От причалов Цемесской бухты

Перевозки для Крымского фронта

В новогоднюю ночь задул знаменитый новороссийский норд-ост, он же бора — ураганный ветер с гор, который валит деревья и столбы, срывает крыши, а Цемесскую бухту превращает в кипящий котел.

Норд-ост быстро набрал такую силу, что не сразу удалось ввести в гавань «Красный Кавказ», вызванный контр-адмиралом Елисеевым из Туапсе, куда крейсер только что пришел прямо из занятой десантниками Феодосии. А понадобился этот корабль для срочной переброски в ту же Феодосию дивизиона 85-миллиметровых зениток: ближайший аэродром находился пока в руках противника, и освобожденный порт оставался без прикрытия истребителей.

Мы еще не знали, в каком состоянии «Красный Кавказ» вышел из феодосийского боя. Когда он ошвартовался наконец в гавани, в глаза бросились заделанные подручными средствами пробоины от артиллерийских снарядов, следы пожара на палубных надстройках. Высаживая десант, крейсер подавлял вражеские батареи, бил прямой наводкой по бронепоезду, по танкам. При этом досталось и ему самому.

Думаю, что и контр-адмирал Елисеев, вызывая крейсер в Новороссийск, не имел доклада о полученных кораблем повреждениях. Впору было отменять его новый поход в Феодосию. Но, узнав, что отправить зенитный дивизион сейчас больше не на чем, командир «Красного Кавказа» А. М. Гущин заверил начальника штаба флота: экипаж задание выполнит.

Приняв на борт орудия с тягачами и боеприпасами, «Красный Кавказ» пошел в море, как идет в бой бывалый солдат, раненный, но оставшийся в строю, потому что без него обойтись трудно. [156] До Феодосии крейсер дошел благополучно, несмотря на шторм. А уйти оттуда до рассвета, как планировалось, ему не удалось, и утром его атаковали пикирующие бомбардировщики. К прежним повреждениям прибавились новые, более опасные. Корабль дотянул до Туапсе на последних резервах плавучести, осев кормой в воду по орудийные башни. Об этом рассказал командир эсминца, который мы высылали для встречи и сопровождения возвращавшегося крейсера. Отбуксированный затем в Поти, «Красный Кавказ» надолго встал на ремонт.

Из новороссийских катеров-охотников, участвовавших в высадке десанта, почти каждый второй имел серьезные повреждения. Катера приходили с разбитыми рубками, с многочисленными пробоинами в бортах, заткнутыми чем попало, вплоть до краснофлотских роб. А эти корабли были позарез нужны для конвоирования транспортов, для выполнения других боевых заданий. От того, скоро ли они вернутся в строй, зависело многое.

В бригаде ОВРа был очень энергичный и разворотливый инженер-механик Леонид Георгиевич Сучилин. Подобно флагмеху базы В. С. Причастенко и начальнику техотдела А. А. Шахназарову, он принадлежал к людям, которые в трудной обстановке способны на большее, чем кто-либо может от них потребовать. Эти три инженера хорошо понимали друг друга и многого добивались сообща.

Слип бывших мастерских морпогранохраны вмещал, как уже говорилось, лишь два катера. Однако поочередный ремонт поврежденных катеров сейчас никого не устраивал. И Сучилин предложил «лечить» их прямо на одной из пристаней, где развернулась фактически новая судоремонтная мастерская. «Охотники» были тяжеловаты для имевшегося в порту плавучего крана, но после того как с катеров сняли все что можно, кран, попыхтев, начал поднимать их на стенку. А с рабочей силой помог город. Секретарь горкома партии Петр Иванович Васев сам ездил с Сучилиным по предприятиям, разыскивая умелых плотников (корпуса у «охотников» деревянные).

Больше всего беспокоило, как бы катера, поднятые на стенку, не пострадали от бомбежек. Поэтому особенно нажимали на заделку пробоин — остальное можно закончить и на плаву. Но ремонт вообще шел быстро — люди знали, как нужен каждый конвойный корабль. [157] Снабжение войск, высаженных на Керченском полуострове и продолжавших там сосредоточиваться, потребовало крупных морских перевозок. Обеспечение их надолго стало основной задачей Новороссийской базы.

В Новороссийск прибыл в качестве постоянного представителя тыла Кавказского фронта (вскоре переименованного в Крымский) генерал-майор В. К. Мордвинов. Он контролировал поступление грузов по железной дороге и основательно на нас нажимал, добиваясь быстрейшей транспортировки их дальше морем.

Генерал Мордвинов служил еще в старой армии, в гражданскую войну командовал дивизией. Но с морем и кораблями этот многоопытный военный человек никогда раньше не соприкасался и первое время слышать не хотел, что с морской стихией тоже приходится считаться. За ссылками на непогоду он склонен был усматривать неорганизованность, недостаток чувства ответственности.

А зима на Черном море выдалась необычно суровая. Вновь и вновь принимался бушевать норд-ост. Много раз на дню я с опаской поглядывал на гору Колдун, которая, как известно всем новороссийцам, «делает погоду» в Цемесской бухте. Стоит повиснуть над Колдуном облачку — и можно уже не сомневаться: скоро задует бора. По тому, как ведет себя облачко, насколько закрыло оно вершину горы и как сползает по склонам, старожилы могут даже определить, когда именно этого ждать — через полсуток, через пять-шесть часов или вот-вот...

Бора доставляет Новороссийску много неприятностей во всякое время года. Но январские и февральские норд-осты — самые свирепые. Иногда даже стоянка судов в гавани становится невозможной — не держат никакие якоря и швартовы. В ту зиму один тральщик, не успевший вовремя уйти от Пассажирской пристани, ударило об нее так, что он тут же опустился на грунт и с большим трудом был возвращен потом в строй. Получали серьезные повреждения и суда покрупнее.

Услышав как-то от меня, что нельзя производить погрузку, пока не утихнет бора, генерал Мордвинов пожелал лично в этом убедиться. Что ж, пошли. Накатом захлестывало уже всю набережную. Если оступиться, того и гляди, смоет (такие случаи бывали). А схлынет волна — ноги примерзают к обледеневающим на ветру камням. Стоило немалого труда дойти до причалов в более тихой [158] части порта, где суда кое-как удерживались на швартовых, подрабатывая машинами.

Стали подниматься на транспорт, а ветер задул вдруг так, что Мордвинову пришлось, чтобы не сбросило с трапа, оседлать пропитанный тавотом трос и вцепиться в него обеими руками. На борт он в конце концов взобрался, однако больше не настаивал на немедленном возобновлении погрузки.

Больших перебоев в отправке судов норд-ост все же не вызывал. Как только он утихал, портовики делали все возможное, чтобы наверстать упущенное. Понадобилось не слишком много времени, чтобы в этом удостоверился и представитель фронтового тыла, с которым у нас установилось полное взаимопонимание.

В начале 1942 года месячный грузооборот Новороссийского порта в полтора раза превышал довоенный. Не могу не сказать о людях, которые сделали это возможным. Еще в сентябре, когда перешло на морские пути все сообщение с Крымом, новороссийские портовики нередко обрабатывали до восемнадцати — двадцати судов одновременно. Работа шла круглые сутки. Ночью, пока нет воздушной тревоги, неяркие синие лампочки освещали глубины трюмов, а их наружные края для ориентировки в темноте белились известью. Грузчики и механизаторы, разделенные на две смены (на третью людей не хватало), чередовались через десять — двенадцать часов. Основной персонал порта, в том числе весь инженерно-технический состав, перевели на казарменное положение. На подмогу портовикам приходила военные моряки.

При всей опытности начальника порта А. И. Петченко было все-таки трудно обеспечивать разгрузку и загрузку судов в сроки, которые диктовались обстановкой. Организация работ, сложившаяся в мирное время, оправдывала себя не всегда. Необычными часто бывали и сами грузы — боеприпасы, разного рода боевая техника, размещение которой на каждом судне требовало особого подхода. Свою специфику, еще мало кому знакомую, имела погрузка крупных воинских частей.

Словом, многое понадобилось организовать по-новому. Большую роль в этом сыграли военно-морской комендант порта Б. Я. Дерман (до войны — заместитель начальника Черноморского пароходства) и его помощник И. С. Беляев, ставший несколько месяцев спустя комендантом. [159]

Война застала Ивана Сергеевича Беляева, старого азовского моряка, в Новороссийске, на переподготовке командиров запаса. Ему выпало обеспечивать тут вместе с администрацией порта первые отправки военных грузов на торговых судах. Знакомясь в июле с портовым хозяйством, я замечал его приметную высокую фигуру то на одной, то на другой пристани. Беляев, надевший военную форму после большого — с гражданской войны — перерыва, держался еще по-штатски. Докладывая, размахивал длинными руками, говорил торопливо, не умея, да, вероятно, и не считая нужным скрывать, что чем-то обеспокоен. А беспокойство не покидало его никогда, хотя Иван Сергеевич был отличным, предусмотрительным организатором.

Скоро в порту уже пользовались составленной Беляевым новой рабочей документацией, весьма простой и удобной. На каждый транспорт, который мог к нам прийти, была, например, заведена и находилась всегда под рукой «учетная карточка» с вычерченными в определенном масштабе трюмами, твиндеками, палубами. Это позволяло составлять еще до прихода судна детальный план размещения на нем очередного груза, реально определять необходимое для погрузки время.

Выручали беляевские карточки и в тех случаях, когда вместо одного транспорта приходил другой, что бывал нередко. Вошла также в обиход, как оперативный рабочий документ, «учетная карта порта», которая всегда отражала фактическое состояние пристаней вплоть до повреждений при последней бомбежке.

Впоследствии к портовой комендатуре был прикомандирован мобилизованный капитан дальнего плавания А. Е. Данченко (после войны — начальник Черноморского пароходства, Герой Социалистического Труда). Он в свою очередь немало сделал для того, чтобы суда обрабатывались быстрее.

Стало правилом, что начальник порта, комендант и начальник конвойной службы лично встречают на причале каждый прибывающий транспорт — чтобы сразу уточнить состояние судна, выяснить нужды капитана, на месте всем распорядиться. А встретить любой военный корабль, будь то крейсер или тральщик, считали своим долгом начальник тыла базы капитан 2 ранга К. Масленников — опытнейший моряк, переведенный к нам из штаба [160] флота, и представители всех отделов штаба, от которых командиру корабля могло что-нибудь понадобиться.

Так, между прочим, было заведено на Дальнем Востоке еще в мирное время. На войне это стало еще важнее — решать прямо у трапа, что должно быть сделано и что доставлено, чтобы корабль мог, как только понадобится, снова выйти в море.

