели начальника штаба бригады А. А. Хлябича.

Понеся значительные потери в бою за высадку и встретив затем яростное сопротивление в глубине неприятельской обороны, потаповцы оказались разделенными на отдельные группы, и организовать управление ими на берегу командиру бригады не удалось. Как стало известно уже потом, подразделения морских пехотинцев овладели улицей Губернского, вышли на улицу лейтенанта Шмидта, штаб бригады занимал некоторое время знакомый новороссийцам старинный особняк — «дом с орлом». Бедой этого отряда десанта (а это самая большая беда, в какую могут попасть десантники после высадки) явилось то, что он оказался отрезанным от моря, от бухты. Берег между Западным молом и мысом Любви вновь находился в руках противника. И вдобавок потаповцы, лишившись своих раций, ни с кем не имели связи.

Не мне делать общий разбор действий 255-й бригады на берегу. Но твердо знаю одно: ее подразделения, высадившиеся в первом эшелоне, дрались в тяжелейших условиях храбро и упорно. Они помогли остальному десанту уже тем, что отвлекли на себя немало неприятельских сил. И не только в первые сутки, но и потом, так как окруженные подразделения продолжали геройски сражаться. Немаловажную роль сыграли в дальнейших боях за город и те подразделения 255-й бригады, которые высаживались вторым эшелоном, особенно батальон майора Григорьева.

Вторичный прорыв в порт — в ночь на 11 сентября — начался в самое темное время, когда зашла луна. Всю артиллерию поддержки Малахов переключил на подавление вражеских батарей, но привести к молчанию удалось далеко не все. И «ворота» (действительно, пришлось пожалеть, что нет хотя бы одних еще!), и подходы к причалам оставались под сильным огнем. А чтобы перевезти войска, назначенные к высадке, каждому судну надо было войти в порт по крайней мере дважды.

Мы потеряли еще четыре торпедных катера и два сторожевых. В том числе «МО-84» старшего лейтенанта Василия Школы. [356] Он попал в беду в «воротах»: на гребной винт намотался оставшийся от заграждения кусок прикрепленного к молу троса... Катер, остановившийся в пристрелянной вражескими батареями узкости, был обречен, и Сипягин, понимая это, немедленно послал к нему разгрузившийся мотобот — снять людей. Но на бот сошли лишь десантники. Командир и команда покинуть катер отказались — они надеялись очистить винт. Только после того как от прямого попадания мины взорвалась бензоцистерна, оставшиеся в живых моряки бросились в воду. Командира среди спасшихся не было.

Славный маленький корабль, закончивший свой боевой путь на пороге родного порта, успел многое сделать для победы над врагом. Помню табличку, висевшую в рубке у старшего лейтенанта Школы и постоянно им обновлявшуюся. Там фиксировались пройденные в боевых походах мили — десятки тысяч, число отконвоированных транспортов — что-то около двухсот, уничтоженные мины, сбитые самолеты... А за катером числились еще многократные высадки разведчиков — «спецзадания», про которые полагалось помалкивать. И наконец — два успешных прорыва в Новороссийск с десантниками в прошлую ночь.

Должно быть, Василий Школа до последней минуты верил, что удастся и третий прорыв. Когда вражеская мина пробила цистерну с горючим, механик и мотористы, работавшие за бортом, уже почти размотали трос с винта...

Большинство остальных катеров и мотоботов, перевозивших войска, имели повреждения. Но ни один не вышел из строя, пока сохранял ход и держался на плаву. «МО-85» старшего лейтенанта В. М. Торопкова получил несколько пробоин, потерял половину экипажа убитыми и ранеными, однако рейс довел до конца и вернулся в Геленджик вместе со всем отрядом Державина.