Для переброски в Крым войск использовались и боевые корабли. В том числе крейсер «Коминтерн», черноморский ветеран, один из первенцев Красного флота. К нему питал особую привязанность Иван Дмитриевич Елисеев, когда-то на нем служивший. Когда «Коминтерн» выходил из гавани, я знал, что начальник штаба флота откуда-нибудь провожает его взглядом. И прежде чем оторвать глаза от удаляющегося корабля, пожелает ем у, как живому существу: «Счастливого тебе плавания, старик!.. »

Рейсы в Феодосию внезапно для нас прекратились в середине января: упредив готовившееся наступление войск Крымского фронта, враг снова захватил этот город. Один из катеров-охотников доставил в Новороссийск тяжелораненого генерала П. Н. Первушина, командующего 44-й армией, части которой отошли на Ак-Монайский оборонительный рубеж.

Никто не хотел верить, что Феодосия оставлена надолго. Но вернуть город было непросто. Окончательно его очистили от фашистских оккупантов лишь два года спустя.

С первым освобождением Феодосии, когда ее взяли штурмом с моря, связано много геройских подвигов, и большинство из них довольно широко известно. Хочется, чтобы не забывалось и то, что считалось не подвигом, а просто моряцкой работой на войне.

В ходе операции командиру тральщика «Защитник» было поручено самостоятельно высадить стрелковую роту станции Сарыголь — для перехвата дороги, по которой отступал противник.

Валил густой снег, и тральщик прошел вдоль 6epeгa, что называется, вслепую, но зато и незаметно для противника. Глубины все время замеряли лотом и шестами. У маленького катерного причала в Сарыголе глубина была заведомо меньше осадки тральщика. Днище уже заскрежетало по камням, а от носа корабля до причала [161] оставалось еще метров восемь — сходни не подашь. Высаживать красноармейцев в воду? Но каково им будет потом на морозе и ветру?.. Командир корабля еще ничего не решил, когда к нему подошел боцман Столяренко и сказал, что уж если кому лезть в воду, то морякам — и держать сходни навесу, а где сходни кончатся, можно подставить солдатам плечо...

Так и сделали. Боцман и несколько краснофлотцев стояли почти по горло в ледяной воде (волны накрывали их и с головой) и держали на руках трап, по которому перебегали один за другим красноармейцы, преодолевая затем последние полтора-два метра кто по матросским плечам, кто прыжком. Все бойцы роты вышли на берег сухими. В ту суровую зиму это и в Крыму значило немало.

Слушая рассказ командира тральщика Виктора Николаевича Михайлова обо всем этом, я спросил, сколько времени пришлось матросам держать на руках сходни.

— Тридцать минут, — ответил старший лейтенант. — Кроме людей надо было выгрузить минометы, боезапас, харч...

Высадка роты обошлась без открытия огня, и, значит, для моряков это был не бой — работа. Сколько ее, тяжелой, опасной, но все-таки обыденной и, наверное, потому не очень запоминающейся, переделали за те дни матросы!

Суда с войсками и военными грузами стали принимать в Крыму Керчь и Камыш-Бурун. Объем перевозок продолжал увеличиваться, фронт постоянно торопил с погрузкой.

Заместитель наркома обороны Л.З. Мехлис, находившийся в Керчи в качестве представителя Ставки, вызвал туда контр-адмирала И. Д. Елисеева.

Мехлис спросил, обеспечат ли моряки доставку в Крым тяжелых танков КВ. Елисеев ответил утвердительно. Мехлис при нем позвонил по ВЧ И. В. Сталину и доложил, что отправлять танки KB в Новороссийск можно. Нетрудно представить, какую ответственность почувствовали мы в базе за выполнение новой транспортной задачи, когда Иван Дмитриевич, излагая ее, сообщил и эти подробности.

Первая партия танков ожидалась через четыре дня. [162] Надо было прежде всего решить, на какие суда мы их погрузим. Ведь ничего похожего на современные десантные корабли, которые с ходу принимают боевую технику и легко выгружают ее даже на необорудованный берег, флот тогда не имел.

Можно перевозить танки в трюмах больших транспортов-сухогрузов. Так и отправлялись танковые батальоны в Севастополь. Но то были сравнительно легкие Т-26. Кранов, способных опустить в трюм, а потом извлечь оттуда такую махину, как KB, ни в Новороссийске, ни в Керчи не было. Сухогрузы с их вместительными трюмами отпадали...

Шахназаров, которому тут принадлежало решающее слово, предложил размещать KB на верхних палубах канонерских лодок. Пригодным он считал также транспорт «Земляк» — не очень крупный, но широкий и достаточно устойчивый.

Этот азовский грузовой теплоход был знаком мне с тех пор, когда он в числе других мобилизованных судов передавался в Новороссийске в ведение Военно-Морского Флота. На одной из пристаней порта еще лежал снятый тогда с «Земляка» последний мирный груз — марганцевая руда, предназначавшаяся заводу, который оказался уже за линией фронта. На теплоходе установили трал и две 45-миллиметровые пушки, и он стал называться вспомогательным тральщиком. А капитан Н. В. Хухаев, переведенный из запаса в кадры флота, был назначен на тот же корабль командиром в звании старшего лейтенанта.

При эвакуации Керчи в ноябре сорок первого «Земляк» пришел оттуда с сотнями раненых бойцов на борту и сам тяжело поврежденный. В корпусе насчитали до полусотни пробоин, была сбита грот-мачта, разрушена радиорубка, пострадал и гребной вал. У нас ждали ремонта другие суда, и «Земляка» отправили в Поти.

И вот он снова, как нельзя более вовремя, появился у нас в базе. Правда, еще не окончательно «вылеченный» — ремонт гребного вала и двигателей отложили до лучших времен... Прибыл и однотипный транспорт «Тракторист». Началось спешное превращение этих судов в танковозы: трюмы загружались балластом, палубы покрывались настилом из железнодорожных шпал. К приходу состава с танками все было готово. [163] Шахназаров не раз проверял свои расчеты. И все же пришлось поволноваться, когда первый KB пополз с пристани на пришвартованный к ней «Земляк». Судно резко накренилось. Казалось, еще немного — и лопнут швартовы, а танк рухнет в воду... Но все обошлось благополучно, а при погрузке следующего танка такого крена уже не было: танкисты сообразили, как надо маневрировать скоростями при въезде на корабельную палубу.

Перевозка тяжелых танков была освоена и продолжалась весь февраль и март. Конвоированию судов с этим драгоценным грузом, защите его от вражеских ударов, естественно, уделялось особое внимание. Очень дорожили мы и нашими импровизированными танковозами.

Их удавалось уберегать от боевых повреждений. Но «Земляк» постепенно сдавал — сказывались его недолеченные старые раны. Транспорт ходил с гребным винтом, имевшим всего полторы лопасти, задыхались нуждавшиеся в переборке машины. Однажды «Земляк», приняв на борт танки, не смог выбрать собственный якорь: «не тянул» движок... Собрату помог своим мотором стоявший рядом тральщик. Контр-адмирал Елисеев, видевший это, тут же объявил командиру корабля Хухаеву, что этот рейс будет последним и сразу после него — ремонт.

И все-таки пришлось отправлять «Земляка» в Камыш-Бурун с танками еще раз — обойтись без него мы не могли. В том, действительно последнем перед ремонтом, рейсе его взяла на буксир канонерская лодка: свои машины отказывали совсем...

Скромный азовский теплоход, мобилизованный на военную службу, остался в моей памяти самоотверженным тружеником, делавшим свое дело, пока не иссякнут все силы. Его экипаж не блистал выправкой, но отличался высокой морской выучкой, большой любовью к своему кораблю и с честью прошел через все испытания войны. Настало время, когда Н. В. Хухаев снова поднялся на мостик гражданским капитаном. А теперь «капитанит» его сын Марк — на океанском теплоходе «Аркадий Гайдар».

После того как наладилась транспортировка тяжелых танков, потребовалось перевезти в Крым еще более громоздкую и тяжеловесную технику: на Керченском полуострове понадобились железнодорожные паровозы.

Подобная задача уже возникала полгода назад в осажденной Одессе, откуда паровозы вывозились в один из [164] ближайших портов в плавучем доке. Не будучи тогда знакомы с этим одесским опытом, в штабе Новороссийской базы пришли к той же мысли — использовать имевшийся на Кавказе плавдок водоизмещением 6 тысяч тонн. Вероятно, придумать что-либо иное было просто невозможно.

Кроме семи паровозов в доке поместилось полтора десятка четырехосных товарных пульманов, и чисто техническая сторона дела оказалась не слишком сложной. Грузились паровозы под парами, своим ходом входя в док по рельсам, соединившим его с пристанью так, как если бы это был предназначенный для перевозки железнодорожных составов паром. Весь вопрос состоял в том, как уберечь док на переходе от атак вражеской авиации.

Охранять его должны были тральщик капитан-лейтенанта Б. П. Фаворского и группа катеров-охотников. Зенитные орудия и пулеметы имелись также на буксировщиках и на самом доке. Однако в защите от ударов с воздуха важнейшую роль, наряду с огнем, играл маневр. А медленно буксируемый, неповоротливый док уклоняться от бомб и торпед совсем не мог. Цель же он представлял крупную, различимую и при плохой видимости.

Словом, тревог за эту проводку было немало. В штабе базы облегченно вздохнули, получив рано утром радиограмму, что конвой благополучно прибыл к месту назначения. В Керчи паровозы и вагоны были выведены на оборудованный рельсовыми путями причал металлургического завода имени Войкова.

Отбиваться от фашистских самолетов, не обнаруживших караван раньше, пришлось лишь на обратном пути, когда пустой док вели притопленным. Маленький ледокол «Торос», который использовался в качестве буксира, пришел с десятками пробоин. Но док корабли охранения довели невредимым.

В конвоировании судов накапливался все больший опыт. Молодые командиры сторожевых катеров и тральщиков (в основном именно на эти корабли легла охрана нашего судоходства у кавказских берегов) действовали при отражении неприятельских атак решительно и инициативно. Научились и капитаны транспортов искусно уклоняться от вражеских ударов. Однажды фашистский торпедоносец подкараулил в сумерках «Курск», шедший в Новороссийск из Камыш-Буруна с тысячей раненых на [165] борту. Две торпеды были выпущены с короткой дистанции, но капитан успел сманеврировать так, что они проскользнули вдоль бортов, не задев судна.

Однако без потерь морские перевозки не обходились. Погиб в феврале транспорт «Чапаев», многократно доставлявший в прифронтовые порты особо важные грузы, в том числе дивизион «катюш» в Одессу. Настигла вражеская торпеда большое судно «Фабрициус», только что вышедшее из Цемесской бухты. Капитану удалось спасти людей и груз, посадив тонущий транспорт на мель вблизи мыса Утриш. Экипаж долго оставался на борту, надеясь, что будет спасено и судно, но тогда это оказалось невозможным. Такие потери были особенно тяжелы своей невосполнимостью: откуда могли взяться на Черном море новые крупные суда, пока шла война?

За зимние месяцы черноморцы и азовцы перевезли на Керченский полуостров около трехсот тысяч бойцов, пятнадцать тысяч орудий и минометов, столько же лошадей, огромное количество боеприпасов, продовольствия, фуража. Весьма значительная часть всего этого прошла через новороссийские причалы.

Своим чередом отправлялись конвои в Севастополь. Помимо маршевого пополнения и всякого рода довольствия для остававшегося в осаде гарнизона главной базы, туда были доставлены несколько артиллерийских полков.

В течение зимы из Новороссийска выходили на огневые позиции в Феодосийском заливе корабли, поддерживавшие своей артиллерией левый фланг Крымского фронта. Для этого использовались и эсминцы, и крейсера, и флагман Черноморского флота — линкор «Парижская коммуна». Чтобы линкор с его двенадцатидюймовыми орудиями находился ближе к фронту, он в феврале и марте базировался у нас постоянно.

Часто появлялся в Новороссийском порту лидер эсминцев «Ташкент» — «тезка» погибшего в Феодосии старого транспорта. Это был новейший (он вступил в строй перед самой войной) и самый быстроходный на Черном море боевой корабль. Стремительный лидер посылали то со срочными грузами в Севастополь, то для огневых налетов по береговым целям под Феодосией или Судаком.

«Ташкентом» командовал капитан 3 ранга Василий [166] Николаевич Ерошенко. Он пользовался репутацией командира смелого и удачливого, в высокой степени обладающего тем «чувством корабля», которое позволяет мгновенно находить верный маневр в самой сложной обстановке.

Огонь по берегу из Феодосийского залива корабли вели по ночам. Подводники из отдельного дивизиона капитана 2 ранга Петрова помогали им точно выходить на огневые позиции, выставляя буи, как делали и перед высадкой десантов. Захватившие юг холода держались долго, и если на море штормило, корабли возвращались с боевых стрельб, обросшие до самых мостиков ледяным панцирем. Никогда не думал, что так бывает и на Черном море.

Мы не могли обеспечить крупным кораблям такую спокойную стоянку, как в далеких от фронта Батуми и Поти. К порту нередко устремлялись фашистские самолеты, в иные дни зенитчики линкора и крейсеров не отходили от орудий с утра до вечера. А при нелетной погоде досаждал норд-ост. Даже когда он не достигал ураганной силы и не выгонял корабли из гавани, в воздух поднимались тучи всепроникающей цементной пыли, от которой трудно защитить вооружение и технику. Наши тыловики старались хоть в какой-то мере возместить все эти тревоги и неудобства заботливым обслуживанием принимаемых на базовое довольствие кораблей. С величайшей готовностью делали для них все, что требовалось, и новороссийские рабочие.

За месяцы, прошедшие с тех пор как впервые возникла угроза прорыва врага на Кавказ и понадобилось готовиться к защите Новороссийска на суше, наша военно-морская база и город, все новороссийцы — военные и гражданские — стали как бы единым боевым коллективом. Чувствовалось это во всем.

Приведу лишь один пример. Среди грузов, перевозимых на Керченский полуостров, большое место занимали мука и фуражное зерно. Причем по условиям разгрузки в Керчи и Камыш-Буруне требовалось отправлять их обязательно в мешках. Насыпать же муку и зерно в мешки приходилось вручную: предназначенные для этого механизмы новороссийского элеватора были разбиты еще при осенних бомбежках. Заменить технику могли лишь сотни добавочных рук, и на элеватор стали приходить ученики [167] городских школ — целыми классами во главе с педагогами. Когда отправлялись крупные партии зерна, они работали день и ночь, в три смены. Если не хватало мешков, ребята приносили из дома свои — только бы не задержались засыпка и погрузка, только бы отплыли в срок суда!

В городском Комитете обороны обсуждались предложения рабочих различных предприятий о дополнительной, сверх заданий, помощи фронту. Вагоноремонтники и паровозное депо взялись соорудить по бронепоезду (в порту нашлась для них старая корабельная броня, и эти бронепоезда ушли на фронт с экипажами, укомплектованными в основном моряками). На цементных заводах создали новый сорт быстрозатвердевающего цемента — специально для полевых укреплений, освоили производство сборных дотов.

С помощью города расширялось судоремонтное хозяйство нашего техотдела. Использовав оборудование, вывезенное из Одессы, и эвакуированных оттуда специалистов, Шахназаров пустил в ход новый цех в штольне у цементных заводов, защищенной от любых бомбежек. Ремонтные возможности базы увеличивал оставшийся у вас плавучий док — тот, в котором перевозили паровозы. Теперь уже не только малые суда, но и значительно более крупные, получившие боевые повреждения где-то вблизи Новороссийска, могли здесь же возвращаться в строй.

Наши инженеры по праву гордились спасением базового тральщика «Груз». Взрыв авиабомбы у борта едва не переломил его надвое. С трудом доведенный до порта корабль сумели поднять на слип, куда ставились раньше лишь плоскодонные баржи. Тут выяснилось, что корпус тральщика вдобавок еще и сильно изогнут взрывной волной. Неприспособленность слипа для устранения повреждений такого рода не смутила докмейстера Долгова, руководившею корпусными работами. Усилиями судоремонтной роты и собственного экипажа корабль был восстановлен.

Вступавшая в свои права весна предвещала большие бои на сухопутных фронтах.

В апреле резко усилились вражеские воздушные валеты. Таких бомбежек — по нескольку раз в сутки — не [168] было и в ноябре, когда гитлеровцы пытались наступать на Кубань от Ростова. Как видно, противник оценил значение новороссийских заводов и порта... Потом стало ясно, что эти удары по тылам Крымского фронта входили в подготовку наступления на Керчь, начатого фашистами месяц спустя.

Летчики-истребители и зенитчики, защищавшие базу и город, сражались геройски. С отражением апрельских налетов связан подвиг сержанта морской авиации Леонида Севрюкова: он врезался в строй «юнкерсов», сбил один, до последнего патрона вел огонь по остальным, а затем пошел на таран и, разрубив фашистский бомбардировщик, погиб сам (Л. И. Севрюкову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза). Стойко держались, будучи части первыми объектами вражеских атак, батареи 62-го флотского зенитно-артиллерийского полка и подразделения девушек-зенитчиц, прикрывавшие цементные заводы.

Были в апреле 1942 года такие десять дней, когда на Новороссийск упало более полутора тысяч фугасных бомб и несколько тысяч «зажигалок»... О последствиях бомбежек в городе мне докладывал комендант Петр Давыдович Бородянский, человек, в чьем характере твердость и решительность сочетались с добротой и огромным вниманием к людям. Никогда не забуду, как он, внешне спокойно и без лишних слов, но с невыразимой душевной болью в глазах, доложил о гибели группы врачей и медсестер, ожидавших отправки в Севастополь: фугасная бомба попала в общежитие, где он сам только накануне заботливо их разместил... В другой раз, после ночи, когда пожарники и красноармейцы отстаивали засыпанное «зажигалками» здание городской библиотеки, комендант, закончив доклад, достал из кармана лоскут обгоревшей ткани и, развернув ее, показал тоже обгоревший комсомольский билет.

— Младшего политрука Ивана Никитина, — пояснил он. — Погиб вместе со своим другом Касаткиным. Выносили детей из жилого этажа над библиотекой, пока не рухнул пролет...

Это были его подчиненные, работники комендатуры.

В тот же день попал под бомбежку только что прибывший эшелон с боеприпасами — их готовились прямо из вагонов перегружать на суда. Состав загорелся, в вагонах начали взрываться снаряды. [169] Дежурный по штабу базы послал на помощь железнодорожникам всех, кто оказался под рукой. Под руководством коменданта штаба мичмана Т. П. Кантарева (раньше он служил боцманом на эсминце) моряки расцепляли горящие вагоны, которые каждое мгновение могли взлететь на воздух, разгоняли их по свободным путям. Из бухты насосами качали воду.

Потом казалось почти чудом, что эшелон в основном уцелел. Люди, отстоявшие его, несомненно спасли также многое вокруг. В том числе и здание нашего штаба. Начиная с марта управление базой не раз переносилось при напряженной воздушной обстановке на 9-й километр. Но тот КП мы все еще считали запасным. Без крайней необходимости не хотелось переселяться в штольню из штаба на Стандарте, откуда видишь своими глазами — только выйди на балкон — все происходящее в порту и в бухте.

Загоралась и нефть в хранилищах Цемесской долины: бомбы повредили один из баков, И хотя насыпанный не так давно земляной вал не пустил огненный поток к другим бакам и вниз по долине, к порту, справиться с пламенем было нелегко. Вместе с городскими и портовыми пожарными его тушили команды МПВО, караульные подразделения, судоремонтная рота. Начальник тыла базы капитан 2 ранга Масленников вернулся в штаб черным от гари. В таком виде он и доложил мне о ликвидации пожара. При этом присутствовал прибывший в Новороссийск нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Нарком тут же распорядился о награждении отличившихся.

Город некоторое время оставался без основного источника пресной воды: был перебит Пенайский водовод. А из ущерба, нанесенного новороссийским предприятиям, самым существенным явилось разрушение механического цеха «Красного двигателя» — завода, выпускавшего разнообразную военную продукцию. Его директор Н. Н. Орлов, прекрасный организатор, мобилизовал коллектив на восстановление цеха, и через месяц «Красный двигатель» снова работал на полную мощность.

Кстати сказать, этот завод был первым в Новороссийске, где с общего согласия рабочих ввели такое правило: при объявлении в городе воздушной тревоги работа не прекращается, пока свой пункт МПВО не подаст особого сигнала, означающего, что вражеская авиация приближается [170] к данному району, — только тогда все быстро уходят в убежище.

В конце концов гитлеровцам пришлось довольно надолго отказаться от массированных дневных налетов: наша авиация и зенитчики сбивали над Новороссийском все больше фашистских самолетов. Тактика врага изменилась — бомбардировщики пытались прорываться небольшими группами, чаще всего в предвечерние часы.

Однажды они появились над портом, когда я шел с Лесной пристани, от подводников, на Элеваторную. Еще не разглядев, откуда заходят самолеты, услышал голос командира охраны рейда капитан-лейтенанта Каткова: «Товарищ капитан первого ранга, идите сюда!» Он звал меня к вырытой неподалеку щели, куда бежал сам. Но меня почему-то потянуло в другую щель. Едва спрыгнул в нее, как засвистели бомбы.