Высадили второй эшелон даже на Каботажную пристань, которую для этого потребовалось еще раз отбить у врага. Однако из-за повреждений высадочных средств все-таки не удалось доставить в порт около трехсот бойцов из полка Пискарева. Они вернулись в Кабардинку, и командарм Леселидзе приказал начальнику штаба полка майору А. П. Лысенко вести эту группу к Балке Адамовича, с тем чтобы прорываться в город берегом.

Подкрепления с ходу вступили в бой. Особенно почувствовались результаты этого на правом фланге, где сосредоточились [357] теперь два стрелковых полка. До утра они заняли территорию заводов «Пролетарий» и «Красный двигатель». А следующей ночью начштаба 18-й армии Николай Осипович Павловский радостно сообщил:

— Вруцкий встретился со своим третьим сыном!

Это означало, что третий полк 318-й дивизии, наступавший по суше, соединился у цементного завода «Октябрь» с десантниками.

Однако оборона противника была прорвана пока лишь на узкой полосе побережья, враг еще прочно удерживал район Сахарной Головы. Соединение двух полков Вруцкого с главными силами 18-й армии, будучи важным боевым успехом, еще не решало судьбы Новороссийска в целом. Положение десантных групп на центральном участке высадки, не говоря уже о западном, оставалось тяжелым.

Правда, Ботылев, как только получил пополнение, организовал дерзкий ночной налет на опорный пункт гитлеровцев в здании управления порта, и моряки на время овладели одним этажом. Но с утра возобновились атаки фашистских танков и пехоты. Десантникам удавалось их отбивать лишь благодаря непрерывной поддержке артиллеристов и летчиков-штурмовиков.

А до группы Райкунова подкрепления дойти не могли — отрезанная от причалов, она сражалась в полном окружении. Удерживая вокзал и элеватор, Райкунов занял также клуб железнодорожников — чтобы контролировать улицу, по которой фашистские войска передвигались к порту. Но сколько еще была способна продержаться горсточка морских пехотинцев, прорвавшихся в глубь города?

На душе стало легче, когда, будучи снова вызван к генерал-полковнику И. Е. Петрову, я услышал, что в прорыв у цементных заводов вводятся 55-я гвардейская Иркутская дивизия и 5-я гвардейская танковая бригада — командующий фронтом усиливал армию Леселидзе своим резервом. Причем, как подчеркнул Петров, он потребовал от командарма принять все меры для быстрейшего соединения с отрядом Ботылева.

— Разрешите, товарищ командующий, — попросил я на радостях, — передать Ботылеву открытым текстом: «К вам идут танки... »

— Открытым текстом? — переспросил Иван Ефимович. — Хотите, чтоб и немцы знали? Ну что ж, давайте. [358]

Родные причалы

Бои за город пришлось вести дольше, чем ожидалось. Но и на второй день штурма Новороссийска все-таки трудно было представить, что для полного овладения им потребуется еще почти четверо суток.

Противник, хорошо подготовившийся к обороне, сопротивлялся ожесточенно. Продвигавшиеся с востока армейские части не встретились с группой Ботылева ни 12 сентября, ни 13-го, ни 14-го. А Райкунов находился еще дальше. 13-го оборвалась всякая связь с ним — сели батареи его рации.

На третью ночь операции, как и во вторую, Ботылеву были доставлены боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Но в следующую ночь — на 13 сентября — восемь катеров и мотобаркасов смогли дойти только до молов, откуда забрали раненых, а войти в порт помешал слишком сильный огонь противника.

Командование флота подключило к снабжению десантников авиаполк Героя Советского Союза М. Е. Ефимова, летавший в Новороссийск на штурмовки. В Геленджике стали готовить «посылки» с патронами, консервами, хлебом. Сбрасывание их требовало от летчиков исключительной: точности: стоило ошибиться на десять — двадцать метров — и груз попадет к немцам. Сбрасывали и воду в резиновых мешках — в ней десантники тоже испытывали острую нужду.