Высунувшись минуту спустя, я увидел вблизи щели Каткова свежую воронку. Засыпанную щель быстро откопали. Подобные случаи уже бывали, и большей частью людей, которых завалило землей, находили живыми. Но спасти Каткова не успели?

Командиром охраны рейда стал старший лейтенант И. Д. Данилкин, с которым читатель еще встретится.

В это же время в нашу военно-морскую базу был назначен новый начальник штаба капитан 2 ранга Александр Иванович Матвеев — в прошлом подводник, знакомый мне с тридцатых годов по Тихому океану.

События второго военного лета начались не так, как думалось: 8 мая гитлеровцы перешли в наступление на Керченском полуострове. Какое положение создалось там через несколько дней, мы поняли из поступившего 13 мая приказания главкома Северо-Кавказского направления маршала С. М. Буденного: прекратить всякую отправку грузов в Керчь и немедленно направить туда весь тоннаж, пригодный для переправы через пролив.

Вытеснение наших войск с Керченского полуострова резко ухудшало общую обстановку на юге. Что и как там, под Керчью, произошло, известно теперь всем, кто интересуется военной историей. Но тогда потерю, да еще такую быструю, большого и бесперебойно снабжаемого плацдарма в Восточном Крыму трудно было объяснить [171] даже самому себе. Как ни силен враг, неужели, думалось, нельзя было не дать ему вновь вернуться туда, откуда его выбили?..

И снова с мучительной остротой вставал вопрос, казавшийся после Керченско-Феодосийского десанта окончательно снятым: как же будет с Севастополем?

Одиссея подводных транспортов

За две-три недели до керченских событий в Новороссийске побывал командующий флотом, впервые с дека при отлучившийся из Севастополя на Кавказ.

У нас в базе Ф. С. Октябрьский захотел посмотреть новые береговые батареи и по пути туда в машине (он любил обсуждать волновавшие его вопросы не в кабине те, а на ходу, в движении) заговорил о положении с перевозками в Севастополь.

Обеспечивать их становилось все труднее. Относительное затишье на сухопутных рубежах вокруг осажденного города, наступившее после того как часть фашистских войск отвлек Керченский полуостров, отнюдь не сопровождалось затишьем на морских путях, связывающих СОР с Большой землей. Прекрасно понимая, что значит для севастопольцев регулярное снабжение, гитлеровцы все время наращивали силы, действовавшие против наших конвоев.

Впору было задуматься: надолго ли — учитывая неизбежные потери — хватит наличных транспортных средств? Еще в марте пришлось отказаться от посылки в Севастополь тихоходных, не достаточно маневренных судов. Находясь в апреле на Черном море, нарком Н. Г. Кузнецов приказал планировать каждый рейс в главную базу как самостоятельную операцию. Фактически так оно уже делалось. А маршевое пополнение для СОР и важнейшие грузы, особенно орудия и боеприпасы, отправлялись большей частью на боевых кораблях — эсминцах, лидерах, крейсерах.

Командующий флотом вспомнил последнюю потерю на севастопольской коммуникации: торпедоносцы потопили возвращавшуюся на Кавказ «Сванетию» — отличный транспорт, бывший пассажирский теплоход. На борту его находились эвакуируемые на Большую землю раненые. [172] Корабли охранения спасли и доставили в Новороссийск около ста пятидесяти человек, погибло вдвое больше...

— Как ни меняй маршруты, они остаются в зоне действий немецкой авиации, — говорил Филипп Сергеевич. — И зенитным огнем от нее отобьешься не всегда, а наши истребители могут прикрыть корабли лишь в нескольких десятках миль от своего берега... — Он обернулся ко мне и невесело спросил: — Как же дальше будешь нас в Севастополе кормить?

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Скоро, вероятно, станет еще труднее прорываться к нам и уходить обратно — враг бьет на срыв снабжения... Так что надо иметь на крайний случай нечто более надежное, чем надводные корабли. Вот я и думаю: не пора ли на время превратить в транспорты часть лодок? Что ты на это скажешь, Георгий Никитич, как старый подводник?

Вопрос не явился неожиданным. Если не выходить за пределы зависящего от флота, поиск новых способов доставки в Севастополь хотя бы самых важных грузов обязательно приводил к подводным лодкам. Я сказал, что такое использование их считаю сейчас вполне назревшим и непреодолимых трудностей тут не предвижу. Октябрьский был того же мнения и перевел разговор на обсуждение практических деталей дела.

Мне вспомнились стахановские походы наших «щук» на Дальнем Востоке, когда изыскивались возможности разместить на них как можно больше продовольствия, соляра и всего прочего. Теперь соляра можно было, наоборот, брать меньше нормы — только на обратный путь, увеличивая за счет этого количество перевозимого груза. Дополнительный резерв представляло освобождение лодок от ненужных в транспортных рейсах торпед. Примерные подсчеты показывали, что крупные лодки смогут принять до 70 — 80 тонн каких-то компактных грузов.

— Что ж, нельзя пренебрегать и этим, — заключил командующий.

Не знаю, с кем еще советовался Ф. С. Октябрьский, но перед тем как отбыть с Кавказа, он отдал приказ о немедленном выделении для грузовых рейсов Новороссийск — Севастополь пяти больших подлодок из бригады капитана 1 ранга П. И. Болтунова. Было определено, что [173] перевозиться на них должны продовольствие, боеприпасы, ручное оружие, медикаменты.

Через несколько дней я встречал на Лесной пристани первую из этих лодок — «Д-4». Командир капитан-лейтенант Е. П. Поляков и военком старший политрук Д. М. Атран (знакомый мне еще по Находке, где он был политработником на одной из «щук») доложили о готовности корабля к выполнению новой задачи.

Мы спустились в лодку. Командир, военком и инженер-механик Н. Н. Прозумешциков (спустя много лет после войны его дочь Галина стала олимпийской чемпионкой по плаванию) подробно рассказали, как подготовились к транспортным рейсам, как думают размещать на борту грузы. Лодку уже освободили от всего лишнего. В артпогребе оставили минимальный запас снарядов, в цистернах — строго ограниченное количество соляра и пресной воды. Командир и комиссар серьезно позаботились также о том, чтобы экипаж, живший все время одним стремлением — топить вражеские корабли, осознал важность и ответственность предстоящих «небоевых» походов.

Вслед за «Д-4» встала под погрузку «Л-4». Две лодки приняли 114 тонн продовольствия. Контрольное погружение в гавани показало, что груз уложен правильно и не помешает маневрировать, быстро уходить под воду.

Эти две лодки пришли в Севастополь 9 мая, в тот самый день, когда в связи с наступлением противника на Керченском полуострове гарнизон СОР приводился в повышенную боевую готовность. Дальнейшее развитие событий подтвердило, что перевозка грузов на подводных кораблях была начата весьма своевременно.

Вслед за большими лодками стали посылать в транспортные рейсы и средние. Потом чрезвычайная обстановка заставила использовать таким же образом несколько «малюток». На стоявшей в Новороссийске плавбазе «Очаков» разместился штаб подводных перевозок — оперативная группа во главе с начальником отдела подводного плавания штаба флота А. В. Крестовским. Тут же находились командиры обеих черноморских бригад подплава П. И. Болтунов и М. Г. Соловьев. Благодаря этому возникавшие в новом деле затруднения устранялись быстро.

Мы продолжали отправлять в Севастополь и надводные корабли. К ним я еще вернусь, а пока сознательно [174] ухожу вперед, чтобы не прерывать рассказа о подводниках.

Главным грузом, поручавшимся им, стали боеприпасы — снаряды, мины, патроны, мелкие авиабомбы. Заполнив всем этим трюмы, торпедные аппараты и каждое свободное место в отсеках, лодки уходили, начиненные от носа до кормы взрывчатым веществом. Не так давно что-либо подобное, пожалуй, трудно было и представить. Но разве меньшему риску подвергались эсминцы, которые грузили десятки тонн снарядов для Севастополя не в погреба, занятые боезапасом для своих орудий, а просто в кубрики?

А затем потребовалось перевозить и еще более опасный груз — бензин. Он был необходим севастопольским «ястребкам», защищавшим город от начавшихся перед новым штурмом яростных бомбежек, да и автотранспорту. И доставить его с Большой земли практически могли только подводники.

Само размещение жидкого груза в одной из балластных цистерн (несколько тонн на малой лодке и 20 — 30 тонн на большой) не представляло ничего особо сложного. На Тихом океане еще в тридцатые годы балластные цистерны «щук» заполняли соляром для увеличения радиуса плавания и сроков автономности. Однако бензин — не соляр. Надежно ли защитят лодку от его паров добавочные прокладки в вентиляционных клапанах балласта и предусмотренное продувание цистерн после откачки горючего — это могла показать лишь практика.

5 июня мы отправили в Севастополь первые 40 тонн бензина на подводных лодках «Л-23» и «Л-24», взявших, кроме того, 85 тонн боеприпасов и 50 тонн продовольствия. И сразу начали спешно готовить к перевозке бензина еще несколько лодок. Передавая мне приказание об этом, И. Д. Елисеев сообщил, что в Севастополе осталось автомобильного горючего на шесть дней, а авиационного — на пять.

С 7 июня на севастопольских рубежах шли ожесточеннейшие бои. Из-за непрерывных бомбежек лодки разгружались уже не в Южной бухте, как сначала, а в Стрелецкой или Камышевой — за чертой города. Но и там разгрузка стала возможной только ночью, и если ее не успевали закончить к утру, лодка ложилась до следующего вечера на дно бухты. В таких условиях и дала [175] себя знать неполная герметичность балластных цистерн: пары, остававшиеся от выкачанного бензина, проникали в отсеки. На двух или трех лодках дело дошло до взрывов, — к счастью, не катастрофических.

У Леонида Соболева есть новелла «Держись, старшина... » — о том, как на лодке, которая должна до наступления темноты лежать на грунте, вся команда, под воздействием бензиновых паров, впадает в тяжелое забытье и лишь один моряк остается в сознании и производит в назначенный час всплытие. Эта драматическая, хотя и с благополучным концом, история взята писателем из действительности тех дней — такой случай произошел на подводной лодке «М-32».

21 июня она ушла из Новороссийска в Севастополь с боеприпасами в отсеках и авиационным бензином в балластной цистерне. На четвертые сутки «малютка» вернулась. Происшествие, чуть не приведшее к гибели корабля и людей, было уже позади. Спас лодку старшина Николай Пустовойтенко.

Как рассказали мне моряки этой лодки, к ее спасению был причастен также инженер-майор из строительною отдела флота, попавший на борт в качестве пассажира: он был ранен и подлежал эвакуации на Большую землю. Когда Пустовойтенко, приготовив корабль к всплытию, пытался привести в чувство хоть кого-нибудь из товарищей, чтобы было кому дать лодке ход, очнулись один краснофлотец и этот раненый пассажир. Встать на ноги он еще не мог, но по просьбе старшины начал повторять во всю силу голоса команды, которые тот подавал из центрального поста, И произошло то, на что рассчитывал бывалый старшина: привычные слова команд помогли еще нескольким морякам вырваться из дурманящего забытья. Уже открыв рубочный люк, обессилевший Пустовойтенко лишился сознания сам, но свежий воздух постепенно оживил всех...

В Новороссийске инженер-майора — фамилия его была Лебедь — сразу увезли в госпиталь, и тогда мы с ним не встретились. Но в 1943 году Иван Алексеевич Лебедь прибыл к нам в базу с другими военными инженерами для организации строительных работ на освобожденном Таманском полуострове. Впоследствии И. А. Лебедь стал генерал-майором инженерно-технической службы. [176] В июне в снабжении Севастополя участвовали двадцать четыре подводные лодки. Служебные записи того времени восстанавливают в памяти дни, когда мы отправляли по четыре — шесть лодок одну за другой.

16 июня ушли из Новороссийска в Севастополь подводные лодки «Щ-215», «М-31», «Л-23», «Щ-212», «А-4», «Л-24».

17 июня вышли «М-32», «М-118», «Л-4», «Щ-214»...

Лодки уходили поодиночке, тихо и незаметно. По фарватерам Цемесской бухты их вели за собой катера ОВРа, а дальше уже никто не сопровождал и не охранял.

Командиры старались подольше идти в надводном положении — этим выигрывалось время. Но погружаться приходилось все чаще: установив, что лодки ходят в Севастополь регулярно, гитлеровцы стали за ними охотиться. На три лодки, которые противнику удалось обнаружить в море за первую декаду июня, было сброшено более восьмисот бомб. А в конце месяца почти столько же бомб сбрасывалось в среднем на каждую.

20 июня мы напрасно ждали возвращавшуюся из Севастополя «Щ-214». Не пришла она ни на следующий день, ни потом. Командира этой «щуки» капитан-лейтенанта В. Я. Власова я знал еще инструктором политотдела балтийской бригады «барсов», а затем — политработником одной из подводных лодок на Тихом океане. Он был такого же склада как комиссар нашей «Щ-11» Василий Осипович Филиппов, — скромный и твердый, близкий к людям. Перед войной Власов перешел на командные должности. Его лодка успешно действовала у западных берегов Черного моря, потопила не одно неприятельское судно. Поход в Севастополь, из которого лодка не вернулась, был ее первым грузовым рейсом. «Щ-214» успела доставить защитникам города тридцать тонн боеприпасов и двадцать семь — бензина...

Несколькими днями позже погибла, завершая свой восьмой севастопольский рейс, подводная лодка «С-32». Ею командовал капитан-лейтенант С. К. Павленко.

В отличие от надводных кораблей лодки выходили из Новороссийска в любой час суток. Стоянка их в базе нередко ограничивалась временем, которое занимали прием топлива и груза, зарядка батарей, срочный ремонт. Причем все это форсировалось как только можно: моряки, [177] побывавшие в Севастополе, лучше чем кто-либо знали, как ждут там их вновь.

Раз я пришел на «щуку», только что вернувшуюся в Новороссийск. Обратный переход дался ей тяжело. Но обступившие меня подводники говорили не об этом, а только о Севастополе.

— Вошли в Стрелецкую, а вокруг такое зарево, будто и вода горит, — рассказывал один старшина. — Едва ошвартовались, с берега командуют: «Быстрее выгружайте снаряды, их на батареях ждут!.. »

Наибольшее количество грузов — 700 тонн — доставила в Севастополь за семь рейсов подводная лодка «Л-23» капитана 3 ранга И. Ф. Фартушного. По шесть раз ходили туда «Д-4», «Л-4», «Л-5». Командир последней капитан-лейтенант Алексей Степанович Жданов, впоследствии контр-адмирал, суровый на вид, а на самом деле душевный человек, был известен в черноморском подплаве высокой требовательностью. Его лодка славилась тем, что с ней и на ней никогда ничего не случалось. Так было и во всех ее севастопольских походах.

Неизменно сопутствовала удача и командиру «С-31» капитан-лейтенанту Николаю Павловичу Белорукову, тоже ставшему потом контр-адмиралом. Его лодка благополучно сходила в Севастополь пять раз.

Всего подводники совершили семьдесят пять транспортных рейсов в Севастополь — считая только доведенные до конца. На лодках было перевезено около двух с половиной тысяч тонн боеприпасов, более тысячи тонн продовольствия, более пятисот тонн бензина.

Если говорить отвлеченно, итог скромный. Но тогда это значило немало. И как не раз подчеркивал покойный Ф. С. Октябрьский, то, что доставили севастопольцам с Кавказа подводники, не доставил бы вместо них никто другой.

В июне 1942 года, когда гитлеровцы, развязав себе руки на Керченском полуострове, двинули всю двухсоттысячную армию Манштейна на третий штурм Севастополя, великий подвиг его защитников достиг своей кульминации, своей легендарной вершины. Причастны к этому подвигу и моряки тех надводных кораблей, а также [178] транспортов, которые продолжали, наряду с подводными лодками, прорывать, казалось бы уже непреодолимую для них, вражескую блокаду.

Большинство этих кораблей и судов уходило из нашей базы, от новороссийских причалов.

После оставления Керчи новый натиск врага на Севастополь стал неизбежным. Но на флоте крепко верили, что черноморская столица и теперь выстоит. Был приказ командующего о том, что Севастополь должен удерживаться любой ценой. Применительно к морским перевозкам это означало: использовать для снабжения СОР каждое судно, которое имеет хоть какой-то шанс туда дойти. И потому на прорыв блокады до последней возможности посылались лучшие, самые быстроходные и маневренные транспорты — бывшие пассажирские лайнеры «Грузия» и «Абхазия», сухогрузы «Белосток» и «Серов».

Из этой четверки первым выбыл «Серов». Ему в общем-то повезло: попав под бомбежку при разгрузке в Севастополе, транспорт получил большую пробоину, но сохранил достаточный запас плавучести и исправные машины. Пробоину кое-как заделали, и «Серов» смог вернуться в Новороссийск. Смелый капитан К. К. Третьяков и радовался, что его судно уцелело, и сокрушался, что для севастопольских рейсов оно больше не годится.

Тем интенсивнее использовались остальные транспорты, особенно «Грузия» и «Абхазия». Вновь и вновь отправляли мы их в опасный путь со снарядами и продовольствием в трюмах, с маршевым пополнением (по тысяче и больше бойцов в каждом рейсе) на пассажирских палубах, в салонах и каютах.

Настала пора наиболее длинных в году дней. Вдобавок установилась обычная для черноморского лета малооблачная безветренная погода. Все это было на руку врагу. Каждый лишний светлый час означал для судов новые атаки бомбардировщиков. В штилевые ночи было удобно подкарауливать наши корабли торпедным катерам. Круглые сутки представляли опасность самолеты-торпедоносцы. Ни усиленное охранение, ни опытность капитана и конвоиров уже не могли в какой-либо мере гарантировать благополучное завершение рейса. Провожая транспорт, трудно было отделаться от мысли: дойдет ли он в этот раз, вернется ли?..

2 июня «Абхазия» разгружалась в Севастополе в обстановке [179] , когда за несколько часов на город и бухты было сброшено две с половиной тысячи бомб. А «Грузию» 6 июня торпедоносцы атаковали одновременно с разных направлений, причем с судна успели заметить след шести выпущенных по нему торпед. И все же оба транспорта тогда вернулись, доставив на Большую землю еще несколько сот раненых севастопольцев.

Вернулись и сразу стали готовиться к следующему рейсу-прорыву, который для обоих транспортов оказался последним.

«Абхазия» погибла 10 июня во время разгрузки в Севастополе, у причала Сухарной балки. Ветер, предательски изменив направление, стал относить маскировочную дымзавесу, и судно обнаружили кружившие над бухтами фашистские бомбардировщики...

Не могу не привести две цифры. С начала войны «Абхазия», помимо разных грузов, перевезла в осажденную Одессу, в Севастополь, в Керчь 65 тысяч бойцов и вывезла оттуда 32 тысячи раненых. Вот что сделал для фронта мирный курортный теплоход черноморского капитана Михаила Ивановича Белухи.

Тремя днями позже флот потерял «Грузию». Прорвав блокаду еще раз, она получила уже вблизи Севастополя серьезные повреждения, но все-таки вошла в Южную бухту. Не успела только ошвартоваться — две бомбы с пикировавшего «юнкерса» попали в цель...

Потом до нас дошло, что снаряды поднимаются с «Грузии» водолазами и идут в дело. Эта опаснейшая — в условиях непрестанных бомбежек и обстрела — работа, должно быть, выглядела в Севастополе столь же естественно, как и го, что лучшие черноморские транспорты не переставали туда ходить, пока они держались на воде.

С середины июня морское сообщение с Севастополем поддерживалось исключительно боевыми кораблями.

Однажды Иван Дмитриевич Елисеев сообщил, что в Новороссийск прибудет для переброски на севастопольский плацдарм свежая стрелковая бригада. Новость обрадовала — для СОР выделено хорошее подкрепление, но в то же время и озадачила: на чем будем перевозить бригаду? «Ташкента» в базе не было. Лидер доходился форсированными ходами до того, что потребовался экстренный ремонт главных механизмов, и начальник штаба флота отправил его на неделю в Батуми. Стрелковую [180] бригаду мог бы почти целиком взять на борт один из двух новых крейсеров, находившихся в южных базах. Однако рискнет ли командование таким кораблем?

Упреждая мой вопрос, Елисеев объявил, что за бригадой придет крейсер капитана 1 ранга М. Ф. Романова — «Молотов». Этот корабль использовался для перевозки войск впервые. Крейсер прибыл под флагом командира Отряда легких сил контр-адмирала Н. Е. Басистого. Он простоял у нас полсуток, загружаясь орудиями и минометами, боеприпасами, продовольствием. Затем на нем разместились штаб 138-й стрелковой бригады и три тысячи бойцов. С этой же оказией севастопольцам посылалось оружие, которого тогда еще было мало: тысяча автоматов ППШ, несколько десятков противотанковых ружей.

Старпом крейсера капитан 3 ранга С. В. Домнин до мелочей продумал порядок форсированной разгрузки в Севастополе, позаботился не только о добавочных сходнях, но и об особых деревянных лотках — для быстрого спуска на стенку ящиков со снарядами. У нас в порту все это еще раз проверялось и прилаживалось.