Ночью «посылки» доставляли армейские легкие бомбардировщики — «небесные тихоходы». Им это, вероятно, было сподручнее, чем «илам». Десантники потом рассказывали, что иногда сквозь не очень громкий рокот мотора У-2 к ним доносилось: «Держитесь, ребята! Прилетим еще!.. » Эти голоса из ночного неба казались им женскими — наверное, потому, что все слышали про гвардейский полк Е. Д. Бершанской, давно уже воевавший на Кубани. Но в те ночи действовали экипажи другой части.

Судьба батальона имени Куникова, героически державшегося на своих пятачках, волновала всех — и моряков, и армейцев. Повсюду о нем спрашивали, предлагали разные способы ему помочь.

А для врага эти пятачки — здания, группы зданий и отдельные причалы, захваченные в его тылах нашими морскими пехотинцами, были как бельмо на глазу. Потом [359] я видел найденные у убитых немцев портретики Гитлера с клятвой фюреру «уничтожить банду Куникова — трижды большевиков». Знали фашисты, с кем имеют дело, крепко запомнили куниковцев по десанту в Станичку!

Продолжая удерживать полуразрушенный клуб моряков, Ботылев переместил свой штаб, а также раненых в соседнее, более удобное для круговой обороны здание. Раненые являлись резервом отряда. Медсестра Надежда Лихацкая вспоминает, как она, уже и сама раненная, спускалась к ним в трудные минуты, когда не хватало бойцов, чтобы вести огонь из всех окон и проломов в стенах, и спрашивала, кому полегчало, кто снова способен стрелять хотя бы лежа? И оружие брали даже те, кто не мог сам передвигаться, кого надо было выносить на «передний край».

На плащ-палатке переносили от одного окна к другому — туда, где он нужнее, снайпера Филиппа Рубахо, раненного в обе ноги. Старшина 1-й статьи Рубахо пошел в десант, имея на личном боевом счету больше двухсот пятидесяти уничтоженных гитлеровцев, а в Новороссийске прибавил к этому еще семьдесят. Только новое тяжелое ранение окончательно вывело его из строя. (Филипп Яковлевич Рубахо скончался в госпитале, не успев узнать, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. )

Наши радисты передали в батальон Ботылева приветствие от командования Черноморского флота. Военный совет 18-й армии также послал куниковцам ободряющую радиограмму, в которой говорилось: «Гордимся вашей воинской доблестью, героизмом, отвагой и стойкостью... » Это было 14 сентября, когда десантники держались в городе пятые сутки.

Надо сказать, что в то время уже сражались вместе с ботылевцами, расширяя занятый ими плацдарм, подразделения 290-го полка. Командир его подполковник Пискарев удерживал с 11 сентября пятачок в другом районе порта, а несколько десятков бойцов во главе с майором Лысенко, штурмуя двое суток дом за домом, первыми соединились с Ботылевым.

От Райкунова никаких известий больше не поступало. О том, как сражалась тогда его группа, лучше чем кто-либо, может рассказать сам Александр Васильевич Райкунов. [360] Ему я и предоставляю слово — привожу страничку из присланного мне письма:

«13 сентября, когда сели батареи рации, были на исходе и боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Без пищи люди начали слабеть. Мы имели более пятидесяти раненых.

14 сентября офицеры, коммунисты и комсомольцы были собраны в одной из башен элеватора. Собрание вели парторг роты автоматчиков старшина Николай Романов и находившийся с нами майор Г. Н. Юркин из политотдела 18-й армии. Меня попросили изложить обстановку и свои соображения.

Я сказал, что мы имеем возможность пробиться в горы, но этим совершили бы по меньшей мере четыре преступления перед Родиной, воинским долгом и своей совестью.

Во-первых, мы не сможем вынести раненых товарищей и обречем их на гибель.

Во-вторых, самовольно оставляя отвоеванную территорию, мы нарушим боевой приказ.

В-третьих, мы позволим закрепиться здесь врагу, и при повторном штурме наши войска могут потерять тут сотни бойцов.