На переходе «Молотову» пришлось отбиваться от торпедоносцев даже артиллерией главного калибра. В Севастополе он разгрузился и принял более тысячи раненых за неполных два часа, одновременно обстреливая позиции гитлеровских войск. И благополучно пришел в Новороссийск за остатками 138-й бригады и новой партией боеприпасов: ради того, чтобы доставить севастопольцам побольше снарядов, командование флота решило повторить рискованный транспортный рейс крейсера. В тот же день стало известно, что на транспортировку грузов для СОР переводятся все до одной исправные подлодки

Крейсер и во второй раз прорвался через все вражеские заслоны. Спустя сорок шесть часов после того, как «Молотов» и сопровождавший его эсминец «Безупречный» ушли, они снова были в Новороссийске. На обратном пути корабли, сбивая со своего следа неприятельскую воздушную разведку, так кружили по Черному морю, что эсминцу едва хватило топлива.

На наши причалы сошли вывезенные из Севастополя женщины и дети — молчаливые, наверное, еще не вполне осознавшие, что они в безопасности, на Большой земле. Их прибыло не меньше тысячи, все налегке, почти без вещей. Как обычно, эвакуированных повели сперва на [181] питательный пункт городского Комитета обороны, а оттуда — на вокзал, к приготовленному для них поезду.

Санитарные машины до утра перевозили с кораблей раненых. Усталый начмед базы Николай Васильевич Квасенко доложил:

— Сегодня поступило тысяча восемьсот шестьдесят восемь человек. Очень много тяжелых...

Подвиг «Ташкента»

Из Батуми пришел подремонтированный лидер «Ташкент».

— Там неправдоподобно тихо, — рассказывал капитан 3 ранга Ерошенко. — За неделю забыл, как рвутся бомбы... — И как о само собой разумеющемся спросил: — Когда мне в Севастополь?

Войска СОР усиливались еще одной бригадой — 142-й стрелковой. Для переброски ее предназначались «Ташкент» и два эсминца — «Безупречный» и «Бдительный».

Оставалось еще сказать командиру «Ташкента», что разгружаться в Севастополе придется не в Северной или Южной бухте, как обычно, а в Камышевой, где, как нам сообщили, оборудован временный причал. Войти в главные севастопольские бухты было уже нельзя: к концу второй недели июньского штурма враг ценою огромных потерь овладел Северной стороной...

Услышав про Камышевую, Ерошенко помрачнел. О том, что Северная сторона в руках немцев, еще мало кто знал, кроме моряков с только что возвратившихся из Севастополя кораблей. Для каждого, до кого доходило это известие, оно становилось тяжелым ударом. Так воспринял его и я сам.

Если фашисты на Северной, то, значит, они могут бить прямой наводкой из полевых орудий по Корабельной стороне и центру города, по Приморскому бульвару... О том, сколько город способен продержаться в таких условиях, не хотелось думать. Да и неприменимы были к Севастополю никакие обычные мерки. Разве не сочли бы раньше невозможным то, что уже свершили его защитники?

А по севастопольцам старались равняться все на флоте. Прежним представлениям о пределах возможного вряд ли [182] соответствовало и то, что выпало экипажам «Ташкента», «Безупречного» и «Бдительного» при перевозке 142-й бригады. Недаром о действиях этих кораблей в двадцатых числах июня 1942 года Адмирал Флота Советского Союза И. С. Исаков впоследствии написал, что примеров подобного боевого напряжения не знает история второй мировой войны на море.

Каждый из трех кораблей прорывался в Севастополь трижды в течение пяти суток. Они ходили по «варианту кратчайшего направления» — напрямик, максимально используя темное время суток, которого, однако, хватало лишь на последние десятки миль пути туда, разгрузку, прием раненых и на самое начало обратного перехода.

До меридиана Керченского пролива корабли сопровождали (и там же встречали) наши «ястребки». Но наиболее опасной была как раз остальная часть маршрута — вдоль побережья Крыма, на виду у противника, в непосредственной близости от его аэродромов и катерных баз. Тут исключалась какая-либо скрытность движения. Исключалась и взаимная поддержка: корабли шли по одному, с большим интервалом. Так что командиры могли полагаться только на собственные огневые средства и скорость хода. А больше всего — на решимость экипажей сделать все, что в человеческих силах, чтобы прорыв удался.

Эсминцы уходили с кубриками, забитыми снарядами, с сотнями красноармейцев на палубах. Приходили с сотнями раненых и эвакуируемых. Лидер брал по тысяче человек и больше. Перегруженность осложняла маневрирование и ведение огня и особенно устранение повреждений, которые могли появиться в любую минуту. Корабли многократно подвергались атакам бомбардировщиков, их преследовали торпедоносцы, подкарауливали торпедные катера, обстреливали на севастопольских фарватерах артиллерийские, а затем и минометные батареи. И все же они прорывались.

В своих воспоминаниях, изданных несколько лет назад, Василий Николаевич Ерошенко восхищается боевым порывом красноармейцев и командиров стрелковой бригады, которых перевозил «Ташкент», их стремлением скорее попасть в Севастополь. Ерошенко рассказывает об одном старшем лейтенанте, не желавшем мириться с тем, что его батарея оставлена в Новороссийске до следующего рейса, [183] и настойчиво требовавшем, чтобы ее погрузили немедленно.

С просьбами и требованиями такого рода армейцы обращались и ко мне. Сибиряки — так называл себя личный состав 142-й стрелковой бригады полковника Ковалева, формировавшейся где-то за Уралом, — запомнились в базе как люди, рвущиеся в бой. Тем, что их посылают в Севастополь, они гордились.

Но командир «Ташкента» не говорит о том, как рвался на «севастопольский курс» он сам. Всей душой стремились туда и его товарищи — капитаны 3 ранга П. М. Буряк и А. Н. Горшенин, экипажи всех трех кораблей. С поразительной быстротой устраняли они неисправности материальной части и другие помехи, способные задержать поход. Раз от раза ускорялась погрузка. Предупреждение, что выход может быть по обстановке назначен раньше намеченного срока, никого не заставало врасплох и воспринималось с каким-то особым, мужественным удовлетворением.

Задача на каждый из этих походов ставилась командирам кораблей от имени Военного совета флота. Во все существенные детали подготовки очередного рейса вникали контр-адмирал Елисеев и дивизионный комиссар Азаров.

Перед выходом в море Василий Николаевич Ерошенко и командир «Безупречного» Петр Максимович Буряк любили пошагать вдвоем по Элеваторной пристани (дальше этого причала они отлучались со своих кораблей разве что только в штаб базы). Их, должно быть, тянуло друг к другу, и они выглядели, как родные братья, — оба кряжистые, широкоплечие, «крепко сшитые», со спокойными, уверенными движениями. Сильные, могучие люди, словно рожденные для командирского мостика!

Помню, на этой же пристани член Военного совета флота Илья Ильич Азаров, поговорив с Буряком о предстоящем походе, спросил, не перевести ли временно на берег его сына Володю.

Шестнадцатилетний Володя Буряк с разрешения командира дивизиона стал на отцовском корабле юнгой, освоив обязанности наводчика зенитного автомата. Юнги и воспитанники — отчаянные и предприимчивые подростки, сумевшие всеми правдами и неправдами попасть на действующий флот, были и на других кораблях. Как-то [184] в относительно спокойное время я собрал ребят, которые плавали на тральщиках и катерах нашего ОВРа, и пытался убедить, что им все-таки лучше бы учиться пока в школе. Предлагал организовать это так, чтобы они жили все вместе, на флотском довольствии (у большинства не было ни дома, ни родных), не расставаясь с морской формой. Но уговорить не удалось ни одного — мальчишки желали воевать.

Удалять отважных ребят с кораблей в приказном порядке не хотелось, тем более что моряки привыкли к ним, полюбили. И все же не место им было на кораблях, прорывающих со смертельным риском вражескую блокаду. Естественно, тревожился за них и Азаров.

На его вопрос о Володе капитан 3 ранга Буряк сперва попробовал отшутиться — разве, мол, теперь парня с корабля прогонишь? А потом сказал очень серьезно:

— Если я сейчас оставлю Володьку на берегу, что будет думать команда? Что командир не уверен, вернемся ли с моря? Нет, товарищ дивизионный комиссар, таких мыслей ни у кого быть не должно.

Наверное, весь этот разговор давно бы забылся, если бы поход, перед которым он происходил, окончился для «Безупречного» благополучно...

26 июня, через шесть с половиной часов после того как эсминец Буряка вышел из Новороссийска, корабль был атакован фашистскими бомбардировщиками и в него попали две крупные бомбы... В штабе базы узнали о беде из радиограммы командира «Ташкента», адресованной одновременно в Севастополь и Новороссийск (Елисеев находился у нас). Лидер шел следом за «Безупречным», с него увидели взрывы на горизонте, а затем, подойдя ближе, — плавающих среди обломков людей, над которыми кружили, расстреливая их из пулеметов, фашистские стервятники. «Ташкент» сам отбивался от атак с воздуха и застопорить хода не мог — это означало бы верную гибель, но Ерошенко просил разрешить ему задержаться в том районе моря до наступления темноты, чтобы тогда подобрать уцелевших.

Командующий флотом приказал командиру лидера следовать по назначению. Суровый приказ, однако иного быть не могло. На борту «Ташкента» находились подразделения стрелковой бригады, драгоценные для севастопольцев боеприпасы. Задержка на маршруте, даже если бы лидер и [185] не потопили, означала, что в Севастополь он уже не попадет — июньская ночь коротка. А после того как не дошел туда один корабль, другому надо было дойти во что бы то ни стало.

И лидер, сбросив на воду все спасательные круги и аварийные плотики, пошел дальше, продолжая бой с самолетами. Потом Ерошенко писал в своих воспоминаниях: «Люди с «Безупречного» видят нас. Вот целая группа издали машет взлетающими над водой руками. И машут они так, будто не зовут на помощь, а хотят сказать: «Проходите мимо!»

Такое могло и показаться. Но нет, не показалось — так было. Ночью в Новороссийск вернулась из Севастополя подводная лодка «М-112», подобравшая в море краснофлотцев с «Безупречного» Ивана Чередниченко и Гавриила Сушко. Другая «малютка» спасла мичмана Миронова. Эти моряки рассказали, как они и их товарищи, боясь, что и лидер будет потоплен, если остановится их подбирать, сигналили ему, цепляясь за плавающие обломки, чтоб не задерживался, чтоб спешил в Севастополь...

Из солдат-сибиряков не спасся никто. Погибли и Буряк с сыном.

После гибели «Безупречного» мы еще больше тревожились за «Ташкент».

Незадолго до полуночи радисты приняли сообщение, что лидер пришел в Камышевую. А через два часа — что он вышел оттуда. Около пяти утра поступила радиограмма с борта «Ташкента»: «Обнаружен воздушной разведкой противника».