В-четвертых, уйдя отсюда, мы тем самым вынем нож из спины противника, позволим ему использовать силы, которые сейчас сковали, против наших товарищей у цементных заводов и на других участках.

Исходя из этого, я призвал коммунистов и комсомольцев выполнить свой долг до конца, бороться до последнего патрона, до последнего дыхания. Единогласно приняли решение: стоять насмерть.

И мы держались. Атаки врага отбивали немецким оружием, которое добывали в бою, собирали в ночных вылазках.

Немцам не давал покоя советский Военно-морской флаг, развевающийся в глубине их обороны. Они много раз пытались сбить его артиллерийским и минометным огнем, флаг весь был изорван пулями и осколками...

В самые тяжелые минуты, когда казалось: ну все, больше не выдержать, когда головокружение и слабость от голода и жажды валили с ног, взглянешь на свой советский флаг, который развевается над головой, и душа наполняется гордостью, и как будто изнутри кто-то [361] подсказывает: ты должен выстоять, ты должен победить! И откуда-то вновь берутся силы».

Нужно ли к этому что-то добавлять? Разве только одно: надолго отрезанный от остальных сил десанта, вынужденный действовать совершенно самостоятельно, старший лейтенант Райкунов все время исходил из глубоко осознанных им общих задач операции.

А сколько инициативы и находчивости проявляли бойцы его группы! Сошлюсь на один лишь пример, и пусть об этом расскажет тоже сам Александр Васильевич:

«Немцы поняли, что у нас мало боеприпасов, и их танки стали подходить к элеваторным башням на 60 — 70 метров и бить в упор. Такое брало на них зло, что люди готовы были на все. Старшина Владимир Колесников разглядел на площадке, где останавливались танки, люк канализационного колодца. С моего разрешения он пробрался туда ночью с гранатами. Когда утром первый танк подошел к колодцу метров на шесть-семь, Колесников быстро высунулся и метнул связку гранат под гусеницы. Танк так и закрутился на месте! Со второго, вероятно, заметили старшину — этот танк пошел прямо на него. Колесников не растерялся и уже не метнул, а просто сунул гранаты под гусеницу, сам же упал на дно колодца. И этот танк он подорвал. Мы считали, что Колесников погиб. Но после того как немцы ночью оттащили тягачом свои танки, старшина приполз к нам в башню — он был только сильно ушиблен и оглушен. А танки стали держаться осторожнее».

В один из самых тяжелых дней находчивые десантники заставили поработать на них и авиацию противника. Заметив, какими ракетами гитлеровцы показывали цели своим бомбардировщикам, Райкунов попытался нацелить появившуюся группу «юнкерсов» на немецкие позиции. И удалось! Ведущий покачал крыльями — понял, мол, и дюжина бомбардировщиков послушно спикировала туда, куда направили ее советские моряки.

14 сентября мы вместе с К. Н. Леселидзе были у командующего фронтом И. Е. Петрова. Леселидзе тяжело переживал заминку в наступлении с Малой земли и слишком медленное продвижение своей восточной группы. Он имел сведения, что противник готовит контрудар в направлении [362] цементного завода «Октябрь». Петров же был как-то необычно спокоен. Вероятно, это означало, что в масштабе фронта дела обстоят неплохо.

В то утро в нескольких десятках километров к северу от нас перешла в наступление 56-я армия А. А. Гречко, наносившая удар в направлении Киевское, Молдаванское, Нижне-Баканский. Это было мощной поддержкой 18-й армии, так как создавало угрозу тылам новороссийской группировки противника.

Решительный перелом в боях за Новороссийск, наметившийся уже накануне, наступил 15 сентября.

Утро было еще тревожным. Как и ожидал Леселидзе, враг предпринял крупную контратаку на участке полка Каданчика. Завязался тяжелый бой, но через несколько часов гитлеровцы были отброшены. Два полка 318-й дивизии, прикрывавшие фланг армии, врезались в неприятельские тылы за Сахарной Головой...

Для моряков ощутимее всего было то, что происходило непосредственно у Цемесской бухты. На западном ее берегу двинулись вперед войска, сосредоточенные на Малой земле (ими командовал теперь генерал-майор Н. А. Шварев). А под натиском наступавшей по побережью с востока 55-й Иркутской гвардейской дивизии и введенной в бой из фронтового резерва 5-й гвардейской танковой бригады затрещала наконец оборона противника и на Стандарте.

Малахов перераспределял огонь береговой артиллерии, получая от армейцев новые, все более дальние цели.

— Сегодня надо блеснуть, — предупреждал он командиров батарей, — на завтра может ничего не остаться!

И в самом деле, похоже было на то, что для новороссийских береговых батарей война кончается. Для стационарных, конечно, для гвардейского дивизиона Матушенко. Солуянов со своими подвижными мог идти куда угодно (и дошел потом по берегам Черного моря до самого Дуная, а вдоль Дуная — до Вены).

В порт, в освобожденный его восточный сектор перебрался из Геленджика командир охраны рейда капитан-лейтенант И. Д. Данилкин с небольшой командой и рацией. Ему поручалось обеспечивать порядок на действующих пристанях и эвакуацию раненых морем, содействовать, чем можно, сражающимся в городе частям.

Данилкин представлял в Новороссийском порту штаб [363] военно-морской базы и, как заведено на флоте, считался там временным старморначем. Так он и отрекомендовался командиру Иркутской дивизии гвардии генерал-майору Б. Н. Аршинцеву. И в ответ услышал: «Все понял, товарищ моряк, кроме того, что такое старморнач. Как это будет по-русски?»

Под вечер 15-го гвардейцы генерала Аршинцева встретились с группой Ботылева и подразделениями полка Пискарева. Что встреча с продвигающимися вперед частями вот-вот произойдет, мы уже знали из ботылевских радиограмм. А как о совершившемся факте первым сообщил мне об этом Николай Осипович Павловский:

— Соединились! Морячки твои в порядке, выстояли!..

Еще через несколько часов подразделения Иркутской дивизии достигли вокзала и элеватора, и мы получили первые после 13 сентября сведения о группе Райкунова.

Жив был геройский старший лейтенант! Бойцы его славной роты, давно уже стрелявшие лишь трофейными патронами из трофейного оружия, продержались столько, сколько понадобилось. Из рук в руки передали они армейцам свои обагренные матросской кровью крепости — вокзал, башни элеватора, вокруг которых, отражая атаку за атакой, уложили сотни врагов.

Когда всходило солнце, со мной вновь соединился Малахов. Он не говорил, а возбужденно кричал в трубку:

— Немцы бегут из Новороссийска! Своими глазами вижу — бегут!

Что противник начал отход, стало известно еще ночью. А на рассвете гитлеровцы действительно побежали. Ничего другого им не оставалось: западная группа армии Леселидзе, прорвав укрепления, сооруженные перед нашим малоземельским плацдармом, двигалась навстречу восточной.

А накануне, с наступлением темноты, как и каждый вечер в течение семи с половиной месяцев, кроме тех, когда бушевал норд-ост, из Геленджика взял курс на Мысхако очередной конвой — мотоботы и катерные тральщики в охранении торпедных катеров. Очередной — и последний! Малая земля, возникшая в ночь высадки Куникова, 4 февраля 1943 года, и стоявшая двести двадцать пять дней неприступной твердыней, о которую разбивались силы врага, плацдарм, куда мы с неимоверными трудностями переправили десятки тысяч бойцов, сотни орудий, [364] десятки тысяч тонн грузов, — эта непобедимая Малая земля, арена жесточайших боев, наша тревога и гордость, заканчивала 16 сентября свою особую, ставшую уже легендарной жизнь. Сделав свое дело, она под победную канонаду воссоединялась с землею Большой.