Проскочить в ясный летний день незамеченным лидер, разумеется, не мог. Появление самолета-разведчика, определившего его место, скорость, курс, просто означало, что налет бомбардировщиков последует в течение ближайшего часа. Истребители с кавказского берега могли прикрыть корабль значительно позже.

А налет оказался необычным: начавшись, он никак не кончался. «Подвергаюсь непрерывным атакам бомбардировщиков», — доносил Ерошенко и в пять тридцать, и в шесть, и каждые двадцать — тридцать минут потом. «Юнкерсы» летели к кораблю бесконечной цепочкой — их аэродромы были близко и, вероятно, отбомбившиеся заправлялись [186] и поднимались в воздух снова. Враг имел основания рассчитывать, что при таких атаках — без пауз, без передышек — цель, как бы она ни маневрировала, будет поражена.

Искуснейшему командиру пока удавалось уклоняться от прямых попаданий, но уйти от близких разрывов было, конечно, невозможно. И лидер начал получать повреждения: появились бортовые пробоины, вышло из строя одно котельное отделение, заклинило руль...

Это означало — необходима помощь! Пока радиограмма о том, что «Ташкент» теряет скорость и управляется машинами без руля, докладывалась контр-адмиралу Елисееву, два стоявших у нас в базе эсминца уже получили приказание готовиться к экстренному выходу.

Первым поднял пары «Сообразительный», только что прибывший из Поти на замену «Безупречного». Вслед за ним вышли «Бдительный», несколько групп сторожевых и торпедных катеров, а из Анапы — спасательное судно «Юпитер».

Положение «Ташкента» между тем ухудшалось. Ерошенко радировал, что скорость снизилась до двенадцати узлов, а атаки бомбардировщиков продолжаются. «Иду самым полным», — доносил командир «Сообразительного» капитан-лейтенант С. С. Ворков. Однако карта показывала, как далеко еще до встречи кораблей. Не придет ли помощь слишком поздно?..

Елисеев в который раз связывается с авиаторами. Оттуда подтверждают: истребители наготове, летчики сидят в машинах. «Ястребки» могли бы уже долететь до «Ташкента». Но... только туда — на обратный путь горючего не хватит. Лидер же приближался к кавказскому берегу все медленнее. Трудно было сказать, сколько еще времени понадобится, чтобы он, даже если не получит новых повреждений, дошел до досягаемой для истребителей зоны.

Но авиаторы нашли способ помочь «Ташкенту» раньше. Заместитель командующего ВВС флота генерал-майор П. П. Квадэ сообщил по телефону: навстречу лидеру вылетают Пе-2 — скоростные пикирующие бомбардировщики. Они не предназначены для воздушного боя, но сделают все, чтобы отогнать фашистов от корабля.

Пару «петляковых» повел командир эскадрильи Иван Егорович Корзунов. И они поспели вовремя. Вот как запомнилось это командиру лидера В. Н. Ерошенко:

«... Самолеты [187] несутся прямо на «юнкерсов», строчат по ним из своих пушек. И семь или восемь фашистских бомбардировщиков, более крупных, но не таких поворотливых, шарахаются в сторону от этой стремительной пары, торопятся сбросить бомбы кое-как. У нас на палубе творится нечто неописуемое. Люди кричат, рукоплещут, целуются».

Так закончился четырехчасовой бой лидера с десятками бомбардировщиков. Они сбросили на корабль более трехсот крупных бомб, но уничтожить его не смогли.

Эсминцы и катера встретились с «Ташкентом», когда его уже охраняли истребители. Он шел, едва держась на плаву. Чтобы довести лидер до базы, потребовалось в открытом море, в 27 милях от Новороссийска, пересадить с него на другие корабли около двух тысяч пассажиров. Большую часть их принял «Сообразительный». Когда он подходил к причалу, швартовая команда едва добралась до своих мест: на палубе и надстройках стеной стояли люди — раненые солдаты в бинтах, женщины, дети... Теперь уже спасенные!

Убедившись, что на берегу все готово к их приему, иду навстречу «Ташкенту» на катере. Лидер входит в Цемесскую бухту на буксире у «Бдительного». Сбоку, борт к борту с тяжело поврежденным кораблем, словно подставив ему плечо, движется «Юпитер». Издали слышно, как работают его мощные помпы, но все равно палуба «Ташкента» едва поднимается над водой.

На мачте лидера — флаг командующего эскадрой. Контр-адмирал Л. А. Владимирский и военком эскадры бригадный комиссар В. И. Семин, перешедшие на корабль с торпедного катера, стоят на мостике рядом с командиром. На Ерошенко китель с орденом. И все на верхних постах — сигнальщики, зенитчики, вахта у буксирного конца — не в рабочем обмундировании, как обычно в море, а в синих выходных фланелевках, в «первом сроке». Значит, шли в решительный бой, как на парад, как матросы «Варяга»... И в верности старой традиции русских моряков тоже черпали силы для подвига, который сегодня совершили.

Я не мог тогда знать подробностей отгремевшего боя. Не знал, как погибли трое котельных машинистов, предотвратив взрыв котла, как турбинисты управляли полузатопленными машинами, как зенитчики среди разрывов бомб заменяли деформировавшиеся от перегрева стволы [188] автоматов, как в кают-компании, иллюминаторы которой уже скрылись под водой, корабельные врачи продолжали операции...

Но подвигом было уже то, что «Ташкент», доблестно выполнив боевое задание, дошел, всем смертям назло, до Цемесской бухты. С оркестрами бы его встречать, с построением экипажей на всех кораблях по большому сбору, с орудийным салютом!

В той обстановке было, конечно, не до торжественных церемоний. В наступавших сумерках лидер осторожно подвели к Элеваторной пристани. Там уже ждали Шахназаров и другие инженеры техотдела, спешившие выяснить, какие работы на корабле нужно начинать немедленно.

Через день приехал из Краснодара, специально чтобы встретиться с экипажем «Ташкента», командующий фронтом С. М. Буденный. На лидере он взобрался на орудийную башню, моряки обступили ее со всех сторон, и маршал говорил с ними тепло и сердечно, без всякой официальности. Поблагодарив «ташкентцев» за боевую службу, за помощь Севастополю, Буденный объявил, что все они будут награждены.

Наша судоремонтная рота готовила лидер к переходу в Поти — главные его раны можно было залечить только там.

Из полузатопленных кубриков корабля извлекли десятки тяжелых, намокших рулонов и тюков. Это были разрозненные части всемирно известной панорамы обороны Севастополя в 1854 — 1855 гг. Фашистские варвары разбомбили здание панорамы на Историческом бульваре. Все, что удалось спасти, севастопольцы погрузили на «Ташкент». Но драгоценным холстам, вынесенным из огня, суждено Сыло побывать еще и в воде...

Заботу о знаменитом творении живописца Рубо, так неожиданно оказавшемся в Новороссийске, взял на себя заведующий гороно Петр Степанович Эрганов. Он перевез рулоны и тюки в одну из школ и организовал их просушку. Затем все было отправлено в глубокий тыл.

Через несколько дней события на севастопольском плацдарме подошли к трагической развязке.

На подводной лодке капитан-лейтенанта В. И. Иванова, которая, подвергаясь яростным атакам вражеских катеров и самолетов, шла так долго, не имея с нами связи, что ее чуть не посчитали погибшей, прибыли Военный совет [189] и штаб Приморской армии. На причал сошел худощавый генерал-майор в пенсне — командарм Иван Ефимович Петров. Тогда я увидел его впервые.

— Под водой больше не плаваю, — говорил генерал, здороваясь с встречающими. — Ни в каком окопе не оглушает так при бомбежке, как тут. И все время откуда-то капало за шиворот...

Петров улыбнулся, но лишь на мгновение. Шутил он невесело.

В Новороссийске уже находились командующий флотом Ф. С. Октябрьский и член Военного совета Н. М. Кулаков. Их доставил на Большую землю последний взлетевший с мыса Херсонес самолет.

Радио передало специальное сообщение Совинформбюро об итогах 250-дневной обороны Севастополя. Приводились внушительные цифры неприятельских потерь, перечислялись разгромленные фашистские дивизии. Подчеркивалось, что железная стойкость севастопольцев явилась одной из важнейших причин, в силу которых сорвалось весеннее наступление противника на советско-германском фронте и он проиграл во времени.

Мы не знали тогда про разработанный в гитлеровской ставке план «Эдельвейс» — план захвата Кавказа. Однако давно чувствовалось: фашисты, пока у них в тылу держится Севастополь, двинуться на Кавказ не решаются. И из-за этого не могли не срываться какие-то их планы на то лето. А половина его оставалась уже позади.

Но в те дни еще не думалось об общем значении отгремевшей Севастопольской обороны. Слишком горько было сознавать, что город, защита которого стоила стольких усилий и жизней, город, ставший символом стойкости и мужества, находится в руках врага. Мало с чем из пережитого за войну сравнимы тяжесть и боль этой потери.

Враг подступает с суши

Гитлеровцы использовали за Керченским проливом прежде всего высвобождавшуюся у них в Крыму авиацию — это почувствовалось уже в конце июня.

Противовоздушная оборона Новороссийска к тому времени стала сильнее. Образованный весной базовый район ПВО располагал пятью зенитными артдивизионами, получил радиолокационную станцию «РУС» — одну из двух, [190] имевшихся на всем Черноморском флоте. Увеличилось число прикрывавших базу истребителей. Некоторые июньские налеты заканчивались тем, что враг терял за день до десятка бомбардировщиков, да и остальные обычно не подпускались к порту и заводам. Словом, дело обстояло уже не так, как в апреле.

Но все-таки тревожило, что у причалов скапливается слишком много заметных с воздуха целей. Тут оставались корабли, ходившие в Севастополь и не получившие пока других заданий. На то, чтобы они находились в передовой базе, понятно, могли быть свои причины (в последних числах июня готовилась, например, — для отвлечения сил противника от Севастополя — отмененная потом демонстративная высадка десанта на востоке Крыма). Однако стоял у нас и небоеспособный «Ташкент», буксировка которого в Поти все откладывалась из-за штормов в той части моря, стояли выведенные из Севастополя вспомогательные суда.

При встрече с прибывшим 1 июля командующим флотом я доложил, что считаю необходимым поскорее увести из Новороссийска ненужные здесь сейчас корабли. Это волновало меня, томило какое-то недоброе предчувствие, и я, не сдержавшись, говорил возбужденно, резко, не так, как положено. Но мог ли я представить, что случится на следующий день!

К вечеру по приказанию Ф. С. Октябрьского было расписано, каким судам и куда надлежит уйти. За ночь успели увести только часть их. У Элеваторной по-прежнему стоял «Ташкент», издали выглядевший совсем исправным — снова на ровном киле, с почти нормальной осадкой...