Громя отступающего врага, береговые батареи переносили огонь за Гайдук, за Южную Озерейку, за Волчьи Ворога. Самой дальнобойной — батарее капитана Зубкова, которая в августе прошлого года первой вступила в бой, предстояло умолкнуть последней.

Около десяти утра Ботылев передал со своего корпоста: «Противника в городе нет». На этом рация десантников свою работу закончила.

В Новороссийск отправилась на торпедном катере оперативная группа штаба базы во главе с капитаном 2 ранга Н. И. Масленниковым — «вступать во владение» нашим портом, развертывать там КП.

Вот уж когда не ждал я никакой беды. Не прощаясь, сказал Николаю Ивановичу:

— В середине дня встретимся в городе.

А едва группа успела прибыть на место, оператор капитан 3 ранга М. И. Бернштейн радировал, уже в качестве старшего, что начальник штаба тяжело ранен.

Вблизи порта взлетел на воздух заминированный немцами дом, и Масленникова ударило обломком. Начальник связи Кулик и комендант штаба Кантарев, стоявшие рядом, отделались легкой контузией, а ранение Николая Ивановича оказалось смертельным...

На катере, перевозившем Масленникова обратно в Геленджик, он, уже теряя сознание, но с обычной своей прямотой наказал сопровождавшему офицеру: «Скажешь всем — всю жизнь отдал флоту».

Это была сущая правда.

Через несколько часов в Новороссийский порт входили еще два катера. Первый — под флагом командующего Черноморским флотом.

Когда собрались идти туда мы с Бакаевым, вице-адмирал Владимирский сообщил, что пойдет и он с Кулаковым. Я считал, особенно после несчастного случая с Масленниковым, что командующему в Новороссийск еще рано, но отговорить Льва Анатольевича не смог. Он взял с собой [365] офицера из наградного отдела и некоторое количество орденов и медалей, чтобы вручить их героям боев за город.

Просторный Новороссийский порт пуст, безжизнен. Несколько успевших прийти сюда мелких судов теряются в его огромности.

Швартуемся у полуразрушенной Угольной пристани. И вот уже под ногами новороссийская набережная, такая знакомая, но словно одичавшая, нехоженая — меж каменных плит проросла трава.

Идем в батальон Ботылева, к зданию, служившему ему главным опорным пунктом.

По пути останавливаемся у памятника Ленину. Один из первых в стране, сооруженный вскоре после кончины Ильича на средства, собранные рабочими и моряками, он был гордостью Новороссийска. Был и остался! С высокого башенного пьедестала, поднимающегося, как боевая рубка, над форштевнем корабля с символическим названием «Коминтерн», Ленин простер руку к Цемесской бухте, к морю. Сейчас к руке прикреплена винтовка, на штыке развевается Военно-морской флаг. Может быть, это сделали десантники еще в первые часы высадки: Ильич сражался вместе с ними...

Вокруг руины, а памятник невредим. Сперва это показалось просто невероятным. Кто-то из нас сказал, что это вряд ли случайность — скорее всего, фашисты что-то тут подстроили. (Так оно и было: после упорных поисков саперы обнаружили в подвале управления порта тщательно замаскированный провод, который вел к подземному тайнику с несколькими тоннами взрывчатки, а другим концом был соединен с кабелем электросети. И памятник, и здание управления порта должны были взорваться, как только городская электростанция даст ток... )

393-й отдельный батальон морской пехоты, как положено, встретил командующего в строю. Бойцы и командиры успели побриться, почиститься, но все словно опалены боем. Почти на каждом втором белеют бинты — раненые, способные стоять на ногах, в госпиталь не спешат...