Утром мы условились с секретарем горкома партии Н. В. Шурыгиным вместе осмотреть подвалы Дворца пионеров, куда намечалось перенести командный пункт МПВО. В этих подвалах и застал нас внезапно начавшийся налет.

— Пляшут там, что ли? — проворчал, закидывая голову, Бороденко (он тоже был с нами), когда вдруг задрожали своды подземелья. В то же мгновение мы поняли: это наверху рвутся бомбы. Но ведь сигнала воздушной тревоги не было!..

Пока выбирались из подвала, оставалась еще надежда, что прорвались одиночные самолеты. Да куда там! [191] Взрывы грохотали кругом, над городом — дым и пыль, а за набережной, в гавани, вздымались и оседали столбы пенящейся воды.

Ноги сами понесли к ближайшему входу в порт. Когда добежал, бомбы уже не падали. В стороне, над бухтой, шел воздушный бой — поднялись наши «ястребки». Надсадно ревели запоздавшие, никому сейчас не нужные сирены.

Недалеко от причалов бросилось в глаза несколько крупных воронок. Торопливо оглядевшись, увидел лежащую на боку «Украину» — транспорт, только что отремонтированный после прошлогоднего подрыва на мине. У Лесной пристани осел на корму эсминец «Бдительный». А на стенку Элеваторной медленно наваливался трубами и надстройками погрузившийся уже по палубу «Ташкент». На причал выбирались из воды моряки, цепляясь за протянутые сверху руки товарищей.

Поспешив туда, я тоже протянул кому-то руку и, только когда перепачканный мазутом человек за нее ухватился, узнал Василия Николаевича Ерошенко. Он был сброшен взрывной волной с мостика и, едва ступив на причал, рванулся обратно, к кораблю, кажется еще не осознав всего происшедшего. Я удержал его за плечо. Командир, столько раз выводивший стремительный лидер из-под вражеских ударов, теперь уже не мог помочь своему «Ташкенту».

— Остановились... — глухо произнес Ерошенко, тряхнув рукой.

— Ничего, достану вам другие, — машинально ответил я, поняв, что это он про часы.

Так бывает с людьми, потрясенными обрушившейся бедой: вырываются вдруг слова о чем-то совершенно незначительном. Иногда это помогает прийти в себя. Минуту спустя Ерошенко распоряжался на причале, руководя спасением команды.

... Ни один из прежних налетов на порт не имел таких тяжелых последствий: были потеряны лидер, эсминец, транспорт, разные мелкие суда. Другие корабли получили повреждения. Погибло больше ста моряков, три четверти из них — на «Ташкенте». Слишком малой расплатой за все это выглядели три сбитых «юнкерса».

Как же получилось, что полсотни вражеских бомбардировщиков были обнаружены фактически лишь на боевом [192] курсе? Расследование установило: локатор показывал групповую цель почти за двадцать минут до появления самолетов над городом. Однако оперативный дежурный ПВО, а за ним и начальник района посчитали приближавшиеся самолеты своими — на том лишь основании, что они шли над берегом по маршруту, которым должны были возвращаться наши бомбардировщики, улетевшие к Крыму... Потому и не было вовремя сигнала тревоги. Не перехваченные истребителями, не встреченные заградительным огнем, «юнкерсы» смогли прицельно сбросить бомбы. В соответствии с законами военного времени два командира из ПВО понесли суровую кару. Для других, для командования базы то, что произошло 2 июля, явилось горьким уроком.

Через три дня гитлеровцы попытались повторить массированный налет. Но ни одна группа бомбардировщиков, заходивших с разных направлений, не была подпущена даже к окраинам Новороссийска. Единственный прорвавшийся «юнкерс» истребители сбили над городом. Вот так могло, так должно было быть и в тот злополучный день.

Удары с воздуха, следовало полагать, предваряли наступление противника на суше. А может быть, также и атаку с моря? Командующий флотом потребовал от командиров соединений и военно-морских баз быть готовыми отразить вторжение врага на Кавказ.

За год войны мы получали немало предупреждений о возможности неприятельского десанта. Но после падения Севастополя оснований ожидать его стало, конечно, больше, чем прежде. Флотская разведка сообщала о переброске гитлеровцами на Черное море большого количества самоходных барж и крупных понтонов. Настораживало и кое-что в действиях неприятельской авиации: при общей большой ее активности почти прекратилось сбрасывание морских мин.

Для усиления противодесантной обороны (ПДО) базе выделили некоторые добавочные боевые средства. На пустынной Суджукской косе, где погибли, разоружая коварную мину, Богачек и Лишневский, была установлена противокатерная батарея, а ближе к порту, на мысе [193] Любви, — еще одна. Перед отлогими участками побережья в районе Анапы ставились дополнительные минные заграждения.

С наступлением темноты в море развертывались катерные дозоры. На береговых батареях часть расчетов дежурила у орудий. Два батальона морской пехоты, находившиеся в распоряжении штаба базы, мы держали рассредоточенными в четырех-пяти пунктах в постоянной готовности к переброске туда, где они понадобятся.

Разумеется, в бой с вражеским десантом вступили бы и другие войска. Важно было не проворонить высадку, достойно встретить первый бросок. В некоторые июльские ночи, не имея достоверных данных о намерениях противника, мы ждали появления его десантных судов под Анапой, у Архипо-Осиповки или даже в Цемесской бухте буквально с часу на час.

Морские летчики настойчиво пытались обнаружить неприятельский десант на вероятных исходных позициях — в ближайших портах Крыма. По подозрительным скоплениям плавсредств наносились удары и с воздуха, и с моря. Торпедные катера бригады капитана 3 ранга С. С. Савина (она базировалась в Новороссийске с конца 1941 года) не раз врывались на рейд Феодосии.

Как известно, гитлеровцы использовали доставленные на Черное море высадочные средства лишь для начавшейся в сентябре переправы войск через Керченский пролив. Нигде больше они на кавказский берег с моря не сунулись, предпочитая наступать по суше. Единственным исключением явилась попытка высадить диверсионное подразделение у Пенайского мыса — про эту мелкую авантюру я расскажу дальше.

Долго считая, что нам придется отражать где-нибудь у себя в тылу крупный морской десант, мы, пожалуй, приписывали противнику больше оперативной смелости, чем он имел. Однако это на войне не такая уж беда. Во всяком случае, уповать на то, что гитлеровцы на десант не решатся, было бы неразумно.

... А на суше враг приближался. 24 июля он вторично овладел Ростовом. И опасность, вновь нависшая над Кавказом, была серьезнее, чем прошлой осенью.

В начале августа боевые действия развернулись на подступах к центру Кубани — Краснодару. Моряки-азовцы стойко обороняли последнюю базу своей флотилии — Темрюк. [194] У этого старинного городка геройски дрались с превосходящими силами врага батальоны морской пехоты, которым довелось потом сражаться и под Новороссийском, — 14-й отдельный майора Хлябича, 144-й отдельный капитан-лейтенанта Вострикова, 305-й отдельный майора Куникова...

Темрюк прочно удерживался, как и Тамань, когда Краснодар оказался 12 августа в руках врага. Еще раньше были захвачены Ворошиловск (Ставрополь), Армавир, Майкоп, находящиеся значительно восточнее. Мы не всегда располагали точными сведениями о том, где проходит сегодня линия фронта. Но и того, что знали, было достаточно, чтобы представить, как растянулся нага левый, приморский фланг.

Новороссийск превратился во временный краевой центр. Сюда эвакуировались крайком партии и крайисполком, разные краснодарские учреждения. В город стекались тысячи людей из внутренних районов Кубани. Железнодорожные пути забили на много километров эшелоны с заводским оборудованием, с только что собранной на полях пшеницей. Все это подлежало перегрузке на суда — колея у Цемесской бухты кончается. Порожние вагоны приходилось, чтобы не закупорить нашу тупиковую станцию, сбрасывать под откос.

Городской Комитет обороны получил указание эвакуировать и основные новороссийские предприятия. Нам также было приказано вывезти имущество базового тыла, долговременные запасы. Эти меры не означали, что судьба Новороссийска предрешена. Просто заводы уже не могли здесь продуктивно работать, и обстановка требовала разгрузить город от всего ненужного для обороны, от лишних людей.

После очередного заседания комитета мы распрощались с товарищами, получившими приказ выводить в горы сформированные в Новороссийске партизанские отряды. Уходили в партизаны предгорисполкома Н. Е. Попов, передавший свои обязанности заведующему гороно П. С. Эрганову, второй секретарь горкома П. И. Васев... Уходили пока «на всякий случай» — партизанам поручалось, не переходя линию фронта, взять под контроль ближайшие перевалы. Базы отрядов были заложены еще прошлой осенью. Тогда они не понадобились — положение на фронте быстро улучшилось. [195] В августе 1942 года обстановка складывалась посложнее. Бои шли в нескольких десятках километров, и, насколько мы знали, наступающий противник имел большой численный перевес.

Тревожило, что никакие армейские части не занимают, пусть пока своими резервами, вторыми эшелонами, оборонительные рубежи вокруг Новороссийской базы. Построить, правда, не успели и половины намеченного. Да и окончательный план укреплений Военный совет фронта утвердил только в конце июля. Однако что сделали, то сделали. Готово было много противотанковых препятствий, десятки артиллерийских и до тысячи пулеметных дотов и дзотов, цепь которых, начинаясь на побережье за Анапой, протянулась по предгорьям в 25 — 30 километрах от Цемесской бухты.

— Забыли, что ли, про эти позиции? — волновался Пекшуев.

Петр Иванович хорошо знал, что забыть про них не могли. Не так давно систему сухопутной обороны базы осматривал командующий Черноморской группой войск Северо-Кавказского фронта генерал-полковник Я. Т. Черевиченко.

— Если б я мог поставить здесь три корпуса, их бы никто отсюда не выбил, — сказал генерал сопровождавшему его Пекшуеву. — А у меня...

Когда план инженерных работ уточнялся, первоначально намеченное количество батальонных и ротных опорных пунктов значительно сократили. Но, очевидно, войск, чтобы прикрыть подступы к Новороссийску заблаговременно, все равно не хватало.

Мы понимали, какую угрозу представляет обозначившееся после захвата гитлеровцами Майкопа туапсинское направление, где враг явно рассчитывал прорваться к морю и где генерал Черевиченко, вероятно, сосредоточивал сейчас свои главные силы. А резервы, конечно же, нужны были и на других участках фронта — фашисты рвались в глубь Кавказа не только со стороны Кубани.

Как бы там ни было, совершенно ясным оставалось одно: Новороссийск, если до него дойдет фронт, будет обороняться при любых условиях до последней возможности.