Ботылев рапортует командующему. Рядом стоят Старшинов, Райкунов, которого только сегодня командующий флотом произвел в капитан-лейтенанты... Нахожу глазами знакомых старшин, краснофлотцев, радуясь за каждого, что жив. [366]

Но многих, очень многих нет. Ударный десантный батальон потерял убитыми и ранеными больше половины своих людей (те раненые, которые сумели стать в строй, — не в счет). Час назад куниковцы похоронили в братской могиле своих товарищей, павших на набережной. А сколько еще таких могил...

Накануне вечером в каменном сарайчике во дворе управления порта были обнаружены изуродованные, обгоревшие тела лейтенанта Алексея Рыбнева — помначштаба батальона, краснофлотца Иващенко и одного неопознанного бойца. Гитлеровцы захватили их ранеными во время ночной вылазки и зверски замучили, а затем, заметая следы преступления, пытались сжечь, облив керосином. В акте, который представил Старшинов, указывалось, кто должен за это ответить: здание занимала 16-я немецкая портовая команда.

Фашисты мстили десантникам за то, что не могли их одолеть при всем своем численном превосходстве. Куниковцы уничтожили, по крайней мере, вдвое больше врагов, чем было их самих. Они высадились лишь с легким оружием, а захватили в числе прочих трофеев даже несколько пушек.

Докладывая о действиях батальона, Ботылев называет немало цифр. Но разве можно измерить вклад куниковцев в одержанную победу числом захваченных пулеметов, минометов, автоматов! Своей боевой активностью и железной стойкостью они сковали большие силы противника, дезорганизовали важнейшие участки его тылов. Прежде всего этим они и способствовали общему успеху, продвижению других наших частей. «Нож, вогнанный в спину врага», — так сказал Райкунов о своей роте, объясняя бойцам, почему ей нельзя никуда уходить. Это же самое можно сказать и обо всем батальоне.

Подписав вместе с членом Военного совета приказ, командующий флотом тут же, на недавнем плацдарме группы Ботылева, вручает награды. Сейчас — наиболее отличившимся: для всех, кто достоин награждения и будет награжден, не хватает привезенных орденов и медалей.

В числе первых получают орден Красного Знамени Владимир Сморжевский, водрузивший флаг над вокзалом, Владимир Колесников — тот, что подкладывал гранаты прямо под гусеницы фашистского танка, главстаршина Николай Кириллов, также подорвавший не один танк, [367] парторг Сергей Колот, весь обмотанный бинтами. Он еще в первую ночь, врываясь в здание клуба, попал под пулеметную очередь и пять суток провоевал с перебитыми ребрами, с туго забинтованной грудной клеткой.

Подходит к командующему за боевой наградой великан Владимир Канда. Он в пестром маскхалате — только что вернулся из разведки под Абрау-Дюрсо — и выглядит в этом одеянии особенно внушительно.

— Да это же вылитый детина из фильма «Богдан Хмельницкий», — шутит восхищенный его богатырским видом Николай Михайлович Кулаков.

«Детина» смущенно улыбается. Он невредим, ни разу за эти дни не ранен, а сам, как утверждают товарищи, уничтожил в уличных боях не меньше двух десятков гитлеровцев, причем двоих уложил просто своим могучим кулачищем — больше в ту минуту было нечем.

Вручаются ордена прославившимся еще на Малой земле старым куниковцам Ивану Чущеву, Отари Джемани, Гале Ворониной. Орден Отечественной войны засиял на гимнастерке майора медицинской службы Петра Ивановича Лаптева. Этот флотский врач спас многих бойцов и командиров. В свое время он сумел сделать командиру одной из боевых групп куниковского отряда неотложную хирургическую операцию на борту шедшего с Малой земли мотобота. А здесь производил такие же срочные операции на разостланной в подвале плащ-палатке...

Тут же командующий флотом вручил орден Красного Знамени армейскому политработнику майору Гурию Николаевичу Юркину. Он не числится в списках ботылевского батальона, но, будучи агитатором политотдела 18-й армии, получил задание идти в десант со штурмовой ротой Райкунова. И все эти дни провел с моряками, захватившими вокзал и элеватор, — воодушевлял людей большевистским словом и храбро сражался сам.

Мы не успели еще осмотреться в порту, когда Л. А. Владимирского и меня потребовал к себе генерал-полковник И. Е. Петров — он тоже прибыл в Новороссийск.

— Ну так кого из ваших орлов представляем к званию Героя? — сразу спросил командующий фронтом.

Лично я не ожидал, что решать это понадобится в столь спешном порядке. С командующим флотом разговора об этом еще не было. Но Иван Ефимович ждал немедленного [368] ответа — он хотел сейчас же передать представление в Москву по телеграфу.

Желая, очевидно, чтобы все шло по инстанциям, Л. А. Владимирский предоставил мне первому назвать достойных. Подумав немного, я начал:

— Капитан-лейтенант Ботылев, капитан-лейтенант Райкунов, капитан-лейтенант Африканов, капитан-лейтенант Сипягин...

— Пока будет, — улыбнулся Иван Ефимович.

Л. А. Владимирский согласился с названными кандидатурами. Объяснять И. Е. Петрову, кто эти офицеры и чем отличились, не требовалось: очень памятливый на людей, он уже знал всех четверых.

Вечером мы услышали по радио приказ Верховного Главнокомандующего:

«Войска Северо-Кавказского фронта во взаимодействии с кораблями и частями Черноморского флота в результате смелой операции ударом с суши и высадкой десанта с моря после пятидневных ожесточенных боев... сегодня, 16 сентября, штурмом овладели важным портом Черного моря и городом Новороссийск. В боях за Новороссийск отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, моряки контр-адмирала Холостякова, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина и генерал-лейтенанта авиации Ермаченкова... »

Как особо отличившиеся из флотских частей и соединений были названы батальон Ботылева, штурмовая авиадивизия Губрия, бригада торпедных катеров Проценко, дивизионы сторожевых катеров Глухова и Сипягина, артиллерийские дивизионы Матушенко и Солуянова. Всем им, как и стрелковой дивизии Вруцкого, полку Пискарева и другим армейским частям, присваивалось почетное наименование «Новороссийских».

И здесь, как и раньше, я говорю больше о моряках, потому что ими мне было доверено командовать и им посвящена эта книга. Но пусть не подумается читателю, что только их считаю я героями новороссийской победы. Нет, одни моряки тут не достигли бы ничего. Эту победу могли обеспечить лишь слившиеся воедино подвиги и воинское умение пехотинцев, моряков, артиллеристов, летчиков, танкистов... Только общий их натиск стал неотразимым для сильного еще врага!

Вслед за приказом донеслись залпы московского салюта. К нему присоединились стоявшие в Новороссийске [370] и Геленджике корабли, наши батареи. Над темной Цемесской бухтой, где впервые за год не рвались снаряды, неслось — с набережной, с причалов, с палуб катеров — восторженное «ура». А от Кирилловки, Глебовки, Гайдука, куда передвинулся фронт, слышалась боевая канонада.

Вскоре были переданы несколько указов. Героями Советского Союза стали капитан-лейтенанты А. Ф. Африканов, В. А. Ботылев, А. В. Райкунов, Н. И. Сипягин, а из знакомых читателю армейцев — подполковники С. Н. Каданчик и И. В Пискарев. Сергей Каданчик, командир 1339-го стрелкового полка — посмертно: он погиб в конце боев за город, и его первым похоронили на площади, которая с тех пор называется площадью Героев...

В одном из указов говорилось о награждении командарма К. Н. Леселидзе орденом Суворова I степени. Такой же награды был удостоен и я, чего никак не ожидал.

Так закончился этот день. Так мы вернулись в Новороссийск, который в приказе Верховного Главнокомандующего был назван «второй базой Черноморского военно-морского флота». Это следовало понимать — второй по значению после Севастополя.